Последний солдат Империи

 — Подними рубаху и покажи пузо. Я хочу увидеть, делал ли ты себе харакири? Ты говоришь: янки принудили наших воинов, солдат империи, капитулировать? Почему же тогда жив ты, именующий себя полковником императорской гвардии? Почему ты жив, говнюк, а не покончил с собой? Почему наш священный император не утопился, как сделала императрица Тайра, когда ее окружили враги? Если ты, предатель, сейчас же не уберешься отсюда, я погашу твой облик в куче дерьма. Правда, здесь его нет. Самая большая куча — это ты, Исихара! Вон отсюда, пока я не нажал на спуск!

Полковник побелел от ярости. Топнул ногой. Сабля его жалобно звякнула.

Курода стал медленно отступать, не поворачиваясь спиной к полковнику. Он инстинктивно не доверял офицеру, служившему американцам.

Снайпер лейтенант Дуглас Райт внимательно наблюдал за происходившим на поляне. Старк отдал недвусмысленный приказ: если переговоры сорвутся, то должны сработать снайперы.

Не было сомнений, что к полковнику вести переговоры выйдет старший команды. Если его убрать, солдаты не станут оказывать сопротивление, которое команда оказывала до сих пор. Для этой цели капитан Крейг, командир батальона морской пехоты, выделил двух лучших мастеров меткого выстрела — лейтенанта Райта и сержанта Джексона. Они заняли позицию в зарослях бамбука за спиной полковника Исихары, вооруженные винтовками с оптическими прицелами.

Пока полковник переругивался с капралом, Райт несколько раз ловил фигуру Куроды в перекрестье прицела. Он метился то в голову, то в живот, выбирая, куда надежнее шлепнуть япошку. Когда стало ясно, что переговоры ни к чему не привели, Исихара поднял правую руку, давая сигнал стрелкам. Курода к этому времени уже отступил к самой опушке зарослей.

Лейтенант Райт плавно потянул спуск.

Выстрела Курода почему-то не услышал. Он лишь почувствовал, как его ударили по животу, сильно и резко. Так бьет булава — чой, надежное оружие в руках тренированного бойца.

Курода не устоял на ногах и рухнул на спину, ломая тонкую бамбуковую поросль.

— Финита ля комедия! — сказал удовлетворенно лейтенант Райт. — Комедия окончена. Джексон, пошли посмотрим на мартышку.

— Лейтенант, может не стоит? — спросил сержант.

— Ты сомневаешься, что я попал? Смотри! — Райт вскинул винтовку, прицелился и выстрелил. С одной из пальм вниз свалился разбитый кокос. — Пузо макаки чуть пошире, Джексон. Пошли!

Аргумент убедил сержанта. Положив винтовки на плечи, снайперы двинулись к зарослям, где лежал капрал. Когда они подошли к нему метров на двадцать, заработал пистолет-пулемет..Лейтенант и сержант упали, сраженные очередью в упор.

Курода поднялся, встал на ноги пощупал живот. Он сильно болел, но был цел.

Для надежности дав еще одну очередь, капрал подобрал винтовки и поднялся на скалу. Он видел, как от берега отвалил и, пеня воду, к авианосцу помчался катер.

Первой в перекрестье прицела винтовки попал затылок полковника. Сделав выстрел, Курода прицелился в рулевого.

Катер, потеряв управление, повернул вправо, описал крутую дугу и врезался в прибрежные скалы. Облако дыма заволокло место удара…»

***

От причала «Киевский» первый теплоход отходил в десять тридцать. В девять утра Русаков сидел в «стакане» рядом с милиционером, который регулировал движение. Он видел, как в десять вдоль парапета прошел толстячок, домашний, уютный. Гаррисон изучал обстановку. На пристани ничего подозрительного не наблюдалось. Теплоход ждала группа школьников с учительницей и супружеская пара пенсионеров. Купив билет, Гаррисон ушел. Он снова появился на причале за минуту до отплытия.

Русаков увидел американца сидящим в одиночестве на корме. Подошел, спросил:

— Сэр, вы не против, если я сяду рядом?

— Садитесь, — вяло шевельнул плечом Гаррисон.

— Я полковник Русаков. Прошу прощения, что выбрал такой метод знакомства. Но у меня не было иного варианта. В прошлом месяце в Нью-Йорке погиб мой старый товарищ.

— Извините, полковник, вы читаете сводки городских происшествий? Люди гибнут и в Нью-Йорке и в Москве каждый день. Молодые и старые. Женщины и мужчины. Кстати, кого вы имели в виду?

— Сергея Васильевича Кононова.

— Я слышал. Об этом даже писали в наших газетах. Полковник Дымов, я прав? Но что его смерть доказывает?

— Что она доказывает, я надеюсь, вы расскажете мне сейчас.

Гаррисон рассмеялся.

— При всем вашем нахальстве, полковник, вы наивный человек. Почему вы решили, что я что-то вам расскажу? Вам не кажется, что я не сделаю этого по многим причинам. Главная среди них — я ничего не знаю. Дымов умер в Нью-Йорке, я сейчас живу в Москве. Верно?

— Хорошо, мистер Гаррисон. Дымов был моим другом. Поэтому обстоятельства складываются так, что мне придется убить вас. Ради бога, не пугайтесь. Нож в ход я пускать не стану. Я убью вас куда менее приятным для американца способом. Я сделаю так, что вы потеряете лицо как разведчик и не получите тех долларов, которые рассчитываете получить на старость…

Теплоход проплыл под мостом Окружной железной дороги. Слева заблестели купола Новодевичьего монастыря.

— Может, нам прекратить этот разговор? — высказал предположение Гаррисон. — Или продолжить его в присутствии консула Соединенных Штатов? Вы мне начали надоедать. Я сейчас уйду и учтите, мой скальп вы никогда не получите.

— Мне и не нужен ваш скальп, мистер Гаррисон. Если бы это было по-иному, мы бы уже давно устроили с вами разборку где-нибудь в темном месте. Как говорят: зуб за зуб. Лучше взгляните сюда…

Русаков положил на колени американца три фотографии.

— Узнаете? Госпожа Флоу — кажется, так вы называется свою супругу, оставаясь наедине? Так вот, это она вынимает закладку агента из тайника. А вот еще. И еще… Кстати, все это вы можете оставить себе на память. Будет что показать внукам Полю и Филу.

Американец, поколебавшись, быстрым движением руки оттолкнул фотографии.

— Спасибо. Я не любитель такого рода картинок. Так чего вы хотите?

— Крайне мало, сэр. Насколько я знаю, в ближайшее время вы собираетесь покинуть Москву. Говорят, вас ждет новая должность. Так вот я искренне хочу, чтобы вы ее получили. Но для этого сдайте мне Лялина. Без отсрочек и отговорок. Прямо сейчас. Здесь.

— Лялин? Кто это?

Гаррисон сделал непонимающие глаза.

— Браво! Браво, сэр! Вряд ли кто из современных американских актеров сыграет невинность так убедительно. Вы сорвали аплодисменты. Браво! А теперь по делу. Полковник Лялин из ГРУ возглавлял резидентуру, работая в отделении Аэрофлота в Оттаве. Вы в это время… Да что рассказывать. Оба мы — профессионалы. Лялин — у меня в руках…

— Тогда берите его, — ехидно улыбаясь, предложил Гаррисон.

— Вы никогда не решаете шахматных задач? — неожиданно спросил Русаков. — Зря. В двухходовках немало очарования. Я подготовил такой этюд. Уже сегодня вечером Лялин узнает, что его ведут мои люди. Завтра, будьте уверены, в «Русаме» прозвучит сигнал тревоги. Или для тревог есть иной канал? Агент Икс запросит помощи. Ваше начальство обеспечит ему отход. Мы мешать не станем. В Штатах или куда там нацелится ваш подопечный он получит оклад и чековую книжку. Какое-то время спустя осведомленный журналист в одной из крупных газет тиснет статейку. В ней он докажет, что последние материалы, переданные Лялиным некому мистеру Гаррисону из посольства Штатов через его супругу Флоу, были сфабрикованы в контрразведке на Лубянке. Я не завидую, мистер Гаррисон, ни вам, ни Лялину.

— Что вы хотите?

— Сдайте Лялина. На горячем.

— Я не могу этого сделать. Для профессионала…

— Для профессионала слова «не могу сделать» не существуют. Если они произнесены, меняйте профессию. Вернетесь в посольство и сразу пишите рапорт шефу.

— Черт вас побери! — Гаррисон стукнул кулаком по подлокотнику деревянного кресла. — Черт вас побери!

Русаков сочувственно вздохнул.

— Лучше сказать «черт нас побери». Именно нас, профессионалов. Кто виноват, что сановные говнюки заставляют разведчиков копаться в дерьме, а чуть заметят, что руки запачкали, сразу открещиваются от всего?

Они помолчали. Первым нарушил тишину Русаков.

— Я повторяю, мистер Гаррисон. Мне не нужен ваш скальп. Отдайте Лялина.

— Где гарантии, что после этого вы не возьметесь за меня со всей силой, чтобы вытащить скелет из моего тела?

— Слово русского офицера, сэр. Об этой встрече не знает никто — ни мои начальники, ни подчиненные. И причина одна — я не хочу подставлять вас. Мы всегда противостояли друг другу. Это верно. И вряд ли станем друзьями. Придут другие — противостояние продолжится. Но среди нас и вас есть говнюки. Такие, как Лялин. Я его уничтожу. Это зараза, вирус. Подлая плесень нации. Ее позор…

Теплоход, сделав петлю на Москве-реке, возвращался к начальной пристани. Беседа профессионалов была долгой и нервной.

— Учтите, Гаррисон, об аресте Лялина сведения никуда не просочатся. Его внезапное исчезновение не создаст вам трудностей.

— Может и создать.

— Не беспокойтесь. Все будет сделано так, что тень на вас не ляжет. Надеюсь, ваша жена доложила, что не могла вчера изъять закладку по объективным причинам? Это хорошо. Сегодня она ее может забрать. Там нет правды, я вас заранее предупреждаю. Но неправда весьма точная. Вам она опасностью не грозит…

Теплоход приближался к пристани. Гаррисон встал.

— Я верю вам, полковник. Верю слову русского офицера. Если бы вы сказали «советского», я бы не знал, как поступить. Советского дерьма через наши руки прошло немало. И они тоже давали слово.

— Спасибо.

— Следующую закладку Лялин должен сделать у метро «Аэропорт». У кондитерского магазина есть проход во внутренний двор. Дальше под арку на Аэропортовскую улицу. Там слева решетчатая ограда. Это бетонная решетка, в которую вделано два металлических прута. Закладку нужно бросить во двор между ними. Контейнер — смятая пачка сигарет «Мальборо».

— Еще два вопроса, мистер Гаррисон. В целом они уже никакой роли не играют. Как завербовали Лялина?

— Это не романтическая история, полковник.

— И все же?

— Ему предложили триста тысяч зеленых. Сразу. И тут же их выложили наличными.

— Какой у него псевдоним?

— О, здесь с романтикой полный порядок. Ваш Лялин — Ноубл — Дворянин.

***

«Покончив с катером, Курода оставил снайперскую винтовку на скале и вернулся к месту, где его пытались убить. От оттащил трупы снайперов поближе к мангровым зарослям, где ими обязательно займутся прожорливые крабы. Подобрал флаг Страны Восходящего солнца, брошенный полковником Исихарой. Вновь поднялся на скалу, и возле своего окопа укрепил флагшток.

Вечерело. Ночью янки на острове не появятся. В этом он был убежден. Значит, можно забраться в пещеру и спать. Надо отдохнуть. Годы уже не те, чтобы бегать без устали день и ночь. Надо как следует отдохнуть. Завтра возможен новый бой…

Тяжелыми шагами пахаря, отшагавшего по рисовому полю за плугом весь день, Курода спустился с утеса. Шел он сутулясь и ни разу не оглянулся. Дело сделано. Сделано чисто, на совесть…»

***

… — Сэр! — доложил вахтенный офицер адмиралу Старку. — Япошки подняли над островом флаг.

Адмирал как маятник заходил по каюте — туда, сюда.

— Это вызов, командор Вильсон! — Прикажите подготовить к бою первое крыло! Пусть пробомбят этот поганый остров. В конце концов, радиотехнический пост можно поставить и на голых скалах.

Командор Вильсон был человеком упрямым и своенравным, но Старк всегда ценил его солдатскую прямоту.

— Сейчас нам точно известно, что на острове остался всего один японец. Капрал Курода. Если он укроется в надежной пещере, и бомбардировка не достигнет цели, эта операция войдет в историю флота, как война Штатов против капрала японской армии…

Адмирал остановился возле карты. Стукнул кулаком по месту, где был обозначен остров.

— Джон, ты на редкость деликатен сегодня! Но я понял: это назовут войной адмирала Старка против капрала Куроды. Ты это имел в виду? Спасибо! Черт с ним, с этим япошкой! Запросите от моего имени штаб флота. Пусть они там подумают, что нам делать. Фак макака!

— Прошу прощения, сэр, — сказал Вильсон. — Но я был бы горд, если под моим началом оказался хотя бы десяток таких матросов. Как этот капрал…»

***

Лялин с утра пребывал в отличном настроении. Еще до завтрака ему позвонил Ковшов.

— Порядок, Юра, — сообщил он довольным голосом. — Список прошел инстанцию. Все фамилии, кроме твоей, вычеркнуты. Сегодня бумага пошла в секретариат.

— Спасибо, Константин Васильевич, — не скрыл радости Лялин. — Или мне стоит сразу сказать: «Служу Советскому Союзу?»

В десять утра Лялин выдал звонок из таксофона в «Русам». Затем сел в машину и покатил на Ленинградский проспект. У академии Жуковского свернул на Красноармейскую. Доехал до улицы Черняховского. Припарковал машину в боковом проезде. Пешком дошел до метро «Аэропорт». Из таксофона позвонил на дачу Ковшовым.

— Леночка, киска, это ты? — спросил он мурлыкающим голосом. — Никуда не уезжай. Я скоро приеду. Целую, милая. Ну что ты! Я целомудренно. Только пальчики… Скоро, милая. Небольшое дело, и я свободен.

Повесив трубку, Лялин через проходной двор мимо зловонной огромной помойки прошел на Вторую Аэропортовскую. Огляделся. Ничего подозрительного. Подошел к забору. Закурил. Смял пачку «Мальборо» и бросил ее в грязный двор между двух зеленых металлических прутьев.

Внезапно за его спиной хлопнула дверь строительной бытовки. Злой, резкий голос приказал:

— Стоять! И без глупостей!

В спину Лялина уперлось что-то твердое. Он понял — пистолет.

— Руки, полковник, руки!

Лялин все же дернулся, стараясь увернуться. Резкий удар в затылок отбросил его к забору. Сильным рывком кто-то завернул правую руку за спину, и запястье сжал браслет наручников. Лялин сделал еще одну попытку освободиться, но и она оказалась безуспешной. Второй браслет сковал левую руку. Держа пистолет у поясницы Лялина, Русаков просунул руку в щель забора и вынул смятую пачку от сигарет. Сунул ее в боковой карман полковника.

— Это не моя! — предупредил Лялин осипшим голосом. — Это подброшено.

— Юрий Михайлович! Помилуй мя господь! К документам, которые вы передаете своим благодетелям, у меня доступа нет.

Лялин оправился от испуга. К нему вернулось обычное нахальство. Он не мог и представить, что его повяжут вот так легко и просто.

— Я требую… — Лялин повысил голос почти до крика. Ему хотелось привлечь чем-нибудь внимание редких прохожих. Но пистолет в руках одного человека и наручники на запястьях другого отбивали у третьих лиц всякое желание вмешаться. Прохожие спешили мимо и отворачивали головы.

— Требовать могу я, — перебил Лялина Русаков и для убедительности пристукнул его рукояткой пистолета по шее.

— Кто вы такой? Что вам надо?

— Не изображайте невинность, Ноубл. Я с вами буду говорить от имени Дымова. Коли Дымова. Вам известна эта фамилия?

Проходным двором Русаков провел Лялина к его же машине. Обыскал. Вынул из кармана ключи зажигания.

— Садитесь!

— Куда мы едем? — спросил Лялина, облизывая пересохшие губы.

— На дачу, — спокойно объяснил Русаков. — Навестить Леночку. У вас, похоже, сегодня свидание?

— Чего вы от меня хотите? — спросил Лялин. Он вспотел от страха, руки его мелко дрожали. — Почему мы не едем на Лубянку?

— Там сейчас и без вас дерьма полно. И сильно воняет. Я предпочитаю свежий воздух.

— Чего вы добиваетесь? — истерично взвизгнул Лялин.

— На вашем бы месте я укусил себя за воротник. Но вы туда яд не вшивали. Верно? Кишка тонка. Сам себя убить вы не решитесь. Вы трус и подлец, Лялин. Не говорю о том, что вы еще предатель и убийца товарища. Я сам помогу вам умереть.

— Кто вы такой?!

— Хотите знать? Я капрал Курода, — засмеялся Русаков желчно. — Последний солдат империи. Вас это устроит?

Лялин замолчал и закрыл глаза.

Распутав петли городских улиц, Русаков выехал на кольцевую дорогу, свернул на Осташковское шоссе. По грунтовой дороге подъехали к старому животноводческому комплексу.

— Вылезай! — резко толчком в плечо Русаков выпихнул Лялина из машины. — Поезд дальше не идет. Приехали.

Лялин ошеломлено смотрел на длинный покосившийся сарай с соломенной, съехавшей на бок крышей. Рядом зияли пустотой две раскрытые силосные ямы. В одной, наполовину залитой дождевой водой, изрядно пованивая, догнивал колхозный силос. В стороне от сарая высился дощатый сортир, такой же старый и неухоженный, как все остальное вокруг. Сорванная с верхней петли дверь сортира висела перекошенная на бок.

— Шагай! — Русаков больно толкнул Лялина в бок пистолетом. Потом отодвинул мешавшую проходу дверь и втолкнул полковника внутрь. Ветхое, жарко прокаленное солнцем сооружение невыносимо смердело. По полу, вяло копошась, ползали жирные черви.

Лялин брезгливо поморщился.

— Другого места для разговора не нашлось?

— Таким, как ты, здесь самое подходящее место.

Подсечкой Русаков сбил Лялина с ног и опрокинул его на живот. Широкой лентой плотно стянул руки и снял наручники. Отмотал с пояса заранее припасенный альпинистский репшнур, петлей накинул на его ноги. Окончив приготовления, спросил:

— Так что решим, мистер Ноубл. Ты пишешь покаянное письмо и оставляешь этот мир сам или мне утопить тебя в дерьме? Для супермена первое предпочтительней. Я, во всяком случае, так считаю.

— Можешь убивать, подонок! — глухо произнес Лялин и приподнял голову. Мимо его носа, извиваясь водянистым телом, полз серый червяк. — Без прокурора я говорить не буду.

— А Гаррисон не хотел говорить со мной без консула, — заметил Русаков с безразличием. — Но почему-то заговорил. Почему, а? Ладно, я понял — мистер Ноубл — парень крутой. Он будет молчать. Это тоже предусмотрено.

Неторопливым движением Русаков перекинул репшнур через брус, на котором покоилась крыша сортира, и потянул конец. Несколько сильных рывков, и Лялин повис вниз головой. Сдвинул ногой две доски пола, Русаков открыл дыру в зловонную яму.

Лялин с лицом, побагровевшим от напряжения, беспрерывно матерился.

— Так я тебя спрашиваю, — сказал Русаков, — ты наберешься духу покинуть этот мир сам или мне все же придется тебя утопить? Пойми, Лялин, если начал играть в такие игры, рано или поздно приходится платить.

— Сволочь! — прохрипел полковник. Тебе тоже придется платить.

— Вполне возможно, — согласился Русаков. — Но пока твой черед.

Он слегка отпустил веревку. Голова Лялина ушла под пол.

— Ты сумасшедший! — прохрипел Лялин, ощущая, что от острого запаха накатывает неудержимый позыв тошноты. — Я задохнусь.

— Задохнешься, — подтвердил Русаков. — Но не сразу. Я не тороплюсь. Готов подождать.

— Что ты хочешь?!

— Первым делом, чтобы ты перед смертью вспомнил Дымова, которого ты продал.

— Сто тысяч! — вдруг выкрикнул Лялин. — Долларов. Больше у меня нет.

— И за что же мне такие деньги?

— Чтобы ты прекратил самосуд. Есть государство. Есть закон. Отвези меня на Лубянку. Я добавлю еще пятьдесят. Ладно?

— Не ладно, Лялин. Я не брошу тебя в куст шиповника. Не надейся, братец кролик. Тебе не суждено уйти от суда чести. Ты не будешь писать мемуары, как Шевченко или Резун. Я этого не допущу.

— Что мне делать?! Почему я должен отвечать перед тобой? Я разочаровался в идеях партии. Разочаровался. Пусть она меня судит. Пусть. Разве виноват человек, если он перестал во что-то верить?

— Нет, Лялин. Сорэ-ва тетто гокай-насаттэ иру е дэс нэ [Боюсь, ты заблуждаешься в моих намерениях], — Русаков неожиданно для себя произнес фразу по-японски. — Тебе придется отвечать не за разочарование, а за предательство, за судьбу Коли Дымова. Что касается партии, вступил ты в нее сам. Никто тебя за уши не тянул. Говорил, что принимаешь программу, разделяешь цели. Обещал бороться за всеобщее благо и счастье. И боролся, чтобы побольше отхапать себе. Ты сотню раз проезжал здесь на дачу, мимо этих сараев, мимо этого сортира, но ни разу не свернул сюда, чтобы собственными глазами взглянуть на то, как выполняется программа, которую ты признавал, как достигаются цели, во имя которых ты обещал бороться. Тебе было до фонаря. Тебе и всем тем говнюкам от Абалкина до Яковлева, которые затащили страну в дерьмо. Ни ты, ни Горбачев, ни Ельцин, не вышли из партии, чтобы заявить о несостоятельности ее дел. Вы, говнюки, постарались залезть повыше и только тогда встали к державе раком, хотя все еще находитесь под присягой. Вы затащили народ, великий и добрый, в это болото и кричите, что виноват кто-то другой. Подумай, подонок, и поймешь: если каждый, кто верен державе, закопает кучу говна, вонь вокруг станет меньше. Ты меня понял? А теперь жри, хлебай!

— Двести тысяч! Двести! Сегодня!

Русаков потравил веревку.

— Еще вершок, Лялин и будет поздно. Даже если решишься сожрать отраву, я отмывать тебя от дерьма не стану. Кто поверит, что человек перед тем, как отравиться, макался мордой в говно?

— Убей меня! Ну, убей!

— Нет, пока еще рано. Мне важнее, чтобы ты осознал свою гнусность и сам принял решение. Сам. Чтобы родилась в твоей поганой башке верная мысль: надо уйти самому. Чтобы потом люди не сомневались: скорпион нашел в себе силы покончить с собой.

— А-а-а! — заорал Лялин. Его голос звучал в выгребной яме нечеловеческим диким воем. Лялин сломался.

Подтянув его вверх, Русаков освободил веревку и позволил сесть. Подал на ладони кубик жевательной резинки.

— Жуй!

Дрожащие руки. Тупо и бессмысленно блуждающие глаза. Тягучий стон из полуоткрытого рта.

Хрустнуло маленькое стеклянное зернышко, впаянное в жвачку.

Отвалилась челюсть. Остекленели глаза…

Русаков достал из кармана смятую пивную банку и бросил на пол. Брезгливо подвинул ногой к трупу.

Притворив двери сортира, Русаков зашагал через широкое поле, направляясь к далекому березняку. Шел сутулясь и ни разу не оглянулся…