Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Потоп (Книга I, Трилогия - 2)

ModernLib.Net / Исторические приключения / Сенкевич Генрик / Потоп (Книга I, Трилогия - 2) - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Сенкевич Генрик
Жанр: Исторические приключения

 

 


      Взявшись под руки, как брат с сестрою, направились они оба в столовый покой, где стол ломился под множеством всяких блюд; особенно много было отменных колбас, стояла там и обомшелая сулейка вина, дающего крепость. Хорошо было молодым вдвоем, легко и весело. Панна Александра уже успела отужинать, так что за стол уселся только пан Кмициц и принялся за еду с той же живостью, с какой перед тем разговаривал.
      Оленька поглядывала на него сбоку, радуясь, что он ест и пьет, но, когда он утолил первый голод, снова стала выспрашивать:
      - Так ты, пан Анджей, не из Орши едешь?
      - Да разве я знаю, откуда еду? Сегодня тут, а завтра там. Как волк к овце, подкрадывался я к врагу, - где можно было куснуть, там и кусал.
      - Как же ты отважился пойти против такой силы, перед которой отступил сам великий гетман?
      - Как отважился? А я на все готов, такая уж у меня натура!
      - Говорил мне про то покойный дедушка. Счастье, что голову ты не сложил.
      - Э, прихлопывали они меня там, как птицу в западне, но только прихлопнут, а я уж ускользнул и в другом месте укусил. Так я им насолил, что они цену назначили за мою голову... Отменный, однако, полоток!
      - Во имя отца и сына! - воскликнула Оленька, с непритворным ужасом и в то же время восторгом глядя на этого молодца, который мог говорить зараз и о цене за свою голову, и о полотке.
      - Верно, были у тебя, пан Анджей, большие силы?
      - Две сотни своих драгун было, молодцов как на подбор, да за месяц их всех перебили. Потом ходил я с охотниками, набирал их, где ни попадя, без разбору. Завзятые вояки, но - разбойники над разбойниками! Кто еще не погиб, рано или поздно пойдет воронью на закуску...
      При этих словах пан Анджей опять рассмеялся, опрокинул чару вина и прибавил:
      - Таких сорвиголов ты, моя панна, отродясь не видывала. Чтоб их черт побрал! Офицеры все - шляхтичи из наших краев, родовитые, достойные и чуть не все уже под судом. Сидят теперь у меня в Любиче, что же мне с ними делать?
      - Так ты, пан Анджей, прибыл к нам с целой хоругвью?
      - Да. Неприятель заперся в городах, зима ведь лютая! Мой народишко тоже обтрепался, как обитый веник, вот князь воевода и назначил меня на постой в Поневеж. Ей-ей, заслуженный это отдых!
      - Кушай, пан Анджей, пожалуйста.
      - Я бы для тебя, моя панна, и отравы скушал!.. Оставил я тогда часть моей голытьбы в Поневеже, часть в Упите, ну а самых достойных товарищей к себе в Любич в гости зазвал... Приедут они к тебе на поклон.
      - А где же тебя, пан Анджей, лауданцы нашли?
      - Они меня встретили, когда я шел уже на постой в Поневеж. Я бы и без них сюда приехал.
      - Пей же, пан Анджей!
      - Я бы для тебя, моя панна, и отравы выпил!..
      - А про смерть дедушки и духовную ты только от лауданцев узнал?
      - Про смерть - от них, помяни, господи, душу моего благодетеля! Не ты ли это, панна Александра, послала ко мне этих людей?
      - Ты, пан Анджей, такого не думай! У меня на мысли одна печаль да молитва была!
      - Они то же мне толковали... Ох, и гордые сермяжнички! Хотел я их за труды наградить, так они как напустятся на меня: это, может, говорят, оршанская шляхта в руки глядит, а мы, лауданцы, не таковские! Крепко меня изругали! Послушал я их, да и думаю себе: не хотите денег, дам-ка я вам по сотне плетей.
      Панна Александра за голову схватилась.
      - Иисусе Христе, и ты это сделал?
      Кмициц посмотрел на нее с удивлением.
      - Не пугайся, панна Александра. Не сделал, хоть как гляну на такую вот шляхетскую голытьбу, что за ровню хочет нас почитать, так с души у меня воротит. Думал только, ославят они меня безо всякой вины насильником да перед тобой еще оговорят.
      - Какое счастье! - со вздохом облегчения сказала Оленька. - А то бы я и на глаза тебя не пустила!
      - Это почему же?
      - Убогая это шляхта, но старинная и славная. Покойный дедушка всегда любил их и на войну с ними ходил. Весь век они вместе прослужили, а в мирное время он их дома у себя принимал. Старая у нас дружба с ними, и ты уважать ее должен. Есть ведь у тебя сердце, и не нарушишь ты святого согласия, в каком мы до сих пор жили!
      - Да ведь я ничего не знал, разрази меня господь, не знал! И признаюсь, не лежит у меня душа к этой нищей шляхте. У нас так: коль ты мужик, так мужик, а шляхта все родовитая, на одну кобылу вдвоем не садятся. Право же, такой голи равняться с Кмицицами или Биллевичами все едино, что вьюнам со щуками, хоть и вьюн и щука одинаково рыбы.
      - Дедушка говорил, что богатство ничего не стоит, кровь и честь - вот что важно, а они люди честные, иначе дедушка не назначил бы их моими опекунами.
      Пан Анджей от удивления глаза раскрыл.
      - Опекунами? Дедушка назначил их твоими опекунами? Всю лауданскую шляхту?
      - Да. И не хмурься, пан Анджей, воля покойного свята. Странно мне, что посланцы не сказали тебе об этом.
      - Да я бы их!.. Нет, не может быть! Ведь тут добрых два десятка застянков... И все эти сермяжники тут судят и рядят? Неужто и со мной будут судить и рядить, раздумывать, по душе ли я им или нет? Эй, не шути, панна Александра, а то у меня кровь кипит!
      - Я не шучу, пан Анджей, истинную правду говорю тебе. Не будут они судить и рядить; и коль ты, по примеру дедушки, станешь им за отца, не оттолкнешь их, не будешь чваниться, то не только их, но и мое сердце покоришь. Буду я с ними помнить это до гроба, до гроба, пан Анджей!..
      В голосе ее звучала нежная мольба; но морщины у него на лбу не разгладились, он по-прежнему хмурился. Правда, подавил вспышку гнева, только порой словно молнии пробегали у него по лицу, - но ответил девушке заносчиво и надменно:
      - Вот уж не ждал! Волю покойного уважаю и вот что думаю, - до моего приезда пан подкоморий мог назначить эту серую шляхту твоими опекунами, но коли нога моя ступила сюда, никто, кроме меня, опекуном больше не будет. Не только этой серой шляхте, самим биржанским Радзивиллам опекать тут нечего!
      Панна Александра нахмурилась и ответила, помолчав минуту времени:
      - Нехорошо ты, пан Анджей, делаешь, что так кичишься. Волю покойного деда либо целиком надо принять бы, либо отвергнуть, я не вижу иного выхода. Лауданцы не станут надоедать тебе или навязываться, люди они мирные и достойные. Не думай, пан Анджей, что они могут быть тебе в тягость. Когда бы начались распри, они могли бы сказать свое слово, а так, я думаю, все будет тихо и мирно и такая это будет опека, словно бы ее и нет совсем.
      Он помолчал еще минуту, потом махнул рукой и сказал:
      - И то сказать, со свадьбой, все кончится. Не из-за чего спорить, пусть только сидят смирно и не мешают мне, а то я, ей-богу, не дам себе в кашу наплевать! Впрочем, довольно о них! Дай согласие, панна Александра, обвенчаться поскорей, и все будет хорошо!
      - Не пристало сейчас, в дни печали, говорить об этом.
      - Эх! А долго ли придется мне ждать?
      - Дедушка сам написал, что не долее полугода.
      - Иссохну я до той поры, как щепка. Ну давай не будем больше ссориться. Ты уж так сурово стала на меня поглядывать, будто я всему виною. Ну что это ты, королева моя золотая! Чем я виноват, что такая у меня натура: рассержусь на кого, так, сдается, на куски бы его разорвал, а отойдет сердце, и вроде наново сшил бы.
      - Страшно жить с таким, - повеселев, ответила Оленька.
      - За твое здоровье! Хорошее вино, а для меня сабля да вино - первое дело! Ну чего там - страшно жить со мною! Да ты меня в сети уловишь своими очами, рабом сделаешь, хоть я ничьей власти над собою не терпел. Вот и теперь, чем панам гетманам кланяться, предпочел с хоругвью один на свой страх воевать. Королева ты моя золотая, коли что не так, прости меня, я ведь обхождению не в покоях у придворных дам, а около пушек учился, не за лютней, а в солдатском гаме. Сторона у нас неспокойная, сабли из рук не выпустишь. Засудили тебя, приговорили, головы твоей ищут - все это пустое! Будь только смел да удал, и люди тебя уважают. Exemplum* мои товарищи, в другом месте они бы давно по тюрьмам сидели... а ведь тоже достойные кавалеры! Даже бабы у нас ходят в сапогах, с саблей на боку, отряды в бой водят, как пани Кокосинская, тетка моего поручика, которая пала на поле битвы, а племянник ее под моей командой мстил за нее, хоть при жизни ее не любил. Где уж нам, хоть и самым родовитым, учиться придворному обхождению? Одно мы знаем: война - так в поход иди, сеймик - так горло дери, а языка мало - за саблю хватайсь! Вот какое дело! Таким меня покойный подкоморий знавал и такого для тебя выбрал!
      _______________
      * Пример (лат.).
      - Я всегда с радостью исполняла волю деда, - ответила девушка, потупя взор.
      - Дай же мне еще твои рученьки поцеловать, солнышко мое ненаглядное! Право, очень ты мне по сердцу пришлась. Так я разомлел, что не знаю, как и попаду в этот самый Любич, которого еще не видал.
      - Я тебе дам провожатого.
      - Э, обойдется. Я уже привык ездить по ночам. Есть у меня солдат родом из Поневежа, он должен знать дорогу. А там меня Кокосинский ждет с товарищами... У нас Кокосинские, Пыпки по прозванию, большая знать. Этого безвинно чести лишили за то, что он пану Орпишевскому дом спалил и дочку увез, а людей вырезал. Достойный товарищ! Дай же мне еще рученьки. Время, вижу, ехать!
      Тут большие гданские часы, стоявшие в столовом покое, стали медленно бить полночь.
      - Ах ты, господи! - вскричал Кмициц. - Время, время! Ничего я уж больше сделать тут не успею! Любишь ли ты меня хоть крошечку!
      - В другой раз скажу. В гости-то будешь ко мне ездить?
      - Каждый день, разве земля подо мною расступится! Ей-ей, хоть голову на плаху!
      С этими словами Кмициц поднялся, и они вдвоем вышли в сени. Санки ждали уже у крыльца; Кмициц надел шубу и стал прощаться с панной Александрой, упрашивая ее вернуться в покои, потому что с крыльца тянет холодом.
      - Спокойной ночи, милая моя королева, - говорил он, - спи сладко, я-то уж, верно, глаз не сомкну, все буду думать про твою красоту!
      - Только бы чего плохого не углядел. А все-таки дам-ка я тебе лучше человека с плошкой, а то под Волмонтовичами и волки не редкость.
      - Да что же я, коза, что ли, чтоб волков бояться? Волк солдату друг-приятель, он из его рук часто поживу имеет. Да и мушкетон есть в санках. Спокойной ночи, голубка моя, спокойной ночи!
      - С богом!
      С этими словами Оленька ушла в покои, а Кмициц шагнул на крыльцо. Но по дороге в щель неплотно притворенной двери людской он увидел несколько пар девичьих глаз, - это девушки не ложились спать, чтобы еще раз на него посмотреть. По солдатскому обычаю, пан Анджей послал им воздушный поцелуй и вышел. Через минуту зазвенел колокольчик, сперва громко, потом все тише и тише, пока, наконец, не умолк совсем.
      И сразу так тихо стало в Водоктах, что эта тишина испугала панну Александру; в ушах ее все еще звучал голос пана Анджея, она все еще слышала его веселый и непринужденный смех, перед ее глазами все еще стояла его сильная фигура, а тут, после потока слов, смеха и веселья, такое странное вдруг воцарилось безмолвие. Девушка напрягла слух, не донесется ли еще звон колокольчика. Но нет, он гремел уже где-то в лесах, под Волмонтовичами. Тяжелая тоска напала на нее, никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.
      Медленно взяв свечу, она прошла в опочивальню и опустилась на колени, чтобы помолиться. Пять раз начинала она молиться, пока с надлежащим усердием прочла все молитвы. Но потом мысли ее как на крыльях полетели за санками, за седоком. По одну сторону бор, по другую бор, посреди дорога, а он мчится себе, пан Анджей! Как наяву, увидела Оленька вдруг светло-русый чуб, серые глаза и смеющиеся губы со сверкающими, белыми, как у молодого щенка, зубами. Трудно было строгой девушке признаться себе, что очень ей по сердцу пришелся неукротимый этот молодец. Растревожил ее, напугал, но и прельстил своей удалью, непринужденным своим весельем и искренностью. Стыдно было ей сознаться, что и гордостью своей он ей понравился, когда в разговоре об опекунах поднял голову, как турецкий скакун, и сказал: <Самим биржанским Радзивиллам опекать тут нечего>. <Нет, не баба он, истинный муж! - говорила себе девушка. - Солдат, каких дедушка больше всего любил... Да они того и стоят!>
      Так предавалась девушка раздумью, и ее то обнимало блаженство, ничем не смущенное, то тревога, но и тревога эта была какой-то сладкой. Панна Александра уже разделась, когда дверь скрипнула и вошла тетка Кульвец со свечой в руке.
      - Страх как вы засиделись! - сказала она. - Не хотела я мешать вам, молодым, чтобы вы одни в первый раз наговорились. Кавалер, сдается, учтивый. А как он тебе понравился?
      Панна Александра сперва ничего не ответила, только подбежала к тетке босыми ножками, закинула ей руки на шею и, склонив свою светлую голову ей на грудь, сказала нежным голосом:
      - Тетушка, ах, тетушка!
      - Ого! - пробормотала старая дева, поднимая вверх глаза и свечу.
      ГЛАВА II
      Когда пан Анджей подъехал к усадьбе в Любиче, окна пылали и шум голосов долетал даже во двор. Услышав звон колокольчика, из сеней выбежали слуги, чтобы приветствовать нового хозяина; о том, что он должен приехать, они узнали от его товарищей. Встречали они хозяина, униженно целуя ему руки и обнимая ноги. Старый управитель Зникис стоял в сенях с хлебом-солью и низко кланялся; все с тревогой и любопытством смотрели, каков из себя новый их господин. Он бросил на блюдо кошелек с талерами и стал спрашивать о товарищах, удивленный тем, что никто из них не вышел навстречу его милости, хозяину дома.
      Но они не могли выйти ему навстречу, потому что часа три уже пировали за столом, то и дело наливая чары, и, верно, совсем не слыхали колокольчика за окном. Однако, когда пан Анджей вошел в комнату, из всех грудей вырвался громкий крик: - и все товарищи повскакали с места и с чарами в руках пошли ему навстречу. Увидев, что они уже распорядились в его доме и до его приезда успели даже подвыпить, он уперся руками в бока и засмеялся. Он смеялся все громче, видя, как они опрокидывают стульцы, как, покачиваясь, выступают с пьяною важностью. Впереди всех шел великан Яромир Кокосинский, по прозванию Пыпка, славный солдат, забияка со страшным шрамом через весь лоб, глаз и щеку, с одним усом короче, а другим длинней, поручик и друг Кмицица, его <достойный товарищ>, приговоренный в Смоленске к лишению чести и смертной казни за увоз шляхтянки, убийство и поджог. Его-то теперь и хранили от казни война да покровительство Кмицица, который был ему ровесником и соседом, поместья их в Оршанской земле, до того как пан Яромир прогулял свое, лежали межа к меже. Шел пан Яромир, держа в руках ковш, наполненный медом. За ним выступал Раницкий герба Сухие Покои, родом из Мстиславского воеводства, откуда был изгнан за убийство двух помещиков. Одного он зарубил в поединке, а другого так, без боя, пристрелил из ружья. Имущества у него теперь не было никакого, хотя после смерти родителей он получил в наследство много земли. Война и его хранила от рук заплечного мастера. Буян это был, и не было равных ему в поединке на саблях. Третьим шел Рекуц-Лелива, руки которого если и были обагрены кровью, то только вражеской. Зато имение он пропил и проиграл в кости - и вот уже три года таскался за Кмицицем. С ним вместе шел четвертый, Углик, тоже смоленский шляхтич, который за разгон трибунала лишен был чести и приговорен к смертной казни. Кмициц оказывал ему покровительство за то, что он хорошо играл на чакане. Кроме них, были тут и Кульвец-Гиппоцентаврус, такой же великан, как и Кокосинский, но превосходивший его силой, и Зенд, объездчик, который умел подражать птицам и зверям, человек темного происхождения, хоть и выдававший себя за курляндского дворянина; имения у него не было, и он выезжал Кмицицу лошадей, за что получал жалованье.       _______________
      * Наследник (лат.).
      Все они окружили смеющегося пана Анджея; Кокосинский поднял ковш и запел:
      Выпей-ка с нами, хозяин милый,
      хозяин милый!
      Чтобы пить вместе нам до могилы,
      нам до могилы!
      Остальные подхватили хором, после чего Кокосинский протянул Кмицицу ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару.
      Кмициц поднял свой ковш и крикнул:
      - За здоровье моей любушки!
      - Vivat! Vivat!* - крикнули все в один голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах.
      _______________
      * Да здравствует! Ура! (Лат.)
      - Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем!
      Посыпались вопросы:
      - А какая она из себя? Что, Ендрусь, очень хороша? Такая, как ты думал? Среди наших оршанских найдется такая?
      - Среди оршанских? - воскликнул Кмициц. - Да против нее нашими паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
      - Мы тебе этого желали! - сказал Раницкий. - Так когда же свадьба!
      - Как кончится траур.
      - Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
      - Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
      - Не жди, Ендрусь! - начали кричать все хором.
      - Оршанским хорунжатам уже хочется с неба на землю! - крикнул Кокосинский.
      - Не заставляй ждать бедняжек!
      - Ясновельможные! - тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. - Напьемся на свадьбе вдрызг!
      - Милые мои барашки, - взмолился Кмициц, - пустите же меня, а проще сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
      - Незачем! - возразил Углик. - Завтра посмотришь, а теперь пойдем к столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
      - Мы уж за тебя тут все посмотрели. Любич - золотое дно, - сказал Раницкий.
      - Конюшня хороша! - крикнул Зенд. - Два бахмата отменных гусарских, парочка жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз в голове. Табун завтра поглядим.
      Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет, и смеялись.
      - Так вот какие тут порядки? - воскликнул обрадованный Кмициц.
      - И погребок отменный, - пропищал Рекуц. - И смоленые бочки, и обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю.
      - Вот и слава богу! Давайте садиться за стол!
      - За стол! За стол!
      Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
      - За здоровье подкомория Биллевича!
      - Дурак! - оборвал его Кмициц. - Что это ты? За здоровье покойника пьешь?
      - Дурак! - подхватили остальные. - За здоровье хозяина!
      - Ваше здоровье!
      - Дай бог в этом доме нам во всем удачи!
      Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и на почерневшей от старости лиственничной стене увидел ряд суровых глаз, устремленных на него. Это глаза Биллевичей глядели с портретов, висевших низко, в двух локтях от земли, потому что потолки в доме были низкие. Над портретами ровным рядом висели черепа зубров, оленей, лосей, увенчанные рогами; некоторые из них, видно, очень старые, уже почернели, другие сверкали белизной. Все четыре стены были украшены ими.
      - Охота тут, верно, хороша, вижу, зверя много! - заметил Кмициц.
      - Завтра и отправимся, а нет, так послезавтра. Надо и со здешними местами познакомиться, - подхватил Кокосинский. - Счастливец ты, Ендрусь, есть тебе где голову приклонить!
      - Не то что мы! - вздохнул Раницкий.
      - Выпьем в утешение! - сказал Рекуц.
      - Нет, не в утешение! - возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, - а еще раз за здоровье Ендруся, нашего дорогого ротмистра! Это ведь он, ясновельможные, приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова над головой.
      - Правильно говорит! - раздалось несколько голосов. - Не такой дурак Кульвец, как кажется.
      - Тяжела наша доля! - пищал Рекуц. - Одна надежда, что ты нас, бедных сирот, за ворота не выгонишь.
      - Полноте! - говорил Кмициц. - Что мое, то ваше!
      При этих словах все повставали с мест и кинулись его обнимать. Слезы текли по суровым и пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица.
      - На тебя только надежда, Ендрусь! - кричал Кокосинский. - Дай хоть на гороховой соломе поспать, не гони!
      - Полноте! - повторял Кмициц.
      - Не гони! И без того нас выгнали, нас, родовитых шляхтичей! жалобно кричал Углик.
      - Сто чертей! Кто вас гонит? Ешьте, пейте, спите, какого пса вам еще надо?
      - Ты, Ендрусь, не говори так, - ныл Раницкий, на лице которого выступили пятна, как на шкуре у рыси, - не говори так, Ендрусь, пропали мы ни за денежку...
      Тут он оборвал речь, приставил палец ко лбу, словно напрягая мысль, и, оглядев бараньими глазами присутствующих, сказал вдруг:
      - Разве только фортуна переменится!
      И все закричали хором:
      - А почему бы ей не перемениться!
      - Мы еще за обиды заплатим!
      - Добудем богатство!
      - И почести!
      - Бог благословляет невинных. За наше благополучие, ясновельможные!
      - За ваше здоровье! - закричал Кмициц.
      - Святые слова, Ендрусь! - произнес Кокосинский, подставляя ему свои пухлые щеки. - За наше счастье!
      Чаши пошли вкруговую, вино в голову ударило. Все говорили разом, и никто никого не слушал: один только Рекуц свесил голову на грудь и дремал. Через минуту Кокосинский запел: <Лен я мялкою мяла!> Услышав песню, Углик достал из-за пазухи чакан и давай вторить, а Раницкий, великий фехтовальщик, голой рукой фехтовал с невидимым противником, повторяя вполголоса:
      - Ты так, я так! Ты колешь, я мах! раз, два, три! - шах!
      Великан Кульвец-Гиппоцентаврус уставился на Раницкого и некоторое время следил за ним глазами, наконец махнул рукой и сказал:
      - Дурак ты! Маши, маши, а против Кмицица на саблях тебе не устоять.
      - Против него никто не устоит; ты вот попробуй!
      - И со мной на пистолетах не выиграешь.
      - Дукат за выстрел!
      - Дукат! А цель?
      Раницкий окинул глазами комнату, наконец крикнул, показывая на черепа:
      - А вон между рогов! Дукат за выстрел!
      - Куда? - спросил Кмициц.
      - Между рогов! Два дуката! Три! Давайте пистолеты!
      - Согласен! - крикнул пан Анджей. Три так три! Зенд, неси пистолеты!
      Все загалдели, стали препираться; Зенд тем временем вышел в сени и через минуту вернулся с пистолетами, мешком пуль и рогом пороха.
      Раницкий схватил пистолет.
      - Заряжен? - спросил он.
      - Заряжен!
      - Три! Четыре! Пять дукатов! - орал пьяный Кмициц.
      - Тише! Промажешь! Промажешь!
      - Попаду! Смотрите, вот в тот череп, между рогов... Раз, два!
      Все обратили внимание на могучий череп лося, висевший напротив Раницкого; тот вытянул руку. Пистолет дрожал у него в руке.
      - Три! - крикнул Кмициц.
      Раздался выстрел, комнату наполнил пороховой дым.
      - Промазал? Промазал! Вон где дыра! - кричал Кмициц, показывая рукой на темную стену, от которой пуля отколола щепку посветлей.
      - До двух раз!
      - Нет! Давай мне! - кричал Кульвец.
      На звуки выстрелов сбежались испуганные слуги.
      - Вон! Вон! - крикнул Кмициц. - Раз! Два! Три!
      Снова раздался выстрел, на этот раз посыпались обломки костей.
      - Дайте же и нам пистолеты! - закричали все вдруг.
      Повскакав с мест, друзья стали бить кулаками слуг по загривкам, чтобы те поторопились. Не прошло и четверти часа, как вся комната наполнилась громом выстрелов. Дым заслонил свет свечей и фигуры стреляющих. Грому выстрелов вторил голос Зенда, который кричал вороном, клекотал соколом, выл волком и ревел туром. Его ежеминутно прерывал свист пуль, летели обломки черепов, щепки от стен и рам портретов; в суматохе шляхтичи стреляли и по Биллевичам, а Раницкий, разъярясь, рубил портреты саблей.
      Изумленные, перепуганные слуги стояли в оцепенении, тараща глаза на эту потеху, больше похожую на татарский набег. Завыли и залаяли собаки. Весь дом поднялся. Во дворе собрались кучки людей. Дворовые девки подбегали к окнам и, прижавшись лицами к стеклу, приплюснув носы, смотрели, что творится в покое.
      Наконец их заметил Зенд; он свистнул так пронзительно, что у всех зазвенело в ушах, и крикнул:
      - Ясновельможные! Девушки под окнами! Девушки!
      - Девушки! Девушки!
      - Давай плясать! - безобразно заорали шляхтичи.
      Пьяная ватага через сени выбежала на крыльцо. Мороз не отрезвил разгоряченных голов. Девушки, истошно крича, разбежались по всему двору; шляхтичи ловили их и пойманных уводили в дом. Через минуту в дыму, среди обломков костей и щепок они пустились с девушками в пляс вокруг стола, на котором разлитое вино образовало целые озера.
      Так потешались в Любиче Кмициц и дикая его ватага.
      ГЛАВА III
      Следующие несколько дней пан Анджей был ежедневным гостем в Водоктах и каждый раз возвращался все больше млея от любви и восторга. Он и товарищам превозносил свею Оленьку до небес, пока в один прекрасный день не сказал им:
      - Милые мои барашки, сегодня поедете на поклон, а потом мы уговорились с панной Александрой съездить всем в Митруны, на санях в лесу покататься и посмотреть третье наше поместье. В Митрунах панна Александра будет нас радушно принимать, ну а вы тоже ведите себя пристойно, смотрите, искрошу, если кто оплошает...
      Кавалеры с радостью бросились одеваться, и вскоре четверо саней везли удалых молодцов в Водокты. Кмициц сидел в первых, очень красивых санях в виде серебристого медведя. Везла их калмыцкая тройка, захваченная в добычу, в пестрой упряжи с лентами и павлиньими перьями, по смоленской моде, которую смоляне переняли от восточных своих соседей. Кучер правил, сидя в медвежьей шее. Пан Анджей в бархатной зеленой бекеше на соболях, с золотыми застежками и в собольем колпачке с цапельными перьями, был весел, игрив. Вот что толковал он сидевшему рядом с ним Кокосинскому:
      - Послушай, Кокошка! Покуролесили мы в эти вечера сверх всякой меры, особенно в первый вечер, когда досталось и черепам и портретам. А с девками и того хуже. Вечно это черт Зенд подстрекнет, а потом кому все отзовется? Мне! Боюсь, как бы люди болтать не стали, ведь о моем добром имени речь идет.
      - Можешь на нем повеситься, больше оно, как и наше, ни на что не годится.
      - А кто в том повинен, как не вы? Помни, Кокошка, через вас и оршанцы считали меня мятежной душой и зубы точили об меня, как ножи об оселок.
      - А кто пана Тумграта по морозу прогнал, привязавши к коню? Кто зарубил того поляка из Короны, который спрашивал, ходят ли оршанцы уже на двух ногах или все еще на четырех? Кто изувечил панов Вызинских, отца и сына? Кто разогнал последний сеймик?
      - Сеймик я разогнал свой, оршанский, это дело домашнее. Пан Тумграт, умирая, отпустил мне вину, а что до прочего, то нечего мне глаза колоть, драться на поединке может и самый невинный.
      - Я тебе тоже не про все сказал и про сыск по двум делам не напомнил, что ждет тебя в войске.
      - Не меня, а вас, потому я только в том повинен, что позволил вам грабить обывателей. Но довольно об этом. Заткни глотку, Кокошка, и словом не обмолвись обо всем этом Оленьке: ни о поединках, ни особенно о стрельбе по портретам да о девушках. Откроется что, я вину на вас взвалю. Я уж челядь упредил, пикни только кто, ремни велю из спины кроить.
      - Ты уж, Ендрусь, и обротать себя дай, коли так своей девушки боишься. Дома ты был другой. Вижу я, вижу, быть бычку на веревочке, а это ни к чему! Один древний философ говорит: <Не ты Кахну, так Кахна тебя!> Попался ты уже в сети.
      - Дурак ты, Кокошка! А с Оленькой и ты с ноги на ногу станешь переминаться, как ее увидишь, другой такой разумницы не сыщешь. Что хорошо, она тут же похвалит, что худо, не замедлит осудить, она по совести судит, и на все у нее своя мера. Так ее покойный подкоморий воспитал. Захочешь перед ней удаль свою показать, похвастаешься, что закон попрал, так тебе же самому потом стыдно будет: она тотчас скажет тебе, что достойный гражданин не должен так поступать, что это против отчизны. Скажет, а тебе будто кто оплеуху дал и даже чудно станет, как ты раньше этого не понимал. Тьфу! Срам один! Набезобразничали мы, страшное дело, а теперь вот и хлопай глазами перед невинной и честной девушкой... Хуже всего эти девки!
      - И вовсе не хуже. Я слыхал, что в здешних околицах шляхтянки кровь с молоком, и похоже, совсем не кобенятся.
      - Кто тебе это говорил? - живо спросил Кмициц.
      - Кто говорил? Да кто же, как не Зенд! Вчера он объезжал пегого скакуна и заехал в Волмонтовичи; только по дороге проехал, но увидал много девушек, они от вечерни шли. <Думал, говорит, с коня упаду, такие чистенькие да пригожие>. И на какую ни взгляни, так сейчас все зубы тебе и покажет. И не диво! Шляхтичи, кто покрепче, все в Россиены ушли, вот девкам одним и скучно.
      Кмициц толкнул товарища кулаком в бок.
      - Давай, Кокошка, как-нибудь вечерком съездим, будто заблудились, а?
      - А как же твое доброе имя?
      - Ах, черт! Помолчал бы! Ладно, поезжайте одни, а лучше и вы не ездите! Шуму много будет, а я со здешней шляхтой хочу жить в мире, потому покойный подкоморий назначил их опекунами Оленьки.
      - Ты говорил об этом, только я не хотел верить. Откуда у него такая дружба с сермяжниками?
      - Он ходил с ними воевать, я еще в Орше слыхал, как он говорил, что у этих лауданцев храбрость в крови. Сказать по правде, Кокошка, и мне поначалу было удивительно, - старик их прямо как стражу приставил ко мне.
      - Придется тебе подлаживаться к ним, в ножки кланяться.
      - Да прежде их чума передушит! Помолчи уж, не гневи меня! Они мне будут кланяться и служить. Кликну клич - и хоругвь готова.
      - Только кто-то другой будет ротмистром в этой хоругви. Зенд говорил, будто есть тут у них какой-то полковник. Забыл, как его звать... Володыёвский, что ли? Он под Шкловом ими командовал. Здорово, говорят, они дрались, но их же там и посекли!
      - Слыхал я про какого-то Володыёвского, славного солдата... А вот и Водокты уж видно!
      - Эх, и хорошо живется людям в этой Жмуди, - страх, какой тут всюду порядок. Старик, видно, был ретивый хозяин. И усадьба, я вижу, прекрасная. Неприятель их тут не так часто палит, вот и строиться можно.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9