Воровская Сибирь - Отшельник

 
Б. К. Седов
 
Отшельник

 

ОТЗЫВЫ НА КНИГИ Б. К. СЕДОВА

 
       Сохранена авторская орфография и пунктуация.
      «Родные! Пишу Вам с огромной просьбой понять меня и ответить на это письмо… А конкретно я пишу Вам - с просьбой выслать мне книги Седова. У меня есть 1 кн. „Гладиатор“, 2 кн. „Знахарь“ и 1 кн. „Пленица“. Героев я уже полюбил и зауважал, но где брать продолжение?!»
       Сергей, г. Мариинск, УН 1612/1- этап
      «…Наконец-то появился хоть один автор, пишущий на столь деликатную тему так, что его можно читать и мужчинам и женщинам. А то вечный выбор - либо „плюшевая“ любовь, либо философия ущербных, либо детектив, где все понятно с первых страниц. Если бы я была его издателем, я бы с него (Б. К. Седова) пылинки сдувала и на руках носила. Так писать может только действительно талантливый человек. О таких говорят, что их боженька поцеловал…»
       Татьяна Литова, 36 лет. г. Москва
      «… - Книга „Знахарь“ произвела на девочку очень сильное негативное впечатление, - рассказывает адвокат А. В. - Лена стала плохо спать, хуже учиться, пришлось даже обратиться к психологу. Кроме того, книга повлияла на ее жизненный выбор: Лена всегда мечтала поступать в Университет МВД, но после прочтения „Знахаря“ передумала - решила, что не сможет иметь дело с такой грязью
 
      в книге описывается тюрьма. - Прим. авт.
      . И тогда семья девочки решила обратиться в суд…»
       Татьяна Михайлова, «Комсомольская правда в Петербурге»
      «…Написано сочно, смачно, „мясных“ сцен хватает. При этом все довольно убедительно - не мне, конечно, судить о точности медицинских, юридических и уж тем более тюремных деталей, но во всяком случае клюквенного вкуса не ощущаешь…»
       Сергей Князев, «Ваш досуг»
      «…Доказывал своим студентам невозможность введения цензуры я на примере вашего же „Знахаря“. Странно, но сегодняшняя молодежь, которую все называют циничной, бездушной и бездуховной, до хрипоты в горле объясняла мне необходимость обережения читателя от описаний сцен жестокости и насилия… Тогда-то и выяснилось, что ни один из них, слава богу, никогда не попадал в критические ситуации. Как все молодые люди, они наивно полагали, что именно с ними этого не произойдет и не может произойти. Возвращаясь же к Б. К. Седову, хочу добавить, что был приятно удивлен и манерой изложения и построением сюжетной линии - ощущение такое, что сам являешься героем романа…»
       Олег Кузьмин
      «…Проза этих книг добротно-профессиональна, и не сказать, что безлика. Но стилистически романы заметно отличаются один от другого, что позволяет предположить авторство целой бригады питерских литераторов. А вот координатор - сюжетостроитель, несомненно, один, потому что все романы выстроены по принципу блокбастера - путем четкой подгонки проверенных сюжетных блоков, безошибочно нацеленных на успех…»
       «ТОП книга»
      «…Скорее всего, Б. К. Седов - псевдоним, объединивший группу авторов, хотя, может быть человек с такими именем и фамилией имеется, и даже, не исключено, что у „Невы“ есть с ним договор на написание серии романов о судьбе врача, угодившего за решетку…»
       «Агентство федеральных расследований»
      «…кроме книжек и развлечений то никаких нет. А большинство книжек о нас даже в руки брать западло. Выдумано там все. А вот Седов ваш лоховских книг не пишет. Как есть так и пишет…»
       Андрей С., 8 отряд
       От автора:
       Любые домыслы и предположения, любая критика или похвала приятны уже тем, что не являются следствием равнодушия. Я счастлив уже этим.
       Что же касается моей скромной персоны, то совсем скоро завеса тайны будет открыта, и вы - уважаемые Читатели поймете, почему нельзя было сделать этого раньше.
 
       Б. К. Седов
 

ПРОЛОГ

 
       Богатство России Сибирью прирастать будет…
       Кто это сказал - не помню.
       Может, Петр Первый, а может, Ломоносов какой-нибудь… Не знаю.
       Но то, что Сибирь - страна огромная и богатая - факт.
       Видел я тайгу, когда по ижменской тайге шарился, чтоб ей провалиться вместе с той зоной… Ничего себе тайга, серьезная. Но здесь, на берегу Оби, понял, что бывает и посерьезнее.
       Южно-американская сельва тоже, конечно, штука интересная, особенно когда на каждом шагу натыкаешься то на крокодила, то на обезьяну, то на пьяного повстанца. Но чувствуешь себя при этом, как в зоопарке, как в экзотическом заповеднике, что ли… Не воспринимаешь, короче, всерьез.
       Наверное, потому, что русскому человеку вся эта заграничная байда по большому счету «до лампочки». Есть и у нас большие реки, не такие, конечно, как ихняя Амазонка, но есть. И горы у нас есть, невысокие, правда, но тоже есть. И звери имеются - медведи, волки, даже тигры какие-то… Лоси опять же, видел я вчера одного, на рогах можно втроем расположиться, если он до того всех троих рогами этими в землю не вобьет.
       В общем, у нас тоже все есть.
       Вот только денег нет.
       Ну, ко мне это, понятное дело, не относится.
       Чего-чего, а уж денег-то у меня, как тараканов на столе у мексиканца. И проблем примерно столько же. Во всяком случае - было.
       Было до тех пор, пока я не решил поехать в Сибирь, чтобы отдохнуть от своих не очень праведных трудов. Если, конечно, можно назвать трудами постоянные прыжки по веткам с дымящимся пистолетом.
       Боже мой, как мне все надоело!
       То братва эта, которая хоть и разъезжает на «Сабурбанах» и «Корветах», а все равно остается обычным российским уголовным сбродом, которому только дай встрять в чье-нибудь дело, нахапать чужих денег и пустить кому-нибудь кровь…
       То Стилет со своей армией татуированных бритых подонков, готовых убивать, грабить и насиловать. Его, правда, давно уже корюшка сожрала, так ведь не один он такой красавец был, и на его месте в городе уже новый смотрящий появился - некто Гена Турмалай. Наверное, он начинал с того, что у финнов жвачку фарцевал, потому его Турмалаем и прозвали.
       Игроки эти, опять же…
       Вроде бы нормальные люди, и цели у них правильные, но уж больно они серьезные ребята. Я их железную лапу чувствовал на себе постоянно. И до сих пор чувствую, хотя уехал в далекую Сибирь, и теперь до них почти четыре тысячи километров. Но что для них четыре тысячи, если они по всей Земле хозяйничают! Вот сижу я на диком берегу Оби, думаю о том, как тут хорошо да одиноко, а они смотрят на экран, где точечка красная, и говорят: вона Знахарь наш, на бережку устроился, отдыхает, ну ничего, пусть отдохнет, а мы ему тем временем новый геморрой соорудим, нечего расслабляться…
       А я и на самом деле сидел на берегу Оби, в том месте, где в нее впадает Чулым, и остановившимися глазами смотрел на воду.
       У моих ног горел маленький костер, дым от него тонким голубым шарфиком поднимался в небо и растворялся там, а вокруг - никого. Ни одной живой души. Во всяком случае, я очень на это надеялся.
       За спиной у меня молча стоял густой темный лес, та самая тайга, которая подремучее всякой сельвы будет, под ногами лежал песочек, перемешанный с засохшими хвойными иголками и всяким лесным мусором, а впереди - большое пространство медленно ползущей справа налево гладкой воды.
       У рек не бывает перекрестков, но я чувствовал, что нахожусь именно у перекрестка двух рек. Справа текла Обь, а прямо на меня из широкого таежного коридора выходил Чулым.
       До противоположного берега, а точнее - до того места, где Чулым вливался в Обь, было не меньше двух километров, и все вокруг меня было огромное, сверху - огромное небо, сзади - огромная тайга, а впереди - широкая мощная река.
       И я сидел на берегу этой широкой мощной реки маленький, как муравей, жег свой маленький костерчик и вдыхал своим маленьким носом огромный чистый воздух, которого тут было просто завались.
       Благодать!
       Катер ушел около часа назад, и теперь я наслаждался одиночеством, покоем и тишиной.
       В большом рюкзаке, на который я опирался спиной, была палатка, а также припасы на три дня и всякие необходимые вещи, в том числе - радиотелефон, купленный в Томске за две с половиной штуки баксов. Второй аппарат находился у хозяина катера, и в случае чего я мог обратиться к нему за помощью.
       Приземлившись в Томске, я уже точно знал, что буду делать.
       Никаких гостиниц, никаких цивильных мест - на хрен все это. Из аэропорта, наняв за сто долларов старый «мерседес», я отправился в город, и водила провез меня по всем нужным магазинам. В результате на заднем сиденье его колымаги образовался вместительный рюкзак, набитый под завязку.
       Потом шофер отвез меня в речной порт и, получив двадцатку сверху, отвалил.
       Я выбрал из множества частных посудин самую быструю, - во всяком случае два больших черных «меркурия» на корме позволяли надеяться на это.
       Катер, к которому я подошел, был белого цвета и назывался «Ништяк».
       У хозяина, молодого парня с переломанным носом и изуродованными ушами, длинные черные волосы были заплетены в косичку, и эта оригинальная прическа в сочетании с явной примесью азиатской крови в облике придавала ему почти самурайскую свирепость. Он развалился на просторном баке своего «Ништяка» и, закрыв глаза, курил подозрительно длинную папиросу.
       Скинув рюкзак на дощатый настил пристани, я достал сигареты и кашлянул. Парень лениво открыл глаза и посмотрел в мою сторону.
       Наверное, я не заинтересовал его ни с какого боку, потому что он снова закрыл глаза и глубоко затянулся. До меня донеслось потрескивание, с которым огонек пополз по куреву, и я понял, что в какой-то степени поломал владельцу «Ништяка» кайф.
       Парнишка курил косяк.
       Я уселся на облупленный деревянный кнехт, торчавший из пристани, и, тоже закурив, стал терпеливо дожидаться окончания процедуры.
       Наконец курильщик покончил с косяком. Отбросив окурок ловким щелчком, он вопросительно посмотрел на меня - дескать, ты еще здесь? Ну, давай, говори, что тебе нужно.
       При этом было видно, что его «зацепило», и теперь он был готов с удовольствием побеседовать на какую угодно тему.
       Я предпочитал тему речных перевозок и поэтому спросил:
      -  А твой «Ништяк» быстро ходит?
      -  Тебе в километрах или в узлах? - поинтересовался речной самурай и сел попрямее.
      -  Ну, я человек сухопутный, так что в километрах, - ответил я.
       Этот парень определенно начал мне нравиться, и я подумал, что, скорее всего, не ошибся в выборе посудины.
      -  Если в километрах… Сотня устроит?
      -  Устроит, - кивнул я, - а тебя сотня устроит?
      -  Сотня чего и за что? - лениво поинтересовался самурай.
      -  Сотня баксов.
      -  Ага… - неопределенно отозвался он, - а за что?
      -  Отвези меня отсюда километров за сто. В какое-нибудь тихое райское место.
      -  И баксов сто, и километров сто, и скорость сто… - задумчиво ответил он, - кругом сто!
       Он засмеялся и вдруг лениво сказал:
      -  Нет, не устроит.
       И снова развалился, уронив голову на свернутый валиком ватник.
       Я удивился и спросил:
      -  А сколько устроит?
      -  Триста.
       Теперь засмеялся я:
      -  Пятьсот в оба конца. И ни в чем себе не отказывай.
      -  А я и так не отказываю, - ответил он, - ладно, годится.
       Я встал и, подняв рюкзак с настила, швырнул его в катер.
      -  Что, прямо сейчас поедем? - спросил самурай, поднимаясь на ноги.
      -  Прямо сейчас, - ответил я и спрыгнул вслед за рюкзаком.
      -  Ну, сейчас так сейчас, - сказал парень, проходя к маленькому штурвалу, установленному на задней стенке невысокой надстройки.
      -  Меня Мишей зовут, - представился я, помня, что я до сих пор американец Майкл Боткин.
      -  А меня - Тимуром, - ответил капитан, протягивая мне руку.
      -  Слушай, Тимур, - я внимательно посмотрел на него, - а у тебя еще курнуть есть? Посмотрел я на тебя, и что-то мне захотелось вспомнить молодые годы.
      -  Не спеши, - ответил Тимур, - давай отойдем на пару километров.
       И он нажал на кнопку пуска.
       Оба «меркурия» глухо заворчали и забулькали, а Тимур сказал:
      -  Садись в кресло. На скорости лучше сидеть, чем стоять.
      -  А лежать лучше, чем сидеть, - усмехнулся я, вспомнив поговорку.
      -  Не скажи, - возразил Тимур, - если ты уляжешься тут на полной скорости, то из тебя всю душонку вытрясет.
      -  Молчу, - ответил я и забрался в одно из двух высоких кресел, закрепленных за надстройкой.
       Второе, пилотское, кресло занял Тимур.
       Повернувшись ко мне, он выразительно пошевелил бровями и сказал:
      -  Деньги утром, стулья вечером.
      -  А… - спохватился я, - извини.
       Вынув из кармана бумажник, я дал Тимуру двести долларов и сказал:
      -  Деньги - стулья - деньги. Остальное получишь, когда приедешь за мной.
      -  Годится, - ответил Тимур и, засунув деньги в нагрудный карман ветхой джинсовой рубашки, передвинул вперед какой-то рычаг.
       За спиной синхронно взревели два мотора, и «Ништяк» резво прыгнул вперед.
       Глядя на воду, я вспомнил прогулку на гоночном катере по Балтийскому морю. Правда, тогда она закончилась тем, что меня угостили кофе со снотворным, но на этот раз такого финала вроде бы не предвиделось.
       Речная гладь летела навстречу, под днищем яростно шипела потревоженная мощными моторами вода, а плотный встречный ветер, отбрасываемый ветровым стеклом, улетал куда-то вверх и совсем не беспокоил нас с Тимуром.
      -  А ничего бежит, - одобрительно сказал я.
       Тимур кивнул и сбавил скорость. Потом заглушил моторы:
      -  Теперь можно и курнуть.
       Катер плавно покачивался на мелких речных волнах, и, оглядевшись, я понял, что за эти полторы минуты мы удалились от пристани как раз на те самые два километра, о которых говорил Тимур.
      -  А почему ты не хотел курнуть на берегу? - поинтересовался я.
      -  Почему… - Тимур сноровисто забивал косяк, - а потому что такие лица, как у тебя, бывают только у бандитов или спецов. Бандитов я не боюсь, я и сам парень ничего, а вот со спецами мне лучше дела не иметь. Ну, представь себе - я достаю оковалок «плана», а в это время из-за ангаров выскакивают твои дружки с пушками и ксивами: руки в гору, контрольная закупка, вы арестованы и прочее. Мне оно надо?
      -  А если я все-таки спец, и сейчас скажу тебе: руки вверх, товарищ наркоторговец?
      -  Во-первых, я не торговец, а во-вторых, - Тимур усмехнулся, не переставая трудиться над папиросой, - ты вокруг погляди. И подумай, как ты будешь меня вязать на середине реки. Зажигалка есть?
      -  Правильно рассуждаешь, - сказал я, протягивая зажигалку, - береженого, как говорится, бог бережет.
      -  Вот и я говорю, - ответил Тимур и, глубоко затянувшись, передал мне косяк.
       Следующие несколько минут прошли в полном молчании, прерываемом лишь потрескиванием косяка. Посмотрев друг на друга новыми глазами, мы рассмеялись без всякой причины, и Тимур спросил:
      -  Ну, как, ничего травка?
      -  Ничего, - я одобрительно кивнул, с трудом сдерживая идиотское хихиканье, - очень даже ничего. Азия?
      -  Не-е-е… - презрительно махнул рукой Тимур, - нам Азия ни к чему. Местная трава, выращивает тут один…
      -  Хорошо выращивает, однако, - сказал я, чувствуя, как с окружающим миром начинают происходить чудесные превращения.
       Голубое небо стало еще более голубым, далекий лес на берегу превратился в волшебную чащобу, в которой наверняка бродили лешие и прочие кикиморы, вода зажурчала таинственно и красиво… В общем, трава была действительно высшего сорта.
       Тимур нажал на кнопку, и оба «меркурия» снова ожили.
      -  Ну, - сказал он, - а теперь - с ветерком.
       И «Ништяк» понесся по водной глади со скоростью никак не меньше сотни километров в час.
       Почувствовав, что наступил сушняк, я достал из рюкзака большую бутылку минералки и, открыв ее, с наслаждением присосался к горлышку.
       Напившись, я протянул минералку Тимуру, но он, помотав головой, отказался:
      -  Не, не хочу.
       Я пожал плечами и, завинтив пробку, сунул бутылку обратно в рюкзак.
      -  А скажи, Миша, какое тебе место нужно? - спросил Тимур и, отпустив штурвал, достал сигареты.
       Я заволновался и сказал:
      -  Ты, это… Штурвал держал бы!
      -  Не беспокойся, - засмеялся Тимур, - тут все так устроено, что если бросить штурвал, то катер сам идет прямо, как по ниточке, и никуда свернуть не хочет. Так куда тебя отвезти?
      -  Куда отвезти… - я тоже достал сигареты, - отвези меня, мил человек, в такое место, чтобы там было красиво и тихо. Чтобы берег был спокойный и дикий, и народу чтобы ни единой души… Чтобы большая вода текла мимо меня, и чтобы жизнь показалась мне прекрасной.
      -  Поня-а-тно… - протянул Тимур, - романтики захотелось.
      -  Вот-вот, - поддержал я его, - именно романтики. А то в последнее время никакой романтики - одни приключения. Причем такие, что не дай бог.
      -  Может, ты в розыске? - предположил Тимур.
      -  Нет, не в розыске, - я усмехнулся, - от розыска так не бегают.
      -  А как от розыска бегают? - ехидно спросил Тимур, снова берясь за штурвал и слегка подправляя курс.
       Я посмотрел на него и сказал:
      -  А то ты сам не знаешь!
       Тимур едва заметно улыбнулся и промолчал.
      -  Так вот, - я продолжил свои рассуждения насчет райского места, - хочу я пожить денька три на берегу этой реки. Естественно, в диком месте. Поразмышлять о жизни, навести порядок в своей голове…
      -  Понимаю, - Тимур кивнул.
      -  А раз понимаешь, то вези меня в такое место. А через три дня заберешь.
       Я снова расстегнул рюкзак и достал оттуда рацию.
      -  Держи, - я протянул рацию Тимуру.
       Он посмотрел на нее и спросил:
      -  Не боишься такую дорогую штуку чужому человеку отдавать?
      -  Нет, не боюсь, - ответил я, - а кроме того, без второй рации это просто кусок говна. Никому не нужный. Они еще на заводе только друг на друга настроены. Так что держи, будем, если что, связь держать.
      -  Положи на банку, - сказал Тимур.
       Поскольку я после своих корабельных путешествий уже мог считать себя старым морским волком, то знал, что банка - это просто скамейка в лодке, и положил рацию, куда было сказано.
      -  Значит, отвезу я тебя… - Тимур закатил глаза к небу, - отвезу тебя… Все, знаю, куда отвезу. Место тихое и красивое.
      -  Вот и хорошо, - сказал я и поудобнее устроился в высоком кресле.
       Ровная водная гладь летела навстречу, встречный ветер огибал нас где-то поверху, едва шевеля мои короткие волосы, и жизнь казалась мне прекрасной и беззаботной.
 

Часть первая
 
ИГРА В ПРЯТКИ
 
Глава первая
 
ТИМУР И ЕГО «НИШТЯК»

 
      Я вылез из палатки и с хрустом потянулся. Солнце уже приподнялось над лесом, и над водой таял легкий парок.
      Спустившись к реке, я вошел в воду и решительно упал лицом вперед. Мягкая теплая вода обняла меня, как говорится, до глубины души моей, и я почувствовал, как в меня вливается жизненная сила и щенячья радость бытия. Поднявшись на ноги, я начал энергично плескаться. Потом сбегал на берег, где на пенечке лежали туалетные принадлежности, схватил их и бегом вернулся в воду.
      На свежем воздухе все приобрело совершенно другой вкус и запах.
      Мыло пахло так, как много лет назад, когда я был мальчишкой, еще не курил и не сжигал вкусовые рецепторы пивом и водкой, а зубная паста неожиданно обрела праздничную радостную мятность, которой я давно уже не замечал. Наконец я почувствовал себя заново родившимся и, бессмысленно улыбаясь, вышел на берег.
      Положив мыло, щетку и пасту на пенек, я сполоснул руки и, сняв с сучка мохнатое полотенце, растерся им докрасна. Это привело меня в такой восторг, что я встал на руки и сделал таким образом несколько шагов. Потом меня повело в сторону и, вывернувшись, я опустился на ноги, попав босой ступней прямо на сосновую шишку.
      Легкая боль, которую я при этом испытал, напомнила, что в последний раз мне приходилось наступать на шишку босиком…
      Не помню когда. Очень давно.
      Тогда, когда моя жизнь была совсем другой.
      Отогнав глупые мысли о безвозвратно ушедшей невинной юности, я оделся, достал из рюкзака консервы и занялся приготовлением завтрака.
      Костер у меня был самый что ни на есть классический, с двумя закопченными рогульками по бокам и кривым сучком в качестве перекладины, на котором висел котелок.
      Когда я затаривался в одном из универмагов Томска, меня почему-то потянуло на старину, и я не стал покупать дорогих деликатесов. Пачка чая со слоном, сахар-рафинад, несколько брикетов гречневой каши, военная тушенка в жестяных замасленных банках, хлеб, булка, сахар… Единственным, что я себе позволил как человек состоятельный, была палка твердой колбасы. Ну, и блок «Мальборо».
      А в спортивном магазине я купил длиннющую складную удочку, которая в сложенном виде была не больше зонтика. Тут уж скупиться не годилось, и я взял самую дорогую, «навороченную». Ну, там, крючки-грузила всякие, поплавки, леска…
      В общем, все, что нужно для рыбной ловли, а также складную лопатку и туристский топорик.
      Палатка, которую предложил мне продавец, представляла собой одноместный круглый купол веселенькой расцветки. Что ж, взял я палатку эту модную, хотя поначалу рассчитывал на классическую, брезентовую, двускатную…
      Вода в котелке закипела, и, сняв его с огня, я налил кипяток в алюминиевую пол-литровую кружку. Затем насыпал заварки и, пока чай настаивался, принялся за тушенку с черным хлебом. И разрази меня гром, если она в тот момент не была для меня вкуснее всех самых дорогих российских и заграничных деликатесов!
 

* * *

 
      Знахарь сидел на камне, не успевшем остыть за теплую ночь, и курил, задумчиво пуская дым по ветру.
      Вчера он поймал в Оби большую рыбу неизвестной ему породы, и теперь ее голова торчала на сучке, напоминая о его рыбацком подвиге. Остальное он съел на ужин, удивляясь тому, как это раньше он мог считать вкусной ту рыбу, что подавалась в валютных ресторанах.
      Ему вспомнился тот вечер, когда, подчиняясь неожиданно захватившей его идее, он вскочил с шаткого пластикового стульчика на набережной Лейтенанта Шмидта, прыгнул в машину и, моля всех богов, чтобы Риты не оказалось в номере, полетел в гостиницу. Там он быстро собрал самые необходимые вещи, нацарапал записку и помчался куда глаза глядят. А глядели они в аэропорт, где Знахарь купил билет на первый попавшийся рейс в Сибирь. Рейс был в Томск, и это вполне устраивало беглеца.
      И, уже сидя в провонявшем туалетным дезодорантом салоне ИЛ-86, он понял, что поступил совершенно правильно. Он бежал от той жизни, пружина которой закручивалась все сильнее и в конце концов могла разорвать его на кровавые клочки.
      Он чувствовал себя как школьник, сбежавший с уроков, и радость ожидавшей где-то впереди свободы переполняла его. Для того, чтобы эта радость не перелилась через край, пришлось прибегнуть к испытанному средству, и стюардесса, получив от Знахаря пятьдесят долларов, принесла ему фляжку английского бренди.
      Несколько успокоившись после двух рюмок, Знахарь стал обдумывать свои дальнейшие действия и, снова подозвав стюардессу, спросил:
      - А в этом Томске река есть?
      Стюардесса подняла брови и ответила:
      - А как же! Великая русская река Обь рядом.
      - Спасибо, девушка, - сказал Знахарь и величественным жестом отпустил ее.
      Посмотрев ей вслед, он подумал, что соврал самым бессовестным образом, назвав ее девушкой. Но с другой стороны, если женщине не врать, то она станет еще большей стервой, чем была до того.
      Великая русская река Обь вполне устраивала Знахаря.
      С напряжением вспомнив географическую карту, он предположил, что Обь идет с самого севера России до самого юга. Или наоборот. Направление ее течения не играло никакой роли. По-настоящему важным было то, что, при такой протяженности, на берегу великой русской реки Оби наверняка найдется тихое и спокойное место вдали от цивилизации, которая не приносит людям ничего, кроме все усиливающейся головной боли. Особенно таким людям, как сам Знахарь.
      Знахарь вздохнул, и тут сидевший справа от него солидный мужчина лет пятидесяти пяти, который рассеянно листал «Rolling Stone», сдержанно усмехнувшись, сказал:
      - Что-то вы, молодой человек, вздыхаете тяжело, не по годам.
      - Правда тяжело? - удивился Знахарь. - А я и не заметил.
      - Да уж тяжеленько… - кивнул мужчина.
      Он закрыл журнал, сунул его в сетку на спинке сиденья впереди и, повернувшись к Знахарю, сказал:
      - Знаете, что? Я, как человек безусловно опытный и даже убеленный сединами, предлагаю вам свое общество на время полета. Лететь нам четыре часа, так что… А не заказать ли нам коньячку?
      - Ваша правда, - решительно ответил Знахарь, - я и сам об этом подумывал, но пить одному… Как-то не с руки.
      Он, конечно же, соврал, потому что пить ему приходилось во всех возможных ситуациях и компаниях, но этот мужчина чем-то располагал к себе, и Знахарь решил не кобениться, а нормально, по-мужски отдохнуть во время долгого перелета.
      Делать все равно было нечего, а спать он не хотел.
      - Вот и хорошо, - сказал мужчина, - девушка!
      Проходившая между кресел стюардесса остановилась и с дежурной улыбкой посмотрела на него:
      - Я вас слушаю.
      - А принесите-ка нам, любезнейшая мадемуазель, коньячку. Причем не шкалик, а нормальную бутылку. Сами видите, тут шкаликов целая пригоршня понадобится.
      - Лимон? Авокадо? - стюардесса была сама любезность.
      Мужчина посмотрел на Знахаря:
      - Вы что предпочитаете?
      - Да мне как-то все равно, - Знахарь пожал плечами.
      - Ну тогда лимон, - уверенно сказал мужчина, - старое, проверенное всегда лучше неизвестного нового. Это, конечно же, ни в коем случае не касается молодых и красивых девушек.
      Стюардесса расцвела и, радостно подрагивая ягодицами, удалилась по проходу в сторону запасов коньяка.
      - Меня зовут Виктор Ефимович Волжанин, - представился мужчина и слегка привстал.
      - Очень приятно, - ответил Знахарь, - а меня…
      Он чуть было не назвал свое настоящее имя - Константин Разин, но вовремя прикусил язык.
      - А меня - Майкл Боткин.
      - Майкл? Странно… - удивился мужчина, - Боткин - это еще понятно. Боткин, Сойкин, Малкин и Залкинд. Вы еврей?
      - Нет, - теперь удивился Знахарь, - а что, похож?
      - Абсолютно нет, - уверенно сказал Волжанин, - наверное, вы назвали свой псевдоним.
      - Совершенно верно, - кивнул Знахарь, - и предпочитаю отзываться именно на это имя - Майкл.
      - С удовольствием, Майкл, - покладисто ответил Волжанин, - а меня называйте Виктором. Это в разных важных местах я раздуваю щеки и называюсь Викто-ром Ефимовичем, а знакомство в воздухе, на высоте… скажем… восьми тысяч метров как-то сближает. Вы не находите, что тут мы в какой-то степени ближе к Богу?
      - Это в смысле того, что тут у нас больше шансов быстренько встретиться с ним? - усмехнулся Знахарь.
      - Ну, я же не это имел в виду, - засмеялся Волжанин.
      В это время стюардесса принесла поднос с коньяком и нарезанным лимоном.
      Поставив его на откидной столик перед Знахарем, она сделала едва заметный книксен и удалилась. Посмотрев ей вслед взором знатока породистых лошадей, Волжанин разочарованно вздохнул и сказал:
      - А бабки у нее подгуляли…
      Знахарю стало смешно, и он спросил:
      - Вы случайно не коннозаводчик?
      - Коннозаводчик? А что, интересная мысль…
      Волжанин озадаченно посмотрел в пространство перед собой, потом весело взглянул на Знахаря и ответил:
      - Нет, Майкл, я не коннозаводчик и даже не владелец автомастерской. Я простой коммерческий директор радиостанции.
      - Ух ты! А что за станция? - спросил Знахарь, разливая коньяк по пластиковым мензуркам.
      Волжанин приосанился и важно ответил:
      - А станция, Майкл, не простая, а наоборот, любимая народом и уважаемая правителями.
      - Случайно не «Голос Америки»? - ехидно поинтересовался Знахарь.
      Волжанин расхохотался и сбросил важный вид.
      - Нет, не «Голос». Все проще. «Радио Петроград» - «Русский Шансон». Слышали такую?
      - А как же, - уважительно ответил Знахарь, - конечно, слышал! И всегда слушаю, если попадается. Вот так не знаешь, с кем летишь, а оказывается - такой интересный человек…
      - Ну, я-то не очень интересный человек, - возразил Волжанин, - я простой чиновник, а вот те, кто у нас звучат - действительно заслуживают внимания.
      - Согласен, - кивнул Знахарь, - вот за это мы и выпьем.
      - За что - за это? - поинтересовался Волжанин, - за простого чиновника или за настоящих артистов из народа?
      - А за то и за другое, чтобы никому обидно не было, - дипломатично ответил Знахарь.
      - А вы, батенька, не так просты, как может показаться с первого взгляда, - Волжанин взял с подноса мензурку с коньяком, - ну, за радиовещание!
      - Ага, - согласился Знахарь, - за него, родное!
      Они выпили и Волжанин, кинув в рот тонкий пластик лимона, сладострастно сморщился:
      - Крррасота!
      Разжевав и проглотив лимон, он достал сигареты и, озабоченно посмотрев на табло, сказал:
      - Тэкс… Табло. Не горит. Значит - можно курить.
      - Надеюсь, - ответил Знахарь и тоже достал сигареты, - вообще-то мы ведь бизнес-классом летим, так что курить, наверное, всяко можно.
      - Согласен, - кивнул Волжанин, - да, так о чем это я?
      - А о радиовещании, - подсказал Знахарь.
      - Ага. Так вот - мы, руководство радиостанции, решили расширить сферу вещания. Так сказать, распространить свои коварные щупальца на восток. В Сибирь. В частности, в Томск.
      - Это хорошо, - кивнул Знахарь, - будем слушать.
      - А куда вы денетесь, - коварно ухмыльнулся Волжанин, - кстати, может быть, по второй?
      - Точно! - спохватился Знахарь, - простите, заболтался.
      - Вот всегда вас, молодых, направлять приходится, - добродушно пожурил его Волжанин.
      Знахарь изобразил некоторую виноватость и стал осторожно наливать коньяк в мензурки.
      - Ну а вы сами, - спросил Волжанин, следя за его действиями, - вы на какой ниве подвизаетесь?
      - Я-то… - Знахарь закончил разливать и взял свою мензурку, - я, пожалуй, на ниве мелкого и крупного бизнеса.
      - Мелкого и крупного… - Волжанин посмотрел на Знахаря и выпил свой коньяк, - интересно, как это?
      - Ну, например, ботиночные шнурки - мелкий бизнес? - Знахарь последовал его примеру.
      - Пожалуй, да, - согласился Волжанин.
      - А если их сорок два эшелона?
      - Тогда, конечно, крупный. Но, по-моему, вы темните. Только не подумайте, что я хочу выведать ваши тайны и сгораю от любопытства. Я же не барышня!
      - Это заметно сразу, - подтвердил Знахарь.
      - Слава богу, - облегченно вздохнул Волжанин.
      - Никаких особых тайн нет, - привычно соврал Знахарь, - так, берусь за что придется… Но, признаюсь, удача сопутствует мне.
      - А это главное! - Волжанин поднял палец, - вот за удачу…
      - И это правильно, - согласился Знахарь и взялся за бутылку.
      Выпили по третьей.
      - Вот теперь - другое дело, - сказал Волжанин и ослабил галстук.
      - Согласен, - кивнул Знахарь и перестегнул брючный ремень на следующую дырку.
      Выполнив эти несложные действия, способствовавшие достижению большего комфорта, оба снова закурили и несколько минут молчали. Потом Волжанин выпустил тонкую струйку дыма в потолок и сказал:
      - А хотите, я расскажу вам о вас?
      Знахарь удивился, но ответил:
      - Было бы интересно…
      - Ну, я не собираюсь развлекаться тут телепатией, - пояснил Волжанин, - однако некоторые способности к физиогномике имею.
      Он хитро посмотрел на Знахаря и забормотал нараспев:
      - А позолоти ручку, золотой мой, яхонтовый, расскажу что было, что будет, на чем душа успокоится.
      - Сейчас, сейчас, - засуетился Знахарь и стал шарить по карманам.
      Волжанин с улыбкой смотрел на него и молчал.
      Наконец Знахарь нашел в кармане джинсов пятирублевую монету и, взглянув на Волжанина, спросил:
      - Годится?
      - Годится, серебряный мой, годится, перламутровый.
      Взяв пятирублевку, Волжанин куснул ее металлокерамическим клыком и, удовлетворенно кивнув, бережно спрятал в карман.
      - А был ты бедным студентом. Так?
      - Ну, знаете ли, - Знахарь пожал плечами, - бедными студентами все были.
      - А потом стал бедным врачом. Так?
      - Вот это уже интересно, - Знахарь насторожился.
      - Так или нет?
      - Ну, так…
      - А потом пиковая дама предала тебя. Это ничего, что я на ты?
      - Нет, нет, ничего! Продолжайте, - Знахарь был заинтригован, - только она скорее на бубновую была похожа.
      - Это неважно. А потом твоя жизнь повернулась совсем в другую сторону. И появились в ней вода, огонь и медные трубы. Ведь появились?
      - Появились.
      - Ну, про глаз я не спрашиваю… Однако протез хороший. Не всякий заметит разницу.
      - Вы-то заметили, - недовольно буркнул Знахарь.
      - Я - это другое дело. Прожитые годы научили меня быть особо внимательным ко всему. Зато наша стюардесса…
      - С кривыми бабками, - подхватил Знахарь.
      - Совершенно верно. Готов спорить, что она заметила бы твой стеклянный глаз только через четыре месяца после свадьбы, и то - если бы ты его выронил по пьянке.
      Знахарь засмеялся.
      - Ну как, угадал?
      - В общем - да, - согласился Знахарь, - всякое в моей жизни было.
      - Вот за это всякое мы сейчас и выпьем, - сказал Волжанин и стал разливать коньяк.
      Знахарь посмотрел на бутылку:
      - А ведь придется вторую брать.
      - Придется, - назидательно заметил Волжанин, - говорят о чем-то нежелательном. А мы возьмем ее с полным удовольствием и неподдельным желанием.
      - Согласен, - кивнул Знахарь, - ошибся. Виноват. Исправлюсь.
      - Смотрите у меня, - с притворной строгостью сказал Волжанин, снова перейдя на вы.
      - Виктор, - Знахарь помялся, - вы уж раз перешли со мной на ты, так и продолжайте. Меня, знаете ли, это вполне устраивает.
      - Годится, - кивнул Волжанин, - тогда - вот твоя порцайка.
      - Спасибо, - сказал Знахарь, принимая мензурку, - так, значит, за всякое?
      - Совершенно верно, - усмехнулся Волжанин, - за всякое. Потому что если бы его - всякого - не было в нашей жизни, она была бы пресна и скучна.
      - Ну… - протянул Знахарь, - иногда это всякое бывает таким, что не дай бог!
      - Совершенно верно, - повторил Волжанин, - но это закон жизни. Хорошее всякое не бывает без плохого всякого. И тут уж никуда не денешься.
      - Диалектика, мать ее, - Знахарь опрокинул коньяк в рот.
      - Она самая, голубушка, - кивнул Волжанин и тоже принял на грудь.
      Закурив, он откинулся на подголовник и задумчиво сказал:
      - Моисею на горе Синай были выданы под расписку три скрижали. Так он, старый идиот, одну из них разбил. И, понятное дело, утаил этот позорный факт от своего народа. А на третьей скрижали, в числе пяти заповедей…
      - А почему пяти? - удивился Знахарь.
      - Как почему, - удивился Волжанин в ответ, - ведь Моисей принес две скрижали?
      - Вроде две… - неуверенно сказал Знахарь.
      - Две, точно две, - Волжанин махнул рукой, - а заповедей - десять. Значит - по пять на каждой. Из этого делаем допущение, что на третьей было тоже пять. Логично?
      - Логично, - согласился Знахарь.
      - Вот. Так на третьей в числе еще пяти была заповедь «Не бойся».
      - А может быть еще - «Не верь» и «Не проси»? - Знахарь криво и недобро усмехнулся.
      Волжанин внимательно посмотрел на него и серьезно ответил:
      - Нет. Таких не было. Можешь мне поверить. И не надо путать Божий дар с уголовной яичницей.
      - А почему бы и не попутать? - сварливо поинтересовался Знахарь, - ведь ваша радиостанция и воровские песни передает, так что для вас должно быть все едино.
      - Ты, Майкл, это брось. Вижу, что обостряешь, и прошу - не надо. А насчет нашего радио… Так у нас есть разные песни - и бардовские, и авторские, и народные. Есть у нас и воровские, так ведь они тоже народные, воры тоже часть нашего народа, и немалая, между прочим! Так что игнорировать их музыкальные симпатии было бы непростительной оплошностью. А у воров ведь тоже душа есть - разве не так?
      - Есть, - неохотно согласился Знахарь, - да только знаю я, какая у них душа.
      - Интересно, откуда? - прищурился Волжанин.
      - Неважно, - отрезал Знахарь.
      - Ну, неважно, так и неважно, - покладисто согласился Волжанин, - только не забывай, что уголовники не сами себе такую судьбу выбирали. И, поверь мне, есть у них и чувства и мечты.
      Знахарю не хотелось говорить на эту тему, поэтому он кивнул и сказал:
      - Так что там насчет разбитой скрижали?
      - Ловок… - усмехнулся Волжанин, - а насчет скрижали, которую расколотил криворукий Моисей, была там заповедь «Не бойся». И я расскажу тебе притчу. Не возражаешь? Она короткая.
      - Так хоть и длинная, - улыбнулся Знахарь, - притча - это хорошо.
      - Вот и я так думаю, - кивнул Волжанин, - тогда слушай.
      Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил с интонациями настоящего артиста:
      - Жил-был один человек. Был он смел и решителен, справедлив и силен. А может быть и нет. Неважно. Этот человек больше всего на свете боялся, что его зарежут. С ужасом он представлял себе, как холодное и твердое лезвие ножа входит к нему в живот, нарушая божественную гармонию его телесного существа. Кровь, боль, ужас, смерть. Эта картина в разнообразных вариациях представала перед его внутренним взором едва ли не каждый день, вызывая содрогание и страх. И даже, возможно, отравляла ему жизнь. Но вот настал день, когда человек этот обнаружил себя лежащим на смертном одре. Был он уже глубоким стариком. И, чувствуя на сердце стальную руку той, которая не обходит своим вниманием никого, он с облегчением произнес: «Слава богу, не зарезали!»
      Волжанин замолчал, а Знахарь погрузился в глубокие раздумья, навеянные притчей. И вскоре, возможно, от выпитого коньяка, а скорее всего - просто от предшествовавших его паническому бегству из Питера треволнений, он задремал.
      И проснулся только тогда, когда новый знакомый деликатно потрепал его по плечу и сказал:
      - Проснись и пой.
      Знахарь продрал глаза и увидел пассажиров, пробиравшихся к выходу.
      Самолет уже, оказывается, сел, и можно было ступить на гостеприимную сибирскую землю.
      - Если я запою, - хрипло сказал Знахарь и прокашлялся, - если я запою, все они выскочат из самолета как по тревоге. А ведь среди них есть женщины и дети, которые могут пострадать в давке. Вы этого хотите?
      - Ни боже мой! - Волжанин протестующе выставил ладони, - это выражение такое. Петь не обязательно.
      Он поднялся с кресла и, достав из нагрудного кармана пиджака визитную карточку, протянул ее Знахарю.
      - Возьми и обязательно позвони мне. Теперь я буду находиться в Томске постоянно, и мы можем иногда встречаться для совместного распития коньяка, а также для приятных и полезных разговоров о жизни. И не забывай включать приемник на волне 100.9 FM. «Радио Петроград» - «Русский Шансон».
      Последние слова он произнес поставленным дикторским тоном, подмигнул Знахарю и, крепко пожав его руку, направился к выходу. Знахарь зевнул и, чувствуя, как его суставы неохотно расправляются, стал выбираться из кресла.
      И вот теперь он сидел на камушке и внимал утренней речной тишине.
      Самое первое удовлетворение от своего бегства Знахарь уже получил, и на третий день отшельничества, уже несколько успокоившись, он мог, наконец, подумать о том главном, что тщательно скрывал от самого себя.
      А главным было то, что Знахарь в глубине души хотел навсегда удалиться от людей и больше никогда не встревать ни в какие дела. Денег у него было более чем достаточно, новое лицо и документы американского гражданина Майкла Боткина были в полном порядке, и ничто не мешало выполнить такой несложный замысел.
      Теперь нужно было просто подобрать подходящее место, дать кому надо денег и начинать строить добротный дом на берегу реки. Знахарь ни минуты не сомневался, что все пройдет как по маслу. Он знал, что деньги делают возможным самое невероятное.
      Особенно в России.
 

* * *

 
      Знахарь вздохнул и, звонко шлепнув себя ладонями по голым коленям, встал.
      Достав из рюкзака рацию, он щелкнул тумблером и на дисплее засветились цифирки, говорившие о том, что дух, заключенный в пластмассовой коробке, готов выполнить желания своего хозяина.
      Несколько раз нажав кнопку вызова, Знахарь отпустил ее и стал ждать ответа. Через полминуты он повторил вызов - и на этот раз Тимур отозвался. В динамике послышался его запыхавшийся голос:
      - Да, Миша, я слушаю!
      Знахарь чуть было не сказал: какой еще Миша? - но вовремя вспомнил про Майкла Боткина и ответил:
      - Давай приезжай за мной, продолжим путешествие.
      - Продолжим? Это значит - возвращаться не будем?
      - Именно так. Я фрахтую твое корыто на неопределенный срок. Насчет оплаты не беспокойся.
      - Слушаюсь, мой капитан!
      По голосу Тимура было видно, что он доволен такими новостями.
      - Тимур, - Знахарь сделал маленькую паузу, - ты там прихвати сам знаешь чего.
      - Ладно, понял, - отозвался Тимур, - а ты пока собирай шмотки. Я через час буду. Конец связи.
 

* * *

 
      Глава администрации Амжеевского района Борис Тимофеевич Вертяков был обыкновенным российским номенклатурным вором.
      Таких, как он, Петр Первый сажал на кол.
      Но, поскольку и Петра давно уже не было, да и времена стали более либеральными, такая незавидная участь ему не грозила, тем более что те, кто мог бы подвергнуть его подобной экзекуции, сами были взяточниками и казнокрадами. А то, что «смотрящий» по городу был родной брат Вертякова, вор в законе Саша Кислый, делало его практически неуязвимым.
      В общем, все было как всегда, и даже лучше.
      Борис Тимофеевич восседал во главе огромного стола для заседаний и пил чай с лимоном. Его заместитель, Лев Наумович Лемберский, сидел рядом и подсчитывал что-то на карманном калькуляторе.
      Всем известно, что некоторые цифры и суммы лучше держать в голове, потому что бумага, хоть и стерпит все, однако с появлением на ней различных надписей становится документом. А документ такая подлая штука, что хоть и весит всего несколько граммов, может опрокинуть целую человеческую жизнь. А то и не одну.
      Лев Наумович подсчитывал прибыли за неделю. Прибыли эти были весьма темными, состояли из взяток, подношений и участия в многочисленных чужих делах, поэтому он держал все в голове. Борис Тимофеевич, попивая слабый сладкий чай, нетерпеливо косился на него, но молчал, зная, что в такие ответственные моменты Льва Наумовича лучше не беспокоить.
      Наконец Лев Наумович откинулся на спинку стула, снял дорогие дымчатые очки и сказал:
      - Четыреста двадцать две тысячи американских тугриков.
      Борис Тимофеевич удовлетворенно кивнул и ответил:
      - Удовлетворительно, вполне удовлетворительно. Теперь посчитай, Лев Наумович, сколько нужно отдать нашим кровопийцам.
      - А что тут считать, - хмыкнул Лев Наумович, - тут и считать нечего. Все уже посчитано - сто тридцать тысяч.
      - Кто повезет?
      - Как обычно, Федорук из управы. С ним его люди.
      - Когда поедут?
      - Сегодня вечером.
      - Добро, - Борис Тимофеевич поднялся из кресла, - а что у нас на сегодняшний вечер?
      Лев Наумович сладко усмехнулся и сказал:
      - Тут из Москвы певички приехали, молоденькие такие, лет по двадцать, не больше. «Бикини» называются. Я уже договорился, сегодня после концерта их привезут в вашу загородную резиденцию.
      Борис Тимофеевич кивнул и вышел из кабинета.
      Молоденькие девочки - это, конечно, хорошо, но, будучи мужчиной опытным, он знал, что его сорокалетняя секретарша Элла Арнольдовна даст фору любой молоденькой мокрощелке.
      Он подмигнул Элле Арнольдовне, с готовностью взглянувшей на него, и сказал:
      - Машину.
      Сто тридцать тысяч американских долларов должны были уйти в Томск, человеку из областной администрации, который был таким же вором, как Борис Тимофеевич и Лев Наумович, но выше рангом. Все темные денежные ручейки, которые текли по стране, сливались в речки, потом объединялись в шелестящие широкие потоки и наконец зеленоватой Ниагарой низвергались в Москву.
      Это было естественно и соответствовало всем законам природы, но Борис Тимофеевич каждый раз тяжело вздыхал, осознавая необходимость делиться с вышестоящими начальниками, однако исправно отправлял в Томск нарочного с пакетом. Нарочным обычно был капитан милиции Федорук, который тоже участвовал в теневом кругообороте денег, а сопровождали его двое крепких ребят из ОМОНа.
      Все были в штатском, чтобы не привлекать особого внимания, но кое-кто из простых местных жителей, завидев большой черный «мерседес», летящий по трассе в сторону Томска, замечал:
      - Поехали, гады… Замочить бы вас всех из гранатомета!
      И возвращался к работе.
      Например, к починке покосившейся двери в древнем, еще довоенном, нужнике, который давно уже сгнил и неизвестно почему до сих пор не рухнул на кого-нибудь из вечно пьяных посетителей.
 

* * *

 
      Саня Щербаков сидел за рулем старой, как три рубля, «копейки» и ждал.
      Он ждал уже двадцать пять минут, и внутренний голос неоднократно говорил ему о том, что можно уезжать. Никто не выйдет из подъезда шестиэтажного дома и не вынесет обещанные пятьсот рублей. Молодой человек с девушкой, которые демонстративно шуршали стодолларовыми купюрами по дороге в Петровск, в конце пути вдруг обнаружили, что у них нет с собой русских денег, и, оставив в залог небольшую пузатую сумку, пошли наверх, пообещав тут же вернуться и рассчитаться. При этом они убедительно просили не уезжать и сумку не увозить.
      Саня покосился на оставленную пассажирами сумку и, вздохнув, вытащил из пачки сигарету. По крыше машины уютно барабанил дождь, ручейки воды прихотливо извивались на лобовом стекле, а Саня курил и думал о том, как он докатился до жизни такой.
      Еще год назад он и представить себе не мог, что будет в погоне за нелегким и совсем не длинным рублем ездить по Томску на ржавой «копейке», внимательно следя за тем, не проголосует ли кто-нибудь на обочине. Год назад он был уверен, что дело, которым они занимались вместе с его старым школьным товарищем, принесет ожидаемые плоды и настанет наконец то благословенное время, когда можно будет не думать о том, где взять деньги на сигареты, на бензин, а также на личную жизнь. Ведь даже для того, чтобы принести любимой женщине цветы, нужно сначала купить их.
      Саня мотнул головой, как бы отгоняя севшего на нос комара, и снова посмотрел на сумку. Ну что тут рассуждать, подумал он, кинули и кинули. В первый раз, что ли? Да и не в последний, наверное…
      Он решительно подтянул сумку к себе и взялся за замок молнии. В голове мелькнуло: «а нет ли там случайно бомбы?» - но, отогнав эту мысль, Саня решительно расстегнул молнию и, как и ожидалось, увидел, что сумка набита мятыми газетами.
      Выругавшись, он открыл дверь, выкинул сумку из машины и завел двигатель. Взглянув в последний раз на уходящую в небо мрачную стену шестиэтажки, размеченную темными и яркими окнами, врубил передачу и резко развернулся перед подъездом: - Тьфу на вас, гниды поганые!
      Впереди была черная и блестящая от ночного дождя трасса, ведущая в Томск. Саня не торопясь ехал по ней и размышлял о превратностях российской жизни, а также о подлости и жадности некоторых клиентов. Старая «копейка» уютно журчала движком, и дворники лениво сгоняли со стекла воду.
      В зеркале заднего вида неожиданно вспыхнул слепящий свет, быстро переместился в левое зеркало, и Санину «копейку», качнув ее воздушной волной, со свистом обошел черный толстый «мерседес».
      «Ну, совсем мозгов у человека нет, - подумал Саня, - по мокрой дороге, да под двести!»
      А в том, что «мерседес» выжимал под двести км в час, не было никакого сомнения. Задние фонари обогнавшей Саню машины стремительно уменьшались. Дорога впереди плавно уходила влево, и «мерседес», как на гоночной трассе, грамотно переместился к левой бровке.
      И тут произошло то, чего, собственно, и следовало ожидать. Но только Саня совсем не был готов к тому, что это произойдет прямо сейчас и прямо здесь.
      Самого «мерседеса» на фоне черного леса видно не было, но неожиданно и дико вдруг метнулись в воздухе задние фонари, прочертили в пространстве какой-то иероглиф, затем, кувыркаясь и беспорядочно светя в разные стороны, «мерседес» влетел прямо в лес. До него было метров сто пятьдесят, но даже на таком расстоянии Саня смог услышать жуткий звук корежащегося железа…
      Притормаживая, Саня приблизился к месту катастрофы и, остановившись напротив раскоряченного между деревьями черного угловатого пятна, из которого в разные стороны торчали два ослепительных столба света, выскочил из машины.
      А вдруг помочь еще можно, подумал он, подбегая к изуродованному «мерседесу», хотя точно знал, что помочь тут может только похоронный гример.
      А если бак сейчас рванет?
      Шикарный еще полминуты назад «мерседес» напоминал пустую мятую пачку из-под сигарет.
      Осторожно обходя его, Саня в темноте задел за что-то головой и, вздрогнув, резко обернулся.
      Лучше бы он не оборачивался. Прямо перед ним в воздухе висело окровавленное лицо. Одного из пассажиров «мерседеса» выбросило из салона и насадило спиной на еловый сук в двух метрах от земли. Он висел вверх ногами, хотя вообще-то трудно было понять, где у него ноги, а где что.
      Потрясенный увиденным, Саня сделал шаг назад и, споткнувшись, упал на спину. Скользя и цепляясь за корни и кочки, он вскочил на ноги. Сердце его бешено колотилось. Нагнувшись, он увидел, выхваченное фарой то, что подвернулось ему под ноги. На земле, в бликах мокрой прошлогодней листвы, лежал плотно заклеенный скотчем небольшой пакет, по размеру очень похожий на пачку денег. Угол пакета был надорван, и Саня разглядел, что находилось внутри. А внутри была пачка стодолларовых купюр.
      Вдруг раздался протяжный скрежет, и «мерседес» слегка осел, принимая более удобное положение.
      От этого одна из его дверей со скрипом распахнулась, и из салона вывалился еще один труп. У него отсутствовала голова. Саня не стал интересоваться, куда она подевалась. Вместо этого он сунул пакет во внутренний карман куртки и быстренько пошел к своей машине.
      На шоссе все еще никого не было.
      Сев за руль, Саня подумал о том, что сейчас по законам жанра двигатель должен не заводиться, а сам он, нервничая, должен терзать трясущимися руками ключ в замке зажигания и бормотать в панике: «Комон, бэби, комон!»
      Но «копейка» не подвела. Все врут американские кинофильмы. Двигатель завелся, передача воткнулась, и Саня, не совсем веря в реальность происходящего, тронулся с места и направился в сторону города.
      По дороге он думал о том, какие оригинальные формы может принимать иногда белая горячка. Вот сейчас вдруг зажжется свет, изменится звук и изображение, и он увидит себя привязанным к больничной койке, капельница в вене, а вокруг стонут и мечутся братки-алкоголики. И не было никакой аварии, не лежала у него в кармане пачка долларов, и не ехал он в старой «копейке» по ночному шоссе.
      Увидев впереди огни поста ГАИ, Саня скинул скорость до сорока, как и положено дисциплинированному водителю, и несколько раз глубоко вздохнул.
      Гаишник в мокрой накидке, мимо которого Саня намеревался равнодушно проехать, вдруг шагнул вперед и сделал повелительный жест, предписывая Сане принять вправо и остановиться.
      Саня почувствовал, как адреналин начал подниматься холодной волной от живота к ушам, и вдруг понял, что этак можно и в обморок упасть. Остановившись, он открыл дверь, вылез из машины и сделал на подгибающихся ногах несколько шагов навстречу гаишнику.
      Скорее всего, то, как он себя чувствовал в тот момент, было видно со стороны, потому что инспектор, подозрительно посмотрев на Саню, принял из его рук документы и вкрадчиво поинтересовался:
      - Как мы себя чувствуем?
      Сане стало смешно, от этого напряжение вдруг пропало, и он с притворной грустью ответил:
      - А как можно чувствовать себя после четырех бутылок водки и двух портвейна?
      Гаишник вздрогнул и вонзился в Саню проницательным взором:
      - Не понял?
      При этом он подошел к Сане очень близко, видимо, для того, чтобы незаметно обнюхать. Незаметно не получилось, поэтому инспектор сменил тон, крякнул и решительно спросил:
      - Сколько сегодня выпили?
      - Да ладно тебе, командир! Не видишь, что ли, что я трезвый?
      Говоря это, он старался дышать на гаишника.
      Но тот и так уже понял, что вариант «пьяный водитель» отменяется.
      Однако, как и все гаишники, он не любил чужих шуток и решил в отместку «развести» Саню на другие темы.
      - А как у нас с техническим состоянием автомобиля? Ручник работает?
      - Какой еще ручник? - засмеялся Саня, чувствуя, что его совсем отпустило, - когда я его в последний раз выдернул, то так в гараже и оставил.
      - Значит, без ручника ездим?
      - Да этой телеге давно на свалку пора! А ты говоришь - ручник!
      - И аптечки, конечно, нет?
      - Нет, - покаялся Саня.
      - И огнетушителя?
      - Ага…
      - А какого года машина? - поинтересовался инспектор, что говорило о повороте дела к благополучному исходу.
      - Довоенная еще! Сам Троцкий ездил! - с гордостью ответил Саня и посмотрел на гаишника с выражением «знай наших».
      - Ну и что будем делать? - скучным голосом поинтересовался гаишник, глядя в сторону и вверх.
      - Как что? - удивился Саня, - штраф платить! У меня и квитанция есть.
      И он достал из кармана заветную сотню, на которую собирался заправиться.
      Тут милицейское сердце наконец оттаяло, но, протянув Сане документы, инспектор не сразу отдал их. Он неожиданно спросил:
      - А что в багажнике?
      Саня пренебрежительно бросил:
      - Обычный хлам. Открыть?
      Но инспектор побрезговал проверять багажник такой старой помойки:
      - Ладно, поезжай.
      Что Саня незамедлительно и сделал.
 

Глава вторая
 
АМЕРИКАНСКИЙ ОТШЕЛЬНИК

 
      Когда из-за поворота реки вылетел белый «Ништяк» Тимура, Знахарь уже нетерпеливо ходил вокруг большого, туго набитого рюкзака и курил одну сигарету за другой. Увидев катер, подошел к самой кромке воды.
      «Ништяк» снизил скорость и с шорохом въехал килем на песчаную отмель. Знахарь, подняв с земли рюкзак, швырнул его на нос катера. Потом, осторожно ступая по камушкам, подобрался к катеру и перелез через борт.
      - Ну, как она, жизнь отшельника? - спросил Тимур, протягивая ему руку.
      - Эх, хорошо! Так хорошо, что и не рассказать. Только, конечно, я вовсе не собираюсь провести остаток жизни в палатке, пожирая пойманную в реке рыбу. А ты лучше скажи мне - пиво привез?
      - Обижаешь, - гордо ответил Тимур, - открой рундук под задним сиденьем.
      Знахарь прошел на корму и, подняв обшитое кожей сиденье, увидел ящик пива.
      - Вот это по-нашему, - сказал он и вытащил из ящика две бутылки.
      Потом, достав из висевшего на поясе чехольчика хитрый заграничный инструмент, он нашел среди множества имевшихся в нем лезвий, отверток и щипцов бутылочный ключ и открыл пиво.
      Протянув одну бутылку Тимуру, Знахарь с наслаждением приложился к горлышку и долго булькал. Когда бутылка опустела наполовину, он оторвался от нее и, оглядев мир просветленным взором, сказал:
      - Жить хорошо.
      - А хорошо жить - еще лучше, - ответил Тимур цитатой из популярной кинокомедии, и оба рассмеялись.
      Знахарь опустился на кормовую скамью, откинулся на спинку, закурил и сказал:
      - Вот оно.
      - Что? - не понял Тимур.
      - Сиденье. Я же все эти три дня на корточках просидел. Ну, еще на камушках да на корнях. Это я к тому, что жить отшельником хорошо, но домик должен быть приличный. Со стульями, диванами и нормальной человеческой кроватью. А также с душем, туалетом…
      - Бильярдом, баром и библиотекой, - перебил его Тимур.
      - Правильно. И библиотекой, - согласился Знахарь.
      - Ладно, - сказал Тимур, допил пиво и убрал пустую бутылку в рундук, - куда дальше поедем, господин-товарищ отшельник?
      - Куда поедем… - Знахарь задумался.
      Тимур молча посмотрел на него и достал из кармана небольшой сверток. Развернув его, он отщипнул немного от плотного зеленоватого комка, а остальное, аккуратно завернув, убрал обратно в карман.
      Потом достал из бардачка, имевшегося на приборной доске, пачку беломора, завернутую в полиэтилен, и вытащил из нее папиросу. Ловко выдув табак, он смешал его на ладони с растертой в порошок анашой и стал набивать гильзу беломорины. Знахарь рассеянно следил за умелыми действиями Тимура…
      Наконец косяк был изготовлен, и Тимур, придирчиво осмотрев его, сказал:
      - Говорят, в Голландии травка продается в любом баре без всяких проблем. Вот бы у нас так!
      - Был я в этой Голландии, - отозвался Знахарь. Сам, правда, все больше по пиву ударял. Есть там такое пиво - «Риддер Донкер», темное и крепкое. Три бутылочки - и уже чувствуешь.
      - Не пробовал.
      Знахарь посмотрел на него:
      - Ты знаешь… Пожалуй, я не буду.
      - Что не будешь? - задушенным голосом спросил Тимур, который как раз в это время набрал полную грудь пахучего дыма.
      - «План» курить не буду.
      Тимур выдохнул густую сизую струю и удивленно посмотрел на Знахаря:
      - Так ведь ты сам говорил, чтобы я привез…
      - Извини. Говорил, правильно, но теперь передумал. Не моя это тема все-таки. Оно вроде как и в кайф, но только обман это, и все тут.
      - А пиво не обман? - усмехнулся Тимур.
      - И пиво обман, - согласился Знахарь, - но всетаки не такой. Обкурившись, ты сам о себе неправильно думать начинаешь. А это самое страшное.
      Тимур открыл было рот, но Знахарь поднял руку и продолжил:
      - Сейчас ты скажешь, что анаша не вызывает физического привыкания и все такое. Я это и без тебя знаю. Знаю, что можно курить каждый день до посинения хоть полгода, а потом резко бросить и ничего. Ну, может, скучно станет, но не более того. Не это главное. А главное то, что «план» - это дверь к настоящим наркотикам. И молодые дурачки этого не понимают.
      Знахарь сплюнул за борт и сказал:
      - Я даже говорить об этом не хочу. Давай лучше о чем-нибудь приятном.
      - Давай, - кивнул Тимур и, докурив косяк, бросил окурок в воду, - куда поедем?
      - Я сейчас расскажу тебе, чего мне хочется, и ты сам все поймешь. А кроме того, ты говорил про какое-то волшебное место. Верно?
      - Верно, - подтвердил Тимур, - есть такое место.
      - Вот и хорошо.
      Знахарь достал из рундука еще одну бутылку, открыл ее и, сделав глоток, сказал:
      - В последние годы у меня была очень беспокойная жизнь. Настолько беспокойная, что ее беспокойств хватило бы не на один десяток жизней. Это мне надоело, и теперь я хочу поселиться на берегу реки в большом бревенчатом доме, за высоким забором…
      - И чтобы он был из заостренных бревен, - сказал Тимур.
      - Правильно, - согласился Знахарь, - как в «Острове сокровищ». Организовать полную автономность, чтобы поменьше общаться с людьми и спокойно жить, беззаботно наслаждаясь природой.
      - Не получится, - вздохнул Тимур, - если ты отгрохаешь себе нормальные хоромы, обязательно кто-нибудь попытается… Денег снять или еще что-нибудь…
      - Это сколько угодно. Как приедет, так и уедет. А то, может, и не уедет, а просто исчезнет. Я таких, знаешь, сколько видел?
      - Не знаю, но верю.
      Косяк, рассчитанный на двоих, крепко «вставил» Тимуру, и он, изумленно оглядываясь, дивился миру, созданному для эльфов и гоблинов, в котором оказался совершенно случайно.
      Знахарь посмотрел на него и усмехнулся:
      - Я вижу, тебя неслабо потащило.
      - Конечно, - Тимур перевел дух, - косяк-то на двоих был.
      - И все для тебя стало такое волшебное, таинственное… Правильно?
      - Правильно, - ответил Тимур, - но только может быть, оно таким и было, а мы этого не замечали. А курнешь, и начинаешь видеть.
      - Знаю я эти дела, - кивнул Знахарь, - только ты уж прости, но мир не изменился. Изменился ты сам. А все каким было, таким и осталось.
      - Ну ты и кайфоломщик! - возмутился Тимур.
      - Да ладно тебе, - рассмеялся Знахарь, - скажи лучше, знаешь ты такое место или нет?
      - Знаю, - недовольно ответил Тимур, - это место… Я его, так сказать, для себя берегу. Ну, если, скажем, свалится на меня миллион, то я там как раз то, о чем ты говорил, и построю. Да только не видать мне этого миллиона как своих ушей. Задницей чую. А ты… Ты, наверное, можешь, как говорили коммуняки, воплотить это в жизнь.
      - Ну, так не одни коммуняки говорили, - сказал Знахарь, глотнув пива, - самое нормальное выражение. Просто они нам все уши прожужжали, а так в этих словах ничего особенного нет. Замыслил - воплотил. Нормально.
      - В общем, отдам я тебе это место. А кроме того… Может, оно мне и с миллионом не понадобится, - сказал Тимур и помрачнел еще больше.
      - Что такое, проблемы, что ли?
      - Да ладно, это я так…
      - Нет уж, - Знахарь внимательно посмотрел на Тимура, - начал, так давай говори.
      - Ну… В общем, подставили под долг, потом наехали, и теперь я могу вообще без всего остаться. И без квартиры, и без «Ништяка».
      - Так ведь ты, как я вижу, парень-то не очень простой… И что - не можешь решить проблему?
      - Как тебе сказать… Сам-то я нормальный, но против своры не выстою. А своей своры у меня нет. Не люблю я этих дел. Кроме того, эти люди… Они не просто с улицы, а под авторитетом ходят. Так что наши здесь не пляшут.
      - Под авторитетом, говоришь… А кто у вас в городе авторитет?
      - Есть тут один. Саша Кислый, вор в законе. А его родной брат - Борис Тимофеевич Вертяков - во всем Амжеевском районе делами заправляет. Глава администрации, мать его за ногу… В общем, куда ни сунься - кранты.
      - А как они тебя подставили-то?
      - Как подставили? Элементарно! Три дня назад, когда я тебя сюда привез и потом вернулся в Томск, ко мне на пристань пришли люди. Ну, я сразу увидел, что за люди, у них на лбу написано: бандюки. Ну, они, короче, говорят: ты мол, на воде человек авторитетный, тебя весь Томск знает, так что давай с нами водно-спортивный клуб делать. Ты, мол, тему знаешь, а мы-то, сам понимаешь, по другим делам… Будет тебе поддержка и никаких препятствий. У нас, мол, все схвачено. Эх, блин, чуял я, что не так все хорошо, как они говорят, но повелся на эту тему, как последний лох. Я ведь воду люблю, моторы… У меня, между прочим, самый быстрый катер во всем Томске…
      Тимур сполз с высокого кресла и достал из рундука бутылку пива. Потом посмотрел на Знахаря и спросил:
      - Будешь?
      - Буду, давай, - ответил Знахарь, - а что дальше?
      - Дальше?
      - А дальше просто. Прямо там, на пристани, дали мне десять штук баксов - мол, тебя весь Томск знает, и мы тебе верим. Ты, говорят, давай закупай что нужно, а через несколько дней сядем в мэрии бумаги сочинять.
      - И ты взял? - усмехнулся Знахарь.
      - Взял, взял! Представил себе этакие Нью-Васюки по водно-моторной теме, и мозги отшибло напрочь.
      - Да-а-а… - Знахарь покрутил головой, - хочешь расскажу, что дальше было?
      - Не надо, я сам расскажу. В общем, пришел домой, спрятал деньги в шкаф, а с самого утра помчался к ребятам. Сам понимаешь, я ведь не один это собирался делать, тут еще фанаты есть. Полдня шарился по городу, в голове - фейерверк, в штанах - радость… А домой вернулся - дверь взломана, в квартире бардак, и никаких денег. Тут-то до меня и доперло. Прихожу на пристань, а там уже эти ждут. Веселые такие, добрые… Ну, как, говорят, идет наше общее дело? Я говорю, нет у нас общего дела, потому что какието козлы мою хату поставили на уши и деньги унесли. А они сразу к следующему номеру программы перешли. Денег нету, говорят, значит - должен. А поскольку деньги эти были из важного дела выдернуты, и дело это немалую прибыль должно было принести, пошли проценты. Счетчик, короче.
      - Сколько? - спросил Знахарь.
      - Штука в день.
      - А морды у них не треснут?
      - Вот я так им и сказал. А они говорят - ты, мол, не базарь, а то еще больше будешь должен. Деньги взял? Взял. Денег нет? Нет. Значит, скажи еще спасибо, что мы тебя к батарее где-нибудь в подвале не приковали. Знаем, мол, что некому тебя выкупить. Так что думай, где деньги взять, и учти, что на сегодняшний день с тебя уже одиннадцать штук. И ушли.
      - А сегодня, стало быть, тринадцать, - прикинул Знахарь.
      - Так и есть. Я бы их просто грохнул бы всех троих, так ведь они ж не одни…
      - А грохнул бы?
      - Не заслабит, - ответил Тимур, и его лицо неприятно изменилось.
      Знахарь закурил и, глядя на далекую лодку, в которой еле виднелась фигурка рыбака, спросил:
      - А скажи, Тимур… Тебе приходилось раньше людей убивать?
      - Какая разница? - Тимур поморщился.
      - Есть разница, - ответил Знахарь, - так убивал или нет?
      - Было дело…
      Потом он допил пиво, аккуратно положил пустую бутылку в рундук и, не глядя на Знахаря, произнес:
      - Давай-ка отчалим отсюда. Я себя на свободной воде гораздо лучше чувствую.
      Запустив оба «меркурия», он задним ходом осторожно отвел катер от берега, затем дал газу, и «Ништяк», лихо развернувшись на месте, помчался на середину реки. Через минуту, когда оба берега стали одинаково далеки, Тимур заглушил моторы и достал еще пива. Катер, медленно поворачиваясь, поплыл вниз по течению со скоростью пешехода:
      - Люблю вот так иногда… Выйдешь на середину реки, бурчалку выключишь - и тишина, а тебя несет без всякого звука, вокруг красоты офигенные, воздух чистый…
      - И тут появляются люди, которые предлагают деньги за бесплатно, - нарушил Знахарь мечтательные рассуждения Тимура. - Оно ведь и в жизни так: если просто плывешь по течению, обязательно появятся какие-нибудь щуки. А ты ведь, как я понял, все-таки больше любишь сам себе дорогу выбирать? Моторы-то вон какие!
      - Верно говоришь, Миша, верно… Сам люблю. Ты там вроде спрашивал, кого да как я убил?
      - Спрашивал, да только ты отвечать не захотел, а я не стал настаивать.
      - А я отвечу, - Тимур повернулся к Знахарю и твердо посмотрел ему в глаза, - отвечу, будь уверен. Об этом ведь ни одна живая душа не знает, ты первый будешь. Вот я тебе и расскажу. И тебе, может быть, интересно будет, и мне облегчение - вроде как исповедь. В общем, два года назад… Иду я вечером по улице Красных Стрелков, есть такая улица на окраине, тихая, пустынная, иду я и слышу, что какая-то девчонка на помощь зовет. У меня сразу адреналин подскочил, он у меня вообще очень быстро прыгает, и реакция на опасность парадоксальная. Там, где надо ноги делать, меня как магнитом прямо в самый центряк тянет… Да… В общем, дернул я в ту сторону, а уже стемнело, и вот вижу в темноте, как двое пацанов лет двадцати девку грабят. Ну, я прикинул, думаю, справлюсь, тем более в каратэ ходил десять лет, да и вообще подраться не дурак… Я кричать не стал, чтобы не спугнуть тварей этих, да зря, как оказалось. Как раз в эти несколько секунд, пока я на цыпочках к ним бежал, один как закричит - ах ты, падла, ты кусаться! - и хвать камень с земли, и камнем этим по голове ее… Другой говорит: да ты че, Вован, ты ж ее убил… А Вован отвечает: да и хрен с ней, а то, что денег у нее нет, так это ничего. Сейчас пойдем, другую тормознем. Я как услышал это, на шаг перешел: чувствую, что во мне какой-то другой человек зашевелился. Огромный, метра три ростом, сильный и безжалостный. Подошел шагов на пять и говорю громко так: ну что, приехали! Они аж подскочили, а как увидели, что я один, успокоились и говорят: ты, братан, сам себе проблемы нашел, мы в этом не виноваты, так что это ты сам приехал. И Вован этот долбанный ножичек достает. Ну, тут я им и устроил проблемы. Голыми руками убил обоих. Просто забил насмерть. Потом посмотрел на девушку - а она, оказывается, из Томского академического хора. Я ее по телевизору видел. Я ушел, конечно, а на следующий день во всех местных газетах про это дело статьи появились. И даже по телевизору показали. Но только все переврали - мол, гуляли трое, а на них напали и всех троих замочили. Так мне что, после этого к ментам идти и говорить - да нет, мол, все не так было, это они девчонку убили, а я их, гадов, за это приговорил? Я, может быть, и дурак, но не до такой же степени.
      - Правильно убил. А то, что рассказал мне об этом - тоже правильно. Помолчи пока, а я подумаю.
      Тимур кивнул и отвернулся к реке.
      Знахарь допил пиво и бросил бутылку в воду.
      Она тихо побулькала и пошла ко дну.
      Тимур проводил ее взглядом и пробормотал:
      - Лет этак через тысяч двадцать Обь пересохнет, и ее найдут. И скажут: вот, мол, какие бутылки были в далеком темном прошлом. И люди пили из них перебродившую ячменную бодягу, чтобы затуманить себе мозги. А у нас, в светлом настоящем, такой гадости нет и быть не может.
      Знахарь засмеялся и сказал:
      - Ты, я вижу, совсем духом упал. Ну да ладно. Сейчас я подниму тебе настроение.
      - Каким это образом? - кисло поинтересовался Тимур.
      - Очень простым.
      Знахарь развязал рюкзак и достал из него сверток с деньгами. Отсчитав тринадцать тысяч долларов, он протянул их Тимуру и сказал:
      - Сегодня вечером отдашь их этим уродам и скажешь…
      - Не годится, - резко остановил его Тимур.
      - Почему это не годится? - удивился Знахарь.
      - Потому что просто так чужому человеку такие деньги не дают. А если дают, то за этим обязательно следует какая-нибудь хрень. Я только что в этом убедился.
      - И что, иначе не бывает? - спросил Знахарь, прищурившись.
      - Не знаю. Не слышал. Во всяком случае - в таких размерах.
      - Ладно, понял.
      Знахарь положил деньги на маленький столик, торчавший из борта катера, убрал остальное в рюкзак и завязал его.
      - А теперь послушай, что я тебе скажу. Денег у меня столько, что я могу купить весь ваш сраный Томск. Весь, понимаешь? С заводами, фабриками, домами и улицами. Со всеми бандитами и номенклатурой. И этот ваш Квашеный…
      - Кислый, - поправил его Тимур.
      - Ну, Кислый… Этот Кислый будет мне ботинки чистить. Только мне это не нужно. А насчет этих денег, то я нанимаю тебя на работу. Пятерка в месяц тебя устроит?
      - Пятерка чего - баксов?
      - Ну не зайчиков же! Мне так и так человек тут нужен. А нас с тобой просто судьба свела. Так что бери деньги и не парься.
      - Я еще попарюсь немного, - упрямо сказал Тимур, - что я должен буду делать за пять тысяч долларов в месяц?
      - Во-первых, молчать в тряпочку. Во-вторых… Ну, не знаю, как это сказать… Короче, будешь моим помощником, правой рукой, левой ногой и прочее. Никакого криминала, никаких убийств, ничего подобного. Если тебе больше нравится, можешь считать себя моим секретарем, заместителем, управляющим, хоть китайским мандарином, кем угодно.
      - И никакой грязи?
      - Абсолютно. Не все так просто, сразу не объяснить, но никакой грязи.
      - Ладно, согласен.
      - Фу-у-у… - Знахарь притворно вытер лоб, - тебя легче убить, чем уговорить.
      - Это точно, - Тимур усмехнулся.
      - А теперь вези меня в твое козырное место.
      - Слушаюсь, мой капитан! - и Тимур запустил моторы.
      - Капитан тут - ты, - поправил его Знахарь, - а я простой фрахтовщик.
      - Ладно, - согласился Тимур, - а у нас тут вчера интересная история произошла… Раз в месяц Вертяков, тот самый административный козел из Амжеевского района, отвозит долю малую в Томск, козлу областному. Вчера их «мерседес» нашли на трассе разбитым в хлам. Три трупа, и деньги пропали.
      - Ага… - глубокомысленно заметил Знахарь, - и какие мнения?
      - Мнений много, - ответил Тимур, - но в основном никто ничего не знает. Правда, есть одно предположеньице…
 

* * *

 
      - Что значит - неизвестно кто?
      Борис Тимофеевич Вертяков впился взглядом в стоящего перед его просторным столом начальника службы безопасности.
      - Разбитая машина, три трупа, деньги пропали - а вы мне говорите, неизвестно кто! Такие вещи просто так не происходят. Я вам говорю, это все не просто так. Просто так даже котята не родятся. И за этим делом наверняка кто-то стоит. И этот кто-то должен быть найден и поставлен передо мной. И никакого следствия, никаких уголовных дел и прочей официальной лабуды. Только наше собственное расследование. Понятно?
      - Понятно… - угрюмо пробурчал Анатолий Викторович Сысоев по кличке Зубило, который возглавлял службу личной безопасности Вертякова.
      Толян Зубило был одним из самых опасных бандитов группировки Кислого. Любящий брат районного руководителя, не доверяя никому, приставил к Вертякову своих людей, и теперь рядом с Вертяковым постоянно находились угрюмые бритоголовые типы, которые вызывали у любого человека желание немедленно покинуть опасную зону. Все они были сотрудниками созданной специально для такого случая охранной фирмы «Фигура», имели в ушах радиоклипсы, носили черные очки и приучились держать руки перед собой, а не за спиной, как на зоне.
      - Я могу идти? - спросил Сысоев.
      - Идите, - сварливо ответил Вертяков и нажал на кнопку, вмонтированную в сталинский чернильный прибор.
      Дверь открылась, и на пороге появилась готовая ко всему Элла Арнольдовна.
      Пропустив спешившего на выход Сысоева, она посмотрела ему вслед, потом плотно закрыла дверь и, подойдя к столу, спросила:
      - Что желает мой котик?
      Котик сладко зажмурился и поманил Эллу Арнольдовну пальцем.
      Элла Арнольдовна, плавно двигая бедрами, обогнула стол и села Вертякову на колени. Вертяков одной рукой обнял ее за талию, другую положил на гладкое бедро секретарши и спросил:
      - Что мы будем делать сегодня вечером?
      - А что, эти девки из «Бикини» уже не интересуют тебя? - сладким голосом, в котором была, однако, скрыта немалая доля яда, поинтересовалась Элла Арнольдовна.
      Вертяков поморщился и раздраженно ответил:
      - Ну сколько раз говорить тебе, дорогая, что все эти девки, что приезжают сюда, нужны мне для имиджа и для поддержания, так сказать, реноме. Я, между прочим, даже пальцем до них не дотронулся. Вот Лев Наумович, тот - да. Зарылся в них, как свинья в желуди…
      - Это с его-то грыжей?!
      - Да, с его грыжей. А откуда ты знаешь про грыжу? - Вертяков отстранился от Эллы Арнольдовны и с подозрением посмотрел на нее.
      - Так ведь ты сам сколько раз рассказывал, - ловко вывернулась она.
      - Я рассказывал?
      - Ты рассказывал.
      - Да? Ну, ладно… Что у нас еще на сегодня?
      - В шестнадцать тридцать придет американец этот, Майкл Боткин. Я уже приготовила все бумаги.
      - А, черт, совсем забыл! Интересный человек этот американец: если бы не его документы, я бы мог зуб отдать, что он всю жизнь в России прожил. Ориентируется во всех делах не хуже моего братца. И, главное, никаких концов. Ну, да нам это «до лампочки». Сколько там с него за пять гектаров?
      - По ценам регистра - пять тысяч убитых енотов.
      - Ага… Значит, всего - пятьдесят пять. Интересно, на чем он сам деньги делает?
      - Ну, Борюнчик, об этом ты уж у него самого спрашивай. Между прочим, уже четверть пятого, так что он скоро появится. Отпусти меня!
      И Элла Арнольдовна повертела горячим задом, что способствовало появлению совсем других желаний, никак не относящихся к тому, чтобы отпустить ее.
      Борюнчик сильно сжал ее упругую ляжку и, указав глазами вниз, спросил:
      - А может, успеешь?
      - Не надо, потом, - капризно ответила Элла Арнольдовна и соскользнула с его колен.
      Поправив короткую светло-серую шелковую юбку, она направилась к двери и, обернувшись на полдороге, сказала:
      - Ты только об одном и думаешь, кобелина!
      Однако в ее словах не было осуждения.
      Вертяков довольно хмыкнул, и Элла Арнольдовна, вильнув обтянутым тонкой юбкой задом, скрылась в приемной.
      Через десять минут оттуда послышались голоса, и в кабинет Вертякова вошел крепкий загорелый мужчина в бежевом чесучовом костюме и дорогих дымчатых очках. Увидев его, Вертяков поднялся из кресла, обошел стол и шагнул навстречу посетителю, заранее протянув руку для рукопожатия.
      - Здравствуйте, Майкл, здравствуйте! - радушно произнес он, широко улыбаясь при этом, - всегда рады дорогим гостям. Присаживайтесь!
      И он гостеприимно повел другой рукой в сторону двух кресел, стоявших около висевшего на стене огромного ковра, на котором была выткана сцена покорения Ермаком Сибири.
      Ермак стоял на берегу высокого обрыва, крепко упираясь короткими кривыми ногами в землю, и отодвигал мощной рукой густые заросли. Перед ним лежала Сибирь, которая, судя по всему, еще не знала, что ее покорили. Но по выражению бородатого лица Ермака можно было понять, что поляну он уже застолбил, и горе тому, кто протянет свои грабки к его завоеванию.
      Кресла стояли с двух сторон небольшого инкрустированного столика, и все это вместе напоминало обстановку, в которой обычно встречаются президенты великих держав.
      Магнитофон, оформленный под старинную малахитовую шкатулку, негромко пел про сиреневый туман. Проходя по мягкому ковру с высоким ворсом, Знахарь вспомнил про своего попутчика, Виктора Волжанина, и решил, что позвонит ему, как только закончит дела с этим сытым жуликом. Притча, которую рассказал Знахарю коммерческий директор «Радио Петроград» - «Русский Шансон», запала ему в душу, и Знахарю хотелось поговорить с Волжаниным и об этой притче, и о многом другом.
      Но только после того, как будут сделаны дела.
      Знахарь опустился в одно из кресел, а Вертяков сел в другое, доброжелательно посмотрел на визитера и сказал:
      - Ваш вопрос решен самым положительным образом. Все бумаги уже готовы и имеют все необходимые подписи и печати. Все соответствует букве закона, а кроме того, сделка застрахована на случай изменения земельного законодательства. Я имею в виду, если это изменение будет неблагоприятным и будет иметь обратную силу.
      Знахарь кивнул и сказал:
      - Это похвально. Но, сами понимаете, страховка не покроет некоторых не отраженных в документах расходов.
      Вертяков развел руками и ответил:
      - Но все-таки…
      Потом он спохватился и спросил:
      - Может быть, чай, кофе?
      - Благодарю вас, не стоит, - отказался Знахарь.
      - Как угодно. А я, пожалуй, чай. Да и вам тоже закажу на тот случай, если вы, глядя на меня, соблазнитесь.
      - Хорошо, - сказал Знахарь, улыбнувшись, - давайте.
      - Эллочка, - Вертяков, повернувшись в сторону двери, повысил голос, - зайди к нам!
      Элла Арнольдовна не замедлила появиться в дверях, держа в руках большой секретарский блокнот и золотую перьевую ручку.
      - Дорогая, принеси нам с Майклом чайку, - сказал Вертяков, и Элла Арнольдовна, сделав книксен, удалилась.
      Знахарь одобрительно посмотрел ей вслед и сказал:
      - У вас эффектная секретарша. И возраст самый подходящий. Не люблю, знаете ли, этих молоденьких вертихвосток. Они ничего не умеют по-настоящему. Ничего, вы понимаете меня?
      И он многозначительно посмотрел на Вертякова.
      Тот глубокомысленно кивнул и ответил:
      - О да… Вы попали в самую точку. Как мужчина мужчине, скажу вам, что женщина становится настоящей женщиной только к сорока годам. Раньше она, конечно, посвежее, так сказать, молодая редиска, но… Вы меня понимаете?
      - Конечно, Борис Тимофеевич. Однако к делу. Как я понимаю, документы оформлены по замерам именно того участка, который я указал?
      - Совершенно верно, - кивнул Вертяков, - в приложениях имеется фрагмент из аэрофотосъемки района, и на нем все отмечено и очерчено. Так что все в порядке.
      - Отлично!
      Знахарь достал из внутреннего кармана пиджака толстый пакет, но Вертяков протестующе выставил ладонь.
      - Нет, прошу вас!
      - Что такое? - Знахарь удивленно посмотрел на него, - вы отказываетесь?
      - Конечно, нет, - Вертяков усмехнулся, - но… Когда вы выйдете на улицу, к вам подойдут. Там и отдадите. Береженого, знаете ли, бог бережет.
      - Понимаю. Предусмотрительность никогда не мешает. Я с вами полностью согласен.
      Знахарь сунул деньги обратно и спросил:
      - А если, к примеру, получив все документы, я выйду на улицу и никому ничего не отдам? Сэкономлю, так сказать?
      Вертяков улыбнулся и сказал:
      - Я знаю, что вы так не поступите, но все же отвечу на ваш вопрос. Если вы нарушите нашу с вами устную договоренность, то выбранный вами участок немедленно будет признан заповедной зоной, и у вас появится масса проблем с разными организациями. Как официальными, так и неофициальными.
      - Понял, - Знахарь одобрительно кивнул, - все правильно. Свои интересы нужно защищать.
      - Конечно! А как вы сами поступили бы на моем месте, случись такое?
      - Ну… Примерно так же.
      - Вот видите! Мы понимаем друг друга, а взаимопонимание, как известно, - залог успеха.
      Открылась дверь, и Элла Арнольдовна внесла поднос с чаем.
      На подносе стоял пузатый фарфоровый чайник, две чашки на блюдцах, сахарница, блюдечко с нарезанным лимоном и миниатюрный горшочек с медом.
      Поставив поднос на столик, она снова сделала книксен, отчего мышцы на ее стройных ногах на мгновение рельефно напряглись, и вышла. Мужчины проводили ее взглядом, затем переглянулись и, не сказав ни слова, усмехнулись.
      - Прошу вас, хозяйничайте, - сказал Вертяков и, подавая пример, налил себе ароматного чаю.
      - Все-таки вы меня соблазнили, - сказал Знахарь и, дождавшись, когда Вертяков поставит чайник на место, взял его за толстую фарфоровую ручку и стал осторожно наливать в свою чашку горячий, коньячного оттенка, напиток.
      Некоторое время тишина кабинета нарушалась лишь позвякиванием ложечек, предупредительными любезными репликами и одобрительными отзывами в адрес настоящего китайского чая и ароматного местного меда.
      Наконец Вертяков, откинувшись на спинку кресла, спросил:
      - Не возражаете, если я закурю?
      - Конечно нет! - ответил Знахарь, доставая из кармана сигареты, - я и сам курящий.
      - Эх, бросить бы… Пытался, да ничего не получается.
      - Как я вас понимаю! - согласился с ним Знахарь, - та же история…
      Вертяков кивнул и поднес Знахарю золотую настольную зажигалку «Ронсон»:
      - Расскажите мне еще раз, что вы собираетесь делать на этом участке. В прошлый ваш визит я, честно говоря, был сильно озабочен и не был в должной мере внимателен. Прошу за это прощения, но, сами знаете, как иногда бывает…
      Знахарь кивнул:
      - Знаю. А что касается участка… Вы сами-то его видели?
      - Нет, не приходилось. Только на той фотографии с воздуха.
      - Понятно. Ну, скажу вам, место просто волшебное. Это и на снимке видно. Излучина реки, вокруг лес - и не просто лес, а тайга! Река широкая и спокойная, тайга густая, тишина и, главное, никого на десятки километров. Я, знаете ли, устал от этой американской суеты - бизнес, деньги, - да пропади оно все пропадом! Я все-таки русский человек, и в последнее время меня все сильнее тянет на родину. Причем не просто в какой-то российский город, а именно в глубинку, так сказать, в дикое место. И чтобы если лось или медведь, то пусть тоже русские будут. Примерно так.
      - Русский лось… - Вертяков рассмеялся, - это вы хорошо сказали.
      - Да… Не знаю, как там у меня в голове дальше повернется, но сейчас хочу именно этого. Деньги у меня есть, так что… Кстати, вы можете порекомендовать мне хороших строителей? Чтобы работали быстро, добросовестно и не были алкоголиками. Веселие Руси есть питие - это кажется, Петр Первый сказал, - но для непьющих от такого подхода один только геморрой.
      - Совершенно с вами согласен, - Вертяков встал и подошел к столу.
      Взяв визитницу, он долго перелистывал ее и наконец сказал:
      - Вот он, голубчик! Даю вам человека, который выполнит любой строительный заказ в кратчайший срок и на высшем уровне. Берет, правда, дорого, но уж качество гарантировано на триста процентов, а сроки ни на минуту не превышают время реальной работы. Держите!
      И он, подойдя к Знахарю, протянул ему скромную визитку, которая даже своим сереньким цветом подчеркивала презрение владельца к никчемным понтам вроде золотого обреза и рельефного шрифта, а также говорила о том, что он достаточно уверен в себе, чтобы пренебречь внешними эффектами.
      Взяв визитку, Знахарь бегло взглянул на нее, затем сунул в нагрудный карман и встал.
      - У вас отличный чай и прекрасная секретарша, - сказал он, - но мне не терпится поставить ногу на собственную землю.
      - Я понимаю вас, - засмеялся Вертяков, - не смею задерживать.
      Он сделал небольшую паузу и добавил:
      - Там к вам подойдут. Вы помните?
      - Конечно. Всего доброго.
      - И вам того же. Не забудьте пригласить в гости, когда построитесь!
      - Обязательно!
      Последовало крепкое рукопожатие, и Знахарь вышел в приемную.
      Элла Арнольдовна встала из-за стола и, как бы приводя себя в порядок, провела ладонями по обтягивающей блузке, от добротной груди до сильных бедер. Самец, пришедший к шефу, произвел на нее самое благоприятное впечатление, и она бессознательно продемонстрировала ему свои наиболее эффектные места.
      В ту же секунду, поняв, что сделала, она смутилась, но лишь на миг.
      Выйдя из-за секретарского стола, она заглянула к Вертякову в кабинет и спросила:
      - Вы закончили?
      - Да, - донеслось из кабинета.
      - Прошу вас, - Элла Арнольдовна взяла Знахаря под руку и подвела его к своему столу.
      При этом она коснулась грудью его плеча, и Знахарь почувствовал сквозь тонкую ткань костюма ее твердый сосок.
      «Та-а-ак, - подумал он, - еще одна бешеная».
      - Вот ваши документы, - ворковала тем временем Элла Арнольдовна, усаживая Знахаря на стул, - читайте внимательно.
      Знахарь углубился в бумаги, а Элла Арнольдовна, зайдя за спину, перегнулась через его плечо и, скользя тугой шелковой грудью по его уху, указывала белым пальчиком на тот или иной пункт в тексте. Грудь ее была горяча, как грелка, и Знахарь почувствовал неуместное возбуждение.
      Одновременно с возбуждением он ощутил и раздражение, граничащее со злостью, поэтому, повернувшись к секретарше, засунул руку под юбку и погладил то место, которым Элла Арнольдовна думала в этот момент. Она тихо ахнула, закрыла глаза и резко втянула воздух пухлыми губами. Потом слабо оттолкнула его руку и прошептала:
      - Вы такой быстрый… А вдруг Борис Тимофеевич выйдет?
      - Вот тогда и не суетитесь, - усмехнулся Знахарь, - закончу стройку - и добро пожаловать.
      - Дурак, - прошептала Элла Арнольдовна и выпрямилась.
      Она несколько раз глубоко вздохнула, села на свое место и официально выпрямила спину.
      А Знахарь, вспомнив вдруг Риту, сказал:
      - Совершенно верно - дурак и сволочь. Мне это часто говорят.
      Элла Арнольдовна еще раз глубоко вздохнула, играя ноздрями, затем улыбнулась и тихо сказала:
      - Ловлю вас на слове.
      Потом кашлянула и громко произнесла совсем другим тоном:
      - Ну вот, я думаю, теперь вам все ясно.
      - Совершенно! - подтвердил Знахарь и встал.
      Встала и Элла Арнольдовна.
      Проводив Знахаря до двери, она предупредительно открыла перед ним тяжелую белую створку и, когда Знахарь, любезно попрощавшись с ней, повернулся и шагнул за порог, ущипнула его за ягодицу.
      Знахарь ойкнул и быстро обернулся, но увидел перед своим носом только быстро закрывшуюся дверь.
      - Ну, блин, дела… - пробормотал он и пошел к лестнице, держа под мышкой дорогой бювар с документами.
      Спустившись вниз, он вышел на улицу и направился к своему «лендроверу», купленному только вчера, но тут увидел, как из стоявшего неподалеку черного «мерседеса» с тонированными стеклами вышел здоровый бугай в черных очках и черном, не по жаре, костюме.
      Он уверенно взял курс прямо на Знахаря, тот все понял и достал из кармана пакет с деньгами. Когда бугай приблизился на расстояние удара, Знахарь протянул ему пакет. Бугай небрежно принял его, кивнул и, развернувшись, пошел обратно.
      Знахарь посмотрел на его спину, распиравшую могучими мышцами черный пиджак, покачал головой и пошел к «лендроверу». Сев за руль, он достал из кармана визитку, которую дал ему Вертяков, посмотрел на нее и, вытащив мобильник, набрал номер.
      Трубку сняли сразу.
      - Строительная фирма «Терем» к вашим услугам, - произнес женский голос.
      - Я могу поговорить с Павлом Кондратьевичем? - спросил Знахарь, глядя в визитку.
      - По какому вопросу? - поинтересовалась секретарша.
      - Я от Бориса Тимофеевича, - многозначительно ответил Знахарь.
      - Одну минутку, - гораздо более любезно сказала секретарша, - сейчас соединю.
      И в трубке заиграла занудная телефонная музычка, которая вмонтирована во все корейские офисные коммутаторы.
      Знахарь подумал, что если бы он был Полом Маккартни, то за такой идиотский вариант песни «Yesterday» подал бы на производителей коммутаторов в суд и отсудил бы у них все что можно…
 

Глава третья
 
СИБИРСКИЙ ТЕРЕМ

 
      Саня Щербаков сидел в баре «Вашингтон» и неторопливо пил коньяк.
      В его кармане лежали сто шестьдесят тысяч рублей, и это обстоятельство делало его гораздо более осмотрительным, чем обычно.
      В первые два дня после той ночи, когда Саня подобрал около разбитого «мерседеса» пакет с деньгами, он чувствовал себя как шпион на грани разоблачения. Однако, хорошенько обдумав все подробности произошедшего, он пришел к выводу, что беспокоиться нечего, и перестал вздрагивать от каждого резкого звука.
      Однако, понимая, что излишняя беспечность может погубить его, он не стал светить эти деньги в Томске и, чтобы обменять некоторое количество долларов на более уместные в его жизни рубли, поехал аж в Новосибирск.
      И теперь, сидя в «Вашингтоне» и слушая краем уха тихий разговор двух плечистых коротко стриженых типов, хвалил себя за предусмотрительность и благословлял тот момент, когда решил не менять деньги здесь, в Томске.
      - … ну, я ему и говорю: пока ничего, - бубнил один из бандюков, шевеля мясистыми ушами.
      Перед ним стояла полная тарелка мяса тушеного по-бурятски, и он, не прекращая разговора, энергично пережевывал фарфоровыми зубами кусок за куском. Саня посмотрел на его квадратное лицо и отвел глаза.
      - А он что? - поинтересовался другой, наливая водки.
      - А что он, жопу, говорит, разорву! Найдите, говорит, и предоставьте мне их целеньких. Я ему отвечаю: не беспокойтесь, мол, все будет о’кей, а он: знаю я, говорит, ваш о’кей, только языком шевелить умеете.
      - А ты что? - спросил другой и, отсалютовав рюмкой, опрокинул водку в рот.
      - А я ему - все путем, Анатолий Викторович. Между прочим, Лёхан, ты посмотри, что делается: был Толян нормальным пацаном с погонялом Зубило, и ничего. А теперь, блин, он прыщ на ровном месте - начальник службы безопасности у чучела этого, у Вертякова, и обращайся теперь к нему на вы, по имени, блин, отчеству… А ведь еще полгода назад мы с ним вместе водочку трескали и девок шерстили, как нормальные люди!
      - Не говори, Серега! - поддержал товарища Лё- хан, - все меняется, не то что в прежние времена… Вот старые урки рассказывают, что раньше воровской закон чтили, а если кто не так…
      - Да хрен с ними, со старыми урками, - прервал собеседника Серега, - короче, я ему опять говорю: все будет путем. Ведь этот Вертяков не пальцем деланный оказался. У него, оказывается, все бабки на ксероксе были скопированы. И теперь имеется список номеров банкнот.
      - Во, блин! Это что, они целый день переписывали? - изумился Лёхан.
      - А я откуда знаю? Вот только зачем он это сделал - не понимаю, - Серега пожал мощными плечами.
      - Ну, это их дела, нам лучше не соваться, - Лёхан махнул рукой.
      - Правильно. Меньше знаешь - лучше спишь. Так вот, все обменники у нас схвачены; если кто с этими денежками придет - тут его и засветят. Еще Вертяков сказал, что нужно отследить крупные покупки, да только я думаю, что это все без толку.
      - Это почему же?
      - А потому что, если это какие-то конкретные люди «мерседес» грабанули и денежки прибрали, то искать бесполезно. Разве что у них совсем мозгов нет.
      Именно на этом месте беседы двух бандюков Саня, хоть и был глубоко неверующим, вознес хвалу всем имеющимся богам. Получалось, что мозги у него все-таки были. И какое-то восемнадцатое подсознательное чувство уберегло его от визита к местным менялам.
      Допив коньяк, Саня встал и пошел к выходу из бара.
      Он чувствовал, что, получив неожиданную, но очень полезную информацию, он должен уйти отсюда и где-нибудь в тихом месте обдумать свои дальнейшие действия. А единственным по-настоящему тихим местом была его холостяцкая однокомнатная квартирка на окраине, где его сейчас ждал верный пес Шницель.
      Выйдя на улицу, Саня махнул рукой, и около него сразу же остановилась такая же помойка, на какой он сам последние три года халтурил, зарабатывая себе на жизнь. Усевшись рядом с водителем, он окинул взглядом убогий обшарпанный салон, вздохнул и сказал:
      - На Третью Лесную.
      Водитель кивнул и со скрежетом врубил передачу.
 

* * *

 
      Семен Барков, по прозвищу Кулак, стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, смотрел на пятиметровый деревянный крест, который торчал из земли прямо по центру этого самого плаца.
      То, что он увидел на этой зоне, совершенно не соответствовало тому, о чем еще до суда говорил ему в изоляторе временного содержания старый рецидивист Седой. Проникшись симпатией к Кулаку, Седой рассказал ему, как вести себя на зоне, какие там порядки, как следовать воровским понятиям и избегать опасных ошибок - короче, проинструктировал его перед первым сроком.
      Но срок этот оказался одновременно и последним, потому что Баркова приговорили к пожизненному заключению. И, поскольку оно должно было проходить в условиях, где не действуют никакие уголовные законы и воровские понятия, Семен, сидя в «столыпине», с грустью вспоминал доброжелательные наставления старого, побитого жизнью авторитета.
      Сразу же после суда его отвезли обратно в тюрьму, но уже не в ту камеру, где он просидел под следствием долгих пять месяцев, а в одиночку. Он не очень удивился этому, потому что понятия не имел, как обращаются с теми, кто получил пожизненное.
      Молча усевшись на узкую койку, привинченную к серой стене, он захотел закурить и, похлопав себя по карманам, вспомнил, что все его вещи остались в той, другой камере, которую он делил еще с тремя сидельцами.
      Но долго страдать не пришлось, потому что часа через два дверь камеры с лязгом распахнулась и вертухай равнодушно сказал:
      - Барков, на выход.
      Семен встал и, заложив руки за спину, вышел в коридор, где стояли еще трое вертухаев с дубинками. Профессионально ощупывая Семена глазами, они следили за каждым его движением и были готовы в любой момент пресечь любые нежелательные телодвижения.
      Быстро пройдя с ними по вонючему коридору, Семен, чувствуя на спине настороженные взгляды охранников, спустился по гулкой железной лестнице и остановился перед очередной дверью. Вертухай повертел в замке большим ключом, дверь со скрипом открылась, и они вышли во двор, где стоял серый грузовик с большим ящиком вместо кузова.
      Дверца фургона была распахнута, Семена без лишних слов направили к ней, и ему не оставалось ничего другого, как залезть внутрь. Там он оказался в сваренной из арматурных прутьев клетке; его заперли, двое охранников расположились на узкой скамье по другую сторону решетки, дверь захлопнулась, на потолке зажглась тусклая лампочка, мотор грузовика взревел, и началось путешествие в неизвестность.
      Полчаса на грузовике, пять суток в обшитом кровельным железом купе без окна, потом снова трясучая камера на колесах, и вот наконец Семен спрыгнул на утрамбованную землю, на которой не росло ни одной травинки.
      Глубоко вдохнув чистый лесной воздух, Семен огляделся, но встречавший его пожилой вертухай сказал:
      - Еще успеешь налюбоваться. Пошли.
      И, повернувшись к Семену спиной, направился к одному из одноэтажных бараков, разбросанных по огромному пространству зоны.
      Семен, чувствуя, что все происходит совсем не так, как он ожидал, молча пошел за вертухаем. Зону окружали несколько рядов колючей проволоки, за которой стоял густой лес, через равные промежутки торчали деревянные вышки под остроконечными дощатыми колпаками, все было вроде бы нормально…
      Как люди проводят пожизненное заключение, Семен знал по телевизионным передачам, да еще по рассказам сокамерников. Постоянный прессинг, который можно сравнить с непрекращающейся пыткой, жуткие условия содержания и прочие «прелести» вызывали у Семена чувство смертной тоски, и, когда ему объявили приговор, он не мог в это поверить. Не верил он и тогда, когда уже трясся в железном фургоне и когда пять суток слушал однообразный стук колес…
      Они подошли к одному из бараков, на стене которого была нарисована большая цифра «5», вертухай открыл дверь и, не оглядываясь на Семена, вошел внутрь.
      Семен последовал за ним, и они оказались в обшитом фанерой коридоре, напоминавшем строительную бытовку для начальства. Пройдя мимо трех дверей, вертухай остановился у четвертой, на которой висела табличка «начальник колонии», и постучал.
      Из-за двери послышался чей-то голос, и вертухай, открыв дверь, сделал жест - заходи, дескать…
      В небольшой комнате стоял скромный письменный стол, за которым сидел здоровенный мордоворот с погонами подполковника. Его форменный мундир висел на спинке стула, стоявшего у стены, верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, виднелась волосатая грудь.
      Подняв глаза на Семена, остановившегося перед столом, подполковник долго изучал его, затем сказал:
      - Присядь.
      Семен взял один из свободных стульев, которые стояли вдоль стены и сел напротив подполковника, положив ногу на ногу.
      Подполковник посмотрел на его ноги и усмехнулся.
      - Ты сидишь на стуле только потому, что мне лень поднимать на тебя глаза, - сказал он, - в некоторых странах Древнего Востока преступника сажали в яму, выкопанную перед троном. Просто для того, чтобы было удобнее смотреть на него сверху вниз.
      Семен молчал и слушал.
      - Меня зовут Савелий Андреевич Штерн. Я здешний царь и бог. Ты еще успеешь убедиться в этом, а пока скажу тебе только, что могу убить тебя в любую минуту. Тебя не существует. Для меня ты - просто вещь, с которой я могу обойтись так, как мне заблагорассудится. Я знаю, что в последнее время ты много думал о том, как проведешь оставшееся тебе время жизни в каменной клетке. Теперь можешь забыть об этом. Все будет совсем иначе. Пока что ты не понимаешь, что это значит, но я тебе объясню.
      Штерн достал из стола пачку «Парламента» и спросил:
      - Курить будешь?
      Семен кивнул.
      Бросив пачку на стол, Штерн сказал:
      - Закуривай.
      И положил рядом с сигаретами зажигалку.
      Семен неторопливо достал из пачки сигарету, прикурил и, с удовольствием затянувшись, выпустил дым в потолок. Он не курил уже пять дней и теперь почувствовал, как его повело от первой же затяжки.
      Штерн следил за Семеном, и на его лице не отражалось ровным счетом ничего, будто он от нечего делать рассматривал кирпичную стену.
      - Ты молчишь и слушаешь… Это хорошо, - задумчиво сказал Штерн, - некоторые, попав сюда, начинают вести себя, как на обычной зоне, и я сразу убиваю их. Такие мне не нужны.
      - Вы их сами убиваете? - спросил Семен, чтобы хоть что-нибудь сказать.
      Он слушал странного начальника колонии и понимал все меньше и меньше.
      - Не всегда. Это может сделать любой из моих подчиненных. И даже если он ошибется, ничего страшного в этом не будет. Помнишь такое выражение - человеческий материал? Вот вы все для меня и есть тот самый человеческий материал, из которого… Ладно, об этом потом. Запомни: ты - раб! Ты не имеешь никаких прав гражданина, никаких прав заключенного, вообще ни-ка-ких! Ты оказался здесь просто потому, что нам нужны сильные и безжалостные люди. Страшные люди. Но знай, что я страшнее всех вас вместе взятых.
      Штерн засмеялся:
      - Здесь нет ни паханов, ни шестерок, ни петухов - ничего из того, что имеется на любой поганой зоне, - по лицу Штерна скользнула гримаса брезгливости.
      - Это ж моя первая судимость, первый срок, и сразу - пожизненный. Так что никакого особого криминального опыта у меня нет.
      Штерн заглянул в лежавшую перед ним бумагу и усмехнулся:
      - Однако четырнадцать убийств!… И вроде не маньяк…
      - Да, я не псих, - подтвердил Семен, - вы сказали, что вам нужны… страшные люди. Это что - я, значит, страшный?
      - Немножко, - кивнул Штерн, - но, конечно, не для меня. А вот как раз я и сделаю из тебя по-настоящему страшного.
      - А кому это вам нужны эти страшные люди?
      - Потом узнаешь.
      Штерн положил перед собой огромные заросшие рыжим волосом руки и сказал:
      - Барак восемь, койка семнадцать. И помни: здесь не зона, и любые уголовные телодвижения приводят к смерти. Мне тут урки не нужны. Понял?
      - Понял, - ответил Семен и встал.
      - Присядь, - приказал Штерн, - я еще не закончил.
      Семен сел.
      - Чем меньше ты будешь разговаривать с другими курсантами, тем лучше для тебя самого.
      Услышав слово «курсант», Семен удивленно поднял брови.
      Штерн, заметив это, усмехнулся и сказал:
      - Я же сказал тебе, что зеков здесь нет. Все, что нужно, ты узнаешь у других, но в одном я могу тебя заверить сразу. Придет время, и ты пожалеешь о том, что не сидишь свой вечный срок в вонючей камере. Здесь - свежий воздух, небо над головой… Но скоро оно покажется тебе меньше, чем с овчинку. Помни, что ты принадлежишь мне. И единственная свобода, которая у тебя есть, - повеситься на любой перекладине. Никто и слова не скажет. Можно даже на вечернем построении. Перед строем. Я не буду возражать.
      Штерн внимательно посмотрел на Семена, как бы желая убедиться, что тот все понял, и наконец сказал:
      - Можешь идти.
      И вот теперь Семен стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, озирался по сторонам.
      Когда он шел следом за охранником, то смотрел в его спину, поэтому и не заметил такую примечательную деталь, как добротно сколоченный из бруса крест, стоявший чуть в стороне от центра плаца. Семен не мог найти другого названия для этой просторной, плоской и окруженной низкими бараками поляны.
      Присмотревшись, Семен заметил, что вертикальный брус креста в полуметре от земли был разделен массивной металлической петлей, позволявшей кресту откидываться в горизонтальное положение. Сейчас крест стоял вертикально и был подперт длинным толстым бруском, одним концом упиравшимся в землю, а другим - в прибитую к кресту деревянную плашку.
      Весь крест был чем-то заляпан, и это не понравилось Семену. Во всяком случае, символ христианской веры торчал тут вовсе не для того, чтобы курсантам было легче спасать свои грешные души.
      Озадаченно повертев головой, Семен разглядел на одном из бараков большую кривую восьмерку и направился туда.
 

* * *

 
      Борис Тимофеевич Вертяков был очень недоволен.
      Три недели усердных поисков не привели ни к чему, и, похоже, тот, кто посмел посягнуть на его деньги, бесследно исчез во времени и пространстве.
      Понятное дело, на следующий же день после аварии «мерседеса», в которой странным образом сгинули сто тридцать тысяч долларов, Вертяков, скрепя сердце и скрипя зубами, отправил в нужном направлении еще сто тридцать тысяч, так что финансовые движения не нарушились…
      Элла Арнольдовна, видя, как расстроен ее повелитель, старалась изо всех своих сил, не покладая рук, ног, губ и прочих разнообразных частей своего организма, но Вертяков оставался холоден и безутешен - и только когда Элла Арнольдовна, отчаявшись, положила на его рабочий стол заявление об уходе, пришел в себя и сказал:
      - Приехали. Моя секретарша шантажирует меня!
      - Да, шантажирую, - с вызовом ответила Элла Арнольдовна, - мне надоело смотреть, как тебя душит жаба. А кроме того, мне кажется, что ты лишился не денег, а яиц. Поэтому пойду поищу себе другого начальника.
      - Ладно, - пробурчал Вертяков, - забыли.
      Он покосился на Эллу Арнольдовну и сказал:
      - Иди сюда.
      - Не сейчас, - возразила она, оглянувшись на дверь, - там тебя твой Зубило ждет.
      - Сколько раз говорить тебе, что он не Зубило, а Анатолий Викторович, - нахмурился Вертяков.
      - Да ты на рожу его посмотри, - хмыкнула Элла Арнольдовна, - натуральное зубило.
      - Не с лица воду пить, - вспомнил народную мудрость Вертяков.
      - Я бы у него ни с чего воду пить не стала, - на всякий случай соврала Элла Арнольдовна, - мужлан!
      Именно то, что Анатолий Викторович, в прошлом Зубило, был тупым и решительным мужланом, привлекало Эллу Арнольдовну, и она неоднократно использовала это его качество в отсутствие Вертякова.
      Однажды даже прямо на столе шефа.
      - Ладно, давай его сюда, - сказал Вертяков и глубоко вздохнул.
      Пресловутая «жаба» упрямо ворочалась в его груди, и он безуспешно пытался усмирить ее.
      Анатолий Викторович протиснулся мимо Эллы Арнольдовны, открывшей перед ним дверь, и уселся в кресло, стоявшее с торца стола Вертякова.
      - Ну, что там у тебя? - безрадостно поинтересовался хозяин кабинета, хмуро глядя на начальника службы безопасности.
      - Ничего нового, - грустно, но решительно ответил Зубило, - никаких следов.
      - Хорошо… - Вертяков снова вздохнул и, посмотрев на все еще стоящую у двери Эллу Арнольдовну, добавил, - конечно, ничего хорошего, но…
      Он еще раз взглянул на секретаршу, которая определенно ждала чего-то, и сказал:
      - Об этих деньгах забудь. Будем считать, что это были предусмотренные убытки. Сейчас есть дела и поважнее.
      Элла Арнольдовна расцвела и изобразила пухлыми мускулистыми губами нежный поцелуй, после чего выскользнула из кабинета и аккуратно притворила за собой дверь.
      Зубило, который уже приготовился к тому, что Вертяков опять будет нудно пилить его из-за не найденных до сих пор денег, облегченно расправил плечи и сел посвободнее.
      - Вы знаете, - сказал он, оживившись, - американец этот, как его…
      - Майкл Боткин, - подсказал Вертяков.
      - Во-во, Боткин этот… Он там такое строительство устроил, что нашим богатеям и не снилось.
      - А ты откуда знаешь? - спросил Вертяков.
      - Ну, как откуда… Сели с братвой в катерок да и съездили посмотреть. Там у него, у Майкла этого, человек пятьдесят пашут, как негры. Причем никакой техники - все вручную делают. И еще он чего удумал - со стройки весь дерн снял и в сторонке сложил. Не сам, конечно… И этот дерн каждый день водой поливают, чтобы не засох. Видать, как все закончено будет, обратно уложат.
      - Правильно делает, - одобрил Вертяков, - а то ведь у нас как - построят, а вокруг все разрыто, как на войне… Соображает американец, ничего не скажешь.
      - Вот и я говорю - соображает, - подтвердил Зубило, - а сам я соображаю, что надо бы американца этого пробить… Чувствую, что денег у него - миллион до неба. Так пусть поделится с братвой, даже Христос велел делиться…
      - Пусть поделится, говоришь… - Вертяков хмыкнул и вспомнил глаза Боткина, из которых в какой-то момент их беседы вдруг выглянула веселая и богатая смерть.
      - Забудь и думать, - сказал он, пристукнув пальцем по столу, - чую я, что не простой мужчина этот Майкл, ох, не простой… Так что до поры до времени никаких движений. И братве своей скажи, чтобы при встрече раскланивались с ним, как с барином. А насчет поделиться - так это не твоего ума дело. Ты там у себя барыг разводи, а тут не твой уровень. Понял?
      - Понял, - Зубило помрачнел, - что ж тут не понять… А клиент все-таки жирный.
      - Жирный, жирный, - зловеще кивнул Вертяков, - да только знаю я таких жирных. У них под жиром кое-что другое, так что не вздумай…
      - Ладно, понял, - Зубило достал сигареты, - я закурю, Борис Тимофеевич?
      - Закури, чего спрашиваешь, знаешь ведь, что я сам курю.
      - Ну, я на всякий случай, - Зубило прикурил и деликатно выпустил дым в сторонку, - я тут с братом вашим виделся, с Сашей Кисл…
      Зубило взглянул на Вертякова и торопливо поправился:
      - С Александром Тимофеевичем.
      - Ну и что там Саша? - усмехнулся Вертяков.
      - Александр Тимофеевич сказал, что есть тема интересная.
      - Какая тема?
      - Да тут интернат для сирот строить собираются, французы бабло отстегнули… Ну, и надо это дело проконтролировать, а то что же получается, сироты эти на французские бабки жировать будут, а мы, значит, смотреть и облизываться?
      - А что Саша говорит? - прищурился Вертяков.
      - Ну, это… Говорит - встретиться надо, перетереть. Сказал, что вечером ждет вас на фазенде.
      Вертяков подумал и, оживившись, сказал:
      - А что, это мысль! Я ведь уже неделю из города не выезжаю… Вот и повод есть. Добро, готовь машину.
      - Можно идти? - Зубило с готовностью встал.
      - Можно, - милостиво объявил Вертяков.
      Зубило открыл дверь в приемную, и Вертяков, повысив голос, сказал:
      - Элла Арнольдовна, зайдите!
      Пропустив мимо себя Зубило и проехавшись при этом по его спине тугой грудью, Элла Арнольдовна зашла в кабинет начальника и плотно закрыла за собой дверь.
      - Девушка, - спросил Вертяков игриво, - что вы делаете сегодня вечером?
      - Все, что вам угодно, - ответила секретарша, сделав акцент на слове «все».
      - Вот и хорошо, - сказал Вертяков, - поедем за город, навестим моего брата. Давно мы с ним не виделись, а заодно и воздухом подышим.
      Элла Арнольдовна нахмурилась и сказала:
      - Тогда мне нужно заехать домой за купальником.
      - За купальником? - Вертяков удивился, - с каких это пор ты при мне купальники носишь?
      - Но ты же не один там будешь!
      - Ладно, возьми машину и - одна нога здесь, другая там.
      - Я мигом!
      Элла Арнольдовна изобразила лицом неимоверную страсть пополам с нетерпением и, вильнув задом, быстро вышла из кабинета.
      На самом деле ей нужно было позвонить хозяину фитнес-центра, с которым она часто проводила свободные вечера, и который ждал ее этим вечером на очередное занятие. Занимались они обычно тем, чем мужчины и женщины занимаются с того самого момента, как Адама и Еву с треском выперли из рая. А поскольку такие щекотливые звонки нужно было делать из какого-нибудь другого места, Элла Арнольдовна неожиданно озаботилась купальником.
      Выйдя на улицу, она села в одну из стоявших у белокаменного крыльца машин и, отъехав на несколько кварталов, набрала номер фитнес-клуба.
      - Котик, это я, - ласково сказала она в трубку, - сегодня ничего не выйдет. Ну, ты же знаешь, этот зануда всегда что-нибудь придумает…
 

* * *

 
      Стройка подошла к концу.
      Мощный бревенчатый терем о двух этажах стоял на плавно сбегавшем к реке склоне. Собран он был из бревен в полтора обхвата и занимал площадь немногим меньше трехсот квадратных метров.
      Знахарь хотел, чтобы все в его доме было натуральным, но хозяин строительной фирмы, Павел Кондратьевич Злобин, коренастый сибирский мужик, всетаки смог убедить его, что на кровлю следует пустить голландскую металлочерепицу, а огромный бетонный бункер, полностью скрытый в земле и игравший роль служебного этажа, а также и фундамента, должен быть обеспечен самой современной американской гидроизоляцией.
      В бункере уже стоял и бесшумно работал генератор мини-электростанции, в двадцати метрах от дома в землю была зарыта пятнадцатитонная цистерна, наполненная соляркой для генератора, а на просторном чердаке стояла пластиковая емкость, в которой умещалось две тонны воды. Вода поступала из артезианской скважины глубиной восемьдесят метров и была чище, чем в любом, самом благополучном, городе.
      Вокруг дома, по периметру участка в пять гектаров, высился четырехметровый бревенчатый забор, который был сделан из плотно пригнанного кругляка, заостренного сверху. Тут Знахарь послушался Тимура и теперь, глядя на неприступную ограду, только усмехался - ишь, блин, прямо как у Робинзона Крузо!
      Рабочие только что закончили укладывать на место дерн, снятый с земли перед началом работ, и Знахарь, придирчиво осмотрев владение, остался им доволен. Дом стоял посреди нетронутой зеленой поляны, будто был перенесен сюда по воздуху.
      Еще месяц назад, прежде чем была начата стройка, чуть в стороне от будущего дома был воздвигнут небольшой высокий помост с навесом, и Знахарь мог, сидя в плетеном кресле и попивая пивко, наблюдать, как пять десятков расторопных работяг воплощают его мечту. Рядом с ним в таком же кресле сидел Георгий Вахтангович Бабуани, который был талантливым прорабом и умело руководил своей маленькой армией. В руках у Георгия Вахтанговича был японский мегафон, и над стройкой то и дело раздавались его громогласные команды. Работяги пахали, как проклятые, Бабуани руководил, как Наполеон, а Знахарь только удовлетворенно кивал, когда Бабуани, понизив голос, уважительно пояснял ему тонкости строительного дела.
      Так продожалось тридцать два дня, и теперь, после того, как все работы были практически закончены, а строительный мусор загружен на баржу и увезен в неизвестном направлении, Знахарь и Бабуани сидели под навесом; перед ними стоял небольшой столик, на котором имелись узкогорлая бутыль с чачей и блюдо с фруктами. Фрукты были самыми обычными, но привезены были прямо из самой Грузии, чем Бабуани весьма гордился.
      - Ты панымаешь, дарагой, - говорил он, доверительно наклоняясь к Знахарю, - тут солнце нэ такое, как у нас, паэтаму и фрукты нэ такие сладкие. Попробуй этот груша - разве здесь бываэт такой груша? А этот слива? Мьед, а нэ слива! Давай выпьем за Грузию!
      - Давай! - охотно соглашался Знахарь, и Бабуани бережно разливал чачу в две старые, еще советских времен, граненые стопки мутного зеленоватого стекла.
      Хлопнув по стопочке, заказчик и исполнитель закусывали фруктами и, глядя на уже готовый дом, удовлетворенно произносили одобрительные слова.
      Из дома вышел бригадир, устало потянулся и, подойдя к помосту, на котором, подобно древним вождям, восседали Знахарь с Бабуани, объявил:
      - Мы строили, строили, и наконец построили.
      Бабуани важно кивнул и сказал:
      - Харашо! Можешь увозить людей.
      Бригадир приложил руку к бейсбольной кепке с надписью «Я люблю Нью-Йорк» и направился к рабочим, которые расслабленно кучковались около дома.
      У берега, воткнувшись помятым ржавым носом в песчаную отмель, стоял речной трамвайчик, который должен был увезти строителей, и Знахарь с нетерпением ждал того момента, когда наконец останется один и сможет насладиться долгожданным покоем. Трамвайчик назывался «Чалдон».
      Рабочие, выслушав бригадира, потянулись к покачивавшемуся на мелких волнах «Чалдону», а Бабуани спустился с помоста. Знахарь сошел за ним, и Бабуани, протянув ему руку, сказал:
      - Ну вот, дарагой Михаил, теперь у тебя есть свой дом. Это балшое дело. Давай, привози сюда красивую жэнщину, и пусть здесь зазвучит детский смех.
      Этого в планах Знахаря не было, но он крепко пожал протянутую руку и ответил:
      - Обязательно, Георгий, обязательно!
      - Если нэ пригласишь на свадьбу - обижусь! - Бабуани подмигнул и хлопнул Знахаря по плечу.
      - Как можно! - возмутился Знахарь.
      Бабуани сменил тон и по-деловому добавил:
      - Если найдешь нэдочеты, звони. Мы даем пажызнэнный гарантия!
      - Обязательно, - заверил его Знахарь.
      Бабуани еще раз хлопнул его по плечу и направился к берегу.
      Работяги были уже на борту «Чалдона», и оттуда слышались смех и звон пивных бутылок. Во время стройки употребление любого алкоголя было запрещено самым строжайшим образом, и теперь строители имели возможность отыграться.
      Бабуани, ловко перебирая ногами, взбежал по доске, служившей сходней, молодой матросик втянул ее на борт, капитан «Чалдона» подал сигнал к отплытию, квакнув обычным автомобильным гудком, странно прозвучавшим на воде, и «Чалдон», взбаламутив воду, медленно отошел кормой вперед. Потом он развернулся и, глухо постукивая дизелем, направился в сторону Томска.
      Знахарь стоял лицом к реке и не торопился поворачиваться к своему новому дому. Это был первый в его жизни собственный дом. Не государственная квартира, не кооператив и даже не купленные в городской черте апартаменты.
      Свой дом на своей земле…
      Знахарь дождался того момента, когда «Чалдон» скрылся за поворотом реки, выждал еще несколько минут и только тогда, глубоко вздохнув, обернулся.
      За секунду до этого у него мелькнула безумная мысль, что вот сейчас он повернется - а там ничего нет. Никакого дома. Но, конечно же, это было обычным маленьким смешным страхом, который улетучился, как только Знахарь снова увидел крепко стоявший на просторной поляне внушительный сруб под темно-зеленой черепичной крышей.
      Дом был более чем хорош.
      Знахарю он казался просто прекрасным.
      Толстые бревна сруба были идеально подогнаны и пропитаны светло-коричневым антисептиком. Массивные рамы окон пропорционально соответствовали общему стилю и сверкали новыми стеклами. Дверь была гостеприимно приоткрыта, и Знахарь, улыбнувшись, направился к ней.
      К своему крову, который, как он рассчитывал, будет надежно служить ему ближайшие лет триста-четыреста, а может быть, и дольше.
      Войдя в просторный холл, Знахарь широко улыбнулся и, достав из одного кармана радиотелефон, а из другого - визитку Волжанина, набрал номер. Трубку сняли сразу.
      - Я слушаю, - произнес знакомый голос.
      - Виктор Ефимович? - спросил Знахарь.
      - Он самый. С кем имею честь?
      - Это Майкл Боткин, - с шутовским американским акцентом сказал Знахарь, - узнаете?
      - Конечно, узнаю! - по голосу Волжанина было слышно, что он рад звонку Знахаря.
      - Ну, как дела радиовещания? - бодро поинтересовался Знахарь, - скоро ли я услышу в приемнике знакомые позывные?
      - Скоро, скоро, - успокаивающе ответил Волжанин, - хотя можешь услышать и сейчас. У тебя тарелка есть?
      - В смысле - спутниковая антенна?
      - Она самая.
      - Пока нет, но завтра уже будет.
      - Вот и хорошо, - удовлетворенно сказал Волжанин, - включаешь «НТВ плюс», и ловишь «Русский Шансон» 100.9. Понял?
      - Так точно, ваше благородие, - лихо ответил Знахарь, - а как насчет выпить горькой водки в моем новом доме?
      - У тебя уже новый дом? - изумился Волжанин.
      - А то! - гордо ответил Знахарь, - бросай свое радио и приезжай.
      - Только не сегодня, - сказал Волжанин, - сегодня я встречаюсь с Вертяковым. Нужно решить, кому сколько денег давать.
      - А-а-а, - Знахарь поморщился, - этого гнуса я знаю. И денег ему тоже давал.
      - Да уж, - согласился Волжанин, - тип еще тот. Хватит о нем. А насчет приехать - это с моим огромным удовольствием. Давай я завтра позвоню тебе, а там решим.
      - Годится, - весело ответил Знахарь, - а вы там с этим Вертяковым тоже поторопитесь. Надоело всякую шелупонь слушать.
      - Твои слова - бальзам для меня, - с явным удовольствием сказал Волжанин, - однако мне пора бежать.
      - Пока!
      - Пока!
      Отключив телефон, Знахарь огляделся и неторопливо пошел по широкой деревянной лестнице на второй этаж.
      В доме пахло свежестью.
 

Глава четвертая
 
СИБИРСКИЕ ИНДЕЙЦЫ

 
       Тимур сказал, что приедет не один.
       Я слегка забеспокоился:
      -  Ты что, девушку свою хочешь сюда привезти?
       Он засмеялся:
      -  Не одну, а целых двух. Да только если ты таких девушек увидишь ночью в своей постели, тутто тебя кондратий и хватит.
      -  Ты кончай там шутить! - возмутился я. - Говори толком, что затеял?
      -  Ты мне доверяешь?
      -  Ну, доверяю…
      -  Вот и хорошо. Потом благодарить будешь. Часа через два жди.
       И Тимур отключился.
       Я посмотрел на рацию и положил ее на стол.
       Интересно, что он там задумал?
       Вот уже целый месяц я наслаждался спокойной одинокой жизнью.
       Правда, почти каждый день ко мне приезжал Тимур, который оказался весьма сообразительным и исполнительным помощником, но это было не в счет. Я ведь вовсе не собирался становиться натуральным отшельником, который не желает видеть ни одного человеческого лица. Тимур привозил мне то, что я ему заказывал, и теперь мой дом, который поначалу был совершенно пустым, стал наполняться нужными вещами. Нужными как в хозяйственном отношении, так и в совершенно особом.
       Я не забывал ни того, с какой жизнью расстался, ни того, что обо мне помнят очень многие люди, и что эти люди могут сильно захотеть меня увидеть. А если сильно чего-то хочешь, оно обязательно получится. Поэтому в подвальном этаже у меня имелась потайная бетонная камера площадью метров двадцать, в которой было…
       Чего там только не было!
       Автомат Калашникова - две штуки. Автомат «Узи» - три штуки. Гранатомет РПГ-6 - один, зато гранат к нему - аж пятнадцать. Пистолет «беретта» - шесть штук. Всякие там приборы ночного видения и прочая военная электроника - целый стеллаж. А уж патронов - просто ящики.
       В общем, в случае чего я смог бы постоять за себя. Но лучше бы такого случая не было.
       Кроме того, имелся в моем скромном обиталище и компьютер, соединенный со спутниковой антенной, так что со связью у меня было все в полном порядке. Правда, закупая все это, я постоянно ловил себя на мысли о том, что, коли я уединения хочу, то зачем мне столько лишнего хлама?
       Но, как известно, «либерализм должен быть поддержан и защищен жестокой системой подавления», - вот так и мое спокойное одиночество не должно быть беззащитным. Мне вовсе не хотелось, чтобы тот, кому я вдруг сильно понадоблюсь, мог свободно прийти ко мне и взять меня тепленького голыми руками…
       В общем, хочешь мира - готовься к войне.
       Когда вдалеке послышался далекий вой тимуровских моторов, а я уже научился узнавать их на слух, я взял двадцатикратный цейссовский бинокль и, выйдя на просторный балкон второго этажа, направил тяжелый прибор в сторону излучины, откуда через несколько минут должен был показаться быстроходный «Ништяк».
       Сдвоенный звук моторов становился все громче, и наконец из-за излучины реки вылетел знакомый белый катер. Заложив широкую дугу, он направился в мою сторону, и я, покрутив колесико резкости на бинокле, разглядел Тимура, стоящего у штурвала, и двух мужиков, которые сидели на корме.
       Интересно… Я ведь говорил ему, чтобы никого постороннего!
       Ладно, увидим. Пока что Тимур не дал мне ни одного повода быть недовольным. Он даже бросил курить «план» после того, как мы с ним поговорили по душам.
       А вообще я был доволен, что судьба подбросила мне такого подручного. И в самом деле - ну что бы я стал делать тут один? Как бы управлялся со всем своим хозяйством? Непонятно.
       Катер быстро приближался, метров за двадцать до берега моторы заглохли, и «Ништяк» с шорохом выехал на отмель.
       На берег сошли Тимур и двое мужиков с ружьями.
       Это было интересно и, поставив бинокль на перила балкона, я спустился на первый этаж и вышел на крыльцо встречать гостей.
       Дальше все происходило, как у какого-нибудь Некрасова.
       На крыльце стоял барин - это, значит, я - и смотрел, как к его дому приближается управляющий, ведущий за собой двоих простолюдинов. Когда они подошли ближе, я смог рассмотреть их. Простолюдины эти явно были какой-то таежной национальности, скорее всего - местные остяки, то бишь ханты. Впрочем, я в этнических тонкостях не дока.
       Один - приземистый мужик лет пятидесяти, с морщинистым и обветренным лицом, черноволосый, с узкими черными глазками, спрятавшимися под нависшими, как у Вия, веками. Другой - гораздо моложе, лет двадцати пяти, да и морщин у него было раз в пять меньше. Они были похожи друг на друга, и я понял, что скорее всего это отец и сын.
       Подойдя к крыльцу, Тимур указал мужикам на скамью, врытую в землю у стены, и они, не сказав ни слова, чинно уселись. На этой скамье я рассчитывал сидеть в глубокой старости, опершись подбородком на трость, и рассказывать желающим байки и былины о своей богатой приключениями жизни.
       Тимур встал напротив крыльца, заложил руки за пояс джинсов, отставил ногу и откашлялся. После такого вступления он вытянул в мою сторону правую руку и торжественно произнес:
      -  Ой ты, гой еси, добрый молодец, то бишь добрый барин, как его… Короче, бью тебе челом и докладываю.
       Потом он почесал в затылке и добавил нормальным голосом:
      -  Что-то в горле пересохло… Схожу-ка я за пивком.
       Он взбежал на крыльцо и прошмыгнул мимо меня в дом.
       Я стоял и молчал.
       Мне было интересно, чем это все кончится. Мужики, сидевшие на моей мемориальной скамье, тоже молчали и, держа ружья между колен, невозмутимо смотрели на противоположный берег Оби.
       Через полминуты Тимур вышел, неся в одной руке две бутылки пива, а в другой два пластиковых стула - вроде того, с которого я чуть не сверзился на набережной Лейтенанта Шмидта. Ненавижу эти стулья. Их привезли строители, чтобы иногда отдыхать от непосильного труда, да так и оставили. Надо будет выкинуть эту гадость.
       Поставив стулья напротив скамьи с мужиками, Тимур протянул одну бутылку мне, сел на один из стульев и сделал приглашающий жест - ну что, мол, стоишь, давай, присаживайся, поговорить надо.
       Я спустился с крыльца, взял пиво, уселся и, взглянув на мужиков, спросил:
      -  А гостям не хочешь пива предложить?
      -  А они непьющие, - бодро ответил Тимур, и мужики кивнули.
       Тимур плотно приложился к бутылке, потом вытер губы и сказал:
      -  Начну с самого начала.
       Он посмотрел на меня, на дом, на мужиков и снова поднес к губам бутылку.
       Допив пиво, он довольно крякнул и продолжил:
      -  Значит, так. Вот твой дом. Вот ты сам. Вот я, твой верный помощник. Это хорошо, но этого мало. Ты живешь в тайге, в ста двадцати километрах от цивилизации, и очень скоро поймешь, что одному, и даже со мной, тебе такую жизнь не потянуть. Тебе нужны люди, которые привычны к таежной жизни, знают здешние места, тайгу, зверей и прочие особенности национальной охоты. Согласен?
       Я пожал плечами и кивнул:
      -  Пока согласен.
      -  Хорошо.
       Тимур посмотрел на мужичков и сказал:
      -  Это, - и он указал на того, кто был постарше, - Афанасий Аянов, местный охотник, индеец и следопыт, так сказать - Дерсу Узала и Одинокий Бизон в одном лице.
       Афанасий улыбнулся, отчего его загорелое лицо совсем сморщилось, как мошонка после купания. Но под жидкими черными усиками показались крупные зубы такой белизны, что я позавидовал ему, несмотря на то, что у меня во рту был полный Голливуд за двадцать тысяч баксов.
      -  А это - его сын Макар. Наследник и ученик. Тайгу знает, как свою подмышку. Оба не пьют и не курят.
      -  Это хорошо, - с умным видом сказал я.
      -  Хорошо? - Тимур с сомнением посмотрел на меня, - ладно… В общем, тебе следует взять их на службу, чтобы они постоянно были рядом. Тогда у нас есть шанс не взвыть тут в самое ближайшее время.
      -  А где они жить будут? - спросил я, не находя ни одного, даже самого незначительного повода возразить Тимуру.
      -  Как где? - Тимур удивился, - а это на что?
       И он, повернувшись на стульчике и чуть не упав с него, указал на стоявший в дальнем углу двора добротный сарай площадью не менее тридцати квадратных метров, который рабочие построили в первый же день и хранили в нем инструменты.
      -  Отличная хибара! Афанасий с Макаром обустроят ее, как считают нужным, и там будет не хуже, чем в твоем тереме.
       Афанасий кивнул и сказал:
      -  Мы люди привычные, живем обычно в лесу, в шалашах да палатках.
       Я развел руками:
      -  Ну… Как скажете. А что насчет жалования?
      -  Насчет чего? - переспросил молодой.
      -  Платить вам сколько? - я уточнил вопрос.
       Афанасий снова сморщился в улыбке и показал свои удивительные зубы.
      -  Сколько заплатишь, хозяин, столько и хорошо…
       Тимур остановил его жестом и сказал:
      -  Если ты мне, бездельнику, платишь пятеру, то положи им по штуке и горя знать не будешь.
       Афанасий и Макар смотрели на нас с таким выражением, будто мы разговаривали на иврите. Похоже было, что они настолько далеки от цивилизации, что самый обычный городской жаргон был для них китайской грамотой.
       Они ничего не поняли.
      -  М-да… Ладно…
       Я посмотрел на Тимура, и он кивнул мне, как бы сказав - давай, не менжуйся, я дело говорю!
      -  Значит, вы берете на себя все хозяйство?
      -  Мы люди привычные, - ответил Афанасий.
      -  А также наблюдение за окрестностями, - вставил Тимур.
      -  Да, и за тайгой смотреть будем, - кивнул Афанасий.
      -  Ладно… - я посмотрел на Тимура, - я буду платить вам по… по тридцать тысяч рублей в месяц.
      -  По сколько?! - оба следопыта уставились на меня так, будто я пообещал им выдавать каждую неделю по «Боингу».
      -  Тридцать тысяч рублей каждому. Каждый месяц. Этого хватит?
      -  Хватит, хозяин, хватит!
       Индейцы изумленно переглянулись.
      -  Вот и хорошо, - я встал и потянулся, - идите в свой вигвам и устраивайтесь.
      -  Куда идти? - молодой Макар непонимающе посмотрел на меня.
      -  В ваш новый дом, - и я указал на сарай.
       Афанасий и Макар поднялись со скамьи и я сказал:
      -  Меня зовут Майкл.
      -  Майкл… - Афанасий поднял брови, - не знаю такого имени…
      -  Теперь знаешь, - ответил я, - можете идти.
       Следопыты удалились, а Тимур пихнул меня локтем в бок и сказал:
      -  Ну, что я говорил? Теперь ты, как у Христа за пазухой. Я обеспечиваю связи с цивилизацией, а они - с природой. Ты доволен?
       Я пожал плечами и ответил:
      -  Теоретически доволен, а практически - посмотрим.
      -  Посмотрим… - Тимур фыркнул, - да за такой подарок с тебя бутылка, и не одна!
      -  Кстати, насчет бутылки. Ты сказал, что они не пьют и не курят. А у меня почему-то за всю жизнь сложилось такое впечатление, что все эти чингачгуки и прочие ханты-манси - алкаши от рождения.
      -  Все верно, - Тимур кивнул, - у этой расы предрасположенность. Как первый стакан выпьет, так и готов. Алкоголик на всю оставшуюся жизнь. Но эти двое - они верующие, поэтому…
      -  Верующие?
      -  Ага. Гремучая смесь русского православия с ихним остятским язычеством. Все эти их духи - кули, менки, тонхи…
      -  Да ты, гляжу, человек осведомленный… Удивительные дела творятся на земле!
      -  Во-во, - Тимур нахмурился, вспоминая, на чем остановился, - о чем это я… Ага! Так вот, они не пьют и не курят не только из религиозных соображений, но в основном потому, что спиртное и табак отбивают чутье. Они же таежники, и чутье это у них просто звериное. Не то, что у тех охотничков, которые после каждого заваленного зайца ящик водки сжирают. Эти - настоящие ребята. Ну, сам увидишь.
      -  Ладно, посмотрим, - я взглянул на сарай, в котором скрылись мои индейцы, - а как насчет похавать? Я тут рыбу приготовил, пока тебя не было.
      -  Пожрать - это святое, - с благоговением ответил Тимур, - давай твою рыбу. И мы пошли в дом.
 

* * *

 
      Село Ореховое называлось так потому, что богаты были те места кедровым орехом. Уже триста лет его жители кормились тем, что помимо ловли зверя и сбора всяких грибов-ягод подчищали и старинный кедровник. Было в селе три десятка домов, жили селяне не богато, но и на бедность не жаловались - в общем, вели они обычную натуральную жизнь и не тужили. Это могло продолжаться еще сто лет, или пятьсот, или тысячу, но вот однажды все изменилось.
      Петлявшая по тайге дорога, которая раньше не знала ничего, кроме лошадиных копыт и тележных колес, да еще санных полозьев в зимнюю пору, вдруг промялась под тяжелыми колесами мощных грузовиков. Разорвали ее ржавые железные траки гусеничных машин, и стала древняя, ласковая к стопам лесных путников дорога извилистой распоротой раной, наполнилась грязью, как гнилой кровью, а те, кто убил ее, только смеялись и бросали на обочины пустые бутылки и сальные обертки.
      В тайге завыли бензопилы, железными дятлами застучали топоры, и вековые кедры со стоном и скрипом начали валиться на землю, цепляясь ветвями за еще стоящих собратьев. Но тысячепудовая тяжесть старых могучих деревьев ломала сучья, и кедр умирал. А потом и те, на которых он хотел опереться, ложились рядом с ним, а на земле уже ждали полупьяные люди с рулетками, и дерево, только что шумевшее ветвями в вышине, превращалось в неподвижную и мертвую древесину.
      На огромной делянке, где громоздились штабеля свежерезаного леса, настала тишина. Рабочий день закончился, и лесорубы, которым было все равно, что рубить и что губить, потянулись к походной кухне. Котел военного образца, установленный на четырехколесном шасси, находился на самом краю делянки, и над этим котлом поднимался ароматный пар. Кормежка для лесорубов варилась прямо здесь, в лесу; здесь же они и жили, в обычных четырехместных палатках.
      Еда была простой, но сытной. Редкие звери, которые еще не убежали с обжитых мест, принюхивались к незнакомому запаху гречневой каши с тушенкой, который смешивался с резкой бензиновой вонью и пугающим духом давно не мытых человеческих тел.
      Кроме простой еды работодатели в избытке снабжали тружеников лесоповала простой водкой, которая скрашивала их вечера, а утром, уверенно опохмелившись, они с новой силой брались за работу, и вековые кедры валились на землю один за другим.
      Кедровник был частью заповедной зоны, и заготовка леса в этом месте была запрещена. Но неожиданно обнаружилось, что кедры растут за границами заповедника; потом выяснилось, что карта составлена с ошибками, а затем она и вовсе пропала, как и сопутствующие документы. Зато в администрации Амжеевского района, которым руководил Борис Тимофеевич Вертяков, появились новые документы, удостоверяющие право местной администрации на вырубку кедра, а также на дальнейшую передачу его в собственность русско-японской фирмы «Сакура».
      Зачем японцам кедр - не знал никто.
      Но ни у кого и никогда не возникало вопроса, зачем людям деньги.
      Поэтому документы были составлены, подписаны, снабжены всеми необходимыми визами и печатями, и в карман Вертякова начали поступать весьма крупные суммы нигде не учтенных денег, часть которых он с обычными причитаниями каждую неделю отправлял в Томск. Из Томска деньги отправлялись в столицу, и где именно заканчивался их путь, было неизвестно никому, кроме тех, кто стоял в самом конце этого бурного и стремительного финансового потока.
      А ведь кто-то там стоял…
 

* * *

 
      Вертяков сидел в рабочем кресле и расслабленно прикрыв глаза, часто дышал. Элла Арнольдовна стояла перед ним на коленях и вытирала рот бумажной салфеткой. Только что она сделала своему боссу процедуру номер восемь, которая должна была послужить снятию напряжения и приведению нервной системы в ровную, благоприятную для общего состояния, кондицию.
      Сам Вертяков считал эту процедуру номером первым. И те претендентки на должность секретарши, с которыми он сталкивался до появления Эллы Арнольдовны, отпадали одна за другой, потому что они не могли понять той простой вещи, что рот у секретарши должен открываться только для одного. А они открывали его для другого и поэтому очень быстро отправлялись искать другую работу.
      Вертяков глубоко вздохнул и открыл посоловевшие глаза.
      - Ну, ты у меня просто зайка, - простонал он.
      Элла Арнольдовна сглотнула и слабым голосом ответила:
      - Вот видишь, а ты меня совсем не ценишь.
      - Я тебя не ценю? - удивился Вертяков, - а кто же тебя ценит, если не я?
      Элла Арнольдовна могла с легкостью перечислить тех, кто ценит ее вне служебного кабинета, но по понятным причинам промолчала.
      Вертяков застегнул брюки непослушными руками, затем сел прямо и сказал:
      - Между прочим, тебе причитается премия.
      - Неужели? - преувеличенно удивилась Элла Арнольдовна и встала.
      - Да, и немаленькая.
      Вертяков выдвинул ящик стола и достал из него небольшой конверт.
      - Держи, - сказал он и протянул конверт Элле Арнольдовне.
      Она взяла конверт и, заглянув в него, хмыкнула:
      - Не густо…
      - Тебе пятьсот долларов в неделю - не густо? - Вертяков поднял брови.
      - Да, не густо! - с вызовом ответила Элла Арнольдовна и бросила конверт на стол.
      В этот день у нее началась менструация, и поэтому она была раздражительна и ядовита.
      Кроме того, владелец фитнес-центра начал изменять ей с двадцатилетней соской, и Элла Арнольдовна искала повода для скандала, чтобы сорвать злость и женскую обиду.
      - Да за одни минеты ты должен платить мне по пятьсот в день! - прошипела она и подбоченилась. - А если не нравится, то можешь взять любую подстилку с улицы, она будет сосать за шоколадки!
      - Элла, Эллочка, что с тобой, дорогая? - запаниковал Вертяков.
      Он знал, какой бывает Элла Арнольдовна, когда разойдется, поэтому испугался и пошел на попятный.
      Но было поздно - шлея залетела секретарше между упругих ягодиц, и ее понесло.
      - Ты сказал - дорогая?
      Элла Арнольдовна нагнулась, опершись руками о стол, и ее острые зубы оказались в нескольких сантиметрах от носа Вертякова.
      - Дорогая, говоришь? А что же ты тогда платишь мне, как последней дешевке? Брать в рот у начальника умеют все, но, во-первых, не все умеют делать это так, как я, а во-вторых, я ведь здесь не только минетом занимаюсь! Все твои дела проходят через меня, а у меня, как тебе известно, два высших образования. Юридическое и финансовое. И если бы не я, ты со своей гребаной жадностью давно уже погорел бы и сидел на зоне за служебные злоупотребления. Это ведь именно я превращаю все твои грязные делишки в благопристойный бизнес. Забыл?
      Многое слышал Вертяков от своей секретарши, но так она наехала на него впервые.
      Перед главой Амжеевской администрации стояла разъяренная фурия, и для полного впечатления не хватало только того, чтобы она начала обливать его экскрементами и осыпать перьями.
      Вертяков струхнул не на шутку, тем более что он понимал, какую важную роль в его незаконной деятельности играют специальные знания секретарши. Она была совершенно права, и он не мог ни стукнуть кулаком по столу, ни наорать на нее. Так бывало, но всегда лишь потому, что Элла Арнольдовна снисходительно позволяла ему почувствовать себя самовластным хозяином. А сейчас она, похоже, взбеленилась не на шутку, и нужно было срочно спасать положение.
      - Ты, говнюк, ты что, не понимаешь, что я твоя подельница? Это ведь так у вас называется? - вопила Элла Арнольдовна, - а с подельниками так не поступают! Все, мне это надоело! Пошел на хер!
      И она, неожиданно успокоившись, поправила сбившуюся прическу и, повернувшись к Вертякову спиной, медленно направилась к двери.
      Вертяков посмотрел на ее плавно двигавшиеся бедра, представил, что они уходят от него навсегда, что уже завтра их будет нежно раздвигать кто-нибудь другой, и вскочил из-за стола, опрокинув кресло.
      - Стой! Подожди! - воскликнул он и резво обежал стол.
      Загородив Элле Арнольдовне дорогу, он схватил ее за руки и выдохнул:
      - Ну… Еще триста!
      Элла Арнольдовна брезгливо сморщилась и ответила:
      - Пятьсот.
      - Ладно, пятьсот, - обреченно кивнул Вертяков.
      - И домашний кинотеатр в приемную.
      - Ладно, будет, - и Вертяков решительно кивнул еще раз.
      Элла Арнольдовна помолчала минуту:
      - Хорошо, я согласна.
      Потом она помолчала еще немного и добавила:
      - Ну почему, чтобы получить прибавку к жалованью, нужно обязательно устроить скандал? Может быть, ты мне объяснишь?
      Она посмотрела вниз и неожиданно увидела, что только что произошедшая нелицеприятная сцена подействовала на Вертякова весьма оригинальным образом.
      Он снова возбудился, и это было заметно невооруженным глазом.
      - Ах ты, мой маленький! - улыбнулась Элла Арнольдовна, - ты опять хочешь! Ну, сейчас я тебя успокою.
      И Элла Арнольдовна привычно опустилась на колени.
 

* * *

 
      Через полчаса после разыгравшейся в кабинете Вертякова сцены Элла Арнольдовна приоткрыла дверь и, заглянув в кабинет начальника, сказала:
      - Борис Тимофеевич, к вам Сысоев.
      - Пусть зайдет, - благодушно ответил Вертяков.
      Элла Арнольдовна исчезла, и вместо нее появилась массивная фигура Анатолия Викторовича Сысоева, которого Толяном, а тем более Зубилом называли теперь только за глаза.
      Начальник службы безопасности подошел к столу шефа и пожал милостиво протянутую ему руку. После этого он сел в кресло напротив Вертякова и закурил.
      - Ну, как там у нас на фронте безопасности? - посталински шутливо поинтересовался Вертяков.
      - Насчет безопасности все нормально, - ответил Зубило, поправив душивший его галстук, - а вот насчет другого…
      - Ну-ка, ну-ка, давай, расскажи, - заинтересовался Вертяков, все еще пребывавший в состоянии приятной расслабленности, - что там насчет другого?
      - Да крестьяне эти… - Зубило поморщился.
      - Какие крестьяне? - Вертяков посмотрел на двигавшиеся губы Зубила и тут же вспомнил горячие и пухлые губы Эллы Арнольдовны.
      Ассоциация получилась настолько нелепой и неприятной, что он потряс головой, стряхивая неожиданное наваждение, сел прямо, откашлялся и сказал бодрым деловым тоном:
      - Так. Крестьяне. Какие крестьяне? Что там с крестьянами?
      - Да эти, из Орехового, там, где кедр рубят.
      - А-а-а, эти… - Вертяков вспомнил, о чем идет речь, - ну и что они там?
      - Да они оборзели, вот что они! - возмущенно сказал Зубило, - пришли на делянку и базарят не по делу.
      - А о чем они базарят-то?
      - Не рубите, говорят, наш лес, уходите отсюда! Будто им кто-то разрешил рот открывать.
      - Ну и что? - Вертяков пожал плечами, - послали бы их куда подальше и все дела.
      - А их и послали. Бригадир послал. Он сейчас в больничке лежит. И еще шестеро рабочих.
      - То есть как? - Вертяков нахмурился.
      - А вот так. Бригадир говорит - пошли отсюда к такой-то матери, а один из мужиков перекрестился и как даст ему в башню, бригадир с копыт и до сих пор в реанимации. Ну, работяги и завелись, а мужиков человек двадцать было, и все здоровые, да еще с кольями… В общем, побились конкретно.
      - И что дальше?
      - А дальше… На следующий день - позавчера, значит, братва поехала туда разбираться.
      - Разобрались?
      - Разобрались. Приехали на пятнадцати машинах и всю деревню раком поставили. Мужиков загасили конкретно, думали, что те угомонятся… Да вот только…
      Зубило замялся. Нужно было переходить к более серьезной части повествования, а он знал, что Вертяков не любит плохие вести. Но, зная, что рассказывать все равно придется, он вздохнул и продолжил:
      - В общем, ночью мужики подожгли делянку. Ну, не саму делянку, а кухню, два трелевочных трактора и одну палатку. Облили бензином и подожгли. Те, кто в палатке были, еле выскочить успели, один сильно обгорел…
      - Это серьезно… - Вертяков достал из пачки сигарету, и Зубило услужливо поднес ему зажженную зажигалку.
      - Это серьезно, - повторил Вертяков, - за такое и ответить можно.
      Зубило убрал зажигалку в карман и, вздохнув, неохотно сказал:
      - Ну, они, в общем, ответили…
      - Что значит - в общем?
      Зубило помялся и сказал:
      - Ну, вчера вечером братва собралась, конкретно побазарили и, как стемнело, поехали разбираться. Машины оставили подальше, чтобы деревенские номеров не запомнили, подошли к деревне и… В общем, подожгли хибары ихние. Четыре штуки подожгли. Так там такой вой поднялся, как на стадионе после гола. Мужики выскочили, а они ведь там охотники все, так что хоть и без штанов, зато все со стволами. А стволы у них, сами знаете - карабины да помповики. В общем - двоих наших положили, а пацаны разозлились и тоже палить начали. Пятерых завалили, а Лаборант с Вованом поймали дочку старосты, разложили ее за сараем и отпердолили во все дыры…
      Вертяков ошеломленно уставился в пространство перед собой, сигарета повисла у него на губе, и было видно, что такой поворот событий явился для него полной неожиданностью, и неожиданностью весьма неприятной.
      Те люди, которых он считал чем-то вроде говорящих животных, оказались способными постоять за себя. Мало того, конфликт вышел за рамки обычной разборки, и если о двух застреленных бандитах можно было просто забыть, то пять убитых крестьян и изнасилованная дочка старосты могли обернуться серьезными проблемами. Лично Вертякову это пока ничем не грозило, но связь кровавого конфликта с вырубкой заповедного леса была очевидной. Документы, по которым кедровник оказывался вне охранной зоны, выглядели очень убедительно, однако если бы кто-нибудь очень заинтересованный и хорошо прикрытый занялся ими, то результаты такого расследования грозили Вертякову как минимум отставкой.
      Нужно было принимать срочные меры, и это выходило за рамки компетенции начальника службы безопасности. Поэтому Вертяков с ненавистью посмотрел на Зубило, крякнул и сказал:
      - Да, наворотили вы делов… А мне теперь разгребать дерьмо за вами.
      - Ну, Борис Тимофеевич…
      - Что - Борис Тимофеевич? - заорал Вертяков. - Что? Уроды, мозгов ни хрена нет, только стрелять и трахаться можете! Пшел отсюда!
      Зубило вскочил и торопливо вышел из кабинета.
      Вертяков посмотрел ему в спину с таким выражением, будто нажимал на автоматный спуск, но Зубило этого не почувствовал и не повалился на паркет, обливаясь кровью.
      А хорошо бы, подумал Вертяков…
      Заглянувшая в кабинет Элла Арнольдовна увидела лицо Вертякова и сразу же плотно закрыла дверь. Она знала, что, когда на лице у шефа такая гримаса, лучше к нему не соваться. Однако Вертяков, заметив мелькнувшую в дверях Эллу Арнольдовну, крикнул:
      - Элла!!!
      Она немедленно открыла дверь и, не входя в кабинет, сказала:
      - Я вас слушаю, Борис Тимофеевич.
      - Принеси мне коньяку.
      Элла Арнольдовна кивнула и скрылась.
      А Вертяков, бормоча непристойности, снял трубку и набрал номер брата.
      Через несколько гудков голос Саши Кислого произнес:
      - Я слушаю.
      - Привет, Саня, - грустно сказал Вертяков.
      - Привет, Борюня, - так же невесело ответил Кислый.
      - Ты слышал?
      - Слышал, - вздохнул Кислый.
      - Ну и что делать будем?
      - Надо думать, - резонно ответил Кислый.
      - Вот именно.
      Вертяков покосился на Эллу Арнольдовну, которая внесла в кабинет поднос с бутылкой коньяка, рюмкой и нарезанным лимоном на блюдце, и сказал:
      - Давай сегодня ко мне, обсудим это дело. Решать нужно быстро, пока круги не пошли.
      - Лады, - ответил Кислый, - вечерком заеду.
      И повесил трубку.
 

Глава пятая
 
ЗОМБИ НА КРЕСТЕ

 
      Войдя в барак, Семен огляделся и, увидев свободную койку с номером семнадцать на спинке, направился к ней. И опять непонимание охватило его.
      Койки здесь стояли вдоль стен, а вовсе не высились в два яруса; на нескольких из них спали люди. Вообще в бараке было чисто и тихо, совсем не так, как в фильмах про зону, где блатные урки режутся в карты, у параши копошатся опущенные, а в козырном углу млеет покрытый татуировками пахан, окруженный уголовной свитой.
      Больше всего это напоминало армию, когда вся рота находится на занятиях, а в казарме отдыхают дневальные и те, кому по службе не пришлось поспать ночью. Но, поскольку Семен знал, что солдаты здесь только на вышках, то не мог подобрать более подходящего сравнения, чем концлагерь. И все равно непонятная тишина и чистота сбивали его с толку.
      Один из находившихся в бараке людей не спал. На койке у окна сидел широкоплечий мужик и что-то шил, далеко отводя руку с иглой. Услышав, как открылась дверь, он поднял голову, скользнул по Семену равнодушным взглядом и вернулся к прерванному занятию.
      Семен подошел к своей койке и, недолго думая, завалился на нее. Закрыв глаза, он только теперь почувствовал, как устал за эти пять суток дороги. По телу, наконец-то ощутившему почти мягкий матрас и маленькую жестковатую подушку, пробежала приятная волна истомы. Семен улыбнулся, удивляясь сам себе, и подумал, что зона зоной, а поспать не мешало бы.
      Но только он приготовился уснуть, как койка, на которой сидел тот, который шил что-то, заскрипела, и Семен услышал неторопливые шаги. Он подобрался, но глаз не открывал, а только внимательно прислушивался к звуку шагов. Мужик прошел к дальней стене барака, там что-то скрипнуло, зашуршало, потом негромко хлопнула какая-то дверца, и шаги стали приближаться. Семен напрягся и приготовился ко всему. Мужик подошел почти к самой койке, на которой лежал Семен, и остановился. Семен медленно приоткрыл глаза, и в это момент на его живот что-то мягко шлепнулось.
      Семен вскочил и увидел, что стоявший в двух шагах от него мужик внимательно смотрит на него без всякого выражения, а то, что упало Семену на живот, оказалось стопкой одежды. Только сейчас Семен обратил внимание на то, что и широкоплечий мужик, и спавшие на койках люди были одеты в добротную серую спецодежду.
      - Меня зовут Портной, - сказал мужик, - пойди в кочегарку и прими душ. От тебя несет, как… В общем, помойся с дороги.
      Он повернулся к Семену спиной и пошел на свое место.
      Семен посмотрел ему вслед, подобрал с полу одежду и спросил:
      - А где кочегарка-то?
      - Направо до конца, там увидишь, - ответил Портной, не поворачивая головы.
      Семен пожал плечами и вышел из барака.
      Повернув направо, он пошел вдоль низкого заборчика, отгораживавшего казавшиеся неуместными здесь сварные конструкции армейских тренажеров. Какие тут могут быть тренажеры, подумал Семен, это же не армия, а зона! И вообще - где зеки, где вертухаи? Может быть, он не туда попал?
      От этой мысли Семену стало смешно, и он криво улыбнулся.
      Наконец дорожка привела его к невысокому кирпичному строению, которое, судя по огромной куче угля, не могло быть ничем иным, кроме кочегарки. Уголь, однако, был сложен аккуратно, и черная земля вокруг кучи была подметена.
      Подойдя к двери, Семен толкнул ее и вошел внутрь.
      Сидевший рядом с работавшим котлом человек в такой же серой униформе читал книгу. Он поднял голову и, увидев Семена со шмотками под мышкой, молча ткнул большим пальцем через плечо, где в конце помещения виднелась открытая дверь, за которой привлекательно сверкал мокрый кафель.
      Семен кивнул в ответ и, подумав, что народ тут не очень-то разговорчив, пошел туда. Скинув одежду, он помедлил и бросил ее в мусорное ведро, стоявшее в углу. Теперь она была не нужна. До конца жизни ему придется носить эту серую робу, а дальше… А дальше - интересно, подумал Семен: как тут избавляются от трупов?
      Этот Савелий, как его… Штерн, он вроде говорил, что грохает тут всех направо и налево, - думал Семен, энергично намыливая голову, - так куда он покойников девает? Может, на кухню, чтобы добро не пропадало?
      Семен рассмеялся и подумал, что у него сегодня настроение какое-то странное - то улыбается, то смеется, мысли лезут дурацкие… А может быть, это просто реакция на то, что наступила хоть какая-то определенность? Кончилась судебная бодяга, и его наконец привезли куда надо и посадили… Семен вздохнул и стал намыливать голову по второму разу.
      Выйдя из кочегарки, он поднял голову и посмотрел на небо.
      Голубое небо, чистый воздух - все, как Штерн говорил. Но что же он имел в виду, когда сказал, что это небо окажется для Семена меньше овчинки?
      Штерн… Немец он, что ли, подумал Семен и, чувствуя, как его тело радуется чистоте и свежести, бодро направился в свой барак. Непонимание происходящего достигло того уровня, когда терпеть стало трудно, и он решил во что бы то ни стало разузнать у того здоровяка, который дал ему одежду, что же тут происходит.
      Войдя в барак, Семен удивленно остановился у двери.
      Когда он уходил, в бараке было четверо спящих и еще этот мужик, а теперь на койках сидели и лежали человек тридцать. Каждый занимался чем-то своим, и Семен не сразу понял, что так удивило его. Лишь через несколько долгих секунд до него дошло, что в бараке было по-прежнему тихо. То есть звуки-то были, но как в театре перед поднятием занавеса. кто-то кашлянул, звякнула упавшая на пол ложка, заскрипела койка, один из «курсантов» взбивал тощую подушку, пытаясь сделать ее попышнее… Звуки были, но никто не произнес ни единого слова.
      Несколько человек повернули головы в сторону Семена, но тут же равнодушно отвернулись. Семен прошел к своей койке и, сев на нее, уставился в затылок Портному, который сидел на койке и смотрел в окно. Почувствовав взгляд, тот медленно обернулся.
      Взгляд его ничего не выражал, не был он ни угрожающим, ни многозначительным, но Семену стало не по себе, и он отвел глаза. Портной тоже отвернулся, но Семен чувствовал, что внимание этого странного мужика сосредоточено на нем, и прежнее беспокойство снова охватило его.
      Вдруг на улице послышался дикий крик, и Семен, вздрогнув, посмотрел в сторону двери. Но тут же, обратив внимание на то, что, кроме него, никто не отреагировал, взглянул на Портного, который сидел вполоборота к Семену. Затем нахмурился, встал и решительно пошел к двери.
      Распахнув ее, он остановился как вкопанный.
      Попав сюда несколько часов назад, он уже успел устать от непонимания и был готов принять как должное все, что бы ни увидел, но то, что предстало его глазам, не лезло ни в какие ворота.
      К тому самому кресту, который так озадачил Семена, был приколочен голый человек. Его ладони, прибитые к концам горизонтальной перекладины креста большими гвоздями, были окровавлены, и на землю часто капала темно-красная кровь. Ноги были тоже прибиты гвоздями, но, в отличие от того, как обошлись с Христом, этого человека не поддерживали веревки, и он всей своей тяжестью висел на четырех гвоздях, для надежности загнутых кверху. Руки его задрались наверх, живот нелепо выпятился вперед, а ступни вывернулись так, будто он хотел пробежаться в лезгинке.
      Рот распятого был широко открыт, и человек громко кричал от боли и страха.
      От креста, переговариваясь друг с другом, удалялись два солдатика. У одного из них под мышкой торчал молоток. Они остановились, тот, у которого руки были свободны, дал другому прикурить, потом мельком оглянулся на крест, и они пошли дальше.
      Семен ошеломленно уставился им вслед, потом повернулся в строну барака, но, кроме него, зрителей не нашлось. Он снова посмотрел на приколоченного к кресту человека, но тот уже замолчал и безвольно обвис на гвоздях - как видно, потерял сознание от боли.
      Солдатики скрылись за одним из бараков, и Семен, проводив их взглядом, заметил, что на окне того корпуса, где находился кабинет Штерна, шевельнулась занавеска. Семен представил себе, как начальник колонии Штерн наблюдает за казнью, злорадно потирая руки и хихикая. Такое глупое предположение, конечно, никак не вязалось с образом здоровенного рыжего немца, который, безусловно, мог задавить кого угодно собственными руками - силы и жестокости у него хватит, но уж на роль сладострастного маньяка он не годился никоим образом.
      Остаток дня Семен пролежал на койке, то задремывая, то просыпаясь от какого-нибудь звука вроде кашля или скрипа койки, и наконец в бараке прозвучал обыкновенный школьный звонок. Зеки - или, как сказал Штерн, «курсанты» - зашевелились и потянулись к выходу. Семен понимал, что хоть он тут и новичок, на которого по непонятной причине никто не обращает явного внимания, он должен поступать как все. А кроме того, по времени дело подошло к ужину, так что он встал с койки, с хрустом потянулся и пошел вслед за всеми. Выйдя на улицу, зеки-»курсанты» сбились в небольшую группу и молча пошли куда-то. И опять - никакой охраны, никаких лагерных строгостей, полная самостоятельность. Семен с опаской покосился в сторону креста, но тот был пуст. Человек, который несколько часов назад висел на гвоздях, исчез. Только темных пятен прибавилось.
      Через минуту Семен убедился в том, что он был прав насчет ужина. Они подошли к большому бараку с освещенными окнами и стали заходить внутрь. Портной, оказавшийся рядом с Семеном, толкнул его локтем и кивнул. Семен не понял, что он имеет в виду, но на всякий случай сел за стол напротив него. Еду разносили солдаты, которые совершенно спокойно ходили между столами и ставили на них алюминиевые бачки и чайники. На их лицах было равнодушное выражение скотников, наваливающих сено в ясли. А те, кому они принесли пищу, брали ее с таким же равнодушием и спокойствием. И опять Семена поразила неестественная тишина, царившая в столовой. Что у них - языки вырезаны, что ли? - подумал Семен. Но Портной-то разговаривает…
      Однако нужно было не размышлять, а есть. И Семен навалил себе в миску целую гору макарон по-флотски. А как же хряпа, подумал он, наворачивая макароны, тут ведь зона для уголовников, а кормят лучше, чем в армии - вон какой кусман мяса попался!
      Портной, сидевший напротив Семена, тоже не стеснялся. Шевеля ушами, он уписывал макароны за обе щеки, и не похоже было, что тяжкая жизнь на зоне отбила у него аппетит. Запихнув в рот полную ложку жратвы, он поднял глаза на Семена и невнятно прошамкал:
      - Нужно поговорить.
      Семен кивнул и налил себе чаю.
      Запивая сытный ужин сладким горячим чаем, он незаметно огляделся и увидел в углах под потолком несколько маленьких черных цилиндриков. Торчали они и между окон. Семен понял, что это камеры наблюдения, и ради интереса пересчитал те, которые смог заметить. Получилось семнадцать. Ого, подумал он, это серьезно. А ведь кто-то должен следить за всем этим… И если камеры слежения имеются в столовой, то, значит, они есть и в бараке, и на улице, и в большом деревянном сортире, который он уже успел посетить. Теперь Семен понял, почему все тут происходит без присутствия охраны. Зачем болтаться между зеками, если можно спокойно наблюдать за каждым, где бы он ни находился! Наверное, тут и микрофончики имеются, не зря все молчат, да и Портной уж слишком осторожничает, не сказал о предстоящем разговоре ни в бараке, ни на улице, а только здесь, среди чавканья и лязганья посуды, да еще рот набил перед этим, чтобы слышно хуже было…
      Допив чай, Семен вытер губы рукавом и сел прямо, равнодушно глядя перед собой. Он решил на всякий случай вести себя так же, как все, чтобы ничем не отличаться от остальных и не привлекать к себе внимания невидимых наблюдателей. Хотя, подумал он, наверняка они следят за ним как-то особенно, потому что он тут новенький. Его оставили в покое, но это, видимо, только в первый день. А завтра… Что же будет завтра?
      Незаметно пересчитав столы, Семен умножил их на десять, по числу сидевших за каждым столом людей, и получилось, что в этот момент в столовой было триста двадцать человек. Семен сделал это просто так, но знать, сколько на этой странной зоне народу, не мешало в любом случае.
      Окончание ужина было возвещено таким же школьным звонком, как и в бараке. Курсанты с лицами каторжников дружно встали и пошли наружу. За дверью стоял Штерн, который, не говоря ни слова, указал рукой в сторону плаца, и молчаливая толпа направилась в указанном направлении. Выйдя на плац, люди построились, как для вечерней проверки, и замерли.
      Штерн вышел на середину, безразлично оглядел строй и закурил. Рядом с ним стоял солдат, у которого не было никакого оружия, кроме обыкновенного штык-ножа, висевшего на поясе.
      Из-за барака показались еще двое солдат, между которыми шел человек в такой же, как и на Семене, униформе. Они не были вооружены даже штыками, и шли как на прогулке. Так же спокойно шагал и тот, кого они вели.
      Услышав их шаги, Штерн оглянулся, удовлетворенно кивнул, откашлялся и сказал:
      - Один из вас сказал мне, что ему не нравится то, что здесь происходит. Хочу напомнить вам, что вы не люди, вы - ничто. Но у каждого из вас есть одна-единственная свобода. И он предпочел ее. Я не возражаю.
      Штерн повернулся и сделал знак солдату, стоявшему рядом с ним.
      Солдат вынул из коричневых пластиковых ножен штык-нож и протянул его человеку, приведенному безоружными солдатами. Тот принял нож и, легко нагнувшись, воткнул его в землю перед собой. Потом, расстегнув форменную рубаху, снял ее через голову и бросил на землю рядом с ножом.
      Посмотрев на его обнаженный могучий торс, Семен невольно одобрил то, как содержал себя этот сильный мускулистый мужчина. А тот тем временем вытащил нож из земли и, выпрямившись, без всякой паузы с размаху вонзил его себе в левую сторону живота. Семен едва не ахнул, но сдержался. Он заметил, что Штерн внимательно смотрит на него, и усилием воли сохранил на лице выражение невозмутимости и равнодушия.
      Схватившись обеими руками за рукоятку ножа, человек с усилием потащил его вправо, и по тому, как сминалась и не хотела разрезаться кожа, Семен понял, что нож был безнадежно тупой. Лицо самоубийцы сморщилось, но это не было гримасой боли. Выражение его лица было похоже на нетерпеливое недовольство плохим инструментом. Самоубийца стал раздраженно дергать нож вперед и назад, рана расширилась, и из нее хлынула черная кровь. Больше всего Семена удивляло то, что на лице этого человека отражалась не боль, а только злоба.
      Наконец нож дошел до правого бока, из огромной раны вывалились внутренности, и человек покачнулся. Его глаза закрылись и он опустил руки. Нож выпал из раны, а приговоривший себя к смерти человек повалился на спину и замер.
      Штерн к этому моменту докурил сигарету и бросил ее на неподвижное тело.
      Потом он оглядел строй, плюнул на землю и сказал:
      - Сильный был мужчина.
      Еще раз окинув взглядом стоявших перед ним людей, Штерн повернулся к ним спиной и направился к себе.
      Зеки без всякой команды пошли по баракам, а двое солдат, которые привели на плац самоубийцу, взяли его за ноги и поволокли куда-то. Третий, закурив, рассеянно следил за ними, потом пошел туда же.
      Подойдя к бараку, Семен почувствовал, как кто-то прикоснулся к его локтю.
      Оглянувшись, он увидел за своей спиной Портного, который кивнул ему и пошел в сторону сортира. Семен направился за ним, и Портной, не оглядываясь, быстро заговорил:
      - Нет времени объяснять тебе, что тут за дела. Завтра побег. Для его выполнения нужны пятеро, но нашего пятого ты сегодня видел на кресте. Знай, что здесь настоящий ад, и пожизненное по сравнению с ним - просто санаторий. Если хочешь - давай с нами. Не говори ничего. Просто кивни мне в бараке, если согласен.
      В этот момент они приблизились к сортиру, и Портной умолк.
      Вернувшись в барак, Семен, не глядя в сторону Портного, завалился на койку, закрыл глаза и стал думать. После всего увиденного за день мозги у него были, понятное дело, набекрень. А тут еще Портной со своим предложением побега… То, что тут творится что-то непонятное и страшное, не требовало доказательств. Но что же Портной имел в виду, сказав, что здесь ад? Может быть то, что сегодняшние аттракционы - просто семечки по сравнению с тем, чего Семен еще не знает? Если так, то предложение Портного участвовать в побеге весьма своевременно. Да и многозначительный взгляд Штерна вызвал у Семена если не страх, то очень нехорошие предчувствия. Он тогда сказал: можешь, если хочешь, повеситься перед строем. А если сам Штерн этого захочет? Кто знает, может быть, этот неумелый самурай, который выпустил себе кишки перед строем, сделал это вовсе не по своей воле, а по какому-то гипнотическому приказу Штерна…
      Семен представил себе, как хладнокровно вешается на глазах равнодушных зеков, и его передернуло. Он любил жизнь и не боялся смерти, но то неизвестное и страшное, что могло случиться с ним здесь, вызывало у него сильнейший протест. На суде он был готов и к вышке, но так, как тут - увольте. А кроме того, если побег удастся, то… то это шанс завершить неприятное, но справедливое дело, которое стало смыслом его жизни в последние три года.
      Семен открыл глаза и решительно сел на койке. Глянув в сторону Портного, Семен увидел, что тот внимательно смотрит на него. Вздохнув, как перед рюмкой водки, Семен прикрыл глаза и медленно кивнул. Портной ответил едва заметным наклоном головы и лег, повернувшись к Семену спиной.
      Побег…
      Ни хрена себе, вдруг подумал Семен, в первый же день - и сразу побег! А что, в этом даже есть какая-то каторжная лихость, а уж если все удастся, то интересно было бы посмотреть на то, какая будет морда у Штерна!
      Семен ухмыльнулся и принялся разбирать койку, готовясь ко сну.
      Раз побег - нужно выспаться!
 

* * *

 
      Когда Знахарь объявил Тимуру о своем желании посетить местный краеведческий музей, Тимур выронил вилку и подавился куском лосятины.
      Знахарь долго бил его между лопаток, Тимур кашлял и перхал, потом подобрал с пола вилку и, вытирая ее кухонным полотенцем, спросил:
      - У тебя с наследственностью все в порядке?
      - Что ты имеешь в виду? - удивился Знахарь.
      - Ну, там, алкоголики, душевнобольные… Особенно душевнобольные. Может, какой-нибудь прапрадедушка при Петре Первом в дурке лежал… Не было?
      - Не знаю, - Знахарь пожал плечами. - А что?
      - Да в общем-то ничего. Но вот краеведческий музей…
      - А-а-а… Вот ты о чем!
      Знахарь засмеялся и положил себе еще мяса:
      - Видишь ли, - проникновенно сказал он, - я ни разу в жизни не был ни в одном краеведческом музее и совершенно не представляю себе, что это такое. Сегодня утром по телевизору в новостях сказали что-то про ваш музей, вот я и подумал - а почему бы не сходить, не посмотреть. Хоть буду знать, что это такое.
      Тимур откинулся на спинку стула и погладил себя по животу.
      - Ф-у-у… Наелся. А насчет музея - сходи, посмотри. Только сразу говорю - ничего интересного ты там не увидишь. Всякие старые камни да еще лапти какого-нибудь древнего сибиряка. Ну, может, еще бумаги какие-нибудь истлевшие.
      - Вот и посмотрю на бумаги. Зато потом смогу при случае небрежно сказать: а вот когда я был в Томском краеведческом музее… И так далее. И все сразу подумают, что я - умный и культурный человек.
      - Ну-ну! - Тимур налил в фарфоровую кружку кипятку из самовара и потянулся за банкой с растворимым кофе.
      - А заодно и прогуляюсь по вашему Томску. Я ведь так его и не видел, если серьезно. Живу рядом, а что там - не знаю. Может быть, какие-то архитектурные памятники или улицы красивые…
      - Улицы красивые ему, - Тимур глотнул кофе и усмехнулся, - памятники ему… Скажи лучше прямо, что затосковал тут, в тайге, в город захотелось.
      - В город? - Знахарь возмущенно посмотрел на Тимура, - вот еще! Я этими городами сыт по горло. Я их по всему миру столько видел, что тебе и не снилось.
      Он посмотрел в потолок, как бы вспоминая бесчисленные города, в которых он бывал, и, вздохнув, добавил:
      - Вот только в Токио не был. И в Пекине.
      - А я был в Пекине, - сказал Тимур.
      - Ну и как там, - оживился Знахарь, - расскажи!
      - Да ничего особенного, - неохотно ответил Тимур, - одни китайцы. Причем столько, что голова кругом идет. А потом привыкаешь и перестаешь замечать, что они желтые и узкоглазые. Вроде как обычные русские.
      - Да, это нам знакомо, - кивнул Знахарь.
      Он вспомнил, как перестал обращать внимание на темную кожу негров, когда долго жил в Америке. Тогда они тоже стали казаться ему такими же, как европейцы.
      - А насчет города, - задумчиво сказал Знахарь, - насчет города… Я скажу тебе так. Некоторая тоска по цивилизации, конечно, есть. Но я уже точно выяснил, что стоит только пару часов побродить по нашему городу - подчеркиваю, именно по нашему - и увидеть до боли знакомое ублюдство, эта тоска моментально проходит. Ну, посуди сам - что я там, в этом сраном Томске увижу? Бандюков на «мерседесах»? Бабушек, которые отжили свое и теперь недовольны всем? Безмозглый молодняк, который не знает ничего, кроме «мы веселимся или как»? Задроченных работяг, которые пашут за копейки, ненавидят все вокруг и трескают водку? Вонючих бомжей?
      - Ну, ты даешь! - Тимур удивленно уставился на Знахаря. - Тебе в политики идти надо, вон как негативные стороны жизни распатронил! А как же девушки?
      - Вот именно, - Знахарь поднял палец, - девушки! Но только кроме девушек, больше ничего и нету. Да и девушки эти, я тебе скажу…
      Знахарь вспомнил красавицу и умницу Риту, потом представил, как знакомится на улице Томска с молодой и смазливой, но пустоголовой самкой, которая думает только о большом члене, о деньгах и о замужестве, и ему стало тоскливо.
      - Девушки - это, конечно, хорошо, - сказал он, - но с ними нужно быть очень осторожным и держать на расстоянии. Иначе на шею сядут. У них это хорошо получается.
      - Точно, - Тимур уверенно кивнул, - так оно и есть. У меня знакомый педик есть, так он рассказывал, что именно из-за этого и стал голубым. Бабы испортили ему жизнь напрочь, он уже не знал, что и делать, вешаться собрался, но как-то раз случайно зашел в клуб «Шестьдесят девять».
      - В Питере тоже такой клуб есть, - усмехнулся Знахарь, - был я там однажды по делу.
      - Ага… И, говорит, его жизнь стала прекрасна. Познакомился там с отличным парнем, теперь они живут с ним душа в душу и горя не знают.
      - Это все хорошо, но вот только кончается это всегда одним и тем же… Даже думать противно…
      - Вот именно! - Тимур стукнул ладонью по столу, - я ему тоже самое сказал.
      - И что он ответил?
      - А ничего не ответил. Это, говорит, личное дело каждого.
      - Оно, конечно, так… - Знахарь поморщился, - но все равно они… И не мужчины и не женщины. Я имею в виду психологию. То есть по внешнему виду - вроде мужчины, а жеманятся, как бабы.
      Он посмотрел на Тимура и сказал:
      - Ну что ты, блин, про педиков завел? Только что поели так душевно, а ты про всякую херню!
      - Извини, - Тимур поднял руки, - просто к слову пришлось. Да здравствуют девушки!
      - И это правильно, - поддержал его Знахарь и поднялся из-за стола, - так что вези меня, дорогой друг, в город, приму я там дозу сомнительных благ цивилизации российского розлива.
      - Как скажешь, - Тимур тоже встал, - хозяин барин.
      Через час Тимур высадил Знахаря на пристань и, сделав ручкой, улетел на своем «Ништяке» вверх по течению. Знахарь огляделся и подошел к стоявшей недалеко от пристани «девятке», за рулем которой сидел худой загорелый мужик с мощными черными усами.
      - Командир, - обратился он к разморенному жарой водителю, - отвези меня в краеведческий музей.
      - Сто рублей, - без запинки ответил тот.
      - Годится.
      Знахарь обошел машину и сел рядом с водителем.
      Вытащив из нагрудного кармана несколько купюр, он нашел среди них сотню и положил ее на торпеду. Обладатель бармалеевских усов кивнул, запустил двигатель и сразу же включил магнитофон.
      Из динамика понеслось:
      - «… в натуре, в натуре, к любой козырной шкуре…»
      Знахаря перекосило, как от лимона:
      - Слушай, будь другом, выключи ты эту дрянь!
      Водитель пожал плечами и убавил громкость.
      - Я попросил убрать совсем, а не сделать тише.
      Усач неохотно выключил магнитофон:
      - А что, народу нравится!
      - Я - не народ. Я в краеведческий музей еду, - ответил Знахарь.
      Усмехнувшись, водила газанул и, ловко развернувшись на месте, поехал в сторону города. Повернув пару раз направо и налево, он остановил машину у большого старинного дома с колоннами и сказал голосом трамвайного кондуктора:
      - Томский краеведческий музей.
      - Благодарю вас, - любезно ответил Знахарь и вышел из машины.
      За его спиной тут же раздалось оглушительное:
      - «… приду и лягу на кровать, век воли не видать!»
      Знахарь рассмеялся и стал подниматься по широким, выщербленным временем ступеням.
      В просторном полутемном вестибюле музея было тихо и прохладно.
      Знахарь увидел в углу большой дубовый стол с надписью «Администратор» и направился к нему.
      Рядом со столиком стояла невысокая стройная девушка в темно-синем шелковом платье и о чем-то беседовала с пожилой седой дамой, восседавшей в сталинском кресле с кожаными подушками и бронзовыми бляшками.
      Окинув взглядом ровную и узкую спину девушки, плавно переходившую в небольшие спортивные ягодицы, Знахарь поднял бровь и на всякий случай откашлялся. Девушка оглянулась и посмотрела на него. Пожилая женщина, похожая на сильно постаревшую карточную даму пик, тоже взглянула на Знахаря сквозь очки в золотой оправе.
      Знахарь подумал, что когда-то она наверняка была очень даже ничего, и, придав лицу умное выражение, направился к смотревшим на него женщинам, которых наверняка разделяло не одно, а целых два поколения. Девушка годилась администраторше во внучки, а то, что Знахарь услышал в следующую секунду, означало, что именно ее внучкой она и является.
      - Ну ба-а-абушка! - просительно протянула девушка, отвернувшись от приближавшегося к ним Знахаря, - ну что тебе стоит!
      Пиковая дама нахмурила благородные брови, потом улыбнулась и сказала хриплым басом:
      - Ладно, Лизонька, бери, что с тобой поделаешь.
      Девушка поднялась на цыпочки и захлопала в ладоши.
      - Ты самая лучшая бабушка на свете! - воскликнула она и, перегнувшись через стол, поцеловала старую леди в сморщенную щеку.
      Натянувшееся при этом платье показало Знахарю, что с фигурой у этой девушки все было более чем в порядке. Весила она килограммов сорок пять, не больше, и Знахарю было давно уже известно, что, обнимая такую миниатюрную Золушку, чувствуешь себя очень большим и мужественным.
      Как только эти нечестивые мысли закопошились в голове Знахаря, ему тут же почудилось, что из темного угла вестибюля на него, угрожающе хмуря тонкие темные брови, неодобрительно смотрит Рита. Впечатление было настолько сильным, что Знахарь нервно оглянулся, но, конечно же, никого там не увидел.
      Подойдя к столику, он слегка поклонился и сказал:
      - Добрый день!
      Девушка сделала книксен, и было видно, что согласие бабушки на что-то, неизвестное Знахарю, привело ее в прекрасное состояние духа.
      Седая женщина с достоинством наклонила голову и ответила:
      - Добрый день, молодой человек.
      Знахарь еще раз поклонился и сказал:
      - Я здесь проездом, и мне посоветовали посетить краеведческий музей. Сказали, что это будет… полезно.
      - А кто вам посоветовал? - поинтересовалась седая администраторша.
      - Э-э-э… Водитель такси.
      - Водитель такси?! - она удивленно подняла брови, - врать нехорошо, молодой человек. Эти люмпены ничего, кроме вокзала и ресторана, не знают.
      Знахарь засмеялся и сказал:
      - Вы меня пристыдили. Я просто шел мимо и решил зайти. Никогда в жизни не был ни в одном краеведческом музее. Совершенно не представляю, что здесь может быть выставлено.
      - Ни разу в жизни? - девушка Лиза сильно удивилась, - но ведь в каждом городе есть свой краеведческий музей! И в вашем наверняка есть. Вы откуда сами?
      - Я-то… - Знахарь задумался, - ну, сейчас я сам из… из Майами, штат Флорида. Я давно уже живу в Штатах.
      - Уверяю вас, в Майами тоже есть свой краеведческий музэй, - уверенно сказала бабушка, - такие музэи действительно имеются в каждом уважающем себя городе мира.
      - Не смею возражать, - Знахарь развел руками.
      - По сути дела, это исторический музэй, - произнесла Пиковая дама, оглядев пустой вестибюль, - здесь вы можете познакомиться с историей города и области. Например, у нас есть…
      - Бабушка, бабушка, - прервала ее Лиза, - не надо рассказывать! Я сама покажу ему музей!
      - Меня зовут Майкл, - скромно представился Знахарь.
      - Майкл… - бабушка фыркнула, - наверное, всетаки - Михаил? Вы ведь русский, не правда ли?
      - Русский, - Знахарь смутился.
      - Вот и не нужно переделывать свое имя на иностранный манер, - поучительно сказала Дама Пик, - возможно, там, в Майами, это и уместно, а здесь будьте любезны называться своим настоящим именем.
      - Виноват, исправлюсь, - Знахарь шутливо понурился.
      Не объяснять же, как его зовут на самом деле, да почему он сменил имя, да как его еще зовут, да как звали по всяким другим документам… Михаил так Михаил.
      - Так я покажу Михаилу музей?
      - Покажи, Лизонька, сделай милость, - кивнула бабушка.
      - А это… - Знахарь кашлянул, - билеты какиенибудь…
      - Наш музэй бесплатный, но желающие могут произвести пожертвование в наш фонд.
      И она указала на большой стеклянный ящик, в котором сиротливо лежали несколько купюр. Присмотревшись, Знахарь разглядел сотню, штук пять десяток и железную мелочь.
      Видать, посетители не слишком жалуют историю края, подумал Знахарь, и, вынув из кармана бумажник, сунул в щель ящика двести долларов.
      Дама Пик не разглядела, что за деньги Знахарь опустил в ящик, и сказала:
      - Благодарю вас от имени дирекции музэя.
      - Не за что, - ответил Знахарь и повернулся к Лизе, - ну что, ведите меня! Отдаюсь на вашу милость.
      Лиза ответила Знахарю взглядом, в котором он прочел, во-первых, то, что он ей нравится, а во-вторых, то, что она, в отличие от своей бабушки, увидела, какие купюры он опустил в ящик для пожертвований.
      Взяв Знахаря под руку, она повела его по широкой лестнице, ведущей на второй этаж, и он, почувствовав на сгибе локтя маленькую теплую ладонь, улыбнулся.
      - Почему вы улыбаетесь? - спросила Лиза, заглядывая снизу Знахарю в глаза и тоже улыбаясь.
      - Потому что вы так подействовали на меня, - ответил Знахарь, улыбаясь еще шире.
      Они поднялись до просторной площадки, на которой стояла кадка с пыльной пальмой, развернулись и чинно продолжили восхождение на второй этаж. Судя по всему, этот особняк раньше принадлежал какому-то богатею, но потом пришли революционеры и все исправили.
      - Вы студентка? - спросил Знахарь, покосившись на дамскую сумочку в виде небольшого портфеля, которая висела у Лизы на плече.
      - Уже нет, - ответила она, - в прошлом году я закончила журналистский факультет и теперь работаю в газете «Томские ведомости».
      Про свою работу в газете Лиза сообщила с нескрываемой гордостью, и Знахарь, улыбнувшись, сказал:
      - Так вы теперь настоящая журналистка!
      - Да, самая настоящая, - Лиза взглянула на Знахаря, - а вы кто?
      - Я…
      Знахарь набрал в грудь воздуха и начал, что называется, загибать.
      - Я вообще-то бизнесмен, занимаюсь в Америке недвижимостью, еще кое-чем, но должен вам сказать, что к журналистике тоже имею некоторое отношение.
      - Что вы говорите! - обрадовалась Лиза.
      - Да, представьте себе, - кивнул Знахарь. - Я владею русской газетой в Майами и являюсь совладельцем небольшого издания, специализирующегося на рекламных проспектах. Но если вы думаете, что встретили собрата по перу, то вынужден вас огорчить. Я не смог бы написать даже заметку про неисправный сливной бачок. Мое дело - деньги, а остальным занимаются другие специалисты.
      - Понятно… - Лиза, похоже, слегка огорчилась, но тут же снова заулыбалась.
      Они, наконец, дошли до площадки второго этажа, и Знахарь увидел перед собой огромный гулкий зал, в котором стояли немногочисленные стеллажи и витрины. Пол был покрыт старинным паркетом, и было легко представить, как по этому паркету, который прежде наверняка сверкал как зеркало, кружатся пары, вдоль стен стоят дамы в париках и кринолинах, офицеры в аксельбантах, эполетах и прочих символах доблести, а на небольшом балконе, который теперь был загроможден картонными коробками, играет оркестр.
      Возможно, так оно и было.
      Но теперь в молчании затихшей жизни зал занимали никому не нужные вещи, и при виде скучных канцелярских и геологических экспонатов Знахарю стало тоскливо. Он решил, что больше никогда не пойдет ни в какой краеведческий музей, и, судя по всему, это отразилось на его лице, потому что Лиза пытливо посмотрела на него и спросила:
      - Вам не нравится?
      - Да, мне не нравится, - Знахарь не хотел портить ситуацию любезным лицемерием, - я понял, что краеведение - есть такое слово? - не для меня. С гораздо большим удовольствием я бы просто прогулялся с вами по городу. Мы можем зайти в кафе, ударить по мороженому…
      - Ударить по мороженому! - Лиза засмеялась: - какие смешные слова… Я хочу ударить по мороженому!
      - Отлично! - Знахарь облегченно вздохнул, но тут же нахмурился: - а как же ваша бабушка? Я не хочу, чтобы она посчитала меня невеждой, которому не интересна история Сибири.
      - А мы ей соврем, - Лиза заговорщицки понизила голос, - мы скажем, что вам позвонили по трубке и вызвали по срочному делу.
      - Можно, - Знахарь одобрительно кивнул.
      И они, решительно развернувшись, пошли вниз по лестнице.
 

* * *

 
      Открытое кафе, в которое Лиза привела Знахаря, находилось на берегу Томи, и от крайнего столика, за которым они устроились, открывался неплохой вид.
      - Ну что ж, приступим к мороженому. Для начала возьмем шесть килограммов шоколадного.
      - Шесть килограммов? - Лиза удивленно посмотрела на Знахаря, но, поняв, что он шутит, засмеялась, - шесть килограммов! Вы меня испугали. Я вообще-то больше люблю ореховое.
      Разговор перешел в морозно-кондитерскую плоскость, и Знахарь с удовольствием наблюдал за жизнерадостной Лизой, которая, загибая пальцы, перечисляла известные ей сорта мороженого.
      - Сколько вам лет? - неожиданно перебил ее Знахарь.
      - … и еще ванильное с ликером… Что? Сколько мне лет? О, я уже старая. Мне - двадцать три.
      - Да, пожалуй - старуха, - Знахарь огорченно кивнул.
      - Вы действительно так считаете? - Лиза удивленно посмотрела на него.
      - Конечно, - Знахарь с расстроенным видом покачал головой, - мы, педофилы, предпочитаем двенадцатилетних.
      - Фу, какая гадость, - Лиза нахмурилась и тут же рассмеялась, - бросьте, я знаю, что вы шутите.
      - Я? - изумился Знахарь, - да никогда в жизни! Еще Козьма Прутков сказал: «Не шути с женщинами - эти шутки глупы и неприличны».
      Лиза захохотала, показав полный набор белоснежных зубов.
      - Вам нравится Прутков?
      - Конечно, - кивнул Знахарь, - особенно его «Преступление и наказание».
      Лиза замахала руками и воскликнула сквозь смех:
      - Прекратите немедленно! Вы хотите уморить меня насмерть?
      - Обязательно! Мы, некрофилы…
      Лиза вскочила и отбежала от столика.
      Закрыв лицо руками, она попыталась прекратить смеяться, но у нее ничего не получилось. Тогда Знахарь неторопливо встал и, взяв бутылку с минералкой, щедро плеснул Лизе за шиворот.
      - Ай! - и она тут же перестала смеяться.
      С удивлением посмотрев на Знахаря, она одобрительно сказала:
      - Вы решительный.
      - Конечно, - ответил он, - мы, решительные мужчины…
      - Прекратите, - Лиза нахмурилась и погрозила ему пальцем, - прекратите, иначе остаток вечера вы проведете у моего бездыханного тела.
      - Хорошо, - Знахарь кивнул и уселся на пластиковый стул, который он ненавидел всеми жабрами, то есть фибрами, своей души.
      Лиза повела плечами, выгнув спину, и сказала:
      - Ну вот, теперь вся спина мокрая и платье прилипло…
      - Жалко, что не спереди, - серьезно ответил Знахарь.
      Лиза внимательно посмотрела на него и, чуть улыбнувшись, сказала:
      - Вы, однако…
      Но не стала продолжать и, снова сев к столику, спросила:
      - Ну, вы поняли, какого мороженого я хочу?
      - Нет, - честно ответил Знахарь, - повторите, пожалуйста, еще раз.
      - Я хочу орехового, - громко произнесла она, - повторяю по буквам: о-ре-хо-во-е…
      - Стоп, - Знахарь выставил ладонь, - я понял. А я, пожалуй, пива. Может быть, шампанского?
      - Конечно!
      Знахарь оглянулся на толстую официантку, которая наблюдала за ними из двери буфета, и кивнул ей.
      Официантка неторопливо приблизилась, и Знахарь сказал:
      - Одну порцию орехового, бутылку шампанского и две бутылки пива. У вас «Грольш» есть?
      - Есть, - официантка была немногословна.
      Миниатюрность и стройность Лизы привели тучную официантку в мрачное расположение духа, и она, поджав губы, записала заказ корявыми буквами.
      - Все? - спросила она.
      - Пока все, - ответил Знахарь, и официантка ушла.
      Проводив ее взглядом, Знахарь сказал:
      - Люблю, понимаешь, пухленьких!
      - Не врите, - Лиза засмеялась, - я знаю, каких вы любите.
      Не найдя, что бы ответить, Знахарь достал сигареты и спросил:
      - А о чем вы пишете?
      - Ну… - Лиза на минуту задумалась, - о разном. О политике, об искусстве, а сейчас наткнулась на одну очень серьезную тему и, если у меня получится, то это будет здорово.
      - И что за тема? - Знахарь прикурил, задрав брови.
      - Коррупция, - кратко и очень серьезно ответила Лиза.
      - Коррупция? Это интересно… Расскажите мне об этом.
      - Даже не знаю, - Лиза нахмурилась, - такая, знаете ли, взрывоопасная тема…
      - А я как раз люблю такое, - сказал Знахарь, выпуская дым в сторону, - и, может быть, если материал окажется интересным, можно будет тиснуть его в Майами.
      - В Майами? - Лиза с интересом посмотрела на Знахаря, и в ее глазах, которые неожиданно оказались темно-серыми, отразилась перспектива быть напечатанной за границей.
      - Да, в Майами, - твердо ответил Знахарь, который решил врать последовательно и непреклонно.
      - В Майами…
      Глаза Лизы остановились, и Знахарь понял, что в этот момент она представляет себе, как будет выглядеть ее публикация в заокеанской прессе. Ему стало немножко стыдно, но в конце концов можно было дать денег какому-нибудь русскому газетчику в Штатах, и Лиза смогла бы гордо продемонстрировать в редакции экземпляр американской газеты со своей статьей. Успокоив себя таким нехитрым образом, Знахарь благожелательно посмотрел на Лизу специальным взглядом богатого дядюшки из Техаса.
      - Ладно, - сказала Лиза решительно, - я расскажу вам. Но, чур, не болтать. Это должно быть бомбой. Если о моем расследовании узнают раньше времени, все рухнет.
      - Заметано.
      Знахарь многозначительно кивнул, и в это время официантка принесла заказ.
      Лиза энергично принялась за мороженое, Знахарь налил себе пива, и несколько минут они перебрасывались ничего не значащими фразами, касавшимися лакомств и деликатесов. Наконец Лиза притормозила и, вертя чисто облизанной ложкой, сказала:
      - Так вот, насчет моего расследования. У главы администрации Амжеевского района Бориса Тимофеевича Вертякова есть брат. Этот брат - вор в законе, по прозвищу Кислый. Вы знаете, что такое вор в законе?
      - Знаю, - кивнул Знахарь, внутренне усмехнувшись.
      При этом он почувствовал острое сожаление по поводу того, что подвел Лизу к рассказу об ее профессии. В глубине сознания зашевелилось слабое предчувствие, и оно было нехорошим. Но отступать было поздно, и Знахарь сделал внимательное лицо.
      - Вот. А сам Вертяков взяточник и казнокрад. И они действуют заодно. Некоторое время назад по непонятным причинам с древнего кедровника был снят статус заповедника, и кедры стали активно вырубать. А древесину - продавать русско-японской фирме «Сакура». Я заинтересовалась этим делом и стала потихоньку узнавать, что могла. И узнала, что этот Вертяков, оказывается…
      Лиза посмотрела на Знахаря, у которого был весьма задумчивый вид, и спросила:
      - Вы меня слушаете?
      - Да, конечно, очень внимательно слушаю.
      - Ну вот, оказывается, у него в Москве…
 

* * *

 
       Ну, зачем я встрял в это дело!
       Какой черт поганый дернул меня за мой длинный язык?! На хрена я стал распускать перья перед этой милой девушкой и корчить из себя газетного магната?
       После того, что она мне рассказала, я понял, что был полным идиотом. Там, в кафе на берегу Томи, я должен был, только услышав про главу администрации и его уголовного братца, вскочить и бежать!
       Бежать не оглядываясь!
       Зачем, спрашивается, я скрылся от всех, зачем уехал в Сибирь, ради чего построил себе дом за высоким забором в ста двадцати километрах от города? Затем, чтобы при первой возможности встрять в очередную заблуду?
       И ведь даже после нашего с Лизой разговора у меня еще была возможность просто остановить ее. И даже не своими уговорами, а элементарным внушением со стороны главного редактора «Томских ведомостей», который наверняка и так был куплен со всеми потрохами.
       Ну, испортил бы он ей настроение, ну, поплакала бы она, возможно…
       Но ведь это не беда, стала бы писать про выставки цветов и про открытие новой школы, и проехала бы далеко от нее эта гнилая тема. Хрен с ним, с кедровником этим, разобрались бы и с убиенными крестьянами. Такое происходит в нашей стране каждую минуту. Но ведь постоянно появляются такие правдолюбцы, как Лиза, причем правдолюбцы в самом лучше смысле этого слова!
       И ведь она еще наверняка не «ложилась» под редактора ради публикации, ее еще не покупали, чтобы она нарисовала «красивый портрет» какого-нибудь влиятельного подонка. Такого пока еще не было, гадом буду, это у нее просто на лице написано.
       Когда-нибудь потом…
       А сейчас я совершенно отчетливо видел, как абсолютно неискушенное в свинцовых мерзостях жизни существо беззаботно лезет в такую мясорубку, что даже у меня при мысли об этом мурашки по коже ползут…
       Ну и, понятное дело, встрял я в эту тему.
       Борец за справедливость, блин…
       Когда она мне рассказала все, я в очередной раз понял, что даже здесь, в далекой Сибири, мне не скрыться от того, к чему я, по всей видимости, приговорен Верховным Распорядителем Геморроев.
       На этот раз он подослал ко мне очаровательную миниатюрную шатенку, которая, наивно глядя на меня чистыми темно-серыми глазами, изложила гениальный план, как наиболее хитроумно угробить свою молодую счастливую жизнь, а заодно и втянуть в это дело меня.
       Договорившись о следующей встрече, мы расстались, а я, скрипя зубами и нецензурно выражаясь, достал из кармана рацию, вызвал Тимура и отправился на пристань. По пути ко мне пристал какой-то настырный баптист, предложивший поговорить о Христе, и я спросил его, готов ли он пострадать за веру? Он ответил, что это для него - радость. Тогда я порадовал его в левый глаз от всей души.
       Баптист упал и стал ругаться совсем не по-христиански.
       Наконец я добрался до пристани и молча загрузился на «Ништяк», который уже ждал меня у причала.
       Тимур внимательно посмотрел на меня и спросил:
      -  Домой?
      -  Домой, чтоб ему сгореть, - ответил я, - пиво есть?
      -  В рундуке, - сказал Тимур и запустил свои «меркурии».
 

Глава шестая
 
ЧУМА НА ОБА ВАШИ ДОМА

 
       Я, конечно, слышал о всякой шпионской технике, но пользоваться ею мне не приходилось. Во всяком случае до того, как судьба свела меня с журналисткой Елизаветой Русиновой.
       После того разговора с Лизой прошла уже целая неделя, и за это время я успел слетать в Москву, закупить там по газетному объявлению целый дипломат так называемой «интимной электроники» и вернуться в Томск.
       Разложив на столе купленные мною приборы, мы с Тимуром стали изучать многочисленные и подробные инструкции. На это ушел целый вечер и четырнадцать бутылок пива. Наконец инструкции были изучены, пиво выпито, и мы решили, что теперь можем профессионально заниматься промышленным шпионажем.
       Большинство приобретенных в каком-то сомнительном офисе безделушек предназначалось для затеянной Лизой аферы, но кое-что я приобрел и для себя. Например, видеокамеру с двадцатикратным объективом, которую я рассчитывал завтра же поместить на крыше, чтобы не выскакивать каждый раз на балкон с биноклем. Камера могла подключаться к компьютеру и управляться клавиатурой. Она вертелась во все стороны и работала как в обычном, так и в инфракрасном режиме, и ты мог, спокойно сидя в кресле и попивая пивко, наблюдать за тем, что происходит вокруг.
       Еще я привез несколько миниатюрных камер для наблюдения за периметром моих владений, а также индикатор радиосигналов, который должен был следить, не переговаривается ли кто-нибудь по рации рядом с моим домом. Обнаружив такое, он мог выборочно заглушить любую частоту. Ознакомившись с инструкцией к этому полезному устройству, Тимур одобрительно хмыкнул и сказал:
      -  Представляю себе… Один говорит: Фомка, Фомка, я Волына, прием! Другой отвечает: Волына, я Фомка, на связи! Вижу объект в окне, он пьет пиво с другим объектом, заходи слева! В это время - хррррррр! И ничего не слышно. Ограбление провалилось.
       Я кивнул:
      -  Примерно так.
       Тимур убрал индикатор в футляр и сказал:
      -  А может, хрен с ним, с Кислым этим? И с его братцем? Сам ведь говорил - всех не перевешаешь. Да и девочка твоя, Лиза… Хорошая девочка, зачем ее втягивать?
      -  Ну, во-первых, она вовсе не моя девочка, - возразил я, - а потом, не обязательно втягивать ее. Да и вообще - это она меня втянула, а не я ее.
      -  Не твоя, говоришь? - Тимур усмехнулся, - а что же ты на нее смотришь, как кот на сметану?
      -  Ну, мало ли баб, на которых я так смотрю! - ответил я, постаравшись при этом, чтобы мой ответ прозвучал как можно равнодушней.
      -  Ладно, не твоя. Замнем. Но все равно - не лучше ли будет, если она, не встревая в эти заморочки, спокойно доживет до замужества, родит детей и забудет о борьбе с коррупцией и о прочих совсем не женских развлечениях?
      -  Может и лучше, - согласился я, - мы вообще можем все сделать сами.
      -  А нам-то это на хрена? - спросил Тимур, - ты прекрасно знаешь, что этих воров в законе и их братьев-начальничков - сколько ни дави, сразу же другие появляются. Тут ведь дело не в тех, кто хочет заниматься этой опасной дрянью, а в обстановочке. Надо условия менять, а не авторитетов гасить.
      -  Тимур, угомонись! - я посмотрел на него, - то, о чем ты говоришь, называется большой политикой. Ты в это влезть хочешь? Так сразу скажу тебе: у нас для этого кишка тонка. Так что - увянь.
      -  Пожалуйста! Могу и увянуть. Но тогда получается, что ты просто ищешь приключения на свою задницу. Тебе скучно без этого. Знаешь такую поговорку: грозилась ворона говна не клевать?
      -  Знаю.
       То, о чем заговорил Тимур, мне сильно не понравилось.
       Во-первых, я знал эту поговорку, а во-вторых - Тимур чем-то напомнил мне моих друзей, многих из которых уже не было в живых. И еще - конечно, это было совсем уж невероятно, но…
       Я помолчал и спросил его:
      -  А ты когда-нибудь прыгал с моста… ну, с резинками на ногах?
       Тимур озадаченно уставился на меня, потом ответил:
      -  Что я, совсем без мозгов, что ли? А почему ты спрашиваешь?
      -  Да так… А про Игроков что-нибудь слышал?
      -  Конечно, слышал, - Тимур засмеялся, - у нас тут казино есть, «Лас Пальмас» называется, так там такие фрукты пасутся, просто загляденье. И что самое главное - вот они засаживают деньги, причем деньги огромные, ты сам знаешь, и получается, что все они просто тупые жлобы. Я понимаю - азарт, адреналин… Но ведь истратить полмиллиона долларов можно гораздо интереснее. Я даже не имею в виду - полезнее, а просто интереснее.
       Нужно было сворачивать эту тему, и я сказал: - Ладно. О вашем казино поговорим в другой раз, а сейчас слушай мои инструкции…
       Прошло три дня.
       Тимур все это время пропадал в Томске и Амжеевке, я болтался по тайге в сопровождении моих верных индейцев Афанасия и Макара и уже начал беспокоиться, но наконец на исходе третьего дня вдалеке послышался знакомый звук моторов.
       Я уселся перед компьютером и, нажимая на клавиши, навел мою дальнобойную видеокамеру на излучину реки. Картинка была хоть куда. Из-за поворота в облаке брызг вылетел белый «Ништяк», и Тимур, наглая морда, помахал мне рукой. Знал ведь, что я слежу за ним по монитору, знал, что жду хороших новостей…
       Пока Тимур набивал утробу рыбой, приготовленной Афанасием по какому-то особому остякскому рецепту, я сидел перед телевизором и смотрел новости из большого мира. Мир был большой, и то дерьмо, которое в нем происходило, было соответствующих масштабов. Я переключился на другой канал, а там какие-то арабские фундаменталисты оживленно бегали по своим улицам с ящиком, в котором лежал изуродованный труп очередного уничтоженного евреями исламского идеолога, призывавшего исламистов к священной войне против всего человечества.
       Евреи, похоже, взялись за них всерьез. После мюнхенской Олимпиады, где арабы завалили всю их олимпийскую сборную, евреи на протяжении двадцати лет вычисляли и уничтожали тех, кто это сделал. И ведь уничтожили! Всех без исключения. А теперь настала очередь идеологов и вдохновителей терроризма. Мне, честно говоря, и евреи и арабы до одного места, и хорошо, что живут они так далеко… Но, каюсь, в глубине души я был доволен. Уж больно не любил я этих смелых воинов Аллаха, посылающих женщин взрывать невинных людей.
       Тимур наконец насытился и отвалился от стола.
       Закурив, он самодовольно улыбнулся и сказал:
      -  Я все узнал и все сделал.
      -  А мир за шесть дней случайно не ты сотворил? - усмехнулся я.
      -  Не помню, - Тимур расслабленно махнул рукой, - столько, знаешь ли, было всякого, и не упомнишь.
      -  Ладно, давай рассказывай.
      -  А что там рассказывать! Ничего особенного.
       Он налил себе пива и, наблюдая, как оседает пена, повторил:
      -  Ничего особенного. А если серьезно, то я по своим каналам выяснил, что Кислый завтра встречается с Вертяковым в своем обычном месте, там, где они каждую неделю перетирают свои дела.
      -  У тебя есть свои каналы?
      -  Конечно, есть! Я ведь коренной томич, а город у нас небольшой, так что каналы всегда найдутся.
      -  А ты уверен, что эти каналы не соприкасаются с теми, кто нас интересует?
       Тимур прищурился и ответил:
      -  Обязательно соприкасаются. Иначе как бы я смог узнать о том, что нас интересует?
       Я покачал головой и серьезно сказал:
      -  Будь осторожен. Ты не знаешь, кто я и чем занимался последние несколько лет, но поверь на слово, я потерял много людей из-за того, что они не были достаточно осторожны.
      -  Потерял много людей… - Тимур пристально посмотрел на меня, - ты говоришь прямо как полководец какой-нибудь.
      -  Это неважно, как я говорю, но еще раз повторяю - будь осторожен.
      -  Ладно, буду, - отмахнулся Тимур, - не занудствуй. Так вот, там, где они встретятся, - а это отдельный кабинет в ресторане «Шконка», - теперь установлены две видеокамеры и три микрофона. Приемник - в трансформаторной будке на противоположной стороне улицы.
      -  Годится, - кивнул я, - значит, возможно, завтра вечером Вертяков со своим братцем расскажут нам все свои секреты…
      -  Расскажут, куда они денутся!
      -  Не говори гоп, пока не перескочишь, - я погрозил Тимуру пальцем.
      -  Тьфу-тьфу-тьфу!
      -  Вот так-то! А впрочем, куда они денутся! А если денутся? Ладно… Ты лучше расскажи мне, как там Афанасий с Макаром устроились в сарае?
       Тимур страшно удивился:
      -  То есть как? У тебя во дворе уже почти целый месяц живут двое людей, с которыми ты ходишь на охоту и вообще видишься каждый день, а ты не знаешь, как они устроились?
      -  Ну… - я пожал плечами, - неловко как-то, это же все-таки не казарма, чтобы я заходил туда, когда мне заблагорассудится.
      -  Ну, ты даешь! - Тимур решительно поднялся из-за стола, - пошли, посмотришь. У них ведь там шаманские причиндалы всякие имеются, почти что вуду.
      -  А ты и про вуду знаешь?
      -  Слушай, Майкл, ты меня что - за сибирского валенка держишь? Думаешь, я темный, как галоша?
      -  Все, молчу, - я тоже встал, - ну, давай, веди меня к своим шаманам.
 

* * *

 
      Поздним вечером, около двенадцати часов ночи, дверь ресторана «Шконка» распахнулась, и на улицу вышли двое. В темноте их нельзя было разглядеть, но у двух стоявших напротив ресторана черных машин, «мерседеса» и «лексуса», сразу же загорелись фары и заурчали двигатели.
      Провожавший припозднившихся посетителей метрдотель расторопно открыл перед каждым из них дверцы машин, потом подобострастно поклонился и, оглядевшись, вернулся в ресторан.
      Черные автомобили уехали, и на пустынной полутемной улице настала тишина. Ресторан «Шконка» находился на окраине Томска, место здесь было тихое, и никто не увидел, как через некоторое время из кустов вышел человек в темной одежде.
      Он долго стоял, прислонившись к толстому стволу дерева, и внимательно осматривался. Потом, убедившись, что на улице и в самом деле никого нет, он подошел к висевшему на стене детского сада железному ящику с нарисованными черепом и костями, со скрипом открыл его и вынул оттуда небольшой чемоданчик. Еще раз осмотревшись, он закрыл трансформатор и скрылся в кустах.
 

* * *

 
      Знахарь и Тимур сидели перед компьютером и смотрели, как глава администрации Борис Тимофеевич Вертяков и его брат, вор в законе Саша Кислый, решают судьбы своего народа. Тимур шевелил скулами и шепотом матерился, а Знахарь как человек, привычный ко всему, просто внимательно смотрел и слушал.
      - … так что все путем, - сказал Кислый, - с этим французским детским садом мы все решим. Братва пробьет директора, а с самими французами мы тоже разберемся. Не хрен тут благодеяниями заниматься, когда у уважаемых людей денег не хватает!
      Вертяков засмеялся и сказал:
      - Садик этот - семечки. Ты вот лучше скажи, что с кедровником делать будем. Михайлов сказал, что…
      - Подожди, - перебил его Кислый, - кто этот Михайлов, напомни, а то у меня с памятью что-то… Столько дел!
      - Ну, как кто! Депутат он, в думе сидит.
      - Сидят на зоне, - поучительно заметил Кислый, - а в думе заседают.
      - Какая разница, - ответил Вертяков, - сегодня он в думе заседает, завтра на зоне сидит, а потом снова наоборот - сам знаешь!
      - И то верно, - согласился Кислый, - ну так что там этот Михайлов?
      - Он сказал, что не сможет прикрывать нас вечно. Мы должны сами решать все вопросы. Документы он нам продвинул и считает, что на этом его работа выполнена. Но если они там решат, что все нужно вернуть, как было - то есть все-таки признать кедровник заповедником, - он не сможет ничего сделать и даже будет поддерживать большинство.
      - Ну, дает, - Кислый сузил глаза, - как бабки хавать, так он первый, а как за базар отвечать, то - как большинство скажет?
      - Получается, что так, - кивнул Вертяков.
      - Но ведь он же, падла, сказал, что все тип-топ, что мы можем не беспокоиться, что он прикроет нас по-любому!
      - Сказать-то он сказал, но у него в Москве дела поважнее наших будут, так что, если ему будет выгодно, он нас продаст и глазом не моргнет. А сам отмажется, будь уверен.
      Вертяков знал, что говорил.
      Михайлов действительно был продажным на все сто процентов и поэтому был опасен. Его нужно было устранить, но Вертяков хотел, чтобы инициатива исходила от брата, а не от него, и поэтому умело разжигал в Кислом злобу и ненависть к московскому взяточнику.
      - Значит, говоришь, он нас не прикроет… - сказал Кислый задумчиво.
      - Нет, не прикроет, - согласился Вертяков.
      - И в случае чего сдаст, не думая…
      - Сдаст.
      Кислый помолчал немного, потом слегка хлопнул себя по колену и, вздохнув, сказал:
      - Значит, надо его валить.
      - То есть как - валить? - притворно обеспокоился Вертяков.
      - А вот так - пиф-паф! А потом по новостям посмотрим, как мертвое туловище в труповозку грузят, и выпьем за его упокой.
      - А может…
      - Никаких может.
      - Ну, как скажешь, - Вертяков развел руками, - я против тебя идти не могу.
      - Вот так и скажу, - Кислый взглянул на брата и подмигнул ему, - да ты не беспокойся, все будет в ажуре. Первый раз, что ли? Давай-ка по рюмахе!
      Они налили и выпили.
      Кислый захрустел огурцом, а Вертяков положил на ломтик белого хлеба полную ложку черной икры и с аппетитом откусил кусок.
      Некоторое время они молчали, потом Вертяков сказал:
      - А что с этими крестьянами делать, я просто ума не приложу. Через три дня приезжает комиссия из Москвы, специально по этому делу. Пять убитых селян - это тебе не хухры-мухры! Здешние менты схвачены, сам знаешь…
      - Начальник милиции у меня - вот где!
      И Кислый сжал костлявый кулак.
      - Правильно, - кивнул Вертяков, - но это - здешние. А если за дело возьмется московская прокуратура, то сам понимаешь, гореть будем, как свечечки. Они ведь наверняка захотят показательное дело организовать - дескать, смотрите, как мы с коррупцией боремся.
      - С коррупцией, с коррупцией… - Кислый вертел в пальцах вилку и о чем-то усиленно думал.
      Потом он поднял голову и, взглянув на Вертякова, спросил:
      - А сколько там всего крестьян-то этих?
      - Восемьдесят два человека, - Вертяков несколько часов назад просматривал документы, касающиеся села Ореховое.
      - Восемьдесят два… - Кислый налил себе водки и залпом выпил, - а ты помнишь, что сказал Отец всех народов?
      - Он много чего наговорил, - резонно ответил Вертяков.
      - Правильно. Он сказал: нет человека, нет проблемы.
      - Что ты имеешь в виду? - спросил Вертяков и налил себе водки.
      Он давно уже привык к тому, что Кислый иногда любит выпивать, не соблюдая никаких условностей застолья.
      - А то и имею. Надо бы устроить у них в деревне эпидемию, причем такую, чтобы всех под корень.
      - Это как? - удивился Вертяков.
      - А вот так! Что там имеется - чума, холера, ящур какой-нибудь…
      - Ящур - он для коров.
      - Ну, не ящур, а что-нибудь другое. В общем, так. Завтра же найди выход на санэпидстанцию, у них должны быть все эти, как их там… возбудители, и послезавтра чтобы в Ореховом была полная чума. Если они там все передохнут, то про этих пятерых покойников никто и не вспомнит.
      - Ну, ты даешь! Восемьдесят два человека…
      - А что, это тебя сильно беспокоит? Ты лучше подумай, каково тебе на зоне будет сидеть, если нас прихватят как следует. Мне-то что, я авторитет, вор в законе, человек привычный, а ты ведь любишь в мягком кресле сидеть и секретаршу свою за мохнатый сейф щупать, а? Давай-ка еще водочки!
      И Кислый похлопал брата по плечу.
      - Кстати, что там у тебя с этим радио?
      - Ты имеешь в виду «Русский Шансон»? - уточнил Вертяков.
      - Ага, его.
      - А что с ним сделается! Все путем. Приходил человечек, денег заслал, и пусть себе передает.
      - Это хорошо, - кивнул Кислый, - правильное радио. Братве нравится, только его тут хрен поймаешь. Разве что через спутник.
      - А теперь и так можно будет. Они уже антенну строить начали, так что - как там, в этой песне… «В натуре, в натуре!»
      - Ладно, давай водочки.
      Тимур остановил запись, и на экране застыли два человека, один из которых имел благообразное, но неприятное лицо, а на лбу другого стоял отчетливый штамп: «урка».
      - Нет, ты понял? - Тимур ошарашенно взглянул на Знахаря, - и ты можешь спокойно смотреть на все это?
      Знахарь пожал плечами и ответил:
      - А что, всякое бывало.
      - Что значит - всякое? Это что, у тебя такое бывало?
      - Нет, не у меня, но я с этим сталкивался не один раз.
      - И что?
      - А ничего, - Знахарь посмотрел на взволнованного Тимура, - только ты не суетись на ровном месте.
      - Что значит - не суетись? - Тимур вскочил, - они ж крестьян потравят!
      - Не потравят… Вообще, конечно, это полный бред - завалить одним махом целую деревню, при современной-то медицине! Это я тебе как бывший врач говорю. Однако кое-какие меры принять следует. Собирайся, поедем в Томск, - спокойно сказал Знахарь и неторопливо поднялся из кресла.
      - Прямо сейчас?
      - Конечно. Ты ведь сам рвешься крестьян спасать, вот мы их и спасем.
      - Ну… Как скажешь. Что брать-то?
 

* * *

 
      В тенистой аллее парка Молодоженов, на чугунной, покрытой черным лаком скамье сидели Борис Тимофеевич Вертяков и его брат, вор в законе Саша Кислый. Вертяков был вне себя. Он то вскакивал, то снова садился, то вытаскивал из кармана пачку сигарет, то убирал ее обратно, так и не закурив…
      Кислый был внешне спокоен, но сузившиеся глаза и нервно шевелившиеся узловатые пальцы выдавали внутреннее напряжение, и тот, кто знал его давно, мог бы с уверенностью сказать, что в этот момент к нему лучше не подходить. Такие глаза и руки бывали у Кислого перед каждым убийством, а убийств этих на его веку было не меньше пятнадцати. Сегодня Кислый не знал, кого нужно убить, и это портило ему настроение еще больше.
      - Но это же явная подстава!
      Вертяков в очередной раз вскочил со скамьи, и Кислый, бросив на него злобный взгляд, резко сказал:
      - Сядь, не дергайся!
      Вертяков нахмурился, но, признавая главенство старшего брата, уселся на скамью и закурил.
      На соседней скамье сидели несколько братков из команды Кислого. Они с равнодушным видом смотрели по сторонам, но за этим безразличием скрывалась готовность в любой момент решительно и безжалостно пресечь любые действия, которые могли бы угрожать персоне их уголовного шефа.
      Кислый, вздохнув, достал из кармана пачку «Парламента», и один из его людей расторопно вскочил и поднес пахану зажженную зажигалку. Прикурив, Кислый едва заметно кивнул, и бандюк вернулся на место.
      Глубоко затянувшись, Кислый посмотрел на брата и сказал:
      - Так, давай без нервов. Еще раз - что сказал Бильдюгин?
      (Александр Игоревич Бильдюгин был начальником управления внутренних дел Амжеевского района и принадлежал Вертякову душой и телом. Он настолько глубоко увяз в вертяковском леваке, что выход из ситуации для него был только один - в могилу. Он понимал это и давно уже махнул на все рукой. Иногда он мечтал о том, что неплохо было бы волшебным образом скрыться, но для того чтобы воплотить эту наивную, но вполне выполнимую мечту в жизнь, у него не хватало ни ума, ни умения жить среди нормальных людей.)
      Вертяков нахмурился, собирая мысли в кучку, вздохнул и сказал:
      - Бильдюгин позвонил мне и сообщил, что санэпидемстанция сгорела, а на панели перед пожарищем нашли надпись, сделанную аэрозолем - «Привет от Кислого». Надпись менты уничтожили, Бильдюгин распорядился, но эти гниды журналисты успели сфотографировать ее, и теперь неизвестно что будет.
      - А ничего особенного не будет, - хладнокровно ответил Кислый.
      Он уже взял себя в руки и выглядел совершенно нормально.
      - Так ведь фотографии… - простонал Вертяков.
      - А кто их увидит, эти фотографии? - резонно заметил Кислый, - газеты все - наши, без нашего разрешения ничего не напечатают, так что радуйся, что на панели не написали «Привет от Вертякова».
      Вертяков представил себе такую надпись и ужаснулся.
      - Надпись - мелочь, - сказал Кислый, - а вот то, что там сгорели все эти, как их… бактерии, вот это настоящий геморрой. Нужно думать не о том, что скажут про вора в законе Кислого, а о том, как с крестьянами этими быть. Теперь ведь никакой чумы у них не будет…
      - Не будет, - Вертяков понуро кивнул, - может, им денег дать?
      - И что? - Кислый с сомнением посмотрел на брата, как бы сомневаясь в его умственных способностях.
      Но Вертяков уставился в неизвестную точку перед собой и, подняв палец, шевелил губами.
      - Есть! - радостно воскликнул он, - придумал.
      - Ну, давай, что ты там придумал, - скептически отозвался Кислый и достал еще одну сигарету.
      Братан с соседней скамьи шустро поднес ему огоньку, и Кислый снова едва заметно кивнул.
      - Значит, так, - Вертяков нервно потер руки, - мы даем им денег, а они заявляют, что те трупы постреляли друг друга в пьяной ссоре.
      Кислый поднял брови и посмотрел на брата с интересом:
      - А ты соображаешь! И сколько денег ты хочешь им дать?
      - Сколько денег…
      Было видно, что в этот момент в Вертякове боролись могучая «жаба» и не менее сильное желание поскорее закрыть опасную тему.
      - Сколько денег… Ну, скажем, по сто тысяч рублей, - Вертяков отчаянно махнул рукой, - хрен с ними, по двести!
      - Это получается… лимон на всех, - подсчитал Кислый.
      - Да, - Вертяков кивнул, - лимон на всех. И пусть заткнутся. Они таких денег в жизни не видели.
      - А кто будет с ними разговаривать?
      - Отправь кого-нибудь из своих, но поприличнее, не таких, как эти, - Вертяков покосился на соседнюю скамью.
      - Лившиц поедет, мой юрист, - уверенно сказал Кислый, - возьмет с собой нескольких пацанов и договорится с крестьянами. Вообще ты это нормально придумал. Молодец, Борюня!
      - Да, нормально, - Вертяков облегченно вздохнул, - должно получиться. Мертвых уже не вернуть, а живым по двести тысяч - очень даже полезно будет. Вообще-то хватило бы и по десять…
      - Эй, очнись! - оборвал его Кислый, - жадный платит дважды - забыл?
      - Ладно, ладно, это я так…
      Выход был найден, и Вертяков почувствовал, что жизнь снова повернулась к нему своей приятной стороной.
      Он откинулся на спинку скамьи, положил ногу на ногу и сказал:
      - А насчет французов этих… Тут мы с Эллой Арнольдовной подумали…
 

* * *

 
      Лиза Русинова сидела в салоне бизнес-класса, и серебристый лайнер с надписью «Сибирские авиалинии» нес ее в далекую и таинственную Москву. Она никогда не была в столице, и волнение от предстоящей встречи с первопрестольной то наполняло ее, то снова отступало, когда Лиза возвращалась мыслями к тому, что лежало у нее в сумке. А лежал там лазерный диск, на котором имелась видеозапись откровенной и ужасающей беседы вора в законе с главой района. Неопытная и наивная девушка, она была знакома с превратностями журналистской судьбы только понаслышке и не подозревала, в какую опасную авантюру ввязывается.
      Конечно же, она знала о том, что журналистов калечат, похищают и убивают, но это было где-то далеко, и пока никак не коснулось ее. Ей повезло в этом, но у такого везения была и обратная сторона. Если бы Лиза имела хоть какой-нибудь печальный опыт в этой области, то она трижды подумала бы, прежде чем связаться со своим бывшим университетским однокашником, Лешкой Гончаровым, который теперь работал в одной из столичных газет.
      Получив диск, Лиза позвонила Лешке, и он, выслушав ее, сказал: материал хороший, сейчас такое нужно, так что приезжай, что-нибудь придумаем. Воодушевленная Лиза рассказала об этом Знахарю, и тот, улыбнувшись, выдал ей деньги на билет и на расходы. Лиза помчалась в кассу, а московский Лешка в это время, нюхая на богемной хате кокаин, сказал себе: ну, теперь-то я ее точно трахну.
      Еще в Томске, когда они учились в одной группе, он имел на Лизу весьма горячие виды, но завалить ее в койку так и не удалось. И теперь у него появилась возможность взять реванш. Если красивая провинциальная журналистка попадает в столицу и рассчитывает на какой-то успех, она должна быть готова раскидывать ноги везде, где будет нужно. И первым в этой очереди был он, Алексей Гончаров, носивший фамилию великого русского писателя.
 

Глава седьмая
 
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

 
       Как хорошо выйти рано утром из дома, причем обязательно в семейных трусах, и, почесывая живот, направиться к грядкам с клубникой! Клубники у меня, правда, еще не было, это теперь только на следующий год, но лук с редиской уже вылезли, и я, сидя на маленькой деревянной скамеечке, трудолюбиво и неторопливо пропалывал грядку.
       Солнце грело мою и без того загорелую спину, в лесу чирикали птички, где-то долбил дятел, в траве жужжали букашки, в общем - рай, да и только.
       Афанасий с Макаром возились в сарае, и оттуда время от времени доносились то ли молитвы, то ли заклинания. Когда мы с Тимуром несколько дней назад пришли к ним, так сказать, на экскурсию, я удивился. Внутренность сарая преобразилась до неузнаваемости. По стенам вперемешку с православными образками висели амулеты и какие-то темные деревянные идолы, напоминавшие уродливых людей, пахло травами и смолой, пол был чисто подметен, в углу был устроен очаг, сложенный из камней, и над ним, как в фильме про колдунов, висел закопченный котел, в котором булькало какое-то подозрительное варево. На еду оно не было похоже, да и несколько пучков сушеных мышей и лягушек, висевших на гвоздиках, вовсе не наводили посетителей на кулинарные мысли.
       Я пропалывал грядку, Тимур нагло храпел в своей комнате, а две собаки, принадлежавшие Афанасию с Макаром - Кусай и Жучка, - валялись в тени, вытянув лапы. Несмотря на такие странные и несерьезные имена, это были породистые сибирские лайки, и службу они знали крепко. Я убедился в этом, когда сходил с моими индейцами на охоту. Там же я впервые увидел, что на самом деле обозначает выражение «белку в глаз». Афанасий тогда взял с собой мелкашку и к ней особые патроны - вместо пули в мелкашечный патрон была вставлена дробина.
       А дальше - как в книжке. Кусай засек белку, облаял ее и загнал в удобное для охотника место, Афанасий приложился, и - бац! - зверюшка упала на землю. Кусай подбежал к ней и дисциплинированно уселся на хвост, а Макар, подобрав белку, показал мне ее и невозмутимо сказал:
      -  Однако, в глаз. Шкурка целая.
       Убрав добычу в сумку из оленьей кожи, обшитую бисером, он подмигнул мне, и мы пошли дальше. Когда Жучка облаяла следующую белку, я попросил у Афанасия мелкашку и, понятное дело, промазал. Для меня это было все равно что попытаться попасть в клопа, сидящего на кресте Исаакиевского собора.
       Итак, я копался в грядках, ханты-манси занимались своим вуду, а собаки дремали в тенечке. Над землей висел жаркий летний полдень, и все было - лучше не придумаешь.
       Вдруг Кусай поднял голову и, зарычав, уставился куда-то в сторону. Жучка тоже забеспокоилась и вскочила. Шерсть на ее загривке встала дыбом, и, приподняв переднюю лапу, собака застыла в охотничьей стойке.
       Я посмотрел туда, куда были устремлены собачьи носы, но там был забор, и я, конечно же, ничего не увидел. Тут собаки, как по команде, бросились к воротам и, выскочив за ограду, исчезли. Мне стало интересно, и, с кряхтением поднявшись со скамейки, я пошел за ними. За забором раздался звонкий лай, такой же, как при появлении белки, и я понял, что это было обращение ко мне, дескать - иди сюда, посмотри, что тут есть!
       За месяц я успел привыкнуть и к моим шаманам и к их собакам, и даже стал различать некоторые слова собачьего языка. Сейчас меня звали, и, пробормотав «иду, иду», я вышел за ворота.
       Пройдя вдоль ограды и повернув за угол, я увидел, что обе собаки уткнулись мордами в кусты, на что-то лая. Но делали они это без особого азарта и без злобы. Мне стало еще интересней, и я подошел поближе.
      -  А ну-ка цыц мне тут! - объявил я собакам, и они умолкли.
       Как видно, они тоже научились меня понимать.
       И тут из кустов раздался стон.
       Я подскочил от неожиданности, а стон повторился. Стонал мужчина.
       Ну, что тут делать! Если кто-то стонет, надо посмотреть, что там такое - может, человеку плохо. Правда, иногда люди стонут оттого, что им хорошо, но я все-таки остановился на том, что кому-то нужна помощь.
       Отогнав собак, я вломился в кусты и увидел крупного мужика в серой робе, который, закрыв глаза, лежал на спине и тихо подвывал. Его ступня была неестественным образом вывернута, обложена кусками коры и обвязана тряпками. Я понял, что это импровизированная шина, а шина, как известно, применяется при переломах или вывихах, значит…
       Значит, мужику и на самом деле было плохо.
       Я как бывший реаниматолог убедился в том, что тот жив, и решил для начала перенести раненого в дом, а там уже тщательно осмотреть; сказал собакам, чтобы они с него глаз не спускали, и пошел обратно. Войдя в свой терем, я набрал в грудь воздуха и старшинским голосом скомандовал:
      -  Па-а-адъем! Тр-р-ревога!
       В одной из комнат второго этажа послышался грохот, потом ругательства, и на галерею, опоясывавшую мою высокую гостиную, выскочил Тимур в одних трусах.
      -  Что ты орешь? - обеспокоенно спросил он, продирая глаза, - какая, на хрен, тревога в мирное время?
      -  Спускайся, сейчас узнаешь, - ответил я.
      -  Оружие брать? - по-деловому поинтересовался Тимур, шлепая босыми ногами по дубовым ступеням лестницы.
      -  Отставить.
       Что-то меня сегодня потянуло на казарменную тему…
       Мы вышли на улицу, и я сказал Тимуру:
      -  Зови индейцев.
      -  Обоих?
      -  Обоих.
       Тимур пошел в сарай, а я неторопливо направился к воротам.
       Через полминуты все трое нагнали меня, и мы вышли за ограду. Собаки сидели перед кустами и спокойно сторожили того, кто там лежал. Услышав наши шаги, они обернулись, и Кусай завертел хвостом.
       Забравшись в кусты, мы окружили мужика, который уже не стонал, а просто лежал на спине и тихо сопел. Глаза его были чуть приоткрыты, и, похоже, он был без сознания.
       Окружив мужика, мы осторожно взялись и вчетвером вытащили его из кустов.
      -  Поаккуратнее, - предупредил я, - у него нога сломана.
       Тимур, который держался как раз за эту ногу, кивнул и сделал вид, что несет хрустальную вазу.
       Мы внесли мужика во двор, и Афанасий сказал:
      -  В сарай, однако. Будем ногу лечить.
       Затащив мужика в сарай, мы осторожно положили его на подстилку, и Афанасий, повернувшись ко мне, сказал вежливо, но непреклонно:
      -  Уходите.
       Мы с Тимуром пожали плечами и вышли.
       Решительное заявление Афанасия слегка задело мое профессиональное, то бишь врачебное, самолюбие, и я пробормотал:
      -  Ишь, блин… Гиппократ нашелся!
       Тимур усмехнулся и сказал:
      -  Ничего, все нормально. Они поставят его на ноги быстрее, чем городские специалисты, вот увидишь.
      -  Ладно, посмотрим, - ответил я, - давай-ка самовар запалим. Выпьем чаю, а может быть, и лекарям нашим кипяток понадобится.
       В это время из сарая донеслось буханье шаманского бубна и хриплые завывания.
       Я забеспокоился и спросил Тимура:
      -  А ты уверен, что они не угробят его своими первобытными плясками?
      -  Не боись, - ответил Тимур, - это только в коммунистических книжках про шаманов глупости писали. На самом деле они знают, что делают. И никакой кипяток им не понадобится.
      -  Ну-ну, - скептически хмыкнул я, - а если не справятся?
      -  Тогда этим мужиком мы откроем наше местечковое кладбище.
      -  Зашибись, - восхитился я, - типун тебе на язык!
      -  Ладно, не нервничай, наливай самовар, а я шишек принесу.
       В другом сарае, попроще, там, где хранились лопаты и прочий инвентарь, у нас было несколько мешков сосновых шишек, которые, как известно, являются самым лучшим топливом для самовара.
       Недовольно бурча под нос, я налил в самовар родниковой воды, а Тимур, насыпав в топку шишек, поджег их. В самоваре, стоявшем на толстой дощатой столешнице, затрещало, и из закопченной трубы, изогнутой буквой «г», заструился жаркий прозрачный дымок.
       Мы уселись на скамьи из толстых досок, стоявшие у стола, и стали трудолюбиво ждать, когда самовар закипит. Занятие было ответственное, и, понимая важность момента, мы молчали.
       В это время из сарая выскочил молодой Макар, который, потрясая украшенной ленточками палкой, нарезал по двору несколько кругов и снова скрылся в сарае. Я, открыв рот, проводил его взглядом и повернулся к Тимуру.
      -  Ты уверен, что это… это… - я не находил слов, чтобы назвать то, что увидел, - поможет человеку с вывихнутой ногой? - спросил я у Тимура.
       Он засмеялся и ответил:
      -  Не думай, что все ограничится плясками и заклинаниями. Они и с нормальной медициной знакомы. Не со столичной, конечно, а со своей, народной, но умеют и кровь остановить, и рану обработать…
       Из сарая послышался крик боли, потом еще один, но уже потише, потом голос Афанасия забормотал что-то успокаивающее.
      -  И вывих вправить, - закончил Тимур, ткнув большим пальцем через плечо в сторону сарая.
      -  А как же насчет наркоза? - язвительно поинтересовался я.
      -  У настоящего мужчины боль вызывает только улыбку, - гордо ответил Тимур.
      -  Ты себя имеешь в виду? - спросил я еще более ядовито.
      -  Нет, - грустно вздохнул Тимур, - я слабый городской отросток… Куда мне!
       Дверь сарая распахнулась, и из нее неторопливо вышли Афанасий и Макар. Вид у них был, как у гинекологов, только что успешно принявших роды у слонихи. Подойдя к столу, они сели рядом с нами, и Афанасий сказал:
      -  Он спит. Нога заживет через два дня.
       Я уже привык к лаконичности его высказываний.
       А Макар - так тот вообще не произносил слов, исключая случай, когда они приволокли и взгромоздили на стол, за которым мы сидели сейчас, огромную двухметровую рыбину.
      -  Таймень, - сказал тогда Макар.
       И все.
       Больше я от него никогда ничего не слышал. Любой финский или эстонский «тормоз» рядом с ним выглядел бы обладателем бешеного темперамента.
       Самовар зашумел, и Тимур пошел в дом за заваркой, чашками и прочими атрибутами чаепития.
 

* * *

 
      На следующий день найденного в кустах мужчину по настоянию Знахаря перенесли в дом. Тот был в сознании, спокойно переносил все процедуры, которые производили с ним не только ханты-манси, но и Знахарь, все-таки вмешавшийся в процесс исцеления.
      Было видно, что мужик пережил весьма неприятные приключения, и что, если бы его не нашли собаки, то, возможно, обитатели лесного дома обнаружили бы его позже, и тоже по запаху. Но запах этот был бы уже совсем другим.
      За прошедшие с момента его обнаружения сутки мужик не произнес ни слова, и Знахарь начал уже подумывать, что из леса появился второй Макар, такой же молчаливый и замкнутый. Но, когда они сидели за столом и ужинали, помытый и несколько освоившийся мужик, полулежавший за отдельным, более удобным для него низким столом, кашлянул и спросил:
      - Кто вы?
      Знахарь поперхнулся пивом и, посмотрев на Тимура, удивленно сказал:
      - Разговаривает!
      Мужик усмехнулся, но промолчал.
      - Вообще-то, - назидательно произнес Знахарь, - это мы, а не ты вправе спросить, кто ты. Логично?
      - Логично, - согласился мужик, - но тут не все так просто.
      - Да уж, - с умным видом сказал Тимур.
      Знахарь выразительно посмотрел на него, и Тимур умолк.
      - Ну, так что? - спросил Знахарь, выжидательно глядя на мужика.
      - Меня зовут Семен, - сказал мужик, подумав.
      - Хорошо, - кивнул Знахарь, - я Майкл, это Тимур, а это Афанасий и Макар. Будем считать, что знакомство состоялось.
      Мужик посмотрел на него и сказал:
      - Я вижу, что ты… - он прервал себя, - это ничего, что я так сразу на «ты»?
      - Ничего, ничего, - отозвался Знахарь, - здесь лес, жизнь простая, так что давай на «ты».
      - Ладно. Я вижу, что ты вроде человек городской, и хочу спросить, как ты здесь оказался? И что это вообще за хоромы? - Семен повел рукой вокруг себя.
      - Ну вот, началось! - Знахарь хлопнул себя рукой по колену, - я же тебе сказал, что это невежливо - расспрашивать нас, кто мы да что.
      - Слушай, Майкл, - Семен нахмурился, - тут такое дело… Не знаю, может быть, мне лучше было тихонько загнуться там, в кустах…
      - Это почему же? - удивился Знахарь.
      - Как раз потому, что я не знаю, к кому попал. Может быть, если я расскажу, откуда я, вы тут же свистнете ментов, и… Ну, дальше ясно.
      - Ах, вот как… - Знахарь многозначительно покачал головой, - ментов… Интересно… Это так интересно, что нужно выпить еще пива. Кстати, почему ты не пьешь?
      - А я вообще ничего не пью, - ответил Семен, - ни пива, ни водки, ни вина.
      - Крепко, - одобрительно сказал Знахарь, - мне бы так… Кстати, Афанасий с Макаром тоже не пьют.
      - Я уже заметил.
      Тимур поставил на стол еще две бутылки пива, и Знахарь, наливая себе, сказал:
      - Значит, не хочешь встречаться с ментами… Не беспокойся, не встретишься. В этом доме мои законы. Но если ты - урка поганый, то лучше бы тебе к ментам попасть, а не ко мне.
      - Понятно.
      Семен сжал губы и нахмурился.
      Было видно, что он принимает какое-то очень важное решение.
      Знахарь заметил это и не торопил собеседника.
      В это время собаки навострили уши и повернули головы к двери.
      Афанасий настороженно посмотрел в ту же сторону и сказал:
      - Однако, посмотреть надо.
      Он встал, взял прислоненный к стене карабин и, подойдя к двери, открыл ее. В доме стало слышно постукивание стационарного лодочного мотора, доносившееся с реки. Звук становился все ближе и, послушав еще некоторое время, Афанасий повернулся к Макару и сказал что-то на своем наречии. Макар кивнул, а Афанасий, посмотрев на Знахаря, сказал:
      - Пошли встречать гостей.
      Знахарь переглянулся с Тимуром, потом оба посмотрели на Семена, который обеспокоенно следил за передвижениями в гостиной, и Знахарь усмехнулся:
      - Не нервничай. Тебя тут нет.
      Тимур остался с Семеном, а Знахарь, Афанасий и Макар вышли на улицу.
      К маленькому, но добротному причалу, сооруженному специально для тимуровского «Ништяка», приближался небольшой катерок, в котором сидели шестеро вооруженных автоматами солдат и молодой старлей.
      Знахарь и оба остяка спокойно стояли на причале и ждали, когда катер ткнется носом в деревянный настил. Афанасий и Макар были при ружьях, и это было совершенно рядовым явлением в здешних местах, а «беретту», которая имелась в кармане Знахаря, никто не видел, так что внешне ситуация выглядела вполне нормальной.
      Наконец катерок остановился, упершись в причал, и старлей, оглядев стоявших на нем людей, снял фуражку, вытер лоб и сказал Знахарю, как видно, признав в нем главного:
      - Здоров, хозяин!
      Знахарь усмехнулся и ответил в той же манере:
      - Здоров, коль не шутишь!
      Посмотрев на знахарский дом, стоявший за мощным бревенчатым частоколом, старлей восхищенно покачал головой и сказал:
      - Вот, значит, какой домик… У нас про него разговоры ходят, а тут я и сам увидел. Хороший домик.
      - Хороший, - согласился Знахарь, - что нужно?
      - Да ничего особенного, - ответил старлей и внимательно посмотрел на Знахаря, - мы беглых ищем. Может, видел кого-нибудь?
      Знахарь тоже пристально посмотрел на старлея и увидел, что тот, хоть и прикидывался простым и разговорчивым парнем, на самом деле был напряжен и подозрителен. Его глаза остро ощупывали стоявших на причале людей, а солдатики, молча сидевшие на банках, держали автоматы между колен, и Знахарь заметил, что у всех были сняты предохранители.
      А это, пожалуй, серьезно, подумал он и, беззаботно засунув руки в карманы, ответил:
      - Не-а, не видел. Мы - бедные дачники, и не интересуемся здешними новостями.
      Один из солдат засмеялся, и старлей, повернувшись к нему, резко бросил:
      - Рядовой Качура, отставить!
      Качура перестал смеяться, но на его лице осталась саркастическая усмешка.
      - А вы кого-нибудь видели? - теперь старлей обратился к шаманам.
      Те отрицательно повертели головами, и Знахарь ответил за них:
      - Это местные охотники, учат меня таежному умуразуму.
      Достав сигареты, он закурил и, присев на корточки, протянул пачку старлею:
      - Закуривай, брат!
      Сказав это, Знахарь почувствовал, как его самого передернуло от этого фальшивого обращения. По знакам отличия было ясно, что «брат» служит во внутренних войсках и наверняка разыскивает именно Семена. И «братом» Знахарю этот старлей не мог быть ни при каких обстоятельствах. Даже если бы они одновременно предстали перед апостолом Петром.
      Старлей после секундной паузы кивнул и взял сигарету.
      - Отдай остальные солдатикам, - сказал Знахарь, и старлей, взяв пачку, передал ее назад.
      - Так что там насчет беглых? - озабоченно спросил Знахарь, когда все дружно закурили, и над причалом поднялся такой дым, будто он загорелся, - понимаешь, я человек мирный, спрятался тут от цивилизации, наслаждаюсь природой, а ты говоришь - беглые… Это, значит, беглые уголовники, я правильно понимаю?
      - Правильно, - сказал старлей.
      - Вот видишь… А уголовники - они ведь грабители и убийцы. И теперь я не смогу спать спокойно. Так что мне делать?
      - А ничего особенного, - спокойно ответил старлей, - живи как обычно, а если… У тебя связь какаянибудь есть?
      - Есть.
      - Хорошо. Если что - сразу сообщай.
      - А куда сообщать-то?
      - Куда сообщать… - старлей нахмурил лоб, - а сообщать вот куда.
      Он достал из кармана ручку и блокнот.
      Написав что-то на листке, он вырвал его и протянул Знахарю.
      Знахарь взял листок и увидел шестизначный телефонный номер.
      - Это наша дежурная часть, - пояснил старлей.
      - Ваша - это, значит, армейская?
      Старлей усмехнулся:
      - Ага, армейская.
      Знахарь сделал вид, что его осенило:
      - А, понял! Это та самая зона, откуда злодеи убежали. Так?
      - Так, - ответил старлей.
      - А сколько их всего?
      - Шестеро. И все опасные, как… - старлей поморщился, - в общем - опасные рецидивисты.
      - Рецидивисты… Понимаю… - Знахарь сделал серьезное лицо, - понимаю.
      - Ну, ты особенно не нервничай, - успокоил его старлей, - у тебя вон люди имеются, со стволами. Собачки есть?
      - Есть.
      - Тоже хорошо. Так что отдыхай спокойно. А если что - звони.
      Старлей повернулся к сидевшему у мотора солдату и кивнул ему. Солдат встал и двинул ногой по стартеру, торчавшему из двигателя, как на мотоцикле. Мотор застучал, а старлей, снова повернувшись к Знахарю, сказал:
      - Ну, будь здоров, дачник!
      И усмехнувшись, добавил:
      - Бедный…
      Вернувшись в дом, Знахарь взглянул на Семена, который полулежал в кресле и выжидательно смотрел на вернувшихся, и сказал:
      - По твою душу приезжали.
      - Я понял, - ответил Семен.
      - А раз понял, - и Знахарь сел на свое место, - тогда рассказывай.
      Афанасий с Макаром тоже уселись к столу, и Семен, вздохнув, сказал:
      - Что ж… Придется рассказывать. Раз ты меня не сдал, теперь я тебе должен.
      - Ты мне ничего не должен, - неприятным голосом ответил Знахарь, - мне должники не нужны. Это может быть у вас, уголовников, принято на людей долги вешать, а я другой человек.
      - Понятно… - Семен снова вздохнул, - только вот рассказ будет короткий.
      - Пусть короткий, - согласился Знахарь и взялся за бутылку с пивом, - мы ведь тут не байками тешиться собрались, верно?
      - Верно. В общем, дали мне пожизненное. Я уже приготовился сидеть в клетке, знаешь, как по телевизору показывают - чуть в дверь стукнули, сразу к стенке и крестом раскорячивайся. Ну, мне, пока я под следствием сидел, один старый зек рассказал, как себя вести, чтобы хоть как-то облегчить… Короче - все, думаю, жизнь кончилась. Пять суток везли куда-то, потом выгрузили, и все оказалось совсем не так, как я ожидал. Какой-то пионерский лагерь строгого режима. Ни тебе охраны, то есть - охрана, конечно, имеется, вышки, проволока, солдатики с пулеметами, все как положено, но в зоне - полная свобода. Зато везде видеокамеры, даже над каждым очком в сортире! И вообще… Все молчат, никто друг с другом не разговаривает, а начальник зоны этой, Штерн его фамилия…
      При упоминании фамилии Штерна Афанасий заерзал, и Знахарь, посмотрев на него, спросил:
      - Что там у тебя?
      - У меня? - удивился Афанасий, - не знаю, иголка, что ли, в штаны попала, колет…
      - А-а-а… - Знахарь повернулся к Семену, - и что начальник?
      - Он меня вызвал и говорит: тебе пожизненное за счастье было бы, а теперь ты, говорит, мой раб, и твоя жизнь ничего не стоит. Ты, говорит, теперь как вещь, и единственная свобода, которая у тебя есть - это повеситься.
      И Семен рассказал обо всем, что творится на этой «зоне», дойдя наконец и до истории со своим побегом:
      - В общем, на следующий вечер мы и дернули в тайгу. Как бежали, не важно, а вот то, что мне Портной рассказал в тайге, уже интересно. Он мне всего рассказать не успел, потому что на следующий день, когда мы переправлялись через реку, чтобы след сбить, все утонули. Я один остался. Да-а-а… А через пять дней поскользнулся на мокрой коряге и вывихнул ногу. Целую неделю полз, как Мересьев, ну, а дальше сам знаешь.
      Знахарь медленно покачал головой, думая о чем-то, потом спросил:
      - Так что тебе Портной рассказал?
      - Я же говорю, что он только начал рассказывать, у нас там времени лясы точить не было, нужно было ноги делать… Но кое-что успел. Он сказал, что эта зона вроде как учебный центр, в который собирают самых опасных преступников, приговоренных к вышке и к пожизненному, и, чтобы такие ценные кадры не пропадали зря, готовят их особым образом и делают из них вроде как роботов. Даже будто какую-то операцию на голове делают. А потом переводят их в секретную воинскую часть, кстати - ты видел на реке пароходик без окон, серый такой?
      Знахарь задумался и ответил:
      - Вроде видел… Да, точно видел.
      - Вот. На этом пароходике их и перевозят в эту воинскую часть, а что дальше, я не знаю. Портной не успел рассказать.
      - Так… - Знахарь налил себе пива, - зомби, говоришь… А ведь интересное дело получается! Осужденные - они вроде как государственная собственность. И, если ими так распоряжаются, значит, это государственное дело. И зачем же нашему родному говернменту эти зомби?
      - Чему? - одновременно спросили Тимур и Семен.
      - Правительству, - усмехнулся Знахарь, - это поанглийски.
      Он посмотрел на Семена и спросил:
      - Ну, как твоя нога?
      - Да ничего, побаливает, но уже гораздо лучше, чем было.
      - А ну-ка встань! - скомандовал Знахарь.
      Семен, кряхтя, поднялся и медленно выпрямился.
      - Идти сможешь?
      Семен пожал плечами и сделал несколько осторожных шагов, сильно припадая на больную ногу.
      - Ты знаешь, - удивленно сказал он, - гораздо лучше!
      Знахарь посмотрел на Афанасия, и тот, довольно сморщившись, сказал:
      - Таежная медицина, однако. Через два дня бегать будет.
      Тимур засмеялся:
      - Нет, ты понял, каких я тебе ценных кадров привел?
      - Понял, понял, - Знахарь тоже засмеялся, - тоже мне, начальник отдела кадров!
      - А что, - Тимур приосанился, - могу, если захочу. Но не захочу. У меня от бумаг голова болит.
      - Вот и хорошо, - сказал Знахарь.
      - Что хорошо? - спросил Тимур, - что голова болит?
      - Нет, - ответил Знахарь, - хорошо, что Семен через два дня бегать будет.
      - А что будет через два дня? - поинтересовался Семен, осторожно опускаясь в кресло.
      - Да так, ничего особенного, - Знахарь пожал плечами, - может, прогуляемся по лесу, может - еще что-нибудь. Тимур, там еще пиво есть?
      - А как же! - ответил Тимур и, встав, направился к холодильнику.
 

* * *

 
       На следующий день Афанасий с Макаром с самого утра ушли в лес, и мы остались втроем. Полдня прошло в спокойной ленивой полудреме, но, как только мы сели к обеденному столу, Кусай и Жучка опять навострили уши, и опять это оказался долбаный военный катер. Но на этот раз солдатиков на нем сидело всего двое, зато офицер был - аж целый майор.
       Нормальный такой майор внутренних войск, с тугим брюхом, тяжелой мордой и наглыми глазами. Я стоял на причале, лениво поигрывая помповиком, и смотрел, как он, побагровев сытым загривком, выбирается из катера, причалившего рядом с белым «Ништяком».
       Наконец майор влез на причал и выпрямился.
       Посмотрев на мой «моссберг», он одобрительно кивнул и сказал:
      -  Хорошее ружьецо. А вы всегда так гостей встречаете?
      -  Это смотря каких, - ответил я, - если таких, про которых вчера ваши солдатики рассказывали, то именно так, и не иначе.
      -  Но я-то вроде из других, - сказал майор, усмехнувшись.
      -  Кто знает, - задумчиво ответил я, - всякие бывают… Их еще «оборотнями в погонах» называют.
      -  Ну, это вы зря, - майор полез в карман, - я могу удостоверение показать.
      -  Да ладно, - я засмеялся, - бросьте! А кроме того, удостоверение состряпать, сами знаете, - раз плюнуть. Чему обязан?
      -  Да в общем-то ничему, - майор перестал рыться в кармане и посмотрел на мой дом. - Хороший дом…
      -  … хорошая жена, - что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость? - продолжил я, и мы рассмеялись.
       Причем оба - фальшиво.
       Я видел, что майор этот - подонок. А он видел, что я это видел. То есть, как говорится: я знаю, что ты знаешь, что я знаю. Примерно так.
       Но играть нужно было правильно, и я, радушно поведя рукой в сторону дома, спросил:
      -  Как насчет чайку? Вы ведь поговорить приехали, так оно под чаек-то сподручнее.
      -  И то верно, - сказал майор и пошел вслед за мной во двор.
       В дом я его приглашать не собирался, и для этого было две причины.
       Первая - Семен, а вторая - я не хотел, чтобы в мой дом входили всякие сволочи, особенно такие, после которых остается гнусная казарменно-лагерная вонь. Этот запах был слишком хорошо знаком мне, да и вообще - самым большим желанием в этот момент у меня было всадить заряд картечи в жирное майорское брюхо. Лично мне он ничего не сделал, но я был готов отдать все свои металлокерамические зубы за то, что он этого заслуживал.
       Несмотря на кровожадные мысли, я гостеприимно провел майора к большому уличному столу и усадил его на скамью, предварительно смахнув с нее мусор еловой лапой.
      -  Тимур! - крикнул я, повернувшись к дому.
       Дверь открылась, и на крыльце, зевая, появился Тимур, который умело притворился ленивым слугой.
      -  Чего надо? - пробурчал он и почесал яйца.
       Я понял его игру и чуть не рассмеялся.
      -  Чего надо? Чаю надо, вот чего, - сказал я, - поставь самовар.
      -  Самовар им, - недовольно пробормотал Тимур, но спустился с крыльца и, лениво переставляя ноги, пошел в сарай за шишками.
      -  Я вижу, работничек у вас еще тот, - крякнул майор, - ну, да я таких быстро перевоспитываю. Через неделю они у меня начинают бегать, как Валерий Брумель.
       Я посмотрел на майора и понял, что это была одна из армейских шуток, вроде того, что копать нужно отсюда и до обеда.
      -  Какой есть, - я вздохнул и пожал плечами.
       Тимур вышел из сарая, неся перед собой полный мешок шишек.
      -  Ты бы их вообще все принес, - фыркнул я, сдерживая смех, - не мог сколько нужно взять, что ли?
      -  А не во что, - ответил Тимур и снова зевнул.
       Майор посмотрел на него, как кот на мышь, и повернулся ко мне.
      -  Вы сказали, что вчера солдатики приезжали…
      -  А то вы не знаете, - ответил я, - солдатикито ваши были, верно?
      -  Верно. Ну, я для проформы еще раз спрошу - несколько дней назад ничего подозрительного не видели? Людей каких-нибудь…
      -  Ну, я вам для проформы и отвечу: нет, не видел. Мы, бедные дачники…
      -  Знаем-знаем, - майор засмеялся, - вчера мой старлей эту вашу присказку передал, так я долго смеялся.
       И майор выразительно покосился на мой дом.
      -  Бедные дачники… Нет, я не возражаю, просто такой домик… Сколько он по фундаменту?
      -  Двести восемьдесят метров, - небрежно ответил я, зная, что такая площадь постройки вызовет уважение у кого угодно.
      -  Ого, - майор сдвинул фуражку на затылок, а потом и вовсе снял ее и положил на скамью рядом с собой, - это серьезно.
      -  Нормально, - сказал я, тоже посмотрев на дом.
       Сказать по правде, я очень любил смотреть на него, и с каждым разом мой дом нравился мне все больше и больше.
      -  Обидно будет, если на такой дом нападут беглые зеки, - сочувственно сказал майор.
       Ах, вот оно как…
       Ты, подонок, решил меня попугать! Ну ладно, посмотрим, кто кого испугает.
      -  А что бы им нападать-то? - я сделал вид, что удивился.
      -  Ну, как что… Психология обреченного преступника непонятна нормальному человеку.
       Эту фразу майор наверняка вычитал в какой-нибудь книжке. Это было просто написано на его тупой, хитрой и жестокой морде. Он посмотрел на меня, чтобы увидеть, какое впечатление произвело столь «умное» высказывание, и я с пониманием кивнул.
      -  Им что нужно, - авторитетно сказал майор, - во-первых, еда. В тайге жрать нечего, так что первым делом - пища. Потом - одежда. Нужно сменить внешний вид. Потом - деньги, чтобы иметь возможность нормально передвигаться. И они не просят об этом хозяев. Они отбирают. А хозяев, между прочим, убивают, чтобы не оставалось свидетелей.
       Майор посмотрел на меня особым взглядом, который у него, наверное, считался проницательным, и спросил:
      -  Точно никого не видели?
       Ах ты тварь! Хочешь меня на такую дешевку взять…
      -  Нет, никого, - твердо ответил я.
      -  А то ведь как оно бывает еще… Они, например, сидят сейчас в доме и держат нас на мушке. А если что не так - сразу начнут стрелять.
      -  Но я-то ведь тоже при оружии, - усмехнулся я и с лязгом передернул затвор «моссберга», который до сих пор задумчиво держал в руках.
       Патрон выскочил на землю, и было видно, как на его место встал другой. Помповик при этом случайно оказался направлен прямо в грудь майору. Я положил палец на спуск и, сказал:
      -  Вот так! Нажимаешь, и злодея как не было.
       Майор кашлянул и с усилием отвел взгляд от ствола «моссберга», смотревшего прямо на него.
      -  Ну, это я к примеру сказал.
      -  А… Ну, если к примеру, тогда другое дело.
       Я отвел ствол в сторону и сказал:
      -  А вообще, если говорить о примерах, то… Ну, скажем, сообщник беглецов специально построил этот дом, чтобы обеспечить укрытие. И они, как вы сказали, сидят сейчас там, за занавесками, и посмеиваются. Такой вариант вы рассматривали?
       Майор покосился на «моссберг» и, криво улыбнувшись, ответил:
      -  Такой… Ну, что вам сказать…
       Он посмотрел мне в глаза, и его взгляд так и лучился искренностью.
      -  И такой рассматривали, что греха таить, - решительно ответил он с интонацией, типа «где наша не пропадала», - но, понимаете, это ведь нерентабельно. Вряд ли те пятеро беглых того стоят.
      -  Не скажите, - возразил я и поставил дробовик на землю, прислонив его стволом в скамье.
       Майор вздохнул с явным облегчением и даже не попытался скрыть этого.
      -  Не скажите, - повторил я, - все зависит от того, насколько ценными для преступного сообщества являются беглецы. Я слышал разные истории. Да вы и сами знаете, что на освобождение некоторых людей их преступные коллеги, находящиеся на свободе, иногда тратят сотни тысяч, а то и миллионы долларов.
      -  А вы умный человек, - майор выдал фразу из специального разговорника, предназначенного для завоевания доверия.
       Знаем, проходили.
      -  Да, я не дурак, - ответил я, в это время из дома вышел Тимур, и я повысил голос, - не то что мой работник.
      -  Что вы все - дурак да идиот, - пробурчал Тимур, заглядывая в топку самовара, - не нравлюсь, так и скажите. Могу и уйти, а кто вам тогда будет судно выносить?
       Вот сволочь, подловил-таки!
       Я чуть не заржал, как последний кретин, но сдержался и ответил:
      -  Ладно, не обижайся. Ты извини, но у нас с господином майором важный разговор.
      -  Секретный, что ли? - тупо спросил Тимур.
      -  Да, секретный, - серьезно ответил я.
      -  Ну, так бы и сказали, что секретный, что ж мы не понимаем, что ли… - сказал Тимур и поканал в дом.
       И где он только такую походочку подцепил?
       Натуральный недоумок!
       Я посмотрел ему вслед и сказал майору:
      -  Я вообще-то американец, так что информирован о многих вещах.
      -  Американец? - майор удивился, - а здесь-то откуда?
      -  Устал от бизнеса, - коротко ответил я.
       И тут же увидел, как в глазах майора завертелись колесики арифмометра, и считал этот арифмометр мои деньги. Понятное дело - американец, бизнесмен, дом в триста метров на берегу Оби - может, и ему что отломится… А может быть, он просчитывал другие варианты, гораздо более неприятные для меня? Нужно держать ухо востро.
      -  Борис Тимофеевич помог мне с подрядчиком, и вот, - я показал на дом, - представляете, за тридцать два дня построили!
      -  Борис Тимофеевич Вертяков? - уточнил майор.
      -  Он самый, - подтвердил я, - а вы знакомы?
       Это был контрольный вопрос, и я внимательно смотрел на майора.
      -  Обязательно, - ответил он, - по долгу, так сказать, службы. С главой администрации района у нас прямая связь.
       По его глазам было видно, что у них имеется и обратная связь, и еще кое-какая, о которой он будет молчать, как партизан.
       За оградой послышался веселый собачий лай, и во двор ворвались Кусай и Жучка. Увидев незнакомого человека, они притормозили и осторожно подошли к майору. Обнюхав его брюки, обе собаки заворчали, а у Кусая на загривке поднялась шерсть.
      -  Не любят посторонних, - сказал я.
       Собаки отошли, оглядываясь на майора, а я подумал: они ведь наверняка его казенную вонь почуяли, поэтому и недовольны.
       В воротах показались Афанасий с Макаром, и майор, увидев их, удивленно воскликнул:
      -  Какая встреча!
       Афанасий замедлил шаг, и на его сморщенном лице появилась подобострастная улыбка. Вот это номер! Интересно…
      -  Здрасьте, товарищ майор, - вежливо сказал Афанасий и - вот дела - поклонился!
       Не в пояс, конечно, но слегка согнул спину, не сводя глаз с майора. Это что-то новенькое… Что же будет дальше? А дальше майор посмотрел на него взглядом, в котором я увидел власть. Власть майора над Афанасием. Их что-то связывало, но что?
       Это было интересно и наверняка важно, но я изобразил радостное удивление:
      -  Так вы знакомы? Ну, тогда, значит, правду говорят, что мир тесен!
      -  Да, мир тесен, - сказал майор, - не знаешь, где и встретишь старого знакомца. Как живешь, Афанасий?
       Тот сморщился в улыбке еще больше и с готовностью ответил:
      -  Хорошо живу, товарищ майор, хорошо! Вот Майклу помогаю в тайге бывать, - он кивнул на меня, не сводя, впрочем, глаз с майора.
       Да что же это такое!
       Что тут еще за тайны мадридского двора?
       Ну ладно, подумал я, вот майор уберется, я из тебя всю душу вытрясу. Понятное дело, я не собирался делать Афанасию ничего плохого, но нужно было узнать у него все, что касается этого подонка в форме.
       Самовар закипел, и я с неудовольствием подумал о том, что сейчас мне предстоит вести задушевные беседы с майором, но один из солдат, сидевших в лодке, встал и крикнул:
      -  Товарищ майор! На связь!
       Майор чертыхнулся и, выбравшись из-за стола, поспешил к катеру.
       Несколько минут он разговаривал с кем-то по рации, затем вернулся и расстроенно развел руки:
      -  Не получится с чаем. Вызывают.
       У меня прямо камень с души свалился, но, выразив лицом сожаление, я встал и, заложив руки за спину, чтобы избежать прощального рукопожатия, сказал:
      -  Понимаю. Служба.
       Майор кивнул, потом бросил на Афанасия многозначительный и даже, как мне показалось, угрожающий взгляд, затем снова посмотрел на меня и, сладко улыбнувшись, сказал:
      -  Очень жаль… Ну, как-нибудь в другой раз.
       Потом он решительно повернулся к нам спиной и пошел к причалу.
       Через несколько минут катер скрылся за поворотом.
       Я еще постоял немного, глядя на реку, затем сел на место и крикнул:
      -  Отбой, вылезайте!
       Дверь дома открылась, и на пороге показался Тимур, который тупо огляделся и скучным голосом спросил:
      -  Звали, хозяин?
       Я рассмеялся и ответил:
      -  Так что ты там про судно говорил? Иди сюда, разберемся!
       Тимур спустился с крыльца и подошел к самоварному столу, а Афанасий, который так и стоял на том месте, где его застала короткая и непонятная для меня беседа с майором, сказал:
      -  Я для Семена палку вырезал.
       И показал нам корявую и сучковатую палку, которая, впрочем, выглядела, как экспонат выставки предметов народного творчества. Вкус у него был - ничего не скажешь.
       Тимур взял у него палку и направился в дом. Через минуту на крыльцо вышел Семен, который опирался на палку и вроде бы не так уж и хромал. Видать, помогла ему народная медицина.
       Мы уселись вокруг стола и стали наливать себе чай.
       Насыпав себе сахару, я размешал его и, повернулся к Афанасию:
      -  Ну, давай, Афанасий, рассказывай.
       Он даже не поинтересовался, о чем рассказывать, а только нахмурился и уставился в чашку. Было видно, что в его остякской голове так и бродят таежные мысли. Побродив там несколько минут, они, видимо, собрались в какую-то ясную конструкцию, потому что Афанасий вздохнул, поднял голову и сказал Макару какое-то короткое непонятное слово.
       Макар, ничего не ответив, встал и скрылся в сарае.
       Афанасий долго смотрел ему вслед, затем произнес, глядя прищуренными глазами куда-то вдаль:
      -  Ты, Майкл, про майора узнать хочешь, увидел, как он на меня смотрел. Хорошие у тебя глаза, однако, все видят…
       Он помолчал и начал свой рассказ, который прерывался долгими паузами, иногда принимал форму народного эпоса и был обильно уснащен магическим словом «однако». Слушать Афанасия было трудно, он явно не говорил всего, но из того, что он счел нужным сообщить, сложилась не очень приятная картина.
       Когда-то Афанасий совершил что-то противозаконное, и этот самый майор, фамилия которого была, кстати, Ловушко, поймал его. А поймав, пошевелил своими вертухайскими мозгами и решил, что от Афанасия будет гораздо больше пользы, если вместо того, чтобы сидеть на зоне, он будет докладывать майору о том, что происходит в здешних местах. Выхода у Афанасия не было, и он стал майорским агентом. Шпионом. Стукачом, короче.
       За все время, а прошло около пяти лет, Афанасию удалось ни разу не взять греха на душу. Он действительно время от времени сдавал майору Ловушко кого-нибудь, но это были люди, которые на самом деле заслуживали наказания. Некоторых из них, судя по рассказу Афанасия, нужно было просто грохнуть на месте. Например, одного томского деятеля, который стрелял в оленей обездвиживающим шприцом, а затем вырезал у них один глаз. Второй он оставлял из своеобразной гуманности, чтобы зверь мог жить дальше. Эти оленьи глаза он продавал доверчивым идиотам, убеждая их в том, что это самое лучшее народное средство для борьбы с близорукостью. Дескать, у местных охотников такое хорошее зрение именно потому, что они постоянно поедают оленьи глаза.
       Он изуродовал около двухсот пятидесяти оленей, прежде чем Афанасий вычислил его и сдал майору. Вообще-то сдавать его нужно было ментам, а не майору с зоны, но не зря ведь у Ловушко была такая фамилия. Наверное, он не мог жить без того, чтобы кого-нибудь не поймать. Потом он все-таки передал этого таежного окулиста ментам, но перед этим потешился вдосталь. Тому дали срок, а майор от всего своего вертухайского сердца подарил Афанасию бутылку водки, которую тот выкинул в Обь.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.