Дворец Малинового Солнца

Оружие звякнуло о поднос, и оруженосец бесшумно убежал, а воинственный незнакомец исчез в стене... ...Совершенно сбитый с толку, я поспешил к тому месту, где он стоял и, тщательно изучив стену, сообразил, что исчез он через дверь, столь искусно замаскированную, что обнаружить её было практически невозможно. Любопытство заставило меня последовать за ним. Войдя, я оказался в мрачном, узком коридоре, в самом конце которого я увидел огонь факела. Потом хлопнула дверь, и я остался в полной темноте. Я остановился в нерешительности и прислушался, мне показалось, я слышу чьи-то жалобные стоны, тихие, невнятные, чьи-то вздохи и причитания. Мой лоб покрылся испариной. Я явственно услышал женские крики, исполненные такой боли, что не могло остаться ни тени сомнения в том, что женщину эту терзают самым жестоким образом. Какой ужас! Где я? Куда меня занесло? Ноги против воли вели меня всё дальше по коридору, и теперь я мог различить звуки совершенно иного характера: звон бокалов, возбуждённые возгласы, пение, смех. Недоумение моё, впрочем, продолжалось не слишком долго. Вскоре я понял, что коридор имеет две двери, одна из которых находилась прямо напротив другой. Из-за одной двери доносились стенания несчастных, а из-за другой - звуки шумного пира. Я, конечно же, выбрал последнее и замер на пороге, ослеплённый нахлынувшим на меня светом исступлённо пылающих канделябров. О немыслимые, возмутительные нравы! Я знал, что император Тиберий развлечения ради посещал темницы, где наслаждался видом пыток, знал, что аутодафе некогда считалось недурным зрелищем, знал, наконец, что красавицам доставляет удовольствие созерцать мучения своих поклонников, но чтобы так безмятежно пировать в таком ужасном соседстве, нет, это было что-то неслыханное! Преисполнившись негодования, я хотел было немедленно покинуть это гнусное пиршество, не желая не то что играть для этих людей, но даже находиться с ними в одном обществе. Меня остановила Цинцинатта. - Вот вы где!- воскликнула она весело. - Извините, сударыня, я тороплюсь,- сказал я сухо. - Торопитесь? Но куда же? Останьтесь! - Увы, это никак невозможно. - Вот вам флейта. Поиграйте! Вы просили меня о флейте, и вот же, я вам её нашла! Ну как тут было устоять! - Хорошо,- сказал я.- Но только не здесь. - Не здесь? Вас смущает этот шум? - И не только этот, сударыня. - Что же ещё? А впрочем, какая разница. Не хотите играть здесь? Прекрасно! Тогда уведите меня отсюда. - Но куда же? - А куда вы только что так решительно направлялись? - Право, не знаю,- растерялся я.- Пойдёмте... пойдёмте хоть куда-нибудь,воскликнул я, к великому своему смятению заметив, что уже несколько мужчин и женщин, отделившись от толпы пирующих, направляются к нам с явным намерением последовать за нами, или во всяком случае, не позволить нам уйти и остаться наедине. "Пойдёмте же!"- взмолился я, чуть не плача. Незваные спутники тем временем уже обступили нас, с любопытством прислушиваясь; судя по их лицам, они вообразили, что речь идёт о какой-то новой игре, явно не замечая моего неудовольствия или же не желая замечать его и не придавая ему значения. Казалось, что Цинцинатту всё это мало беспокоило, однако, внезапно вид её преобразился, она вскинула голову, издала боевой клич и, сжав в руке флейту наподобие шпаги, принялась наносить ей фехтовальные удары направо и налево, да так ловко, что противники наши вскоре все до единого попадали замертво, и тогда Цинцинатта схватила меня за руку и, увлекая меня за собой, побежала к дверям. Я услышал за спиной взрыв хохота, но не стал оборачиваться. Мы выбежали из зала и, благополучно миновав несколько комнат, очутились в уютном и светлом будуаре, стены которого были завешаны пышными гобеленами, изображавшими сцены охоты на дракона. Я закрыл дверь на ключ, Цинцинатта закрыла другую, и таким образом, мы оказались в относительной безопасности. "Если, конечно, этим безобразникам не придёт в голову выломать дверь тараном",- подумал я. Я оглядел наше убежище, и вид его произвёл на меня вполне приятное впечатление. Цинцинатта повалилась на диван и принялась хохотать, после чего, несколько успокоившись и отдышавшись, она подняла с ковра оброненную флейту и протянула её мне. Я принял её и, поднеся к губам, сыграл несколько простеньких мелодий, чтобы настроиться на нужный лад, впрочем, сделать мне этого не удалось; беспорядочные мысли одолевали меня, мрачные тучи в душе моей никак не желали рассеяться и, не силах продолжать, я оборвал игру и отнял флейту от губ. - Что с тобой?- ласково спросила она, видя моё замешательство.- Что с тобой, милый? Погружённый в свои мысли, я почти не обратил внимания на перемену в её голосе. Я беспомощно пожал плечами. - Не знаю даже, как объяснить тебе,- сказал я.- Иногда бывает трудно играть, когда сама жизнь противится этому. - Жизнь?- удивилась она, потом весело и беззаботно рассмеялась.- Но здесь, разве вся жизнь - не игра? - Здесь? Что это значит? Что это за дворец? Кто его хозяин? Она поднялась с дивана и, подойдя, обняла меня. - Ты задаёшь так много вопросов, милый... Я хотел было возражать, но она привлекла меня к себе и соединила свои губы с моими, и когда я снова увидел её, мой взгляд был затуманен слезами. Я не заметил, как мы опустились на ковёр, я был на небесах. - Я боюсь вернуться на землю,- признался я шёпотом. Она улыбнулась и, прижавшись ко мне щекой, тихо сказала: "Нам это не грозит больше". - Разве это не счастье?- прошептала она. Я не вполне понимал, о чём она говорит, но я слышал её голос, и тепло разливалось по моему телу сладкими волнами, безмятежная радость охватила меня, и я не думал ни о чём больше, и не желал ничего иного. Она встрепенулась. - Теперь ты сыграешь для меня? Я взял флейту в руки, но едва я начал играть, как раздался шум, тело дракона на гобелене разверзлось, и в комнату ворвались люди, наряженные, словно бы это была свита короля шутов, в самые невообразимые одеяния. Многие были в масках. Я не успел опомниться, как они, налетев словно туча гигантских попугаев, схватили нас и, подняв на руки, понесли..."
      "...поскольку я до некоторой степени уяснил для себя своё положение в этом доме, то нужно держаться хотя бы этого! А то как бы вновь не угодить в подземелье или того хуже, если только может быть что-то хуже, ведь те, кто однажды заточили меня в темницу, могут сделать это снова в случае, если я совершу оплошность, заслуживающую такого наказания. Так не значит ли это, что я должен исполнять свои обязанности со всей тщательностью и усердием, тем более что покинуть этот дом всё равно нет никакой возможности, а иначе разве позволили бы мне вести себя столь вольно, разгуливая, где мне заблагорассудится, по всему дворцу безо всякого надо мной надзора? С другой стороны, стоит ли вообще пытаться покинуть это место? Что может беспокоить меня здесь столь сильно, чтобы склонить к подобного рода действиям? Причудливость нравов, необычность обстановки, нарядов, непохожесть этого места на другие места, где я бывал прежде? Но быть может, именно в этом и состоит величайшая моя удача, шанс достичь чего-то такого, о чём прежде я не мог даже мечтать, не зная, что такое возможно. А если так, то не будет ли с моей стороны вопиющей глупостью пытаться бежать от предоставившейся мне возможности вместо того чтобы попытаться воспользоваться ею? Итак, с одной стороны, мне следует с усердием исполнять свои обязанности, как бы туманны они ни были, чтобы никоим образом не навлечь на себя неудовольствие владельца, или владельцев, дворца, а с другой стороны, не ограничиваясь этим, всячески стараться, с должной, разумеется, осторожностью приобрести нечто большее..."
      "...Между тем, наряд мой за несколько дней пребывания во дворце успел утратить первоначальную свежесть, и испытывая острую потребность сменить его и всё ещё не зная, к кому следует обратиться в подобном случае, я решил на свой страх и риск заняться своим внешним видом сам... ...Итак, я переоделся и сразу же почувствовал себя лучше. Радуясь своей смелости, я в приподнятом настроении прогуливался по дворцу, когда минуя какой-то из залов, увидел в нём человека, сидевшего на полу и увлечённо возившегося с чем-то, чего я не мог разглядеть издали, когда же я подошёл ближе, то к своему изумлению обнаружил, что занят он ничем иным как игрой в солдатики. Удивление моё было столь велико, что даже не успев придумать какое-либо объяснение странному занятию этого человека, я опустился рядом с ним на ковёр, он же, нисколько не смутившись моим появлением, фамильярно похлопал меня по колену и благодушно сообщил: "Я дарю вам карету. Выбирайте любую". Я не знал, как мне следует поступить и уже хотел засмеяться, давая понять, что воспринимаю это как шутку, но переменил решение и, напустив на себя побольше важности, принялся перебирать предлагаемые мне кареты, высказывая свои суждения об их достоинствах и недостатках - то похвалю лошадей, то посомневаюсь, не сломается ли карета в дальней дороге, поинтересуюсь, где она сделана, надёжно ли, и сколько за неё было уплачено. Даритель мой отвечал с величайшей охотой, иногда запальчиво спорил, убеждая меня отказаться от моих слов, если я вдруг позволял себе поругать какую-нибудь из карет, объяснял мне то, о чём прежде я никогда не слыхал, проявляя при этом познания столь глубокие, что вскоре я был вынужден признать полное своё поражение и просить его посоветовать мне то, что он сам считает достойным выбором. Весьма польщённый моим признанием, он выбрал мне лучший из своих экипажей и с видом, исполненным достоинства, преподнёс его мне, столь искренне радуясь возможности сделать мне этот маленький подарок, что против своей воли я совершенно поддался его обаянию и поймал себя на мысли, что отношусь ко всему этому с неподобающей серьёзностью. Между тем, этот странный господин, вообразив, что подарок, сделанный мне, чересчур незначителен, стал предлагать мне новые безделушки, когда же я со всей твёрдостью отказался от дальнейших подарков, поблагодарив Его Величество Кукольного Короля за оказанную мне милость и заверив, что высочайше ценю его расположение, он, видимо не желая отпускать меня, приказал немедленно произвести смотр своего доблестного войска, после чего, дабы не утомлять меня чрезмерно созерцанием марсовых потех, приказал своим солдатам, только что показавшим себя такими молодцами, что отчасти оправдывало гордость их полководца, отправляться в казармы, и взяв меня под руку, проводил в поразительной роскоши дворец, где в мою честь был объявлен бал, на который собрался весь цвет кукольного общества - даже те, кому нездоровилось, не осмелились отказаться от приглашения, опасаясь, и видимо, не без основания, праведного гнева своего монарха. Музыканты были выше всяких похвал, танцы продолжались до полного изнеможения всех участвовавших, вино лилось реками, угощения сыпались как из рога изобилия, женщины были прелестны, кавалеры галантны. Я никогда так не веселился. Кончилось празднество тем, что мы едва не без чувств растянулись на ковре, обессилев от слов, музыки, шума и смеха. Молчание длилось довольно долго, а потом я услышал голос Кукольника, и сказанные им слова поразили меня ещё больше, чем всё, что было до этого. - Вы, должно быть, полагаете меня чудаком,- сказал он,- и по благородству и доброте души своей почли за лучшее не прекословить мне, потакая мне в моих безумствах. И вполне возможно, что вы правы, и я таков, каким представляюсь вам, ведь я играю в куклы, полагая их живыми людьми. Но посмотрите, разве не этой же игрой увлечены все правители мира? И не следует ли их признать такими же безумцами, как и я? А что вы думаете о дворце, где мы с вами теперь пребываем, о его правителе, если таковой существует, а он должен существовать непременно? Разве не безумен он, полагая своих подданных живыми людьми?.."
      "...Иногда мне казалось, что я угадал какое-нибудь правило, и не будучи ещё уверен в том, что не ошибаюсь, с некоторой опаской приглядывался к людям вокруг в надежде подметить что-то, что подтвердило бы мою правоту, и если мне это удавалось, начинал придирчиво следить за ними, отмечая про себя их оплошности и негодуя порой по поводу явных и грубых преступлений против этикета, уже полагая себя вправе одобрять или осуждать, но увы, торжество моё каждый раз оказывалось недолгим, а положение моё, завоёванное таким напряжением мысли - эфемерным - внезапно какой-нибудь поворот событий, если можно назвать событиями следствия и совокупность непонятных и непредсказуемых поступков этих людей, диктуемых минутной прихотью взбалмошной фантазии, подогретой вином и распутством, совершенно уничтожал прежние правила, которые и правилами-то никогда не были, а только слабыми намёками на правила, но и эти жалкие намёки обращались в дым, и на их место заступали новые, столь же непрочные и недолговечные. Могло ли вообще что-нибудь подтвердить моё положение во дворце, если я всё же обладал таковым? Стоило мне только почувствовать себя посвящённым, принятым в это странное общество, каким бы дурным и распущенным оно порой ни представлялось мне, как какая-нибудь нелепость, которую невозможно было даже предвидеть, не то чтобы предотвратить, вновь, и в который уже раз, принуждала меня всё начинать сначала, так что, основательно поразмыслив, я вынужден был признать, что какого бы высокого положения я ни поставил себе целью добиться, неизбежная его непрочность и неопределённость настолько его обесценит, что едва ли оно вообще оправдает усилия, затраченные для его достижения. Между тем я заметил, что стоит мне где-нибудь появиться, как на меня немедленно обращают внимание, спрашивая с притворным сочувствием о результатах, если таковые имеются, моих исканий и наблюдений, и если же я признавался в очередной своей неудаче, советовали мне не оставлять попыток разобраться во всём, но преисполнившись мужества и терпения, следовать избранному мною пути, когда же я отходил, за моей спиной потешались, пересказывая друг другу мои слова и суждения, и так продолжалось до тех пор, пока я не понял, что они почитают меня за шута и, оскорбившись, не прекратил делиться с кем бы то ни было своими мыслями, хоть сделать это было и нелегко, так дружно и настойчиво атаковали меня эти люди, предвкушая веселье по поводу моей забавной особы. К немалому своему удивлению, я неожиданно обнаружил, что сделался центром внимания едва ли не всего общества, не зная, впрочем, как следует отнестись к этому. С одной стороны, утвердив за мной роль чудака, общество тем самым как бы принимало меня и, более того, выделяло как нечто особенное; с другой стороны, подобная роль едва ли могла удовлетворить меня, так что я думал даже, не лучше ли уж вовсе не привлекать к себе никакого внимания, чем подвергаться таким насмешкам и унижению. Однако я недолго оставался центром общества, вскоре оно нашло для себя иную забаву, вновь подтвердив этим переменчивость своих настроений, обо мне же забыло, предоставив меня самому себе, и нужно сказать, к немалому моему удовольствию, так как наскучило мне несказанно. Немало этому способствовала и моя привязанность к Цинцинатте - лишь с ней я испытывал то блаженное чувство покоя, которого тщетно бы искал, добиваясь положения во дворце; с ней мне не было в нём нужды, и правила его не интересовали меня больше, и я не искал больше правды..."
      "...и лишь одно омрачало мою жизнь, порывом ледяного ветра врываясь на луга веселья, и окна распахивались, обнажая ужас ночи, и тогда меня охватывал трепет, и я закрывал глаза, но не мог избавиться от наваждения ужасная комната, таинственная страшная комната владела моими мыслями, и в душе моей царил мрак. В любой день и в любую ночь Минотавр мог потребовать новую жертву, и этой жертвой мог оказаться я. Тот странный человек, потревоживший однажды мой сон, отнял у меня покой. Кого разыскивал он, потрясая шпагой? Кого искал он среди ночи? Неизвестную мне женщину, ту, на чьём месте, возможно, могу оказаться и я. И что если однажды он так же склонится над моим спящим лицом и крикнет: "Это он! Тащите его!" И все мольбы мои будут напрасны, слёзы не смягчат сердца демонов. Какие пытки, какие страдания ждут меня тогда? Что перед ними подземелье! Ведь когда я томился в нём, у меня всё же была надежда, теперь же поистине дантов ад примет меня в свои огненные круги, и меня будет мучить жажда, и не будет воды, и я буду звать смерть, а её не будет. С некоторых пор я не видел больше моего ночного гостя, а прежде каждое его появление наводняло моё сердце страхом, мои губы мертвели, и смех превращался в рыдания; но даже не видя его перед собой, я всё же не был свободен от него - его тень преследовала меня, и куда бы я ни бежал, как бы ни старался скрыться, затерявшись среди шумных праздничных толп, карнавальных масок, среди песен и взрывов хлопушек, огней фейерверков, он, мой чёрный ночной демон, следовал за мной неотвязно, и я задыхался, и вот мне уже начинало казаться, что это веселье нарочно затеяно для того только, чтобы забыть о таинственной, грозной силе, от которой нет защиты, и эти люди смеются так громко и так неистово от того только, что хотят смехом своим заглушить стоны несчастных, и забыть об этом, забыть! Так Боккачо пировал в прохладе садов под говор фонтанов, а чума пожирала город, так веселился Валтасар, а ужасная рука уже выводила три слова на непонятном языке, и смысл их был грозен, приговор был уже вынесен. И я отдавался пиршественному безумию и безумствовал сам, и хлопал в ладоши и декламировал стихи, и любезничал с дамами, и прятал под маской лицо своё, бледное, искажённое страхом лицо, а по ночам мне снились призраки в чёрных одеждах, как те, кто бросили меня в подземелье, мне снилась ужасная комната, таинственная страшная комната, окружённая бушующим морем праздника, огнями и музыкой. Я не расставался с флейтой, я сжимал её в руке как единственную свою надежду, и не потому только что музыка уносила меня прочь от моих мыслей, но - - однажды она вывела меня из мрака подземелья - - на что же ещё мог уповать я, если не на неё? Она спасала меня от отчаяния, она стала моим ангелом-хранителем, и чем бы ни была эта комната, прихотью императора, проклятьем этой земли или воплощением Ада, не для того же, право, я был вызволен из подземелья, чтобы теперь быть отданным на сожрание новой темнице! Бред? Больное воображение? Иногда я и сам начинал так думать, поддавшись безмятежности маскарада, разгорячённый вином и танцами, любовными ласками, зачарованный красотой музыки, я забывал о своих страхах, или они становились мне безразличны, и тогда я был искренен и в любви, и в веселье, и чёрные демоны отступали. Но они всегда возвращались. Ведь комната существовала. Могла ли она исчезнуть от взрыва хлопушки, от звона бубенцов? Когда я просыпался, а вокруг была пустота, и не было света, я знал, что она рядом, что она близко, что она ждёт меня..."
      "...Не могу сказать, чтобы нравы, царящие в этом доме, отличались сколько-нибудь заметной религиозностью... ...Впрочем, церковь здесь всё же есть, но что это церковь! В Деяниях рассказывается история о том, как во время проповеди некий молодой человек из слушавших её, тщетно боролся со сном, который был явно сильнее его и наконец победил. Победа эта, впрочем, омрачилась пренеприятным событием - юноша упал из окна и разбился насмерть. Хорошо ещё, что проповедь читал сам апостол Павел, а что было бы, окажись на его месте другой? Разве это не назидание нам, ныне живущим? Господи, убереги нас от скуки! Застывшие витражи навевают сон, монотонные речитативы наливают голову тяжестью, и даже конфеты жевать становится скучно. Но в этой церкви никто не скучает, никто не падает здесь из окон, и не потому что окна здесь высоко, и добраться до них можно было бы, лишь вскарабкавшись по гладкой стене, а потому что окна эти, в сущности, и не окна вовсе, а премилые разноцветные картинки, и нет среди них ни одной неподвижной, их узоры непрерывно меняются, лаская взор игрой красок и форм, и игра эта не может наскучить, как не может наскучить пламя свечи, сколь бы сомнительным ни назвали это сравнение. Они так нарядны! Это называется оптической системой, если бы только нашёлся охотник назвать так эту невинную затею, которая есть в сущности ничто иное как обычный калейдоскоп - цветные стёклышки, что весело прыгают и перекатываются среди зеркал как морские камешки, которыми забавляются волны, от чего на стенах церкви возникают сказочные узоры и сменяются другими, так что ни один не сохраняется долго, и потому зрелище это не утомляет, и никто не падает здесь из окон, побеждённый сном. А вовсе не потому что окна здесь высоко. Хоть и проповедник здесь вовсе не зануда и не брюзга. Нарядившись арлекином, приклеив красную бороду и синие бакенбарды, отплясывает он на амвоне, выделывая восхитительные пируэты и антраша, поёт он псалмы, приятным тенором выводя рулады, и какая-нибудь дама прикладывает к глазу платок, а чьи-то пальцы пожимают её пальцы, и..."
      Скарамуш прервал чтение и робко поднял глаза от страницы. - Продолжай,- кивнул головой король.- Всё это несколько сумбурно, но довольно занятно. Ободрённый монаршим благоволением, Скарамуш продолжал:
      "...Мы любили проводить время в цветнике, в его беседках, в прогулках по его дорожкам - - Несмотря на то, что размеры внутреннего двора не были велики, спланирован он был столь искусно, что вовсе не казался маленьким так разнообразен был его ландшафт, где всё было миниатюрным - - холмы, луг и даже маленькая речушка... ...По всей окружности двор был опоясан галереей, в которой так хорошо было наслаждаться прохладой тени, когда жаркое полуденное солнце излучало зной..."
      "...Дождь начался без предупреждения - туча, на которую никто до этого не обращал внимания, вдруг заслонила собой солнце, по тарелкам застучали капли, и все засуетились, бросившись прятаться к галерее. Только Цинцинатта не тронулась с места и вскоре осталась одна у скатерти, заставленной кувшинами, блюдами и бокалами, а бока апельсинов и ягоды винограда уже покрылись брызгами. Она запрокинула лицо к небу, подняв руку с бокалом, и от капель дождя, попадавших в него, вино плясало, выплёскиваясь, а потом Цинцинатта поднесла бокал к губам и стала пить. Не удержавшись, я вышел к ней, но дождь уже кончился, тучу отнесло ветром, солнце брызнуло, засверкало в траве, на лепестках цветов, и стало светло..."
      "...- Ты не знаком с моим племянником?- спросила меня Цинцинатта. - Как?- сказал я, думая, что ослышался.- Ты шутишь? Она представила нас друг другу. Оказалось, что Эмануэль, а именно так звали этого молодого человека, и в самом деле был племянником Цинцинатты. Нужно сказать, что мы были с ним одного возраста, и всё же Цинцинатта, которая была явно моложе нас, приходилась ему тётушкой, поскольку была супругой его дяди. - Или уже нет,- сказал он.- Ведь раз не стало дядюшки, то значит, нет больше и родственных уз. И всё же я продолжаю называть её тетушкой. - Вас это забавляет? - О да,- рассмеявшись, сказал он. ...Цинцинатта удалилась, оставив нас наедине. Мы беседовали, прогуливаясь по галерее... - Вы музыкант?- спросил он несколько растерянно.- Право, это любопытно. А впрочем... - Меня пригласили сюда,- поспешил я объяснить.- Или... не пригласили... Доставили, так, вероятно, точнее. Он удивился ещё больше. - Простите, как вы сказали? Доставили? Я рассказал. Он часто прерывал меня вопросами, впрочем, не забывая извиниться. Выслушав мой рассказ, он надолго задумался. - Подождите, подождите...- вскричал он внезапно,- уж не тот ли вы человек... Ну конечно! Я должен был догадаться сразу же. Я смотрел на него, ничего не понимая. - Друг мой,- он взял меня за руку,- друг мой, я могу рассказать вам много, очень много интересного, и всё же останусь перед вами в долгу. Ответьте мне только на один вопрос, умоляю вас! Я изъявил готовность в меру своих возможностей ответить на любые его вопросы. - Скажите, ведь вас...- он сделал паузу,- ведь вас... убили тогда, в подземелье? Вопрос этот так ошеломил меня, что некоторое время я только молчал и смотрел на него широко открытыми глазами, не решаясь поверить своим ушам. Я хотел было переспросить, думая, что, быть может, ослышался, но вместо этого ответил: "Нет, сударь". - Вы уверены в этом?- спросил он строго. - Вполне,- сказал я.- Уверяю вас, я... живой. - Вы утверждаете это с такой уверенностью, а между тем это... в этом вопросе... м-да. Однако, это странно,- и он снова впал в задумчивость, а я подумал: "Да не сумасшедший ли он?" - Я вижу, вы в недоумении,- сказал он.- Я должен о многом рассказать вам. Пойдёмте. Пойдёмте в кабинет, там вы услышите мой рассказ, не здесь. Как только мы оказались в кабинете, он немедленно усадил меня в кресло и после непродолжительного вступления поведал мне свою историю. История эта была столь удивительна, что, право же, я не знаю, кто кого поразил больше - я, сказав, что я жив, или он, заявив, что он мёртв..."
      - Что это за история?- спросил король. - Я изложу её вашему величеству вкратце,- сказал Скарамуш, закрывая книгу.- Молодой человек по имени Эмануэль приезжает в столицу, где у него есть влиятельный родственник, благодаря участию которого, этот молодой человек вскоре оказывается приглашённым на пир императора, где и проводит роковую для себя ночь, на исходе которой он умирает... - Так это правда?- сказал король.- Он мёртв? Скарамуш потупился. - И что же... - Очнувшись после своей смерти, Эмануэль обнаруживает себя в этом странном дворце, не зная, как он оказался здесь, теряясь в догадках. И только теперь, как ему кажется, всё начинает проясняться. Дело в том, что незадолго до появления музыканта... нашего героя во дворце здесь разыгрывается нечто вроде... лотереи... - Понимаю,- кивнул король. - Да, ваше величество. Эмануэль полагает, что его собственным появлением во дворце он обязан чему-то подобному, подобной же лотерее... Получив знак продолжать, Скарамуш снова раскрыл книгу.
      "...Увы,- сказал он,- мне не довелось говорить с кем-нибудь, кто рассказал бы мне о том, как это было. Вам повезло больше. Однако должна существовать другая игра, быть может, на более высокой ступени или ступенях... Или же здесь? Как вы полагаете? Ах, простите,- рассмеялся он, увидев мой взгляд,- я тороплюсь, болтаю... Но когда вы узнаете обо всём, вы поймёте моё возбуждение и мою радость, я уверен, вы поймёте меня. Ведь новые люди появляются здесь постоянно, но я ни разу не замечал, чтобы их появлению предшествовало что-то подобное. И вот, наконец, вы... Как я был прав! Теперь я всё понимаю, ну конечно, ведь ступеней этих может быть очень, очень много, и... какая же это удача, что я встретил вас! - Мне это весьма приятно,- сказал я.- Однако... - Простите, что перебиваю вас,- сказал он.- Как вы полагаете, всё, что происходит здесь, что это? - Вы имеете в виду... простите... - Да, здесь. Игра? - Мне кажется... Вы рассказали мне свою историю, и я... право, не знаю...- сказал я. - Я расскажу вам один случай, очевидцем которого мне довелось стать. Однажды какой-то человек,- ни имени, ни прежнего положения его я не знаю,попытался войти в салон, где в это время собралось общество, обычное из тех, что собираются единственно для того чтобы затеять какую-нибудь игру, быть может, любовную... Человек этот, нужно сказать, был пьян, но не так чтобы очень уж выделялся среди других, так что случай этот любопытен вовсе не своей оригинальностью, а скорее напротив, своей обыденностью. Итак, он пытался войти, но безуспешно, кажется, его даже вытолкнули за дверь. Что же произошло дальше? Бедолага, до крайности огорчившись, отошёл от двери, упал на диван и осушил графин некой бесцветной жидкости, бывшей, судя по всему, отнюдь не водой. После чего умер. Всё это произошло на моих глазах, и заняло не более получаса, но речь не об этом... Скажите, что это по-вашему? Игра? Да, но игра, которую разыгрывают сами гости. Но и они не могли знать, что всё так обернётся. Я допускаю даже, что кто-то из них был весьма огорчён и испытывал нечто вроде... нет, не раскаяния, конечно, но хотя бы жалости к этому бедняге, который умер столь забавным образом. Есть над чем подумать, не правда ли? - И всё же,- возразил я.- Можем ли мы на основании частного случая отрицать всякую упорядоченность в мироздании и полагать всё происходящее в мире не более чем игрой случая? Он улыбнулся. - Небеса и земля подобны,- сказал он.- Вы читали Сведенборга? Внезапно он вскочил на ноги и в видимом волнении стал расхаживать по кабинету. - Мировое зеркало! Вот великая разгадка. Ах, как жаль, что я не понимал этого раньше. Сколько времени было упущено в тщетных поисках... ведь я изучал схоластику, вам это неизвестно, конечно... Как жаль! Но разве мог я там, на земле, понимать это!.. - Позвольте,- робко сказал я.- Что же является отражением? Эмануэль остановился и посмотрел на меня. - Как вы сказали?- переспросил он. - Что же является отражением?- повторил я.- Небо ли - суть отражение земли, или напротив, земля - суть отражение неба? Эмануэль на секунду задумался. - И то и другое,- заявил он.- Без всякого сомнения. Они и существуют лишь потому, что существует зеркало. И это не единственный из небесных миров, далеко не единственный. Многие из этих людей попали сюда в точности таким же образом, что и я... - Вы хотите сказать, из дворца его императорского величества? - Да,- сказал он.- Многие, хотя и не все. Но убеждён, что все они так или иначе были приближены ко двору, что, впрочем, совсем неудивительно, ведь если есть в мире центры притяжения, вокруг которых вращаются судьбы, что-то вроде ковчегов, плывущих по океану бытия, то императорский двор, без сомнения, один из них. Что же до вашей истории,- продолжал он,- то мы имеем прекрасную возможность видеть, что то, что здесь, в небесном дворце, имеет форму игры, там, на земле, имеет форму закона. А значит, игра - это уже не вполне игра, но проявление некоего высшего закона, сокрытого и, быть может, вовсе непостижимого для всякого, кто обитает на этой половине дворца. - На этой половине?- не понял я.- Вы сказали, на этой половине? Что это значит? - Вот тут-то и начинается самое любопытное,- сказал он.- Вы, должно быть, не подозреваете о том, что дворец - это вовсе не то, что вы до сих пор видели, или вернее сказать, больше, чем то, что вы видели и могли видеть. - Право,- сказал я.- У меня нет в этом ни малейшего сомнения. - Вы видели Королеву? - Вы имеете в виду ту женщину, которая... - Да!- воскликнул он.- Ту самую, которая внезапно и непонятно откуда появляется на пирах и так же внезапно и необъяснимо исчезает. - Так это ей принадлежит весь этот дворец? - Я полностью убеждён в этом,- сказал Эмануэль.- В этом дворце очень много тайн. Где, по-вашему, она живёт? В этом дворце, да, но где? Должна существовать другая половина дворца. Может быть, она расположена с внешней стороны, а скорее всего, над дворцом, составляя его верхние этажи. Как, по-вашему, почему во дворце нет окон? Вы можете, конечно, возразить мне, а почему они непременно должны быть. И всё же, хотя бы со стороны внутреннего двора.