Генеральские игры

Следователь-криминалист майор Гуляев, глядя на два вертолета, на отъезжающие машины, с раздражением подумал, что для привлечения высоких чинов в забытые гарнизоны нужно периодически устраивать там громкие происшествия. И ведь никому из побывавших генералов и полковников в голову не приходила мысль о бессмысленности их массированного налета, который ни помочь, ни исправить ничего уже не мог. Единственное, что получали приезжавшие, так это право в случае спроса с них заявить, что они побывали на месте взрыва и лично руководили ликвидацией последствий.

После отъезда начальства территория базы опустела. Гуляев подошел к караульной вышке, на которой в ночь взрыва нес службу солдат Владик Юрченко.

С противным ощущением опасности Гуляев стал подниматься по деревянным расшатанным ступеням, которые пугающе скрипели под ногами. Мастера, строившие вышку, халтурщиками не были. Она выдержала мощный напор ударной волны, не рухнула, не рассыпалась.

Гуляев выбрался на верхнюю площадку и оглядел территорию.

Взрыв снес пятое хранилище боеприпасов до основания. Высокие блоки наружной стены базы, находившиеся в полусотне метров от хранилища, осколки превратили в решето. Хранилище номер шесть, в котором до взрыва находилось свыше двадцати тысяч автоматов Калашникова «АК-74», сгорело дотла. Одна стена была выбита ударной волной и упала внутрь пожарища. Все остальное — оружейные ящики, поддоны, стропила — превратилось в пепел и угли.

Три остальные стены, закопченные, покосившиеся, продолжали стоять, угрожая падением.

Контрразведчик майор Рубцов, никогда не работавший по взрывам, скептически оглядел место катастрофы:

— Ни хрена мы тут не выясним. Все стерто, будто грейдером разровняли.

Гуляев пропустил его слова мимо ушей:

— Отработаем три версии. Первая — взрыв и пожар в силу естественных причин — гроза, шаровая молния…

— Погода в ту ночь была ясной.

— Может, и так, — согласился Гуляев, — нам потребуются официальные справки от ветродуев авиационного полка и гидрометеоцентра. Вторая версия — техническая неисправность, неосторожное обращение с огнем, сварочными работами, самовозгорание, наконец. И третья — диверсия…

— Возможен умышленный поджог, — предположил Рубцов. — Арсенал — почти магазин. А в торговле, как известно, спичка и огонь — лучшее средство скрывать недостачи.

— Леонид Кузьмич, вы правы. Однако поджог мы вынуждены будем рассматривать как диверсию. Арсенал — не керосиновая лавка. В статье об умышленном поджоге уголовный кодекс не связывает пожар со взрывом, эта связь прослежена в статье шестьдесят восьмой. И определяет состав преступления, относимого к диверсии.

Заместитель начальника отдела контрразведки майор Кононов слушал разговор, переминаясь с ноги на ногу. Он торопился уехать из гарнизона. Кононов приехал в Краснокаменск вместе с окружным прокурором, и водитель прокурорского «козлика» уже несколько раз сигналил, призывая майора.

— Ты особенно пуп не рви, Рубцов. — Кононов взглянул на карманные часы на золотой цепочке — майор придерживался моды и не скрывал этого. — Завершай эту бодягу в темпе. Раз, два, и закрывайте дело.

Рубцов не принял благодушного тона своего начальства. Человек обстоятельный, он не любил поверхностных расследований и поспешных решений. Рубцов прошел школу оперативной работы в Афганистане и знал, что даже мелкие ошибки контрразведчика оборачиваются крупными потерями для тех, чью безопасность он призван обеспечивать.

— Сделаем, — ответил он хмуро, не уточняя, с какой степенью обстоятельности поведет расследование.

— Все. — Кононов пожал руки офицерам. — Я поехал. — Он козырнул и заторопился к машине.

Подошли пиротехник и пожарный, которые включались в расследование на правах экспертов.

Пиротехник — подполковник запаса Федор Иванович Телицын — был высококвалифицированным артиллеристом. В свои пятьдесят Телицын выглядел удивительно подтянуто и спортивно. Загорелый, стройный, он мог дать фору некоторым кадровым капитанам и майорам, обремененным солидными животами и жировыми накоплениями на боках.

Гуляев испытывал уважение к офицерам, носившим артиллерийскую форму. Эта профессия требовала не только смелости, но и немалого интеллекта. Артиллерист — это математик, решающий тригонометрические задачи под огнем противника.

Пожарный эксперт — Александр Васильевич Сычев — невысокий, худенький, походил на своего тезку генералиссимуса Суворова. Он знал об этом и, похоже, старался усиливать сходство: носил седой хохолок на голове, двигался резко, порывисто.

Сычева порекомендовал начальник пожарной службы края — генерал Лосев.

— Александр Васильевич, — сказал он, — старый специалист. Лучше его вы не найдете, но учтите, в работе с ним нужна деликатность: постарайтесь не произносите слова «пожарник», только «пожарный».

— Странно, — Гуляев удивился, — какая разница?

— Александр Васильевич — потомственный борец с огнем. Его дед, отец, он сам сражались с этой стихией всю жизнь. Сычев — блюститель профессиональных традиций и русского языка. Говорит, что у Даля в словаре вообще нет слова «пожарник». «Пожарщик» — это погорелец. Пожарный — борец с огнем. Слово «пожарник», уважая московских пожарных, никогда не употреблял Гиляровский.

— Вы знаете, мне он уже понравился, ваш Сычев, — восхитился Гуляев. Лосев продолжал:

— Еще не вздумайте ни всерьез, ни в шутку сказать ему: «Пламенный привет!» Это будет катастрофой. Наконец, Александр Васильевич употребляет обращения «голубчик» или «сударь». Вы уж не обижайтесь.

— Сплошные условия, — усмехнулся Гуляев, — но они принимаются.

Рубцов и Гуляев обошли всю зону арсенала. За ними серым облаком тянулись полчища кровососов. Гнус звенел над ушами, лез в глаза и носы. Комары норовили устроиться на шее. Гуляеву на укусы было плевать — шкура толстая, дубленая, не сразу такую прокусишь, но возить на своем горбу захребетников он не намерен был. Через каждые два шага Гуляев хлопал рукой по загривку, и кляксы собственной крови расплывались по ладони.

Никаких дефектов электротехнического ограждения они не обнаружили. Ряды бетонных столбов с белыми набалдашниками изоляторов на металлических крючьях тянулись из конца в конец просеки, выровненные по ранжиру.

Сторожевые вышки высились как крепостные башни. Часовые на них — словно инопланетяне: лиц не видно из-под накомарников — с любопытством провожали инспекцию взглядами.

Вечером появились первые подозрительные неясности. Посеял сомнение подполковник Телицын.

— В серьезной проверке нуждаются два момента. Прежде всего надо выяснить природу взрыва.

— Что вы имеете в виду? — спросил Гуляев. — Разве детонация не могла быть самопроизвольной? Оттого, что в негодность пришел какой-нибудь взрыватель?

— Пресса часто сообщает о самопроизвольных взрывах. На деле тринитротолуол, или тол, детонирует только от мощного взрывного импульса. Его дает специальный взрыватель. Поэтому на складах снаряды хранятся в виде «не окснар». Так мы называем «не окончательно снаряженные» боеприпасы. У них вместо взрывателей ввернуты нейтральные пробки. Думаю, надо искать следы специального подрыва. И еще: неясен объем боеприпасов, которые находились в хранилище.

— Что вас смущает?

— Тысяча тонн — это шестьдесят семь тысяч гаубичных снарядов. Стандартная грузоподъемность железнодорожного вагона позволяет перевезти две с половиной тысячи снарядов, или тридцать семь с половиной тысяч килограммов. Для перевозки тысячи тонн снарядов требуется около двадцати семи вагонов.

— Вывод?

— Емкость взорванного хранилища не позволяла разместить то количество боеприпасов, которые там находились по учету.

— На момент взрыва?

— И до и в момент.

Услышь такое Гуляев лет пятнадцать назад в пору следовательской молодости, он бы загорелся охотничьим азартом.

Сейчас он спокойно сказал:

— Будьте добры, Федор Иванович, поработайте в этом направлении. Чем, как говорят, черт не шутит.

***

— Коля. — Голос в телефонной трубке звучал настороженно. Таким сообщают о житейских гадостях и неприятностях. — Слыхал новость?

У Лунева упало сердце, во рту появился привкус ржавого железа. С утра он ощущал неясное беспокойство и сейчас был уверен, что услышит нечто, чему не придется радоваться.

Лунев сразу узнал голос приятеля, Андрея Ковалева — однокашника по военному училищу и сослуживца по спецназу.

— Коля, Бориса убили…

Голос Ковалева дрогнул, сорвался, и он замолчал. Молчал и Лунев. Произнести банальное «не может быть» не позволяла совесть. Лунев слишком сильно был привязан к Прахову, чтобы выразить чувства, которые его обуревали.

Капитану Прахову он был обязан жизнью. В Чечне, под Бамутом, спецназовцы «зачищали» аул Ачхой-Мартан, разыскивая в подвалах и развалинах боевиков, не успевших уйти в горы. Когда группа «Боец» вышла на западную окраину аула, из садов выстрелил снайпер. Пуля попала Прахову в ногу, раздробила малую берцовую кость.

Лунев бросился к упавшему командиру.

— Коля, стоять! — остановил его Прахов и добавил слова далеко не уставные, но весьма выразительные.

Лунев залег за развалинами, и до него дошло: снайпер завалил командира, чтобы к нему на помощь кинулись другие. И тогда можно будет щелкнуть ещё одного или даже двух человек.

Прахов разгадал замысел снайпера и отказался от помощи ребят. Он заполз за раму сгоревшего грузовика, сделал себе перевязку и пролежал на солнце до сумерек, когда его смогли отправить в госпиталь.

Лунев тогда понял, что командир спас ему жизнь.

И вот Прахов погиб.

Легче всего слова «искреннего» соболезнования произносят те люди, кого утрата задевает меньше всего. Президент страны, посылающий на гибель тысячи солдат в Чечне, со скорбным видом может объявить всенародный траур в память десятка шахтеров, погибших при обвале шахты. И ничего. А ты, тяжело переживающий гибель друга, мучаешься из-за того, что никакие слова не передадут твоей боли.

— Как его убили?

— Задушили удавкой. Подкололи шилом. Избивали. До или после смерти — не знаю. Сломано четыре ребра.

— Кто ведет следствие?

— Городская прокуратура. Коля, что мы станем делать?

Таков уж был Андрей. Он умел только предполагать. Решать за него всегда приходилось другим — жене, командирам.

Андрей зарекомендовал себя прекрасным бойцом, но сам командиром никогда быть бы не мог. Зато прикажи ему — расшибется в лепешку, ляжет костьми и, даже смертельно раненный, дойдет, доползет, сделает все и только потом умрет.

— Андрей, — Лунев уже приказывал, — оповести ребят. Собери деньги. Сколько сумеешь. Поезжай к Маше. Ей надо помочь. Я приеду позже.

Теперь Лунев знал — Андрей включится в дело и все доведет до конца.

Вспомнилась операция, которую группа «Боец» провела незадолго до отъезда в Чечню.

Сорокалетний бездельник, некий Пупок, обкурился и, вооружившись охотничьим ружьем, загнал двух соседок в свою квартиру. Сам же позвонил в милицию и потребовал миллион рублей на «поправку здоровья», грозясь убить заложниц.

В милиции это показалось шуткой телефонного хулигана. Однако выслали наряд для проверки. Когда милиционеры позвонили в дверь квартиры. Пупок открыл огонь.

Будь Пупок в квартире один, его можно было оставить там до тех пор, пока не очухается. Но две женщины оказались под угрозой, и надо было действовать.

Прахов заметил, что рядом с окнами квартиры Пупка проходила пожарная лестница. На уровне пятого этажа имелась металлическая распорка между ней и стеной, встав на которую, можно было даже заглянуть в окно кухни. От лестницы до стекла расстояние не составляло и двух метров. Если положить доску между распоркой и подоконником и проползти по ней на животе до стекла или прыжком преодолеть провал, а затем выбить раму, то легко попасть в квартиру.

Андрей выбрал второй вариант. Он надел перчатки, сферический защитный шлем, натянул на плечи куртку и взобрался на перекладину. Там принял устойчивое положение, прицелился, надел поверх шлема большую алюминиевую кастрюлю — её Андрею одолжила одна из хозяек, чья невестка оказалась в заложницах у Пупка.

Придерживая кастрюлю за ручки, Андрей оттолкнулся от распорки и бросился в окно вперед головой.

Зазвенело разбитое стекло.

Отвлекая внимание Пупка, те, кто стоял у двери, начали громко колотить в нее. Андрей, ворвавшийся в комнату через кухню, без труда скрутил несостоявшегося террориста.

— На кой тебе была нужна кастрюля? — спросил Николай, когда все было закончено.

— Ха! — Андрей говорил совершенно серьезно. — А если бы треснул шлем?

— И что?

— А то. Выплачивать за казенку, когда зарплату не дают по два месяца, я не намерен. Жена меня со света сживет.

Решение надеть на шлем кастрюлю было одним из немногих, принятых Андреем самостоятельно. Но когда в городской газете появился криминальный репортаж, в котором Андрея называли «инициативным и решительным бойцом», никто в группе антитеррора не возражал, Андрея уважали.

Прежде чем поехать к Праховым, Лунев отправился в городскую прокуратуру.

Учреждение, для которого в иных государствах строят здания, именуемые «дворцами правосудия», размещалось в ветхом кирпичном доме с выложенными на фронтоне цифрами «1905». Он был свидетелем русско-японской войны. Денег у города хватало только на то, чтобы подкрашивать раз в десять лет фасад, обновлять побелку в кабинетах. Словно для того, чтобы подчеркнуть нищету российского правосудия, а также показать, в чьих руках власть, коммерческая фирма «Восток трейдинг» вбухала в ремонт своего особняка несколько миллионов долларов. И теперь он стоял напротив прокуратуры, словно новая палехская шкатулка.

Лунева принял помощник городского прокурора Рудольф Николаевич Константинов. Молодой, но уже заметно лысеющий, он был одет подчеркнуто небрежно: вытертые джинсы, черная безрукавка с рекламным рисунком, ботинки, которых сапожная щетка не касалась по меньшей мере неделю. Вид представителя закона, сидевшего в служебном кабинете за казенным столом, покоробил Лунева, хотя, подумал он, может, честному юристу и не хватает денег на приличный костюм, а брать взятки он ещё не научился.

Константинов встретил посетителя с недовольным и утомленным лицом. О том, что Лунев — боец спецназа, он не знал, и это делало его ещё менее гостеприимным.

Помощник прокурора всегда считал, что служит закону и обществу в городском масштабе, а вовсе не отдельным гражданам. Посему его нервировало, когда настырные искатели правосудия пытались вторгаться в следствие. Тем не менее Константинов никогда не грубил: посетителя нетрудно отшить и вежливостью.

— Прошу понять меня, — говорил он, — мы живем в новых условиях, к которым, к сожалению, общество ещё не привыкло. Это в советские времена в городе убивали раз в неделю, не больше. И вся прокуратура, вся милиция становились на уши. Сейчас у нас на каждом следователе висит по пять-шесть дел об убийствах…

— Впечатляет.

Помощник прокурора угадал иронию и поджался.

— А вы бы шли в правоохранительные органы, помогли бы в борьбе с преступностью.

— Это мысль. Придется пойти. А пистолет мне дадут?

Доброжелательный тон Лунева успокоил служителя закона. Он не знал, что чем спокойнее Лунев выглядел внешне, тем сильнее кипела злость в его душе.

— Вы не переживайте, товарищ Лунев. Все пойдет своим чередом. Уже возбуждено уголовное дело. Назначен следователь…

Константинов говорил бесцветным, а точнее, казенным голосом. Он считал, что такая манера успокаивающе действует на посетителей, особенно если те пытаются возмущаться.

— Могу я с ним поговорить?

Константинов почесал затылок, потом пригладил волосы на лысеющей голове.

— В принципе — да. Но не сейчас. — Помощник прокурора перелистал страницы перекидного календаря. — Следователь Серков Владимир Эдуардович через два дня выходит из отпуска. Вернется и сразу займется делом Прахова.

— Разве это не потеря времени? Человека убили вчера, следствие начнется послезавтра. Уходит оперативность…

— А вот так и живем.

В голосе Константинова было столько горечи и уныния, что Лунев понял — ругаться нет смысла. Он обычный ишак, которого заставляют тащить груз, не спрашивая, сколько в состоянии выдержать его спина. Точно так же и самого Лунева в Чечне заставляли одним блокпостом держать участок долины шириной в три километра. И стоило боевикам просочиться стороной, начиналась выволочка: «Сержант! Ты допустил! Недоглядел. Спите вы там, дармоеды!» Хотя в штабе прекрасно знали об абсурдности претензий. С них ведь тоже таким же образом снимали стружку слой за слоем, чтобы не дремали, не спали, а шевелились, даже если на это нет сил.

Константинов пристально посмотрел на Лунева.

— Что, ваш приятель хороший человек был?

— Вместе воевали.

— Чеченец?

— Русский.

— Я не о том. Что он собою представляет?

Отвечать Лунев не захотел, хмуро спросил:

— Так мне что, самому начинать следствие?

Константинов заметно встревожился.

— Не надо частного сыска. Не надо. Свернете шею и нам следы запутаете. Вернется Серков, зайдите к нему. Расскажете, что сочтете нужным. Только, ради бога, без самодеятельности.

Лунев встал.

— Спасибо, я понял. Будьте здоровы.

Из прокуратуры он направился в микрорайон Светлореченский, где жила осиротевшая семья Прахова. От остановки автобуса двинулся пешком через пустырь вдоль оврага, поросшего кустами сирени, по тропинке, на которой убили Бориса.

Место, где произошла трагедия, он угадал сразу: бурьян здесь был вытоптан старательными сыщиками, искавшими вещественные доказательства.

Лунев постоял, склонив голову в молчании. Тогда под Ачхоем, в садах за рекой Фортангой, он выследил того снайпера. Боевик выбрал позицию среди ветвей старой яблони и занимал её в предрассветных сумерках. Лунев, который с вечера залег в кустах на берегу небольшого ручья, всю ночь пролежал на земле и в сыром тумане продрог до костей. Но терпение было вознаграждено.

В пятом часу утра Лунев заметил боевика; серая пелена, подрагивавшая над землей, закрывала его до пояса.

Подойдя к дереву, снайпер забрался на него и первым делом закурил.

«Нахалюга, — злорадно подумал Лунев, — ну, такое мы не прощаем».

Он поправил резкость оптики и взял боевика в перекрестие. Целил не в голову, а чуть ниже шеи. Дымка была сильной, и промазать не хотелось.

Выстрел ударил глухо, тут же утонув в вате тумана.

Лунев видел, как тело снайпера закачалось и рухнуло на землю. Подойти к нему Лунев не захотел. В сад пошли другие. Они и рассказали, что снайпером был тщедушный мужичок, похоже, туберкулезник, с бритой наголо головой и с зеленой повязкой моджахеда на лбу. На прикладе его винтовки обнаружили пять процарапанных рисок — счет пораженным целям.

На винтовке, из которой положил снайпера, Лунев делать меток не стал…

Лунев свернул к оврагу, продрался сквозь кусты сирени и оказался на круглой плешке, вытоптанной до голой земли. На голых кирпичах, сложенных столбиками, сидели четверо мальчишек лет по пятнадцати. Они играли в карты и покуривали, передавая сигарету один другому. Увидев незнакомого человека, смутились. Один спрятал окурок за спину. Другой начал торопливо собирать карты.

— Здорово, мужики! — Лунев старался говорить жизнерадостно, чтобы разрядить обстановку недоверия и натянутости. — Минздрав предупреждает: курение опасно для жизни. Кто хочет жвачку?

Он с хрустом разорвал упаковку «Стиморола» и высыпал на ладонь содержимое.

— Налетайте!

За жвачкой потянулись руки.

— Можно тут у вас в холодке посидеть?

— Ну. — Замурзанный круглолицый мальчишка с короткой стрижкой, должно быть, считался за главного. — Сидите сколько угодно.

— Хорошо тут у вас. Тихо, прохладно. Играете на интерес или на ставку?

Парнишка, сунувший карты в карман, глянул на Лунева настороженно.

— На щелбаны.

— Мы тоже так пацанами играли.

Ребята восприняли сообщение с одобрением: засмеялись, зашевелились.

— Да, орлы, правда, что тут у вас мужика убили?

Луневу претило называть Прахова «мужиком», но иначе в такой обстановке спросить о нем было нельзя.

— Точно, положили, — за всех ответил круглолицый.

— Говорят, стрельба была?

Лунев наводил тень на плетень, чтобы завести ребятишек. И сразу добился успеха.

— Во свистят! — Круглолицый не выдержал неправды.

— Туфта. — Его поддержал тот, что убрал карты. — Ножом пырнули.

— Они что, косые были?

— Не, нормальные.

Лунев дружески ткнул круглолицего в плечо.

— Да не о том я. Поддатые они все были или как?

— Хромой, которого они прихватили, нормальный. А кодла вся на газу. Может, пили, может ширялись. Вело их всех, это точно.

— И что, двое на одного?

— Ну да! Шестеро.

— На одного? Ну, мужики, не верю.

— Сука буду! — Круглолицый отчаянно забожился. — Вот, Леха тоже видел. Мы здесь играли…

Леха, худенький лет двенадцати парнишка с блестящими черными, как у мышонка, глазами, подтвердил:

— Точно. Шестеро.

— И откуда кодла? Из ваших домов?

— Нет, чужие. Из наших один Бабай был.

— Бабай? Это такой длинный, тощий? Жердяй?

Леха возмутился неосведомленности собеседника: кто же в их микрорайоне не знает ханыгу Бабая?

— Ну что вы! Он маленький, метр с кепкой. И уши в стороны. Сантехник из «красной высотки»…

— А-а, — протянул Лунев. Теперь ему оставалось узнать, что такое «красная высотка», и дело наполовину сделано. Лунев дружески хлопнул Леху по спине: — Валяйте, играйте. И смотрите, на глаза кодле не попадайтесь.

— Мы знаем, — солидно заявил круглолицый. — Не дураки…

***

Под началом прапорщика Лукина солдаты поставили вокруг зоны разрушения временное ограждение. На металлические стержни, вколоченные в землю, навесили белую пластиковую ленту с широкими красными полосами. На огражденной таким образом территории поставили две палатки — для охраны и следственной группы.

Работа пошла по трем направлениям.

Эксперты ковырялись в развалинах, стараясь выяснить причины взрыва.

На месте шестого хранилища, уничтоженного взрывом и огнем, грудами лежали обожженные, изогнутые и оплавленные остатки автоматов Калашникова. Лейтенант Войлок из службы вооружений округа и несколько солдат разбирали груды этого металлолома.

Поначалу, увидев объем предстоявшей работы, Войтюк посмотрел на Гуляева с испугом.

— И это все нам надо перебрать? Сорок тысяч штук?! Ни хо-хо! Сдуреть можно.

— Ладно, Войтюк, не ной. — Гуляев понимал, что работа и в самом деле грязная, утомительная и нудная, но сделать её придется. — Все будет нормалек, не боись. Это всегда так: глаза боятся — руки делают. Начинайте по номенклатуре: автоматы Калашникова «АК-74» с подствольниками «ГП-25»…

Из груд обгоревшего металла солдаты извлекали то, что осталось от оружия. Считывали номера и бросали железки в контейнер автопогрузчика. Войтюк тут же вводил номера в память портативного компьютера.

Уже через десять минут солдаты выглядели кочегарами, проработавшими возле угольной топки две смены подряд: руки сделались черными, по лицам струился пот, оставляя грязные потеки на лбу и щеках.

— Ничего, ребята, — пообещал им Гуляев. — После смены — сауна. Это я вам обещаю.

— И пиво, — подсказал Войтюк.

— Не поплохеет? — Гуляев умел отвечать на такие вопросы.

Распределив дела, сам он устроился в палатке и начал допрос свидетелей. Первым вызвали часового, стоявшего на посту в момент взрыва.

— Рядовой Юрченко. — представился солдат и вдруг застенчиво добавил: — Всеволод Иванович. Владик…

— Садитесь, Юрченко, — Гуляев указал на раскладной стульчик.

Солдат опустился на хлипкое сиденье. Стул под его весом жалостно скрипнул металлическими сочленениями.

Гуляев уже успел разглядеть Юрченко. Крепкий парень с загорелым лицом и выцветшими соломенно-желтыми волосами был явно не в своей тарелке. И это можно было понять: человек впервые в жизни оказался перед следователем военной прокуратуры, перед человеком, за спиной которого неясно маячил призрак под названием «трибунал». И попробуй угадай, кем ты останешься после допроса — тем же свидетелем, каким вошел в эту палатку, или тебя назначат виновным, защелкнут на руках браслеты и уведут, подталкивая стволом автомата в спину.

Так уж ведется в России, что человек, никогда не преступавший рамки закона, при встрече с лицами, этот закон охраняющими, испытывает плохо скрываемое волнение и даже страх. Милиционеры, грабящие граждан в ночное время; прокуроры, выполняющие заказы властей; судьи, принимающие решения в пользу тех, кто бросает на чашу весов правосудия более толстую пачку денег, — это действительность, от которой не скроешься, не сделаешь вида, что не знаешь о ней, не ведаешь.

— Курите. — Гуляев подвинул пачку дешевых сигарет.

— Спасибо, не курю.

Было видно, что если даже Юрченко курил, то брать из пачки следователя сигарету не рискнет.

— Скажите, Юрченко, взрыв для вас оказался неожиданностью?

— Еще какой. Так ахнуло…

— До этого никаких признаков беды вы не приметили?

— Нет.

— Что вы подумали, когда взорвалось? — Гуляев поинтересовался из чистого любопытства.

— Подумал — война. Что ещё могло быть?

«Война» — слово привычное, постоянно живущее в подсознании каждого из нас. В минуты катастроф оно первым приходит на ум человеку, даже искушенному и опытному. В 1966 году, когда мощное землетрясение разрушило Ташкент, командующий войсками Туркестанского военного округа генерал армии Александр Александрович Лучинский после первого же толчка вскочил с постели и выругался: «Эх, твою..! Опять просрали!» Старый военный был убежден, что армия снова проморгала начало новой войны.

Когда в разрушенном землетрясением армянском городе Спитаке израильские спасатели, одетые в красно-оранжевые костюмы и в противогазах, извлекли из развалин пожилого армянина, тот сразу поднял руки над головой. Ему пришло на ум, что началась война, разрушившая город, и он уже в плену у неизвестных завоевателей.

Отвечая на вопросы Гуляева, Юрченко постепенно успокоился. Ему и самому показалось интересным разобраться в своих ощущениях и поступках, шаг за шагом проследить, что он думал, какие действия предпринимал. Отвечал он толково и потому страшно удивился, когда Гуляев предложил:

— Что ж, Юрченко, отлично. Теперь давайте ещё разок, с самого начала.

— Товарищ майор! Я все рассказал как было.

— И все же давайте восстановим события по минутам.

Юрченко выглядел растерянно.

— Что вас интересует, не могу понять.

Ответь ему Гуляев, что и сам точно не знает, солдат крайне бы удивился. Уж слишком уверенно и напористо следователь старался вытрясти из него нечто неизвестное.

— Итак, Юрченко, вы заступили на пост. Что сделали первым делом?

— Закрыл крышку люка в корзину.

— На вышку?

— Нет. Вышкой мы называем все сооружение — балки, лестницу. А корзина у нас — это площадка с бортами для часового.

— Туда ведет люк?

— Да. Корзина изнутри обшита листовым железом. И крышка люка тоже железная. Заступив на пост, часовой её закрывает.

— Почему корзина обшита металлом изнутри?

— Если обстрелять пост, пули прошьют доски и срикошетят от железа. Во всяком случае, так нам говорили.

— Закрыли люк и дальше?

— Осмотрелся.

— Что-нибудь видно в темное время?

— Отлично. Прожектора по периметру хорошо освещают просеку. Я иногда даже ежей на ней замечаю.

— Отлично. Что заметили в тот раз?

— Говорить обо всем вообще?

— Конечно.

— Видел, как ушла смена в караулку. Ее глазами всегда провожаешь. Потом повернулся к морю. Увидел — идет корабль.

— Почему обязательно идет? Может, стоял на рейде?

— Было заметно движение. И ходовые огни. Шел на север. Я видел отличительный красный огонь левого борта.

— Хорошо. Признаков грозы не замечали?

— Нет.

— А вы умеете их замечать?

— Ну! — Юрченко даже обиделся. — Бывает над хребтами гроза, там все небо краснеет от всполохов. Грома не слышно, а зарево как от пожара.

— Пойдем дальше. Вы на часы смотрите?

— Да. Только ближе к концу смены. Лишний раз глядеть — душу маять.

— Слышали какие-нибудь шумы?

— Нет, ничего особенного.

— А не особенного?

— Барсук шебутел. У него нора за пятым хранилищем. Мы его не трогаем.

— И все?

— Потом птицы всполошились. Тетерки.

— Почему вы считаете, что тетерки?

— Ну! — Голос солдата прозвучал обиженно. — Мы таежники. Я птиц и днем и ночью по лету определяю.

— Их могло что-то спугнуть?

— Запросто.

— Кто?

— Чаще всего лиса или рысь…

За пологом шатра послышался шум. Гуляев прислушался.

Посмотреть, чем занимается следственная группа, пришел начальник арсенала полковник Блинов. Он приблизился к ленте с красными полосами и собрался её перешагнуть. Часовой — явно не призывного возраста контрактник в камуфляже — остановил его окриком:

— Стой!

— Я начальник гарнизона. — Блинов произнес это, с трудом сдерживая злость: ему, офицеру с полковничьими звездами, приказывают стоять.

Блинов попытался перешагнуть ленточку ограждения.

— Стой! Стрелять буду!

Чертов караульный устав! Он не оставляет часовому даже выбора слов для нормального разговора.

— Позовите своего начальника.

Часовой достал свисток и подал сигнал. Минуты через две из-за развалин склада вышел прапорщик Лукин.

— Здравия желаю. Слушаю вас, товарищ полковник.

— Прапорщик! — Блинов играл голосом, как это делал, прорабатывая на совещаниях подчиненных. — Что это вы тут железный занавес устроили?

Лукин знал: спорить с офицером, который завелся, себе дороже.

— Так точно, товарищ полковник, занавес.

Блинов проявил понимание солдатского юмора и сказал:

— Тогда приподнимите край, я пройду.

— Не властен, товарищ полковник.