Парашютист

      Эдвардас инстинктивно заслонился подушкой и скальпель, со свистом рассекая воздух, вспорол подушку, освободив перья, которые разлетелись по комнате. Лацис толкнул доктора распоротой подушкой, бросился к двери, не сразу сообразив, что она заперта на щеколду.
      В это время доктор, отплевываясь от перьев, предпринял вторую попытку прооперировать пациента. В другой руке у него появилась какая-то хирургическая пила. Эдвардас нагнулся и сильно дернул за коврик. После чего доктор, потеряв равновесие, упал. А Эдвардас, перемахнув через доктора, сделал еще два шага и выпрыгнул с балкона. Он быстро оценил высоту, благодаря богу, этаж только третий. Довольно больно ударился ступнями об асфальт. Но успел, правда, погасить удар, вовремя согнув ноги в коленях. И, сгруппировавшись, покатился от места падения. Где-то рядом просвистел скальпель, звякнув об асфальт, так и не воткнувшись, а вслед за этим пропела хирургическая пила. Эдвардас вскочил и побежал.
      - Ушел, гад! Ничего! Ты мне еще попадешься на операционный стол! прокричал доктор с балкона и еще что-то, чего Эдвардас не расслышал.
      Он летел напропалую через кусты, перепрыгивая лавки и распугивая отдыхающих.
      Выбежав из зоны отдыха, выбрался на пустынное место возле воды и присел за камнем, чтобы не находиться в видимости. Затем внимательно осмотрел вечерний немноголюдный пляж. Признаков погони вроде бы не наблюдалось. Где-то вдалеке трое спасателей распивали бутылку. А у мангала завершал работу шашлычник... В белом халате в темных очках и с бородой. Лацис смотрел на него долго, минуты три, но действия шашлычника не показались ему подозрительными.
      - Черт! - Эдвардас сплюнул в набегающую волну. - Да что же это такое? Доктор это приходил ко мне или кто? Затем отчаянно крикнул в море:
      - Мне что, вот так все время теперь бегать?!
      Он смотрел на море как бы с надеждой, как бы ожидая получить ответ. Низко летали чайки, крича. Где-то вдалеке проплывал пограничный катер... И тут же, в море, прямо на розовой солнечной дорожке, показалась трубка аквалангиста... Лацис привстал, но, обессиленный, снова сел. Трубка плыла прямо на него, без зигзагов и не сворачивая. Вот видны уже легкие буруны от приближающегося тела... Лацис побледнел. Вот шлепнули несколько раз по воде ласты... "Как быстро плывет, - отметил про себя Эдвардас, - быстро плывет, уж очень неестественно быстро." В это время над водой поднялся трезубец от охотничьего ружья. "Вот оно...", - Эдвардас покрылся потом и судорожно захватил зачем-то жмень гальки. А тем временем маска плывущего уже поднялась над водой. Умелый последний взмах, и плывущий выходит, почувствовав дно ногами. Он приближается. Маска мокрая, лицо пока не удается разглядеть. У Эдвардаса пересохли язык и губы...
      - Фу-ух! - Горбунов снял маску и, несколько раз фыркнув, как морж, вышел из воды. - И ты здесь? Чего сидишь? Водичка, я тебе скажу! Очень даже... Очень советую...
      И он с гордостью вытащил из плавок бычка, только что подбитого на подводной охоте.
      Поздно ночью Лацис и Горбунов возвращались из местного кинотеатра. Они продолжали обсуждать происшедшее с доктором несколько часов назад.
      - Ничего не понимаю. Я потом специально заходил в медпункт, -хмурился Горбунов.
      - Не было там больше такого в черных очках, с бородкой. Вот ведь суконец!
      - Где же ты его тогда нашел, Серега, черт возьми?
      -Да я и не искал, собственно, - Горбунов глядел в землю. - Он как-то сам на меня вышел. Медпункт был заперт на ужин, а тут этот тип в белом халате подворачивается. " Что, говорит, болеем?" Не я, говорю, друг болеет. "А кто он, ваш друг?" - спрашивает и блокнот достает. Эдвардас Лацис, говорю, в тридцать шестом номере. Обгорел на солнце. Парашютист. Этот с бородкой аж подпрыгнул.
      Вскрыл медпункт, хвать чемодан и за мной.
      - Сережа, ты его лицо хоть успел разглядеть? - Лацис волновался.
      - Да нет как-то. Худющий, бледный, помню, бородка и черные очки. Вообще для меня все врачи на одно лицо... в белых халатах... О чем задумался?
      - Та-ак... Борода, наверно, приклеена была... и очки чтоб отвлечь внимание... - Эдвардас загрустил. - И голос у него какой-то напущенный, не настоящий...
      - Вот гаденыш, а? - Горбунов ожесточенно сплюнул. - Не знал я, что в санатории такие придурки попадаются. Ладно... Спина-то хоть прошла?
      - Да я уже о ней и не думаю.
      - Вот видишь. Какой-никакой, а результат. - Горбунов захохотал. Может, это новая психотерапевтическая методика?
      - Да иди ты! Все. Больше никаких солнечных ванн.
      Они завернули на аллею, что простиралась среди душистых акаций. По бокам покоились гипсовые изваяния. А далеко-далеко впереди проступали коробки корпусов санатория. Идти предстояло еще изрядно. И поскольку Эдвардас хмуро молчал, Горбунов стал обращать внимание на гипсовые скульптуры.
      - Во, гляди, это, кажется, балерина, верно?
      - Похоже на то.
      - А этот с кайлом, геолог что ли?
      - Да, геолог. Без уха.
      - А этот?
      - Кажется, доктор, - с отвращением проговорил Лацис. - Без носа.
      - Да. Отбили, должно быть, нос. Знаешь, Лацис, я понимаю, что эти скульптуры нынче считаются безвкусицей. А с другой стороны, мне кажется, какой-то смысл в них все-таки до сих пор есть.
      - Какой же?
      - А такой. Идет человек по аллее. Ну, скажем, футболист. Идет себе, идет. Бабах!
      И видит скульптуру футболиста. Вот и подумает: " Надо же , люди старались, мой труд увековечивали. А я только вполсилы играю". Стыдно станет футболисту.
      Глядишь - и побольше забивать начнет. Что это с тобой?
      Лацис стоял как вкопанный.
      Следующая скульптура изображала парашютиста в момент приземления. Руки раскинуты. Ноги согнуты в коленях. На груди лямки. И торчащие конусом прутья из рюкзака, означавшие, видимо, натянутые стропы.
      - Мама родная! - Лацис застыл и не двигался.
      Печально шелестели ветви акаций. Скульптуру зеленоватым светом освещала луна.
      Горбунов же откровенно обрадовался.
      - Смотри, и про нашу профессию не забыли! Ты знаешь, мне сразу прыгать захотелось, веришь, нет? Неважная, конечно, скульптурка, а все равно приятно.
      Гадом буду, если в Кракове не выиграем, а, Эдик? Я согласен, что это не такое уж художественное произведение, сколько для стимула... Смотри - и человека-то слепили в натуральную величину, чего молчишь?
      - В натуральную величину, - повторил Лацис. - Нет, Сережа. Это не для стимула.
      Это надгробный памятник. Это знак.
      - У тебя взгляд стал на вещи какой-то негативный, - разозлился Горбунов. - И сам какой-то поникший, не нравишься ты мне в последнее время. Ну не запала тебе скульптура, не смотри. Воздухом дыши. Акациями любуйся. Смотри, как весело шелестят ветвями! А луна прямо как солнце.
      - Не могу я , Сережа, любоваться акациями. - Лацис не отводил глаз от скульптуры. - Ты вот что... извини... Не принято у нас, конечно. Но у меня к тебе одна просьба. - Голос Лациса стал каким-то глухим. - Если что со мною случится, помоги Валентине.
      - А что с тобой может случиться?
      - Пока не знаю. Но если что случится... ты ей помоги. Все.
      - Ты это брось! - Горбунов почувствовал, как комок подкатывает к горлу. Чтоб я такого больше не слышал. Понял? Случится с ним... Заехать бы тебе разок по морде, чтоб пессимизм слетел! А? Может, заехать?
      - Ну, заедь.
      - Нет, не буду! Ты этого хочешь. Придется из тебя человека делать, размазня.
      Доктор, видите ли, в него скальпелем запустил. Он и расклеился. А как черную запаску раскрывал за 150 метров - не боялся? В общем, слушай, слова лишаешься.
      Приезжаем из отпуска, готовимся к Кракову и будем прыгать. Понял меня? Повтори!
      - Понял. Будем прыгать. Мне как-то, Сережа, уже все равно.
      - И вот еще, - не успокаивался Горбунов. - Вот что... Вот это, то, что перед тобой, есть никакой не надгробный памятник. Перед тобой статуя. Это статуя, увековечивающая наш труд. И она меня как парашютиста приободряет. - Он глядел Лацису в глаза. - Приободряет, понял?
      - Хорошо, приободряет, - повторил Лацис. - Ну вот. Теперь, кажется, все...
      - Ты о чем?
      - Да вон...
      Прямо навстречу по аллее к ним приближалась фигура в кожаной куртке.
      - Закурить есть?
      Это была Смерть. Правая рука ее была в перчатке. В лунном свете поблескивали зубцы кастета.
      - Свои иметь надо, - хладнокровно парировал Горбунов.
      - Я к тебе не обращаюсь, ступай мимо, - Смерть опять перевела взгляд на Лациса и сделала шаг в сторону, предлагая жестом Горбунову следовать дальше.
      - Чего-чего? - Горбунов, делая вид, что не расслышал, наклонил голову.
      - Проваливай, - Смерть снова сделала знак Горбунову, - мне вот этот герой нужен, а не ты.
      - Иди-иди, Сережа. Это только меня касается, - прошептал Лацис. - Это мои проблемы, Сережа. Иди.
      Горбунов еще несколько секунд удивленный постоял, а потом коротким ударом справа залепил незнакомцу в челюсть, да так, что тот отлетел в кусты.
      Смерть вскочила, бросилась было на Горбунова, но приостановилась и, подумав мгновение, побежала обратно по аллее и быстро исчезла. Не прошло и минуты, и друзья не успели даже начать обсуждать инцидент, как раздался свисток и активный оперативный топот. Смерть вновь бежала навстречу парашютистам, правда, на этот раз уже без кастета, но в красной повязке дружинника и с четырьмя милиционерами за спиной.
      - Ах, ты уже в дружинники успел записаться, падла! - возмутился Горбунов и, ничуть не стесняясь, вторично отправил незнакомца поваляться на обочине.
      Дальнейшее сопротивление друзей, правда, было осложнено численным превосходством сил правопорядка. Горбунов, хотя и не сдавался долго, вырывался как лев, несколько раз сбрасывал наседающих милиционеров, но в конце концов оказался-таки в наручниках и с заломленными назад руками. А Лацис, который вступил с борьбу неуверенно и вяло, уже давно лежал под двумя сержантами лицом вниз, пытаясь повернуть голову и объяснить, что друг его здесь ни при чем. Все это время Смерть бегала вокруг, что-то кричала, что-то советовала милиционерам и по возможности старалась пнуть то Лациса, то Горбунова исподтишка. Через пятнадцать минут оба парашютиста сидели в "воронке", а через полчаса за железными прутьями решетки камеры предварительного заключения. Им было видно, как человек в кожанке и с красной повязкой, размахивая удостоверением дружинника, что-то объяснял лейтенанту, составляющему протокол.
      Ночью друзей развели по "одиночкам". А на следующее утро Лациса пришла навестить Смерть.
      - Не удивляйся, - хохотнула Смерть. - Я тут сказала дежурному, что твоя родственница. И, пожалуйста, без дураков... Думаю, что сегодня самое время обо всем договориться.
      - Сволочь, - прошептал Эдвардас. - Горбунов-то здесь причем?
      - Горбунов? - Смерть задумалась. - Да ладно... С Горбуновым своя история. Мне он не нужен. Больше чем за драку с него спроса не будет. А ты... на вот! Смерть развернула салфетку.
      - На, вот... я тебе пирожков принесла.
      - Уноси. Все равно есть не буду. - Эдвардас сидел на полу в углу камеры и смотрел на стенку перед собой.
      - Напрасно-напрасно. Пирожки горячие, свежие... Только что в ларьке купила. Да ешь! Не отравленные. Не бойся. Здесь же такой баландой кормят. Уж я-то знаю, поверь.
      Эдвардас взял пирожок, но есть не стал, а держал в руке, разминая хрустящую корочку и по-прежнему глядя на стенку.
      - Я ведь, Эдик, пойми меня... - Смерть присела рядом и тоже взяла один пирожок.
      - Я ведь, Эдик... ты что же думаешь... ты думаешь, я от хорошей жизни на тебя столько времени потратила? Столько гоняюсь... Вон, весь Крым прочесала, пока нашла. Кто другой на моем месте давно бы плюнул, сказал бы, пусть живет, хрен с ним... Но мне, понимаешь, даже думать так нельзя. Смерть есть смерть, брат, рано или поздно должна настигнуть... Ну хорошо, дашь одному поблажку, другому... И ведь страшно представить, надо мной же смеяться начнут. Как тут с профессиональной гордостью быть, а? Ты, как профессионал, должен понимать, что такое профессиональная гордость? Ты думаешь, я именно что-нибудь против тебя имею? Не-ет! Ты мне даже чем-то импонируешь. Своим жизнелюбием, что ли... Такие, как ты, большим трудом достаются. Знаешь, кого я не люблю больше всего?
      Самоубийц. Ну просто наоборот хочется сделать. Из принципа. Порежет какой-нибудь дурак себе вены. И лежит, стонет. Думает, отойдет. Вот постоишь-постоишь над таким, подумаешь-подумаешь. Да и вызовешь скорую! Или эти, что на рельсы бросаются. Как их? С неразделенной любовью. Боже мой. Один раз из-за одной такой дуры все электрички отменить пришлось. А жизнелюбы - они, брат... Одним словом, я таких уважаю. С ними интересно. Даже на похороны прийти за честь. Красивые эпитафии послушать. "Он так любил жизнь...", " Он боролся..." и так далее. Вот так вот... Да... Если ты насчет Валентины беспокоишься, то не бери себе в голову. Ей скоро повышение на работе подойдет. И в лотерею крупно выиграет... Но это только при условии... Сам знаешь каком.
      - Сейчас меня уберешь? - обреченно прошептал Эдвардас. - Или в туалет дашь сходить?
      - В туалет... Врешь ты все, Лацис. Я ему в открытую... а он "в туалет". Любую возможность для побега ищет. Это ж КПЗ, а не гостиничный номер с балконом. " В туалет." Да не буду я сейчас ничего делать. К тому же рискованно - повязать могут на выходе. Договорим вот, сходишь в свой туалет. Я тебе вот что предлагаю.
      В Кракове, я слышала, соревнования по парашютному спорту намечаются...
      - Да.
      - Ну вот. Вот и тренируйся. Поезжай в Краков. Там все и сделаем. Ты знаешь, я даже на слово готова поверить. И до Кракова ни-ни! Мне даже такая развязка нравится. Символично. Затяжной прыжок, небо. Место нашей первой встречи с тобой.
      А? Согласен?
      Лацис молчал.
      - А какой памятник я тебе присмотрела! Не какую-нибудь пирамидку как у всех.
      Эдакий... - Смерть привстала, чтобы изобразить приземляющегося парашютиста.
      Эдвардас вздрогнул:
      - Там, вдоль аллеи, что ли?
      - Да. Неужели не нравится?
      - Нет.
      - Ну ладно, это не принципиально. Мы это еще обсудим. Так как насчет Кракова?
      Лацис молчал.
      - Молчишь? - Смерть походила по камере и снова присела рядом. Молчишь?.. Ну а ... о Горбунове не хочешь подумать?
      Лацис вскочил.
      - Да сиди. Сиди!
      - Сергей тут ни при чем!
      - Как это ни при чем? А вот это? - Смерть показала на свой припудренный бланш под глазом. - Два года, считай, он себе намотал. Ну при условии, если я не заберу заявление, конечно. Да какие там два года?! Да при желании я на вас на обоих мокруху повешу. Ты понял?! Ты что, не знаешь, как у нас уголовные дела шьются? В два счета. Пару мокрых стволов подкинуть. Анонимка. Звонок прокурору.
      И бабушка-свидетельница. Все, вышка!
      - Где же ты свидетельницу найдешь?
      - Где я найду?! Ах-ха-ха! - Смерть от души расхохоталась. - Ах-ха-ха! Где я найду? Да у любого подъезда. Знаешь, сколько бабушек жить хотят! Ах-ха-ха! Ну, по рукам? Сам сравни. Почетная красивая смерть после свободного полета на крупных международных соревнованиях. Или позорная смерть уголовника-мокрушника Лациса после унизительного суда и всех процессуальных дел... - Смерть сделала паузу. - Вместе с подельником Горбуновым.
      - Я согласен, - Эдвардас по-прежнему смотрел перед собой.
      - Молодец, вот это по-мужски, - Смерть с уважением посмотрела на Лациса и крепко пожала его обмякшую, покрывшуюся потом ладонь.
      На следующее утро Горбунов и Лацис уже сидели в гостиничном номере и, заперевшись ото всех, отмечали свое освобождение.
      - Вот ведь заразы! Чуть отпуск не испортили! - хохотал Горбунов. Оба уже выпили изрядно. - Ну, думаю, все, заточат. Нет, ты знаешь, есть все-таки судьба, слышь?
      Это судьба распорядилась, чтобы мы с тобой в Краков поехали! И поедем! И выиграем! Неужели не выиграем, Эдик? Выиграем, черт нас всех дери! Помнишь, что я на аллее тебе про ту скульптуру говорил? А? Что для стимула... А? Кто был прав? Кто из нас?
      - Ты, - мрачно проговорил Эдвардас.
      - То-то же, а надо было поспорить с тобой. Нет, Эдик, это судьба. Это явная победа в Кракове. Явная, понимаешь? Наливай! За победу! Даже на 15 суток не засадили. А ведь я этому дружиннику от всей души прописал. Могли бы и засадить.
      Да, я не понял, что, у тебя раньше с этим типом какие-то дела были? Кастет надел... ой-ой как страшно!.. Ха-ха-ха. Что он тогда привязался именно к тебе?
      - Не знаю, наверное, перепутал с кем-то, - Эдвардас допил уже бог знает какой стакан "Муската", - Не знаю. Я знаю только одно. Я знаю, что пойду сейчас в ванную, Сережа. Я знаю, что сейчас наполню ванную до краев. Потом лягу в нее...
      - Молодец. Это дело...
      - Лягу в нее. Я положу свое тело горизонтально, чтобы торчали только нос и глаза и буду пускать пузыри, потому что говорить уже больше не могу, думать я тоже не могу, Сережа. И еще я знаю вот что... что в Кракове нашу сборную ожидает победа.
      Нашу сборную ожидает такая победа, какой еще не было никогда у нашей сборной. И еще я знаю, как нас будут награждать. Награждение будет происходить ночью. В лунном свете, под шелест акаций. Организаторы приволокут огромный железобетонный пьедестал, на котором уместится вся наша сборная. А впереди - весь эдакий гипсовый я... для стимула. Руки мои будут победно вскинуты. Ноги согнуты в коленях. А из рюкзака будут торчать железные прутья.
      - А на втором месте, Эдик, я думаю, будут поляки, - пробубнил Горбунов, уронив голову между посудин. - Потому что они хозяева. А хозяевам, как известно, судьи... того... Хотя, знаешь, я б этим полякам, Эдик, и третьего места никогда б в жизни...
      Горбунов захрапел, а Эдвардас, покачиваясь, хватаясь руками за стену, двинулся в ванную. С трудом включил свет. С еще большим трудом разделся, и, еле-еле установив нужный баланс между горячей и холодной водой, полез купаться. Он сразу заснул от равномерного шума работающего крана и плеска набирающейся воды.
      Ему снился Краков. Международные соревнования. Флажки, болельщики, взлетная полоса. Шум мегафона. Бодрая походка инструктора. И вдруг, неожиданное изменение в программе. Объявляются приводнения вместо приземлений. И от третьего лица Лацис видит, как его самолет, набрав высоту и скорость, делает вираж над расчерченным полем и поворачивает к искусственному водоему. Лацис почему-то в самолете один. Более того, в одних трусах, в огромных черных трусах с красными полосками и без парашюта.
      - Лацис, готов? - кричит инструктор через переговорное устройство. - Не слышу!
      Лацис, готов?
      - Готов, - привычно рапортует Эдвардас, выглядывая, примеряясь к водоему. Сквозь гул самолета доносится плеск воды.
      - Ну, Эдик, покажи этим полякам, давай! - командует инструктор. И Эдвардас привычным уверенным движением красиво покидает самолет. Все как обычно.
      Несколько блестяще выполненных пируэтов. Обязательные элементы закончились.
      Теперь пошли произвольные. Все четко. Осталось приводнение. Эдвардас, вытянувшись "солдатиком", приближается к воде. От встречного ветра черные трусы наполняются, раздуваются, как купол. Скорость гасится. И Эдвардас, вытянув носочки, входит в воду почти без брызг.
      С погружением в воду приглушается рев на трибунах. Вот ступни касаются керамического дна. Пора выныривать. Лацис сильно отталкивается. Но тут же больно ударяется головой. Сверху какая-то стенка! Может быть, вправо? Стена! Влево? О, господи, опять стена! Лацис мечется под водой, потеряв ориентацию. Где верх? Где низ? Он в ловушке. Между тем, легкие выпускают последний воздух. Вот они, последние пузыри. Ну все, конец. Прощайте, ребята! Не поминайте лихом! Я сделал все, что мог, для победы...
      Вдруг какие-то руки хватают его и резко вытаскивают из водоема. А после хлопают ладошкой по спине, чтобы прошел кашель.
      - Господи, что это? - Лацис проснулся, сидя в ванной, наполненной до краев. - Валя, это ты?
      - Какая я тебе Валя? Чуть не захлебнулся, пьяница чертов. Прямо как знала...
      Смерть помогла Эдвардасу выбраться из ванной и доковылять до тахты.
      - Давай, спи! А то не то что до Кракова, до конца отпуска не дотянешь. Надо же, напился, как дурак, да еще в воду полез. Кто мне насчет Кракова слово давал? А?
      Смерть махнула рукой, понимая, что от мертвецки пьяного ничего не добьешься и пошла выпускать воду из ванной.
      - Понял, - Эдвардас кивнул, закурил сигарету и повалился на подушку. Засыпая, он почувствовал, как кто-то, выругавшись, вытащил у него сигарету изо рта и затушил в ближайшей пепельнице.
      Последние дни отпуска Эдвардас вел себя безобразно, даже по мнению Горбунова, которому всегда ставили Лациса в пример. Он много пил. Заплывал за буйки. На ходу прыгал с катера в воду. Устроил дебош на дискотеке. И даже забрался в какой-то реликтовый заповедник, не обратив внимания на сторожа, который долго кричал, вскинув двустволку, что будет стрелять. "Я тебе стрельну..." - кто-то из темноты грубо осек сторожа. Пока суть да дело и сторож с кем-то что-то выяснял, Лацис преспокойно нарвал цветов и удалился. Экскурсий и культурных мероприятий Эдвардас не посещал, а вечерами выходил на ту самую аллейку, к той самой гипсовой скульптуре и долго стоял в задумчивости. Один раз даже, будучи пьяным, заснул у пьедестала. Но милиция, обнаружив его, доставила до гостиницы, не взяв штрафа.
      - Что скучаешь, Лацис?
      Смерть, одетая в вечернее воздушное платье как-то раз вечером подошла к нему.
      Разговор происходил на аллее возле гипсовой статуи.
      - Я не скучаю. Вот гляжу на статую, на эту мерзость. Приободряюсь.
      Эдвардас хмуро осмотрел Смерть с ног до головы. Обратил внимание на новую прическу и модные туфли.
      - С танцев, что ли?
      - Да. А почему бы и нет? Смерть игриво ежилась и слегка была пьяна.
      - Ну и как, успешно? - Лацис с усмешкой продолжал оглядывать худую угловатую, но не лишенную стройности фигуру.
      - Где же провожающий тебя кавалер? Укокошила должно быть кавалера?
      - Ты меня как-то однобоко воспринимаешь.
      Смерть обиделась.
      - Почему обязательно "укокошила"? На культурные мероприятия за этим не ходят.
      Что, мне отдохнуть нельзя? Лацис снова усмехнулся.
      - Конечно, можно после трудов праведных. Ну и как мероприятие?
      - Да так, ничего особенного... Какой-то кавказец все время приставал. Я говорит, люблю таких, как ты, "блэдных дэвушек", хвастался, что деньги девать некуда, домой к себе звал. Вот и думаю, сходить к нему или нет. А? Как ты думаешь, а Лацис? Смерть, хитро улыбаясь, смотрела на Лациса, пытаясь уловить его реакцию.
      - О, господи! А чего ты меня спрашиваешь?
      - Ну так... С кем мне еще посоветоваться, как не с тобой. Мы уже так с тобой давно знакомы ... и в тоже время - Смерть вздохнула, - мне кажется, так мало друг друга знаем.
      Эдвардас не реагировал никак. Он повернулся к статуе.
      - Ты вот что мне скажи, - Смерть перешла на строгий тон. - Ты что это в последнее время совсем башку потерял?
      - Что ты имеешь в виду?
      - А то, что мне кажется, ты приключения на свою задницу ищешь. Я тебя серьезно спрашиваю? Так это или нет?
      - Ничего я не ищу.
      - А какого дьявола утром на подстанции полез через кабели высокого напряжения?
      Ты что табличек не видел? 800 вольт!
      - Да не было там никакого напряжения.
      - Да это я рубильник отключила. Потому и не было! Болван! Какого черта полез?
      - Да я за кепкой... Туда кепку ветром унесло.
      - Господи, кепку. Ну как это можно было из-за кепки...Через сетку, потом через кабели... Знаешь, как я перепугалась за тебя?
      - В самом деле?
      - Ну да.
      - С чего бы? Могла бы не выключать рубильник.
      - Ну да, а в Кракове кто будет прыгать? Ты как парашютист погибнуть хочешь или как дурной прохожий? Ты что это? Специально Смерти ищешь? Ну ладно, раз ищешь, так и быть. Вот я перед тобой. Чего искал, говори! Ну чего хотел? Никого нет, говори, не стесняйся.
      - Ладно-ладно... Чего говорить, и так обо всем договорились... А чего ты меня отчитываешь, собственно? - Эдвардас спохватился. - Ты что мне мама? Ты что жена?
      Ты кто вообще такая? Ах да, пардон...
      - Лацис, что за тон? Отчитываю я его... А кому ж тебя отчитывать, как не мне? От жены отбился. И не смотри на меня так! Мне, между прочим, ее как-то по человечески жаль. Она и так и эдак... все подход к тебе ищет... А ты... никаких знаков внимания.
      Отношения с Валентиной у Эдвардаса испортились как никогда. На все вопросы жены он отвечал только тремя словами - "да", "нет" и "не знаю" и ни разу не улыбнулся. В один из вечеров Валентина не выдержала и разрыдалась, чего с ней не случалось уже много лет. Это произошло после того, как Валентина купила розовое платье, точно такое же, какое было на ней в юности во время их первого знакомства.
      - Ну как тебе мое платье? - спросила она, напряженно улыбаясь.
      Лацис ответил "да".
      - А разве оно тебе ничего не напоминает? Лацис ответил "нет".
      - Ну вспомни, пожалуйста, как мы с тобой познакомились! Лацис ответил "не знаю".
      - А я все знаю! - зарыдала Валентина, вымачивая подушку. - Я тебя больше не интересую! Вы, мужики, всегда на курортах других баб себе находите!
      - Каких баб?
      - Ну что ты думаешь, что я слепая, да? Думаешь, что я ничего не вижу?
      - Чего не видишь?
      - А то, что ты все последнее время о другой думаешь!
      -Я ни о чем не думаю в последнее время.
      - Думаешь! Ты для кого тогда цветы нарвал в заповеднике, а? Я думала мне, а он ночью с цветами на аллею ушел и только утром вернулся... Ну, кому нарвал цветы?
      Признавайся, чего уж там...
      - Себе. Кому ж еще...
      - А больше, значит, некому было?
      - Некому.
      - Та-ак, - Валентина привстала и скандально скрестила руки на груди. -Ну, хорошо... Тогда другой вопрос, если ты считаешь меня за дуру... Что это вчера за баба была?
      - Какая баба?
      - Не валяй дурака! Ведь прекрасно знаешь, о ком я говорю... Хорошо, придется напомнить... Вчерашняя... Длинная такая, худая, как жердь... Ты заснул опять пьяный на песке, а она над тобой зонтик поставила-а...
      - А-а. Ну, это, наверное, чтобы я не обгорел.
      - Да-а? Вон какая заботливая, оказывается? А почему именно тебе? Раз так все складывается, может быть, ты меня с нею познакомишь... а, Лацис?
      Эдвардас подумал, прикинул, в чем дело, и твердо сказал "нет". Больше они с женой ни о чем не разговаривали.
      Со Смертью до конца отпуска беседовать также не довелось, а встретил он ее еще только раз. Случайно. На пляже. Смерть стояла возле спасательной будки, растирая мазью обгоревшие плечи и что-то втолковывала подвыпившим спасателям. Лацис тогда хмуро поздоровался, потупил взгляд и прошагал мимо.
      Их следующая встреча произошла уже после отпуска, месяц спустя. В Кракове, после предварительных состязаний. Накануне финальных.
      - Здравствуй, - Смерть стояла перед ним в национальной польской одежде, протягивая парашютисту огромный букет цветов.
      Эдвардас узнал ее не сразу, поскольку Смерть была здорово подрумянена, как и все участники праздничных действий, оформляющих крупные состязания.
      - Это тебе за предварительные кульбиты, - улыбнулась Смерть. - Ей богу, ты сейчас лучше прыгаешь, чем во время нашей первой встречи. Такой раскованный стал. Зондер класс!
      - А я думал, что ты уже больше не придешь, - нахмурился Лацис.
      - Ты как будто бы мне не рад, - обиделась Смерть.
      - Рад, конечно. С чего бы мне не радоваться, - Лацис взял букет цветов и медленно двинулся в сторону от полигона с мыслями о завтрашнем финальном прыжке.
      - Погода-то какая, а, Лацис! - Смерть с удовольствием потянулась, сделала огромный вздох и посмотрела на солнце. - Завтра, говорят, еще теплее будет... А вот послезавтра обещают похолодание, облачность, местами возможны небольшие осадки.
      - Зачем ты мне говоришь, какая погода будет послезавтра?
      - А тебе что, безразлично?
      - Безразлично. Завтра... я так понимаю, мой последний роковой прыжок, а ты мне про послезавтрашнюю погоду несешь.
      - Ну вот. Ты опять об этом. Да отвлекись ты! Твои товарищи, можно сказать, от тебя успехов ждут, рекордов, а он о Смерти. Когда прыгаешь, никогда не думай о Смерти, думай о технике! А то еще проиграете полякам, не дай бог...
      - А тебе что, не все равно?
      - Конечно! Конечно, не все равно. Я за вашу команду, можно сказать, каждой клеточкой болею. И даже не только из-за тебя... Действительно хорошо прыгаете.
      Так что соберись! Видал, как у них Яцек Прушинский прибавил?
      - Да... хорош...
      - Но у тебя есть козырь! Ты обречен, а он - нет. Обреченный человек как никогда должен испытывать вдохновение. Полную свободу действий!
      Демонстрировать самые невероятные импровизации. Воздушное хамство, я бы сказала.
      Поскольку для обреченного, сам понимаешь... никакого разбора полетов... И времени у тебя на свободный полет будет поболее, чем у Прушинского... если, конечно, у него тоже парашют не заклинит. Ну ты понял?
      - Да.
      - Я думаю вот что. Я думаю вот что, Лацис. Нечего тебе сегодня одному сидеть.
      Поэтому предлагаю устроить прощальный ужин. Тут в Кракове один такой живописный ресторанчик имеется. Прямо напротив собора. В этом ресторанчике лобстеров подают. Это такие омары. Любишь омаров?
      - Люблю.
      - Я тоже. Ловят прямо в водоемчике у тебя на глазах и тут же готовят.
      - Дорого, небось?
      - Это пусть тебя не волнует. Сегодня я плачу. Я тут деньжат подзаработала на массовках. - Смерть хихикнула.
      - Да ладно, я сам могу заплатить. Пошли.
      Нет ничего вкуснее, чем последний в жизни огромный тихоокеанский лобстер. Вот он лежит с фантастическими клешнями, отражая мягкий свет торшеров престижного краковского ресторана. О, сколько вкусного и питательного таит в себе этот превосходный лобстер! Но он не только вкусен, он и красив настолько же, насколько огромен. Только невежда, не рассмотрев как следует лобстера, может приступить к трапезе.