Седьмая часть тьмы

— Папка! Папка, домой иди!

Мишка решил, что по фамилии точнее выйдет:

— Папка Евтюхов! Папка Евтюхов! — и вдруг заплакал отчаянно, навзрыд.

Аня захотела утешить его, да какое, и сама, как дите, слез не удержала. Чего плакать-то?

— Горе мне с вами, — мамка стояла на порожке, уже переодетая. — Рёвы несчастные, — а у самой тоже слезы. — Дыму напустили…

29

Качки, собственно, не было — для моряка. Какой он моряк? Хотя каждый одессит вне Одессы был настоящим морским волком. Нет, он морская свинка. Маленькое подопытное существо.

Семен подавил приступ тошноты. Если бы не дурацкое путешествие в Вашингтон, он был бы в порядке. В полном порядке, не сомневайтесь. Но мэтр считал своим долгом предупредить Американское Правительство. Предупредил. Словно в этом есть какой-либо смысл. Пророков несчастий не любят, верят им, или нет — неважно. Гонцы плохих вестей.

В темнеющем небе смутно угадывался силуэт противолодочного дирижабля. Будем считать, поверили, хотя подводная лодка, скорее всего, находится в сорока милях к востоку. У дяди Сэма дирижаблей достаточно, будем надеяться, что они засекут противника.

Он с тревогой заметил, что действительно надеется, что действительно этого желает. Боится. Раньше он гнал от себя всякие мысли о страхе. Теперь гони, не гони — едино. Хотя — можно отключить передатчик и потихоньку поплыть куда-нибудь в сторону Багамских островов. Семен весьма смутно представлял, где расположены эти самые острова. Остается уповать, что достаточно далеко.

Пахло рыбой и солью, запах въелся во все поры судна. Рыболовецкий траулер — это навсегда. Семену нравился этот запах — напоминал первые походы на Привоз, еще с маменькой, они бродили в рыбных рядах, блестящая, свежая, почти живая рыба заполняла собой все — корзины, плетеные коричневым прочным прутом, деревянные лохани, оцинкованные баки и просто лежала внавал на мраморе прилавков, оставалось выбрать подешевей, нераспроданную вчера кефаль или скумбрию, пусть потускневшую, зато шедшую за бесценок; по пути домой маменька обязательно останавливалась переговорить с кем-нибудь из знакомых, посетовать на ужасную нынешнюю дороговизну и похвастать ужасно удачной покупкой, таких знакомых обычно встречалось много, но маменька каждый раз обсуждала Привоз обстоятельно, воодушевленно, горячо.

Он прошелся по палубе. Кроме него, на борту было пятеро, но остальные считали, что идет обычный эксперимент — если только к их работе вообще применимо слово «обычный». Счастливые, они не терзаются сомнениями и страхами, предвкушают хорошие сверхурочные, отдых и выпивку.

Радист в рубке обрадовался ему:

— Похоже, мы готовимся бросить вызов Би-би-си?

— Почему нет? — Семену не было нужды заходить сюда, но и бродить в одиночестве стало невмоготу. — Как наша опера?

— Крутится помаленьку, — радист показал на вращающиеся катушки, проволока виток за витком разматывалась, являя эфиру божественные звуки «Тоски». Сегодня Нью-Йорк должен был передавать прямую трансляцию из «Метрополитен». Обойдутся и записью. — Сделать погромче?

— Нет, не стоит. Тихая музыка лучше слышна, — он постоял пару минут, потом вышел. Дирижабль мигал огоньками в вышине, клонило в сон. Действительно, не поспать ли? Семен вернулся в аппаратную. Нет, ничего сделать больше нельзя. Машина настроена, выверена, любое изменение на пользу не пойдет. Остается только ждать.

Двигатели старушки «Маккаби» мерно гудели, подкармливая радиопередатчик и статическую камеру Машины. Несколько граммов, точнее — пять и две десятых. Можно, конечно, перемесить и больше, столько, сколько позволит энергия взрыва, но ему нужно именно пять и две десятых грамма. Остальное останется здесь. Миллиарды джоулей первосортной энергии. Мгновенно и безболезненно, как говорил дядя Гершель, зубной врач с Молдаванки.

Никогда не играл в азартные игры — и вот решился. Мессианский бред, да? Пан или пропал. Пропал — обязательно, а вот насчет пана посмотрим.

Семен обошел статическую камеру. Подсчитано, измерено, взвешено. Огненная надпись на стене пиршеского зала. Конец царства. Дайте мне точку опоры, и я таких дел наворочаю!

Правильно ли он подсчитал? Нет, не в техническом плане, здесь Семен был уверен абсолютно. Но — станет ли лучше? Может ли быть лучше в принципе?

Но если не может быть лучше, то и хуже тоже. Мэтр так просто уверен, что мир переделать нельзя. Просто из одной точки разойдутся две параллельные прямые. Неевклидова геометрия наоборот.

Семен налил щедрую (после нас хоть сухой закон, но только после нас) порцию виски, я люблю тебя, Америка, поднялся на палубу и сел в шезлонг. Прохладно, осень. На востоке потемнело до густоты смолы. Будем ждать. И пить.

В момент рождения нового мира творец будет пьян.

Он завороженно смотрел на огненный ком, летевший навстречу, вмиг позабыв обо всем, о страхах и надеждах, стакан выпал из руки и покатился по палубе, ком поднимался вверх, но потом замер, значит, снаряд двигается прямо к «Маккаби», ну, давай, давай, ближе, ближе, ближе…

1911 г.

Выстрел остановил, отбросил человека. Чувствуя, что все пошло не так, что случилось непредвиденное, непоправимое, но еще не осознав этого разумом, Дмитрий механически выстрелил ее рз, бросил пистолет и пбежал назад, побежал только потому, что так было задумано и отрепетировано мысленно многажды. Почему-то ноги понесли его не к выходу, а оять на балкон. Выстрела здесь то ли не расслышали, то ли приняли за звук откупориваемого шампанского, но поначалу здесь, в третьем ярусе было спокойно. Пришла нелепая мысль, что все пригрезилось, дурной паморок, но волна смятения, паники и странного, болезненного восторга поднялась и сюда:

— Стреляли! Стреляли! — словно все ждали этого, были готовы к этому и боялись омануться.

Он опомнился и решил спуститься вниз. На лестнице бестолково сновали люди, н решаясь ни подняться, ни спуститься. Он протолкнулся сквозь них, оазался внизу, народ толпился у входа в партер, жадно привставая на цыпочки, чтобы разглядеть, что там, внутри.

Он пошел к выходу из театра. Сейчас, совсем немного…

— Ма-алодой чела-авек, — не по-киевски акая, неприметный мужчина ухватил его за руку, но ухватил цепко, намертво. — Вы куда-то та-аопитесь?

Дмитрий и не пытался вырваться, просто остановился, замер. Перед глазами опять и опять расплывалось пятно на белом сюртуке, на груди, как раз там, куда он целился. Но как? Как могло такое случиться? Ведь это была имитация, он стрелял холостыми патронами!

Люди у входа в партер хлынули назад, в фойе, узнав ново сть и спеша поделиться с миром:

— Убили! Столыпина — убили!

В. Щепетнев, 1997