Постиндустриализм. Опыт критического анализа

В.И. Якунин, С.С. Сулакшин, В.Э. Багдасарян, С.Г. Кара-Мурза, М.В. Деева, Ю.А. Сафонова

Постиндустриализм. Опыт критического анализа

Предисловие

Мифы постиндустриализма и проблемы реиндустриализации России

Р.С. Гринберг, член-корреспондент РАН, директор Института экономики РАН, профессор Московской школы экономики МГУ им. М.В. Ломоносова

Российские читатели познакомились с книгой Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество» в русском переводе в 1999 г. С середины 1960-х гг. она была мировым бестселлером. В атмосфере падения Берлинской стены, распада Советского Союза и очевидной победы мира капитализма над миром социализма идеи автора казались не просто научными, а почти пророческими. Д. Белл говорил о постиндустриальном будущем, конструирование которого уже начали американские технократы. Американские астронавты осваивали Луну, число американских лауреатов Нобелевской премии превысило фантастическую цифру – пятьсот. Эти факты упрямо свидетельствовали в пользу истинности теории Белла в главном – наука становится ключевым фактором развития, ведущей производительной силой.

Но тогда же у социологов и экономистов впервые появились некоторые «тупиковые» вопросы. Как далеко пойдут сдвиги в западных экономиках, обозначенные Беллом? Какой будет судьба старого индустриального уклада, обеспечивающего жизнедеятельность человека, какие новые сектора появятся в сфере услуг? Наконец, как изменится характер американского общества и государства в условиях господства меритократии – «демократии заслуг», которую Белл противопоставлял традиционной американской демократии, ориентированной на «естественную» элиту, прошедшую конкуренцию? Но и тогда ощущение грандиозности экономического и социологического замысла американского ученого не покидало многих: это Маркс XXI века, – считали они. Но вопросов к Беллу с годами становилось все больше и больше, его книги стали объектом системной научной критики. Последователи и непримиримые оппоненты появились и в России, где всегда осторожно относились к работам, претендующим на роль очередного некоммунистического манифеста. А здесь не просто манифест, но и огромный аналитический аппарат, научная прогностика.

Сегодня мы живем в эпоху быстрых перемен. Глобальный мир развивается не по сценариям пророков постиндустриализма. Кто бы мог подумать еще пять лет тому назад, что американская экономика, несмотря на ее очевидные сильные стороны и преимущества, попадет в длительный период нестабильности и турбулентности? Кто сомневался в стабильности еврозоны и единой Европы с ее амбициями расширения на Восток? Глобализм породил антиглобализм, новые идеи – новую несправедливость и исторические ошибки.

Творцы идей не должны и не могут нести ответственность за интерпретации будущих поколений. Известный критик царского режима и непримиримый русофоб Карл Маркс ничего общего не имеет с идеологией и практикой русских марксистов, которые создали целую государственную идеологию гегемонии пролетариата для 1/6 населения Земли. Маркс подобных вещей просто не говорил, это мифотворчество.

Д. Белл был идеологом информационного общества и «властителем дум» технократической элиты. В его научной картине мира, как он считал, не было места политической идеологии. Но это не значит, что его наследие не могло быть использовано в идеологической или информационной войне. Могло, если препарировать идеи соответствующим образом. И настоящая книга, которая предложена читателю В.И. Якуниным с соавторами, открывает эту не лежащую на поверхности сторону вопроса о современном понимании теории постиндустриализма.

Постиндустриализм 1960-х – это технократический прогноз Д. Белла о перспективах американского общества, в котором он утверждает приоритетное значение науки и научной деятельности, прогнозирует смену индустриального уклада и тренд к расширению сферы услуг. Он провозгласил концепцию новой социальной стратификации и доминирования класса профессионалов – научного, технологического, административного и культурного сословий – над гражданским обществом. Однако в работе В.И. Якунина с коллегами убедительно показано, что события в глобальном мире развиваются не по сценарию Д. Белла. Даже без сложных математических моделей ясно, что факты мировой экономики и политики не соответствуют прогнозам американского футуролога.

Использование идей постиндустриализма в информационной войне – предмет исследований, размышлений и опровержений данной книги, подготовленной коллективом авторов Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. Книги, на мой взгляд, современной, дискуссионной, формирующей особый исследовательский взгляд не столько на научное наследие Д. Белла, сколько на постиндустриализм как одну из интерпретаций современной эпохи.

Прежде всего отмечу масштабы проведенного исследования: авторы действительно в теме и развивают свой собственный, альтернативный дискурс. Причем потенциал этого дискурса таков, что он наверняка будет востребован при разработке политики модернизации российской экономики. Напомню читателям, что многие критики Белла не без оснований считают, что главным в наследии ученого является его научная и технологическая прогностика. В предлагаемой книге уделено немало внимания этому «сухому остатку» наследия американского прогнозиста и технократа.

Авторы затрагивают нечасто акцентируемый вопрос о том, что гуманитарные науки могут использоваться и в военно-политических (информационная война), и в идеологических целях. Почему это происходит, какие гуманитарные ценности навязываются странам и народам в условиях информационной войны? Об этой содержательной части проблемы в литературе говорится мало, хотя, с моей точки зрения, конкуренция идеологий здесь первична и не исчерпывается темой постиндустриализма. И читателю полезно узнать, что нового в борьбу идеологий вносит теория Д. Белла. Главное, что вскрывают авторы – это становление мирового механизма паразитирования одной части мира, которая производит преимущественно финансовые услуги (печатает мировую резервную валюту) по отношению к другой, которая трудится, развивает реальный сектор и производит блага. Как убедить эту работящую вторую часть мира, что все идет в рамках прогресса? Ну, конечно, выдать паразитическую структуру одной части мира за всеобщий рецепт. Мол, все там будем. А кто раньше постиндустриализовался, тот более прогрессивен… Так научная футурология превращается в глобальную политическую манипуляцию. Ведет ли это к практическим последствиям? Авторы показывают это на примере современной России, которая, последовав идеям сервисизации, утрачивает реальный сектор и нуждается в итоге в реиндустриализации. Цена заблуждений обретает масштаб общегосударственный.

Поэтому авторы правы: в одном пункте Д. Белл явно не устарел – его постиндустриализм действительно стал частью праволиберальной идеологии, которая правит бал в российской экономике. Его апологеты говорят: на развалинах СССР будем создавать сразу постиндустриальное общество, рынок выполнит эту задачу без участия государства, старый индустриальный уклад изжил себя. Но прыжок из индустриального прошлого в постиндустриальное будущее не состоялся; в результате потери чувства меры и прагматизма после двадцати лет реформ мы создали экономику без индустрии, перешли из второго, вполне конкурентоспособного по международным меркам мира, в третий мир. И только сегодня возникло осознание того, что не пройдя этап реиндустриализации, мы не сможем двигаться дальше. Такова цена мифологических представлений реформаторов.

Тема реиндустриализации – важнейшая в новой экономической политике, которую должна проводить Россия в ближайшие 10–15 лет. Рост реального сектора должен быть естественным, и только на его основе может быть осуществлен переход в новое качество, гарантирующее нам будущее без техногенных катастроф.

Мы можем с уверенностью утверждать, что в результате господства праволиберальной идеологии в наше время финансовая сфера недопустимо далеко оторвалась от производства, от реального сектора экономики. Это противоречие и приводит к мировым кризисам. Оказание различных финансовых услуг превратилось в самостоятельную, громоздкую, неповоротливую, плохо контролируемую и скверно регулируемую сферу деятельности, которая стала приносить обществу больше вреда, чем пользы.

В современном капиталистическом мире фактически сосуществуют две экономики: одна – экономика реального сектора, в ней создаются реальные товары и услуги; вторая – виртуальная и спекулятивная экономика, представляющая собой торговлю биржевыми товарами и различными ценными бумагами. Экономика реального сектора развивается по классическим рыночным законам, ее целью является получение прибыли через снижение затрат и повышение качества товаров. Виртуальная же экономика развивается по законам спекуляции, ее цель – нажива через спекуляции на товарных и фондовых биржах. Называть такое пространственное расслоение фронтальным прогрессом мира по формулам постиндустриализма ошибочно, и это авторы книги показывают очень убедительно. Но зачем тогда тиражируется теория постиндустриализма, явно не оправдавшаяся на практике в течение 50 лет? Ответ очевиден – это выгодно тем, кто манипулируя сознанием масс, элит и научного сообщества получает свои дивиденды.

Виртуальная экономика не может существовать без реального сектора: в сущности, она на нем паразитирует. Современные крупные спекулянты научились получать огромные доходы, искусно управляя подъемами и спадами фондового рынка, используя их в своих интересах. В современном мире только 2–3 % денег связаны с сектором материального производства. Остальные десятки триллионов долларов обслуживают сами себя.

Как считает американский экономист Дж. Стиглиц, фондовые рынки являются непредсказуемыми по своей природе. В США, к примеру, реальный сектор экономики, который действительно что-то производит, это только 15–18 % экономики. Все остальное – финансовый сектор, услуги и т. п. Нынешняя стадия финансового капитализма – я бы назвал эту стадию «финансово-виртуальной» – порождена усилением процессов глобализации, наблюдаемых в последние два десятилетия. Постоянный рост трансграничных финансовых операций, периодическое появление на глобальном финансовом рынке новых финансовых институтов (хеджевых, паевых, пенсионных фондов и др.) привело к тому, что мировое сообщество признало необходимость определенного наднационального регулирования финансовой деятельности, в первую очередь – банковской. Признало, но отнюдь не сразу. Но ведь явления, которые авторы книги открывают как реалии современности, не описываются теорией постиндустриализма, претендующей на объяснение развития мира в целом. Она апологетизирует механизм паразитизма одной отдельно взятой страны, пусть даже и самой мощной в мире.

Мировой финансовый кризис и очевидный крах идеологии правого либерализма заставили вновь вспомнить Кейнса и леволиберальную политику. Чего стоит одна накачка ликвидностью финансовой системы и частичная национализация попавших в сложное положение предприятий и компаний, наблюдаемые практически во всех странах мира. По иронии судьбы, как раз американцы, призывавшие всех к свободному рынку, едва ли не первыми вынужденно фактически прибегли к социалистическим мерам.

Выводы книги обоснованны. Претензии России на глобальную роль в мировой экономике осуществимы лишь при наличии технологически передового машиностроительного ядра, даже если оно будет недостаточно эффективным с точки зрения сравнительных конкурентных преимуществ. Здесь требуются не узко экономические, чисто рыночные критерии, а политико-экономические императивы. Нас не должны вводить в заблуждение всякого рода ссылки на «постиндустриальные» тенденции. Доля продукции машиностроения и металлообработки в развитых странах составляет 30–50 % объема продукции промышленности, в то время как в России – 19 %. Сегодня только 8–10 % роста российской экономики достигается за счет роста высокотехнологичных секторов (в высокоразвитых странах – до 60 %); доля России в наукоемком экспорте не превышает 0,5 %; доля расходов на науку в ВВП (1,5 %) несопоставима с теми же показателями для современных высокоразвитых стран Запада, Японии, а в последние годы и Китая.

В ХХ в. Россия невольно помогла Западу стать социальным, и вполне осознанно помогла Китаю стать индустриальным государством. Но сама, увлекшись постиндустриализмом, утрачивает сегодня и социальность, и индустриальность. После начала реформ нам были дарованы три экономических «улыбки Фортуны», три удобных возможности для радикальной модернизации. Первый шанс дала горбачевская перестройка. Но он не состоялся. Вторая «улыбка» – сверхдоходы последних лет от продажи углеводородов. Однако нежданные колоссальные суммы, буквально упавшие с неба, не вложены в инвестирование и модернизацию основных фондов, они ушли на счета банков и в игры с ценными бумагами вполне по рецептам сервисной экономики. Масштабный мировой кризис – это и испытание, и вместе с тем третья и, возможно, последняя из дарованных нам «улыбок». Дело за политиками.

И в этом смысле основное содержание книги «Постиндустриализм: опыт критического анализа» не только говорит об ограничениях теории постиндустриализма и угрозах информационной войны, она высвечивает наши шансы на лучшее будущее.

Вводная глава

Общая постановка задачи

Теория постиндустриального общества, или постиндустриализма, – это интересное явление в гуманитарной науке. Предлагая определенный объяснительный и прогностический потенциал для понимания особенностей развития современного мира, в последующем своем развитии она одновременно демонстрирует и признаки политического проектного и даже манипулятивного содержания. Разобраться в этих деталях предлагает настоящее исследование. Вопрос оказывается не таким простым, как может показаться.

Современные общественные науки не только познают закономерности развития социальной природы, человеческого мира, но, безусловно, нацелены и на миростроительство, преобразование современного мира, поддержку активно-деятельностного подхода.

Обратимся к рис. В.1[1].

Рис. В. 1. Познавательный и практический рекомендательный потенциалы науки (ФН – фундаментальная наука, ПН – прикладная наука)

По горизонтальной оси познавательного потенциала и уровня познания в науке показан путь прохождения ряда этапов, присущих любому научному проекту познания. Первичные – чувствование (принадлежность и искусства, и литературы, и художеств), отражение мира (описательность), первичные эмпирики. Это пока еще когнитивно очень слабосильные этапы познания. Но затем включаются методы точных наук – упорядочение эмпирики и обработка все более утонченных уровней знания.

Затем становится возможным построение модели познаваемого явления мира. Важно, что понятие теории имеет право появляться только на этом уровне. На уровне первичного отражения или описания никакой теории не бывает. Затем появляется математически и логически построенная модель.

Здесь без аппарата точных наук делать нечего. Именно здесь возникают современные научные междисциплинарные приложения, требующие от представителей и точных, и гуманитарных наук шагов и усилий, направленных навстречу друг другу. Однако очень часто возникает барьер непонимания терминологии и методов, предметов исследований друг друга. Хуже того – появляются взаимные претензии и психологическая несовместимость. Если эти проблемы непреодолимы, то серьезного научного продвижения получить невозможно. Но о каком именно продвижении речь?

Для чего вообще нужна наука? Наука необходима человечеству для двух вещей: познавать мир, и на основе его понимания менять мир к доброму, комфортному, устойчивому, гармоничному, справедливому, прогрессивному, эффективному, человечному. Впрочем, ровно так же формируется и поход человечества за оружием разрушения.

Посмотрим на вертикальную ось рекомендательного, или практически преобразовательного, потенциала науки. На рис. В. 1 обозначена важнейшая особенность – запретная зона. Дело в том, что если должное понимание законов мира не достигнуто (т. е. ученый не продвинулся по горизонтальной оси до необходимого уровня понимания явлений мира, например, ограничиваясь первичными описаниями), то ответственно, результативно и безопасно преобразовывать мир невозможно. Вместо этого – неудачи, аварии, жертвы. Действительно, разве возможно было создать ядерное оружие или ядерную энергетику, не имея теории и математического аппарата, описывающего строение атома? Так и в любом другом вопросе – о материалах, о сопромате, о грунтоведении (исследование фундаментов зданий и плотин ГЭС). Возведенные сооружения либо развалятся, если знаний и понимания мира при их проектировании было недостаточно, либо, напротив, будут безопасными и эффективными на протяжении длительного периода.

С определенного уровня понимания мира можно ответственно и результативно давать только определенные рекомендации по преобразованию и строительству мира. Отсюда и возникла запретная граница, показанная на рисунке. Что происходит, когда человек заходит в запретную зону? Неудачи, разрушения, катастрофы, неуспешность развития. Именно так ограниченная и отчасти ошибочная теория «марксизма-ленинизма», доведенная до догматизма, привела СССР к распаду. Именно так теория неолиберализма заводит сегодня в тупик многие страны, включая Россию.

Попасть в запретную зону можно двумя путями.

1. Неумышленная ошибочность научной теории. Такое бывает. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

2. Целенаправленность когнитивной агрессии против страны (или геополитического ареала стран – например, концепт войны цивилизаций) с применением средств и методов «информационного оружия».

Итак, предмет исследования настоящей работы – теория и практика постиндустриализма. Основная часть исследования посвящена вопросу о достоверности теории.

Во-первых, теория постиндустриального общества, или постиндустриализма, в научном плане получила значительный экспериментальный, эмпирический материал для своей проверки.

Что является критерием истинности теории в науке? Практика, т. е. эксперимент. Теории постиндустриализма уже более 40 лет. Человеческая практика, состоявшаяся за это немалое время, может быть проанализирована применительно к вопросу о достоверности теории постиндустриализма. Именно такую часть общей исследовательской задачи и поставили перед собой авторы.

Однако есть и вторая сторона дела. Концепт постиндустриализма вызвал к жизни целый поток научной и околонаучной мысли, подражательства, интерпретаций и дальнейшего «развития». При этом дискуссионному анализу, ревизии сама теория, ее категориальное ядро почему-то в должной мере не подвергаются. Поток интеллектуальных продуктов последователей-родоначальников теории постиндустриализма 70-х гг. ХХ в. слишком стал напоминать еще памятный поток интерпретаторов «всесильного» учения Маркса, которое в итоге получило и получает очень серьезную научную коррекцию в связи с новым анализом нового опыта человечества, опыта развития сложных социальных систем. Теорию постиндустриального общества также не стоит «обожествлять», а следует научным образом верифицировать.

Кроме того, поток последователей и интерпретаторов постиндустриализма далеко не ограничивается только «теоретическими» изысканиями. В современной России концепт становится едва ли не новым «всесильным учением», которое, заменив марксизм-ленинизм, закладывается в основания практики государственной политики и управления социально-экономическим развитием страны.

Вот, например, как в 2011 г. отвечал на задачу, поставленную перед авторитетнейшими университетами страны (Высшая школа экономики и Академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ) Премьер-министром России о разработке стратегии развития страны до 2020 г., доклад, переданный в Правительство России: «Новая модель роста предполагает ориентацию на постиндустриальную экономику – экономику завтрашнего дня». Получается, что теория постиндустриализма в России признана за достоверную и целесообразную для применения на практике.

Что действительно – истинность или ошибочность теории постиндустриального общества? Заблуждения или целенаправленность при практической ориентации на эту теорию, если выясняется, что она недостоверна и разрушительна?

Эти вопросы также составляют содержание поставленной авторами исследовательской задачи.

В методологическом отношении необходим еще один экскурс. Дело в том, что в «традиции» гуманитаристики – очень облегченное отношение к категориальной (дефиниционной) определенности. Человеческий язык, или терминологический ряд, довольно ограничен. Многие термины имеют многозначное смысловое наполнение. Практически все толковые словари и энциклопедии сталкиваются с многозначием термина, и выход тут только один. Однозначное понимание, или интерпретация, восприятие и использование смыслового содержания того или иного термина достижимо только локально, только в конкретном контексте поставленной задачи. Никакого результативного дискурса, обсуждения и использования гуманитарных достижений невозможно получить, если конвенциально не установлено единой смысловой интерпретации ключевых категорий.

В поле настоящей работы ключевых категорий не так много. Это префикс «пост-». Это «общество». Это «индустриализм». Это «постиндустриализм».

Разумеется, на когнитивном пути настоящего исследования появятся и иные сопряженные и подчиненные термины.

Прежде всего необходимо видеть, что понятие постиндустриального общества находится в ряду: аграрное общество, индустриальное общество, постиндустриальное общество. Недалеко от этого ряда находится похожий ряд: традиционное общество, модерн, постмодерн – с производными образованиями – общество модерна, постмодерна и т. д.

Входят в научную «моду» такие обороты, как «конец истории» и «постистория». «Постчеловек» и «постчеловечество». «Постфилософия» и «постантропология». И, вероятно, еще какие-то «пост-» уже изобретены и изобретаются.

Очевидно, что префикс «пост-» указывает на временную или историческую стадиальность. «Нечто» – после чего-то. Ограниченность смыслового указания заключается в том, что претензия термина эквивалентна утверждению, что наступившее «пост-» – это «навсегда». Привязка тут только к прошлому. Уточняется, что «что-то после чего-то», но вовсе ничего не указывается по вопросу – на сколько по времени? Это только этап или действительно «навсегда»?

Разумеется, что существует понятие «смысловой нагрузки по умолчанию». Существует даже логика умолчания. Но в том-то и дело, что сам корневой выбранный термин, уклонившись от раскрытия или хотя бы указания или намека на это важное смысловое востребование, указывает на некоторую теоретическую ограниченность и даже, зачастую, когнитивную технологическую нацеленность. Мгновенно возникает вопрос: а что может быть потом, когда наступит «постпост-»? Об этом концепт постиндустриализма умалчивает. Формируются творческая недостаточность и неудовлетворенность, ощущение какой-то недоговоренности, недодуманности или даже манипулятивности.

Последовательность в ряду периодизации эволюции общества, очевидно увязанной с доминирующим способом общественного производства, неизбежно подводит к предположению, что после доминанты аграрного производства приходит доминанта промышленного производства, а затем – доминанта следующего поколения. И в чем же она заключается? Если это не аграрное производство, не индустриальное производство, то что же это может быть? В силу достаточно жесткой методологической логики невозможно выйти из коридора поиска доминанты человеческой деятельности в сфере производства. Если не аграрное и не промышленное, то только нематериальное производство, только услуги, сервис. Ничего иного нет.

Формируется логический вызов: а что, аграрное и промышленное производство должно исчезнуть, согласно навязываемой концептом постиндустриализма логике стадиальности развития? Но что тогда человечество будет кушать, где жить, на чем перемещаться, чем обогреваться, во что одеваться, чем лечиться? Почему вдруг на некоторой стадии развития должны исчезнуть сферы и продукты материального производства?

Проведем еще один мысленный эксперимент для логической проверки концепта постиндустриализма. Если все до одного человека (предел доминантности в методологии стадиального построения) займутся сервисом, то откуда возьмутся материальные блага, которые всегда будут нужны человеку? Вновь возникает ощущение категориальной недоговоренности обсуждаемого концепта или какой-то его специфической заданности и целенаправленности.

В любом случае, неотъемлемым категориальным содержанием концепта является обстоятельство временной изменчивости и стадиальной типологизации этой изменчивости в глобальной истории и футурологии человечества.

Итак, концепт постиндустриализма основан на представлении о доминирующей форме общественного производства. Ее объективные характеристики определяются во временной динамике в пространстве трех (как минимум) измеримых параметров. Авторы отталкиваются от методологического требования, заключающегося в том, что аргументация должна апеллировать не к вкусовым ощущениям или «мнениям», а к измеримым (мерным) показателям. К их числу в данном случае относятся три меры.

Во-первых, занятость в аграрной, индустриальной и сервисной сферах.

Во-вторых, выпуск (объемы производимой продукции) в этих сферах.

В-третьих, кроме временной динамики указанных показателей должна анализироваться еще и пространственная (в географическом смысле) изменчивость.

На рис. В. 2 показано, что если игнорировать пространственные (географические) распределения секторов производства, то только из одного наблюдения стадиальности (сечение при S=0) неизбежно вытекает предписанность универсального пути развития всех стран по образу и подобию якобы наиболее «прогрессивных», т. е. ранее других успевших достигнуть новейших кондиций. Таким образом формируется механизм давления, искусственного предписания поведения других стран со стороны «прогрессивной» страны.

Рис. В.2. Пространственно-временная динамика секторов производства в мире в целом (S – пространственная «географическая» координата)

На рис. В. 2 видно, что если рассматривать только временную изменчивость секторального распределения производства в од ной стране (игнорируя пространственные вариации развития), то выводы об универсальности такого пути развития могут быть ложными.

Поставленный выше логический вопрос – «если все занимаются сервисом, то откуда берутся материальные блага?» – ответа не получает. Значит и объяснительная модель постиндустриализма проверки на логическую достоверность не выдерживает.

Но возможна иная объяснительная модель. Ряд стран перераспределяют свои национальные потенциалы в пространстве, выводя некоторые из них в иные государства. При этом оставляя себе сверхприбыльные, экологически не нагруженные производства. Оставляя себе паразитические (не труд, а рента) формы присвоения благ и выводя вовне трудовые сферы с ограниченной доходностью. Происходит своеобразная концентрация паразитизма в форме материальной эксплуатации внешних по отношению к якобы наиболее «передовым» странам.

Важно специально подчеркнуть, что термин «паразитизм» в данном контексте не содержит моральной оценки, используется не в публицистическом смысле, а в буквальном, прямом. Паразитизм – это существование форм жизни за счет других[2]. Социальная форма жизни позволяет использовать аналогию биологического паразитизма. Термин «паразитизм» в контексте настоящего исследования описывает нетрудовой источник права на потребление (присвоение) благ. Например, через необоснованно завышенную, относительно оплаты трудовых затрат финансиста или банкира, учетную кредитную ставку. Или через присвоенную природную ренту, ренту на производственный капитал. Или через бесконтрольную эмиссию необеспеченной валюты (Федеральная резервная система США).

Выдается же все это за безусловную стадиальность развития, прогрессивность, действия передового характера. Отсюда может реконструироваться возможный мотив организации и операции информационного прикрытия – «концепта постиндустриализма». «Возможный» потому, что это гипотеза, выдвинутая для ее исследования. Речь идет о современном неоколониализме. Мировой колониализм уходит от форм ХIХ – ХХ вв., мимикрирует, преобразуется. В качестве гипотезы не выглядит невероятным утверждение, что постиндустриальное общество – это не грядущая для всех стран мира стадия развития, а возможно – применение не вполне достоверной научной теории в целях манипуляции и в интересах определенных бенефициаров.

Современная Россия де-факто следует соответствующим представлениям, деиндустриализуя себя и снижая свой государственный, геополитический и геоэкономический потенциал. На рис. В. 3 показано, как меняется ее геополитический потенциал, рассчитанный в работах по математическому моделированию развития[3].

Рис. В.3. Геополитическая мощь стран мира. Стремящаяся в «постиндустриализм» Россия утрачивает потенциал своей геополитической субъектности

Модель постиндустриализма не проходит проверку как грядущий во времени образец для всего мира. Зато логика информационного прикрытия неоколониализма – налицо. Чем эта ситуация отличается от мировых информационных кампаний о СОИ – звездных войнах? От концепта универсальности и прогрессивности демократии и прав и свобод человека, которые насаждаются в том числе с помощью бомб и подрывных спецопераций, например, в арабском мире? От навязываемых представлений о мировом исламском терроризме и войне цивилизаций?

За ширмой при использовании информационных трюков скрывается глобальная трансформация социального паразитизма. Конфликт кроется в противостоянии паразитизма и труда. Посмотрим в этом плане на глобальную историю человечества (рис. В. 4).

Рис. В.4. Трансформация конкретно-исторического воплощения социального паразитизма в противостоянии: трудовое и нетрудовое происхождение права на получение благ

На этом рисунке показано, как разделились труд и потребление. Возник первый «сервис» – обмены и торговля. Затем – деньги, банкинг и ростовщичество. Затем – эмиссия бумажных и электронных денег. Затем – эмиссия просто бумаг (типа деривативов и депозитарных расписок). Общее во всех этих трансформациях заключается в том, что одни производят материальные и нематериальные блага, а другие, не производя ничего, ими пользуются. Труд – против присвоения. Труд – против ренты. Практически все религии издревле уловили и осудили это противостояние, призывая к нестяжанию и праведному потреблению благ.

На современном этапе рента снимается не только с производственного капитала, как это было во времена и в рамках марксовой теории эксплуатации. Даже уже не только с финансового капитала, но и с уже присвоенного права эмиссии денег и ценных бумаг. Причем такое право приобрело планетарный масштаб воплощения в виде Федеральной резервной системы США и мировой долларовой валютной системы. Доходность этого механизма для страны-эмитента, эксплуатирующей весь мир, – 250 000 %. Такой «бизнес» стимулирует усилия всякого рода по его воспроизводству и поддержке. Вплоть до генерации и инспирирования глобальных массовых заблуждений, включая ложные научные теории.

Можно предположить и футуростадии развития подобного паразитизма.

Кому же приятно подпадать под паразитическую эксплуатацию? Может возникнуть и сопротивление. Социальные революции научили приверженцев ренты многому. Именно поэтому не только принуждение и подавление стали оружием охраны рентной эксплуатации, но еще и манипуляция сознанием.

Создается информационное прикрытие. В том числе в сфере псевдонаучных теорий. Не всегда сами ученые несут ответственность за использование их трудов – как достоверных, так и ошибочных. В дело вступают политики. А для них важна не истина, а результат. Особенно когда речь идет о противостоянии государств.

Для оправдания полицейской охранной системы мирового паразитизма придумывается симулякр терроризма и создаются мировые военно-политические механизмы поддержания паразитической глобальной системы. Для восстановления доходности паразитарных схем организуются финансовые кризисы.

Анализ количественных показателей динамики занятости и выпуска по трем секторам деятельности человечества может наглядно вскрыть истинные тенденции и степень достоверности теории постиндустриализма.

Важно договориться, что понимается в исследуемом контексте под «обществом». Под сервисом. Индустриализмом, аграрностью.

«Общество» – очень широко употребимый в гуманитаристике термин. И он довольно уязвим с точки зрения своей многозначности. «Мне неприятно его общество». «Общество любителей пива». «Присутствующее на собрании общество». «Российское общество». «Человеческое общество». «Гражданское общество». «Информационное общество». «Открытое общество».

Существует много контекстов и разных смыслов употребления одного и того же термина. Очевидно, что потенциал его манипулятивного употребления достаточно высок. Если ставится задача информационного размытия смыслов, подмены понятий, запутывания и имитирования содержания – а все это приемы манипуляции сознанием, – то чем многозначнее термин, тем лучше для манипуляторов.

Попробуем себе представить, что такое аграрное общество. Или традиционное общество. Это речь о жителях села, аграрных работниках? Очевидно, нет. Это речь об обществе, чтящем традиции? А разве бывают общества без традиций, воплощенных хотя бы в виде культурного закрепления? О чем же, о каком смысловом наполнении термина «общество» идет речь в теории постиндустриализма?

Главная, конечно, смысловая манипуляция усматривается в апелляции к стадиальности развития. Есть известная типология: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, буржуазная (капиталистическая), коммунистическая общественно-экономическая формация. Здесь тоже стадиальная стратификация развития и тоже разговор на языке общества.

В теории постиндустриализма предлагается: аграрное – индустриальное – постиндустриальное. И тоже общество. Аналогия вполне очевидна. Следует вывод, что термин «общество» в этом контексте употребляется весьма релятивистично. Какое-то общество в прямом смысле слова (как совокупность людей, объединенных каким-то признаком) при этом не имеется в виду. Общество представляется как бессубъектная категория. Речь идет об «этапном состоянии человечества», о его отдельных доминирующих характеристиках. Прежде всего в сфере занятости и производства в секторной дифференциации. Уберите термин «общество» из контекста теории постиндустриализма. Может быть, что-то изменилось, возникла какая-то невосполнимая методологическая утрата? Совершенно нет.

Поэтому, конечно, не социологией состояния общества в прямом смысле и значении этого термина занимается теория постиндустриализма. Ее предмет какой-то иной. В чем же он состоит? Логический смысловой поиск ведет к пониманию, что речь идет не об обществе, а об устройстве мира человечества. И уже совсем маленький логический шаг требуется совершить, чтобы увидеть: разговор об устройстве мира не может быть оторван от интересов субъектов-разработчиков теории. Мир обустраивается не абстрактно. Мир разнороден. Многосубъектен. Интересы различны и конфликтуют друг с другом. Ресурсы ограничены и за них ведется борьба. Одни выигрывают, другие проигрывают. Одни трудятся и создают блага. Другие паразитируют и живут на ренту.

Гипотетически вполне возможно увидеть бенефициаров использования теории постиндустриализма, а также наднаучный, манипулятивный, идеологический потенциал «теории», подаваемой под видом научного концепта.

Установить истинные пропорции искренних заблуждений, при следовании недостаточно достоверной теории и умышленном ее применении и эксплуатации как инструмента информационной войны, а также поддержки неоколониального устройства современного мира, достаточно трудно. Но авторы поставили перед собой задачу, в том числе, активировать сознание тех, кто в состоянии переосмыслить добросовестные заблуждения. Или хотя бы засомневаться и самому проделать тот путь, которым прошли авторы в процессе этого исследования.

Вместе с тем, чтобы разобраться с постиндустриализмом социологический анализ общества в мировом измерении и в измерении национальных государств, конечно, необходим. Тут речь идет о вполне прозрачном исследовании отраслевой структуры занятости в сельскохозяйственном, промышленном секторе и в сектора сервиса.

Важна еще одна оговорка. Что входит в понятие «сервис»? Бытовые услуги? Да. Наука и иная интеллектуальная (например, консультационная) деятельность? Да. Различные нематериальные производства интеллектуального продукта? Да.

Но главное здесь (хотя бы по объемам оборота) – торговля, банкинг, финансы. Та самая сфера, в которой человечество всегда стояло перед искушением: либо трудом и праведно получаешь благо, либо эксплуатацией соседа.

Под вывеской сервиса и происходит этот водораздел, именно здесь возникает столкновение двух образов жизни – трудового и паразитического. Нетрудно представить себе степень мотивации в стремлении увековечить паразитический порядок вещей. Нетрудно представить себе степень цинизма и преступности в этом устремлении. Нетрудно представить себе уровень ресурсов, которые бросаются на увековечение, трансформацию, осовременивание механизмов воплощения паразитизма. Нетрудно представить себе возможности мобилизации, покупки для этого выдающихся умов, целенаправленного построения мировых механизмов манипуляции и силового охранительства паразитизма. Игра для бенефициаров мирового паразитизма стоит свеч.

И тем важнее под искусственными информационными оболочками видеть суть.

Некоторые методологические вводные

Таким образом, в исследовании поставлены конкретные задачи анализа категориального, структурно-динамического, политического, манипулятивного и управленческого содержания, объяснительного и прогностического потенциала категории постиндустриального общества. Все необходимые оговорки, приведенные выше, при этом постоянно придется помнить и иметь в виду.

Теория постиндустриального общества, основателем которой считается Д. Белл, начиная с 60-х гг. ХХ в., получила широкую разработку в западной науке. Любопытно, что в то же самое время в США разрабатывался глобальный дезинформационный концепт СОИ – звездных войн. Создавались фильмы о звездных войнах. Велись (или имитировались) дорогостоящие научно-технологические исследования. Создавались образы национальных суперпрограмм масштаба проекта разработки атомного оружия «Манхэттен». Такое временное совпадение весьма интересно.

В последующие десятилетия выдвинут ряд новых интерпретаций теории постиндустриального общества, ведутся дискуссии относительно сущности и перспектив постиндустриального общества, однако в целом концепция постиндустриализма признана на Западе в качестве мейнстрима развития общества. Вместе с тем, сам Д. Белл отмечал в своей методологии экстраполяционный подход: «Вместо создания глобальной теории я оперирую тенденциями и пытаюсь исследовать их смысл и последствия, если рассматриваемые изменения в общественной структуре достигнут своих логических пределов»[4].

Согласно постиндустриальной теории, общество, независимо от политических систем и культур, неизбежно в своем развитии последовательно проходит одинаковые фазы, критерий которых заключается в технологических аспектах организации общественного производства: аграрную (господствует первичный сектор производства), индустриальную (приоритет вторичного промышленного сектора производства) и постиндустриальную (приоритет сектора сервиса/услуг). Принцип доминирования определенного сектора производства определяет степень развитости и провозглашаемый тип того или иного общества.

Д. Белл выделяет пять основных критериев определения постиндустриального общества:

– экономическая деятельность смещается от производства товаров к производству услуг;

– увеличивается доля квалифицированных видов труда;

– источником производительности и роста становится знание;

– увеличивается возможность планирования и контроля технологического роста;

– происходит расцвет интеллектуальной технологии.

Однако легко видеть, что эти критерии имеют место на протяжении всей истории человечества. Темпы технического и технологического прогресса ускоряются, но это иное явление – ускорения развития, сжатия исторического времени. Оно объективно и могло бы исследоваться, но очевидно, что место этого предмета находится вне рамок теории постиндустриализма.

По сути, постиндустриальное общество – это самоназвание современного Запада. Это достаточно широкое рамочное понятие, объединяющее в себе такое количество концепций, что некоторые из них опровергают сами основы постулатов, выдвинутых Д. Беллом[5]. Безоговорочное употребление этого понятия неизбежно вызывает терминологическую путаницу. С одной стороны, постиндустриальное общество – это вполне конкретная теория о развитии общественных систем; с другой – это совокупность представлений о будущем, которое также именуется постиндустриальным обществом. Можно говорить о том, что этим понятием обозначают тип того жизнеустройства, которое должно сложиться в будущем, совокупность перемен, происходящих после или на поздней стадии индустриальной цивилизации, привычное имя которой, к слову, тоже есть изобретенное философами самоназвание.

Таким образом, постиндустриальное общество – это то, что рано или поздно ждет человечество в будущем (или в настоящем, с учетом сорокалетней давности разработки концепции). Отсюда и большое количество, помимо тех концепций, в которых будущее общество также именуется постиндустриальным, производных от постиндустриального общества модификаций наименований устройства общества будущего: посткапиталистическое, постэкономическое, постбуржуазное, пострыночное, посттрадиционное, постисторическое общество, программированное общество, постмодерн, информационное общество, общество знания и др. Показательно, что почти во всех терминах, обозначающих главную суть будущего общества, присутствует префикс «пост-». Это выражает неразрывную генетическую связь с породившим его прошлым и неопределенность еще не оформленного, но уже ощутимого грядущего.

Можно ли в такой постановке анализировать на предмет состоятельности концепт «постиндустриального общества»? По сути, критика концепции постиндустриализма в широком понимании означала бы критику наступления будущего и несогласие с тем, что в мире происходят изменения.

А они действительно происходят, спорить с этим было бы опрометчиво. Отметим только несколько новых состояний западного общества, которые позволяют говорить о его трансформации в направлении некоторого нового состояния, заслуживающего особого имени, каковым в самом общем виде и стал маркер «постиндустриализм».

Прежде всего меняется ощущение пространства и времени, двух фундаментальных универсалий мироощущения. Пространство глобализируется в степени, несопоставимой с тем, что наблюдалось полвека назад. Сейчас практически все регионы мира информационно взаимодействуют друг с другом. Это, к слову, резко обостряет проблему культурной идентичности местных общностей, чего не предполагал проект Просвещения, заложивший мировоззренческую основу индустриализма. «Бунтующая этничность», как и «антиглобализм», – явления нового общества.

Время становится нелинейным – оно ускоряется и тоже неравномерно, рывками. В социальном времени образуются провалы – «стирается» коллективная память. Изменения социальных структур резко ускоряются и становятся трудно предсказуемыми – они утрачивают устойчивую логику и рациональное целеполагание, из-за чего образ даже ближайшего будущего становится неопределенным. Люди живут, как кочевники, и не строят длительных жизненных планов. Это порождает аномию – разрыв человеческих связей и утрату чувства взаимной ответственности. Начинается «эпоха слабых связей». Жизненный путь личности вырван из «цепи времен» и почти не связан с преемственностью поколений. Традиционные ориентиры и «опыт стариков» мало помогают в преодолении жизненных трудностей и кризисов.

Человеческие сообщества становятся «краткоживущими», а социальная структура – размытой. Утрачивает смысл понятие классов. Как отмечает социолог Э. Гидденс, мир не просто быстро меняется, но становится «ускользающим»[6], обретает необычную динамику. Изменяются и общественные институты, и их функции, и люди, включая их поведение и сознание. Поэтому и вся динамика общества становится нелинейной. Происходят нарушения структурно-функциональной целостности. Все это в разной мере мы наблюдаем и на Западе, и в России, причем в России нередко в тяжелой форме, усиленной длительным системным кризисом.

Появляются социальные формы, которых вообще не было и даже не могло быть в прошлом. Современная мировая экономика привязана к «электронным деньгам», которые не имеют аналогов в прошлом. Общая неопределенность и «неуловимость» изменений порождает качественно новые, непривычные риски. Как говорят, новое общество есть общество риска. Защититься от этих рисков и угроз очень трудно. Нет для этого надежного знания и определенных правил.

Это меняет и всю политическую систему, которая в индустриальном обществе опиралась на инерционную классовую солидарность и ее предсказуемую рациональность. Социолог П. Бурдье объясняет это крахом доверия и угасанием тяги к политическим объединениям и коллективным действиям. Политические партии утратили способность прогнозировать будущее и объединять людей общим проектом – их программы сиюминутны и не имеют стержня фундаментальных истин.

Социологи указывают еще на одно значимое изменение общества – изменение смысла категории труда. Эта категория в привычном виде возникла в Новое время, когда была изобретена стоимость – невидимая «субстанция», позволяющая соизмерять ценность качественно разных вещей. В основу политической экономии как философского и научного объяснения индустриального хозяйства Запада была положена трудовая теория стоимости. Стоимость любой вещи (товара) измерялась стоимостью затраченного на ее создание труда, а труд становился товаром-эталоном. Эта мера поддерживалась куплей-продажей труда на капиталистическом предприятии. Система требовала стабильности и предприятия, и отношений труда и капитала. Сейчас эта система оказалась резко разбалансированной.

Сегодня капитал перемещается по всему миру в поисках дешевой и покладистой рабочей силы, бросая предприятия у себя на родине или завозя туда иммигрантов и разрушая стабильные рынки труда[7].

Появились новые технологи, позволяющие заменить прежнего квалифицированного рабочего, расчленить большое предприятие на множество малых, разбросанных по всему свету, что лишило рабочих возможности коллективных действий[8]. Это меняет общество в главном виде деятельности большинства – труде.

Как замечает Э. Гидденс, новая динамика общества трансформирует семью и, шире, интимные стороны жизни человека. Даже сексуальность становится «свободно плавающей, …доступной для развития различных вариантов жизненных стилей»[9]. Браки становятся краткосрочными, множество людей сходятся и расходятся без всяких браков, резко возрастает число «неполных» семей. И эта часть жизни становится «текучей» и неопределенной.

Все эти взаимосвязанные изменения можно перечислять, переходя от одной сферы жизнедеятельности к другой, но корни этих изменений все больше обнажаются. Возникает образ многосторонней трансформации как целостной системы, которая не исчерпывается изменением только в трех секторах производства. Вопрос в том, можно ли считать эти изменения достаточными для констатации перехода общества в качественно новую фазу бытия, а данную трансформацию – ориентиром развития для всего остального мира?

Собственно теория постиндустриального общества в узком понимании является представлением о происходящих изменениях, где акцентируется отзвук экономицизма западного общества Нового времени (капитализма). На первый план выводится образ экономического устройства. Й. Шумпетер писал: «Буржуазное общество выступает исключительно в экономическом обличье, как его фундаментальные черты, так и его поверхностные признаки – все они сотканы из экономического материала»[10]. В этом смысле анализ категории постиндустриализма представляется весьма продуктивным.

Из изложенного смыслового наполнения маркера «постиндустриализм» вытекают два возможных исследовательских подхода. Первый заключается в анализе теории постиндустриального общества, заложенной Д. Беллом, и ее наиболее близких модификаций, акцентированных на стадиально-отраслевом (секторальном) подходе как критерии развития общества и детерминанты будущих изменений. Пространством анализа здесь выступают отраслевая структура общественного производства (на предмет определяющей роли третичного сектора сервиса) и отраслевая структура занятости (на предмет возрастания доли занятости в секторе сервиса) как наиболее характерные признаки перехода к новому обществу (рис. В. 5).

Рис. В.5. Пространство анализа стадиально-секторального подхода к трансформации общественных систем

Особое внимание здесь должно быть уделено проверке фундаментального положения теории постиндустриального общества об исторической периодизации типов технологического уклада общественного производства (рис. В. 6). И прежде всего – проверке в отношении универсальности указанного стадиального подхода и его критериев для классификации стран и регионов современного мира на предмет развитости.

Рис. В.6. Историческая периодизация технологических типов производства в теории постиндустриального общества

Пространство анализа изменений общества, условно объединяемое под маркером «постиндустриализм», может быть наполнено гораздо более широким содержанием, отражающим весь спектр изменений общественной жизни (рис. В. 7).

Рис. В.7. Смысловое наполнение изменения жизнеосуществления общественной системы

Вместе с тем, расширение набора исследовательских характеристик было бы уходом от постиндустриализма в классическом содержании этой теории. Это был бы вопрос общей теории эволюции человечества как социальной системы максимального масштаба. Это другая и совершенно самостоятельная постановка научной задачи.

Актуальность выбранного авторами подхода обуславливается очевидной необходимостью верификации теории постиндустриального общества, во-первых, применительно к кризису современной России, ориентиром выхода из которого неолиберальной группировке видится путь в «сервисное общество». Во-вторых, авторы ставят цель проверить гипотезу о манипулятивном идеологическом компоненте теории.

Поясним исследовательский замысел. Теория стадиальности прочно вошла в современную науку. Она является частью формационного подхода, который, наряду с цивилизационным, доминирует в объяснениях многообразия типов общества и причин перехода от одного типа к другому (табл. В. 1).

Таблица В. 1

Различия формационного и цивилизационного подходов к исторической периодизации и эволюции обществ

Теоретические концепты постиндустриализма, реализуемые в рамках стадиального (формационного) подхода, связаны прежде всего с изменчивостью во времени (рис. В. 8).

Рис. В. 8. Появление во времени новых подсистем общественных систем

Однако в географическом пространстве также происходят изменения. На первоначальном этапе человечество было гомогенно. Осуществляя экспансию в пространстве, человечество начинает расслаиваться. В современном мире некоторые общества «застыли в развитии», некоторые развиваются динамично. В классических стадиальных концепциях анализ ведется только во временном аспекте, разница в пространственном распределении систем жизнеосуществления не учитывается. Отсюда проистекает тезис о существовании «магистрального» пути развития, неизбежного для всего мира. Применительно к теории постиндустриального общества можно отметить, что при ее доказательстве исследователи не учитывают географическую и цивилизационную компоненты пространственно-временного континуума развития человечества. Беря в расчет только страны западного ареала, они делают выводы об общемировых закономерностях развития. Причины такой ограниченности не вполне ясны, к их числу могут быть отнесены как недостаточность эмпирической базы в период выдвижения теории постиндустриализма, так и сознательные умолчания в манипулятивных целях.

Подчеркнем, что при рассмотрении пространственной «оси» в анализ автоматически вводится цивилизационная координата вариативности. Только нужно помнить, что цивилизации в этом случае рассматриваются как локальные, а не как стадиальные институты. То есть фактически пространство рассмотрения становится трехмерным: время, пространство, цивилизационная вариативность[11].

Разница в пространственном различии систем жизнеосуществления сводится к субъект-субъектному взаимодействию. И в случае, когда более прогрессивный субъект навязывает «отстающему» свою модель развития, возникает момент паразитирования (кто за счет кого начинает жить). Страны Запада, наиболее близкие к «постиндустриальному» моменту развития, находятся в этом контексте в наиболее активном положении. Причем заметно, как в истории были очень четко сформированы отношения именно этого типа. Противостояние цивилизация – варварство. Рабовладение в новое время: миллионы африканских рабов, вывезенных в США. Расизм и нацизм. Колониализм. Наконец, современная фаза – неоколониализм. В рамках этой фазы просматривается активная общественная роль теории постиндустриализма.

Если первичный колониализм опирался на прямую военную силу и принуждение, то в современности он трансформировался на пути акцентировки именно третьего сектора – мировой системы финансов, основанной на доминировании доллара. Экспорт страной-эмитентом очень своеобразного товара, а именно – доллара, приносит ей доходность в сотни тысяч процентов! Это ли не паразитирование и эксплуатация всего мира, пользующегося долларом?[12] Это ли не причина изобретать подходящие теории и доктрины и манипулировать сознанием всего мира и национальных элит, включая российскую?

Именно поэтому в исследовании используется следующий теоретико-методологический посыл. Нельзя ограничиваться только временной осью при анализе эволюции человечества, замыкаясь при этом на стадиальности развития. Необходимо добавлять пространственную и цивилизационную координаты, которые порождают необходимость представления мира и развития в субъект-субъектном отношении. Вводя пространственный компонент анализа, можно предложить более мерные (в смысле количества измерений в анализе) смысловые карты.

Таким образом, основными задачами исследования являются:

– анализ теории постиндустриального общества, предпосылок и истории ее становления, основных течений и школ;

– изучение динамики секторальной структуры производства и занятости в различных странах, переосмысление структуры статистических данных;

– анализ на основе статистических данных пространственно-временной динамики различных типов структуры обществ;

– вскрытие манипулятивных и идеологических компонентов категории постиндустриального общества и ее употребления в качестве прикрытия современного неоколониализма;

– оценка перспектив социально-экономического развития России в контексте теории постиндустриального общества.

Авторам представляется, что при решении поставленных задач в ходе исследования получены убедительные результаты, подтверждающие выдвинутые гипотезы.

Глава I. Генезис постиндустриализма

1.1. К истории теории постиндустриального общества

Новое время – особая эпоха в истории человечества. Начало ей положила мега-революция, которая произошла в Западной Европе. Это была система взаимодействующих революций – религиозной (Реформация), Научной, Промышленной и ряда политических. Каждая из этих революций кардинально изменила какую-то сторону бытия европейских народов, а все они в совокупности произвели огромную мутацию в культуре, хозяйстве и национально-государственных системах. Это – эпоха индустриальной цивилизации, «вторая волна», оттеснившая предыдущую, аграрную цивилизацию и присущие ей мировоззренческие, хозяйственные и политические структуры.

Термином «индустриализм», как и термином «постиндустриализм», обозначают в разных контекстах и цивилизационные признаки этой эпохи, и уклад (экономический и технологический), господствующий в странах, прошедших индустриализацию, и тип общества и быта людей, и разные варианты легитимирующих индустриальное общество идеологий.

С начала ХХ в. индустриальная цивилизация втягивается в глубокий кризис. Выражением его стала череда революций в аграрных странах, непредусмотренных в социальных учениях индустриализма. Затем произошла Мировая война, за которой последовал тяжелый экономический кризис и невероятный «припадок» фашизма в самой метрополии индустриальной Европы, который привел к еще более тяжелой Мировой войне.

Во второй половине ХХ в. кризис эпохи индустриализма приобрел черты системного кризиса, что побудило западных философов, культурологов и социологов к интенсивным изысканиям. Была выдвинута идея об исчерпании потенциала индустриализма и наступлении некоего нового этапа, самоназванием для которого в самом общем виде стал постиндустриализм. Очевидно, что значение самоназвания важно для любого общества. Чтобы ставить вопрос о форсированной перестройке общества и присвоении ему нового особого обозначения, требовались чрезвычайные мотивы, вызванные достижением некоторой критической точки в развитии. Приближение этой критической точки в развитии цивилизации ощущалось с начала ХХ в.

Основания кризиса были изначально заложены в мировоззренческую структуру индустриальной цивилизации и заключались в том, что биосфера Земли, развитие которой ограничено физическими условиями планеты, с появлением человека сосуществует с техносферой, развитие которой, как считалось, ничем не ограничено. Идеи свободы и неограниченного прогресса приобрели почти религиозный характер. В этих условиях мощность техносферы очень быстро, по историческим меркам, достигла того критического уровня, при котором техногенная нагрузка на биосферу стала приближаться к пределу возможностей ее регенерации.

Система индустриального общества оказалась неадекватной фундаментальным ограничениям – в ней отсутствовали блоки и механизмы, гармонизирующие сосуществование одинаково необходимых для жизни сфер. Как предупредил в начале ХХ в. В.И. Вернадский, человек действует здесь не как Homo sapiens, а как Homo sapiens faber. Чтобы общественное сознание, преломленное во всех сторонах деятельности человека, смогло без тотальной катастрофы разрешить это глобальное противоречие, требуются принципиальные изменения, что и побудило ставить вопрос о строительстве «постиндустриального общества». В.И. Вернадский предвидел это как неизбежный «переход техносферы в ноосферу».

Философские поиски привели к выводу о завершении цикла индустриальной эпохи и сложившегося в ней типа общества. Поскольку первопроходцем и главным выгодополучателем индустриализма была локальная цивилизация, условно называемая Западом, она первая осознала неизбежность перестройки своего цивилизационного уклада (прежде всего отказа от универсализма Просвещения и демократического идеала ввиду невозможности распространить западный образ жизни на все человечество из-за ограниченности невозобновляемых ресурсов). Поэтому именно на Западе развернулись дебаты относительно того жизнеустройства, которое возможно и желаемо по завершении эпохи индустриализма.

Почти во всех терминах, обозначавших в этих дебатах главную суть будущего общества, которое проектировалось для Запада, присутствовал, как уже отмечалось, префикс «пост-». Общество начала ХХI в. называли постбуржуазным, посткапиталистическим, постэкономическим, постмодернистским, постцивилизационным, постисторическим и даже постпротестантским. Общим же для всех определений является представление о постиндустриальном обществе.

В своем обзоре предложенных терминов У. Дайзард отмечает: «Общая приставка этих терминов отдает каким-то осенним чувством увядания, свойственным нашему веку, – ощущением конца. Действительно, ни Белл, ни другие футурологи не смогли дать сколько-нибудь убедительной картины будущего»[13].

Да, именно чувство увядания сложившегося типа общества заставило интенсивно изучать и осмысливать его главные структуры, установки, духовные матрицы. Сама приставка «пост-» указывает на неопределенность выбора на распутье, она открывает возможность множества сценариев. В самосознании Запада, таким образом, происходят глубокие сдвиги, массы людей ощущают себя в ситуации исторического выбора. Это – важный когнитивный сдвиг, который неизбежно приведет к сдвигам в установках массового сознания и в политической практике. И игнорировать это явление ни в коем случае нельзя.

Признанным отцом постиндустриальной концепции считается Д. Белл, сформулировавший в своих трудах выводы о тенденциях мирового развития в виде систематизированной схемы, которая и составляет стержень сегодняшней теории постиндустриального общества. Однако основания этой теории возникли в социологии задолго до появления самого термина «постиндустриализм» и острых кризисных проявлений в западном обществе в первой половине XX столетия.

Первый блок в фундаменте этой теории был заложен институциональным подходом в политической экономии, предположившим, что доминирующий принцип периодизации истории общественного развития по оценке классовой структуры может быть дополнен или даже замещен новым подходом, учитывающим исследование технологических аспектов организации общественного производства[14]. В теории Т. Веблена была предпринята попытка объединить анализ промышленной системы с изучением институциональной структуры общества (когда пришло понимание того, что смитовский «человек экономический» – это слишком упрощенное понимание человека). Именно тогда была выдвинута идея о закономерности хозяйственного развития в любой стране, вне зависимости от ее политической и культурной систем.

Собственно значение институциональной концепции для становления постиндустриальной теории заключалось прежде всего в том, что идея стадий технологической эволюции слилась с эволюцией социума. Было провозглашено, что страны на разных континентах проходят одинаковые фазы в своем развитии, и критерий этих фаз находится в организации общественного производства. Таким образом, была осуществлена трансформация теории К. Маркса о последовательной смене общественно-экономических формаций. Акцент переместился от классовой составляющей на доминирование технологических аспектов организации общественного производства в исторической периодизации, хотя в своей сути стадиальность перекочевала и в новую теорию.

Уже в конце 1940-х гг. в работах американского экономиста К. Кларка «Экономика в 1960 году» и французского обществоведа Ж. Фурастье «Великая надежда XX века» был сформулирован важнейший методологический принцип будущей теории постиндустриального общества, а именно – разделение общественного производства на три сектора: первичный (аграрный), вторичный (промышленный или индустрия) и третичный (сервисный сектор или сектор услуг).

Вторым важным методологическим принципом стал тезис о том, что при экономическом росте значение третичного сектора по сравнению с первичным и вторичным возрастает. Согласно выводам этих ученых, растущее значение сферы услуг находит свое значение в двух аспектах: во-первых, в росте доли третичного сектора в совокупной рабочей силе страны; и, во-вторых, в увеличении его доли в структуре ВВП. Иными словами, эти ученые заложили еще один массивный блок в фундамент теории постиндустриального общества. Теперь принцип доминирования технологических аспектов организации общественного производства над оценкой классовой структуры оказался распространенным не только на историческую периодизацию, но и на конкретный анализ экономического развития современных обществ[15]. Таким образом, элементы «колониализма» были заложены в самом фундаменте новой теории, разделяющей общества и страны на высшие и низшие, причем с обязательным универсальным путем развития отсталых стран по пути развитых.

К 50-м гг. XX в. на базе именно этих двух положений был осуществлен синтез различных подходов к оценке состояния социума, давший начало теории постиндустриального общества. К периоду конца 1950-х – начала 1960-х гг. можно отнести момент рождения образа будущего мира, ставшего мировоззренческой базой постиндустриального подхода в западной социологии. Именно тогда социологи США и Европы утвердились в выводе, что никакие политические, идеологические и социальные различия в современных условиях не могут считаться более важными, чем фактор технологического прогресса.

В 1960-е гг. распространяется и популяризируется само понятие «постиндустриализм», а внимание к технике и ее влиянию на социальную сферу обостряется. Именно к этому периоду относятся лекции Д. Белла в Зальцбурге, в которых он впервые предложил постиндустриальную теорию в чертах, послуживших основой для единого концепта.

К концу 1960-х гг. проблематика происходящих под воздействием техники изменений общества стала одной из наиболее обсуждаемых западными социологами. Именно к этому периоду относятся активные поиски названия новому феномену. З. Бжезинский, например, в 1970 г. провозгласил, что мир стоит перед «технотронной эрой», в которой его бытие и развитие будут определять технология и электроника[16]. Э. Тоффлер годом позже в своей книге «Шок будущего» писал о «супериндустриальном» обществе, где все изменения выводятся из техносферы[17].

Выход в 1973 г. книги Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество»[18] вызвал взрыв интереса к постиндустриальной проблематике, став своеобразным рубежом, за которым последовала волна футурологических концепций социологии 1970-х и 1980-х гг. Работа Д. Белла закрепила в западной социологии образ возможного будущего и оказала влияние на всех футурологов ХХ в.[19]

Футурологические исследования постиндустриализма 70– 80-х гг. ХХ в. отличаются своим систематическим и организованным характером. Они стали институционализированной областью знания, что говорит о наличии реальной проблемы и кризиса сложившегося на Западе типа общества. Возникла целая сеть организаций, занятых разработкой «образа будущего» – как для всего мира, так и, главное, для Запада. Примером такой организации служит Римский клуб[20].

В 1970 г. Римский клуб заказал группе Д. Медоуза в Массачусетском технологическом институте (США) проведение исследования, «чтобы выявить катастрофические последствия существующих тенденций и стимулировать политические изменения, которые помогли бы их избежать». В 1972 г. по результатам этого исследования вышла книга «Пределы роста». Вывод доклада был таков: «Необходимо принять меры, чтобы обеспечить рационализацию всей производственной системы и передислокацию промышленности в пределах планеты». Так было положено начало практической разработке современной доктрины глобализации. Важно отметить, что это было именно проектирование (а не только прогнозирование) того обобщенного образа «цивилизации Третьей волны», который и обозначался словом «постиндустриализм».

Раньше всего кризис индустриального общества обнаружился в культуре. Следует вспомнить, что интенсивным поискам нового проекта цивилизации предшествовала мощная атака разных вариаций постмодерна – и в виде «красного мая–1968» в Париже, и в виде вспышки «социалистического идеализма» Пражской весны. В обоих случаях главным мотивом были вовсе не классические социальные противоречия индустриализма, а мировоззренческий кризис элитарной части городского общества, независимо от его экономической формации. Под какими лозунгами разыгрывались эти спектакли – не так важно.

Следует зафиксировать важное исходное положение: сама постановка на Западе вопроса о переходе цивилизации к ее постиндустриальной фазе, сам поиск нового названия западному обществу в этой новой фазе служили симптомами глубокого кризиса западного общества, не сводящегося к кризису индустриализма как технологического и экономического уклада. Речь идет о кризисе мировоззренческой матрицы, на которой было собрано и в течение четырех веков воспроизводилось западное индустриальное общество.

Вместе с тем, анализ истории появления теории постиндустриального общества показывает, что теория, во многом построенная на основаниях индустриализма, не могла дать ответа на новые вызовы. И акцент на технологических изменениях общества не мог служить исчерпывающим объяснением происходящих изменений. Более того, далее будет показано, что новые социальные формы постиндустриализма только усугубляют кризис западного общества как метрополии мировой капиталистической системы.

Игнорировать это нельзя еще и потому, что этот кризис захватил и Россию – и как индустриальное общество, а еще и потому, что Смута последних 20-ти лет привела российское общество в состояние глубокой деиндустриализации и демодернизации. Этот провал должен быть закрыт форсированной программой восстановления и развития. Однако какова должна быть эта программа и куда ведет развитие по «проторенному» Западом пути постиндустриализма – это и будет раскрыто в следующих разделах исследования.

1.2. Школы и направления постиндустриализма

Концепция постиндустриального общества получила свое развитие в трудах многих известных исследователей: З. Бжезинского, Дж. Гэлбрейта, У. Дайзарда, М. Кастельса, Р. Катца, М. Маклюэна, Е. Масуды, Дж. Мартина, М. Пората, Т. Стоуньера, О. Тоффлера, А. Турена, Д. Белла и др. В российской науке это направление представлено работами С.А. Дятлова, Д.В. Иванова, В.Л. Иноземцева, Н.Н. Моисеева, А.И. Ракитова, Р.Ф. Абдеева и др.

Посткапиталистическое общество ХХ в. по Дарендорфу характеризуется прежде всего тем, что промышленность и вместе с нею промышленное предприятие перестают играть доминирующую роль в организации общественных связей и отношений, а вместе с этим изменением теряет свое значение и классовый конфликт между предпринимателем и рабочим. В таком обществе вырабатываются нормы регулирования конфликтов, что связано, с одной стороны, с индустриальной, а с другой стороны – с политической демократией. Таким образом, в западном посткапиталистическом обществе возникают большие возможности регулирования классового конфликта, который не устраняется, но локализуется в отраслевых рамках или рамках предприятия.

Один из последователей Д. Белла Г. Кан воплотил идеи постиндустриализма в собственной концепции постэкономического общества, которое он определяет как общество материального достатка («общество изобилия»). Характерной чертой данного общества является преодоление ресурсного дефицита. Настоящий успех пришел к Г. Кану после публикации его книги «Год 2000»[21]. В этой работе Канн излагал разработанную им и его коллегами методологию анализа будущего под названием «сценарный анализ» и результаты ее применения для прогнозирования развития мира до 2000 г. Германа Кана называют «технологическим оптимистом». В своих работах исследователь и его коллеги писали, что человечество перейдет от постиндустриальной экономики к следующей стадии, когда все глобальные проблемы будут успешно разрешены на основе безграничных возможностей науки и новой технологии.

Примечания

1

Якунин В.И. Лекция в Лондонской школе экономики 17 февраля 2009 г. М.: Научный эксперт, 2009.

2

Паразитизм (от др. – греч. ????????? – «нахлебник») – один из видов сосуществования организмов. Это явление, при котором два и более организма, не связанные между собой филогенетически, генетически разнородны, сосуществуют в течение продолжительного периода времени, при этом они находятся в антагонистических отношениях. Паразит использует хозяина как источник питания, среду обитания.

3

Чернавский Д.С., Чернавская Н.М., Малков С.Ю., Малков А.Ю. Математическое моделирование геополитических процессов // Стратегическая стабильность. № 1, 2002; Коняхин Б.А., Подкорытов Ю.А., Винокуров Г.Н. Методический подход к исследованию некоторых аспектов глобальной стратегической стабильности на основе математического моделирования динамики геополитических статусов государств // Стратегическая стабильность. № 1, 2006.

4

Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forecasting. N.Y., 1973.

5

См. раздел 1.2. Школы и направления постиндустриализма.

6

Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. М.: Весь мир, 2004.

7

Бауман З. Возвышение и упадок труда. СОЦИС. 2004, № 5.

8

Там же.

9

Гидденс Э. Трансформация интимности. СПб.: Питер, 2004.

10

Цит. по: Иноземцев В. За предел экономического общества. Постиндустриальные теории и постэкономические тенденции в современном мире. М., 1998.

11

Якунин В.И., Багдасарян В.Э., Сулакшин С.С. Вариативность и цикличность глобального социального развития человечества. М.: Научный эксперт, 2008.

12

Якунин В.И. Лекция в Лондонской школе экономики 17 февраля 2009 г. М.: Научный эксперт, 2009.

13

Дайзард У. Наступление информационного века // Новая технократическая волна на Западе. М.: Прогресс. 1986.

14

Бутаев В.Б. Постиндустриальное общество: особенности и критерии. М.: Спутник+, 2003.

15

Бутаев В.Б. Постиндустриальное общество: особенности и критерии. М.: Спутник+, 2003.

16

Brzezinski Zb. The Information Society as Post-Industrial Society. Wash., 1983.

17

Toffler A. Future Shock. N.Y., 1971.

18

Bell D. The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forecasting. N.Y., 1973.

19

Бутаев В.Б. Постиндустриальное общество: особенности и критерии. М.: Спутник+, 2003.

20

Факт такого рода заказов иллюстрирует индустрию научно-когнитивной манипуляции. Так запускаются и тиражируются в мировой «науке» и публицистике некоторые «теории», на деле являющиеся проектами в интересах вполне определенных бенефициаров.

21

The Year 2000 A Framework for Speculation on the Next Thirty-Three Years by Herman Kahn and Anthony J. The Macmillan Company, New York, N.Y. Collier-Macmillan Limited, London, 1967.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.