Нам Светят Молнии

      – Обещал, значит?
      – А что делать, когда перед носом стволом крутят?
      – Мы тоже умеем крутить! - Мацис присел на топчан, автомат выложил на колени, ненароком направив в сторону бородатого диспетчера.
      Павел Матвеевич недовольно покосился на разведчика.
      – У подвала охрану выставили?
      – Там Во-Ганг в засаде. Я ему пулемет дал. Вот он и ждет.
      – Ждет, когда тварь вылезет?
      – Ага… Парень он терпеливый, обязательно высидит. - Мацис ширкнул носом. - Это у него как бы месть. За Злотницкого.
      – Ну и зря, - подал голос старик. - ОНО теперь долго может не показываться. Неделю, а то и две. Вы ж его напугали. Тем паче, и человечка вашего утащил, голодать не будет.
      – Ну, паскудник! - Мацис вскочил было с места, но полковник успокоил разведчика движением руки.
      – Не горячись, малыш. Давай сперва узнаем, о ком нам тут толкуют. Рассказывай, дед! О ком речь ведешь?
      – Так черт их разберет. Либо крокодил, либо аллигатор.
      – Чего ты мелешь!
      – Ничего я не мелю, - старик обиделся. - Или крокодилов не знаете? Такая гадина не только человека, - буйвола под воду уволочь может. Потому и вино в подвале уцелело. Мы-то туда почти не совались, понимали чем рискуем. Это пуриты дурные пронюхали про склад - и ринулись толпой. Что им какой-то крокодил, когда там несколько сот бутылок. Вот и сломали дверь.
      – Как же он там живет? Крокодил твой чертов?
      – Откуда ж мне знать! Как-то, значит, живет.
      – Ага! Кажется, понимаю, - Мацис возбужденно завозился. - Подвал-то сквозной! В смысле, значит, наружу выходит - прямо в океан. Вот он там и плавает, наверное. А голодно становится, - в подвал прется.
      – Крокодилы в океанах не живут, - угрюмо пробормотал смотритель станции. - У них жабер нет.
      – Жабер? - Павел Матвеевич усмехнулся.
      – Ну жабров, какая разница? Я вам не филолог, чтобы все знать. Только эти твари воздухом дышат, понятно? И среди акул не плавают.
      – Есть еще морские крокодилы.
      – Они тоже посреди океана не плавают. Только близ рек и побережий.
      – Чего же он тогда не выныривает? - Мацис посмотрел на старика возмущенно. - Во-Ганг его ждет там, понимаешь, а ты говоришь - недельку!
      – Погоди! - полковник ощутил смутное беспокойство. В памяти зашебуршилось давно слышанное - о заповедной штольне, о способности крокодилов задерживать дыхание, о прочей чепухе. - Давай-ка подробнее и с самого начала.
      Павел Матвеевич стянул с себя вязанную шапочку, бросил на стол. Возбужденно взъерошил волосы. Он и сам еще не понимал причины своего волнения, но что-то маячило на горизонте - что-то, может быть, очень важное, и он чувствовал, что спешить не следует, дабы важное это не спугнуть, как того же крокодила.
      – Так что у нас там с подвалом, дед? - он взглянул в серенькие глаза станционного смотрителя.
      – Да ничего. Все в образцово-показательном!
      – Ты, дед, на нас не злись, сам видел, какая каша тут бурлила. Когда было разбираться, кто свой, кто чужой.
      – Могли бы и разобраться! По-человечески!
      – Вот я и пытаюсь. А ты помоги.
      – Так я же не отказываюсь. Только все равно не поверите.
      – Во что не поверим? В штольню пуритов? Так это действительно бред. А вот подвал… С подвалом - сложнее. Откуда там взяться аллигаторам?
      – Вот и я у спрашиваю, откуда? - старичок хитро прищурился. - Либо сами догадаетесь, либо и толковать больше не о чем. Вы же меня чокнутым объявите и к стенке следом за Радеком и Митькой поставите.
      – Не поставим, слово даю! Мы ведь уже поняли, кто есть кто.
      – Поняли они, как же!..
      – Так откуда аллигаторы, дед?
      – Я уже сказал, с суши. Они на бережку обычно греются, под солнышком. А за добычей в воду ползут.
      – Так… И где же твоя суша располагается? - Павел Матвеевич неожиданно ощутил, что начинает обильно потеть. Голова становилась мокрой, словно его сунули в парильное отделение.
      – Это уж я не знаю, но только где-то, верно, есть. Может, даже совсем близко. Пуриты считали, что под водой.
      – Во, дают! - фыркнул Мацис. - Какая ж там под водой суша? Там - дно!
      – Вот и я им про это говорил: дно, мол, там. А они мне объяснили, что со спутников землю тридцать три раза успели просветить насквозь. Потому и рванули из космоса назад. Нет ведь там никого. Молчат станции. Потому как рассмотрели, где и что. Поезда, мол, поездами, а суша - сушей.
      – Ничего не понимаю! - честно признался Мацис. Полковник задумчиво продолжал глядеть на "языка".
      Застучали шаги, дверь распахнулась. Майор Рушников, отряхивая с капюшона воду, сумрачно доложил:
      – Трупы убрали и, кажется, вовремя. Литерный на подходе. Просили передать поздравления. Все довольнехоньки!
      – У них есть на это причины.
      Майор подсел к Мацису, устало разбросал по спинке дивана руки.
      – Сказали, что хотели бы остановиться минут на десять-пятнадцать. Что-то там у них с буксами. Обещали управиться побыстрее.
      Полковник взглянул на смотрителя.
      – Как тут у тебя с остановками? Держат еще опоры?
      – Покуда держали. Один-то состав - еще не страшно.
      – Вот и ладушки! - полковник вздохнул. - Тогда вернемся к нашим баранам…
      – Каким еще баранам? - с подозрением спросил Рушников.
      – То бишь, аллигаторам. У нас тут, майор, интереснейшая темочка проклюнулась! Можешь поучаствовать в беседе. Если, конечно, есть желание…
 

***

 
      – Почему вы пьете? - Мальвина смотрела на него в упор. - Нет, правда, - почему?
      Простой детский вопрос, ответить на который вряд ли представлялось возможным. Детские вопросы вообще ставят в тупик. Ибо от частокола взрослых условностей возвращают к главному. А потому особенно тяжело было глядеть девчушке в глаза. Так и видился он вчерашний - багроволицый, слюнявый, с косящими зрачками, блудливыми ручищами. Ей бы, по логике вещей, презирать его, а она сидит рядом, пробует разобраться в чужих бедах. Золотой ребенок! Или, может быть, одинокий? Зачем ей та же собачка? Давно известно, удел всех женщин-одиночек - заводить домашнюю живность. Кошечка вместо ребенка, собачка вместо друга. Домашнее животное, домашний приятель… Впрочем, сейчас и домов-то нет. Вагонная жизнь, вагонное одиночество…
      – Не знаю, - Егор глотнул чай и обжегся. - Все пьют, и я не отстаю.
      – А почему все пьют?
      Он взял хлебную корочку, растерянно помял в пальцах. Пьяные рассуждения насчет пользы опьянения уже не казались здравыми и убеждающими.
      – Ну… У каждого, наверное, свои Сцилла с Харибдой, а я… Я, наверное, просто размазня. Жаль себя - вот и пью. Глажу таким вот пакостным образом себя по головке. Утешаю.
      – Горлик говорил, что вы… - Мальвина смутилась. - Будто вы пропили свой талант. Могли написать что-то очень великое, но не не написали.
      – Если бы мог, давно написал. Только вот не пишется отчего-то. - Егор вздохнул. - А Горлик - славная душа, всех щадит и нахваливает. Вполне возможно, он и для потомков труды наши переписывает по этой самой причине. Слава-то после смерти - штука иллюзорная, мало кого греет, а он не ленится. Толстого почти всего успел перекатать, "Поединок" Куприна, моего "Бродягу".
      – А зачем?
      – Чтобы запечатать в титановый контейнер и сбросить в океан.
      – Значит, он добрый и трудолюбивый?
      – Точно! Добрый и трудолюбивый, - Егор покривил губы. - В отличие от нас разгильдяев. Потому как мы большей частью - лодыри и нытики. Не достает сил даже на самое малое. Потому и врем на всех углах, выдумываем для окружающих веские причины. Только причина, если разобраться, - одна-единственная… - Егор споткнулся. Мысль, еще мгновение назад казавшаяся столь ясной и отчетливой, вдруг расплылась в блеклую многолучевую кляксу. Все равно как тушь на черных брюках - не промокнуть и не отцарапать. Он тряхнул головой. Хмель еще бродил в крови, терзал нейроны, порождая сиюминутные видения.
      – Собственно, я много, чего написал, - пробормотал он. - Гору всякой чуши. На проглот. Вроде сосисок. Сложить все тиражи кучей - пирамида похлеще египетской выйдет. Честное слово!
      – Не понимаю, - Мальвина обезоруживающе улыбнулась, и Егор подумал, что только последний недоумок может вываливать на ребенка подобные проблемы. Хотя, и тут, если задуматься, начинались форменные дебри. Потому что так оно по жизни и выходит. Именно на детские спины взваливается весь хлам родительских разборок и взрослых неурядиц. Мы-то хлебаем да в носу ковыряем, а они, бедные, спрашивают. То есть, может, это даже не они спрашивают, а НЕКТО через них. Все те же вековечные вопросы к нашим душам. Бег по кругу без малейших надежд. Или, может, с одной крохотной, подсвечивающей китайским фонариком с неба. Поскольку все-таки спрашивают. А вот когда перестанут спрашивать, когда с пеленок младенческих будут угрюмо молчать, тогда и грянет начало конца. И не в потопе даже дело, не в поездах, - в тех, кто не устает удивляться и задавать вопросы, потому что в действительности - это вопросы Вселенной. Вопросы к созревшим поколениям безумцев.
      В купе ввалился сияющий Горлик.
      – Сидите, чижики? А между прочим - станция на подходе! Умные люди давно переоделись, самые храбрые на променад изготавливаются.
      Жестом гуляющего купчины-миллионщика Горлик высыпал на стол горку каких-то хлебных кругляшей.
      – На-те вот, погрызите. Сырные сухарики. Самое то после сабантуев. И детям для зубов полезно.
      Едва сдержав спазм Егор отвернулся. На пищу трудно было даже смотреть. Нутро скручивало в узел, в висках начинали позванивать кузнечные молоточки. Очевидно, ковались подковки на счастье - что же еще?
      – Про братца твоего, гражданин писатель, в каждом вагоне нынче рассказывают. Ночью-то его войско на пуритов, оказывается, ринулось. По обрушившимся сферам. Часть в лоб ударила, часть с тыла зашла. В общем взяли молодчиков в колечко! Треть волонтеров потеряли, однако супостатов с позиций выбили. Кстати, до последнего момента опасались взрыва. Знающие люди говорят, что всего-то пару опор и нужно было повалить! Слава Богу, обошлось. Так что часика через полтора прибываем. Главный штурман по радио выступал, обещал, к примеру, короткую остановку.
      – Для чего остановку? - уныло вопросил Егор. - Зачем она нужна?
      – Чудак-человек! - Горлик искренне удивился. - Интересно же! По земле твердой походим! Места боевой славы посмотрим. Ведь пуриты там свою штольню собирались сверлить. Вот и поглядим, что насверлить успели…
      Снова стукнула дверь, вошел толстый и необъятный Путятин. Сходу крепко пожал Егору руку, уселся напротив, заставив Мальвину вжаться в самый угол. С появлением этого огромного человека в купе тотчас стало тесно.
      – За инсайтов, - лапидарно пояснил Путятин. Горлик хмыкнул и покосился на Егора.
      – Помнишь что-нибудь?
      Егор чистосердечно помотал головой.
      – Жаль, - Путятин вздохнул. - Правда, жаль. Надеялся услышать из первых уст. Мне, понимаешь, Маратик поведал. Пришел сегодня освобождать - и рассказал. Вы там половину машин успели раскокать.
      – Кто - это мы?
      – Ты, Жорик и еще какая-то компаха. Говорят, даже Дима скрипач помогал. Ты вроде как орал на английском песни про луддитов, а Дима тебе подыгрывал. Скрипку ему разбили, тебя за борт хотели вышвырнуть. Хорошо, Маратик подоспел вовремя, на мушку этих тараканов взял. Патронов, правда, говорит, все равно не было, но они ведь после своих игр чумные, во что угодно готовы верить. В общем не рискнули переть против автомата. А Маратик, понятно, ухайдакался. То вас останавливать пробовал, то их… - Путятин задумчиво почесал крупное ухо. Большой, басовитой, чем-то напоминающий льва и медведя одновременно. - Жаль, меня там не было. Тогда бы точно все успели расколотить. До последнего компьютера.
      – Брось, Путя! Зачем?
      – Как зачем? Разве не они довели нас до ручки?
      – Если бы господин Лугальзагеси из Эммы сумел бы миром договориться с Урцинимгины из Лагаша, возможно, и уцелело бы древнее Шумерское царство, - с горечью процитировал Егор. - Но петухам было не до философий, и оба угодили под власть свирепых аккадцев.
      – Ты это к чему?
      – А к тому что еще в 1170 году океан отделил Фризские острова от суши. Тридцать процентов территории оказалось ниже уровня моря. Но голландцы выжили. Мы все бы могли выжить, прояви аналогичное упорство. Дело не в технике, Путя.
      – Возможно, но она ускорила процесс гниения. Ты сам рассуди! Уже когда появилась паутина Интернета, стало яснее ясного: куковать нам недолго. Именно тогда наступила эра массовой шизофрении.
      – Она и раньше тянулась, разве не так? Рэп-радио с дикторами-клоунами, наркотики, алкоголь.
      – Правильно! Сумели победить и вытеснить! Сменили шило на мыло. Только мыло-то оказалось еще более скользким! - Путятин заволновался. - Зачем ходить по земле, если в виртуалиях можно летать? Зачем учиться и делать карьеру, когда на экране ты без того король и бог? Человек на победах вырастает, на преодолении, а какие у инсайтов преодоления? Самые что ни на есть пшиковые. Зато удовольствий - море разливанное! Ты сам вспомни, какой куш тебе предлагали за фэновские сценарии! Программисты-сюжетники рокфеллерами становились в считанные дни! Книги - на свалку, дела - по боку! Правители - рады-радешеньки. А как же! Впервые удалось осуществить формулу про хлеб и зрелища. Граждане стали превращаться в инсайтов.
      – Ну вот, опять! - Егор устало закатил глаза. - Сколько раз можно повторять!.. Во-первых, слово "инсайт" извратили, - вовсе не то оно значило первоначально. А во-вторых, могильщиков человечества всегда хватало без Интернета. Взять то же телевидение. Вот тебе первая голимая виртуальность! Да и мы от нее, если честно, не так уж далеко отстояли. Что в сущности знаменуют наши книги? Все то же проживание чужих жизней, ощущение чужих чувств. Просто книга - это какой-никакой, а труд. Как театр, как живопись. А появился Интернет и смел последние препоны. Соучастие в ЧУЖОМ стало стопроцентным. Люди окончательно ощутили собственную ненужность самим себе.
      – О том и речь!..
      – Да не о том! Совсем не о том! Мы же опять не с того конца заходим, как ты не понимаешь! Какой теперь толк громить машины, когда поздно? Все поздно, даже каяться!
      – Неправда! - Путятин тяжело качнул головой. - Долг истинного художника и поэта - всегда и везде отстаивать истину, учить людей добру и красоте.
      – О, Господи! - Егор поморщился. - Долг поэта, долг художника… Дался вам этот мифический долг! Ничего я и никому не должен! Писал просто потому что надо было что-то делать, как-то и на что-то жить. И не хотел я никого и ничему учить. Потому как незачем! Понимаешь? Не-за-чем! Хочешь толковать о чем-нибудь, - толкуй о тайной свободе по Блоку, свободе, без которой мы умираем, толкуй о прессинге ноосферы, об избытке энергии, но только не о долге! Лучше великих все равно не скажешь, а кто их, великих, когда слушал? Как ни старайся, в лучшем случае только повторишь прописные истины. Вот тебе и весь долг!
      Горлик указал на Егора пальцем.
      – Тут он прав, Путя. Ой, как прав!
      – Конечно, прав! Полистайте сюжеты восемнадцатого века и сравните с двадцать первым, - есть там принципиальная разница? Ежу ясно, что нет. Разве что в языке… А задумайтесь над подтекстом, - может, проблематика разная? Да ничего подобного! И тут вынуждены шлепать след в след!
      – Все верно, все в точку!..
      – И какой же вывод, если в точку? - Егор взглянул на Горлика, но тот лишь растерянно сморгнул. Насчет выводов он затруднялся.
      – А вывод, сударики мои, такой, что миф о долге - всего лишь миф! И нужен наш труд прежде всего нам самим. Путе - Путятинское, а Горлику - Горликовское. Такая вот закавыка, господа дворяне и творяне! Потому как, если это нужно только нам, то и водить пером по бумаге вовсе необязательно. Диоген был честнее, бумаги с папирусами не марал. Сидел себе в дубовой утробе, скрипел извилинами и никому своих мыслишек не навязывал. Это нас, техногенных да нетерпеливых, прорвало. Ринулись черкаться да поучать, ячество свое выказывать. Книги стали тиражами оценивать, стихи - с трибун читать да по концертным залам. Не для себя стали творить, для окружающих, ферштейн? Так что нечего бить себя в грудь! Хотел правды, Путя, вот и получай! Стилет - он, сам знаешь, от какого слова произошел. Стило, стало быть, ручка, предмет, вполне пригодный для агрессии. Так что, братцы литераторы, именно мы с вами были носителями первых виртуалий! Пожали, что посеяли!
      – В таком случае… - Путятин грузно поднялся. - В таком случае, говорить нам более не о чем. Возможно, это только похмелье… Хорошо, если только похмелье.
      – Это не похмелье, Путя. Это откровение.
      – Тогда счастливо оставаться.
      – Да постой же! Куда ты пошел?
      Не произнося ни звука, Путятин покинул купе, аккуратно прикрыл за собой дверь - подчеркнуто аккуратно, даже замочком не щелкнул. Пожалуй, хлопнул бы от души, - было бы легче. Значит, оскорбился всерьез.
      – Обиделся, - Горлик смущенно кашлянул в кулачок. - Чего ты на него набросился? Он тебя навестить пришел, посочувствовать.
      – Он себе посочувствовать пришел, - буркнул Егор. - Выдумал очередных врагов, вот и рыщет в поисках союзников.
      – Может, и рыщет. Что в том плохого? Сам ты разве не такие же речи толкаешь, когда выпьешь? В смысле, значит, про долг, совесть и сверхзадачи?
      – Когда выпью, может, и толкаю. Зато в трезвом виде помалкиваю.
      – Ничего себе - помалкиваешь! Взял и надавал оплеух человеку. Спрашивается, за что?
      – А нам всегда есть за что оплеухи давать. То есть - и давать, и получать. Овечек нет, все малость озверевши.
      – И она тоже? - Горлик указал на Мальвину.
      – Вот она - нет. Она не успела.
      – Значит, ты уже неправ!
      – Ладно тебе… - Егор отмахнулся. - Попрошу вечером прощения, и помиримся. Путя - отходчивый, поймет.
      – Станция впереди, - сообщила Мальвина. Она смотрела в окно и в споре не участвовала. - Ход замедляем.
      – Ну что? Пойдем погуляем? - Горлик оживился.
      – Пойдем, - Егор, охая, встал, поглядел на себя в зеркало. Лицо измятое, местами откровенно изжеванное. Возле рта и глаз - паучьи морщинки. Ну и рожа! Накинь серенькую шаль, нацепи очки, - и получится самая настоящая баба Яга! Егор в сердцах сплюнул.
      – Чего ты там опять? Изображением недоволен? Возьми тряпочку и протри.
      – Такое никакой тряпочкой не сотрешь. - Пробормотал Егор. Отвернувшись от зеркала, стал неуверенно причесываться.
 

***

 
      – Теперь уже и не проверить, что верно, а что нет. Да в сущности не все ли равно? Пусть будет библейская версия, не возражаю. Хотя с аналогичным успехом могу принять гипотезу об оживших планетах.
      – Это, значит, когда они пытаются смывать с себя шелуху и грязь?
      – Точно… Вообще-то все пересекается. И результаты конечные сходятся. Судный день, воздаяние за минувшее - вполне конкретная история болезни. Человек заболевает, его лихорадит, тошнит, поднимается температура, по телу выступает пот. То же с нашей Землей. Усиливается парниковый эффект, климат теплеет, ледники тают. - В такт словам Егор отмахивал рукой. - Фагоциты, разумеется, свирепеют, вирус напротив - все более сдает позиции. В нашем случае вирус - это МЫ, приболевший организм - планета. При этом никаких аспиринов и антибиотиков! Болезнь медленно, но верно одолевается естественным путем!
      – Ох, и желчный ты сегодня, Егор! Может, зонт тебе дать?
      – Обойдусь. А что желчен, так имею право. Сегодня мы с Землей одни и те же ощущения переживаем. Она выздоравливает, мы погибаем. Точка пересечения где-то посередине.
      – Альбатрос, иди под зонт! - позвала Мальвина, и пес послушно шмыгнул к ее ногам.
      – Следы от пуль, глядите! - Горлик скакнул к зданию и колупнул пальцем выщербленную металлом воронку. Росчерк пулеметной очереди действительно вычертил на кирпичной кладке неровную синусоиду.
      – Как думаешь, глубоко они сидят?
      – Вряд ли.
      – Тогда, наверное, сумею одну выковырнуть, - подбородком придерживая зонт, Горлик зашарил по карманам.
      – Зачем тебе пуля?
      – Как зачем? На память.
      – Ну вот! Совсем ударился в детство! Ты на Мальвину посмотри, даже она улыбается!
      – Мальвина, к примеру, девочка, ей не понять… - Горлик уже пыхтел возле стены, перочинным ножиком выскребая кирпичную крошку. Лохматый Альбатрос, склонив голову набок, заинтересованно наблюдал за усилиями взрослого человека.
      – Эй, браток! - позвал Егор проходящего мимо солдатика. - Патрон не подаришь?
      – Патрон? - боец удивленно остановился.
      – Ну да. Видишь, человек мучится. Ученый эксперт, между прочим. Проводит табулярный анализ оружейного калибра. Пуля ему, видишь ли, позарез нужна. Для дифференцированного подхода к метафизической протоплазме. Так сказать, методом интерполяции.
      Солдатик усмехнулся.
      – За придурка держите, мистер?
      – Пардон! И впрямь грешен, - Егор виновато улыбнулся. - Жаль, понимаете, друга стало. Пальцы только зря изрежет и ничего не достанет.
      – Это уж как пить дать, - перебросив автомат на грудь, боец выщелкнул магазин, высвобожденный патрон лихо подкинул в воздух. Егор махнул пятерней, поймал.
      – Не застрелитесь из него нечаянно, - усмешливо предупредил солдат. - А то сдетонирует и подпортит протоплазму. Из дифференцированного станете интегрированным.
      – Учтем-с, - Егор покачал на ладони блесткий патрон. - Тогда еще вопросик, мсье эрудит! Вы часом не знаете, где тут обосновался господин полковник? Павлом Матвеевичем звать.
      – ПМ, что ли?
      – Ага.
      – Зачем он вам?
      – Да он нам, как бы это сказать, родственником приходится.
      – Брат это его, - Горлик забрал у Егора патрон, любовно покрутил перед глазами. - Причем - родной.
      – Ну да! Тогда другое дело. Если брат, могу проводить.
      – Уж сделайте такое одолжение! Будем крайне признательны…
 

***

 
      – Аллигаторы? Что за чушь?
      – Вот тебе и чушь. Смотритель даже кусок кожи продемонстрировал. Шагрень довольно характерная. Они тут их на наживку, понимаешь, пытались ловить. Одного небольшого, говорят, поймали. - Павел Матвеевич поднял голову, глядя на брата, с горечью констатировал, что из младшего тот успел превратиться в старшего. Жуть, если вдуматься! А всего-то и не виделись - годика полтора. Может, действительно поэты с писателями старятся прежде времени? Или до сих пор он просто не пытался всерьез оценивать возраст людей? В самом деле, что нам возраст посторонних! Впервые о старости начинают размышлять, хороня друзей и родителей. Либо вот так внезапно - с бухты-барахты. Вроде молоды, молоды, и вдруг - раз! - какой-нибудь неприметный толчок - седой завиток на подушке, излишне откровенное зеркало - и видишь, что от молодости мало что осталось. Круги на воде, ускользающее эхо.
      – Я этим байкам тоже раньше не верил. Мифическая штольня, какой-то подводный мир. Думал, брехня. Пуритов за шизиков держал - не больше и не меньше.
      Егор кивнул.
      – Понимаю. Было мнение и сплыло.
      – Да уж… От подвала просто так не отмахнешься. И крокодил моего человека сожрал. Лукич, это, значит, здешний смотритель, утверждает, что эхолот туда затаскивали, пробовали сигналами зондировать. Стрелки шкалят, сигнал не возвращается. Само собой, и схемы станционные изучали.
      – И что?
      – Ничего. Обычный подвал, три пролета, нижний этаж оборудован под складское помещение, пара коротеньких аппендиксов, вентиляционный колодец. Короче, ничего особенного. А теперь там, стало быть, вода, и создается ощущение, что дно просто-напросто куда-то провалилось. Эхолот-то ничего не показывает, да и откуда бы взялись эти аллигаторы?
      – Выходит, пуриты сюда не просто так сунулись?
      – Выходит, что так.
      – Странно… - Егор наморщил лоб. - Я, конечно, не знаю, что там балакают об инсайтах господа ученые, но в интуитивное прозрение, честно говоря, верю. Во всяком случае это единственное объяснение поведения пуритов.
      – Увидела во сне Касандра - подвал и двадцать крокодилов… - пробормотал Горлик. - Кстати, Павел Матвеевич! Дрезденовский терминал они ведь, к примеру, тоже штурмовали. Может, и там наблюдалась какая-нибудь аномальная впадина?
      – Кто ж нам теперь скажет? - полковник пожал плечами. - Там с ними переговоров не вели. Покромсали из пушек да побросали в волны. Может, что и впрямь было.
      – А по-моему, мура все это! - брякнул Мацис. - Какая, к бесу, дыра? Там же океан! Вода, значит, с этими… С акулами. Ну, и дно, понятно.
      Егор переглянулся с братом. У обоих в глазах мелькнуло одно и то же. Робкая и безумная искорка. Надежда на что-то, чего в принципе нет и быть не могло.
      – А если проверить? - тихо проговорил полковник.
      – Каким, интересно, образом?
      – Насколько я понял, у нашего смотрителя имеется заветный планчик. Больно хитрый дядечка. Наверняка припрятал что-нибудь про запас.
      – А где он сейчас?
      – В подвале сидит. Во Ганг там с пулеметом дежурит, а этот рядом - в качестве консультанта… - Полковник потер ладонью шероховатую поверхность стола. Словно погладил живое существо. Так оно в общем и было. В поездах преобладал пластик, а тут красовалось настоящее дерево! Кожа прямо-таки сама тянулась к нему - прижаться, потереться.
      – Я тут между делом обошел станцию, по комнаткам с подсобками прошвырнулся и вот что, понимаешь, обнаружил. В диспетчерской акваланги лежат, а в дизельной - вполне исправный компрессор. Спрашивается, на хрена козе баян? То бишь - нашему станционному смотрителю акваланги с компрессором? Куда это он нырять собрался?
      – То есть? - Егор нахмурился. - Ты полагаешь, инвариантность сознания дала трещину?
      – Брось! - полковник поморщился. - Какая, к черту, инвариантность! Просто надо еще разок все тщательно проверить. Тем более, что пуриты не сегодня появились, а слухи да сплетни, признаться, надоели хуже горькой редьки. Пора выяснить все от и до! Либо, значит, есть феномен, либо нет. И поставить на этом точку!
      – Точка сама собой выйдет, - протянул Горлик. - Возможно, очень даже скоро. Только вы, братцы, не о том, к примеру, говорите.
      – Что ты имеешь в виду?
      – А то, что поезд минут через десять отправляется. За нами другие литерные шпарят. Так что на все ваши изыскания временем мы попросту не располагаем.
      На минуту они замолчали. Горлик сказал правду. Поезда в самом деле долго на одном месте не застаивались. В их же случае длительных остановок не предвиделось вовсе.
      – Кому-то надо остаться, так? - Егор хмуро взглянул на брата.
      – Можно, конечно, и не оставаться, - отозвался тот. - Только жалко… Я-то в любом случае не могу. За мной волонтеров чуть ли не полторы роты, а в Киевском эшелоне по слухам опять буза. Уже просили о помощи. Плюс Ленинградский состав телетайп выслал. У них там тоже пуриты… В общем пока не могу.
      – Тогда останусь я, - Егор положил ногу на ногу, легкомысленно качнул носком.
      – И я! - радостно согласилась Мальвина.
      – Эй! Вы чего это затеяли? - Горлик растерялся. - Поезд же уйдет!
      – Уйдет, значит, уйдет.
      – Егор, ты шутишь?
      – Ничуть.
      – Елки зеленые! Что вы здесь делать собираетесь? Летучих мышей кормить? Поезда-то они не трогают, а станции, говорят, стаями атакуют. Глаза выклевывают, заживо съедают.
      – Что-то пока не видел я здесь летучих мышей.
      – Потому что день. А наступит ночь - и прилетят.
      – Сказки, Горлик! Всего-навсего сказки.
      – Тем не менее, в сказку о штольне вы, похоже, поверили!
      – Поверили, - Егор простецки кивнул. - Почти. Во всяком случае терять нам нечего. Внесем хоть какое-то разнообразие в скудное бытие.
      – Послушай, если ты из-за Ванды…
      – Все, Горлик, хватит! - Егор поднялся, внимательно взглянул на Мальвину. - Ты-то зачем хочешь остаться?
      – Я с вами, - жалобно протянула она. - И Альбатросу будет, где погулять.
      – Ну-с, а ты, господин писатель?
      – Ребятки! Я так сразу не могу, - Горлик растерянно заморгал глазками. - Если бы, к примеру, заранее приготовиться. Вещички там, рукописи подсобрать… Опять же друзей надо предупредить.
      – Сам видишь, как все получилось, - Егор пожал плечами. - У меня, если честно, там никого и ничего. Ни рукописей, ни друзей, ни вещичек. Разве что - ты, Жорик да Путя. Так и того успел обидеть…
      Пронзительный гудок заставил Горлика подскочить.
      – Скоро отправится, - пробормотал он.
      Полковник тоже поднялся.
      – Без меня, один хрен, не тронутся. Это они предупреждают.
      Натянув на голову шапочку, Павел Матвеевич протянул Егору руку.
      – Ладно, бывай, Егорша! Со связью тут, кажется, порядок. Если что, сообщай все в подробностях. И удачи!
      – Ты бы мне это… Оставил, что ли, какую-нибудь пукалку.
      – Это пожалуйста, - полковник сунул руку за пазуху и протянул пистолет с глушителем. - Правда, всего половина обоймы, но тебе ведь не от мышей летучих отстреливаться.
      – Сумасшедшие! Ей Богу, сумасшедшие… - Горлик продолжал растерянно топтаться.
      – Ну что? - полковник усмешливо хлопнул его по плечу. - Решайся, брат пиит! А то действительно сейчас уедем.
      – Я бы остался, но… Не умею я так вот сразу, - Горлик умоляюще глядел на Егора.
      – Не боись, Горлик, встретимся еще! Привет Жорику с Деминтасом передавай! И Маратику, само собой! Путятину скажи, чтоб не дулся.
      – Передам, конечно…
      Снова басовито засифонил гудок.
      – Надо бы двигать, а, Павел Матвеевич? - Мацис стоял уже возле двери.
      – Идем, идем, - полковник пристально взглянул на брата. Неожиданно припомнилась давняя картинка: тот же Егор в детской кроватке, только-только научившийся стоять. Держась ручонками за стену, покачиваясь, неуверенно выпрямляется. Ручки и ножки толстенькие, в складочках, на щекастом лице - счастливая улыбка. Впервые на своих двоих - разве не счастье? И улыбка такая, что и самому не удержаться - ответно растянешь рот до ушей. Может, оттого и не водится ничего лучше младенческих улыбок, что нет у них еще зубов. Не глянцевыми и красивыми зубками улыбаются дети, - душой. Оттого столь хорошо блестят у них глазенки. Они и есть первоисточник улыбки, не губы…