Воровское счастье - Фарт

Борис Седов
Фарт

Пролог

       Я не выбирал имени, которое ношу.
       Когда я родился, мои родители по каким-то своим соображениям решили назвать меня Константином, а фамилия Разин досталась от далеких и теперь уже неизвестных предков.
       Итак – Константин Разин.
       Прозвище свое я тоже не сам выбирал.
       Знахарем меня назвали урки уголовные, потому что до превращения, произошедшего со мной, я был врачом. Могли бы просто Доктором окрестить или Лекарем, например, но, видать, Знахарь им больше по душе. Есть в этом слове что-то магическое, сказочное, что ли… Знахарь-то по словарям-толкованиям – тот, кто и портит, и правит людей. Вот и я – поначалу правил, а в последнее время все больше портить приходилось. Души-то я не портил, а тела их бренные…
       Эх, блин, сколько тел этих за моей спиной осталось, причем безвозвратно попорченных…
       Ну и ладно. Знахарь так Знахарь.
       Мне ровно тридцать три года.
       Как раз в этом возрасте одного парня приколотили гвоздями к перекладине за то, что он во всеуслышание заявил, что он Бог и что отец его тоже Бог.
       Ни больше ни меньше.
       Сейчас-то на такое заявление никто и внимания не обратит, ну повертят пальцем у виска и пойдут дальше, чуть не каждый год возникают и, нахватав у дураков денег, исчезают невесть куда новые пророки, мессии и даже антихристы, а тогда…
       Тогда к таким вещам относились серьезно, вот и распяли его в назидание другим, чтобы умов не мутил, а может быть, – из страха, что так оно на самом деле и есть. И ведь не испугались, что папаша за своего сына всех раком поставит, а может быть – знали, что ничего особенного не произойдет?..
       А казнили его, скорее всего, просто потому, что он мешал тогдашним правителям проворачивать обычные для правителей всех времен и народов грязные макли.
       Он ведь что говорил – царство мое, мол, не от мира сего. То есть как это – царство? Что значит – не от мира сего? Ты, парень, брось, мы в этом мире живем, мы этим миром правим, а ты тут какими-то странными байками народ с толку сбиваешь! Давай-ка мы тебя, дружок, распнем, чтобы зря языком не трепал.
       И – распяли…
       Да вот только получилось все не так, как они думали, а совсем наоборот. О них самих давно уже позабыли, зато байки, которые парень этот рассказывал, запали людям в душу и постепенно превратились в Новый Завет. И помнят люди о парне об этом распятом, по имени Иисус, да о другом, что его предал, – Иуде, и неизвестно еще, кто больше людям в душу запал, от кого большее наследство осталось. И я тут не о деньгах говорю – о другом наследстве, что посерьезнее будет, да и пострашнее, пожалуй…
       Сам-то я человек не религиозный, у меня другое представление о мире, но насчет парня этого ничего плохого сказать не могу. Жаль только, что никто так и не понял, что он имел в виду. И это так и есть. За две тысячи лет люди не изменились ни на йоту. Какими были, такими и остались. И иногда кажется, что людей во все времена больше всего интересовало – сколько это тридцать сребреников, по теперешнему курсу и не продешевил ли Иуда, продавая своего Учителя…
       А вот если бы поняли, чему учил этот похожий на современного хиппи еврейский парень по имени Иисус, да не только поняли, но и жили по его учению, так, может, вся жизнь у людей по-другому шла, у всех людей, и у меня в том числе, но, как говорится, что выросло – то выросло.
 
       Вот, значит, стукнуло мне тридцать три, и получается интересная вещь.
       Ничего великого я до сих пор так и не совершил, а распять меня уже хотят. Меня и застрелить хотят, и задушить, и утопить, и зарезать, и взорвать – в общем, лишить жизни всеми возможными способами. Тот парень из Назарета был беден, как бродячая собака, а я богат, как царь, так что желающих покончить со мной, предварительно забрав у меня все, что есть, побольше будет, чем у него. За ним охотились всего лишь десяток-другой священников да чиновников, саддукеями и фарисеями их тогда называли, а по моим следам, уткнув носы в землю, несется свора, которая уместится разве что в концертном зале «Октябрьский», и это единственное, чем я его превосхожу.
       Гордиться тут, конечно же, нечем, это ясно.
       А рассуждаю я на эту тему просто потому, что прямо перед окнами гостиницы, в которой я поселился со своими друзьями, торчит модерновый католический храм с крестом на макушке. И я, значит, как тот акын чурбанский, который что видит, о том поет, тоже – что вижу, о том и думаю. Стою у огромного, во всю стену, окошка, гляжу на улицу, именуемую по-здешнему «стрит», и думаю обо всякой всячине. Машины по стриту этому едут – о машинах думаю. Классные тачки все-таки американцы делают, хотя мне больше по душе те их машины, что в 50-е годы делались, – здоровенные такие динозавры, лаком да никелем сверкают, увидишь такую на улице – сердце замирает, потому что это – Машина, а не просто средство передвижения.
       Сами-то американцы все больше на «лексусы» пересаживаются, потому что бензин дорожает, а центы да доллары они считать ох как умеют, и не только умеют, но и любят. Но сердцу не прикажешь, и так же, как и я, тащатся они от своих чудовищ, сделанных лет 40—50 назад, и стоит человеку хоть немного приподняться, в бизнесе, кино или на наркотиках, сразу же обзаводится он каким-нибудь розовым «кадиллаком» 57-го года, который, говорят, так любил Элвис, чтобы рассекать на этом «кадиллаке» необъятные просторы матушки-Америки, радуя себя, своих друзей, и уж тем более – подруг. Так думаю я, глядя в широкое американское окно, хотя думать мне нужно было совсем о другом.
       Например, о том, какой галстук надеть сегодня вечером.
 
       Вчера произошло событие, которого давно ждала вся Америка.
       Не скажу, чтобы это событие сильно касалось культурной жизни или там серьезной политики, судеб мира и всей прочей ерунды, но американская демократия в очередной раз показала, на что она способна.
       Герой всех времен и народов – Великий Терминатор – стал губернатором Калифорнии. Не знаю, как другие, а лично я доволен. По душе мне этот простой австрийский парень, сам, своей волей, силой и руками слепивший свою жизнь и ставший кумиром для многих миллионов пацанов во всем мире. И не пустыми словами проповедей, а своей жизнью доказавший, чего может достичь человек, если очень захочет, и, главное, не по трупам врагов и друзей подняться на вершину, а устилая себе дорожку собственными мозолями и поливая собственным потом. Не знаю, как сейчас, а в годы моего детства-юности у каждого уважающего себя парня над кроватью висел портрет Арни, чаще всего вырезанный из советского журнала, с плохой, нерезкой печатью и неправдоподобными красками, но ведь был! Иконы в доме не было, а Шварценеггер – был…
       Это тебе не какой-то третьеразрядный, никому не известный актеришка, выбившийся в президенты. Это – сам Арнольд Шварценеггер, великий и могучий Конан, Терминатор и Стиратель. И, между прочим, гадом буду, – президентом он тоже станет. По американской конституции ему вроде бы не положено, папашка в СС служил… А может, и не служил. В общем, я думаю, они найдут способ объехать все проблемы, и Арнольдик станет президентом.
       Но это все еще когда будет…
       А сегодня вечером на вилле «Лунный свет» состоится грандиозная пьянка по этому поводу.
       Поэтому я стою перед зеркалом и примеряю фрак.
       Утром я позвонил администратору отеля «Фриско», в котором живу уже третий день, и сказал, что приглашен на эту вечеринку и не знаю, что надеть. Это позже я узнал, что буковки W.T., стоящие в углу пригласительной карточки, обозначают вовсе не инициалы автора послания, а то, что являться на прием должно в парадной форме одежды – фраке с белым галстуком-бабочкой – white tie…
       Администратор сразу же зауважал меня и поклялся, что все организует. Через полчаса в дверь постучали и вошел пожилой седой джентльмен. Он измерил меня вдоль и поперек и отвалил. А еще через полчаса посыльный принес полный комплект обмундирования для светских приемов. Я расплатился и, когда он ушел, начал вертеться перед зеркалом. В комплект входили кроме собственно фрака, белоснежной манишки и, естественно, белого галстука дюжина носовых платков и шесть пар носков, которые должны со страшной силой гармонировать с белым галстуком-бабочкой.
       Наличие носков меня порадовало необыкновенно – носки в доме всегда нужны, без носков иногда просто кранты. Я давно собирался их прикупить, побольше и все одного нейтрального, не очень маркого цвета, чтобы не тратить драгоценное время на поиски пары к внезапно возникшему одинокому носку цвета морской волны с розовыми крапинками по всему полю. Давно собирался, но руки так и не дошли – то я за чем-нибудь гоняюсь, то за мной гоняются, а бывает, вообще в тюрьму посадят, где просто не до носков – нужно побег готовить…
       И еще меня ботинки порадовали, но не оттого, что трудно второй ботинок найти, а потому, что пришлись впору – мне всегда бывает проблемно подобрать подходящие туфли, то ли ноги у меня нестандартные, то ли обувь во всем мире тачают какую-то не такую, но в обувных отделах России, Америки и стран Европейского Сообщества я провожу обычно очень много времени и покупаю в конце концов не то, что пришлось впору, а ту пару, которую примерял последней.
       Нет во мне той женско-американской страсти, которая называется «шоппинг». Я руководствуюсь принципом «пришел, купил, ушел», стараясь тратить на посещение магазинов как можно меньше времени. Это не относится, конечно, к магазинам, торгующим оружием, бытовой техникой или инструментами, – там я могу провести весь день, трогая руками и перебирая разные мужские игрушки, опасные для жизни, приятные для глаз или полезные в быту…
 
       Рита в это время валялась на огромной кровати и давала мне разнообразные советы. По большей части эти советы были юмористического свойства, но все-таки я был вынужден в очередной раз признать, что моя красавица еще и умница.
       И теперь из зеркала на меня смотрел то ли директор «Bank of England» – королевского банка Ее Величества, изготовившийся идти на прием в Белый дом, то ли посол Соединенных Штатов в Парагвае, который собирается нанести визит местному президенту республики.
       В общем, выглядел я так, что хотелось поклониться зеркалу, пасть самому себе в ноженьки и просить о милости или пощаде, – уж больно благороден я там был и, признаться, чертовски обаятелен. Фрак – он и в Америке фрак.
       Удовлетворившись созерцанием своей персоны, я повернулся к Рите и поинтересовался:
      –  Ты видишь теперь, с кем имеешь дело?
      –  Вижу, – пренебрежительно ответила она, – это для тебя, дикаря, фрак в диковинку. А я на все это давно уже насмотрелась.
      –  И что?
      –  А то, что манжеты не должны так торчать из рукавов, вот что. Дай-ка я…
       И Рита, поднявшись с сексодрома, стала поправлять на мне разные мелкие детали. Через минуту, закончив с этим, она сказала:
      –  Вот теперь – другое дело. Внимательно осмотри себя в зеркале и запомни, что, где и как торчит. А то будешь выглядеть, как Утесов в «Веселых ребятах», когда он там фрак напялил. Понял?
      –  Понял, – поморщился я и стал снова рассматривать себя в зеркале, стараясь запомнить хитрости светского наряда, – ну а ты-то сама так и попрешься туда в джинсах? Ведь не поймут и примут тебя за уборщицу.
      –  Не боись, – ответила Рита и подошла к стенному шкафу, дверцы которого размерами напоминали гаражные ворота.
       Раздвинув их, она сняла висевший на крючке длинный чехол и, расстегнув его, вынула потрясающее ярко-красное платье. Бросив его на кровать, она быстро разделась догола и, прежде чем я успел отреагировать на ее наготу, а надо сказать, что на Риту у меня рефлекс не хуже, чем у павловской собаки, – сразу все встает, – натянула платье на себя.
      –  Застегни, – сказала она и повернулась ко мне спиной.
       Я втянул слюни, закрыл рот, сглотнул и застегнул тонкую, почти не заметную красную молнию.
       Пошевелив плечами и поерзав внутри платья, тесно облегавшего ее гибкую спортивную фигуру, Рита повернулась к зеркалу и, посмотрев на себя, сказала:
      –  Ну вот. Теперь, я надеюсь, ты понимаешь, что рядом со мной ты будешь выглядеть в своем дурацком фраке просто как слуга?
       Следующим номером ее программы были красные шелковые перчатки до локтей, а затем – красный же веер.
       Она выпрямила стройную спину, развела плечи и, похлопав сложенным веером по ладони, спросила:
      –  Ну, что скажешь, кухаркин сын?
       Сказать было нечего, и я был вынужден проглотить «кухаркина сына» молча.
       Маргарита выглядела потрясающе, но все же я нашел в себе силы криво усмехнуться и равнодушным тоном поинтересоваться:
      –  Не боишься, что Терминатор возбудится и, забыв о своей благоверной, завалит тебя где-нибудь в кустиках?
      –  Боюсь? – Маргарита широко открыла глаза, – да я только об этом и думаю! Ну посуди сам – кто ты такой рядом с этим настоящим мужиком? Обычный одноглазый урка.
      –  А между прочим, денег-то у меня побольше будет, чем у твоего Конана-варвара.
      –  Зато у него оба глаза на месте.
      –  А у него уже брюхо растет!
      –  Зато американский гражданин.
      –  А у него жена есть.
      –  А ты дашь мне денег, и я заплачу за его развод.
      –  Что? – возмутился я. – Только через мой труп.
      –  С такой жизнью, какую ты ведешь, это не за горами.
      –  Да он уже давно импотентом стал из-за анаболиков!
       Рита горестно вздохнула и сказала:
      –  Вот только это меня и останавливает. Черт с тобой, дикарь несчастный, бери меня, владей…
       И она стыдливо потупилась.
       Услышав это, я не стал дожидаться, пока Маргарита по женской привычке изменит мнение и, сорвав с нее красное платье, овладел.
       Не платьем, конечно же, а Маргаритой.

Часть первая
Америка – Бутырка

Глава 1
У Терминатора в гостях

      Вилла «Лунный свет» располагалась недалеко от того знаменитого места, где на заросшем зеленью склоне неровной строкой торчали огромные, знакомые всему миру буквы «HOLLYWOOD».
      Просторный парк, окруженный фасонной кованой решеткой, представлял из себя путаницу посыпанных толченым красным кирпичом дорожек, которые вились между ухоженными зелеными газонами и рядами невысоких кустиков.
      Гости начали прибывать за час до начала вечеринки, которая обещала быть грандиозной, по дорожкам тут и там бродили джентльмены во фраках, а рядом с ними изящно топтались их женщины. Гостей становилось все больше, и среди них было столько голливудских звезд, что происходящее начинало сильно напоминать церемонию вручения «Оскара».
      Кровавый маньяк доктор Лектор любезничал с неувядающей Сигурни Уивер, которую коварные Чужие ели-ели, да так и не съели, Горец рассказывал неприличный анекдот хихикающему Джеки Чану, невысокий рыжий рейнджер рассуждал с одним из Джеймсов Бондов о правосудии по-техасски, Рэмбо принимал красивые позы перед развратной девочкой, которой удалось выжить в мексиканском баре, захваченном тарантиновскими вампирами, – в общем, происходило увлекательное и удивительное сборище, которое попозже обещало стать еще более увлекательным и удивительным.
      Держа в руках слабоалкогольные коктейли, гости время от времени заводили разговоры о том, какой же это такой сюрприз приготовил им губернатор Арни, но, так и не придя к общему мнению, возвращались к светским сплетням и бородатым анекдотам.
      У ворот виллы остановился длинный белоснежный лимузин, и из него вылезли трое мужчин в вечерних костюмах. Один из них держал на поводке небольшую белую свинку той редкой породы, которая не имеет шерсти, а точнее говоря – щетины.
      Само по себе это не было особо оригинальным, но встречавшие гостей сотрудники охраны, одетые по случаю праздника в маршальские ливреи, сдержанно удивились тому, как выглядела эта симпатичная свинка, которая весело вертела пятачком во все стороны, обнюхивая и разглядывая все подряд.
      А выглядела эта лысая свинья в дорогом ошейнике и на самом деле весьма импозантно. На ней, конечно же, не было фрака, но вся она была густо покрыта татуировкой, и это производило сильное впечатление.
      На веках с белесыми ресницами было написано «не буди», над миниатюрными позолоченными копытцами размещалось уведомление о том, что они устали, кроме того, на ее голой шкуре можно было прочесть классические изречения типа «не забуду мать родную» и «век воли не видать». Бока этой удивительной свиньи были покрыты изображениями молний, пистолетов, финок, карточных колод и колючей проволоки. На левом боку красовался суровый профиль усатого мужчины, а хитрый персонаж, изображенный справа, был лысым.
      Кроме того, на спине ее был высокохудожественно вытатуирован большой красивый собор со множеством крестов, а на заду, вокруг короткого, закорючкой, хвоста, подковой шла надпись «свиньи грязи не боятся». Завершали образ вытатуированные на плечах свиньи звезды вора в законе.
      Ну это ты перегнул, Рыжик, подумал я, за такие шуточки пробитые братаны и на пику посадить могут. Дай Бог тебе еще столько лет прожить, сколько вор на киче парится, чтобы собор имел право на себе наколоть, а ты его – свинье! Не-ет, братишка, такие хохмы даром не проходят!.. Я без особого почтения отношусь к ворам в законе и прочей уголовно-криминальной братве, но понимаю их убеждения, как понимаю людей, верующих в Аллаха или в Будду, понимаю, но не разделяю. И меня покоробила грубая издевка над вещами, которые определенная категория людей считает для себя важной и значимой…
      А Рыжиком я его назвал потому, что человеком, державшимся за другой конец поводка из змеиной кожи, был известный в России политический деятель по фамилии Рыжиновский. Когда стало ясно, что Шварценеггер уже наверняка будет губернатором Калифорнии, Рыжиновский всеми правдами, а по большей части неправдами напросился на эту вечеринку, рассчитывая таким образом повысить свой рейтинг на далекой Родине.
      Его сопровождали двое мужчин, один из которых, рослый и мускулистый, был угрюмым и молчаливым, а другой, юный и прелестный, краснел по любому поводу и постоянно заглядывал в глаза Рыжиновского с лаской и нежностью.
      Демократично поприветствовав плечистых привратников в сверкающих ливреях, Рыжиновский, сопровождаемый охранником, любовником и татуированной свиньей, проследовал в парк.
      Проводив странную процессию взглядом, один из охранников хмыкнул и сказал:
      – Слышь, Реджи, ты случайно не понял, что там на этой свинье написано было?
      Реджи пожал плечами и ответил:
      – Не, не понял. Но зато картинки точь-в-точь, как у наших зеков. Пистолеты, ножики да молнии. Тут и дурак поймет, что к чему. Вот только что там за мужики были нарисованы, я не понял. А ты понял, Стив?
      – И я не понял, – сказал Стив.
      – Наверное, знаменитые артисты.
      – Наверное… А может – уголовные авторитеты.
      – Может…
 
      В это время к воротам подкатил открытый «плимут», за рулем которого восседала Маска собственной персоной. Кривляясь и подмигивая во все стороны, Джим Керри лихо выскочил из машины, не открывая двери, и, пригнувшись, прошмыгнул мимо охранников, изображая, будто он хочет проникнуть на виллу «Лунный свет» незамеченным.
      Стив и Реджи заулыбались, а Маска, нахмурившись, прижал палец к губам и скрылся в кустах.
      – Нормальный парень, – сказал Стив, с довольным видом глядя Маске вслед.
      – Точно, – ответил Реджи.
      За руль опустевшего «плимута» уселся расторопный водитель из обслуги виллы, и машина плавно укатила на стоянку. На ее место тут же подъехал черный «мерседес» с тонированными стеклами, и из него вылез какой-то скучный тип, которого сразу же подперли с двух сторон личные охранники с радиопилюлями в ушах.
      Один из них протянул Стиву пропуск, и тот, ознакомившись с его содержанием, кивнул. Трое прибывших прошли в ворота, причем охранники все время оглядывались, будто высматривали снайперов, засевших на деревьях.
      Реджи, глядя им в спины, спросил:
      – Стив, может, ты знаешь, где я видел этого хмыря?
      Стив поморщился и ответил:
      – А-а-а… Не помню точно, но, в общем, он из Капитолия. В пропуске так и сказано – конгрессмен.
      – Ну и протокольная же морда, то ли дело – Джим Керри!
      – Не говори! – согласился Стив.
      В это время подъехала очередная машина, и ребята прекратили разговоры..
      Из «кадиллака» 1953 года выпуска вышел Джек Николсон.
      Его сопровождали две брюнетки.

* * *

      Знахарь стоял около садового столика и держал в руке бокал с коктейлем.
      Вкус сладенькой мешанины, украшенной ломтиком лимона, каким-то неаппетитным листиком и плавающим на самом дне маленьким пластмассовым Терминатором, вызывал тошноту, и ему мучительно хотелось пива.
      Слева от Знахаря, держась за его локоть рукой в алой перчатке, стояла Маргарита и, милостиво улыбаясь, оглядывала толпившийся вокруг народ. Нагнувшись к уху Знахаря, она прошептала:
      – А ты знаешь, пожалуй, тут только у меня одной натуральный бюст.
      – Не знаю, не проверял, – ответил Знахарь и с отвращением заглянул в свой бокал.
      – Что, проверить хочешь? – ядовитым голосом спросила Рита и ущипнула Знахаря острыми ногтями за мякоть предплечья.
      Знахарь ойкнул и быстро поставил свой почти не тронутый бокал на поднос проходившего мимо официанта.
      – Прекрати, самка бешеная! – прошипел он и тут же любезно улыбнулся заметно подряхлевшему Калигуле, который как раз проходил мимо.
      Макдауэлл кивнул и продолжил свое целеустремленное движение, высматривая что-то среди толпы. Внимательно посмотрев на него, Знахарь горестно покивал и сказал:
      – А я знаю, что он ищет.
      – Ты мне зубы не заговаривай, – ответила Маргарита, но тоже посмотрела Калигуле вслед, – ну и что же он, по-твоему, ищет?
      – Он пиво ищет.
      – Понятно… – сказала Рита.
      Поймав услужливый взгляд официанта, Знахарь чуть наклонил голову, и работник сервиса тут же оказался рядом.
      – Слушай, браток, – понизив голос, сказал Знахарь, подражая манере бывалого гангстера, – меня от этой приторной водички тошнит. Может, пивка притащишь?
      Официант понимающе кивнул и через минуту принес на подносе два полных запотевших бокала. Взяв оба, Знахарь, подмигнув, отпустил его и, поискав глазами в толпе, направился к Калигуле, который, судя по удрученному виду, так и не нашел того, что искал.
      – Простите, сэр, – обратился к нему Знахарь доверительным тоном, – по-моему, у меня есть то, что вы ищете.
      Калигула пронзил бокал опытным взглядом и с благодарностью принял его.
      – Спасибо, сэр, – сказал он, – на этих долбаных приемах, видите ли, неприлично пить пиво.
      Он жадно сделал несколько глотков и, окинув народ посветлевшим взором, добавил:
      – Говнюки!
      Потом он потрепал Знахаря по плечу и направился к трем смазливым блондинкам, которые стояли в сторонке и показывали всем дорогие белоснежные зубы. Они явно были вовсе не актрисами, а просто приглашенной для интерьера мягкой мебелью.
      Знахарь вернулся к Рите, и тут его ждал сюрприз.
      Но не тот, которого ждали от виновника торжества, а совсем другой.
      Рядом с Маргаритой стоял академик Института США и Канады Наринский, а за его спиной – еще двое мужчин, чьи лица вызвали у Знахаря тоскливое чувство.
      Такие лица он множество раз видел на допросах, в холлах гостиниц и в аэропортах, в автомобилях, преследовавших его…
      В общем, сразу было ясно, что это сотрудники ФСБ.
      Маргарита посмотрела на Знахаря со странным выражением, потом вздохнула и, улыбнувшись, сказала:
      – Вот видишь, Костя, не один ты Шварценеггера любишь.
      Знахарь, прищурившись, оглядел компанию, заложил руки за спину и, покачавшись с носков на пятки, сказал в пространство:
      – И чего я поперся на эту дурацкую вечеринку!..
      Рита подошла к нему и, взяв под руку, сказала:
      – Какая разница, Костя, где разговаривать?
      – Это понятно, – Знахарь осторожно освободил руку, – но зачем мешать говно с вареньем?
      – Ты эту вечеринку считаешь вареньем?
      – Может, и не считаю, но то, что ты мне приготовила, определенно воняет выгребной ямой.
      Наринский, слушавший их разговор с благожелательной полуулыбкой, сделал шаг вперед и сказал:
      – Я понимаю ваше недовольство, Константин, но дела не терпят отлагательства. А для начала – добрый вечер.
      И он протянул Знахарю руку.
      Чуть помедлив, тот ответил на рукопожатие.
      – А это, – и Наринский повел рукой в сторону одетых во фраки спецов, – сотрудники отдела Управления по…
      – Увольте, – Знахарь решительно провел перед собой ладонью, как бы скользнув рукой по невидимой стене, – не надо. Говорящие гориллы мне не нравятся.
      Один из спецов засмеялся и сказал:
      – Тут вы, Константин, несколько ошиблись. Мы, знаете ли, не группа захвата, а специалисты с высшим образованием, полковники, знаете ли…
      – А я, знаете ли, – передразнил его Знахарь, – всю вашу братию на дух не переношу. Хоть сержантов, хоть генералов. Видал, знаете ли, и тех и других.
      Спец покачал головой, а Наринский, обернувшись к нему, сказал:
      – Виктор Петрович, давайте я буду говорить, а вы оба – следить за нашей дружелюбной и конструктивной беседой? Я предупреждал вас, а вы не верили.
      Тот развел руками и, подчеркивая вынужденное согласие с академиком, повернулся к Знахарю боком, наставив, однако, на него левое ухо.
      Наринский снова повернулся к Знахарю и сказал:
      – Пойдемте, Константин, куда-нибудь в тихое место и там спокойно поговорим. А когда великий Терминатор явит народу свой лик, можете спокойно на него полюбоваться.
      – Пойдем, Костя, – поддержала академика Рита.
      Знахарь взглянул на нее и вздохнув сказал:
      – И ты, Брут…
 
      Столик, вокруг которого на белых пластиковых стульях расположились Знахарь, Рита, Наринский и два полковника во фраках, стоял в стороне от суеты и веселого гама. С трех сторон его закрывали аккуратно подстриженные кусты, и можно было, не привлекая к себе внимания, наблюдать за вечеринкой, а также беседовать на любые темы без риска быть подслушанным. Но это только в том случае, если здесь не было скрытых микрофонов. А в этом Знахарь вовсе не был уверен.
      Однако, справедливо рассудив, что теперь уже все равно, он подозвал давешнего официанта, как раз пробегавшего мимо, и в той же гангстерской манере заказал пива на всех. Официант скрылся, а Знахарь, оглядев сидевших за столом, достал сигареты, закурил и с чувством человека, выскакивающего из парной на снег, сказал:
      – Ну что, господин академик, я готов выслушать вас.
      – Это хорошо, – Наринский кивнул, – и я вас уверяю, что выслушать будет что. Не заскучаете.
      – Давайте без предисловий, – Знахарь поморщился.
      Наринский поднял брови и развел руками:
      – Без предисловий не получится. Слишком издалека все придется начинать.
      Знахарь промолчал.
      В это время перед столиком появился официант, который начал выставлять на белую пластиковую поверхность длинные стаканы с пивом. Стаканов было намного больше, чем сидевших за столом, и официант, понизив голос, сказал:
      – Я решил, что по одному бокалу будет маловато, и, надеюсь, не ошибся.
      – Ни в коем случае, – заверил его гангстер, – ваша забота зачтется вам. Когда вас закажут, я застрелю вас безболезненно.
      – О сэр, я не знаю, как вас благодарить, – официант закатил глаза.
      – Не стоит, не стоит, – Знахарь небрежно помахал рукой, и официант исчез.
      Маргарита с улыбкой следила за их диалогом, а когда официант ушел, повернулась к Наринскому и изобразила внимание. Причем это внимание было особого сорта. Она будто знала, о чем будет говорить академик, и просто хотела послушать, насколько удачным будет его выступление.
      Заметив это, Знахарь снова вздохнул и подумал о том, что в последнее время он что-то часто стал вздыхать, а кроме того, судя по всему, Маргарита оказалась еще более интересной женщиной, чем он думал до сих пор.
      Отпив пива, академик Наринский поставил стакан на стол и, внимательно посмотрев на Знахаря, начал:
      – Много-много лет назад, можно сказать – в далеком прошлом, некий молодой человек волею несчастных обстоятельств оказался в тюрьме. Там от умудренного грязным опытом урки он узнал, что этими несчастными обстоятельствами управляла его подлая жена. Такое откровение потрясло этого юношу и, будучи человеком решительным, он бежал, чтобы отомстить жене. Следствием этого было то, что на городских кладбищах появилось несколько свежих могил. Период, когда Знахарь, а именно так окрестили уголовники этого молодого и прыткого деятеля, находился в тюрьмах и на зонах, уверенно поднимаясь по, так сказать, служебной лестнице преступного мира, мы оставим без внимания. И быть бы ему обычным уголовником, но тут начали происходить странные и даже интересные вещи. Ему вдруг стало везти на необычайные приключения, слишком рискованные и невероятные для простого неубежденного уголовника. Все началось с удачной кражи рюкзака с деньгами, по удивительному стечению обстоятельств оказавшимися воровской кассой, потом – миллион Арцыбашева в чемоданчике, потом Знахарь застрелил террориста номер четыре, известного на весь мир, потом каким-то волшебным образом ему посчастливилось увезти из Эр-Рийяда сундучок с бриллиантами, принадлежавшими Аль Каиде. Это что же – суперагент ноль-ноль-ноль? И Знахарю ничего не показалось странным. Скажите, Константин, вам ничего не показалось странным?
      Наринский снова пронзил Знахаря следовательским взором.
      Тот поерзал в неудобном кресле и сказал:
      – А вы продолжайте, продолжайте.
      – Как пожелаете, – Наринский кивнул, – как вам угодно. Невероятные приключения в Америке, в Германии, чрезвычайно удачная история с двумя Коранами, закончившаяся обнаружением пещеры с такими сокровищами, что сам царь Соломон умер бы от зависти, а уж Али-Баба со своей шайкой – просто голь перекатная. И, что самое главное, Знахарь из всех этих историй выбирается целым и невредимым, не считая того, что невинный человек выбивает ему глаз. И продолжает ничего не подозревать. А побег из «Крестов», а головокружительный взлет в Америке, когда уголовные князья и царьки валятся перед Знахарем поодиночке и пачками? И он опять ничего не подозревает и ни о чем не догадывается. Да обо всем этом можно не один десяток книг написать! А может быть, вы, Константин, в Бога веруете? Может быть, вы считаете, что это именно он хранит вас, приставив к вам расторопного ангела с крыльями и лазерным мечом? Я мог бы продолжать еще минут двадцать, у меня, знаете ли, – Наринский с усмешкой покосился на полковника, любившего это выражение, – у меня профессиональный навык лекции читать. Однако настало время вашего выступления. Мы слушаем вас.
      И он, откинувшись на подавшуюся назад спинку кресла, взял со стола стакан с пивом и выжидательно посмотрел на Знахаря.
      Маргарита, внимательно слушавшая речь академика, едва заметно кивнула, будто бы своим мыслям, и повернулась к Знахарю.
      Он посмотрел на Маргариту и увидел в ее глазах какую-то просьбу, а может быть не просьбу, а надежду на то, что он не подведет. В чем не подведет? На что она надеялась?
      Этого Знахарь не знал, да и не мог он сейчас думать о таких вещах, потому что слова академика Наринского расшевелили в нем то смутное и непонятное чувство, которое он испытывал все эти годы, но которое было настолько слабым и неявным, что он ни разу не дал себе труда всерьез подумать – а что же это такое маячит на самом краю его сознания?
      Трое мужчин и одна женщина сидели напротив него и ждали, когда он заговорит, а Знахарь все молчал, с изумлением следя за тем, как в его голове с огромной глубины медленно поднимается понимание того, о чем сказал Наринский. И когда сквозь воды ежедневных забот, проблем и обезьяньей беготни с пистолетом показалась суть происходящего, Знахарь, почувствовав, как у него запершило в горле, хрипло откашлялся и сказал:
      – Пожалуй, у меня есть некоторые соображения на этот счет, но они, как бы сказать, несколько неожиданны. Тут, простите, без пол-литра не разберешься.
      – О! – воскликнул Наринский, – вот уж это не проблема!
      И он жестом фокусника извлек из внутреннего кармана фрака маленькую плоскую фляжку.
      – Мы же русские ребята, поэтому нужно, чтобы у нас, – и он заговорил с интонациями Жванецкого, – чтобы у нас с собой было. Коньяк, сударь?
      Маргарита засмеялась и захлопала в ладоши.
      Проходивший мимо Микки Рурк, похожий на монстра из фильма про Франкенштейна, покосился на фляжку и отвернулся.
      Невесело усмехнувшись, Знахарь буркнул:
      – Да, пожалуй. Вы чрезвычайно любезны.
      Наринский осмотрел стол и, не найдя подходящей посуды, сказал извиняющимся тоном:
      – Не побрезгуйте из горлышка.
      – Не побрезгую, – ответил Знахарь и принял протянутую ему фляжку, которая своими чеканными узорами на тему охоты напомнила о ресторане в Лондоне и о вечере, который он провел там с Наташей.
      Глотнув ароматной огненной воды, он по-простому вытер губы рукой и вернул фляжку академику. Тот, нимало не смущаясь, приложился к ней сам, потом завинтил крышечку и убрал фляжку в карман.
      – Маргарита, как я понимаю, крепкого не пьет, а полковникам, – Наринский небрежно мотнул головой в сторону молчаливых спецов, – на службе нельзя.
      Интересно, подумал Знахарь, если он к полковникам так пренебрежительно относится, кто же он сам? И тут же решил – а и хрен с ним, хоть генералиссимус. Не мое дело. И он с удовольствием почувствовал, как под ложечкой начал разгораться мягкий огонь, согревающий и приносящий душевное равновесие и уверенность.
      – Ну, так что скажете? – поинтересовался Наринский.
      – А я пока ничего не скажу, – ответил Знахарь, – есть у меня одно соображение, но я подожду, пока вы договорите до конца, и тогда увижу – правильное оно или нет. И если правильное – тогда все ясно. А если нет, то зачем о глупостях говорить.
      – Резонно, молодой человек, резонно, – Наринский одобрительно кивнул, – Маргарита отзывалась о вас весьма лестно, и теперь я сам вижу, что она была права.
      Он закурил и, выпустив дым в быстро темнеющее синее небо, сказал:
      – Хорошо, я продолжу. Хотя тут особенно продолжать не о чем, осталось только назвать вещи своими именами. Первая половина ваших невероятных приключений была тестом. Так сказать, испытанием на прочность. И должен признать – тестом тяжелейшим и скрупулезнейшим. Как вы его выдержали – ума не приложу. Сам я сломался бы очень быстро. У меня, знаете ли, – он снова покосился на полковника и тот ухмыльнулся, – нет такой витальности, такой мощной животной энергии жизни, как у вас. Да-а-а… А вторая половина, точнее, все, что происходило, начиная с Эр-Рийяда, и продолжает происходить по сей день, – тщательно разработанная операция…
      – Кем разработанная? – прервал его Знахарь.
      – Пока не важно. Так вот. На чем я остановился… Да. Тщательно разработанная операция, в которой вы использовались втемную. То есть вы сами не знали, что вы делаете, зачем и в чьих интересах. Ваши собственные физические действия подчинялись определенной логике, которая вполне совпадала с общим планом операции, и нам оставалось только следить за тем, чтобы вас не укокошили, а также помогать обстоятельствам становиться для вас благоприятными, так сказать, поворачивать Фортуну лицом к вам. И теперь вы вышли на такой уровень игры, что дальнейшее использование вас без вашего ведома может сломать всю конструкцию. Вы стали слишком дорогой фигурой, чтобы можно было и дальше позволять вам влезать в смертельные ловушки, которые с каждым разом становятся все более надежными в смысле уничтожения жертвы. То есть – вас.
      Знахарь внимательно слушал Наринского, и, когда тот прервался на секунду, чтобы ткнуть окурком в пепельницу, имевшую вид кокона, из которого вылуплялись Чужие, спросил:
      – Должен ли я понимать вас так, что все эти годы вы вели меня, следили, контролировали и, если так можно сказать, – помогали?
      – Абсолютно, – Наринский энергично кивнул.
      – А как же…
      Знахарь хотел спросить Наринского, как же они, подонки, делая свои дела и используя его как фигуру, допустили гибель Насти, смерть Наташи, но, сообразив, что это ничего не изменит, резко замолчал.
      – Вы хотели о чем-то спросить? – Наринский изобразил участие.
      – Нет. Точнее, хотел, но передумал.
      – Зря передумали, – Наринский сложил руки на груди, и от этого его галстук встал колом, как брюки старшеклассника во время медленного танца с девчонкой из параллельного класса, – я ведь знаю, о чем вы хотели спросить. И отвечу, хоть и не слышал вопроса. Интересы дела, которому мы служим, не учитывают жизни отдельных людей и количество горя, образующегося, когда эти жизни прерываются. Ежели позволите, расскажу вам одну историю, реальную историю времен Второй мировой войны. У наших союзников-англичан был в Германском генеральном штабе агент, что-то вроде нашего Штирлица. И вот этот агент сообщает, что готовится грандиозный налет «Люфтваффе» на Британию, и сообщает точно – когда и куда именно. А было это в 1940 году, во время так называемой «Битвы за Англию», и главной целью немцев был такой город – Ковентри, в графстве Йоркшир. У англичан были и время, и возможности, чтобы этот налет если не предотвратить, то, во всяком случае, свести ущерб до минимума. Ну, усилить ПВО, истребителей туда подогнать, население, может, эвакуировать… Но ничего этого делать они не стали, и вот почему: их агент был одним из немногих, кто точно знал подробности операции, поэтому, спасая город Ковентри, они неминуемо подставляли своего агента. Итог вы знаете: как сказано в советских энциклопедиях, «бомбардировка Ковентри является одним из примеров варварства гитлеровцев во время Второй мировой войны». Цитирую, конечно, по памяти, но за смысл ручаюсь. А агент их, между прочим, так до конца войны и прослужил в Германском генштабе, даже в чинах вроде поднялся…
      – То есть, значит, дело превыше всего? – недобрым тоном поинтересовался Знахарь.
      – Нет, не так. Эта формулировка была в ходу на определенном этапе развития системы управления событиями. То есть раньше этой системы и в помине не было, но действия, которые теперь определены в эту систему, совершались людьми на протяжении всей истории человечества. Я понятно говорю?
      – Понятно, – Знахарь презрительно взглянул на Наринского, – и еще мне понятно, что вы – о чем бы ни говорили и какие бы системы ни создавали, – занимаетесь давним и совсем не оригинальным делом.
      – Интересно, каким же?
      – Власть. Просто власть, и больше ничего. Вы можете говорить о том, что стремитесь организовать тот бардак, который происходит на Земле, оптимизировать историю, направить человечество на путь, который приведет к благополучному и счастливому будущему, – все что угодно. Но на самом деле вы просто играете. И вашими игрушками являются не кубики и машинки, а живые люди.
      – Я не буду вам возражать, – ответил Наринский, – тем более, что вы почти полностью правы. Высшая форма любой деятельности – игра. Вы когда-нибудь слышали выражение «игра – удел богов»?
      – Слышал. Уж не вы ли эти боги?
      – Помилуйте, Константин, я слишком много знаю, чтобы так нелепо заблуждаться! Однако, раз наш разговор коснулся таких материй, позвольте обратить ваше внимание на некоторые соображения по поводу власти, игры и людей.
      – Валяйте.
      – Смотрите. Ребенок играет солдатиками или какими-то еще э-э-э… куклами. Они полностью подчиняются его воле, и в созданном им мире события происходят так, как ему заблагорассудится. Человек, играющий властью, так же распространяет свою волю на своих солдатиков. И происходит интересная вещь. Он говорит, сто тысяч, идите туда и сделайте то. И они идут и делают. Он говорит, два миллиона, идите туда и убейте там полмиллиона. И они идут и убивают. Так кто же они после этого? Вы скажете, это люди, каждый из них имеет сознание, в каждом из них живет целый мир, целая вселенная. И вы скажете, он обманывает их, направляя убивать друг друга или совершать массу каких-то нелепых действий. Правильно. Так и есть. Точнее, – почти так. Вам, конечно, известен тезис о том, что каждый народ заслуживает того правителя, которого имеет. А если сказать иначе, то – кто они после того, что позволяют делать с собой? Куклы? Быдло? А вы не думали, что это им нравится? Точнее, – это их устраивает. Что они сами не способны организовать себе полную событий, драм, взлетов, падений и катастроф жизнь? Что они перекладывают это как раз на тех самых игроков? Что они ленивые говорящие животные, которые, однако, имеют каждый свою вселенную внутри себя? Точнее говоря, не вселенную, а иллюзию, что она у них есть. Те, кто играет ими, даря полноту ощущений, которая, как ни прискорбно, ощутимо направлена к горю и смерти, вовсе не считают себя теми, кто наполняет хоть чем-то эти пустые, жаждущие любого, но ощутимого содержания, сосуды. Почти всегда эти игроки даже не подозревают о том, что дарят фигурам своей игры пусть нелепый, но все же смысл существования. Вам не приходилось, присутствуя на похоронах дорогого человека, испытывать странное удовлетворение, которому противится вся ваша душа, и которое вы принимали за уродливый извив расстроенных чувств? Если приходилось, то я скажу вам, что это было. Вы испытывали как раз ту самую полноту ощущений, не важно каких, но – полноту. К сожалению, дать эту самую наполненность чувствами гораздо проще, обрушив на человека несчастья, а не открыв ему ворота в рай. Убить всех близких – минутное дело. А открыть душу человека, чтобы она ощутила неимоверные вибрации живущей и горящей вечной жизнью вселенной – почти невозможно. Представьте себе, что пережил известный Иов, у которого Вседержитель угробил весь его клан со скотиной впридачу, а его самого наградил проказой от великой щедрости своей. Это было тем самым бездонным горем, которое в своем градусе приближается к преступному наслаждению полнотой собственных ощущений. И прав был старина Фрейд, когда говорил, что человек стремится к Эросу и Танатосу – Любви и Смерти – и испытывает от них равное удовольствие. Однако вернемся к игрокам. Подавляющее большинство из них не понимают глубинной сути того, что они творят. Они просто честно играют. Честно – в смысле откровенно и самозабвенно. Сами правила игры могут быть сколь угодно подлыми и низкими, но… Но играют они беззаветно. И удовольствие, которое получает властный игрок, так же отличается от наслаждения обычного шахматного гроссмейстера, как Ниагара страсти, которую испытывает владелец гарема, отличается от ощущений безрукого онаниста.
      Наринский умолк и, схватив стакан с пивом, залпом опустошил его.
      Знахарь кашлянул и спросил:
      – Там во фляжке еще что-нибудь осталось?
      – О да! Конечно! Обязательно!
      И Наринский выхватил из кармана фляжку с коньяком.
      Приложившись к ней, Знахарь закрутил крышку и, поставив фляжку на стол между еще полными и уже пустыми пивными стаканами, сказал:
      – Игра, говорите… Власть…
      – Да, молодой человек, – ответил Наринский, вытирая губы платком, – именно так. Вот я, например, говорил о Системе управления событиями. Существует и существовало множество систем, и большинство создано просто ради того, чтобы, говоря по-простому, обдирать соотечественников, а если удастся, то и иностранцев. А также – иноверцев. Эти системы разнообразны, и их, так сказать, класс простирается от религии до финансовых пирамид, каждая из которых по сути дела ничем не отличается от вульгарной компании наперсточников. Налоги, государственная система, штрафы, страховка, церковь и многое другое – попросту способы, как говорил Остап Бендер, отъема денег. А заканчивается все это тем, что и создатель системы, и любой ее участник благополучно откидывают копыта, а их деньги перекочевывают в карманы следующих недоумков, которые изо всех сил стремятся к богатству. И даже повторяя за другими формулу «не в деньгах счастье», они все равно ведут себя так, будто счастье именно в них. В деньгах.
      Полковники дружно улыбнулись – похоже, Наринский оседлал своего конька. Академик сделал основательный глоток пива и закурил. Вид при этом у него был мечтательный, словно он, как боженька на лубочной картинке, сидел свесив ноги на облаке и любовался оттуда зарождением жизни на Земле.
      – Возник человек, и возник он совсем не оттого, что Природа к этому стремилась, он просто не мог не возникнуть… Так же и наша Система, она сформировалась не потому, что встретились несколько человек и сказали друг другу: а не создать ли нам Систему!? – вовсе нет, Система была всегда. Вспомните китайские стратагемы – это же первые попытки сформулировать основные принципы Системы, и совсем не такие примитивные, как может показаться на первый взгляд. Так что это – один из законов природы, как закон Архимеда, Первое правило термодинамики или Периодическая система элементов – тоже, кстати, Система, и идти против нее все равно что идти против закона всемирного тяготения, ничего хорошего из этого не получится…
      – Но человек же научился летать, – возразил Знахарь, – это что-нибудь да значит!
      – Это значит только, что мой пример неудачен, и ничего более, – буркнул Наринский, но тут же вернулся к своему академическому тону. – Нашу Систему мы создали, вернее, сформулировали, совсем недавно, всего лишь несколько лет назад. И основным правилом в ней является отказ от внешних мотиваций. Это значит, что резоны и оправдания, касающиеся того, что стремящийся на игровую позицию субъект желает добра или даже, скажем, зла, попросту не принимаются в расчет. Как вы понимаете, Система – это не просто изложенная на бумаге теория. Система – это люди. И эти люди договорились не оправдывать своих устремлений высшими целями. Они не говорят – я хочу власти, чтобы улучшить жизнь своего народа. Они говорят – я хочу играть. Поверьте мне, такое обнажение намерений дает удивительные результаты.
      – Вы игрок?
      – Да. Я Игрок. И вы – тоже. Только вы не знали об этом до сегодняшнего дня. И я организовал эту встречу как раз для того, чтобы открыть вам истинное положение вещей.
      – Хорошо. Тогда расскажите мне о своей игре.
      Знахарь был озадачен такими откровениями и предпочел помалкивать. Пусть академик распинается, подумал он, а я пока попробую собрать мысли в кучку. Слишком много нового и неожиданного.
      – Моя игра, – Наринский рассмеялся, – звучит почти как «Моя борьба». Кстати, вы читали эту книгу? Ее написал бездарный игрок.
      – Вы называете его бездарным, потому что он проиграл? А если бы Гитлер выиграл?
      – А он не мог выиграть. В эту игру во всяком случае…
      Знахарь промолчал, и Наринский продолжил:
      – Моя игра… Ну что же… Я не буду рассказывать вам всего, тем более, вы не обижайтесь, но без овладения предварительной информацией вы просто не поймете меня. Помните, я рассказывал вам в Нью-Йорке о бескровной интервенции? О войне без выстрелов и танков? Хорошо. Я участвую в игре, которую мы будем называть «мягкое вторжение». Вы блестяще выполнили, не без нашей, конечно, помощи, но все равно блестяще – прорыв к вершине пирамиды русской мафии в Америке. А теперь настало время сознательного сотрудничества. И я жду от вас ответа.
      – Прямо сейчас?
      – Прямо сейчас. Вы сами видите, что наш не такой уж и длинный разговор привел к полному открытию карт.
      – Так уж и полному! – Знахарь засмеялся, – что я, эфэсбэшников не знаю?
      – Голубчик! – Наринский всплеснул руками, – вы что, ничего не поняли? Ну да, для всех мы трое, сидящие напротив вас, сотрудники ФСБ. Но как, простите, мы будем играть, если один из нас будет учителем, другой – дворником, а третий – токарем?
      – А четвертый – вором в законе, – подхватил Знахарь.
      – Э нет, дорогой, – Наринский покрутил перед носом Знахаря розовым пальцем с ухоженным ногтем, – так не пойдет. Вы прекрасно понимаете, что без властных возможностей Игроком не станешь. И вы тоже имеете эти возможности. Вам косвенно подчиняются десятки тысяч людей, пусть преступников, злодеев, но людей, которые, кстати, обладают влиянием на ход событий. Эти люди решительны, сильны и безжалостны. Чем не солдаты? Итальянцы так и называют низовых членов «Коза ностра» – солдаты.
      – Оно конечно. Только…
      – Что – «только», – Наринский подался вперед.
      – Только я не хочу играть. Мне не по душе эта игра.
      – Да что же это! – воскликнул академик Игры, хлопнув себя по колену. – Уж не воровская ли честь взыграла?
      – Конечно, нет. Какая уж там может быть честь… Честь – она одна на всех.
      – Так в чем же дело? Вы же Игрок, самый настоящий, стопроцентный, заядлый!
      – Может быть, – Знахарь взял фляжку и, отвинтив крышечку, допил коньяк, – хороший у вас коньяк, Владилен э-э-э… Простите, забыл отчество.
      – Владилен Михайлович.
      – Спасибо. Так вы, как я понял, ждете от меня ответа?
      – Совершенно верно.
      – Прямо сейчас?
      – Прямо сейчас.
      – Отвечаю – нет.
      – Нет?
      – Нет.
      – Вы уверены?
      – Абсолютно. Нет.
      Наринский оглянулся на равнодушных спецов, потом посмотрел на Риту долгим и непонятным взглядом, вздохнул и, взяв со стола фляжку, потряс ее около уха.
      – Вы негодяй, Константин. Как вы могли вылакать весь коньяк, не оставив мне!
      Вздохнув еще раз, он засунул фляжку в карман и встал. Вслед за ним поднялись спецы и, к великому удивлению Знахаря, Рита.
      – Желаю здравствовать, – сказал Наринский, не глядя на Знахаря и, повернувшись спиной, пошел прочь.
      Спецы и Рита направились за ним.
      – Рита! – непроизвольно вырвалось у Знахаря.
      Она остановилась и, повернувшись к нему, сказала:
      – Я люблю тебя. А еще я – Игрок.
      И ушла вслед за смешавшимися с толпой гостей Игроками.
      Знахарь посмотрел наверх и увидел темно-синее небо, усыпанное звездами.
      Оно показалось ему пошлой мазней бездарного художника, и Знахарь, опустив взгляд и заметив мелькнувшего в стороне официанта, решительной походкой направился к нему.
      Вечеринка была довольно скучной.
      Приглашенные, а было их не менее пяти сотен, бродили вокруг белокаменной виллы по извилистым дорожкам и, держа в руках коктейли, постоянно раскланивались друг с другом. При этом все улыбались так счастливо, будто видеть перед собой сотни таких же расфуфыренных гостей было величайшим счастьем, какое только может испытывать человек.
      Знахарь, держа в руке стакан с пивом, слонялся в толпе и уже начал скучать. Но в это время на балконе виллы, подпертом белыми колоннами, показался настоящий Терминатор. Выглядел он в точности как во втором фильме, когда из разбитого окна корпорации «Кибердайн» поливает полицейских огнем, а те прячутся за патрульными машинами. В правой руке Терминатор держал толстый многоствольный пулемет, на боку висела огромная патронная коробка, а левой рукой он поддерживал пулеметную ленту, набитую огромными патронами величиной с огурец.
      Подойдя к перилам, Терминатор положил ствол пулемета на балюстраду и спокойно оглядел толпу. Его лицо было изуродовано многочисленными пулевыми попаданиями, в глубине ран виднелась сверкающая сталь черепа, кожаная куртка была изорвана в клочки, в общем – выглядел он на все сто. Толпа восторженно завопила, а Терминатор с невозмутимым видом неторопливо передернул затвор своего устрашающего орудия и, направив ствол на гостей, нажал на спуск.
      Пулемет загрохотал, и тут же повсюду стали взрываться фонтанчики песка, из спрятанных в кустах динамиков раздались выстрелы и визг рикошетирущих пуль, потом в воздух полетели рассыпающиеся искрами шутихи, загремели взрывы, впрочем, совершенно безопасные, короче – началось действие.
      Знахарь стоял среди веселой оглушительной канонады и без улыбки наблюдал за тем, как гости старательно изображали панику, как они, смеясь и визжа, бегали по дорожкам, притворяясь испуганными…
      Наконец все закончилось, и Терминатор опустил пулемет.
      Зато ниже этажом, на белом просторном крыльце, накрытом сверху балконом со стоявшим неподвижно Терминатором, показался сам Арнольд Шварценеггер, на этот раз одетый в черную фрачную пару с ослепительно белой манишкой.
      Толпа снова завизжала, засвистела и заулюлюкала.
      Великий Арни, приветственно подняв могучую руку, подошел к микрофону и сказал:
      – Я вернулся.
      Эта известная цитата из фильма, правда, несколько измененная, вызвала новый взрыв восторга, а Шварценеггер выдал очередной перл остроумия, который, судя по выражению его лица, должен был уложить всех наповал:
      – На съемках последнего фильма я получил травму. Я надорвался, произнеся два предложения подряд.
      Толпа разразилась смехом и визгом, а Знахарю стало вовсе худо от такого деревянного остроумия, и он, бросив пустой стакан в кусты, направился в сторону ворот по кратчайшему пути. А кратчайший путь, как известно, – прямая, поэтому он, не разбирая дороги, шагал прямо по газонам и клумбам. При этом Знахарь ругался, как извозчик, от которого убежал не расплатившийся клиент. Да и чувствовал он себя похоже. Вечер был безнадежно испорчен, и Знахарь решил, вернувшись в гостиницу, пойти в бар и нарезаться там как следует.
      Но сбыться этому было не суждено.
      Когда он вышел за ворота и поднял палец, подзывая обслугу, которая должна была подкатить ему его «крайслер», из темноты вылетела большая черная машина и остановилась в двух шагах от него. У нее открылись сразу все двери, и на асфальт выскочили четверо рослых мужчин, которые, подбежав к Знахарю, крепко взяли его за руки, лишив возможности сопротивляться.
      После этого из машины вылез еще один человек, удивительно похожий на двух федералов, с которыми Знахарь беседовал полчаса назад, и, подойдя, спросил:
      – Константин Разин?
      – Да, – ответил Знахарь, – а в чем дело?
      – ФБР. Вы арестованы.

Глава 2
Не летайте самолетами Аэрофлота

      Я сидел в самолете, летевшем над Атлантикой, и ждал, когда стюардесса принесет заказанный мною коньяк. Наручники, которыми меня снабдили перед отлетом, были изготовлены в какой-то западной стране и были весьма, как бы это сказать, экологичными. Или эргономичными… В общем – удобными и даже изящными. Но, несмотря на это, они оставались наручниками, и свое практическое предназначение выполняли нормально. Я ради интереса попытался их снять, и тут же пожалел об этом, потому что при излишних усилиях из внутренней стороны браслетов выдвигались какие-то острые бугорки, которые тут же отбивали охоту дергаться. А когда я расслабился, они убрались внутрь, и опять стало удобно и легко. Вот гады буржуи, подумал я, и тут отличились!
      Справа и слева от меня располагались два неразговорчивых парня из ФСБ, один из которых читал «Плейбой», а другой, прикрыв глаза черной тряпичной повязкой, спал. Не понимаю, что можно читать в «Плейбое», а ведь этот мускулистый хмырь, один из моих сопровождающих, именно читал этот тупой, как туалетная бумага, журнал. Ну, понятно, можно там на девушек посмотреть, девушки в «Плейбое» и на самом деле в полном порядке, но только если не смотреть на их глаза. В глазах этих суперкрасоток не было ничего. Ну вообще ничего. Как у коров, например, или у устриц, хотя… Хотя – у устриц и вовсе глаз нет.
      Вот и у этих девушек – взгляд, как у устрицы.
      Глаза моего стража шустро бегали по английским строчкам, я и подумал о том, что общий уровень, так сказать, культуры спецслужб заметно вырос за последние лет пятьдесят. Невозможно было представить себе, что какой-нибудь сталинско-бериевский сокол небрежно читает бульварный американский журнал, ну разве что по долгу службы.
      Кстати, говорят, что самый дурной «Плейбой» в Бразилии выпускается, там текста вообще нет, одни картинки с голыми бразильянскими красотками разных оттенков коричневого. Там, в Бразилии, где много футболистов, «мачо» и диких обезьян, главным достоинством женской красоты считается задница, и чем задницы больше, тем девушка красивее, наиболее задастые красотки именуются почему-то «раймунды», и за обладание ими идет между «мачо» страшная борьба, и достается «раймунда», конечно, самому мачастому «мачо» из всех, что рассекают пляжи Капакабаны по белому, словно сотворенному из сахара-рафинада, песку…
      Тут я вздохнул невольно и подумал, что если удастся мне отодрать себя от присосок Системы и подышать еще чистым воздухом воли, то непременно полечу в славный город Рио-де-Жанейро, чтобы полежать на сахарном песочке да поглазеть на темнокожих задастых «раймунд» и, может быть, узнать наконец, что это слово обозначает…
      Девушки…
      Видал я этих девушек и в журналах, и на порносайтах, и в стрип-клубах.
      Отличные девушки – стройные, упругие, длинноногие, да вот только брезгую я ими. Вроде как чужой мочалкой или зубной щеткой. Они ведь, девушки эти, общего пользования. Как писсуары.
      Ведь те прелести, которые они с застенчивым или, наоборот, с подчеркнуто развратным видом демонстрируют объективу, должны принадлежать одному. Как в фильме «Свой среди чужих» – это нужно одному, одному, понимаешь!
      А еще вошло у них, у американцев, стало быть, в моду восстанавливать девственность перед свадьбой.
      Ха!
      Это значит: она до свадьбы, в колледже, пропустила через себя четыре километра мужских членов, а потом заштопалась и скромно опускает глазки перед католическим священником. Дескать, вот какая я скромная и непорочная.
      Да-а-а, подумал я, это, должно быть, от накрепко замкнутых наручников во мне разлилась такая чистота и непорочность. Уж я-то, конечно, образец нравственности и добропорядочного образа жизни, кому, как не мне, блюсти этот самый образ и стоять на его страже. Мужик – он существо полигамное, ему хочется всех женщин – высоких и низких, толстых и тонких, умных и не очень, и даже, может быть, под настроение, со взглядом устрицы. Есть в нем что-то загадочное и манящее, в этом самом взгляде устрицы…
      Я поднял глаза и увидел, что передо мной остановилась стюардесса, державшая на подносе стограммовую бутылочку коньяка и рюмку. А еще там было блюдечко с лимоном.
      Поблагодарив ее, я выпростал из-под пледа руки в наручниках и, взяв у нее поднос, поставил его себе на колени. Увидев наручники, которые я до того скрывал от ее непорочных американских глаз, стюардесса удивленно подняла брови и новым взглядом посмотрела на моих внушительных соседей.
      Я, сокрушенно поджав губы, кивнул и сказал ей:
      – Да, девушка, такова жизнь. Четыре расчлененных трупа, убийство начальника полиции и развратные действия в младшей группе детского сада – сами понимаете, не шутка.
      Девушка ахнула и, попятившись, наткнулась на спинку кресла.
      – А еще – каннибализм и нелегальные аборты в гараже.
      Стюардесса нахмурилась и, видимо, поняв, что я так шучу, дернула подбородком и удалилась.
      – Ты не очень-то резвись, – сказал, ухмыляясь, сидевший слева от меня любитель журнальных красоток, – небось не на курорт едешь.
      – А почему бы и не порезвиться? – удивился я, – лететь нам долго, сбежать мне некуда… Кстати, а не снял бы ты с меня наручники? Я же тут, в самолете, никуда не денусь.
      – Конечно, не денешься, – кивнул федерал, – но рисковать не стоит.
      Видно было, что он не прочь поболтать.
      – Чем рисковать-то?
      – Ну, скажем… Скажем, ты крутой боец. Вырубаешь меня, даешь бутылкой по башке моему товарищу и захватываешь самолет. Как в кино.
      – В общем, да, – согласился я, – но только если этой бутылкой дать ему по башке, он даже не проснется.
      Спец посмотрел на коньячный шкалик и снова усмехнулся.
      Его товарищ, сидевший справа от меня, пошевелился и, не открывая глаз, сонным голосом поинтересовался:
      – Это кому вы там собрались бутылкой по башке давать?
      – Тебе, тебе, успокойся, – ответил ему спец и нажал на кнопку вызова стюардессы.
      Когда она пришла, спец заказал еще два шкалика и, потянувшись, сказал:
      – Гулять так гулять!
      Открыв бутылочку, я вылил коньяк в рюмку и молча выпил.
      Не хватало еще чокаться со своими конвоирами.
      Высосав лимон, я бросил корочку на блюдце и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Мне было о чем подумать, и, конечно же, не об американских девушках, а о том, что произошло со мной в течение последних трех часов.
      Когда я вышел из ворот «Лунного света» и ко мне подлетели шустрые агенты ФБР, мне и в голову не пришло, откуда ветер дует. Но когда через пятнадцать минут офицер предъявил мне заявление Генпрокуратуры России, в котором говорилось, что чрезвычайно опасный преступник Константин Разин позарез нужен российскому правосудию, и это заявление было снабжено всеми нужными бумагами, говорящими о том, что американская сторона полностью согласна с таким заявлением, все встало на свои места.
      А уж когда меня, не снижая общего темпа, передали двум русским федералам и привезли в аэропорт, я понял, что все эти события были умело спланированы Игроками, с которыми я имел увлекательную беседу за столиком в кустах.
      И наверняка, если бы я дал свое согласие на сотрудничество с ними, никто бы меня не арестовывал и не летел бы я сейчас в ночном атлантическом небе над черным пустым океаном. Не знаю, как там они договариваются между собой, но, судя по всему, спецы всего мира чувствуют себя одной компанией, и у них имеются давно отлаженные способы в любую минуту повернуть любое действие в любую сторону.
      Споро это у них получилось, не по-американски споро. Я не хочу сказать, что американцы все делают медленно, нет, в данном случае я имею в виду американскую систему отправления правосудия. Япончик который год в штатовской тюрьме парится и что-то никто выдавать его или, как это… экстрадировать, не торопится. А меня в буквальном смысле с бала на корабль, настойчивое требование позвонить адвокату никто будто и не слышал, потому что приезд адвоката означал мое немедленное освобождение, для начала – под залог, ну а дальше…
      В чем Америка точно обогнала весь мир, так это в умении судиться, адвокатов у них больше, чем дантистов и гинекологов вместе взятых, а на втором месте, с явным отрывом от прочих профессий, уверенно идут психоаналитики. Ну, с последователями герра Фрейда я потом как-нибудь познакомлюсь, а вот адвокат, хотя бы самый завалящий, пришелся бы очень кстати. Что за бумаги они мне в нос тыкали, я, может, неграмотный, пусть адвокат мне растолкует, что там написано и не во вред ли мне, может, там запятая где не так поставлена. Казнить нельзя помиловать, например. Да только из-за одной этой запятой пару лет можно по американским судам ходить, оставаясь при этом на свободе, что для меня, скажем, очень важно. Ан нет, не слышат они меня, когда я про адвоката толкую, типа, не понимают. Скоренько так с рук на руки российским спецам передали – и все, и нет уже фэбээровцев, как и не было, только запах «Ментоса» от них в воздухе висит, как запах серы после чертей остается.
      Спасибо, хоть в гостиницу заехали и позволили переодеться, а то хорош бы я был на российских нарах во фрачной паре и с белой бабочкой на кадыке. Да и федералы эти, они вообще днюют и ночуют в американских аэропортах – вдруг да понадобится срочно какого преступника на Родину доставить, а они – вот, тут, ждут не дождутся этого радостного мгновения. Так что это не торжество правосудия, а та самая Большая Игра, о которой толковал господин академик Наринский, и он сделал очередной свой ход, передвинул козырную фишку – меня – в нужную себе сторону…
       Игроки…
      Что же это за люди?
      Ну, я понимаю, были масоны. Они и сейчас есть. И я имею в виду не тех, кто строит масонские храмы. Наверное, они не храмами называются, но, в общем, я сам видел приличный дом в старинном стиле, на котором было написано, что это масонская ложа. Смех, да и только! Это вроде как крупная надпись во всю стену – «Тайное общество секретных замыслов».
      Наверное, это организовали американские Игроки, чтобы отвлечь внимание своего тупого народа от настоящих масонов, о которых никто не знает и которые карают отступников и просто обладателей слишком длинных языков смертью.
      Дескать, вы хотите знать о масонах? Пожалуйста! Вот вам масоны. Можете вступить. Будете перемигиваться, щелкать языком и вертеть на пальце масонский перстень с тайными знаками.
      Это напоминает мне в изобилии продающиеся сейчас на всех лотках книги из серии «Эзотерика на кухне». По правде говоря, я не знаю, было когда-нибудь или не было тайное знание, которое не записывалось на бумаге или папирусе, а передавалось исключительно из уст в уста, от Учителя к ученику, думаю, что было.
      Но оно было действительно тайным, или, говоря по-научному, эзотерическим, и прежде чем сказать своему ученику что-нибудь эдакое, Учитель его многократно проверял и испытывал, и никогда человек, несущий в себе подобное знание, им не хвалился, потому что это могло закончиться весьма печально и для него самого, и для тех, кто что-то у него выпытает…
      А тайна, доступная всем, перестает быть тайной, эзотерика – эзотерикой, и тысячи людей, внезапно открывшие в себе дар целительства и ясновидения, не больше чем шарлатаны, имеющие одну простую и очевидную цель – деньги – и стремящиеся к этой цели доступными их уму и способностям средствами – ложью да обманом. А эти опереточные масоны, гордо шествующие в свои храмы, охотно поглощающие всех желающих, – что ж, если человеку в кайф быть масоном, почему бы и нет, главное, чтобы он масонил за свой счет, не ценой других людей…
      Но Игроки ведь не масоны!
      Академик Наринский – умный парень, и не похоже, чтобы он имел какие-то коварные планы по превращению Земли в концлагерь или по умерщвлению христианских младенцев. Деньги… На самом деле деньги – совершенно не такая уж и нужная вещь, как это кажется сначала. Если дать человеку все то, на что ему нужны деньги, то продолжать домогаться богатства станет только полный идиот, или жадина, или… Или – Игрок, но играющий в другую Игру. В ту, где деньги – просто показатель счета в этой игре, как, скажем, фишки в казино. На хрена этим мультимиллиардерам деньги? Я понимаю, если бы они строили на эти деньги города, поднимали искусства, так ведь нет! И получается, что их невероятные богатства ничему не служат, они аккумулируются в банках, вырастая до космических размеров, но так и не превращаются во что-то жизненно ощутимое. И если их сжечь, уничтожить, то ничто не должно измениться в этом мире. Но – изменяется.
      А с другой стороны, предположим, я – игрок, нет, не Игрок из команды Наринского, а просто игрок, скажем, в рулетку. И проигрываю я свои несметные богатства где-нибудь в Лас-Вегасе или Монте-Карло. Получается, что я выбрасываю свои деньги на ветер? Так, да не так – благодаря мне живут и кормятся крупье и официанты, охранники и уборщицы – в общем, все те, кто это казино, а следовательно, и меня обслуживает. Главный куш достается, конечно, владельцу казино, но и он не закапывает деньги в землю или сжигает их в печке-буржуйке – нет, он покупает машины, яхты, самолеты и кучу других, в общем-то не нужных по жизни вещей, давая таким образом работу тысячам других людей – механикам, строителям и инженерам…
      В общем, если начать рассуждать на эту тему, то можно и голову вывихнуть.
      Однако Игроки эти, чтоб им сгореть, вроде не вывихивают. Но, может быть, именно потому, что она у них и так вывихнутая. Хотя, судя по всему, они знают что делают и оно у них получается.
      Ладно, об этом можно будет подумать как-нибудь в другой раз. Сейчас у меня и без этого проблем хватает, да и подумать есть о чем. Хотя бы о том, что же такое интересное меня ждет на этот раз. Правда, о том, что ждет, догадаться нетрудно – будут меня всячески обхаживать да уговаривать, чтобы дал я свое согласие, потому что нужен я им, и позарез, видимо, нужен, иначе положили бы меня там же, на убогой терминаторской вечеринке. Или немного погодя Ритуля ненаглядная сотворила бы со мной что-нибудь в гостинице – скажем, затрахала до смерти, но я им живой нужен, и потому транспортируют меня добры молодцы через океан-море синее прямо в лапы Чудища, что «обло, озорно, стозевно и лаяй». Так вроде у Радищева сказано…
      А насчет чудища, которое озорно и лаяй, так была у меня история с одним таким чудищем. Захожу я однажды в бар, «Over the top» называется, а по-нашему – «Изо всех сил». Устроился за стойкой, заказал стакан водки без тоника и без льда.
      Рядом сидит громила метра под два, руки – как у меня ноги, рукава короткие и весь в татуировках. Молнии, черепа и прочее безобразие. Услышал, что я заказал, усмехнулся и говорит с акцентом:
      – Русский курва!
      Я удивился, поворачиваюсь к нему, смотрю на всю эту красоту его и спрашиваю, естественно, по-английски:
      – А ты вообще знаешь, что это значит?
      Он тоже повернулся ко мне, чтобы я лучше видел, какой он большой и широкий, и молчит. Видать, думалка у него не очень работает. Ну, я ему вкратце объяснил, что он сказал. Он все молчит и только ухмыляется.
      – Скажи-ка мне, браток, ты вообще много русских знаешь, чтобы так рот открывать – спрашиваю.
      А сам со стульчика слезаю и чувствую, что сейчас будет весело. Он, конечно, тоже слез, и видно, что радуется предстоящему удовольствию – он же такой большой! Остальные, кто в баре сидел, замолчали и смотрят, чем дело кончится.
      А кончилось оно очень быстро.
      Может быть, он по части на руках побороться или пива ящик выпить – мастер, но, когда я ему засадил от всей души в лоб, то повалился он, как трехстворчатый шкаф. А я ушел от греха, так и не выпив свою русскую водку.
      Вот тебе и чудище.
      Я открыл глаза и, чувствуя, как сто граммов коньяка согревают мой желудок, а заодно и душу, обратился к сидевшему слева федералу:
      – Слушай, как тебя звать?
      – Володя, – охотно отозвался он.
      Видать, коньяк дошел куда надо, и теперь он не прочь был почесать языком.
      – Очень приятно. А я – Костя.
      – Я знаю, – усмехнулся он, – в сопроводиловке написано.
      – Понятно. А может быть, там еще написано, по какому поводу вы меня везете в Россию, в жадные руки безжалостных костоломов из ФСБ?
      – Не, не написано, – ответил он, – наше дело маленькое. Получить, расписаться, привезти, сдать, расписаться. Короче, – сдал, принял, протокол, опись… И все дела. Ну, знаем мы, что ты Знахарь, вор в законе… И все. Больше ничего.
      – Не густо, – ответил я.
      Но и без его комментариев было ясно, что в России продолжится разговор с Наринским, который не отпустит меня просто так. Он не скажет, ну ладно, Знахарь, не хочешь быть с нами – не надо. Можешь идти на все четыре стороны и заниматься чем угодно.
      Так он точно не скажет. Потому что получается, что именно он, Наринский, со своими Игроками дал мне все, что я имею на сегодняшний день, все, включая красавицу Маргариту, и те сокровища, и ту власть, которые, казалось бы, я добыл своими руками и своей кровью, добыли на самом деле Игроки, пользуясь мною как инструментом-манипулятором, который применяют там, куда человеку так просто не добраться, или там, где находиться крайне опасно. Опасно для Игрока, а не для меня, со мной-то считались не больше, чем слесарь считается с мнением пассатижей. Но теперь все изменилось, я перестал быть пешкой на их шахматной доске, и если не ферзь, то фигура во всяком случае значимая, а фигур за просто так хороший шахматист не отдает.
      А значит – или он меня укачает, или сидеть мне за все мои подвиги лет двести.
      Хорошо еще, что у нас не приняты законы об официальном членовредительстве. А так было бы для властей удобно: раз – и оттяпали уголовнику ноги по колено, а то и по самую жопу! И отпустили. И будет он на тележке кататься, деревянными утюжками от асфальта отталкиваясь… Подайте пострадавшему от правосудия!
      А можно еще глаза выкалывать вместо тридцати лет тюрьмы.
      Тоже нормально.
      Что-то меня на чернуху потянуло, нужно бы это дело коньячком переложить.
      – Ну что, – сказал я Володе, – еще по одной?
      – Можно! – с энтузиазмом ответил он и вызвал стюардессу.
      – А знаешь что, – осенило вдруг меня, – давай сразу бутыль возьмем! Ну что эти шкалики – позор, да и только.
      – Бутыль… – Володя посмотрел на часы, – вообще-то нам еще шесть часов лететь, так что… Давай!
      – Но у меня при обыске все деньги забрали.
      – Ладно, кандальник, успокойся! На бутыль-то и у меня есть.
      Подошла стюардесса, и федерал заказал бутылку коньяка.
      Она с сомнением посмотрела на меня, но Володя сказал:
      – Вы меньше смотрите, а больше выполняйте заказы. А то я сейчас наручники с него сниму – знаете что начнется?
      – Она не знает, – многообещающе сказал я, – ты сними, может, она как раз хочет узнать. Я таких девушек знаю. Вот с нее и начну.
      Американская целомудреница побледнела и пошла за коньяком.
      В динамиках раздалось шипение, потом мелодичный звук гонга, и приятный женский голос произнес на английском:
      – Наш полет проходит на высоте тридцати тысяч футов над поверхностью океана со скоростью шестьсот пятьдесят миль в час.
      После этого она начала молоть какую-то чепуху, потом повторила то же самое на русском и на немецком, и наконец трансляция заткнулась.
      – Мы ведь в бизнес-классе летим? – поинтересовался я.
      – Конечно, – ответил Володя, – у нас ведь важное дело, так что в бизнес-классе.
      – Вот и хорошо, – сказал я, – возьми мне пачку сигарет, а то так курить хочется, что и переночевать негде.
      Володя засмеялся и сказал:
      – Вот уж не ври! Переночевать-то у тебя есть где, это точно.
      – Это в том случае, если мы не рухнем где-нибудь на середине Атлантики.
      – Типун тебе на язык, – нахмурился Володя, – я плохо плаваю.
      – А ты думаешь, там будет чему плавать? После удара о воду мы все в голубцы превратимся. Вместо капусты – одежда, а внутри – фарш.
      – Что-то ты, Константин Разин, чернуху гонишь.
      Вот и он заметил, подумал я и ответил:
      – А меня с тех пор, как около «Лунного света» повязали, только на чернуху и тянет. Если бы я тебе рассказал все, о чем думаю, ты бы из самолета выпрыгнул.
      – Это ты следователю расказывай. А я – человек простой, силовик, так сказать. Ну, иногда – полевой агент.
      Стюардесса принесла коньяк, и Володя, расплатившись, добавил два доллара и попросил принести пачку «Мальборо».
      Она ушла за сигаретами, а я, глядя, как Володя ловко распечатывает бутылку, думал о том, что вот сидит рядом со мной нормальный парень, коньяк открывает, вроде не подлый, ну, работа у него такая…
      – Слушай, Володя, – спросил я, – а если я тебе задам неприятный вопрос, ответишь?
      – Ишь ты… Дознаватель, что ли? – отозвался Володя, разливая коньяк по рюмкам, стоявшим на столике, который он по такому случаю откинул от спинки кресла, стоявшего перед ним.
      – Ты не увиливай. Ответишь?
      – Посмотрим, – сказал он, – ну, будь!
      – Эй! – раздался вдруг голос второго спеца, о котором я уже и думать забыл, – ну вы и животные, однако! Так в два рыла и будете коньяк трескать? Нехорошо. Даже Бог велел делиться.
      – Серега, я думал, ты спишь, – ловко вывернулся Володя.
      – Расскажи это своей бабушке, – ответил Серега и, вернув спинку кресла в нормальное положение, с хрустом потянулся, – поспишь тут с вами. Только задремал, а они снова над самым ухом трендеть начали!
      – Ладно, не гундось, – сказал Володя, – а где твоя рюмка?
      Пришлось ждать, когда стюардесса принесет третью рюмку.
      Наконец коньяк был разлит, рюмки подняты, и Володя сказал:
      – Ну, за посадку!
      – Ты что имеешь в виду? – поинтересовался я, усмотрев в его тосте явную двусмысленность.
      – Я имею в виду благополучное приземление в аэропорту Внуково.
      – Ну тогда ладно, – хмыкнул я, – а то я уж думал, что ты хочешь выпить за благополучное навешивание мне немереного срока.
      – Вот еще! Что за дело мне до твоего срока!
      И мы дружно выпили.
      Закурив, я позвенел браслетами, хотел было завести разговор о том, что неплохо было бы их все-таки снять, а потом подумал, черт с ним. Не так уж они и мешают. Я же не собирался показывать, какую щуку поймал этим летом в великом озере Эри.
      – Так что же за такой неприятный вопрос ты мне заготовил? – спросил Володя, удобно развалившись в кресле.
      Видно было, что коньяк пошел ему на пользу, и теперь он просто хочет нормально поболтать, раз уж мы заперты в летящем самолете на ближайшие шесть часов. Это, конечно, в том случае, если верховному распорядителю событий не взбредет в голову, или что там у него, отправить всех нас на корм голодным атлантическим рыбам. Я, честно говоря, уже успел забыть о том, что хотел задать ему вопрос с подковыркой, да он сам напомнил. Ну что же, раз напомнил, тогда спрошу.
      – А вопрос такой, – сказал я, помолчав немного, – скажи мне, силовик Володя, вот ты в такой могучей организации работаешь, секреты всякие, высшие интересы… Ну, зачем ты туда пошел, я не спрашиваю. Предположим, решил чистыми руками грязь разгребать. Такое бывает. А вот чистыми-то они у тебя остались? Я, например, таких генералов ваших знаю, что сам бы на кол сажал. И вот хочу я тебя спросить, много ли дерьма ты успел натворить за время своей работы в федеральной службе?
      – Вопрос, конечно, интересный, – охотно отозвался Володя, – но это смотря что дерьмом считать. Вот если ты, например, вдруг вынешь сейчас из-за пазухи миллион долларов и скажешь, отпусти-ка ты меня, Володя, и я тебя, к примеру, отпущу. Это как – дерьмо будет или нет?
      – Что значит – отпусти, Володя? – подал голос спец Серега, – а про меня забыл, что ли?
      – Ладно, – согласился спец Володя, – еще сто тысяч Сереге.
      – Что-о? – возмутился Серега, – себе лимон, а мне – всего сто тысяч?
      – А ты что думал? Я – старший, и вся ответственность на мне, а тебе я просто приказ отдам в другую сторону смотреть, и все.
      – Вот так всегда, – грустно сказал Серега.
      Я слушал их болтовню и думал…
      Нормальные ребята, наверняка и под пулями ходили, и смерть видели, и каких-нибудь монстров вроде Стилета, пахана уголовного, голыми руками брали, шпионов там всяких, террористов…
      А соблазни их кто-нибудь – и все.
      Превратятся в таких же, как генерал Губанов.
      – Так что скажешь, злодей кандальный, – прервал мои размышления спец Володя, – если я тебя за миллион отпущу, это как – дерьмо будет или нет?
      – Если меня – нет, – ответил я, – а если такого, как генерал ваш бывший, Губанов – то не будет тебе прощения во веки веков.
      – Знаю про него, слышал, – кивнул спец Володя, – сейчас слово такое модное есть – оборотень в погонах.
      – Во-во, – подтвердил я, – только он не просто оборотень был, который от бандитов взятки берет и дела закрывает, а прямо-таки монстр. Ну да я его…
      И я прикусил язык.
      Не хватало еще тут про свои подвиги начать задвигать.
      – Ну-ка, ну-ка, – Володя повернулся ко мне, – что ты там такое интересное начал говорить?
      – Да так, ничего.
      – Нет уж, дорогой товарищ конвоируемый, начал – так продолжай. А я вот тебе и коньячка налью.
      – Подпаиваешь, начальник? – попытался я отшутиться.
      – Подпаиваю, подпаиваю, – кивнул спец Володя, наливая мне, а заодно и себе с коллегой коньяк, – а ты давай рассказывай. У нас там много чего о Губанове говорили, может, ты чего нового расскажешь.
      А почему, собственно, и не рассказать, подумал я, пусть ребята узнают хоть что-нибудь. Пока не скурвились.
      – Ну, я особенно много рассказывать не буду. Да и не сам я его грохнул, но… Но все же имел к этому непосредственное отношение. В общем, был ваш Губанов падлой, каких поискать. Жадной, лживой, подлой тварью. Через людей шагал, как через кочки, на трупы даже не оглядывался, и самым главным в жизни стали для него деньги. Как оно обычно и случается. И ради этого он совершенно невинных людей мучил, убивал, а главное – обманывал таким страшным образом, что сравнить его можно было только с самим Сатаной, который души калечит и с этого свой навар имеет. А грохнули его в Самаре, когда у меня там небольшая разборочка с Аль Каидой была. И жаль, что не я сам его положил.
      – С Аль Каидой? – изумился спец Володя.
      – С ней самой, – подтвердил я, – и вообще, давайте этот разговор заканчивать, потому что если я вам всю свою жизнь расскажу, а для этого как раз часов шесть нужно, если вкратце, то вы меня сами без всякого миллиона отпустите, да еще и горючими слезами обливаться будете.
      Я помолчал и добавил:
      – А миллион у меня как раз-то есть. Да и не один. И даже не десять.
      Настала небольшая пауза, которую мы заняли принятием на грудь коньяка.
      Потом спец Володя закурил и сказал:
      – Ладно, об этом забыли, тем более что миллион у тебя все равно не при себе. А вот, может быть, ты хоть расскажешь, кто ты такой есть? А то, понимаешь, летим мы через океан, потом везем обратно особо опасного преступника, а что он такое натворил – не знаем. Может, просветишь?
      Я хотел махнуть рукой, но забыл, что на мне наручники, и из этого ничего не вышло. Только звякнули они и все.
      – Да ничего особенного я не натворил. Хотя… Вру, наверное. В одном могу уверить – злодейских намерений не имел и не имею. Это точно. А то, что за моей спиной трупов штук пятьдесят, так за эти трупы всю мою впалую грудь орденами да медалями увешать нужно. Вот так.
      Володя посмотрел на мою грудь и хмыкнул.
      – Не такая уж она у тебя и впалая.
      – Да это я так, прибедняюсь по привычке…
      – Ну-ну… Так кто же ты такой?
      – Я…
      И тут я неожиданно для самого себя уверенно сказал:
      – Я – Игрок.
      – Игрок? – удивленно переспросил Володя, – это как понимать?
      – А никак, – ответил я, – между прочим, ты так и не ответил на мой вопрос, много ли ты дерьма успел натворить за время своей работы на Контору.
      Володя нахмурился и задумался.
      Именно это было для меня ответом. Я видел, что он быстро перелопачивает сейчас дни и годы своей службы и ищет, ищет…
      А раз ищет, значит, ничего там особенного не было.
      Тот, кто знает, что он подонок, ничего не ищет, а быстро отвечает, что, мол, руки у него чистые, а голова холодная.
      – Ладно, не напрягайся, – пожалел я его, – ты мне лучше расскажи, что со мной дальше будет. Я имею в виду не ближайшие пятьсот лет, а сразу после посадки.
      – Ну… А ничего особенного. Отвезут тебя в Бутырку, да и все. А там уж тебе самому лучше знать.
      – Оно конечно… – задумчиво ответил я, – мне лучше знать… Давайте-ка еще по одной и на боковую.
      Я почувствовал, что коньяк меня расслабил, и было бы самое время подремать перед посадкой. Посадкой – и в том и в другом смысле.
      Мы допили коньяк, я нацепил на глаза черные матерчатые очки и, нажав на кнопку в подлокотнике, откинулся вместе со спинкой своего кресла.
      Получается, что везут они меня в Бутырку, а почему, интересно, не в Лефортово или в «Матросскую тишину»?
      Может, в Бутырке кто-то из Игроков на высоком посту, и там я под постоянным присмотром буду, а может, еще по какой причине… Если они меня убалтывать собираются, а это скорее всего, значит, должен я находиться в таком месте, где со мной общаться будет проще всего и откуда, в случае нужды, будет легко выдернуть. Но и для меня из Бутырки бежать попроще будет, хотя Солоник в 95-м из «Матросской тишины» ушел и хрен его федералы потом поймали. А может, он тоже из Игроков был?!
      Молодец, Знахарь, похвалил я сам себя. Еще стены крытки за тобой не замкнулись, а ты уже о побеге начал думать… И с этими приятными мыслями я медленно погрузился в пахнувший коньячными парами сон…

* * *

      Проснулся я от того, что мне приснилось, будто я ныряю в глубину прозрачной зеленой воды, а там, на дне, среди кораллов и водорослей, лежат ключи от наручников. А мне обязательно нужно их достать и открыть наручники. И если я это сделаю, тогда по условиям игры Володя и Серега разведут руками и, признав, что я выполнил необходимое условие, отпустят меня. Я погружался все глубже и чувствовал, как вода давит мне на уши. Наконец в левом ухе громко щелкнуло, и тут я проснулся.
      На переборке светилось табло, говорившее о том, что мы снижаемся, а значит, близится момент моей встречи с дорогими товарищами федералами. Не с такими, конечно, как эти Володя с Серегой, а скорее с деятелями вроде Губанова, чтоб ему гореть в вечном огне. И начнут они меня плющить и сгибать, добиваясь чего-то своего, о чем известно только им самим… Ведь не закончится все это просто сроком, гадом буду! Теперь мне просто пятнахой или двадцатником не отделаться. Слишком я для них интересная персона. Они со мной играть будут.
      А я – с ними!
      И от этой простой мысли стало мне легко и свободно. Будто и не сидел я в наручниках между двух костоломов и не везли они меня в узилище безрадостное.
      В проход вышла стюардесса и, покосившись на меня, с любезной улыбкой заговорила по-английски.

Глава 3
Тюремный романс

      Ох, как мне все это надоело!
      Если ты побывал в одной тюрьме, считай, что видел их все.
      И неважно, что в Голландии заключенные сидят в чистом светлом помещении и имеют телевизоры, компьютеры и еду, которая поприличнее будет, чем в ином советском доме отдыха, а в российском остроге – теснятся, как евреи в газовой камере.
      Разницы нет.
      Главное здесь то, что ты лишен свободы. И не только в смысле передвижения – захотел и поехал куда-нибудь. Ты лишен свободы выбора в общении. С кем тебя посадят, с тем и будешь сидеть. Справа – насильник, слева – убийца, спереди – квартирный вор, а сзади… Сзади лучше никого не иметь.
      Я уже отвык от всего этого.
      С тех пор, как в струях газового пламени я вознесся в небо из двора «Крестов», мне удавалось жить и ночевать исключительно там, где я сам хотел. Понятное дело, общую линию моего движения по жизни назначал не я, а тот Игрок, который где-то там, на небесах, двигает мою фишку, но уж ночлег и компанию я выбирал себе сам.
      Что зона в Ижме, что «Кресты», что Бутырка эта сраная – разницы нету.
      Те же уголовные рожи, опять же понятия эти дурацкие, разборки какие-то на ровном месте, вертухаи, чифир, развлечения всякие тюремные, петухи со своими петушиными бригадирами…
      В общем – привет, Бутырка, в жопе дырка.
      Я – Знахарь.
      Вор в законе, авторитет, знаменитый победитель федералов, ментов и прочих нехороших людей, гроза исламистов, миллионер – в общем, личность во всех отношениях выдающаяся.
      Поэтому поместили меня в относительно чистую камеру, в которой народу было даже меньше, чем положено по закону. Камера на восьмерых, а две шконки пустые. Одна – для меня, а вторая? Выходит – еще дорогого гостя ждут. И окно в этой камере без намордника. Правда, ничего особенного в это окно не видно, все те же стены тюремные, грязные и безрадостные, как сточная канава, зато над ними – небо. Настоящее небо. И неизвестно еще, между прочим, хорошо или плохо зэку на небо смотреть. Оно ведь как – сидишь ты в камнях, ничего, кроме них, не видишь, и ладно. Вроде как весь мир так устроен. А видишь небо, и сразу понимаешь, что есть просторы немереные, по которым ветер гуляет, и накрывает это небо всякие поля, луга, горы, реки и прочие просторы, где свободно дышит человек.
      А ты – здесь.
      Сидишь за решеткой железной да за стеной каменной, и ходят по коридору вертухаи, которые по сути дела те же заключенные, потому что, кроме тюрьмы, они ничего не знают и знать не хотят. И все их интересы и переживания здесь, в тюрьме. И жены их – тупые домашние животные, потому что ни одна нормальная женщина не станет жить с такой тварью, как тюремный надзиратель. И дети у них…
      Эх, да что там! Пусть себе. Они сами себе эту жизнь выбрали, как и те, кто сидит по камерам. Правда, в камерах сидят и такие, которых сажать не стоило бы, хватило бы высечь как следует, чтобы неповадно было, а таких, кто вообще не при делах, – больше, чем можно себе представить.
      Вертухаи сами сюда пришли.
      Ну вот кем, спрашивается, нужно быть, чтобы добровольно прийти в это гнусное место и сказать, я хочу охранять преступников. Я бы еще понял маньяка, у которого бандиты всю семью порешили, и он пошел работать в тюрьму, чтобы на урках уголовных за это поплясать вволю. И я бы понял ту тварь, которая, зная, что в тюрьме многие вещи делаются в обход установленных порядков и за определенную плату, идет работать в тюрьму именно в погоне за очень грязными и очень рискованными рублями и долларами.
      Но я не верю, что кто-то может пойти на эту службу, руководствуясь соображениями социальной необходимости. Например, сидит себе в кругу семьи талантливый инженер, и вдруг его пробивает: кто-то должен выполнять эту грязную работу, и он идет работать вертухаем на благо общества.
      Вот и получается, что работать в тюрьму идут самые что ни на есть подонки.
      Между прочим, еще Генрих Четвертый сказал, что армия должна состоять из подонков общества. Я так понимаю, что он имел в виду таких людей, которых не жалко на мясо пустить, потому что, кроме этого, от них никакой другой пользы быть не может. И еще он сказал, что привлекать к войне, которую он назвал кровавой тяжбой государей, ремесленников, крестьян и прочих полезных людей нельзя.
      Это и к тюрьме относится.
      Попадает человек в тюрьму и оказывается во власти этих самых подонков. И не важно, злодей он или нет, виноват или невиновен. Теперь он игрушка в руках тех, кто, кроме отрывания мухе крылышек или надувания лягушки через соломинку, других игр никогда не знал.
      То, что тюрьма не исправляет человека, давно известно.
      Тех шестерых, с которыми я оказался в одной камере, исправит только могила да еще осиновый кол, которым каждого из них для надежности не помешало бы пришпилить к матушке сырой земле.
      Но встретили меня, как Юрия Гагарина, разве что ковровой дорожки не было.
      А так – полное уважение, лучшая койка, чистое белье, сигареты, чай, кофе, чуть ли не шампанское. Шампанского, конечно, не было, но пиво – было. Баночное «Хольстен». Что ни говори, а в некоторых обстоятельствах хорошо быть авторитетом. Да что там – авторитетом хорошо быть всегда.
      Открыл я баночку «Хольстена», завалился на шконку и сказал, чтобы мне не мешали думать. Соседи по камере тут же умолкли – Чапай думать будет – и залегли на свои места. Прежде днем лежать на нарах было категорически запрещено, я – другое дело, я – Авторитет, то, что другим запрещено, мне не только дозволяется, но и положено, чтобы мелкота уголовная всегда чувствовала, кто здесь главный, кто Пахан, и покорно занимала свое место. А эти разлеглись преспокойненько, словно шизо не боятся, так что или порядки в российских тюрьмах изменились, или сидельцы эти не шестерки тюремные, а подсадные утки, призванные меня пасти и по первому велению свыше сделать так, чтобы Костя Разин от безысходной тоски наложил на себя руки. Веревку себе из простыни сплел или умер ночью от острой сердечной недостаточности…
      Так что подумать мне, конечно же, было о чем.
      Камера приличная – это понятно. Тюремная администрация знает, что если сунуть уважаемого человека туда, в общую камеру, где теснится всякая шваль в количестве рыл восьмидесяти, то ничего хорошего из этого не выйдет. Это и ежу понятно. Но не только в этом дело.
      Меня повязали ровно после моего отказа сотрудничать с федералами, а точнее, – с Игроками этими. И теперь, если мне не отказывает соображение, следовало ждать очередной встречи с ними. Потому что, как я понимаю, они просто так человека в покое не оставят. Они не скажут, не хочешь, ну и ладно. Не-ет… Они будут домогаться меня, и укачивать, и утаптывать, но своего добиться постараются. Да я особенно и не против, вот только мне нужно обязательно знать, во что меня втягивают. Быть просто фигурой в чьих-то руках – не для меня. Хотя, если верить этому генералиссимусу Наринскому, именно фигурой я все это время и был.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.