Жиган - Русская рулетка

Сергей Зверев

Жиган. Русская рулетка

Глава 1

Старуха в грязном синем халате, рваных ботинках без шнурков, обутых на босу ногу, наглухо закрывавшем голову платке возила мокрой тряпкой по выщербленным ступенькам у входа в подъезд. Стоящее рядом ведро, в которое она то и дело окунала тряпку, намотанную на швабру, было заполнено мутной красно-коричневой жижей.

– Ироды, – в голос ругалась она, – это ж надо столько кровищи... А я убирать должна все это говно... Самим бы в руки эту швабру!..

– Да не шуми ты, Семеновна, – хмуро откликнулся один из жильцов, толпившихся неподалеку. – У тебя работа такая.

– Ну, конечно, работа у меня такая... Засрут весь подъезд, а Семеновне – убирай!..

– Тут Надьку с дочкой из семнадцатой квартиры чуть не убили. Ей еще сорока нет, а она за два часа вся поседела.

– А мне какое дело? Вот пусть бы сама тут все и убирала на радостях.

– Ну и заноза же ты, Семеновна! Тебя бы под эти стволы, да еще гранату в нос.

– Не хрен двери открытыми кидать, чтоб каждый засранец с улицы забегал. Стекла битые сами собирайте, я руки резать не буду. А это чего такое?

Уборщица, наклонившись, вытащила из-под выщербленной ступеньки небольшой продолговатый предмет и поднесла к подслеповатым глазам, чтобы лучше разглядеть.

– Вроде ж подметала... Ой! Батюшки!.. – внезапно заверещала она, в ужасе отшвырнув находку под куст сирени.

– Чего там, Семеновна?

Соседи встревоженно обернулись к уборщице.

– Тьфу ты, прости господи... Палец оторванный, весь синий и ноготь сорванный.

– Это, наверно, у того бандита оторвало, когда граната взорвалась. Как ему вообще голову не снесло?!

– Я б таким, как этот бандюган, сама бы руки-ноги поотрывала, – со злостью выпалила дородная тетка с мохнатой собачонкой на руках. – Уже до чего дошло, в собственной квартире не скроешься!

* * *

Холодные капли редкого дождя, падавшего из мутных ноябрьских туч, скатывались по лакированной поверхности кузова огромного черного автомобиля.

Двое мужчин в широких темных пальто одинакового покроя стояли с зажженными сигаретами в руках у высоко поднятой задней дверцы машины. Хмуро поглядывая на дождливое небо, они торопливо затягивались табачным дымом.

– Паскудство, а не погода, – сипло сказал мужчина, тот, что постарше. – Вроде дождь, а вроде и нет.

– А чего ты, Петрович, хотел? – пожав плечами, отозвался его молодой напарник. – Скоро середина ноября. Обычно в такое время уже снег лежит и морозы под десять-пятнадцать градусов.

– Вот пусть бы снег и лежал и мороз тоже хорошо, хоть земля не раскисает. А то... В такую погоду все болезни на человека накидываются. Особенно, Митька, старикам вроде меня тяжело.

– Какой же ты старик, Петрович? – хмыкнул напарник. – Тебе, кажется, еще и пятидесяти нет.

– Вот доживешь до моих лет – поймешь, каково оно после сорока. Тебе-то самому сколько? Небось двадцати пяти еще не стукнуло?

– Двадцать три, – с гордой улыбкой ответил напарник.

– Вот я и говорю, сопливый еще, – беззлобно заметил Петрович. – Тебе что осень, что зима – все едино, пока здоровье есть. А пожилым в наше время до весны ох как тяжело дожить... Помянешь мои слова – работы в эту зиму будет хоть завались.

– Жмуриков туда-сюда возить? – хохотнул молодой.

– Не жмуриков, дурья твоя башка, а покойников, преставившихся то есть.

– А если он не сам «преставился», как ты выражаешься, Петрович, а грохнули его где-нибудь за углом? Как тогда его называть? Жмурик, он и есть жмурик...

– Чего с тобой говорить? Ни черта ты еще не понимаешь. Не знаешь жизни...

Петрович бросил окурок под ноги, растоптал носком ботинка. Внимательно оглядывая машину, наклонился к заднему бамперу и потрогал новенькую табличку с регистрационными номерами.

– Кончай дымить, – недовольно сказал своему молодому напарнику. – Лучше возьми в «бардачке» плоскогубцы и болты посильнее заверни, а то номера болтаются, как у плохого танцора сам знаешь что.

– Я же возле ГАИ привинчивал, все нормально было.

– А это что? Делай как сказано! Дождешься ты у меня, Митька.

Пока молодой человек занимался номерами, Семен Петрович, зябко подняв воротник пальто и поглубже натянув на уши мохеровую кепку, прошелся вокруг автомобиля.

Машина стояла неподалеку от одноэтажного кирпичного здания с решетками на узких, словно бойницы, окнах. Вывеска над резной дубовой дверью еще блестела свежей краской. Сверху черными буквами было аккуратно выведено: «Последний путь». Чуть пониже, буквами помельче: «Бюро ритуальных услуг». Еще ниже и совсем уж мелко: «ТОО „Триал“.

Территория вокруг здания площадью примерно в полгектара была обнесена забором из тяжеловесного чугунного литья. Кроме кирпичного здания конторы, за забором располагался полукруглый металлический ангар, служивший одновременно складским помещением и производственным корпусом. На чугунном заборе рядом с широкими воротами для въезда на территорию бюро была прикреплена еще одна вывеска: «Венки, памятники, транспорт».

– Готово!

Митька подошел к Петровичу, весело подкидывая на руке пассатижи.

– Точно?

– Можешь сам проверить. С номерами все в ажуре.

– Ладно, – буркнул Семен Петрович, пиная ногой правое переднее колесо машины. – Ты вот еще что, Митька, сходи к парням на склад, возьми насос и подкачай колесо. А то непорядок.

– Да кончай ты, Петрович. – Митька недовольно скривился. – С минуты на минуту жмурика вынесут. А я буду тут бегать, как обосравшись?..

– Делай что старшие говорят, разгвоздяй, – ругнулся Петрович.

От почти неизбежной черной работы Митьку спас неожиданно раздавшийся шум автомобилей. На отдаленную окраинную улочку, где располагалось бюро ритуальных услуг «Последний путь», из-за поворота выехали две милицейские машины: желто-синие «Жигули» и «уазик» защитного цвета.

– О! Уже гаевые едут! – с радостью воскликнул Митька, пряча пассатижи в карман пальто.

– Ладно, – нехотя махнул рукой Петрович, – твое счастье. Только чтоб вечером сделал все как надо.

– Сделаю, не боись.

Митька с облегчением вытащил из-за пазухи пачку «Магны».

– Давай, Петрович, еще по одной закурим. Угощаю.

– Я эту прелую солому не курю, – с гордостью отказался напарник от предложенной сигареты. – По мне, так лучше «Примы» ничего нету.

Покуривая каждый свою сигарету, переминаясь с ноги на ногу, они смотрели на подъезжающие милицейские автомобили.

Из остановившихся машин вышли четверо милиционеров: двое в форменных куртках, опоясанные белыми портупеями с жетонами ГАИ на груди, еще двое в обычной серой униформе. Глядя на громадный черный катафалк, они не скрывали своего изумления.

– Вот это хреновина! – сказал один из гаишников, качая головой. – Чего-то я ее раньше в городе не видел.

– Только вчера пригнали, – отозвался Петрович, сплевывая прилипшую к нижней губе табачную крошку. – А утром номера в городской ГАИ получили.

– И сразу на работу? – засмеялся один из милиционеров. – Оперативно...

– Да это шеф все сделал, Юрий Михалыч, – не скрывая удовлетворения, сказал Митька. – Он у нас вообще мужик боевой, энергичный!

– Главное – умный, – поддержал его напарник.

– Это какой Юрий Михалыч? – поинтересовался один из сотрудников ГАИ. – Который на «БМВ»-«семерке» ездит, темно-зеленый металлик?

– Ага, он самый, – кивнул Петрович. – Трошин. Это все его.

– Где же он этот чемодан достал?

– Это не чемодан, а «Кадиллак», – нравоучительно произнес Петрович. – По спецзаказу, из Штатов, на пароме в Ленинград пригнали.

– Нет уже такого города, – поправил его Митька. – Санкт-Петербург он теперь называется, а проще – Питер.

– А мне по фигу. Ленинград так Ленинград, Питер так Питер, – равнодушно отозвался Петрович. – Главное – пригнали, растаможили, документы получили, номера повесили... Наше дело маленькое: гробы возить аккуратно и чтобы все чин чинарем.

– Вовремя подгадали, – засмеялся один из милиционеров, закуривая. – Такого покойничка успели зацепить. Да за него ваша контора столько бабок оторвет...

– А кто он такой? – непонимающе пожав плечами, спросил Митька.

– Кто? Михайлишин?

Милиционеры переглянулись и дружно захохотали.

– Ты чего, не местный?..

– Нет, не местный.

– Деревенский, что ли?

– Ну деревенский... – Митька обиженно потупился. – Из деревни Сморчки Запрудненского района.

– Тогда понятно, – резюмировал гаишник и, обращаясь к Петровичу, продолжил: – Что ж ты, старший, молодого не просветил? А то он даже знать не будет, кого повезет.

– А он и не повезет, я повезу, – пробурчал Петрович. – Слишком сопливый еще, чтоб после «хлебной» машины сразу за руль такого красавца сесть. Это ему не батоны по деревенским сельпо развозить.

– Так кто он такой? – нетерпеливо спросил Митька. – Что шишка, я уже понял.

– Степан Трофимович лет этак двадцать в Запрудном первым человеком был. Сначала секретарем горкома, потом председателем горисполкома, потом, перед самой пенсией, в Москву забрали заместителем министра уж и не помню чего. На заслуженный отдых вышел персональным пенсионером союзного значения. Три квартиры у него в Москве было, а вот не загордился, назад в родные места приехал. Жил тихо, мирно, гулять любил в парке возле памятника Ленину. А вот из-за этой погоды простудился, слег и умер. Будь оно все неладно. Вот так, Митька. Жил человек, и нету.

– А ты чего так переживаешь, Петрович? Он что, твой родственник был? Ну, умер так умер, все когда-нибудь там будем. Нам же лучше, заработок есть.

– Да что ты понимаешь, сопляк? Степан Трофимович ого-го какой руководитель был, не чета нынешним. Старой закалки человек, сталинской, в ежовых рукавицах всех держал, никто пикнуть не смел. При нем таких безобразий, как сейчас, не было. Боялись Степана Трофимовича и уважали.

– Да, – согласился милиционер с рябоватым, побитым оспинами лицом. – У нас в горотделе его тоже вспоминают. Заслужил человек, чтобы его на такой машине в последний путь везли.

– Вы еще гроб не видели, – Петрович поднял вверх большой палец. – Ого, вот это гроб! Я за всю жизнь на такой не заработал. Из Германии везли...

– Что, специально для Михайлишина? – недоверчиво спросил рябой милиционер. – Когда ж вы успели?

– Я же говорю, Юрий Михайлович – умный мужик, – нисколько не смущаясь, проговорил водитель «Кадиллака». – У нас все должно быть по высшему разряду. Ежели машина – так настоящий катафалк, а не ржавый «пазик», как в городском комбинате бытового обслуживания. Гроб из красного дерева с медными ручками, а внутри не тюфяк из ваты – настоящая пуховая постель. Я бы в таком гробу жить согласился. Все шелком отделано, крышка из двух половинок, снизу колесики... Не гроб, а произведение искусства. Опять же, цветы у нас свежие, прямо из теплиц. Вы не глядите, что сейчас холодно и такое дерьмо сверху падает. Розы и гвоздики – одна к одной. Вот отвезем во Дворец культуры профсоюзов, весь город увидит, какая у нас фирма. А хоронить, знаете, как будем? Гроб теперь опускают в могилу руками только бедные, а у нас есть специальная машинка, тоже из Германии привезли. Чик-чик-чик, рукоятку крутишь, а гробик так тихонечко вниз... Одно слово – аккуратно. И красиво. Оно, конечно, недешево. Так ведь по-человечески. И никаких пьяных могильщиков, все чистые, выбритые и одеты с иголочки. Вы на нас с Митяем поглядите. Во. – Он довольно провел рукой по отвороту. – Новье... Юрий Михайлович не зря столько денег в нашу похоронную контору вбухал, все окупится и прибыль принесет. У нас тут еще очереди стоять будут, чтоб с шиком похоронить.

– Что-то я тебя не пойму, Петрович, – хмыкнул молодой напарник. – То ли ты по сталинским ежовым рукавицам тоскуешь, то ли за капитализм агитируешь?

Милиционеры, прохаживающиеся вокруг черного катафалка, дружно засмеялись.

– А чего ж не агитировать? – без тени смущения ответствовал Петрович. – Мне за это деньги плотют.

– Какой же у этого крокодила литраж? – полюбопытствовал один из гаишников, останавливаясь возле капота, украшенного фирменным гербом «Кадиллака».

– Пять и семь, – ответил Митька, горделиво подбоченясь.

– Да не может быть! – не поверил милиционер. – Это ж сколько растаможка должна была стоить?!

– Мы за ценой не постоим, – поддержал молодого коллегу Петрович, словно за катафалк и машинку для опускания в могилу платил из собственного кармана.

– Одно могу сказать точно, – потер физиономию гаишник, – денег на похороны из городской казны не жалеют. Мы-то что, люди подневольные, на государевой службе. Сказали сопровождать машину с гробом, будем сопровождать. Сказали Дворец культуры охранять как зеницу ока, пожалуйста, вот вам патрульные машины вневедомственной охраны. Опять же почетный караул из воинской части прибудет, а вся вот эта хрень, – он постучал рукой по капоту, – да с гробом, да с цветами, да с машинкой... Нам-то что, нам зарплату платят, а вот другим после этих похорон крепко пояса затянуть придется. Так когда там покойника вынесут?

– Да скоро уже, – ответил Петрович. – Надо же было помыть, побрить, приодеть, то да се. А вон гляди, что я сказал, уже несут...

Глава 2

Даже благородный траурный креп не мог скрыть убожества облупленных желто-зеленых стен городского Дворца профсоюзов. Здание, построенное сразу после войны, являло собой маленькую провинциальную копию монументальных творений в стиле сталинского ампира. Непрезентабельные выщербленные ступеньки из мраморной крошки вели к высокой, испещренной многочисленными царапинами дубовой двери.

Посетителю, впервые попавшему в неожиданно просторное, украшенное колоннами и лепниной фойе, непроизвольно хотелось перекреститься. Со всех сторон, даже с потолка, на него словно в православной церкви взирали суровые живописные лики сталевара в каске и румяной, грудастой колхозницы со снопом в руках, комсомольца с горящим взором безумных глаз и народного интеллигента, который прикрывался папкой от сурового милиционера, гневно тыкавшего в него пальцем с противоположной стены. Творцами этих размноженных в тысячах экземпляров по всей стране представителей советского общества не были также забыты сугубо положительные дети среднего школьного возраста, о чем свидетельствовали повязанные вокруг их шей пионерские галстуки, мамы со щекастыми младенцами на руках, летчики в авиашлемах, солдаты с автоматами на груди, бдительно охраняющие народный покой, и даже домашние животные, представленные буренками, овечками и хрюшками. Над головой члена профсоюза, посетившего невзначай собственный дворец, висел наглухо застегнутый на все пуговицы пиджака советский человек, который в качестве доказательства своей преданности идеям Ленина и партии двумя руками держал громадный талмуд с надписью «Программа КПСС». При взгляде на этого гражданина снизу казалось, будто он летит навстречу отполированному мраморному полу и, чтобы не разбить физиономию, инстинктивно выставил руки вперед.

Впрочем, могло также показаться, что этот белокурый товарищ арийского типа просто хочет прихлопнуть как тараканов, оказавшихся под ним на свою беду сограждан, и прихлопнуть не чем-нибудь, а судьбоносным документом. Впрочем, советский человек всегда был таков: увидев таракана, швырял всем, что попадалось под руку, будь то «Программа КПСС», алюминиевая миска или шлепанцы.

Был бы дворец побогаче, деньги за его оформление достались бы не художникам, а мастерам резца. Естественным дополнением монументальной лепнины являлись бы, конечно, скульптуры, изображавшие вышеупомянутых персонажей. Но труд ваятелей обозначался в гонорарных ведомостях числами с гораздо большим количеством нулей, нежели труд мастеров кисти. Конечно, городскому начальству, в рядах которого тогда находился молодой, перспективный секретарь горкома по идеологии Михайлишин, очень хотелось установить во дворце хотя бы одну статую – что-нибудь вроде дородной матроны, воплощающей богиню социалистического труда. Но желанию этому не суждено было воплотиться в жизнь из-за нехватки средств. Так и получилось, что в Запрудном и дым оказался пожиже и труба пониже.

Теперь почившему в бозе Степану Трофимовичу Михайлишину пришлось лежать под выцветшим от времени гражданином Страны Советов. Если бы бывший первый секретарь горкома мог открыть глаза, его взгляд уперся бы в милую сердцу, хотя и полинявшую надпись «Программа КПСС».

Наполовину открытый гроб стоял прямо в фойе Дворца культуры профсоюзов. Место не слишком подходящее, но с этим городскому руководству пришлось смириться. Во-первых, дворец оказался единственным в Запрудном общественным местом, которое еще функционировало, не будучи при этом оккупированным вездесущими коммерсантами. В конце концов, не выставлять же для прощания гроб с телом бывшего первого секретаря горкома партии и председателя горисполкома в расположенном неподалеку здании бывшего кинотеатра «Мир», где известный в Запрудном бизнесмен Константин Панфилов заканчивал ремонт и готовил к открытию казино «Золотой дукат».

Здание горисполкома тоже не слишком пригодно для проведения похоронных церемоний.

Другое дело, если бы гроб с телом покойного установили на сцене дворцового зала. Однако доски на годами не знавшей ремонта сцене подгнили. Ходить по ним осмеливались только отчаянные сорвиголовы вроде вечно пьяного дворцового столяра Ивана Кузьмича. Ремонт проводить было некогда, и от греха подальше решили поставить гроб в фойе. Тут, по крайней мере, и доступ к телу открыт, и мрамор под ногами. Тесновато, однако вполне прилично.

Гроб окружили венками, живыми цветами, уложили на стульях подушечки с правительственными наградами, стены задрапировали черным крепом, скрыв лица сталеваров и колхозниц. Теперь вместо них на каждого входившего в фойе взирал с большого фотопортрета туповатый, но по-отечески строгий взгляд Степана Трофимовича.

Похороны Михайлишина были намечены на 14.00 следующего дня. С десяти утра открывался доступ к телу бывшего городского руководителя для всех желающих проститься с ним. Об этом извещало объявление в траурной рамке, вывешенное на стене Дворца профсоюзов.

В два часа пополудни во дворце должны были собраться нынешние руководители города и представители властей соседних районов. Председатель горисполкома Иван Данилович Кинелев заручился также обещаниями приехать на траурную церемонию и нескольких чиновников из областного руководства. Городскому управлению внутренних дел было поручено обеспечить порядок в городе. Начальник отдела внутренних дел полковник Сапронов распорядился выставить во дворце охрану и увеличить количество нарядов вневедомственной охраны в районе Дворца профсоюзов.

На Запрудный опускалась стылая, беззвездная ноябрьская ночь.

* * *

«Уазик» защитного цвета с надписью на дверце, обозначавшей его принадлежность к отделу вневедомственной охраны, медленно пересек по диагонали небольшую площадь перед Дворцом культуры профсоюзов и остановился на тротуаре за ближайшим перекрестком.

– Вот тут и постоим, – сказал сидевший за рулем сержант с рябоватым некрасивым лицом. – Покурим, погреемся. Доставай, Панков, свои. А то у меня уже кончились.

Его напарник с лычками младшего сержанта на погонах неохотно полез в карман и достал «Яву».

– Слышь, Лепехин, все равно на машине, давай к ларьку какому-нибудь сгоняем, сигаретами разживешься.

– Да не жмись ты! У вас в деревне что, все такие куркули, как ты?

Пока напарник с натугой шевелил мозгами, не зная, что ответить, милиционер-водитель резво выдернул у него из пачки сигарету.

– В большой семье не щелкай клювом, – засмеялся он, прикуривая от собственной зажигалки и протягивая ее Панкову. – Ну, что надулся, как мышь на воду?

– Какая мышь?

– Это так говорят, Панков.

Сержант с наслаждением затянулся и выпустил струйку дыма в щель приоткрытого окна.

– Что, не понимаешь? Ну, вроде как набычился...

– Набычишься тут... Ты у меня вечно сигареты стреляешь.

– Что же мне каждый раз, когда сигареты кончаются, сразу в ларек бежать? А плечо друга зачем?

– Не плечо, а карман, – кисло протянул Панков.

– Какая разница?

– Большая.

– Что это за друг, который сигаретой пожертвовать не может? Как же ты меня в бою защищать будешь?

– Ну и шутки у тебя, Лепехин. В каком еще бою?

– А пистолет тебе для чего дали?

– Так, на всякий случай.

– Вот представь себе, что этот самый случай произошел. Вместо того, чтоб друга защищать, ты будешь думать: патронов жалко, защищать не буду.

Панков от неожиданности чуть не поперхнулся.

– Ну ты дал, Лепехин. Как это я буду думать, что мне патронов жалко? Это ж совсем другое.

– Ничего я не дал, – полушутя-полусерьезно сказал Лепехин. – Все великое начинается с мелочей. Сегодня ты зажал курево, а завтра...

– Чего завтра, чего завтра?.. – обиженно заерзал младший сержант. – До завтра еще дожить надо.

– Во-во...

Панков обиженно отвернулся к запотевшему окну, и Лепехин, поняв, что слегка переборщил, перевел разговор на другую тему.

– Панков, ты про писателя слыхал?

– Какого еще писателя?

– Да у нас в горотделе один писатель появился, усцаться можно.

– Он чего, корреспондент? – не понял Панков.

– Да нет. Какой корреспондент?.. Говорю же тебе – писатель. Натуральный. Ему б книжки писать, а он следователем работает. Недавно к нам пришел... Я сегодня после развода с операми болтал, они и рассказали. Умора!

– Слышь, Лепехин, – выбрасывая окурок в окно, сказал младший сержант, – ты, может, это, мотор выключи. А то чего бензин зря палить?

– Ну ты жмот, Панков. Государственного бензина жалко? А нам что, мерзнуть тут?

– Так гремит же все в кабине.

– Ну и что?

– Этот гроб еще десять лет назад нужно было списать. А ты орешь как кот с отрезанными яйцами.

– Кто-о, я-а-а ору? – возмущенно протянул Лепехин. – Да ты чего-о? Я всегда так разговариваю. А что машина старая... Так где ж новую возьмешь? Скажи спасибо, что эта еще ездит. Таскались бы на своих двоих как бараны... Ты, Панков, звезди, да не заговаривайся.

– Ладно-ладно, – примирительно сказал младший сержант и даже протянул Лепехину еще одну сигарету взамен выкуренной. – Чего ты там про писателя хотел рассказать?

– А!.. – обрадованно чиркнул зажигалкой водитель. – Короче, пришел молодой после академии. Лейтеха.

– Как фамилия?

– Да не помню я. У меня на фамилии память плохая. Иванов или Петров. Какая разница? Панков, ты меня не сбивай, – неожиданно разозлился он. – А то вообще все забуду. Короче, к нему теперь весь горотдел бегает. Он такие отписки сочиняет для прокуратуры, закачаешься!

– Какие отписки?

– Ну, отказы в возбуждении уголовного дела. У следователей сразу раскрываемость повысилась. А это же не хухры-мухры... За это премии положены, звездочки на погоны. Одним словом – статистика, Панков.

– Как же у них раскрываемость повысилась?

– Ты чего, тупой, Панков? Я же тебе говорю – статистика. Раскрываемость остается той же самой, а уголовных дел меньше заведено, проценты-то растут.

– И что же там молодой сочиняет?

– Фантазия у него работает будь здоров. На прошлой неделе поехали опера по вызову в какую-то деревню, тут недалеко, километров двадцать. Приезжают, значит, на какой-то двор, там мужик-заявитель. Мол, так и так, борова из сарая скоммуниздили ночью. Они, конечно, начинают расспрашивать, что да как. У мужика морда синяя, опухшая, не брился, видно, месяц. Щетина в разные стороны торчит. Короче, поддавальщик еще тот. Вечером с соседом самогонки нарубился по радостному случаю: жена с дочкой во Владимирскую область к родственникам на побывку съехала. В общем, пару бутылок самогона они с соседом приговорили. Потом сосед к себе потащился, а этот спать залег. Ночью, как водится, ни хрена не слышал. С утра кое-как проспался, пошел в сарай, а борова-то и нет. Уперли. Мужик – к соседу, а тот после вчерашнего лыка не вяжет. Конечно, ни хрена не видал, не слыхал... С горя опять самогона приняли. В общем, пока он из конторы по 02 прозвонился, уже день прошел. Куда там эту свинью искать? Ее уже на запчасти разобрали как пить дать. И свидетелей никаких, там все кругом забулдыги, если кто и видел, так не вспомнит. А вспомнит, так не скажет. В общем, дело мертвое. Стопроцентный висяк обеспечен, на нем ни звездочек, ни премий не заработаешь. Только статистику испортит, а за это по головке не погладят. После того, что тут летом творилось, начальство на рогах стоит.

– Так я не понял, – пожал плечами Панков. – Что за проблема? Послали бы на хрен этого алкаша с его свиньей, развернулись и уехали.

– Ха! – усмехнулся Лепехин. – Проблема была. Алкаш-то заяву накатал. Вообще, я так думаю, что это он не сам накатал, а кто-нибудь за него в колхозной конторе, да еще бутылку самогонки на этом заработал. Заява-то есть, понимаешь? Пришлось бумагу эту взять и назад тащиться. Вот тут писатель и помог. Узнал, в чем дело, и говорит: «А чего вы мучаетесь, мужики? Сейчас такую бумагу накатаем, комар носа не подточит». И накатал, да такую, что прокурор плакал от смеха, когда читал, но подмахнул.

– Чего же он там написал?

– Я, конечно, точно не знаю, но смысл такой, – Лепехин выбросил в окно очередной окурок и, потирая руки, продолжил: – По показаниям соседей, во время проведенного опроса, свинья последнее время вечно орала. Голодная, видно, была. Этот алкаш ее не кормил, или что там. Ну и типа, значит, соседи эти слышали доносившиеся со двора крики хозяина: я тебя, мол, убью, падла, если не перестанешь орать. Ну или чего-то в этом роде... А вывод такой: свинья, испугавшись угроз и в страхе за свою жизнь, сбежала, о чем свидетельствуют следы под забором, а, значит, оснований для возбуждения уголовного дела нет. Пускай теперь этот бухарь сам свою свинью по лесам ищет.

Лепехин, откинувшись на спинку сиденья, зашелся веселым детским смехом.

Его напарник недоверчиво скривил губы:

– И что, прокурор такую хуйню подмахнул?

– Конечно, подмахнул! – хлопая себя ладонью по колену, воскликнул Лепехин. – А куда он денется? Думаешь, ему охота у себя в кабинете папки со всяким говном собирать, а потом еще отчитываться о проделанной работе. На хрен надо!.. Давай еще сигарету.

Но Панков неожиданно уперся. Рассказ напарника не произвел на него никакого впечатления, ему, вообще, показалось, что все это Лепехин придумал только для того, чтобы выцыганить у него побольше курева.

– Поехали к ларьку. Пока ты мне тут про писателя баки забивал, у меня сигареты кончились.

– Ты что, не веришь? – отжимая сцепление и включая первую передачу, спросил старший сержант.

– Херня какая-то, – Панков с помрачневшим видом мял в руках пустую пачку из-под сигарет. – Мужик свинье угрожал, она от страха сбежала... Кто ж это в деревне свинье угрожать будет, она ж – домашняя скотина!

Машина медленно выехала на проезжую часть улицы и двинулась в направлении городского рынка, где располагались несколько ларьков, работающих круглосуточно.

Улица в этот унылый ночной час была пугающе пустынной, лишь две неясно вырисовывающиеся в свете тусклых фонарей мужские фигуры маячили вдалеке на тротуаре.

– Панков, ты что, мне не веришь? – завелся старший сержант. – Ты чего, думаешь, я все наврал?!

– А ты думаешь, если я из деревни, так мне можно лапшу на уши вешать? – раздраженно отозвался Панков, всматриваясь в полутемные силуэты за окном. – Вон, два мужика идут. Ты бы им попробовал такую херню рассказать.

– А что? И расскажу! – живо воскликнул Лепехин.

– Ладно тебе, поехали к ларькам.

– Нет, вот давай поспорим, – разгорячился водитель, – если они не поверят, я бутылку водки поставлю, вместе разопьем после дежурства.

– Знаю я тебя, сам все и выпьешь.

– Нет, сейчас мы проверим.

Милицейский «уазик» свернул на встречную полосу, чтобы приблизиться к двум шедшим по противоположной стороне тротуара прохожим.

Одетые в неприметные, почти одинаковые серые куртки, с натянутыми на голову вязаными шапочками, они несли в руках объемистые клеенчатые сумки, широко известные в народе под названием «мечта оккупанта». При виде направляющейся к ним милицейской машины оба втянули головы в плечи и ускорили шаг.

Их поведение должно было показаться Панкову и Лепехину подозрительным, не будь милиционеры так озабочены возникшим между ними спором.

Когда расстояние между «уазиком» и двумя прохожими уменьшилось метров до двадцати пяти, мужчины с сумками внезапно остановились.

– Чего это они? – спросил Панков.

– Сейчас узнаем, – ответил Лепехин, сбрасывая газ.

Один из мужчин нагнулся, быстрым движением расстегнул замок на полосатой клеенчатой сумке, выхватил оттуда короткоствольный автомат, передернул затвор и, не разгибаясь, тут же выпустил длинную очередь по притормаживающей милицейской машине.

Звуки выстрелов разорвали ночную тишину. Пули из укороченного «калашникова» вдребезги разнесли лобовое стекло «уазика», одна зацепила включенную левую фару. Осколки стекла брызнули в разные стороны. К счастью для милиционеров, ни одна из предназначенных для них пуль не попала в цель, лишь острый осколок чиркнул по щеке Лепехина.

– Тормози! – истошно завопил Панков, резко перегнувшись пополам.

Визг тормозов слился со звуками еще одной автоматной очереди. На сей раз пули прошли ниже, с холодящим сердце металлическим звуком пробив радиатор, крыло и дверцу машины.

– А-а-а! – закричал Панков. – Ногу! Ногу мне зацепило!..

Лепехин, распахнув дверцу, вывалился из машины на асфальт. При этом он сильно ушиб плечо, но, не обращая внимания на боль и даже не замечая, что из рассеченной щеки льется кровь, старший сержант выдернул из кобуры табельный «макаров», дрожащими в горячке руками передернул затвор, снял оружие с предохранителя и открыл огонь.

Меткостью стрельбы в такой обстановке похвастаться было трудно, тем более что старший сержант Лепехин даже на тренировках в тире большинство пуль отправлял в «молоко», за что ему неоднократно приходилось выслушивать многоэтажный мат инструктора. Однако даже нескольких пролетевших в стороне девятимиллиметровых пуль из «пээмки» хватило, чтобы нападавший на несколько мгновений прекратил стрельбу из «калашникова».

Воспользовавшись секундной паузой, старший патрульного наряда повернул голову к машине и закричал:

– Панков, подмогу вызывай, бля!

Его напарник не отвечал.

– Панков! Ты живой там? – снова завопил Лепехин.

В ответ из машины донесся сдавленный стон.

Следом за ним раздалась еще одна автоматная очередь, перемежаемая частыми пистолетными хлопками. Это стрелял второй преступник, доставший из-под куртки пистолет «ТТ». Пули защелкали по асфальту, высекая искры буквально в полуметре от лежащего милиционера.

Лепехин инстинктивно сжался, обхватив голову рукой, и наугад выпустил остатки обоймы в сторону противника.

Стрельба снова на мгновение прекратилась. Все так же не поднимая головы, старший сержант Лепехин начал отползать к машине. Он еще не видел, что последняя из выпущенных им пуль зацепила стрелка с автоматом. Раненый закричал, выронил оружие и упал на свою клеенчатую сумку. Второй стреляющий тут же прекратил огонь из пистолета и, не выпуская из рук «ТТ», склонился над раненым.

– Эй, Весло! Что с тобой? Ты чего, ранен?

В ответ раздались перемежаемые хрипом и матерной бранью слова:

– Плечо... Мент поганый... Сука... Помоги, братан... – Он вскрикнул, когда сообщник схватил его под руку. – Не тут, Клим, ниже! А-а-а, бля!..

Так и не сумев подняться, он завалился на спину, увлекая за собой напарника, который, потеряв равновесие, упал на асфальт рядом с ним.

Воспользовавшись временной передышкой, Лепехин приподнялся на коленях и нырнул в машину.

Панков лежал на боку, зажимая правое бедро, под пальцами на униформе растекалось темное пятно. Кровью уже было испачкано сиденье, под которым валялась упавшая с головы младшего сержанта шапка. Глаза Панкова были закрыты, губы плотно сжаты, на лице выступили крупные капли пота.

Лепехин схватил микрофон рации и что было сил закричал:

– Первый, Первый! Я – Четвертый! Высылайте подмогу! Панков ранен!

– Я – Первый, – донеслось из рации. – Слышу вас, доложите по форме.

– Какая форма? Е... вашу мать! Нас обстреляли из автомата! Меня самого сейчас пришьют... – Лепехин на мгновение поднял голову и выглянул в разбитое лобовое стекло «уазика».

Ему тут же пришлось пожалеть об этом.

Прогремела автоматная очередь, и несколько пуль с отвратительным металлическим скрежетом прошили распахнутую дверцу машины. Задело и боковое стекло, которое раскололось на несколько крупных осколков.

Лепехин, не понимая, что делает, рванулся в сторону да так, что снова оказался на асфальте. В одной руке у него был пистолет с пустой обоймой, в другой – микрофон рации с обрывком шнура. В сердцах отшвырнув его в сторону и беспрерывно матерясь, Лепехин стал заползать под машину. Он извивался, как змея, стараясь поскорее покинуть обстреливаемое пространство. Лишь оказавшись под днищем «уазика», Лепехин смог перевести дыхание.

– Ну, где они там, бля?.. – бормотал он, надеясь услышать завывание милицейских сирен.

Однако на улице было тихо, если не считать обрывков слов, доносившихся со стороны преступников.

– Весло, погоди, я сейчас.

– Уй, бля, больно же!..

Раненый бандит неподвижно лежал на спине, время от времени оглашая воздух громкими ругательствами и бранью в адрес своего неловкого напарника:

– Убери клешни, олень! Я сам...

– Как знаешь, Весло...

Напарник раненого, отзывавшийся на прозвище «Клим», в это время перезаряжал подобранный автомат. Запасной магазин он вытащил из расстегнутой клеенчатой сумки. Клацнув затвором, поднял автомат на вытянутой руке и, не целясь, дал очередь по милицейской машине.

Над ухом старшего сержанта Лепехина раздался грохот лопнувшей шины: пуля угодила в колесо. Воздух со свистом вырвался из продырявленного протектора.

Из-за шума Лепехин не слышал, как в машине надрывалась рация:

– Четвертый, Четвертый! Я – Первый! Высылаем помощь!

Один за другим вспыхивали огни в окнах окружающих домов, отдергивались занавески, высовывались лица беспечно-любопытных граждан. Их не пугало, что свистели шальные пули, каждая из которых могла рикошетом залететь в окно. Наблюдавшие за перестрелкой не сомневались, что это будет окно соседа.

Из своего укрытия старший сержант Лепехин не мог видеть противников, их закрывало колесо с лопнувшей шиной. Поэтому, зарядив свой «макаров» второй обоймой, он был вынужден высунуться наружу. Это едва не стоило ему жизни. Вначале он увидел над головой искры от пуль, врезавших по бамперу, и лишь какую-то долю секунды спустя услыхал треск автоматной очереди.

Лепехин с такой скоростью опустил голову, что впечатался лицом в асфальт. Теперь кровь текла не только из расцарапанной осколком стекла щеки, но и из разбитого носа.

– Уй, бля!.. – взвыл милиционер, с огромным трудом поднимая окровавленную физиономию. – Ты, падла, за это ответишь...

Внезапно из-за ближайшего перекрестка, сверкая включенными фарами и мигалкой, выскочили, завывая сиренами, два милицейских «лунохода», похожих, как братья-близнецы, на «уазик» Лепехина.

Услышав так горячо ожидаемые им звуки, Лепехин провел ладонью по верхней губе, размазал кровь по всему лицу и с кривой гримасой, отдаленно напоминавшей улыбку, пробормотал:

– Ну, бля, теперь вам п...ц!

Однако, судя по тому, что произошло, Клим думал иначе. Торопливо сунув бесполезный «ТТ» в наружный карман куртки, он стал поливать из автомата приближающиеся автомобили. Выпустив за несколько секунд весь рожок, Клим подхватил раскрытую сумку и бросился бежать по улице. О своем раненом напарнике он словно забыл.

Тот, беспомощно валяясь на земле, прокричал ему вслед:

– Стой, пес! Куда?

Некоторое время Клим бежал не оборачиваясь. Бег его нельзя было назвать стремительным, мешала, судя по всему, тяжело нагруженная сумка. Отдалившись буквально на десять метров от своего раненого напарника, он вдруг остановился, склонился над сумкой, и запустив туда обе руки, положил автомат рядом на асфальт.

Хотя ни одна из пуль, выпущенных Климом по приближающимся милицейским машинам, не попала в цель, поразив лишь пару деревьев, стрелял он не зря.

«Луноходы» резко затормозили, остановившись в полусотне метров от «уазика» старшего сержанта Лепехина. Из машин выскочили шесть человек в милицейском камуфляже и бронежилетах, вооруженные такими же короткоствольными автоматами, как и бандиты. Без всякой команды они немедленно открыли стрельбу, впрочем, столь же беспорядочную, как и с противоположной стороны. Пули веером летали над головой Клима, не причиняя ему никакого вреда. Он же тем временем что-то торопливо доставал из сумки, распихивая по карманам.

Однако милицейский огонь с каждым мгновением становился все прицельнее. Несколько пуль тренькнуло по асфальту в шаге от бандита.

Клим подхватил с асфальта автомат и, на ходу вытащив из сумки два автоматных рожка, бросился бежать налегке. Он перезарядил свой «калашников», отбросил в сторону пустой магазин и, обернувшись лицом к преследователям, дал по ним пару коротких очередей.

– Ну че, ментовье вонючее?.. – весело закричал он. – Схавали?

В тот момент, когда он обернулся, намереваясь налегке уйти от погони, его ожидал неприятный сюрприз: пуля угодила в левую лодыжку. Хотя из короткоствольного автомата Калашникова, который иногда презрительно называют «пукалкой», трудно вести прицельный огонь по причине исключительно низкой кучности боя, одному из милиционеров удалось-таки подстрелить Клима. Количество израсходованных патронов все-таки переросло в качество.

Не обошлось и без иных неожиданностей: десятка два пуль, выпущенных преследователями, рикошетом от асфальта ушли в стены ближайших домов, раздался звон разбитых стекол. В окнах стали мгновенно гаснуть огни, исчезать лица разбуженных обывателей.

Клим, словно споткнувшись, упал на асфальт и растянулся во всю длину тела. Автомат и еще один запасной магазин вылетели из его рук, подпрыгивая по мостовой с металлическим звуком.

– Суки... – прохрипел Клим. Провел рукой по сведенной болью лодыжке и в свете фонаря увидел на ладони размазанную кровавую кляксу. – Думаете – все?.. Нате, отсосите!.. Это дело у вас не прохезает...

Кривясь от боли, он еще раз ощупал ногу и, убедившись в том, что кость не задета, зло рассмеялся:

– Хрена вам, падлы...

Сунув руку в карман куртки, Клим вытащил «лимонку» и зубами выдернул из гранаты кольцо. Выплюнув его, приподнялся на колене и как пионер-герой бросил гранату в приближающихся врагов.

– Нате, похавайте!..

Граната пролетела метров пятьдесят, прежде чем взорваться. Сказались многочисленные тренировки на зоне, где Клим когда-то тянул срок. Там его высоко ценили как мастера «перебросного» жанра. Корефаны с воли наведывались к ограде колонии по нескольку раз в месяц, а то и чаще. На территорию зоны через запретку, включавшую в себя несколько деревянных и кирпичных заборов, а также рядов колючей проволоки, забрасывались вместе с увесистым камнем: «индюшка» (чай), «дым» (папиросы или сигареты), «хавло» (водка), «план» (анаша), «лавэ», они же «филки», они же «воздух» (деньги), «ксивы» и «малявы» (письма и записки). Таким же макаром из зоны на волю отправляли деньги и корреспонденцию, а также разнообразную продукцию зековского самопального производства: ножи с наборными ручками из цветной пластмассы, нательные кресты из бронзы и латуни, «шайбы» (перстни) из алюминия или стали. Так что рука у Клима была хорошо тренированной.

Глаза преследователей полоснула яркая вспышка, одновременно с ней раздался оглушительный грохот взрыва, засвистели, застучали по стенам домов, оконным рамам и фонарным столбам, припаркованным машинам крупные и мелкие осколки. Опять со звоном брызнули выбитые стекла, лопнули и зашипели, исходя воздухом, шины, покачнулись от взрывной волны сиротливо оголившиеся деревья.

Милицейская погоня остановилась. Осколком разорвавшейся «лимонки» был ранен в плечо один из преследователей. Он скорчился на холодной мостовой. Ему на помощь тут же бросились двое милиционеров, которые, закинув на спину автоматы, потащили раненого в машину. Взревел мотор «уазика», автомобиль развернулся и со включенной мигалкой и воем сирены помчался в направлении городской больницы.

Теперь вооруженному бандиту противостояли лишь трое бойцов в камуфляжной униформе, если не считать старшего сержанта Лепехина, который, на свою беду, оказался слишком близко от того места, где разорвалась граната. Впрочем, можно сказать, ему повезло: ни один из осколков, ударивших по корпусу уже изрядно пострадавшего «уазика», не задел Лепехина. Старший сержант получил лишь контузию, на несколько мгновений потеряв сознание. Придя в себя, он почувствовал ужасную головную боль и звон в ушах, перемежавшийся с каким-то гулом, по правой щеке стекала теплая, липкая жидкость. Ощутив во рту противный металлический привкус, Лепехин шевельнул губами, и лицо его перекосила гримаса боли. К расцарапанной щеке, сбитому носу и лопнувшей барабанной перепонке добавился еще прокушенный язык.

С трудом обернувшись, Лепехин заметил лежащих позади его машины бойцов в милицейском камуфляже с автоматами. Приподняв руку, крикнул:

– Помогите!

А может быть, ему только показалось, что он крикнул, потому что никаких иных звуков, кроме звона и гула в ушах, не слыхал. После этого силы покинули старшего сержанта Лепехина, он уткнулся щекой в асфальт и затих.

Один из милиционеров подполз к Лепехину и приложил два пальца с разодранными до крови суставами к тому месту на шее, где располагается яремная вена. Остальные, прикрывая коллегу, дали несколько коротких автоматных очередей по бандиту, укрывшемуся за деревом.

В ответ Клим выставил из-за ствола толстой высокой липы руку с автоматом и шарахнул наугад по улице. Патроны в магазине кончились, и он стал менять рожок.

Возникло непродолжительное затишье.

– Ну, что там?

– Пульс нормальный, жив, – откликнулся милиционер, осматривавший Лепехина. – Ранен только или контужен...

– Там, кажись, второй в машине лежит.

– Сейчас гляну. Вы этого от домов отсекайте, чтоб не сбежал.

– Не боись, не уйдет. Скоро еще наши из ОМОНа подгребут!

Боец в камуфляже быстро выбрался из-под покореженного «уазика», нырнул в кабину и осмотрел Панкова, который едва слышно стонал.

– Ты, паря, живой?

– Угу, – сквозь зубы произнес Панков.

– Куда ранен, в ногу?

– Угу.

– Ничего, потерпи! Скоро все кончится.

Еще одна очередь прогремела из-за дерева, за которым скрывался Клим. Пули ударили по асфальту и рикошетом разлетелись в разные стороны.

– Что, суки?.. – донесся радостный крик бандита. – Вы у меня землю будете хавать! Очко-то не железное, играет?

– Вот паскуда!.. – выругался один из милиционеров. – Головы не дает поднять, да еще и горланит.

– Небось наширялся, – отозвался напарник. – Ему сейчас все по х...

Милиционер, осматривающий Панкова, выглянул из-за разбитого лобового стекла машины и увидел человека в гражданской одежде, который неподвижно лежал на асфальте метрах в двадцати перед машиной.

– Слышь, парень? – осторожно тронул он Панкова за плечо. – А кто это там валяется? Прохожего, что ли, зацепили?.. И сумка рядом...

– Не знаю, – через силу выговорил Панков. – Их двое было с сумками, когда мы подъезжали, один из сумки автомат достал, по нам как врезал...

– Понял, – кивнул боец. – Ладно, ты потерпи.

Он вынырнул из машины и ползком подобрался к раненому бандиту со странной погонялой – Весло.

Перестрелка между двумя омоновцами и Климом возобновилась и шла в вялотекущем темпе: на пару милицейских очередей Клим отвечал одной. Если бы не раненая нога, он бы рванул по улице, не выбирая маршрута. Но сейчас, отстреливаясь, он пытался выгадать время, чтобы сообразить, как поступить дальше. Однако время работало не на него, каждая секунда затяжки грозила встречей с разъяренными омоновцами, к которым в последнее время прочно прилипло прозвище, данное им каким-то остряком-самоучкой, – «гоблины». Чем злой гоблин с палкой-демократизатором, так уж лучше сразу «в Сочи» отправиться – эти будут месить так, что зоновская «заглушка» покажется легким массажем.

Так и не придумав ничего путного, Клим решил рвануть за угол, добраться по дворам до соседней улицы, где нет ментов, и попробовать остановить какую-нибудь тачку. Только так он мог вырваться из города.

Необходимо было преодолеть по открытому пространству не больше двадцати метров. Там, за углом, он мог чувствовать себя спокойнее. Казалось бы, что такое двадцать метров? Но это лишь на здоровых ногах три секунды бега... А когда у тебя в лодыжке сидит пуля калибра 7,62 миллиметра? Была бы с собой хоть чекушка водки: винтом внутрь заглотил, и все дела. Гоблины-то думают, он наширялся.

Но в этот вечер Клим был трезвым как стеклышко. Такое нечасто случалось в его сознательной жизни. А все дело в том, что ему и его корефану по кличке Весло, нужно было выполнить один важный заказ – всего-то пара часов работы, а после этого филки, шалавы, море водяры – гуляй, душа, отрывайся. Да вот менты поганые всю малину обосрали. Попробуй под автоматным огнем с раненой ногой пробежать двадцать метров. Два шага – и ты жмурик. А жить-то хочется...

Клим сунул руку в карман куртки, ощупал содержимое: две «лимонки» и две гранаты «РГД-5». В другом кармане родной «ТТ» и пара обойм, в «калашникове» еще полрожка. Автомат хоть и небольшой, но при таких условиях обуза, помешает бежать. Ладно, решено...

Клим перекинул «аксушку» в левую руку, достал из кармана гранату «РГД-5» и, стараясь не нагружать раненую ногу, поднялся, опершись спиной о ствол дерева. Выдернув зубами кольцо с предохранительной чекой, на мгновение выглянул из-за дерева. То, что он увидел, заставило его замереть в оцепенении. Двое ментов подобрались к раненому Веслу и, подхватив его под руки, на четвереньках оттаскивали в сторону своего «лунохода», третий прижался к стене дома и, заметив высунувшуюся из-за дерева физиономию Клима, выпустил в него длинную автоматную очередь.

Пули, словно рой разъяренных пчел, с жужжанием просвистели мимо, но Клим даже не обратил на них внимания. Его подстреленного корешка тащили под руки мусора. Да что же это такое творится?!

Чуть взвесив на руке гранату, как он делал в моменты особо ответственных перебросов, Клим прищурился и почти без замаха, от локтя, метнул гранату прямо в спины ненавистных конторщиков. Он не думал в этот момент, что могут убить его самого, что при взрыве может пострадать его корешок, всю свою злобу и ненависть к жабам-мусорилам вложил он в бросок.

Граната, перелетев через головы милиционеров, тащивших Весло под руки, упала в метре перед ними. До взрыва оставались доли секунды.

– Ложись! – успел выкрикнуть один из омоновцев и кинулся в сторону, закрывая голову руками.

Второй не успел отреагировать так быстро и лишь инстинктивно поднял руку, закрывая лицо.

От смерти его спас бронежилет. Не обошлось и без известной доли везения: когда граната рванула, осколки, летевшие в голову, приняла на себя рука. Кость перебило в двух местах, несколько осколков ударили по ногам, остальные пришлись по бронежилету.

Омоновец, успевший растянуться на асфальте, отделался ушибами и легкими ранениями мягких тканей плечевого пояса.

Весло был убит наповал. Ему достался лишь небольшой осколок, попавший волею случая в глазную впадину. Кусочек раскаленного железа как нож сквозь масло прошел через глазное яблоко и превратил половину мозга в красно-серую кашу.

Но его кореш Клим об этом не знал. В данный момент он, сильно припадая на раненую ногу, бежал в ближайший двор. Вслед ему застрекотала запоздалая автоматная очередь, но бандит уже успел скрыться за углом, оставляя за собой на асфальте цепочку кровавых пятен.

Единственный из омоновцев, уцелевший в схватке, чертыхаясь на ходу, бросился к раненым. Убедившись, что все, кроме захваченного в плен бандита, живы, побежал к машине. Передав по рации обстановку и запросив дополнительной помощи, сообщил, что продолжает преследование.

Глава 3

Клим бежал, сжимая в руках автомат. Лицо его было покрыто крупными каплями пота. Рана болела все нестерпимее, он уже почти не мог ступать на правую ногу, и бег замедлился, превратившись спустя некоторое время в передвижение мелкими шагами.

Больше всего Климу хотелось сесть на какую-нибудь скамейку и покурить, но сейчас это было бы слишком опасно. Во-первых, где-то на хвосте висела погоня. Во-вторых, и Клим это хорошо понимал, если сядет, уже не сможет подняться. Сердце заходилось в бешеном стуке, губы пересохли, перед глазами поплыли цветные круги.

Клим находился в проходном дворе жилого дома, и до желанной цели – плохо освещенной улицы, по которой проехали сразу несколько автомобилей, – оставалось еще метров сто.

Он даже схватился рукой за раненую ногу, помогая себе при ходьбе. Мешал идти чертов «калашников». Но Клим не мог бросить оружие, в котором оставалось еще полмагазина патронов. Кто знает, что ждет его впереди?

Словно в подтверждение худших опасений Клима, со стороны улицы, к которой он так стремился прорваться, раздался вой сирен.

– Твою мать!.. – выругался Клим. – Менты...

В поисках спасения он стал затравленно оглядываться по сторонам. Сзади, в свете уличного фонаря, мелькнул силуэт человека в униформе.

«Обложили, гады легавые, – мелькнуло в затуманенном болью и страхом мозгу. – Шибес вам, крысоловы! Не закоцаете! Я еще живой...»

Он увидел свет в окне квартиры первого этажа в ближайшем к нему подъезде и почти без раздумий рванул туда.

Эх, если бы не раненая нога, он давно оторвался бы от преследователей и ушел дворами. В крайнем случае мог бы схорониться где-нибудь в подвале, разгрузить карманы от хлопушек и свалить, дождавшись удобного момента. А так, найдут стопари красноголовые, по кровавым следам найдут...

Оставался только один выход.

Подскакивая на раненой ноге и беспрерывно матерясь, Клим преодолел несколько ступенек, которые вели к лестничной площадке первого этажа и позвонил в дверь, обитую рваным, облезшим дерматином.

Несколько мгновений никто не отзывался.

– Ну, где вы там? – сквозь зубы шипел Клим. – Открывайте, падлы!

Он снова и снова нажимал на кнопку звонка, пока наконец из-за двери не донесся перепуганный женский голос:

– Кто там?

– Свои, мать, – прохрипел Клим.

– Какие свои? У нас все свои уже дома.

– Открывай, сучье вымя!.. – заорал бандит. – А то «лимонкой» дверь подорву.

Раздался щелчок замка, и дверь чуть приоткрылась. В щели на фоне покрытой выцветшими обоями стены показалось некрасивое женское лицо. При первом взгляде было трудно даже определить, сколько лет хозяйке квартиры: то ли тридцать, то ли шестьдесят. Грубые мясистые щеки, тяжелый подбородок, опухшие, с огромными мешками глаза невыразительного серого цвета, жирные, не мытые волосы.

– Что... – произнесла она и тут же осеклась, увидев направленный прямо в переносицу автоматный ствол.

– Открывай, сука... – прошипел Клим. – А то – урою.

Зазвенела дверная цепочка, и в следующее мгновение Клим навалился плечом на двери, не ожидая дальнейших приглашений.

Хозяйка, одетая в засаленный халат и шлепанцы на босу ногу, испуганно отскочила назад.

– Ни звука! Прибью!

Клим захлопнул за собой входную дверь и привалился спиной к стене прихожей. Из раны по насквозь промокшей штанине на рваный половик стекала кровь.

В дверном проеме единственной комнаты за спиной хозяйки стояла девочка лет тринадцати с насмерть перепуганным лицом. Дрожащими пальцами она теребила ситцевую ночную рубашку.

В квартире стоял стойкий запах браги, на который Клим поначалу не обратил внимания.

Зло глянув на хозяйку, он повесил на дверь цепочку и проговорил:

– Ну, че зенки вылупила? Не видишь – раненый я. Дай сесть.

Некрасивая тетка в грязном халате неопределенно махнула рукой в сторону комнаты.

– Там у нас.

– Есть еще кто-нибудь в хате?

– Нет, одни мы с дочкой.

Клим, сильно припадая на раненую ногу, прошел в комнату и с облегчением плюхнулся на разложенный, застеленный диван. Автомат положил стволом вперед рядом с собой.

Хозяйка квартиры и ее дочь неподвижно застыли в дверях.

Клим стащил с головы вязаную шапочку, вытер ею пот с побледневшего лица. Шумно потянув носом воздух, принюхался и подозрительно осмотрел квартиру с убогой обстановкой: колченогий стол, уставленный пустыми банками и бутылками, продавленное кресло, черно-белый телевизор на ножках в дальнем углу.

– Ты что тут, чимер гонишь? – обратился к хозяйке. – Чего брагой воняет?

Хозяйка развела руками.

– Надо же как-то жить. Незамужняя я...

– Водяра есть?

– Нет, только брага.

– Ну так чего ты стоймя стоишь? Давай сюда и бинт какой не забудь.

Хозяйка исчезла где-то на кухне. Девочке, которая по-прежнему стояла, неотрывно глядя на нежданного ночного гостя, Клим приказал:

– Сними мне ботинок, кровью заплыл.

Девочка нерешительно подошла к дивану, опустилась на колени, стала расшнуровывать ботинок.

– Дяденька, – неожиданно подняв голову, спросила она, – вы бандит?

– Не-а... Я – Жан-Поль Бельмондо, – зло рассмеялся Клим. – Ты давай, шевели клешнями и не боись, не трону.

Опустив глаза, девочка осторожно сняла окровавленный ботинок.

– Уй, бля... – ругнулся Клим, поморщившись от боли. – Ты это... вымой ботинок, поставь сушиться. Он мне еще сгодится.

Брезгливо морщась, девочка двумя пальцами взяла ботинок и вышла из комнаты.

Плотная штора на единственном окне скрывала происходившее во дворе, но, судя по шуму машин и крикам ментов, они были совсем рядом. Сейчас пройдутся с фонариками по кровавому следу, который Клим оставил за собой, вычислят хату и начнут ломиться. Это Климу никак не могло понравиться.

Он вынул из кармана куртки две «лимонки», положил рядом с автоматом.

В комнату наконец вошла хозяйка. В одной руке она держала бутылку с мутной желтоватой жидкостью, закрытую бумажной пробкой, в другой – длинный кусок белой тряпки.

– Все, что нашла... – словно оправдываясь, сказала она.

– Давай сюда, – прохрипел Клим, – и суку свою тащи. Станете дергаться – всех на хрен взорву, а будете сидеть тихо – не трону.

Он взял протянутую бутылку, зубами вытащил бумажную пробку, выплюнул ее на пол.

– Что, стакана не нашлось? – криво усмехнулся он, глядя на хозяйку.

Та молчала, словно язык отнялся, потом схватила вышедшую из ванной комнаты дочку и прижала к себе.

– Побудь со мной, Леночка. Не бойся, – выговорила она дрожащим голосом.

– В кресло! – скомандовал Клим.

Заложницы покорно выполнили его приказание. Девочка села на колени к матери.

Клим глянул на бутылку, резко выдохнул и приложился к горлышку. Пил крупными глотками, опустошил половину, при этом не сводя глаз с заложниц. Сделав последний глоток, поморщился, передернулся и приложился лицом к рукаву.

– Крепкая, зараза, – одобрительно отозвался о самогоне. – На чем?

– На зерне пшеничном, – уныло ответила хозяйка. – У нас в деревне только так и делали.

– Ладно, – мгновенно захмелев, кивнул Клим.

Почувствовав значительное облегчение, плеснул остатки жидкости из бутылки на раненую лодыжку.

– Во, сучара!.. – едва слышно вырвалось у него сквозь плотно сжатые губы.

Он перевязал рану тряпкой, на которой тут же расплылось красное пятно.

Крики за окнами становились все громче.

Наморщив лоб и осоловело водя головой, Клим пытался сообразить, что делать дальше.

– Эй, малая, выключь свет, – наконец произнес он и, кивнув головой в сторону прихожей, добавил: – Там пусть остается.

Девочка поднялась с кресла, щелкнула выключателем и снова присела на колени матери.

– Что ты собираешься делать? – еле слышно спросила хозяйка.

Клим, подложив под голову подушку, откинулся к стене. Нащупав рукой гранату, продемонстрировал ее заложницам.

– «Лимонку» видишь? Сиди и не рыпайся.

В полутьме было видно, как мясистые щеки хозяйки задрожали, и она беззвучно расплакалась, уткнувшись лицом в плечо дочери.

– Не реви! – прикрикнул Клим. – Ненавижу, когда бабы парашу разводят.

Хозяйка успела несколько раз шмыгнуть носом, и вдруг раздался звонок в дверь. Хотя Клим и ожидал чего-то подобного, звук, распоровший тишину в квартире, застал его врасплох. Хмель мгновенно улетучился. Бандит приподнялся на диване, не выпуская гранату из рук.

– Тихо... – прошипел он заложницам, хотя те сидели как мыши.

Несколько секунд спустя, прозвенел повторный звонок.

Потом из-за двери донесся голос:

– Эй! Парень, мы знаем, что ты там. Отзовись...

Клим, напряженно вслушиваясь в каждый звук на лестничной площадке, молчал.

– Эй, парень, не дури!.. Отзовись. Нам с тобой поговорить надо.

– Пошли на х... суки красноперые!.. – не выдержав, закричал бандит. – Не о чем базарить.

Возникла некоторая пауза, затем тот же голос произнес:

– Плохо слышно, подойди ближе к двери.

– Да, бля... – злорадно засмеялся Клим. – Щас, я тебе на цирлах подбежал. У меня тут две бабы. Будете ломиться – я им бошки поотрываю.

– Мы знаем, что у тебя заложники. Не делай глупостей, парень. Не тронешь заложников – сам останешься жив.

– Чтоб я вам, ментам поганым, поверил... Другим будете лепить горбатого! Отвалите от хаты! И чтоб под окном не ошивались... А то базара не будет!

– Ладно. Еще что?

– А ни хрена мне не надо, есть у меня все: и хавка, и хлопушки. Если ваша ментура будет тут воздух портить, я «лимонку» рвану. Пошли на хрен отседова! Ясно?.. А как балдоха взойдет – побазарим!

На обдумывание слов Клима у милиционеров ушло некоторое время. В квартире было слышно, как за дверью, на лестничной площадке несколько человек о чем-то разговаривают.

Кажется, один из них был настроен решительно, потому что несколько раз повторил слово «штурмовать». Другие уговаривали его набраться терпения и подождать до утра. И, наконец, более трезвая точка зрения взяла верх.

– Эй, парень! – донеслось из-за двери. – Мы согласны. Только при одном условии...

– Чего еще? – развязно крикнул Клим.

– Дай слово, что с заложниками ничего не случится.

– Бля буду!

Как видно, эти слова, хорошо известные в воровской среде, вполне удовлетворили участников переговоров с той стороны. Потому что оттуда немедленно крикнули:

– Добро, только вот еще что...

– Ну че?..

– Тебя как зовут?

– Митькой, – снисходительно ответил Клим, припомнив старый блатной прикол – когда не хотят открывать настоящее имя, называются Митькой.

Но противоположная сторона была, казалось, вполне удовлетворена.

– Слушай, Дмитрий, у тебя там телефон есть?

– А че?

Неожиданно громким всхлипыванием напомнила о себе хозяйка.

– Есть у нас телефон, – пробормотала она.

– Ты же не хочешь, чтобы мы до утра под дверью стояли и кричали на весь подъезд?

– Знаю я вас, легаши, – все равно пасти будете.

– Если что вдруг понадобится, звони по 02.

– Ладно, – согласился Клим. – А теперь кочумайте, замудохался я тут с вами.

* * *

До утра ни милиция, поднятая по тревоге, ни обложенный ею в городской квартире бандит по прозвищу Клим не сомкнули глаз.

Милиция не могла приступать к захвату, Клим не мог бежать. И если дежурившие вокруг квартиры милиционеры могли хотя бы подменить друг друга, то у Клима такой возможности не было. К тому же, учитывая его состояние, он в любую минуту мог уснуть – этому способствовали почти пол-литра браги, выпитой на пустой желудок, и немалая потеря крови.

Хорошо понимая, что единственная минута отключки может стоить ему жизни, Клим решил подстраховаться. После того как шум на лестничной площадке и за окном утих, Клим почувствовал, что веки тяжелеют, будто наливаясь свинцом, и ему нестерпимо захотелось спать. А тут еще брага подействовала как болеутоляющее: нога стала меньше напоминать о себе. Заложницы сидели тихо, почти не шевелясь.

– Эй, тетка, – сказал Клим. – Тащи какой таз с холодной водой и шутковать не вздумай, пацанка-то твоя здесь останется.

Через минуту хозяйка принесла холодную воду в выщербленном эмалированном тазу.

Клим махнул рукой.

– На пол поставь. А сама – на место...

Кряхтя, Клим приподнялся на диване, придвинулся к тазику, сунул руку в холодную воду. Плеснул себе в лицо и удовлетворенно передернулся.

– Эх, хорошо!..

Сон отступил. Клим еще несколько раз плеснул водой в лицо и на голову, взъерошил рукой мокрые волосы. Теперь он чувствовал себя получше.

Осторожно ощупав рану и, убедившись в том, что кровь остановилась, Клим еще больше повеселел. Достал из внутреннего кармана куртки папиросу – еще с зоновских времен привык к «Беломору», щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.