Предатель

— Ихь бин… То бишь — же суи… э-э… прэсс. И стало быть, во ист артилери? Так сказать, биг ган, айнэ пуф-пуф?..

В конце концов регулировщик, кажется, сообразил чего от него добиваются и жестом третейского судьи указал куда-то вправо. Поблагодарив его, Ларсен заторопился к мотоциклу.

— Прямо Вавилон какой-то! — бормотал он. Натужно взревев «Хаккель» понес лейтенанта в указанном направлении.

Он держал предельную скорость — такую, какую позволяла избитая рытвинами дорога, и все-таки опоздал. На крылечке дома, куда он так спешил, сидел Сашка, известный на весь полк балагур и хохмач, который коротко и вполне доступно доложил, что у дамы в данную минуту наличествует гость — и гость этот ни кто иной, как его новый комроты, а сам Сашка уже пятый день числится у него в денщиках, как парень «безусловно расторопный и не без должной смекалки». Этот новый комроты и сам, видно, был парнем из расторопных — во всяком случае не простачок, коли живо смекнул про майорскую скучающую супругу. Более того он умудрился обставить Ларсена, что было главным удручающим фактом из всего приключившегося. Бросать дам — не слишком приятное занятие, вдвойне неприятно, когда бросают тебя самого.

Сашку Ларсен знал давно — еще по кадровой службе. Такие пронырливые сорвиголовы обычно знамениты в частях и сплошь и рядом пользуются известной снисходительностью начальства, нравясь шебутным характером, непоседливостью и бесстрашием. Декабристы без декабря, как говаривал Ларсен. Хотя эти-то были как раз «при декабре». Казармы заменяли им дом родной, и так же по-родственному они подтрунивали над самым суровым начальством. Возможно, без подобных «сашек» армия давно бы прокисла от уставной скуки. Их заслуженно славили как изобретателей хохм, но и в серьезных делах «сашки» могли показать себя с замечательной стороны. Словом, к Сашке лейтенант питал самые теплые чувства, и оснований не верить неприятной новости у Ларсена не было. Сконфуженный и злой, он присел рядом с денщиком, обдумывая создавшееся положение.

— … А в общем он мужик неплохой, — рассуждал денщик. — Заносчивый, только. Я ведь ему про вас намекал, дескать, занято и то-се, так он только фыркнул.

— Может, ему морду набить? — тоскливо пробормотал Ларсен. Сашка оценивающе оглядел фигуру лейтенанта и с сомнением прищелкнул языком.

— Все бы ничего, только мой покрепче будет. Настоящий профи. Кажется даже чем-то японо-китайским занимался. Говорил, что выступал раньше на чемпионатах. Так что не рекомендую.

— Может, врет?

— Да вроде не похоже.

Ларсену вспомнилось изречение Клайпа.

— Да… Ситуация гадственная.

— Еще бы, — посочувствовал Сашка. — Он там сейчас, на перинке, а вы здесь. Кстати, если насчет трепа, то будьте покойны. Как говорится, свои люди. Да и ни к чему мне это, — он помолчал. — Только ведь все равно докумекают. Все же знали, с кем она раньше… Даже майор — и тот знал.

Ларсен в сердцах сплюнул, посмотрел вниз и зло растер сапогом. Сашка же внезапно оживился.

— Между прочим, поскольку мужик он основательный и торопиться не любит, мы тут тоже что-нибудь сообразим. А то чего зря сидеть? Я здесь, между нами говоря, успел уже прошвырнуться по окрестностям — ну, и в общем приглядел кое-что, — Сашка горделиво улыбнулся. — В избушках-то чисто повымели, а вот в погребах… — он сунул руку в один из своих бездонных карманов и вытянул ключ. — Я туда замок, значит, повесил. И табличку… Мол, штаб полка и все такое. Так что если есть желание…

— Есть, — Ларсен порывисто поднялся. — Есть, Саня. — Не зря же я битый час сюда добирался.

— Понято! — Сашка соскочил с крылечка. В туго набитых карманах его весело что-то звякнуло. — Между прочим!.. Я тут одну штуку слышал. Не знаю, правда или нет. Будто бы мы с немцами когда-то воевали.

— Это кто ж тебе такое сказал? — Ларсен взялся за руль мотоцикла и поволок его со двора, как упирающуюся корову. На ходу пнул раз-другой по шинам, сбивая снег.

— Так сами немчики и сказали. Они же тут рядом. Целый ракетный полк.

— Раз сказали, значит, правда, — Ларсен сердито стал заводить мотоцикл. — Воевали и не единожды.

— Во дела-то! А вроде ничего мужички, отзывчивые, — Сашка простодушно изумился. — А еще говорят, будто разведка Предателя в деревне сцапала. Того самого, что по телеку балакал.

Ларсен подтвердил кивком.

— Улику у него заковыристую нашли. Сигары кубинские. А Куба сегодня знаешь под кем? То-то и оно… А в общем, может, и чепуха все это. Мало ли сейчас всякого барахла по дорогам валяется. Помнишь тот вагон с американским шоколадом?

— Еще бы!

— Может, и с этими сигарами то же самое…

— Во дела-то! — снова воскликнул Сашка. — А на Кубе сейчас, должно быть, хорошо. Тепло, пляжики, пальмы…

— Хорошо там, где нас нет, — мотор наконец завелся, и Ларсен удовлетворенно крякнул. — То есть, стало быть, людей… Садись, волонтер. Будешь показывать дорогу.

— Это завсегда яволь, — усаживаясь позади него, Сашка неожиданно добавил. — А этому пареньку, ей богу, не завидую. Не любят в народе предателей. Ох, не любят!..

Устроившись за просторным столом, они дымили трофейными сигарами и время от времени прикладывались к фляге с самогоном. Где-то за печной трубой трескуче распевал сверчок, а в подполе, не таясь, шуровали мыши.

— Как они-то живыми остались? — Сашка кивнул себе под ноги.

— А они и не оставались, — Ларсен хмыкнул. — Это новые набежали из леса. На освободившиеся места. И сверчок откуда-нибудь приполз, наверное.

Румяное лицо Сашки понимающе качнулось.

— Страшная это, лейтенант, штука — «северное сияние». Я разок видел. Дружок у меня спалился. Ни за грош. Сунул, дурила, ногу — попробовать хотел, а его туда целиком втянуло. И все на моих глазах. Я даже испугаться толком не успел. По телу его, значит, искры цветные пробежали — и щелк! — нету человека. Испарился. А облако этак тихонечко ко мне. Но я уже к тому времени протрезвел. Ноги в руки — и ходу.

Ларсен снова пригубил из фляги, поморщившись, закашлялся.

— Нет, друг, давай все-таки из кружек будем. Или из стаканчиков. Как люди. Все ж таки не нарзан и не боржоми пробуем.

Сашка хохотнул. Поднявшись из-за стола, пошел шарить по полкам и шкафам.

— А я, честно сказать, привык. Фляга — она, может, посудина и не самая удобная, зато всегда при мне. И мимо не прольешь, если что… О! Неужто фарфор? Е-мое! Лейтенант! Самый натуральный фарфор! Будем щас, как господа пить.

— Да… Самогон из фарфора — это действительно по-господски, — Ларсен засмеялся. Сашка добродушно подхватил. Он был из тех людей, что с удовольствием поддерживал любой смех.

— Еще бы закуси какой приличной найти, — ткнувшись носом в заплесневевшую банку, Ларсен шутливо поплевался. — Ох, и вонючая штука!

— Я думал, огурцы там. Или помидоры на худой конец. А это какая-то дрянь. Не то папоротник соленый, не то капуста морская.

— Ладно, сойдет и это, — Ларсен зажал пальцами крылья носа и отважно переправил в рот первую порцию «закуси». — Оп-ля! И быстренько-быстренько прожевываем. Вполне презентабельно, между прочим… Нюхать только нежелательно. Бунга — тот бы это блюдо оценил по достоинству!

Сашка весело закивал. Бунгу он тоже помнил.

— Ты случаем не читал роман Патрика Зюскинда? О мирской вони?

— Зюскинд? Это кто ж такой?

— Да тоже из немцев. Писатель.

Сашка выразил лицом сожаление.

— Не-е… Я только Стивенсона… Да еще про Немана. Был такой мужикан. Капитан Неман, звали. Там еще про подлодку и осьминогов. Мура в общем. Мы теперь сами с такими осьминогами схлестнулись, — ни в каком сне не приснится.

Сашка осторожно разлил самогон по фарфоровым чашечкам, взяв одну в руки, поглядел на нее, чуть отстранив, по-детски склонив голову набок.

— Чудно!..

Глазея на радующегося денщика, Ларсен почему-то вспомнил о старушке, повстречавшейся им на околице.

— Так что там бабка про «слепца» говорила? Тут он, значит, где-то?

— Да вроде тут. То ли на колокольне, то ли на чердаке каком ошивается, — Сашка беззаботно сморгнул. — Только выдохся он судя по всему. Мы же открыто по улицам шагали, а он хоть бы хны. Я слышал, их надолго не хватает. Навроде аккумуляторов, значит, разряжаются. Долбанут пару раз и все.

— Тогда уж скорее — навроде конденсаторов.

— Может, и так. А только хуже «северного сияния», как ни крути, ничего эти твари пока не придумали. Всякие там «слепцы» на холмах, дирижабли — это все баловство. Больше, значит, для психики. Вот облака — штука пакостная. И главное — непонятно, куда что исчезает! — Сашка сосредоточенно шмыгнул носом. — Мы вот рыбу в мирное время глушили. Толовыми шашками. Шарахнешь пару штучек, а потом черпаешь со дна и с поверхности. Я вот теперь думаю, может, и «северное сияние» так работает? Глушат они, значит, нашего брата и наверх потом вытягивают. Только, значит, по-своему, не сачком каким-нибудь, а… — Сашка зачерпнул ложкой из банки, морщась, принялся жевать. На лице его постепенно проступило удивление. — Ну и молодцы же мы! Ведь натуральная дресня! А мы лопаем — и хоть бы что! Вот она мощь гомо сапиенса! Принцип его и лозунг. Хочешь, стало быть, жить, не брезгуй ничем!..

Прожевавшись, он немедленно потянулся к фляге.

— Такое не запить — грех!.. — радостное оживление не покидало денщика ни на минуту. Чувствуя в себе закипающую тоску, Ларсен с удовольствием глазел на соседа по столу. Сашка источал живительную энергию. Лейтенант впитывал ее и тем самым держался на плаву.

— А взять, к примеру, те же астероиды! Я понимаю, — опасно и все такое. Но зато ясность полная! Знаешь, чем тебя долбанет по хребтине. И теория понятна. Орбиту такому камушку меняют и вниз — на нас, стало быть. Если мимо, — повезло, а в яблочко, так ничего и не почувствуешь. Не успеешь просто.

— Ты их что, видел?

— Кого?

— Да астероиды эти самые.

— Не-е… Все больше рассказывают, — Сашка несолидно облизал ложку и сунул за голенище. — Может, и враки, не знаю. Это уж известное дело — приврать народец любит.

— Еще по одной? — Ларсен придвинул к себе извлеченную из погреба бутыль. — Только за что?

— Так за победу, ясное дело! — денщик с готовностью подставил чашку.

— Нет, Саня, — Ларсен сгреб в кулак свой ниспадающий на лоб чуб и сердито подергал. — Не знаем мы еще, что это такое — победа… Потому как наша победа — это когда одному плохо, а другому хорошо. Виват победителю и никому другому. Сегодня это, могут быть, латыши, завтра — немцы или французы. Вечный праздник на чьей-то улице… Только с точки зрения планеты как тогда получается? В смысле, если все победы и поражения просуммировать? Ведь сегодня-то мы вместе. Кто же тогда побеждал в тех войнах? Пушкин Александр Сергеевич? Вот и выходит, что никто. А ведь сколько людишек ухайдакали! Второй Каспий могли бы организовать из всей пролитой крови. Спрашивается, на хрена?.. — Ларсен покачал головой. — Скользкая это штука — победа. И детям отцов скучно слушать. Про подвиги и недоедание. Одним петь хочется, другим вспоминать. Нет, Сань, давай лучше за что-нибудь другое.

— За баб, что ли?

— И не за них… — Ларсен задумался. — А выпьем мы, Сашка, за боровскую модель атома. Так сказать, за электронно-позитронные резонаторы и прочую мелкую хреновину.

— Зачем же за нее пить?

— А затем, что чудо — оно всегда чудо! И кто знает, почему все так сложилось. Кислород-водород, орбиты, оболочки… Нас бы, Сань, не было, сложись все по иному! И ведать не ведал бы я, что есть на земле такой славный пентюх, как ты, и не болтал бы сейчас с тобой за одним столом.

Сашка просиял белозубой улыбкой.

— За атом — так за атом! Разве я против?..

«Слепец» все-таки ударил по ним. Фиолетовый луч, плоский, как бритва, шириной метра в полтора с утробным уханьем вошел в крышу сарайчика, возле которого они стояли, и уже через секунду постройка ярко запылала.

— Ложись! — Ларсен запоздало нырнул в жухлое заиндевевшее сено. Но Сашка в командах не нуждался. Он и без того уже давно лежал — и более того — осторожно вытягивал свою вихрастую головенку, всматриваясь в далекий купол колокольни.

— Правду бабка сказала! Живой «слепец», не выдохся. И точнехонько с колокольни бил, — денщик повернул голову, глаза его азартно блеснули. — Слушай, лейтенант, может, пощупаем это чудо гороховое? У меня и граната с собой есть. Вон тем огородиком туда и подкрадемся. Он из-за плетня ничего не заметит.

— Кто — он-то? — Ларсен тоже невольно прицелился глазом к колокольне.

— Так «слепец»! Кто же еще?

— А ты знаешь, что это такое и с чем его едят?

— Вот и посмотрим! Кто-то же палит оттуда…

— Знаю я это «посмотрим», — Ларсен заворочался, пытаясь совладать с искушением. Хмель делал свое дело. В трезвом состоянии он не разрешил бы Сашке и думать об этом, но сейчас чувствовал, что и сам не прочь прогуляться с гранатой до «слепца». Логика, щенком забившись в угол, поскуливала, взывая к благоразумию, тело же в готовности пружинилось и звенело, ожидая только команды, чтобы ринуться на неведомого врага. Все дело заключалось, наверное, в крови. Ларсен слышал, что кровь бывает холодная, а бывает и такая, что бурлит и клокочет, подталкивая к безрассудству.

— Чертов самогон!.. — Ларсен в бессилии выругался.

— Чего?

— Я говорю, оружие надо захватить. Мало ли… Граната, да еще одна — дело такое. Не докинешь, перекинешь — вот и вздыхай потом.

Ползком, они добрались до прислоненного к конуре мотоцикла и отвязали притороченные к багажнику автоматы.

— А может, плюнем? — Ларсен на мгновение замешкался. — Что мы, током двинутые? В две тысячи вольт? Это ж «слепец» все-таки!

Разум по-прежнему пытался противиться, подавая время от времени разумные советы, но Сашка его снова не расслышал. Копаясь в своем сидоре, он тщетно пытался отыскать запасной подсумок к автомату.

— Чего говоришь, лейтенант?

Ларсен, не отвечая, качнул плечом ветхую изгородь и все в том же полусогнутом состоянии рванул вдоль плетня.

— Веселей, лейтенант! — бросив свой сидор, Сашка радостно поспешил следом. — Щас мы ему вдарим, умнику. Был «слепец», станет зрячим!..

Все так же внаклон они обогнули добрых полдеревни и добежали до кирпичной стены.

— Добрая кладка, — шепнул денщик. — Вон, и снаряды по ней дубасили, а все стоит, держится.

— Чего ты шепчешь? Думаешь, услышит?

— Кто ж его знает? — Сашка пожал плечами. — Их же не видел никто. Только я так думаю: уши у них, судя по всему, имеются. Очень уж чуткие твари.

— Ладно, поглядим… — Ларсен неожиданно вспомнил, что по особому заданию разведчики Клайпа ходили раз к такому «слепцу». Человек шесть их было, а то и больше. Ребяток подобрали один к одному — глазастых да крепких. А только никто из них не вернулся. Так все и сгинули. Без малого — отделение. И вроде бы тоже там была какая-то колокольня. А может, башня водонапорная. «Слепцы» такие места любят. Чтобы, значит, простор и полный круговой обстрел. Одно слово — снайперы. А почему «слепцами» их назвали, так это от незнания, попервоначалу. Потому как если вдарит таким лучом перед глазами, то секунд десять ничего не видишь. Один звон в голове и чернота болезненная. В общем «слепцы» — они и есть «слепцы», и связываться с ними — распоследнее дело…

— Ну что, лейтенант? Последний бросок?

Ларсен хотел сказать «нет», но вместо этого молча побежал вперед. Уже не пригибаясь.

— Я прикрою! — Сашка с бедра стеганул по колокольне нерасчетливой очередью. Все было глупо и нелепо, но может, оттого они и добрались до цели беспрепятственно. На крутых лестничных ступеньках Сашка обогнал Ларсена. Лейтенант слышал, как все выше и выше стучали его кованые сапоги. Когда же, отпыхиваясь, он взобрался наконец на замусоренную колокольную площадку, Сашка уже не бежал. Уцепившись за скрученную веревку, привязанную к языку колокола, он раскачивался взад-вперед, дурашливо толкаясь ногами от близкой стены.

— Пусто, лейтенант! Был и сплыл. Думается мне, заметил он нас. Заметил и срулил.

— Зачем же ему от нас бежать?

— Так не кончились бы заряды — не бежал бы. Выдохся он. — А может, спрятался? — Ларсен и сам понял нелепость своего вопроса. Прятаться было негде. Да и станет «слепец» прятаться от людей!..

Глухо ударило над головой, — колокол исторг первый утробный звук.

— Не надо, — Ларсен покачал головой. Сашка послушно выпустил веревку из рук.

— Однако, непросто быть звонарем. Тяжелый, зараза.

Ларсен молча шагнул к широкому арочному проему, напоминающему воротца среднего калибра, и, придерживаясь за шершавую стену, выглянул наружу.

Здесь было светло и вольно. Храм стоял на холме, и с открытого яруса звонницы земля просматривалась, казалось, до самого горизонта. И даже было заметно, что она чуть округла, и это странным образом умиляло. В лицо дышало морозным ветерком, подогретая алкоголем кровь благоговейно остывала. Ларсен внезапно подумал: а ведь жить бы здесь и жить! Какого черта лезем в душные, промозглые землянки, отрываем блиндажи в три наката… Он с удовольствием набрал полную грудь воздуха. Пространство опьяняло, но это был иной хмель, совершенно не похожий на тот, что был результатом большинства офицерских пирушек. Лейтенанта чуть покачивало, и он бесцельно озирал окрестности, думая о чем-то добром, что могло бы состояться и не состоялось, а возможно не думая вообще ни о чем. Сладкое бездумие — тот же сон, а сон — соприкосновение с детством.

Сразу за деревней открывался вид на сосновый бор. Кое-где среди леса темнели уродливые проплешины. Этих мест тоже коснулось «северное сияние». Сарайчик, подожженный «слепцом», уже догорал. Черный дым относило к дороге, по которой они добрались сюда.

— Пусто. Как однако пусто, — Ларсен пробежался взором по голым улочкам, черным, без единого огонька кубикам домов. — А раньше тут, наверное, на гармошках играли, девки намакияженные гуляли, семечки лузгали.

— Ага, и парни пьяные махались, — Сашка встал рядом, далеко циркнул слюной. — Хорошо поработал супостат. Всех повымел. Начисто!.. Как полагаешь, лейтенант, может, и правда, существуют деревушки для жмуриков?

— Ты о чем?

— Да о мозырях, — Сашка несколько смешался. — Болтают-то разное. Вроде кто даже и видел такие деревни. И людей усопших, значит, тоже. Ты-то как считаешь? Враки это все про мозырей или на самом, значит, деле есть там что-то.

— Там — это где? На том свете, что ли? — Ларсен хмыкнул. — Нет, Сашка, не верю я в эти чудеса. Слишком уж красиво. Не хочу потом разочаровываться.

— Ясное дело! — солдат взбрыкнул ногой, отправляя вниз бессловесный камушек. — Неприятно, конечно, когда такой выкрутас. Метишь мозырем стать, а попадаешь в жмурики.

Лейтенант рассеянно улыбнулся.

— Это точно… Ты вот что, Сашка!.. Ответь-ка мне лучше на другое. Только по-честному.

— А что такое?

— Да вот… Вопрос дурацкий. Думал ли ты когда о скверном? — Ларсен мучительно наморщил лоб. — То есть, чтобы, значит, не какое-нибудь скользкое, а по-настоящему скверное?

Сказав это, он вдруг испугался. Испугался того, что денщик поднимет его на смех. О подобных вещах лейтенант ни у кого еще не спрашивал. Ни у Сержа, ни у Клайпа, ни у других офицеров. А вот с Сашкой получилось. Само собой. Может быть, — в ответ на его наивных «мозырей». Оттого, что верилось — Сашка поймет или во всяком случае не засмеется. И Сашка действительно не засмеялся.

Коротко шмыгнул вздернутый нос, и денщик обстоятельно прокашлялся в кулак. Похоже, вопрос он оценил по достоинству.

— А что ж тут такого? Жизнь есть жизнь… Цыплятам ресторанным тоже кто-то головы сворачивает. А есть — и вовсе никто не отказывается. То есть, думал, наверное. И думаю… Может, даже каждый день думаю. Мысли — они ведь навроде кепки, — вот и примеряешь от нечего делать. То, значит, о бабах тех же, то еще о чем-нибудь, — Сашка замялся. — Но в в основном, конечно, о бабах. Только тут уж я не знаю, скверно это или не скверно. Само оно как-то думается….

Денщик неожиданно замолчал, и Ларсен сразу заподозрил неладное. Взор его метнулся к деревенским улочкам, и от увиденного сердце болезненно дрогнуло. На самой окраине по узкому проходу между заборами что-то неспешно перемещалось. Толком ничего не удавалось рассмотреть, но что-то мерцало там между досок, ворочалось, бросая фиолетовые блики на потемневший брус строений, на пыльного цвета частокол изгороди.

— Видишь?! — он цепко ухватил Сашку за локоть.

— Вижу, — Сашка резким движением вскинул было автомат, но тут же и опустил. — Не достану, далеко… Да и полоснет он оттуда. Как пить дать, полоснет. А тут ориентир верный, — промазать трудно.

— Ладно. Пусть уходит, — голос у Ларсена сел.

— Значит, это он и есть?

— А черт его знает!..

Некоторое время они стояли, в безмолвии наблюдая за удаляющимся мерцанием. Может быть, чувствуя, что за ним следят глаза людей, «слепец» проявил осторожность и на открытом пространстве так и не показался. Первый же овражек на краю деревушки поглотил его бесследно.

— Слушай, лейтенант, а не вернуться ли нам в избу?

— Это еще зачем?

— Повторим по одной. Все ж таки и повод есть — живыми остались. Да и в твою флягу перельем из бутыли. Не успели ведь. А чего добру пропадать?

Верно… Зачем добру пропадать? Доберется до деревни другой полк, и другие дотошные изыскатели разнюхают тайну погребка. Конечно, жалко. Лучше самим выпить. А что не выпьется — разлить на снег. Так сказать, по праву первого. Первому можно все, ибо он первый. И первые всегда берут — берут, потому что вторые делятся…

Ларсен, вероятно, долго молчал, потому что Сашка тронул его за плечо.

— Так как, лейтенант, возвращаемся?

Помешкав, Ларсен, кивнул. Пить не хотелось, но ничего другого делать тоже не хотелось. По витой лестнице они медленно стали спускаться вниз. Неожиданно оказалось, что подниматься было гораздо проще. Извив постоянно убегающей за поворот лестничной гармони кружил голову, вызывал странные ассоциации. На секунду лейтенанту представилось, что он вовсе не на лестнице, а внутри гигантской пустотелой раковины. Когда-то здесь обитал моллюск — и вот он вышел прогуляться — может быть, совсем ненадолго. Как знать, возможно, именно в эту самую минуту огромный хозяин раковины, возвращаясь, протискивал свою желеобразную тушу под своды колоколенки, вползал на первые ступени… Наваждение было столь сильным, что лейтенант замедлил спуск. Выручил его Сашкин ребячливый прискок. Денщик снова обогнал Ларсена и тем самым разрушил чары лестничной спирали. Уже через полминуты они снова стояли под открытым небом.

От самогона болезненно молотило в висках, руки и ноги сами собой порывались делать несуразные движения. Спрашивается: отчего пьяные пляшут? Да от того, что не умеют ходить. Во всяком случае управление ревущим «Хаккелем» давалось Ларсену с трудом. А сзади, держась за ременную петлю, сидел Сашка, распевающий во все горло не то белорусские, не то украинские песни. «Хаккель» то и дело съезжал с торной дороги в заснеженное поле, машину начинало швырять, колеса плевались ошметками грязи, бешено пробуксовывали. Один раз они уже перевернулись, дважды с ухарским воплем слетал с сиденья Сашка. Ругаясь, Ларсен разворачивал мотоцикл и не сразу находил затаившегося среди сугробов хохмача. Сашку все это здорово веселило, Ларсена, впрочем, тоже, хотя он и чувствовал, что страшно устал. Хотелось поскорее добраться до родных позиций, плюхнуться на еловые нары и, закутавшись в пару казенных ватников, уснуть под заунывный бубнеж Сержа…

Первым ИХ заметил, конечно, денщик. Иначе и быть не могло. Расторопность в том и заключается, чтобы все увидеть, услышать и успеть чуть раньше других. Сашка забарабанил по спине лейтенанта и заорал так, что у обоих чуть было не лопнули барабанные перепонки.

— Воздух, лейтенант! Бестии белобрюхие летят!

От неожиданности Ларсен позволил мотоциклу вильнуть в сторону, и они лихо съехали в кювет. Легонького Сашку зашвырнуло в кусты, а Ларсен застонал под тяжестью заглохшего «Хаккеля».

— Не дрейфь, лейтенант! Щас спасу…

Подоспевший денщик помог ему выбраться из-под мотоцикла.

— Ее-то не разбил?

Ларсен потрогал оттопыривающуюся грудь.

— Цела.

— Ну и ладушки! — Сашка, сияя, показал лейтенанту большой палец. — Тогда самое время задавать драпака.

Только сейчас Ларсен обратил глаза к небу.

Опасность вовсе не миновала. С дымчатой высоты, стремительно вырастая, в степь пикировали сигарообразные корабли пришельцев. Гул наконец-то достиг земли, сдавил уши, заставил содрогнуться. Лейтенанту не впервые было ощущать такое. Он плевал на все эти «сигары», сдвоенные и строенные башни, катамараны и тримараны из поднебесья, но дрожь ничуть не зависела от разума и воли. Страх, охватывающий нутро, не был следствием трусости. Таков был ИХ гул, заставляющий цепенеть от ужаса, кричать и прятать лицо в ладонях. Кто-то забивался на дно окопов, кто-то терял сознание, многие — Ларсен это знал не понаслышке — потеряв над собой контроль, бросались бежать, срывая одежду, расцарапывая себя в кровь. От сведущих людей доходило, что в гуле неземных кораблей присутствуют опасные для жизни людей гармоники. Умирать, кажется, от них не умирали, но тяжелый этот СТРАХ навещал всякий раз, и никто — ни единая живая душа, не в состоянии был думать в такие минуты о сопротивлении…

Как и положено, первым очнулся Сашка. Сбросив с плеча свой протертый до металлического блеска автомат, он полоснул в небо длинной очередью. Действие абсолютно бесполезное с точки зрения логики, но помогающее прийти в себя, восстанавливающее психическое равновесие. Ларсен поправил на голове шапку и перекатился на спину. Смерть он предпочитал встретить лицом к лицу. Но пикирующую эскадрилью не интересовали двое крохотных, притаившихся на дне овражка существ, — она бомбила уже далеко впереди, где гавкающе и нестройно начинала работать артиллерия землян. Может быть, артиллерия того самого рогоносца-майора… Позади же, заглушая пушечную канонаду, неожиданно взревели ракетные комплексы немецких частей. Обернувшись на этот устрашающий рев, Ларсен и Сашка разглядели приближение странной конструкции.

— Плуг! — выдохнул Сашка. Лейтенант сухо сглотнул.

Окутанная багровыми кляксами разрывов, чешуйчатая и многокрылая, конструкция плыла по небу, ужасающей своей медлительностью одновременно и дразня и пугая. Две «сигары» сопровождали ее, зависнув чуть выше, беспорядочно осыпая бомбами совершенно пустынные холмы.

На четвереньках Ларсен поспешил выбраться из оврага. Конструкция действительно именовалась «плугом». Так по крайней мере окрестили ее в частях. Подобно плугу она вспахивала землю, взрезая ее в глубь на сотни и тысячи метров. Под незримым ножом земля расходилась, как поминальный пирог, беспомощно обнажая черные, выдыхающие пар недра. Чуть позже на месте таких взрезов образовывались провалы. Те из них, что заполнялись водой, начинали напоминать реки, настолько протяженными они были.

Ларсен оглянулся. Где-то далеко позади земной разрез начинал уже дымиться. Вероятно, давала о себе знать потревоженная магма. Впрочем, это было только предположение. Ни рядовой состав, ни командование до сих пор ничего не знали об оружии пришельцев. Ни о «северном сиянии», ни о «плуге», ни о «слепцах» с «сетчатыми ловушками». Да и возможно ли было понять действие производимое тем же «плугом»? Порой он вспарывал дороги, иногда разрушал здания, но подобные мелочи ни в коей мере не стыковались с той потрясающей мощью, что демонстрировал «плуг» при движении. Бездонные рвы и новоявленные реки пугали, но не более того. Строительные батальоны оперативно и без особого труда возводили через рвы сборные мосты, на заполненных водой пространствах организовывались паромные и понтонные переправы. «Плуг» делил земную плоть на острова, и люди, поневоле превратившиеся в портных, сращивали ее как могли.

Ларсен в волнении утер взмокший лоб. Инопланетная тройка шла прямо на них.

— Мотоцикл… Надо его вытащить! — прохрипел он.

— Не успеем!

— Если вдвоем… — Ларсен сообразил, что в самом деле не успеют. Да еще ведь надо завести! А заведется ли он после такого кувырка?.. Не сговариваясь, они бросились бежать — Сашка чуть впереди, лейтенант сразу за ним. Бомбы, рассыпаемые щедрой рукой сеятеля, летели к земле, волна сыплющихся разрывов неукротимо близилась. Прикинуть, где именно пройдут «сигары», представлялось почти невозможным, — корабли инопланетян перемещались непредсказуемым зигзагом. И таким же образом пытались убежать от них люди. Со стороны это выглядело, должно быть, забавно: пара перепуганных зайцев, удирающих от машины с охотниками… Взрыв подбросил лейтенанта, кубарем прокатил по замороженным кочкам. Заполошно крича, денщик гигантскими прыжками припустил по полю. Он словно почувствовал, что всегдашняя удача на этот раз ему изменит. Подняв гудящую голову, Ларсен смотрел вслед убегающему. Когда очередной взрыв накрыл денщика, он не вздрогнул и даже не сморгнул. Это была всего-навсего крохотная вспышка «северного сияния». Она не калечила и не ранила, она лишь мгновенно поглощала людей, впитывая живую материю, превращая в ничто, в одну только голую память.

А после к лейтенанту приблизилось НЕЧТО — пустота, носящая имя «сетчатой ловушки». Ларсен зарылся лицом в снег, затаив дыхание, стараясь не двигаться. С ужасающей отчетливостью он ощутил над собой присутствие чего-то живого постороннего. Так чувствуют на себе взгляды напряженные люди. Он был пьян, он был жутко напуган, но странную суть изменений, происходящих с воздухом, с частотным диапазоном слышимого, подмечал с обостренным вниманием. Потрескивая статическими зарядами, огромный невидимый зверь склонился над ним, может быть, что-то про себя взвешивая, возможно, решая его судьбу. В голове у Ларсена заиграли всполохи, словно кто кистью разбрызгивал аляповато замешанную акварель. Все расплывалось и наползало друг на друга, собственная рука вдруг превратилась в костлявую кисть скелета. Ларсен в ужасе приподнялся и ни с того ни с сего увидел бледные улочки незнакомой деревни.