Край, где живет детство

Сергей Боев

Край, где живет детство

Посвящается:

Маме, папе и брату – которым я обязан моим волшебным детством.

Моей жене Иришке – без её настойчивых просьб рассказать ещё и ещё раз «про речку, песочек и «крокодильчика» эта книга вряд ли появилась бы на свет.

Особая благодарность и признательность – первым критически настроенным и одновременно благосклонным читателям:

Елене Медведской – за веру в успех, моральную поддержку и умение увидеть мою «импрессионистскую картину» именно такой, какой я её задумал.

Эльмире Орловой – за терпение, внимание и ценные, вдумчивые комментарии.

Ангелине Пугачёвой – за щедрые комплименты и нетерпение узнать, «что было дальше».

Иришке Савиной, моей жене – за вдохновение, восторженный блеск в глазах по прочтении каждой новой написанной главы и за точную и трепетную передачу настроения романа в дизайне обложек.

Предисловие

Я долго размышлял – а нужно ли вообще Предисловие? Может, более интригующе было бы сразу начать с описания того волшебного утра в мае, когда, кажется, весь огромный мир пробуждается вместе с тобой – чистый, умытый, свежий и готовый ко всяческим чудесам и приключениям? Но Предисловие как-то само настояло на своём появлении на свет, чтобы нарисовать «карту» того волшебного края, где происходят описываемые события, и ответить на два важных вопроса, которые возникли у первых вдумчивых читателей.

Практически всё моё сознательное детство (т. е. не считая первых двух лет пелёнок-распашонок, которых я сам не помню) прошло в маленьком военном городке Шаталово-1 в Смоленской области. Городок этот вырос вокруг аэродрома, где базировался полк истребительной авиации, и состоял как бы из двух – «старого» и «нового».

«Старый» появился в послевоенные годы непосредственно возле авиабазы. Застроен он был двухэтажными кирпичными домами, выкрашенными в веселые розовые и желтые тона, засажен тополями да липами и вид имел ухоженный и опрятный. Основными примечательностями для нас в этом городке были Дом Офицеров, где крутили кино, старая двухэтажная школа и маленький магазинчик, где мы покупали исключительно любимые сладости – халву, арахис в сахаре, заварной крем и заварной кисель в брикетах.

«Новый» городок, выросший на полпути от «старого» к автодороге Смоленск – Рославль – Брянск, в то время состоял из универмага, построенной позже новой школы и десятка пятиэтажек, которые на почтовом адресе гордо именовались не «дом», а «ДОС» – «Дом Офицерских Семей»… Или «Дом Офицерского Состава»? Точно не помню. (Для тех, кто не застал Советскую эпоху: тогда «военный» звучало гордо и было, выражаясь сегодняшним языком, «круто»).

Дома эти имели газ и центральное отопление, но для нагрева воды для бытовых целей в квартирах были установлены титаны, которые топились дровами. Это существенно увеличивало объём наших домашних обязанностей – по осени надо было помогать отцу рубить-носить-складывать дрова в подвальном сарае, а потом каждую неделю по субботам («банный день») приносить дрова из подвала для топки титана. Но одновременно наличие подвала открывало нам массу новых возможностей – где, как не в подвале, прятать всякие нужные вещи, о которых родителям знать необязательно, играть в прятки или рассказывать друг другу «страшилки» в дождливую погоду?

Стоял наш военный городок весьма обособленно, но достаточно близко к самому обычному колхозно-совхозному посёлку Шаталово, от которого нас отделяла маленькая речушка с гордым названием Свеча. Речушка была очень чистая, но для купания совсем не годилась, поскольку была всего метра три шириной и мелкая – где по колено, где по пояс.

А купаться мы ездили на речку со странным названием Хмара. Была она чуть шире Свечи, а глубиной – очень разная. Кое-где – в частности, выше по течению от нашего пляжа – она вообще больше напоминала болотце, заросшее камышами. Но в нашем купальном месте она образовывала естественное озерцо шириной метров двадцать, да и глубина была, как мы говорили, «с ручками». Вода в нем всегда была очень чистая – может, отстоявшаяся и отфильтрованная тем самым болотцем, а может, из-за родников, впадавших в речку выше по течению. Левый берег, на который можно было съехать с шоссе, был высоким, даже обрывистым. Правый же был без съезда, но представлял из себя отлогую и широкую песчаную косу, перебраться на которую с левого берега можно было вброд через узкий проток, вытекавший из озерца. Одним словом – райское местечко для купания. А находился этот рай в 15 минутах и 15 копейках езды на рейсовом автобусе, который ходил каждый час – полтора от КПП нашего военного городка в районный центр со смешным названием Починок.

Что касается «присмотра», то мы были без него целыми днями – родители работали с утра до вечера, а в детсад брали только малышей до 4-х лет. Поэтому «ареал» наших игр и путешествий был ограничен только тем, сколько мы могли пройти или проехать на велосипеде, чтобы вернуться к ужину. Так что в радиусе 5-10 километров от нашего городка мы знали каждый куст и каждую дорогу.

Должно быть, начало семидесятых годов было очень спокойным временем. Конечно, родители наказывали нам не общаться с незнакомыми, обходить стороной цыган и бежать от них, «как чёрт от ладана», если будут приставать со своими гаданиями. Но я не могу припомнить ни одного случая пропажи детей или каких-либо более мелких неприятностей за все десять лет моего детства, прошедших в Шаталово.

Однако гораздо более важным было то, что как-то так сложилось, что старшие дети и младшие, девчонки и мальчишки, братья и сёстры играли на улице все вместе, одной-двумя большими компаниями. И, пожалуй, в этом была главная уникальность нашего детства – в возможности познавать мир через старших детей, которые всё объясняли запросто, на понятном детском языке, и передавали нам свой бесценный опыт на практике. Ну а наше количество постоянно требовало изобретения всяческих новых интересных и массовых игр. Поэтому скучно не было никогда.

«Зачем?» и «Почему так?» – два вопроса, которые возникли много позже, когда почти половина книги была написана и вынесена на суд близких друзей.

«Зачем»?

Может, просто захотелось перенестись в то волнующее «прекрасное далёко», где небо почему-то всегда было синее, солнце – яркое, деревья были большими, незнакомые люди – добрыми, а родители – молодыми? Напомнить себе, что жизнь может быть беззаботной, а счастье беспричинным – не «потому что…», а просто так? И чтобы друзья и ещё сотни и тысячи моих ровесников тоже вспомнили и на время вернулись каждый в своё бесхитростное, небогатое деньгами, но такое щедрое на впечатления и приключения детство?

Детство, где каждый день был наполнен необъяснимой радостью и приносил с собой всё новые и новые открытия. Детство, где все во дворе играли вместе и были равны – независимо от должностей и зарплат пап и мам. Детство, где игры были такими весёлыми и увлекательными, а их количество и наша изобретательность сегодня поражают воображение.

Ведь это именно наше детство – забота родителей, поддержка старших братьев и сестёр, ребята нашего двора – воспитало нас и «вылепило» из нас то, что мы есть сейчас… И самое главное – оно никуда не уходит, нет! Детство – этот бездонный океан тёплых и таких ярких воспоминаний – по-прежнему живёт в каждом из нас. Нужно лишь суметь дотянуться до него через толщу того хлама, что нанесли поверх годы и десятилетия житейской суеты. Дотянуться и подпитаться от этого неисчерпаемого источника света, бесконечного добра и счастья. Подпитаться, чтобы стать проще, светлее и искреннее, на шаг-другой ближе к тому состоянию беспечности и гармонии с окружающим миром, которое многим из нас посчастливилось испытать в детстве. И, может, тогда мир вокруг нас тоже станет чуточку лучше, чище и душевнее?

«Почему так необычно написан роман? Сюжет едва угадывается, персонажи – как карандашные наброски? И почему так взросло порой думает и чувствует главный герой?» – высказывали сомнения некоторые из моих первых читателей…

Отсутствие чёткого сюжета объясняется тем, что этот роман изначально не задумывался как автобиография или «история моего детства», имеющая завязку, развитие и концовку, в которой живут и действуют, обрастая важными подробностями, некие персонажи. Таких историй написано предостаточно.

Мне казалось неизмеримо более важным и ценным попытаться «поймать», запечатлеть и описать в этой книге не столько какие-то конкретные события, приключения или персонажей, сколько те далёкие, уже теряющие чёткость, но по-прежнему очень яркие ощущения, эмоции и впечатления детства.

Что касается «взрослости» мыслей главного героя – конечно же, в семь лет я ##так### не мыслил. Но и другое верно – и это главное! Я точно знаю, что ##так### чувствовал, и до сих пор именно ##так### – ярко, выпукло и сочно – помню описываемые события. И главной моей задачей было попытаться передать в книге эти чувства, их силу и остроту, их незабываемый и неповторимый вкус, цвет, аромат…

Одним словом, хотелось создать некий калейдоскоп из картинок детства, большое импрессионистское полотно, где характеры зачастую эфемерны, очертания предметов размыты, а эффект воздействия достигается разнообразием красок, техникой мазков, перепадами света и тени, которые волнуют и бередят душу, пробуждая воспоминания, и в которых каждый в силу своего собственного жизненного опыта угадывает что-то своё, домысливая недосказанное, дорисовывая сюжет и детали своим воображением…

Ну разве может такая задача быть успешно выполнена исключительно языком семилетнего ребёнка? Это всё равно, что пытаться нарисовать картину в стиле импрессионизма, используя лишь коробку детских карандашей шести цветов…

И как далеко не всем нравятся картины импрессионистов, так и эта книга, вполне возможно, «не для всех». Но я очень надеюсь, что она всё-таки найдёт свою благодарную аудиторию.

Май

Раннее майское утро постепенно вытесняло Серёжкин сон: вот щебет птиц за окном поглотил звуки сна, легкий вздох ветерка чуть взъерошил волосы и наполнил комнату запахами весны, а щеке вдруг стало тепло-тепло. Он приоткрыл глаза: это солнечный зайчик, отражённый окном, уселся ему на щеку и елозит по ней – «Просыпайся, соня, я уже давно тебя жду! Посмотри, какое волшебное утро за окном, как чист и свеж воздух! Весь мир уже стряхнул с себя дрёму и ночную прохладу, умылся утренним туманом и зовёт тебя, зовёт, готовый подарить невероятные приключения и новые открытия!»

Серёжка медленно повернул голову. Славка, его старший брат, тихо посапывал во сне рядом. Не слышно было и голосов из родительской спальни – значит, родители тоже ещё спят. «Вот и здорово! – подумал Серёжка. – Есть время для моих наблюдений, пока никто не пристаёт с чисткой зубов».

С этими мыслями он тихонечко откинул одеяло, встал с кровати, на цыпочках прокрался к окну и с ногами взобрался на свой Наблюдательный Пункт (коим был обыкновенный с виду стул, стоявший у окна). «Так-так, посмотрим, проверим, всё ли у нас в порядке», – отдал он сам себе приказ.

Солнце только-только поднялось над крышей дома напротив. В небе – ни облачка, а воздух, кажется, звенит той неповторимой свежестью, которая бывает только в первые по-летнему теплые майские деньки. Флаги во флагштоках по углам пятиэтажек, установленные к прошедшему на днях Первомаю, так и трепетали на майском ветру – теперь в ожидании Дня Победы.

«Какой восторг эти флаги! – подумал Серёжка. – Один весь-весь алый, прям как маки, которые скоро распустятся на клумбе внизу под окном. Но всё-таки мой любимый – другой. Тот, который лучится небесной голубизной и солнечным светом, а в середине – крылышки и пропеллер. Вот когда вырасту – обязательно стану лучшим в нашем городке лётчиком! И у меня будет такая же красивая синяя форма, как у папы. И я буду летать высоко в этом чудном синем небе на самом новом «ястребителе» и запросто крутить Фигуры Высшего Пилотажа!»

Слово «истребитель» Серёжка произносил на свой лад, ибо был абсолютно уверен, что оно происходило от слова «ястреб» – за скорость и вёрткость. А что это за Фигуры такие и как их «крутить» – он точно не знал. Из разговора брата со старшими ребятами он только понял, что это какие-то очень сложные трюки, которые могут делать на самолётах в воздухе только самые опытные лётчики. «Надо будет не забыть расспросить Славку подробно об этих Фигурах», – подумал Серёжка и вернулся к своим наблюдениям.

Совсем недавно, на Ленинском субботнике (в котором оба принимали самое деятельное участие) всю территорию военного городка по традиции привели в порядок после зимы. Теперь двор являл собой зрелище весьма впечатляющее – под стать свежести и ярким краскам этого чудесного утра: бордюры сверкали новой побелкой, а лавочки у подъездов – свежей краской; круги цветочных клумб (здоровское применение старым покрышкам от грузовиков!) на этот раз выкрасили в два цвета, красный и жёлтый, а сами клумбы чернели свежевскопанной землёй. Нигде не было видно ни старой жухлой травы, ни мусора – их весело поглотили многочисленные костры, от которых в сладком весеннем воздухе, казалось, ещё витал едва уловимый терпкий запах дыма.

Но самое главное, подтверждавшее вступление весны в свои права окончательно и бесповоротно, – на изумрудном ковре молодой шелковистой травки желтели первые кляксы одуванчиков, а кусты сирени будто припорошили легкой зелёной пыльцой – это за ночь из почек проклюнулись первые робкие листочки.

Замирая от восторга, чуть дыша, Серёжка покинул свой Наблюдательный Пункт и принялся теребить брата: «Славка! Ну Славка, вставай же! Хватит спать, посмотри, какое чудное утро на дворе!»

* * *

В такое замечательное весеннее утро просто непременно надо было затеять что-нибудь новое и интересное. Поэтому сразу же после завтрака мальчишки побежали на улицу, чтобы первыми положить начало какому-нибудь Сезону.

«Сезоном» называлась замечательная пора, когда все ребята в городке были увлечены одной игрой – будь то «пекарь», «водяные брызгалки» или ещё что-нибудь.

Для брызгалок надо было ещё подождать месяц-другой, пока наступят действительно тёплые деньки, когда попадать под струю противника скорее приятно, нежели обидно. А для «пекаря» время было самое что ни на есть подходящее – асфальтовые дорожки как раз просохли под ласковым майским солнышком, и так и манили, так и звали: «Ну же, разрисуйте нас! Мы соскучились за долгую зиму по топоту ваших ног и гомону ваших голосов! Скорее – весна наступила!»

* * *

Никто не мог сказать, как и почему приходили и уходили Сезоны, но похожи они были на летнюю грозу. В такие дни ещё утром городок купается в лучах ласкового солнца, и, кажется, никогда не стряхнёт с себя летнюю негу… Ребята слоняются по улицам без цели и смысла – кто-то лениво кидает о стенку теннисный мяч, кто-то гоняет в салки, но, опять-таки, без особого энтузиазма… И вдруг что-то меняется – сначала неуловимо, незаметно, едва ощутимо. Так до того, как появятся на горизонте первые кучевые облака, которые позже перерастут в грозовые тучи, сначала меняется тон небесной синевы, теряется её чистота и глубина – как будто в краску неба медленно, по капле подмешивают свинцовый цвет…

Вот стайка ребят вспорхнула с места… Их окликнули, а они в ответ: «Айда в войнушку! Мы в гаражи, автоматы из досок выпиливать».

Может, и не найдёт первый призыв немедленного отклика в сердцах других… Но как устоять, когда вернутся «первооткрыватели» с отличными копиями автомата Калашникова, любовно выпиленными из досок и отшлифованными сначала грубой наждачкой, а потом и «нулёвой» шкуркой? А если ещё и краска завалялась в недрах гаража, чтобы выкрасить корпус в чёрный, а приклад и «магазин» – в коричневый цвет? Только и есть сил, чтобы, сглотнув комок в горле, выдохнуть: «Ну и ну! Зыкинские у вас «Калаши» получились, прям как настоящие… Можно подержать?»

Ради этого мгновения торжества ты боролся с непослушной доской, пилил, строгал и ошкуривал, набивая мозоли и сажая занозы… Зато теперь ты – первый! Герой!

И пошло – поехало! Лихорадка нового Сезона вдруг в считанные часы охватывает всё ребяческое население городка, как ветром сметает мальчишек с улицы, всё приходит в движение… И стоит над гаражами визг ножовок, стук молотков, стамесок да топоров… Каждый старается обойти соседа, придумать что-то оригинальное, новое – кто пулемет, кто копирует немецкий «Шмассер», а кто-то – и революционный «Маузер».

Так воздух летом, напитавшись влагой с полей, лесов и рек в первой половине жаркого дня, собирается в светлые, яркие облака, которые быстро темнеют, тяжелея и кучась, и, наконец, разряжаются после обеда ливнем стеной, от которого не спрячешься, не укроешься, если застал он тебя на улице…

И как скоротечен летний ливень, так и Сезон заканчивается вдруг, без предупреждения и без команды. Неделя, другая – и вдруг накал страстей спадает, и что-то не хочется больше воевать, выискивая друг друга между гаражами… И «Прощай, оружие!» – отправляются любовно выпиленные пистолеты и автоматы пылиться на полках гаражей до следующего Сезона «войнушки». А на подходе – очередь другого Сезона… А какого – никто не знает…

* * *

Итак, утро звало и требовало действий.

– Может, в войнушку? – предложил Серёжка.

– Неа, вдвоём неинтересно… Да и мой «Калаш» чинить надо, у него «магазин» в прошлый сезон раскололся, – вспомнил Славка. – Пока в гаражи, там нужно новый рожок выпиливать… Это до обеда. А давай лучше в «пекаря», а? Асфальт-то вон совсем высох, биты должны быть в сарае, в подвале, и колышек там же выберем.

Славка был на целых четыре года старше и, конечно же, знал, что младшему брату светило быть бессменным «вoдой», пока не подтянется другая мелкотня его возраста. Но он легко утешил свою совесть тем, что в такой-то замечательный денёк недолго им вдвоём бросать биты.

Серёжка же подвоха не заметил и с радостью побежал за ключами от сарая…

Поход в подвал всегда был небольшим приключением – надо было не забыть фонарик, если вдруг лампочки перегорели (а так было почти всегда – ну кому охота вкручивать свою лампочку в общественном подвале?). А ещё взять свечку и спички – на случай, если вдруг батарейка в фонарике «сдохнет».

Наконец, сборы были закончены, и ребята отправились в подвал. Их сарай был в самом дальнем конце коридора, но на этот раз в разных его концах тускло горели аж две лампочки, так что пугать друг друга было неинтересно. Биты и колышек нашлись быстро, и уже через пять минут на асфальте появились нарисованные мелом квадрат для колышка и линии – генеральская всего в четырёх шагах, а дальше, с интервалом в два шага – майорская, капитанская, лейтенантская и самая дальняя, солдатская.

Считалки на двоих были слишком предсказуемы, и у Славки этот номер не прошёл. Поэтому сыграли в «Камень, ножницы и бумага», и Серёжке повезло – его камень затупил ножницы брата и отправил того на охрану колышка. Серёжка же занял место у солдатской линии, поднял биту правой рукой, положил на вытянутую левую, целясь в колышек и пытаясь вспомнить забытые за зиму ощущения. После пары пробных замахов он решился-таки отпустить биту. И – о, чудо! – она полетела точно в цель, да так хорошо приложилась к колышку, что выбила его шагов на десять в одну сторону, а сама отлетела в другую. Не веря ещё до конца в свою удачу, он сломя голову метнулся за ней и успел вернуться за спасительную черту ещё до того, как брат поставил колышек обратно в квадрат. Повезло – так повезло! Теперь он становился лейтенантом, а это давало ощутимые привилегии – и биту бросать с лейтенантской линии легче, и осалить его после броска можно было только, пока он без биты…

Так-то так – но ведь надо опять крепко попасть по колышку, чтобы успеть подобрать биту неосаленным, пока брат бегает за колышком! Иначе – пиши пропало! – встанет он у его биты, и что тогда? Прямой путь водить…

Но судьба в этот день была явно благосклонна к нему, да и к его брату тоже. Он-то как в воду смотрел, что подтянутся новые силы, а вход в игру – только через водящего…

К вечеру игра уже вовлекла весь двор и шла полным ходом: лейтенанты осаждали «вoду» со всех сторон, помогая солдатам убежать неосаленными, майоры в трудный момент приходили на выручку лейтенантам… Ну а уж если кто пробивался в генералы, то вскоре становилось неинтересно – ведь генералу всё позволено, даже руками колышек взять и запулить хоть на крышу соседнего сарая. Но путь до генерала длинный…

Вот и полнится двор ребячьим гомоном, который то затихает, то накатывает волнами, отражая накал страстей и азарта. И родители довольны – дети при деле, под присмотром старших. Значит, есть время на домашние дела, или просто посидеть вдвоём на кухне или на лавочке во дворе, вспоминая своё совсем недавнее и далеко не такое беззаботное детство. И мысли у них в этот тихий теплый майский вечер накануне Дня Победы только об одном: «Дай Бог, чтобы дети выросли здоровыми и счастливыми, и чтобы не было войны».

* * *

Наконец, наступило 9 мая.

Серёжка проснулся рано и сразу побежал в гостиную, где в этот день происходили два самых важных события: по телевизору показывали парад на Красной площади, а папа готовил свой мундир к параду в военном городке.

Серёжка любил наблюдать, как начищались до блеска золочёные пуговицы мундира и бляшка парадной портупеи, но ещё больше любил рассматривать медали. Две – за 10 и 15 лет «безупречной службы» – были у многих. Ещё две – юбилейные, к 20-летию Победы и 50-летию Октября. А вот пятая – самая главная, «За Боевые Заслуги». Мало кто из папиных сослуживцев мог такой похвастать – ведь ей награждали только за особые заслуги. Папу наградили за освоение МИГ-23 – нового, самого современного «ястребителя». Она и видом своим – серо-стальная и вроде бы неброская – выделялась среди пёстрых красно-зелёно-золотых юбилейных.

* * *

Серёжка очень гордился тем, что у него такой отважный и героический папа. Он даже пытался читать папины рукописные конспекты со времён его учёбы в военном училище. Конечно, самыми интересными там были рисунки самолётов и их отдельных важных частей. Особенно запомнилось ему крыло «в разрезе» с разными стрелочками, объяснявшими, что такое «подъёмная сила крыла», отчего она возникает и почему в конце концов поднимает самолёт в воздух. Он потом с гордостью рассказывал всё это во дворе другим ребятам, и оказалось – никто больше не знал этих секретов, даже ребята постарше. Так что на какое-то время Серёжка и сам стал героем.

А ещё он очень любил ездить с отцом по вечерам на велосипеде в гарнизон «проверять караул». Он не совсем понимал, что это такое. Но ему нравился запах натёртых мастикой полов в казармах, и как дежурный всегда кричал (если ещё не было отбоя): «Рота, смирно!» – и шёл, чеканя шаг, навстречу отцу с докладом о том, что «за время дежурства происшествий не случилось». И каждый раз Серёжка думал: «Фу, тоска зелёная! Что же это у них всегда ничего не случается!» И только много позже он понял, что так и должно быть – на то она и армия, чтобы всё было без происшествий.

* * *

Московский парад прошёл, как и всегда, «без происшествий» и точно по часам: смотр войск командующим на чёрной блестящей «Чайке», доклад, парад войск. И самое зрелищное, ради чего все и прилипали к телевизорам – марш «Катюш», танков и ракетных установок. Всё выглядело мощно и грозно – значит, Родина в безопасности.

А как только закончился московский парад – настала очередь и местного гарнизона показать свою военную выправку. Улицу, что вела в «старый» городок, как будто выкрасили в синий цвет. Это из всех домов как-то одновременно высыпали офицеры в парадной синей форме с золотыми погонами и двинулись на построение. Семьи потянулись за мужьями чуть позже, встали по обе стороны главной улицы «старого» городка и замерли в нетерпеливом ожидании. И вот – взмах дирижёра, и военный оркестр грянул «Прощание славянки». Показалась знамённая группа со Знаменем полка, а следом – офицерские «коробки» лётчиков. Наконец, дошла очередь и до батальона технической поддержки, а в самой голове его – Серёжкин отец: начищенные до блеска ботинки чеканят шаг, медали подпрыгивают на груди, посылая во все стороны солнечные зайчики и звеня в такт оркестру, правая рука взлетела под козырёк фуражки – «Равнение на-пра-во!»…

«Ну смотрите же все! – чуть не закричал от переполнивших его чувств Серёжка. – Это – мой папа!»

* * *

Прошли, отшумели майские праздники.

Леса по берегам речки подёрнулись зелёной дымкой. Всего лишь несколько тёплых дней – и стали они почти по-летнему зелёными, как будто и не было зимы. Зацвела черёмуха – а с ней пришли и традиционные черёмуховые холода с мелким противным дождиком. В такие дни только и остается, что сидеть дома и ждать, ждать, когда наступит короткая передышка. Тогда, вооружившись перочинными ножиками, быстрее в лес за душистыми ветками черёмухи, чтобы принести аромат весны домой и порадовать родителей.

Но весна быстротечна. Вот и черёмуха отцвела, а следом за ней – яблони и вишни в садах. И, наконец, приходит пора сирени – а её вокруг домов в городке насажено видимо-невидимо. Но теперь у ребят другой интерес – искать в цветущих шапках пятилепестковые соцветия, а как найдёшь – обязательно съесть, на счастье. Белой сирени – особое внимание. Её меньше, чем обычной сиреневой, но многолетний ребяческий опыт показывает, что она богаче на пятилепестковые цветки. Однако и сирень – это тоже всего лишь сигнал начала нового сезона – Сезона Большой Охоты на майских жуков.

* * *

Серёжка любил дом, в котором они жили, и тому было множество причин.

Во-первых, он стоял ближе всего к речке и лесам по её берегам. Серёжка долго ломал голову над тем, почему их дом был № 392, а не № 1? И номера других домов тоже все были трёхзначные! Версий на этот счёт он слышал много, но его любимой была – «это чтобы запутать врагов и шпионов: перехватят они чьё-нибудь письмо и решат, что городок-то наш в сто раз больше, раз в нём больше трехсот домов!»

Во-вторых, прямо у дома было много кустов сирени, а перед домом – большая асфальтированная площадка, где всегда играли в «лапту» и «пекаря».

А в-третьих, в двадцати шагах от их подъезда в рядок росли десяток молодых стройных берёзок, которые в мае становились центром внимания всех окрестных домов. Ведь именно на них и вокруг них по вечерам всегда роились майские жуки.

«Почему они всегда летают вокруг высоких берёз? Лучше бы они облюбовали кусты сирени – она и пахнет вкуснее, и намного ниже! Но жуки, наверное, больше любят берёзовые листья», – размышлял он, нанизывая сшитый мамой по его просьбе матерчатый колпак на толстую алюминиевую проволоку.

Счастливым обладателем настоящего сачка для ловли бабочек (ну и жуков, конечно!) во всём «новом» городке был только Витька из соседнего подъезда. Остальные использовали, что под руку попадётся – свитера, куртки, рубашки и даже мешки, освободившиеся от запасенной на зиму и к весне уже съеденной картошки. Но в этот раз Серёжка твёрдо решил подготовиться к сезону всерьёз, чтобы поймать хотя бы одного «вожака» с чёрным панцирем – такой ценился, как десять простых коричневых!

Его самодельный сачок был почти готов – оставалось лишь аккуратно расщепить ножом конец тщательно ошкуренной длинной толстой ветки, вставить в щель обод колпака и закрепить его, обмотав расщеплённый конец палки тонкой проволокой. Ну, вроде, готово – можно выходить на охоту!

* * *

Наступили ранние сумерки. Новый сачок, конечно же, сразу сделал Серёжку героем дня – каждый хотел если не в деле его опробовать, то хотя бы подержать в руках. Но вот стало темнеть, и вместе с угасающим светом дня потихоньку смолкли и голоса. Ребята присели под берёзами, старательно вглядываясь в небо.

– Вон, низко пошёл! – и все бросились в погоню. В воздух полетели свитера, куртки.

– Это мой!

– Да щас, я его своей курткой сбил!

Серёжка высмотрел у ветвей берёзы неторопливо кружащего на безопасной высоте жука. Но у него-то сачок на двухметровой палке! Он подобрался поближе, взмахнул своим сачком, но промазал. Жук заложил крутой вираж, Серёжка бросился в погоню. Ещё взмах сачка, ещё один… Не отрывая взгляда от свой жертвы, он угодил в канаву и, уже падая, дотянулся-таки до жука сачком. Поднявшись и потерев ушибленную коленку, он бережно достал свою добычу. Это ж надо, как повезло! С первого раза – и «вожак»! Да какой крупный! Панцирь отливал иссиня-чёрным, а усики распушились – прямо как щётки.

– Славка, смотри – я «вожака» поймал! – позвал он брата. – С первого раза!

– Свезло тебе! И правда, «вожак»! – подтвердил тот, внимательно рассматривая пойманного жука. – Слышь, Серый, раз ты такой везунчик сегодня, я возьму твой сачок, а? Ты всё равно лучше уже не поймаешь. Идёт?

Серёжка совсем не собирался так быстро заканчивать охоту. Но ему действительно привалила удача, а брат пока был с пустыми руками…

Великодушно уступив свой сачок, он сорвал несколько молодых берёзовых листиков и засунул их вместе с жуком в заранее приготовленный спичечный коробок.

Охота продолжалась, пока совсем не стемнело. И всё это время он, усталый и довольный, наблюдал за ней со стороны, присев на тёплый ещё асфальт, то и дело приоткрывая коробок и любуясь свой добычей.

Дома он с гордостью показал родителям и сачок, и жука, и в красках описал свою погоню (умолчав, конечно же, о содранной коленке).

А забравшись в кровать, он ещё долго не мог уснуть, слушая, как ворочается и скребётся в спичечном коробке его жук, и переживая события этого дня снова и снова…

* * *

Шорх – шорх… Тишина. И опять – шорх-шорх… Шорх…

«Да это же мне снится, как мой жук-вожак в коробчёнке шебуршится!» – облегчённо вздохнул Серёжка и, не открывая глаз, повернулся на другой бок, чтобы досмотреть сон. Но тут опять явственно прозвучало «шорх-шорх» – и это было точно не во сне! Он приоткрыл глаза, медленно приподнял голову над подушкой и посмотрел на книжную тумбу, на которой оставил свою добычу накануне вечером.

На тумбе сидела его кошка Барсуха и озадаченно разглядывала коробок. Она то опускала к нему голову и принюхивалась, смешно шевеля своими длинными усишками, то, заслышав внутри ворочание жука, начинала осторожно двигать коробок то одной, то другой лапкой по тумбе – шорх-шорх…

– Барсуха! А ну быстро оставь моего жука в покое! – прошипел Серёжка.

Барсуха подобрала протянутую к коробку лапку и обиженно уставилась на него, слегка наклонив набок голову. В её глазах так и читалось: «Ну, вот, в кои-то веки что-то интересное нашла – и тут же отбирают, не пускают…». Но через мгновение она показно зевнула и подняла мордочку к потолку, будто говоря: «А не очень-то и надо было! Подумаешь! Я вообще тут ни при чём, сижу себе смирно, не проказничаю». Но когтистая лапа при этом на ощупь продолжала тянуться к коробку…

– Ну, я тебе щас задам! – пригрозил Серёжка, вскакивая с кровати.

Барсуха, почуяв недоброе, метнулась с тумбы на стул, а со стула – на пол… Но Серёжка перехватил её в воздухе, сгрёб в охапку и, чтобы не разбудить брата, потащил в зал на «разбор полётов» (как сказал бы его папа).

* * *

Он души не чаял в этой кошке. Она была в их семье второй. Папа принёс её котёнком откуда-то из «старого» городка после гибели первой. Серёжке тогда ещё не было четырёх лет, и он несколько дней плакал навзрыд, требуя «вернуть ему его кошку».

Первую тоже нашли где-то на аэродроме и сначала назвали Барсиком, а когда она в первый раз принесла котят – пришлось переименовать в Барсуху. Вторая же была точной копией первой – болотно-защитного цвета (как и положено кошке в военном городке!), короткошёрстая, полосатая, зелено-желтоглазая, гибкая и прыгучая. Папа надеялся, что в этот-то раз он правильно угадал и принёс кота… Но история повторилась – «Барсик», а вскоре – переименование в «Барсуху».

Она была самой умной кошкой на свете! Ещё котёнком она сразу же научилась ходить в туалет в песок, насыпанный в посылочный ящик, а когда подросла – всегда просилась «по своим делам» на улицу.

Она чутко улавливала настроение всех в доме и всегда безошибочно шла потереться о ноги и походить хвостом вокруг того, кому было в этот момент плохо или грустно. Положив голову на колени, она сладко мурлыкала – и на душе становилось легче. Больше всего она любила, когда ей чешут горлышко или за ушком. Тогда она вытягивала шею и начинала тарахтеть, как маленький трактор.

В еде она была поразительно неприхотлива – могла с одинаковым удовольствием есть мясо и картофельные очистки, рыбу и огурцы, ловила мышей в подвале. В общем, была абсолютно всеядной. Ну а проблем дома от неё почти что не было – если не считать ободранных подлокотников дивана и кресла, о которые она любила поточить когти (за что Серёжка иногда «воспитывал» её газетой, которой она боялась, как огня).

Проблемы скорее были у Барсухи от Серёжкиной безмерной любви. Он постоянно играл с ней (даже когда ей этого не очень-то хотелось) и таскал её по всей квартире – то схватив её под передние лапы, то посадив себе на плечи наподобие мехового воротника.

Она порой давала сдачи, когда он уж слишком заигрывался – ловила его руку, прижимала её к себе передними лапами, а задними, наоборот, била по руке, отталкивая её от себя – прямо как кенгуру! Но она всегда делала это незлобно, только мягкими подушечками лап, никогда не выпуская когтей.

Вот и сейчас, не ощущая за собой особой вины, она растянулась по полу на спине и, растопырив все четыре лапы, внимательно следила за его движениями – будет всерьёз нападать? Нет, просто потреплет её по животику? Ну, тогда можно и потянуться всласть, подобрав задние и вытянув передние лапки…

Ну а уж если ей что-то совсем не нравилось, она хорошо умела это показать – прижимала уши, недовольно урчала и сильно била по полу хвостом, одновременно размахивая им, как помелом, в разные стороны…

* * *

Ещё один тёплый майский день ускользает вместе с солнцем за горизонт. Скоро начнётся очередная охота на майских жуков – вот только чуть стемнеет. А пока…

«…Двадцать один, двадцать два, двадцать три…» – громко считает «вoда», повернувшись лицом к дереву.

Прятки. Игра добрая и старая, как мир. Но отчего же так колотится в груди сердце, и ты мечешься то туда, то сюда, пытаясь придумать никем не придуманное место, где можно было бы хорошенько спрятаться? За кусты? Слишком просто, к тому же там уже Лара. В подъезд? В ближнем вроде Юрка засел, к дальнему летит на всех парах Витька… За угол дома? Скучно! А что, если забраться на соседнее дерево? До такого этой весной никто ещё не додумывался – листва-то на нём только-только в полную силу распустилась.

И вот ты осторожно, чтобы не выдать «вoде» свою затею нечаянным шорохом, забираешься на нижние толстые ветви, с них – выше, выше, крепко цепляясь руками и пробуя ногами ветки на прочность, прежде чем доверить им вес своего тела. Окна второго этажа старой трёхэтажки остаются внизу, скоро третий, последний…

«Сорок девять, пятьдесят! – заканчивает счёт «вoда» и громко добавляет обычную концовку: – Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать! Кто не спрятался – я не виноват!»

Серёжка замер, прижался к стволу, стараясь стать с ним одним целым, его частью, неразличимой снизу. Теперь – ждать. Спуститься с дерева быстро он всё равно не сумеет. Так что единственный шанс – пересидеть всех и заставить «вoду» сдаться.

«И откуда только взялись все эти наши игры? – думал Серёжка, наблюдая вполглаза за суетой внизу. – Ведь кто-то когда-то придумал их в первый раз? Ну, прятки, наверное, тыщу лет существуют. А наша игра в «триста», например? Двоюродный брат Сашка в Ельце такую не знает. Может, её кто-то здесь придумал заместо футбола? Ведь вторых-то ворот у нас за домом нет, есть только одни. Вот и пришлось, наверное, придумать новую игру, чтоб с одними воротами играть было можно. И что за игра получилась – в сто раз интереснее футбола! Как мячом в штангу угодишь, сразу сто очков. А в перекладину – двести. А уж если в крестовину – так все триста. Остаётся только гол забить…»

Внизу – шум и крики. Кого-то «вoда» уже застукал, кто-то выбрал подходящий момент, добежал до дерева вперёд «вoды» и застукался сам. Похоже, остался только он.

«Вoда» уже исходил всё вдоль и поперёк, проверил и кусты, и подъезды. Осталось только дерево. Вот он подошёл, задрал голову, всматриваясь в сумрак густой листвы…

– Серёга, ты там, наверху? Слезай, я тебя вижу!

«Ну уж дудки! Если б видел – не спрашивал бы! И ребят в свидетели позвал бы, – подумал Серёжка и ещё плотнее вжался в дерево. – А что, если правда видит?»

Сердце заухало, как громадный филин. «Ну, всё! Если до сих пор не увидел, то теперь уж услышит наверняка!»

Но, конечно же, «вoда» ничего не мог услышать снизу, и ничего толком не видел, а лезть на дерево ему ох как не хотелось – ведь следующий «вoда» уже определился. Так что он просто крикнул в гущу листвы: «Ладно, сдаюсь. Слезай, не задерживай игру!»

Июнь

С первых же дней июня наступило настоящее лето, а с ним на целую неделю установился сезон грозовых дождей, которые шли каждый день, как по расписанию.

C утра на небе – ни облачка, только бездонная и необъятная синева. Сочная молодая травка, нежные листочки на берёзах, отцветающая сирень и только зацветающая жёлтая акация вдоль домов и тротуаров, воробьи на ветках деревьев и кошка, выбежавшая погулять, да так и пригревшаяся на лавочке у подъезда – всё живое нежится в ласковых лучах утреннего летнего солнышка. Воздух недвижен, и время, кажется, тоже остановилось – а куда бежать, и зачем, когда вокруг такая благодать?

Солнце поднимается всё выше, выше… Вот уж полдень – и в небе появляются первые клочковатые белые облака. Сначала они одинокие, как заблудившиеся барашки. Но с каждой минутой их становится всё больше и больше. Они разрастаются, тучнеют, теряют яркость и белизну, впитывая в себя капля за каплей утреннюю росу с полей и лугов. Темнеет, как вечером, хотя сквозь разрывы в тучах то тут, то там нет-нет, да и пробьётся одинокий солнечный луч, высвечивающий в предгрозовом сумраке то верхушку дерева, то зелёный пригорок, то белый ствол берёзы.

А ты стоишь под этой самой берёзой и переминаешься с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании – ну когда же? И как ливанёт? Спасёт ли крона берёзы, или придётся под ливнем бежать к подъезду и укрываться под его козырьком?

Вот глухо рокотнуло где-то на горизонте. Потом – всполох молнии за рекой, над курганом и песчаным карьером, и тут же перекаты грома, от которого в животе вдруг становится нехорошо. Сейчас, уже скоро…

Первые капли – крупные, тяжёлые водяные метеориты – выбивают в песке крошечные кратеры и разбрасывают по сторонам песочные фонтанчики. Под берёзой ещё сухо – но не надолго. В одно мгновение одинокие капли превращаются в плотный поток воды, как будто кто-то открыл на полную кран небесного душа – и мир тонет в шуме летнего ливня. Асфальт весь уже мокро-чёрный, на нём разрастаются и пузырятся лужи.

Разряд молнии с жутким грохотом раскалывает небо надвое совсем близко. Теперь уж точно надо бежать к подъезду! Ты выпрыгиваешь из-под спасительной кроны берёзы и в миг промокаешь до нитки. Струи тёплого летнего дождя бьют по спине, по плечам. Но ведь это так здoрово – вымокнуть, прошлёпать босиком по лужам к подъезду и стоять там, под козырьком, наблюдая за разбушевавшейся стихией.

Ещё удар молнии, ещё один. От раскатов грома дребезжат оконные стёкла. Потоки дождевой воды стеной обрушиваются с небес, шумно несутся по водосточной канаве, подтапливая берёзки, разливаясь в озерцо там, где ты стоял всего лишь минуту назад, и торопятся дальше, вдоль огородов, вниз, к просёлку, к лесу, на встречу с речкой…

Но вот небо начинает светлеть. Туча смещается к горизонту, уходит, и ливень потихоньку ослабевает. Край тучи вдруг окрашивается золотым, а под ней в пробившихся солнечных лучах выгибается радуга-дуга, упирающаяся своим ближним концом прямо в полянку за берёзками! Конечно же, через мгновение ты уже там – бегаешь под стихающим дождём вдоль и поперёк радужной полянки по мокрой траве, прыгаешь в лужи двумя ногами, пытаясь сделать самый большой в мире «плюх», и не можешь сдержать крики восторга, так и рвущиеся из груди наружу: «Уррраааа! Лето настало! Смотрите – я на радугу забрался!»

Ближе к вечеру облака худеют, редеют и вскоре совсем растворяются в небесной лазури. Только закатное солнце добавляет в эту синь золота и бронзы, а на другой стороне небосвода проступает в густеющей синеве бледный, кажущийся прозрачным месяц… Умытый ливнем, согретый солнечным теплом, утомлённый шумом и гамом долгого летнего дня, городок медленно погружается в сон.

* * *

Первым сезоном лета оказалась игра в «ножички» – то ли оттого, что дожди хорошо напитали землю влагой, и стала она мягкой, податливой, то ли просто кому-то из ребят родители подарили новый перочинный ножик, положив начало этой «эпидемии». Теперь каждый день, чуть только заканчивался дождь, на солнечную сторону дома слетались, точно намокшие воробьи, мальчишки, и поднимался гвалт до небес – ну ни дать ни взять воробьиная стая!

– А у тебя какой ножик?

– Ты сам сначала свой покажь!

– Ага, я первый спросил.

– Ну, ладно, у меня финка – на, зацени!

– Какая ж это финка?! Обычный «самодел». То ли дело у меня – складной!

– Да ладно, у твоего складного лезвие всего-то на ладонь – до сердца даже не достанет, если им воевать придётся. А у меня зато вон насколько длиннее!

– Так воевать ещё когда придётся… Может, и никогда! А играть щас будем. Так мой легче в землю втыкать – хоть «с коленки», хоть «с погончика»…

– Эй, давайте уже играть, а то ночь наступит, пока вы тут спорите! – встрял в разговор Серёжка. – Всё равно у меня лучший нож в целом городке!

– Это ещё почему?

– По кочану да по капусте! Потому что это – настоящий офицерский кортик!

Все вокруг так и замерли с открытыми ртами, а Серёжка достал из глубокого кармана ножны из светлой дублёной кожи, щёлкнул кнопкой застёжки и бережно извлёк кортик отца. Лезвие у него было длиной аж в две ширины ладони, с очень острым концом и острой, как бритва, режущей кромкой и бороздкой по всей длине. Ручка была из светлого лакированного дерева и заканчивалась металлическим «набалдашником», а от клинка отделялась защитными скобами из полированной стали.

– Ух ты! Красотища-то какая! Сталь, видать, закалённая – вон какой тонкий клинок получился! А откуда у твоего отца такой кортик?

– Не знаю… Он вроде говорил, раньше с парадной формой все офицеры кортики носили. А может, это ему в Германии немецкие лётчики подарили.

Кортик медленно пошёл по кругу – каждый хотел подержать его в руке, попробовать остроту клинка, проверить, как он гладко скользит в ножнах…

– И что, ты им играть будешь? – недоверчиво протянул Вадька.

– С дуба ты рухнул, что ли? Им в «ножички» нельзя – может от земли и камней затупиться. Неа, у меня для игры тоже «самодел» – но втыкается с любого положения. Ну, посмотрели – и хватит. Давай считаться, кто с кем в команде! – довольный, Серёжка убрал кортик в ножны, засунул их поглубже в карман и начал свою считалку:

На златом крыльце сидели

Царь (в первую команду!),

Царевич (во вторую!)

Король (в первую!),

Королевич (во вторую!)

Сапожник (в первую!),

Портной (во вторую!)

Кто ты будешь такой?

Говори поскорей

Не задерживай добрых и честных людей!

– Ну, раз считалка закончилась на мне, значит, я пойду в первую команду, а ты, Витька, во вторую.

Команды разбежались в противоположные стороны, каждая прочертила ножами границу своего «города», и игра началась.

Ножи кидали по очереди. Сначала – «за рукоятку», потом – «за лезвие», дальше – «с коленки». Где нож удачно воткнулся в землю – возникал круг «деревни», соединённый со своим «городом» чертой… И снова летели ножи в землю – теперь уж из «деревни»: «с локтя», «с погончика», «от носика»… И так – насколько хватало фантазии, до победы – пока одна команда «деревня» за «деревней» не дойдёт до «города» противника.

Ну а где победа – там всегда есть место реваншу! Все «деревни» наспех затираются ногами, команды меняются «городами» – чтобы не скучно было – и опять летят в землю ножи, и азарт бьёт ключом, и гвалт стоит – хоть уши затыкай:

– Эй, ты поосторожнее – я земли из-за твоего ножа наелся!

– А я чё, специально, что ли? Ты рот закрывай – тогда не наешься!

– А ты чё, самый умный? Давай, бросай – щас «с погончика» надо… О! Это «несчетово» – нож-то упал!

– Ничего не упал – только наклонился!

– Щас тебе – «наклонился»! Два пальца проходят между ножом и землёй? Вот уж дудки – еле-еле один пролазит! Значит, «несчетово»!

И так – до позднего вечера, пока не погаснет последний закатный луч, и на землю не опустится ночь – летняя, тёпло-влажная и звёздная-звёздная…

* * *

Серёжка, пыхтя, стащил свой зелёный «Орлёнок» со второго этажа на первый, выкатил его на улицу и зажмурился от яркого света.

«Эх, денёк – что надо! Буду гонять сегодня до самого вечера!» – решил он, осматривая свой велик. Шины были накачаны в самый раз; никелированные обода начищены до блеска; все спицы на колёсах перетянуты цветной проволокой, добытой на стройке ещё прошлым летом; дуги передней вилки обмотаны почти на всю длину дефицитной синей изолентой, чтобы скрыть содранную прошлым летом краску.

… Он тогда решил во что бы то ни стало научиться ездить на велике старшего брата. Тот, конечно, был совсем не в восторге от этой его идеи. Но он призвал на помощь маму – и та поставила в этом вопросе большую жирную точку.

– Слава, два велосипеда – это слишком. Вам на двоих хватит и одного – тем более, что ты и сейчас-то катаешься нечасто, а через год-два точно «Орлёнка» перерастёшь. Тогда придётся покупать тебе новый велосипед, взрослый, а Серёже останется этот.

– Ну тогда-то да. А щас – Серёга ж его «убьёт» за месяц! На чём я буду ездить?

– Ну, чтобы не «убил», в твоих же интересах его научить – как можно скорее и как можно лучше!

Поняв, что нового велика пока не видать, как своих ушей, Славка принялся за его обучение с каким-то особым рвением.

Каждый день он выгонял его вместе с велосипедом на улицу, ещё и ещё раз показывал, как прокручивать педаль в верхнее положение, чтобы удачнее стартовать от бордюра. После старта он бежал рядом, страхуя его – придерживая велик за седло, уворачиваясь от вихляющего переднего колеса и подставляясь под удар, если вдруг Серёжка терял равновесие и начинал заваливаться в сторону…

Он учил его плавно тормозить и останавливаться у бордюров. Поначалу это был единственный вариант слезть с велосипеда – ведь ногами до земли Серёжка ещё не доставал, даже если спускался с седла на раму. При этих не очень удачных поначалу остановках не раз были содраны коленки, а вместе с ними – и краска с передней вилки.

Но с каждым днём он всё более уверенно стартовал, крепче держал руль и, наконец, научился без падений останавливаться у бордюров и лавочек. А ещё через пару недель Славка научил его забираться и слезать с велика, опираясь на педаль одной ногой и перекидывая другую через седло. Теперь он не зависел больше от наличия или отсутствия возвышений – и это стало началом реальной свободы перемещений и больших велосипедных путешествий.

… Он улыбнулся своим воспоминаниям – надо же! То, что теперь кажется таким же естественным, как ходить и бегать, ещё год назад представлялось чем-то недостижимым – как полёт на Луну!

Достав из кармана «ключ зажигания» на круглой четырёхцветной плетёнке (ведь на самом-то деле у него не велосипед, а мотоцикл!), Серёжка вставил его в «зажигание» – коим являлась дырка в торце правой резиновой ручки руля – и «завёл» своего железного друга. «Куда бы рвануть для начала?» – подумал он, отталкиваясь от земли и вскакивая в седло. В этот момент в кармане что-то звякнуло. «Вот и ответ!» – решил он, радостно надавливая на педали.

Он легко «взял» горку, вылетел на верхнюю асфальтовую площадку и, набрав скорость, направил велосипед в самую большую лужу. Вода взметнулась по обе стороны чуть ли не до рамы, окатила ему ноги и опала двумя огромными мокрыми веерами на горячий асфальт. А он уже летел дальше, на шоссе, в «старый» городок. Блеск спиц на солнце, шуршание влажных шин по асфальту, ветерок в ушах, когда несёшься под горку… Он миновал КПП, очередной раз удивившись про себя: «И зачем этот КПП здесь нужен, да ещё солдаты, и шлагбаум тоже? Ведь забор-то тянется всего лишь на пару километров с каждой стороны, а дальше заканчивается! И дырок в заборе тоже хватает… Да и через этот КПП все ходят, как хотят, без всяких пропусков! Чудеса, да и только!»

Наконец, резко надавив на тормоз и положив велик на бок, он лихо остановился у гарнизонного магазинчика, прочертив задним колесом на ещё влажной от вчерашнего дождя земле эффектный полукруг.

Войдя в магазин, он подошёл к заветному прилавку и впился глазами в разложенные там вкусности. Выбор был богатый – сахаристый щербет с орешками, лоснящаяся растительным маслом ароматная халва (серая, как он любил, а не непонятная белая!), козинаки и засахаренные орехи в янтарной патоке, ну и, конечно же, его любимый заварной крем и заварной кисель в брикетах… А у него на всё это изобилие лишь 30 копеек! Много, конечно – но всё равно так мало! Ведь хочется всего и сразу…

Он долго колебался, но, наконец, решился и протянул вспотевшую ладошку с монетками продавщице: «Заварной крем, пожалуйста, и орехи в сахаре на остальные». (Заварной кисель, конечно, тоже был хорош – ягодный, сладкий, с приятной освежающей кислинкой. Но крем он всё-таки любил больше.)

Затаив дыхание и нежно поглаживая заветный брикет заварного крема, он наблюдал, как продавщица зачерпнула алюминиевым ковшиком груду орехов и стала медленно, чуть ли не по одному орешку, ссыпать их в свернутый из куска газеты маленький кулёк. Ещё орешек, ещё один… Получилось всего-то пятьдесят граммов. Маловато. Но зато можно кулёчек положить в карман и притвориться, что его там нет. А потом, лишь изредка как бы «вспоминая» о нём, выуживать из кармана орешек и отправлять в рот это сахаристое хрустящее чудо.

А пока можно насладиться кремом. «Надо бы хоть разок довезти его до дома и попробовать заварить, как написано в рецепте – может, вкуснее получится, чем так жевать, всухую?» – уже который раз подумал Серёжка. И, вздохнув, как и прежде, от нереальности осуществления этой мечты, он аккуратно разорвал бумажную упаковку с одной стороны, оголив нежно-лимонный бочок брикета с поблёскивающими сахарными кристалликами. Сладкий аромат ванили поплыл в летнем воздухе…

Он откусил маленький кусочек – и во рту как будто взорвалась ванильно-сахарная бомбочка. Мир перестал существовать на следующие полчаса, пока он, стараясь растянуть удовольствие, медленно смаковал каждый кусочек, каждую крупицу этого неземного лакомства…

И вот, когда крема осталось всего-то «на два куса», к магазину подлетел на велике Вадька и радостно уставился на него – точнее, на остатки брикета в его руке.

«Не свезло – так не свезло, – подумал Серёжка. – Мама говорит – всегда надо делиться, даже последним куском! Но, может, у Вадьки есть свои деньги?»

– Привет, Вадька! Сегодня в лавке – изобилие, покупай, чё хочешь!

– Это здoрово! Да только с деньгами у меня туго.

– А чё ж ты без денег в магазин-то припёрся? – с упавшим сердцем спросил Серёжка.

– Да я не в магазин. Я на велике поехал кататься, тебя увидел, вот и подумал – может, вместе куда-нибудь махнём? – Вадька продолжал поедать глазами остатки крема.

– Ну, ладно. Да, если хочешь, у меня немного заварного крема тут осталось…

– О, зыко! Давай! Я крем люблю!

«Кто ж его не любит! – мысленно ответил ему Серёжка. – Но, в конце концов, может, у меня когда денег не будет, Вадька меня тоже угостит… И у меня ведь ещё есть кулёчек с орехами, про который я пока забыл… Да и вместе веселее на великах гонять!»

– Ну, тогда жуй, и поехали! Давай сначала на «железку» махнём, раз уж мы здесь, в «старом» городке. А потом можно круговой дорогой, просёлком – до орешника, потом через ручей, по кургану и вниз, к речке, а там через мостик – и мы дома… Идёт?

– Ага, замётано!

Они покатили по асфальтированным дорожкам «старого» городка и вскоре выскочили на окраину, к железной дороге. По ней иногда на базу на зачехлённых платформах привозили всякую военную технику – грузовики, самолётные тягачи и даже запасные части для самолётов. Но бывало это редко, и на этот раз им не повезло. Поэтому они просто побродили по шпалам, покидали камни, вновь оседлали своих железных друзей и погнали их дальше – на просёлок, в поля, зеленеющие взошедшей пшеницей, лениво колышущейся под дуновением тёплого ветра, к орешнику, разросшемуся вдоль оврага, где бьют десятки ключей, сливаясь в один широкий ручей…

Солнце уж перевалило через зенит – и они, не сговариваясь, побросали велики на берегу ручья. Скинув сандалии и закатав штанины повыше, они дружно шагнули в студёную воду, а потом долго носились по ручью вдоль и поперёк, плескались и обливали друг друга, визжа от восторга и удовольствия, когда холодные капли попадали на нагретую полуденным солнцем кожу…

* * *

Первые утренние лучи уже пробрались сквозь занавески в зал и, отражённые трёхстворчатым зеркалом трельяжа, заплясали в недрах посудного шкафа, преломляясь в весёлые радужные пятна гранями хрустальных бокалов и салатниц. Предрассветный сумрак, уступая свету нового летнего дня, нехотя отполз в родительскую спальню, окно которой выходило на запад. Здесь он мог ещё на какое-то время затаиться под огромной кроватью, спрятаться в угол между большущим платяным шкафом и стенкой или забраться под папину прикроватную тумбочку, на которой стоял радиоприёмник-проигрыватель – большой и лакированный, как телевизор, с кнопками слоновой кости и двумя круглыми ручками настройки. Стены комнаты были оклеены розовыми обоями. На полу и на стене красовались бордово-красные немецкие ковры с крупным цветочным орнаментом, толстый ворс которых, казалось, приглушал все звуки, создавая вместе с цветовой гаммой спальни атмосферу таинственности и никуда не уходящей отсюда даже днём дрёмы.

Мама только что встала и хлопотала на кухне, готовя завтрак. Серёжка лежал, прижавшись к отцу, на родительской кровати, смотрел, как тот катает пальцами шарик из хлебного мякиша, и думал: «Как же это здорово, когда лето, да ещё и воскресенье! Папе и маме не надо идти на работу, можно вот так прибежать к ним в спальню утром и с разбегу занырнуть в их пуховую перину. И папа положит на плечо свою большую тяжелую руку, погладит и спросит: «Что тебе снилось?» Можно рассказать про сон – ну, если снилось что-то. Или задать накопившиеся за неделю вопросы… А ещё можно который уже раз порыться в его тумбочке, где столько всяких богатств: охотничьи патроны в двух коробочках, ещё пара патронов от его «ПМ» а и даже один – от автомата Калашникова! А ещё – острейший, лучший в мире кортик, которому на днях обзавидовался весь городок!»

Его размышления прервал далёкий гул мотора в небе.

– Пап, пап, это, наверное, «кукурузник», да?

– Судя по звуку мотора, похоже. Посмотришь?

Он выбрался из мягких глубин перины и подошёл к окну. Кусты цветущего пахучего шиповника вдоль «кулацкого» забора под окном, яблони в саду за забором, крыльцо дома и собака на нём – всё ещё дремало в тени их пятиэтажки. Но дальше уже безраздельно властвовало солнце, купая в своих лучах и крышу дома, и лесок на берегу речки, и луга за ней – до самого горизонта. А в синеве неба, слегка покачивая сдвоенными крыльями, деловито урчал своим единственным пропеллером жёлто-синий самолётик.

– Точно, пап – «кукурузник». Наверное, поля опылять полетел…

И тут он вспомнил свой так и не заданный брату вопрос!

– Пап, а скажи – что такое «Фигуры Высшего Пилотажа», и как их крутят на «ястребителях»?

Отец от изумления перестал катать между пальцами хлебный мякиш.

– Надо же! Да ты у меня совсем взрослый стал, коль такими вещами интересуешься! Ну, слушай. Во-первых, почему вдруг «ястребитель»?

– Как это почему? От слова «ястреб», наверное, потому что такой же быстрый?

– Эх, ты, голова садовая! Правильно – не «ястребитель», а «истребитель» – от слова «истреблять». В авиации есть бомбардировщики – они, чтобы бомбить машины и танки, укрепления, военные заводы, мосты и поезда. Есть штурмовики – эти штурмуют вражеские позиции на земле лёгкими бомбами, своими пушками и пулемётами. А истребители придуманы для того, чтобы успешно истреблять в воздухе все самолёты противника – и бомбардировщики, и штурмовики, и истребители. Поэтому они и называются «истребителями». Понятно?

– Надо же! А я-то всегда их, значит, неправильно называл…

– Ну, это – не беда. Теперь дальше. Чтобы успешно вести воздушный бой, истребители действительно должны быть быстрыми и вёрткими, что твой ястреб. Вот и придумали лётчики всякие трюки в воздухе, чтобы можно было быстро занять выгодное положение и сбить самолёт противника, или самому уйти от преследования. Эти трюки и называются фигурами высшего пилотажа. Ясно?

Серёжка смотрел на отца и только хлопал глазами…

– Ясно, что ничего не ясно… Ну, тогда я лучше тебе покажу – смотри!

Отец быстро превратил свой хлебный шарик в некое подобие самолёта и сделал им петлю в воздухе.

– Эта фигура называется «петля Нестерова» – по имени лётчика, который первым смог её выполнить на своём самолёте. Раньше, когда моторы были слабыми, не все лётчики могли сделать полную петлю, сваливались из верхней точки в штопор. Поэтому кто мог, у того большое преимущество появлялось – сделав петлю, выйти противнику «в хвост» и сбить его, или просто уйти целым и невредимым.

– А «сваливались в штопор» – это как?

– Тааак, понятно! – протянул отец. – Придётся начать с вещей попроще…

Следующие полчаса отец показывал ему сначала простые фигуры пилотажа – «горку», «вираж», «пикирование» – а потом и более сложные: «штопор», «переворот», «бочку»… Причём каждую фигуру он сопровождал объяснением – для чего она нужна, насколько резко или круто самолёт может её выполнить, что такое «перегрузка», и где предел возможностей лётчика…

А за завтраком Серёжка, просто распираемый гордостью, демонстрировал свои новые познания маме и старшему брату, для наглядности «пилотируя» над столом папин самолётик из хлебного мякиша – проходил на бреющем полёте над тарелками с яичницей, резко бросал самолётик в вертикальную «свечу», одновременно крутя «бочку», и сваливался с высоты вытянутой руки в «штопор»…

* * *

«Вот ведь как здоровско уже второе воскресенье подряд складывается! – думал Серёжка, торопясь вниз по лестнице за братом и перепрыгивая за раз по две ступеньки. В сумке, которую ему доверила мама, что-то тревожно позвякивало. – Прошлое было – таких не сыскать! Сколько мне папа всего интересного про фигуры пилотажа порассказал и показал! А теперь они с мамой решили вместо обеда пойти на курган и сделать там какой-то пикник…»

– Славка, а что такое «пикник»? – спросил он, чуть не врезавшись в спину внезапно остановившегося на улице брата.

– Пикник? Ну, это в Германии когда мы жили – ты тогда не родился ещё – там так называли разные походы, когда берёшь с собой всякую еду и выбираешься из городка – в лес, типа, или на речку. А там гуляешь, купаешься и загораешь, а потом обедаешь в лесу или на полянке, прямо на траве. Вот когда мы на речку ездим и там на берегу всякую вкуснятину едим – это и есть пикник. Понятно?

– Ага, понятно. Значит, в этой сумке всякая еда?

– Наверняка – так что ты с ней поосторожней, а то всех без обеда оставишь!

Тут из подъезда, наконец, вышли мама с папой.

– Мам, мы с Серёгой побежим вперёд, ладно?

– Хорошо, только давайте мне тогда сумку. А как прибежите на курган – выбирайте местечко получше, чтобы удобно было и сидеть, и лежать.

– Ладно. Серёга, айда за мной!

И они дружно припустили вдоль дома, за угол, по опустевшим полям сражений, где буквально на днях ещё резались в «ножички», и дальше, с горки вниз, между огородами слева и «кулацким» забором справа… Набрав под горку скорость, они еле-еле успели остановиться перед просёлком, ведущим к лесу на берегу речки, у злополучного проёма между огородной изгородью и забором…

* * *

Этот проём существовал всегда. Ну или, по крайней мере, столько, сколько Серёжка себя помнил. Да и как ему было не существовать, если через него проходил самый короткий путь от их «нового» городка к Свече? По этой тропинке они летом чуть ли не каждый день бегали к речке и гоняли с горки на великах. Зимой они заливали горку водой, играли на ней в «Царя горы» и носились с неё на санках и картонках аж до самого проёма.

Но прошлым летом противному «кулаку», чей сад был справа от дорожки, видно, надоело, что вдоль его забора постоянно носится неугомонная ребятня. И он ничего более умного не придумал, как попытаться перекрыть народную тропу, натянув в проёме колючую проволоку.

На следующий день они, как ни в чём не бывало, бежали по тропинке к речке. Первым со всего маху, плашмя, в колючую проволоку влетел Витька. Одна нитка проволоки пришлась ему по лбу, вторая – по подбородку. Серёжка, бежавший следом, почти успел затормозить и всего лишь въехал в проволоку рукой, поранив её в трёх местах. Но они решили, что им всё-таки свезло. Ведь Серёжка был сантиметров на пять выше Витьки, и если бы он бежал первым, то шипы проволоки пришлись бы ему в аккурат по глазам и по горлу…

Их отцы разобрались с кулаком как-то по-своему и очень быстро. Проволока исчезла, как будто её и не было никогда. Но с тех пор они всё равно всегда притормаживали перед этим проёмом – так, на всякий случай…

* * *

Миновав влажный сумрак прибрежного леса, ребята выбежали на берег речки к самодельному мостику из двух брёвен. Это было одно из самых красивых мест во всей округе. Чуть ниже мостика речушка разливалась в небольшое озерцо: широкая тихая заводь на этой стороне, и быстрое течение – вдоль левого, «колхозного» берега. Над озерцом с окраины леса нависали две величественные сосны, как будто любуясь своими отражениями в зеркале почти недвижной воды. Берега все сплошь заросли молодой осокой, белая сердцевина которой в эту пору была сочной, сладковатой и вполне съедобной. Зимой озерцо становилось отличным катком, а в весенний ледоход – местом катания на льдинах. Бревенчатый мостик всегда уносило половодьем, и каждую весну, как спадала вода, «деревенские» восстанавливали его снова и снова – ведь для них это был самый короткий путь в гарнизонную школу, в магазин и в кино. Для гарнизонных же ребят мостик был переправой к нескольким стратегически важным объектам: направо тропинка шла вдоль берега и приводила сначала к большому ручью, вытекавшему из родника, а дальше – на «космодром», откуда они запускали в «космос» жестяные банки; прямо путь вёл в горку, мимо окраины деревни, через большое поле к песчаному карьеру, с края которого так здорово было прыгать в обсыпающийся песок. Ребята же повернули от мостка налево, миновали колхозный пруд, в котором они летними вечерами ловили лягушек, и полезли по тропинке в гору, на курган.

Никто не помнил, как и почему к этому высокому плоскому холму пристало это название. Может, потому, что он горделиво и одиноко вздымался над поймой реки и на какой-нибудь военной карте наверняка назывался бы «безымянной высотой». А может, название пошло оттого, что был он весь изрыт неглубокими – по пояс – оврагами, которые вполне могли быть заросшими траншеями времён Великой Отечественной…

На кургане не росло ни кустика, был он гол, как коленка – каждый год к концу лета всё живое выгорало здесь под жарким августовским солнцем. Но сейчас, в июне, травка ещё была свежей, а в ней то тут, то там краснели первые ягоды земляники.

– Эй, Серый, давай я тут буду землянику собирать, а ты, чтоб не толкаться, начинай с дальнего края, лады? – предложил Славка.

– С дальнего – так с дальнего. Мне всё равно!

«Там, может, ягод ещё больше!» – подумал он про себя. И оказался прав. Курган имел небольшой уклон в сторону поля, и земля, похоже, здесь прогревалась ещё лучше. Поэтому земляники было больше, а сами ягоды – крупнее.

Отправив первую горсть в рот и посмаковав забытый с прошлого года земляничный вкус, Серёжка решил, что набить свой живот он успеет и после обеда, а пока лучше бы приготовить маме и папе сюрприз. Он сорвал длинную травинку с пушистым «гребешком» и начал нанизывать на неё ароматные ягоды. Вот уже одна земляничная травинка готова, следом за ней и вторая…

Когда, наконец, родители взобрались на курган, он так их и встретил – по травинке напитанных солнцем ягод в каждой руке.

* * *

Серёжка лежал на покрывале, подставив бледные после зимы спину и ноги тёплым солнечным лучам, и думал: «Отчего на пикнике (он старательно повторил новое слово) всё так вкусно? Вроде ведь ничего особенного и не было… Ну, ладно, первая редиска – да ещё и со своей грядки – всегда вкусная. Мама ведь недаром на огороде каждый раз приговаривает: «Что сам вырастишь – тому рот радуется». И бабушкино деревенское сало с зелёным огородным лучком – тоже. Но мамины обычные котлеты точно сегодня были какими-то необычными… Наверное, это цветочный ветер сделал их такими аппетитными… А откуда это в воздухе пахнет так вкусно?»

Он приподнялся на локте, но ничего не увидел. Тогда он привстал, повернулся туда, откуда дул ветерок – и замер от изумления.

«Вот это да! – пробормотал он себе под нос, поднимаясь на ноги. – Ничего не понимаю! С утра было поле как поле – зелёное, кое-где только цветочки. А сейчас – неужели это всё тот же луг? Полдня всего-то прошло – откуда что взялось?»

Он не заметил, как зашагал под уклон и вскоре оказался на краю поля… Нет, не поля, а медленно колышущегося сине-жёлто-белого моря вдруг разом распустившихся колокольчиков и ромашек. Было их видимо-невидимо, до самого горизонта. Местами – только созвездия пятилепестковых синих колокольчиков на фоне ярко-салатных листьев высоких травинок, призывно кивающих своими хохолками-гребешками: «Сыграйте, узнайте – «петушок» или «курочка»! Где-то – лишь сотни маленьких солнышек с трепещущими на ветру нежными белыми лучиками… А вот здесь, тут и там – ночь и день сошлись вместе, и синие звёздочки перемешались с солнышками…

Но было ещё что-то… неуловимое, странное и даже немного тревожное… Серёжка никак не мог понять, что же это, и стоял на краю, морща лоб. И вдруг его осенило – поле молчало! Где стрекот кузнечиков, жужжание ос, звон, треск – вся та какофония, которой всегда живёт и дышит летнее поле? Здесь – ни звука!

Потрясённый своим открытием, он бросился назад, к родителям.

– Мама, мама, пойдём со мной! Там колокольчики и ромашки все пораспустились – такая красотища! Только… оно почему-то молчит!

– Кто молчит? – недоумённо спросила мама, увлекаемая сыном за руку.

– Щас сама увидишь… то есть – услышишь… то есть, наоборот, ничего не услышишь!

Он, наконец, остановился у края поля.

– Слышишь что-нибудь? То-то – поле почему-то молчит! А ведь обычно и жужжит, и стрекочет, и звенит – оглохнуть можно!

Мама облегчённо вздохнула.

– Сынок, не переживай! Это потому, что сейчас только середина июня. Видишь – цветы только сегодня в полную силу раскрылись. Они не успели ещё привлечь к себе ос, пчёл и шмелей. Да и насекомые, наверное, после зимы ещё не вылупились или не выползли из земли после спячки. Вот и молчит твоё поле. А пройдет пара недель – поверь, ты его не узнаешь! Ведь всё лето, всё самое хорошее ещё впереди…

* * *

– Славка, а кто тебя научил делать такие вот ружья, чтоб проволочными пульками стрелять?

Серёжка заканчивал ошкуривать наждачкой свой первый самостоятельно выпиленный из доски ружейный «обрез». Доска оказалась чуть коротковата, и прикладом пришлось пожертвовать. Зато в остальном винчестер вышел что надо, и пистолетная рукоятка получилась удобной, в аккурат по руке.

– Ну, я уж сейчас не помню. Может, Аркашка Обухов или кто другой из старших ребят. Но это точняк здесь уже было, в Шаталово. В Кубинке мы ружья не делали, только из рогаток пульками стреляли.

– А я Кубинку совсем не помню…

– Да где уж тебе помнить! Ты совсем малой ещё был, когда мы там жили… Так, Серёга, я свою ружбайку закончил. Тебе помочь курок сделать, или ты сам?

– Лучше сам… но ты всё-таки посмотри, если что не так.

Он примерил выгнутую из алюминиевой проволоки спусковую скобу, отметил место для гвоздя-держателя. «Всё правильно?» – взгляд на старшего брата. «Да, хорошо», – кивок в ответ. Несколько ударов молотком – и гвоздь на месте. Теперь кусачками откусить лишнее, затупить напильником острый конец («А, чёрт! Всё-таки ободрал палец!»), поставить спусковую скобу, внатяжку обернуть концы вокруг гвоздя, пропустить их вниз, сплести в «косичку» под корпусом обреза и завернуть её полукругом в спусковой крючок. Ну, вот – осталось только накрутить на него резинку от маминых бигудей и натянуть её на вбитый под корпусом маленький гвоздик. Теперь два надреза на конце ствола, вставить в них резинку (повезло, что круглая белая «венгерка» нашлась! Квадратная жёлтая, вытянутая из бельевой резинки, не подходит – слаба чересчур, да и рвётся часто). Завершающий штрих – прибить маленький прямоугольник наждачки там, где спуск прижимает пульку, чтоб не выскальзывала. Готово!

– Братишка, да ты «молоток»! Надо же – всё правильно запомнил! Ну, давай пульками займёмся.

Пульки наделать после того, как сделал ружьё – плёвое дело! Откусить плоскогубцами двухсантиметровый кусочек проволоки, согнуть его в «галку» – и пулька готова. Правда, таких нужен полный карман… Но это всего лишь вопрос времени.

* * *

И вот ты выходишь на охоту… Нет, на тропу войны, ибо ты теперь – Чингачгук Большой Змей. А в руках у тебя – настоящий ковбойский винчестер, отвоёванный в честном бою у бледнолицых. Видно, нелегко он тебе дался – из-под наспех обмотанного вокруг пальца листка подорожника всё ещё сочится кровь… Карман оттягивают полсотни патронов – то-то будет битва! Рядом – твой верный друг Виннету, вождь апачей. Боевой клич – и ты несёшься во весь опор к лесу, навстречу приключениям и опасностям…

В гуще леса виднеется развесистое дерево с дуплом – наверняка в нём засада! Огонь из двух стволов! А там кто притаился под кустом? Вся надежда на Виннету, пока ты перезаряжаешь свой винчестер. Тот не мешкает ни секунды – и ещё двое отправляются к праотцам. А этот огромный лопух – вовсе не лопух, а указ шерифа, назначающий награду за ваши головы. Расстрелять в решето этот позорный клочок бумаги! Бах-бах – и ненавистный указ искрошен в мелкую капусту перекрёстным огнём из двух винчестеров.

Наконец, лес остаётся за спиной, а перед тобой – бурная река, через которую перекинут шаткий мостик. Теперь – огонь по деревьям на краю леса, чтобы никто и высунуться не посмел! И по прибрежным зарослям осоки – там могли залечь бледнолицые… Буль-буль – вспенивают воду пули. Ну, где же вы? Попрятались? Уползли, поджав хвосты, как трусливые шакалы?

… Вот и река остаётся позади. А впереди до самого горизонта неспешно катит свои травянисто-ромашково-колокольчиковые волны спасительная прерия. Скорее туда, в эти бескрайние заливные луга! Там царит мир и спокойствие. Там, где-то далеко на бескрайних просторах пасутся стада бодучих, брыкучих-топотучих бизонов, а над их рогатыми головами безмятежно гуляют в синем небе вольные ветры…

Ты ступаешь на тропинку, протоптанную от края до края через всё поле – и ноги невольно переходят с бега на шаг, подчиняясь размеренному дыханию лета, теперь уже прочно обосновавшегося здесь. Воздух звенит, искрится и переливается трескучими трелями и стрекотом оркестра кузнечиков. Его пронзают то восходящие, то нисходящие виртуозные гаммы в исполнении пчёл, а басами заправляют грузные шмели. В невесомую ткань музыки вплетаются всё новые, неслыханные ранее ноты – и каждая находит в полифонии лета своё, ей одной предназначенное место…

«А ведь права оказалась мама! – крутится в голове одна только мысль. – Поле наконец-то проснулось и заговорило… нет, зазвучало летом!»

* * *

Симфония лета осталась где-то за спиной. Там же, на краю поля – вдруг ставшие ненужными деревянные винчестеры и две горки пулек… Солнце в зените слепит глаза…

Край обрыва.

Страх.

Восторг.

Комок в горле.

Не слабo.

Надо!

Прыжок – руки в стороны, глаза зажмурены. Из горла, откуда-то из глубины живота рвётся наружу оглушительный визг… Три метра полёта – мгновение и вечность одновременно, когда мир вокруг перестаёт существовать, а остаётся лишь свистящий в ушах ветер…

Наконец, ноги касаются толщи песка на крутом склоне карьера, погружаются в него по колени, ещё глубже – и ты стремительно скользишь вниз, то ли оседлав песчаный бархан, то ли увязнув в нем почти по пояс, став с ним одним целым…

Кое-как поднявшись на дне карьера на трясущихся от волнения ногах, ты оглядываешься – и не можешь поверить своим глазам! Это же страх как высоко! Но вот прыгает твой брат – и ловко съезжает по склону вместе с обсыпающимся песком. Следом – другие ребята, один за другим… И ты уже бежишь вдоль обрыва, туда, где склон более пологий, и начинаешь карабкаться вверх с одной лишь мыслью – «Ещё! Ещё раз!».

Будет ещё много прыжков. Песок набьётся в карманы, в уши и в волосы, будет скрипеть на зубах и натирать плечи под рубашкой… Но только когда совсем не останется сил на очередное восхождение по склону, кто-то крикнет: «Харэ, ребята! Айда на родник!» И, подхваченные этим кличем и попутным летним ветром, мальчишки сорвутся с места и полетят, сломя голову, обратно к речке – расставив руки в стороны, вниз по заветной тропинке через всё «говорящее» поле, мимо мостка и дальше по берегу, к роднику…

Наспех раздевшись и побросав как попало шорты, рубашки и сандалии, они будут смывать с себя песок и до дрожи плескаться в студёной воде ручья, а потом вытряхивать песок из одежды, подставляя горячим солнечным лучам то один бок, то другой.

Кто-то завалится подремать на мягкой травке. Кто-то будет лениво постреливать по прибрежным кустам пульками из своего винчестера. А самые беспокойные раскрутят припрятанную на высокой ветке дерева верёвочную «леталку» и опять устроят полёты – теперь уже над ручьем, с одного берега по широкой дуге на другой и обратно, каждый раз поднимая ногой над поверхностью водяную стену искрящихся на солнце брызг.

И будет казаться, что эти игры – одна занятнее другой – каким-то необъяснимым образом растягивают время в вечность, и этот летний день никогда не закончится…

Июль

Вот и ещё один день уверенно движется к зениту. И снова они – в который уже раз – бегут знакомой тропинкой к речке, по пути лениво играя в салки-пятнашки. Бегут так просто, без особой цели – ведь в детстве ничего не загадываешь заранее, всё случается-получается как-то само собой.

Взять, к примеру, прошлую неделю. Ну кто мог подумать, что им в голову взбредёт выпиливать винчестеры? А потом они целыми днями, с утра и до позднего вечера будут носиться по городку и расстреливать всё, что «плохо лежит»? А сейчас, спустя всего-то неделю – где их ружбайки? Валяются на антресолях или пылятся на балконе, а то и вообще в дровяном сарае.

Как так случилось? Почему кончился «завод»?

Может, расстреляли все пульки? Да нет же, проволоки в подвале припасено сколько хочешь. Полчаса с плоскогубцами посидеть – и пулек будет полный карман… А может, это из-за последней перестрелки через бойницы в фундаменте нового дома? Да уж, идейка была дурацкая – сидеть «стенка на стенку» на расстоянии двух десятков метров и пулять друг в друга, пытаясь попасть в вентиляционную дырку в кирпичной кладке напротив, где маячит лицо твоего друга – противника! Удивительно, как никто без глаз не остался! Но ведь не остался же. Всего-то «боевых ранений» – один фингал под глазом да одна разбитая пулькой губа…

Нет, всё-таки не в этом дело. Просто, наверное, выдохся ружейно-пулечный сезон, и надо придумывать что-то новое. Только что?

* * *

– Витька! Вадька! Стойте! У меня идея!

Серёжка резко затормозил у куста бузины и теперь внимательно разглядывал гроздья ещё зелёных, но уже вполне крупных ягод.

– Самый хитрый, да? – крикнул Витька, остановившись на безопасном расстоянии. Серёжка был «вoдой», и Витька решил, что тот задумал какую-то обманку, чтобы поскорее их засалить.

– Да не дрейфь ты, если хочешь, пусть пока что будет «вне игры».

– Ну, ладно! Какая идея-то?

– Я знаю, чем заняться! – объявил Серёжка и показал на кусты бузины.

– Чё, зелёные ягоды есть, что ли?

– Ну ты сказанёшь тоже! Я что, по-твоему – больной? Раз бузина появилась – значит, и «трубочник» уже вырос. Можно вырезать трубки, набить карманы бузиной и открыть плевательный сезон!

– Точно, Серый, прошлым летом, помню, здoрово повоевали! Давайте на берег, там в ивняке в том году целые заросли «трубочника» были.

… Через час они вернутся на это же место, каждый вооружённый тремя-четырьмя тщательно выбранными и аккуратно вырезанными из стволов «трубочника» трубками. В результате проверки боем у каждого останется одна-две. Остальные будут беспощадно забракованы: дырка окажется маловата (ягоды бузины будут застревать при стрельбе «очередями») или наоборот, слишком велика (и тогда будет страдать дальность боя). Два кармана зелёной бузины – и начало очередному сезону положено. Завтра полгородка отправится на берег реки, а послезавтра все только и будут соревноваться, у кого трубка бьёт дальше, а у кого – кучнее… Эх, девчонкам не позавидуешь!

* * *

«Жаль бросать игру в самый разгар сражения, но очень кушать хочется! – убеждал себя Серёжка, распахивая дверь квартиры и с порога направляясь в кухню. – Интересно, чем сегодня можно поживиться? Может, в холодильнике случайно отыщется баночка сгущёнки?»

Да, это было бы здорово – пробить в крышке дырочку и высасывать через неё густую сладкую массу. Можно, конечно, и две дырочки – одна напротив другой – пробить. Но тогда удовольствие слишком уж быстро закончится…

Однако холодильник не порадовал – сгущёнки в нём не оказалось.

Ну что ж – раз нет сгущёнки, то надо перво-наперво проверить накрытый полотенцем тазик, который служил хлебницей. Его содержимое определяло оставшийся выбор. Если есть мягкий белый батон – значит, вариантов два: либо бутерброд с маслом-вареньем, либо с маслом-сахаром. Если на улицу, то лучше с маслом-сахаром, а то варенье стечёт по бокам – только весь обляпаешься…

Но белого батона в тазике не нашлось, обнаружилась только буханка чёрного.

Ну, тогда уже без вариантов – отрезаем два ломтя хлеба, кладём их рядышком и аккуратно поливаем душистым, пахнущим семечками густым подсолнечным маслом. Аккуратно – потому что надо в первую очередь поливать края, чтобы хлеб хорошенько пропитался маслом там, где корочка, и только уж потом размазывать масло к центру, да при этом следить, чтобы оно не протекло насквозь. Теперь равномерно посыпать смачно намасленные куски крупной солью – и вкуснейшее лакомство готово!

Осталось лишь решить, где его съесть – дома или на улице?

Конечно, на улице здoрово – там всё как-то вкуснее кажется… Но как только высунешься с бутербродом на улицу – верняк налетят со всех сторон мальчишки: «Сорок восемь – половинку просим…» Можно, конечно, попытаться вперёд успеть крикнуть: «Сорок один – ем один…» Но тогда сразу начнутся дразнилки да обзывалки всякие, типа: «Жадина-говядина, солёный огурец. На полу валяется – никто его не ест…»

По всему выходит – надо есть дома! Но как же тогда войнушка? Вдруг всех «наших» уже расстреляют, пока он тут дома отсиживается и пузо набивает?

«Эх, ладно, один бутрик съем, пока по лестнице бегу, – решает он, – а второй уж на улице. Поделюсь, так и быть!»

* * *

Серёжка крадучись, вдоль стенки спускается по лестнице. В открытое окно лестничной площадки с улицы одна за другой накатывают волны тёплого воздуха… Снизу доносятся разноголосые крики, то и дело перемежающиеся громкими визгами. Лето в самом разгаре, и вместе с жаркими днями на смену обычной «войнушке» пришёл сезон водяных войн…

Он крепко сжимает в руке только что сделанную новую убойную брызгалку, предвкушая, какой эффект окажет её применение на противника. Ему пришлось долго выпрашивать у мамы эту «козырную» пластиковую бутылку из-под какой-то химической гадости, и сегодня она, наконец, сдалась (гадость пришлось перелить в стеклянную банку). «Козырной» же она была аж по трём причинам. Во-первых, в неё вмещался целый литр воды – серьёзный преимущество в сравнении с обычными «поллитровками» из-под шампуня. Во-вторых, её стенки по упругости были как раз то, что надо – не мягкие, но и не очень жёсткие. И в-третьих, он так ловко просверлил дырку в пробке, что края вышли абсолютно ровными, и струя поэтому била мощно, не разбрызгиваясь. (Ну, положим, с пробкой пришлось повозиться. Она оказалась сделанной из очень жёсткой пластмассы, и даже раскалённый на газовой конфорке гвоздь её не взял – пришлось сверлить ручной дрелью. Но результат оправдывал всю эту возню!).

И вот теперь он готов был вступить в боевые действия – дом на дом.

* * *

Он спустился по лестнице на первый этаж, держа брызгалку наготове. Вдруг входная дверь распахнулась перед самым его носом, и в подъезд влетела, чуть не сбив его с ног, Ленка Зубарева из квартиры напротив. А следом за ней – плотная струя воды… дотянулась, хлёстко ударила по спине… Дверь захлопнулась – но Серёжка тут же распахнул её ногой и в упор влепил из своей брызгалки обидчику, даже не разглядев толком, кто это был…

Получив такой заряд в лоб, Юрка Сазонов, его одногодка из трёхэтажки напротив, от неожиданности выронил свою брызгалку и закрыл лицо обеими руками.

– Всё, Юрка, отвоевался! Ты – труп, выходи из игры! – гордо объявил Серёжка.

– Не спорю, куда уж тут… Но и Ленка тоже – труп! – и, чуть отдышавшись, он уважительно добавил: – Ничего себе струя! Как пожарный брандспойт, прямо чуть с ног не сбила. Где ты такую брызгалку нарыл?

– Места надо знать! Ну, вы тут отдыхайте с Ленкой дружно на скамеечке, а мне на войнушку пора!

Он проверил уровень воды в брызгалке – на три-четыре поединка ещё хватит – и начал искать глазами следующую «жертву».

Выбор пал на Лару Ушакову, Юркину соседку по дому. Она, похоже, израсходовала весь боезапас и бежала к своему подъезду на «заправку»… Он догнал её на ступеньках подъезда и смачно приложил струёй поперёк спины. Лара завизжала во весь голос… но тут же развернулась и встретила его остатками воды из своей брызгалки…

Это – непередаваемое ощущение, когда твоё разгорячённое солнцем и погоней тело налетает на холодную (из-под крана, из скважины, из самых недр земли!) струю воды, которая в миг окатывает тебя с ног до головы… Это – как налететь со всего разгона на кирпичную стену – оглушает, лишает дара речи… Ты хочешь что-то сказать, крикнуть – но не можешь ни вдохнуть, ни выдохнуть. И только потом, спустя несколько мгновений, когда холод равномерно разольётся по всему телу, остужая летний жар, ты понимаешь – а ведь это так здoрово! Почти как купаться в речке!

И опять на «заправку», побыстрее дождаться конца этого сражения, чтобы «ожить» – и с новыми силами в новую водяную битву!

Солнце, жара, слепящие струи воды, мириады брызг и маленькие радуги то тут, то там… Обжигающий холод, капли, сбегающие ледяной струйкой за шиворот, прилипшая к телу рубашка… И снова жара… Лето… Июль…

* * *

Ранее утро… Вот уже полчаса они с братом трясутся (нарочно подпрыгивая и раскачиваясь на каждой мало-мальской кочке и ямке) в самом настоящем военном ГАЗике. Папа сидит впереди, на командирском месте. Серёжка в полном восторге – сегодня им предстоит «десант» за шампиньонами! Отцу по работе поручили съездить на запасной аэродром, и он решил взять их с собой, чтобы на полпути высадить на огромном лугу, где после вчерашнего дождика наверняка выросли шампиньоны. Они будут совсем одни, сами по себе целых полдня, пока он не заберёт их на обратном пути…

ГАЗик сворачивает с шоссе на просёлочную дорогу, минует деревню и, вырвавшись на открытый простор, прибавляет скорости. За окном мелькают последние деревенские дома, какие-то сараи… Всё! Теперь по обе стороны до самого горизонта – только поля, поросшие невысокой сочной травкой вперемешку с клевером, да далеко впереди, на пригорке у дороги, виднеется редкий лесок – берёзки да осины.

– Здесь тормозни, – говорит отец водителю. Машина останавливается на обочине.

– Войскам десантироваться из автомобиля! – командует отец. – Проверить обмундирование, снаряжение и сухой паёк!

Обмундирование – это, в первую очередь, солдатские пилотки – чтоб голову не напекло. Снаряжение – по пустому ведру и перочинному ножу у каждого, да маленький транзисторный приёмник, чтобы веселее было. Ну а сухой паёк – это «авоська» с термосом чая, варёными яйцами и бутербродами с маслом и сахарным песком. Всё вроде на месте, «десант» готов к выполнению задания!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.