Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Перевёрнутый мир

ModernLib.Net / Сазанович Елена Ивановна / Перевёрнутый мир - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Сазанович Елена Ивановна
Жанр:

 

 


      — А разве по-другому можно рисовать? Не понимаю… Если по-другому нельзя, тогда вообще нельзя.
      — Можно, еще как можно! — Лида еще теснее прижалась к моему плечу. — Боже, какое счастье, что ты не художник, не артист, не музыкант…
      — И не герой клипа…
      — Особенно это. — Холодные губы Лиды касались уже моего лба, носа, щек. — Боже, как они мне все надоели, как они мне все надоели. Как они… — Ее губы наконец-то нашли мои.
 
      Земля давно ушла из-под ног. И солнце тоже покинуло нас. И куда-то исчезли деревья. И я даже не чувствовал неба. Ничего, ничего вокруг не было. Голый вакуум. Космос. В нем существовали только мы двое. И я уже не жалел о своем зеленом мире, пропитанном свежими запахами и покоем. И Лида не жалела о своем, запыленном и суматошном. Мы были вдвоем. И нам оказалось достаточно этого. Наш космос устраивал нас. И его невесомость, и его пустота. Где не было ни запахов, ни звуков. Где остались только мы двое. И, наверно, наша любовь. Я уже знал, что это такое. И, пожалуй, мог нарисовать ее в своем воображении. Ее дыхание, ее мгновение, ее мимолетность. Импрессионисты могли бы мне позавидовать. Я рисовал не хуже… Разве кому-нибудь удавалось нарисовать любовь?
      Так началась наша любовь. Впереди у нас был целый месяц. А это немало. Более того, я вообще считал, что для большой любви месяца вполне достаточно. За месяц люди не успеют надоесть друг другу, не успеют узнать все друг про друга, и даже не успеют поругаться. Про бытовые мелочи вообще нечего говорить. Быт за месяц не способен убить любовь. Это уже потом — в ходе, так сказать, проверки чувств и желаний… Мы не думали о проверке. Нас ждал месяц любви.
      Лида больше времени проводила у меня в сторожке, чем в пансионате. Она безоговорочно приняла мою жизнь, с удовольствием готовила для меня, поливала цветы и деревья в саду. Для нее все было в новинку. Иногда мне казалось, что она просто играет роль этакой деревенской пастушки и часто — переигрывает. Но я закрывал на это глаза. Я был влюблен. И был уверен, что она влюблена не меньше. Я не верил, что играть в любовь возможно, когда не любишь. Я был очень далек от кинематографа.
      Чижик с Лидой так и не сдружился. Наверно потому, что она его воспринимала всего лишь как мою собаку, а не как моего лучшего друга. А может быть, просто к нему ревновала. Чижик ревновал не меньше. И они в некотором роде боролись за мое исключительное внимание.
      — Ну же, Данька, — Лида не раз настраивала меня против Чижика. — Я допускаю, что собака может стать другом, но не могу себе представить, чтобы она стала лучшим другом. Потому что так не бывает.
      — Так бывает. Только так и должно быть, — дразнил я девушку. И в очередной раз пытался примирить ее с Чижиком. — Ну же, Лидка, подумай, вспомни хотя бы своих друзей. Сколько раз они тебя предавали? А сколько обманывали? А сколько завидовали? Ага? А Чижик ни разу про меня дурного слова не сказал. А зато как он умеет слушать! Я могу ему раскрыть любую тайну, и он никогда ее не разнесет по всему свету.
      — Ты просто боишься людей. Вот и вся твоя философия. Ты боишься правды. Вот и нашел себе глухонемого друга, который только и может, что лизать твои ноги. Такой большой и сильный, ты боишься, что тебя могут предать, потому и выбрал себе того, кто не предает только потому, что предавать не умеет. А не потому, что не хочет.
      Чижик громко и свирепо лаял на Лиду. Я хватал его за ошейник, опасаясь, что он может укусить девушку.
      — Не обижай его, он ведь все понимает, — грустно отвечал я Лиде, которая, в отличие от Чижика, меня понимала гораздо меньше. А сколько бы осталось этого понимания после месяца нашей любви?
      Пожалуй, я поспешил с утверждением, что за месяц ничто не способно омрачить любовь. Вскоре я понял, что для этого достаточно и дня. И все же моя правда заключалась в том, что жалкий месяц на обиды, разочарования и неприятности можно закрывать глаза. Запросто. Когда сильно влюблен.
      Мы с Лидой не скрывали своих чувств. Просто мы сами скрывались. Нам было достаточно видеть друг друга, прикасаться друг к другу, вместе смеяться и изредка спорить из-за Чижика. И все же без выхода «в люди» обойтись невозможно. Хотя бы потому, что вокруг много солнца, зелени и свежего воздуха. И потому, что в этом году выдалось на редкость хорошее лето. Мои недавние прогнозы о семи неделях дождя не оправдались. Самсон в этом году играл на моей стороне.
      Когда я был свободен, мы встречались с Лидой под нашим засохшим дубом. И Лида каждый день нетерпеливо его осматривала.
      — Ни одного зеленого листочка! — Она чуть не плача била ногой по мху, облепившему дуб со всех сторон.
      Мне иногда не терпелось сказать ей, что я все бессовестно выдумал — и про дерево влюбленных, и про то, как появляются на мертвом дереве листочки тогда, когда любовь случается. Но так и не открывал ей этой маленькой тайны. Мне нравилась моя выдумка. И иногда я сам в нее верил.
      — Ну же, Лида, — я обнимал ее за плечи, — не будь капризным ребенком. Мы так мало знакомы. Разве можно понять за такое короткое время все про любовь?
      — А при чем тут время? Хотя да… Конечно… Что можно понять?… Особенно дереву.
      — Ну, дерево, если хочешь знать, понимает гораздо больше нашего. Потому что больше видит. И больше живет.
      — Но опять же — молчит.
      — Откуда ты знаешь? Может быть, это мы его не слышим. А может быть, молчим мы для него.
      — Эх ты, ботаник…
      Лидка стелила покрывало на землю, ложилась и сладко потягивалась. А я часами мог любоваться ею. И молчать. Как дерево. И не слышать ее беззаботную болтовню. А она все рассказывала и рассказывала об огнях Большого города. Иногда я вспоминал Марианну Кирилловну. Они относились к своему городу абсолютно одинаково. Проклиная, ругая, обзывая, они очень его любили. И мне казалось, я тоже начинаю его любить. А возможно, я просто любил Лиду. И мне уже становилось все равно где быть, лишь бы быть с ней.
      Однажды я в очередной раз учил Лиду плавать, она барахталась в воде, как беспомощный ребенок, цепляясь за мои плечи и оставляя на спине следы от царапин. Эта картина мне была очень знакомой. Я не раз наблюдал ее, когда стоял за деревом и следил за чужим праздником, в котором веселились моя Лида и Эдик. Теперь на его месте был я. Это меня несколько смущало и даже злило, но я сдерживался, всегда помня, что нашей любви отпущено очень мало времени. Я просто старался как можно меньше походить на Эдика. Но у меня не получалось. Я так же крепко прижимал к себе Лиду, так же бросал ее в воду и однажды так же прицепил желтую кувшинку к ее волосам. Боже, неужели в жизни похожи не только люди, но и их жесты и даже их любовь? Как, должно быть, звезды смеются над нами, когда мы их называем одинаковыми…
      И вот в один из таких безобидных уроков из воды внезапно вынырнула Валька, очутившись недалеко от нас. Мокрая, веснушчатая, со слипшимися короткими волосами и красными от воды глазами, она напоминала лягушонка. Лида от неожиданности вскрикнула:
      — Ой, а это что за лягушонок?!
      — Это Валька, — обречено представил я девушку. — Дочка доктора Кнутова. Мой хороший друг.
      — Как Чижик или все-таки лучше? — подозрительно покосилась на меня Лида.
      — С Чижиком состязаться — гиблое дело. И все-таки Валька — хороший друг.
      — И главное — хорошенький, — со злостью бросила мне в лицо Лида.
      А Валька развернулась и поплыла. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. И уже ни капельки не напоминала лягушонка, а скорее походила на русалку. Я уже не видел ее коротких слипшихся волос, ее плотного веснушчатого тела. Она ныряла и выныривала вновь. Очень гибкая, как стебелек желтой кувшинки. Она ложилась на спину и легко гребла руками. Как лодка, затерявшаяся в волнах моря. И лучи солнца играли на ее мокром теле. Я искренне залюбовался Валькой. Мое любование не ускользнуло от жесткого взгляда Лиды, которая вдруг (этот беспомощный ребенок, который только и мог, что барахтаться в воде) изящно нырнула и поплыла. Не менее легко и красиво. Она плыла брассом, делая точные симметричные движения, а затем перешла на баттерфляй. Я тупо смотрел на нее. И не видел ее красоты. Я просто вдруг понял, что она настоящая профессионалка. Наверняка не раз побеждавшая в городских соревнованиях. И так ловко водившая меня за нос. Боже, а я ведь это подозревал еще тогда, когда она играла с Эдиком. Еще тогда… Теперь же она устроила соревнования с Валькой. И я от всей души пожелал ей проиграть. Резко развернувшись, я поплыл к берегу.
      Лида догнала меня, когда я уже, выбравшись из лесных зарослей, зло и решительно направлялся к дому.
      — Дурак же ты, какой дурачок. — Она обняла меня сзади за плечи. Я не обернулся.
      — Ну не могла же я спокойно смотреть, как ты любуешься этим лягушонком. Вот и пришлось самой показать класс, — мурлыкала Лида, гладя мою спину.
      — Я понятия не имел, что можно в одну секунду научиться так плавать. Ты просто вундеркинд. Думаю, тебе под силу и спортивное, и подводное плавание. Может быть, меня научишь?
      — Но пойми, милый, эти маленькие хитрости были придуманы специально для тебя. Тебе ведь приятно было учить меня плаванью, — оправдывалась Лида перед моей злой спиной.
      — Насколько я знаю, эти хитрости были придуманы поначалу для клипового героя, — внезапная мысль вдруг осенила меня, и я резко обернулся. И столкнулся с невинным взглядом. — Скажи, Лидка, только честно… Только честно, пожалуйста… Тогда… Когда Эдик учил тебя плавать, ты знала…
      — Что знала? — Лида хитро сощурилась.
      — Ну… Что я наблюдаю за тобой?
      — Конечно, знала, — просто ответила она. — Ну, какой нормальный мужик не придет на свидание, если его назначает такая девушка, как я.
      — Какая девушка? — Я нахмурился. — Лгунья, врунья, интриганка…
      — Продолжай, продолжай! — Лида уже откровенно смеялась.
      Мне так хотелось продолжить — и к тому же бездарная актриса. Но Лида прижалась ко мне всем телом. Ее волосы, еще мокрые, приятно щекотали мое лицо и пахли желтыми кувшинками.
      — И к тому же прекрасная актриса, — продолжила она за меня.
      И я не смог ей возразить. Я погладил ее влажные волосы, прикоснулся к ним губами. У нас был всего лишь месяц…
      А вечером, проводив Лиду, я ждал появления Вальки. Это было в ее духе. Она непременно должна была появиться и устроить скандал. К чему я был готов. Даже придумал красочный монолог и привлек Чижика к своей защите.
      — Ты любишь эту девчонку, Чижик. Так что, брат, помоги мне. Ну, лизни ее руку. Или посмотри на нее жалобно. Уж что-что, а это ты, дружище, умеешь.
      Чижик вздохнул и, свернувшись калачиком, улегся у порога. Но Валька так и не пришла. Она не пришла и на следующий день. В глубине души я был раздосадован. В конце концов, она же влюбилась в меня и даже возомнила себя моей невестой. Однако же Валька стала для меня не единственной досадой. В этот вечер не пришла и Лида. И я уже не на шутку разволновался. Столкнувшись на пороге дома с запыхавшимся Мишкой, я и вовсе испугался.
      — Ну же, — я втащил его за ворот пиджака в дом. — Только без предисловий, что случилось?
      — Заболела, — выдохнул Мишка. И уже более спокойно добавил: — Но ты, Данька, не волнуйся. Просто перегрелась на солнце. Знаешь этих столичных штучек. Они и солнца-то у себя за небоскребами не видят. Вот и, вдохнув глоток свежего воздуха, падают почти замертво. И где такое видано, чтобы люди болели от солнца и воздуха?! Чокнуться можно. Нет уж… Такая жизнь не по мне.
      Мишка уселся развязно на диван и, забросив ногу за ногу, вытащил из пиджака «Кэмел» и золотистую зажигалку той же фирмы. Но не успел прикурить. Я мгновенно выхватил пачку сигарет из его рук.
      — Мишка! Вот отцу расскажу!
      Мишка от души расхохотался.
      — Ну, Данька! Ты меня совсем уморил! Словно из каменного века! Да я уже год как курю! Даже если бы не курил, то непременно с сегодняшнего дня бы начал. Разве от такого шика отказываются! Я ведь только «Приму» и пробовал.
      Я внимательно посмотрел на Мишку. Его уши торчали в разные стороны, старый пиджак с отцовского плеча болтался на худеньких плечах, глаза по-детски блестели при виде новой игрушки. «Кэмел» Мишке был так же к лицу, как медведю смокинг.
      Я устало опустился на диван рядом с парнем.
      — М-да… А мне все кажется, ты ребенок. Совсем не замечаю времени. Знаешь, Мишка, оно для меня словно застывает здесь, на природе. Словно ничего не взрослеет, не стареет, не умирает. Только рождается. А ведь это далеко не так.
      — М-да-а-а, — вторя мне, глубокомысленно протянул Мишка. — Ты совсем одичал, Данька. Совсем. И, не в обиду тебе сказано, постарел. Хоть и на природе.
      Мишка мастерски чиркнул блестящей зажигалкой из фальшивого золота.
      — Артисты подарили? — показал я на «Кэмел».
      — Угу. Они, кто же еще. У них там все знаменитости такие курят. А про спички они вообще уже думать забыли. Да, мы с тобой — темнота, каменный век. Сигареты, кстати, твоя… эта… артистка преза… презентовала — за успешную работу. А зажигалку ее дружок. Ух, как я обрадовался, мне в жизни таких подарков не делали. Даже на день рождения. Самый дорогой подарок был — перочинный ножик от отца. Да разве сравнить с такой зажигалкой!
      — А где ты их встретил? — направил я разговор Мишки в нужное русло.
      — Да в номер к твоей артистке заходил, отец велел занести ей лекарства. Она лежит на кровати с мокрым полотенцем на лбу. А этот красавчик сидит у ее ног, как верный пес.
      Внутри у меня все перевернулось. Я сжал кулаки. И почему-то спросил:
      — Целуются?
      — Чего? — не понял Мишка.
      — Ну, ты же сам говорил. Они когда-то целовались.
      — Я? Ах да! — Мишка стукнул себя по лбу. — Совсем забыл. Почему-то когда врешь, всегда забываешь.
      — Зачем ты мне врал, Мишка? — Я не разозлился на него, а только облегченно вздохнул.
      — Да я б ни в жизнь! — Мишка стукнул себя кулаком в грудь. — Это она мне велела тебе сказать… Ну, что целовалась.
      Я уже ничего не понимал. Моя голова шла кругом. Почему-то ужасно захотелось спать.
      — А ей-то зачем это было нужно?
      — Ты, Данька, как ребенок. Ничего не понимаешь в жизни. Ведь только так, с помощью ее безбожного вранья, ты и попался на удочку.
      — Все вранье, кругом одно вранье. — Я устало провел ладонью по вспотевшему лбу. — Презенты ты от нее получил за это?
      — И за это тоже. Да ты не отчаивайся, Данька. Любой бы только мечтал попасться на ее удочку. С помощью вранья или нет — какая разница.
      — Наверное, никакой. Для них там вообще не существует разницы между правдой и кривдой. Все одно. Артисты.
      — Ну же, Данька, — Мишка встревожено смотрел на мое равнодушное лицо, на мои потухшие сонные глаза. И даже встряхнул меня за плечо. — Ну же, Данька. Чего ты? Все же нормально. Ну… Ну, хочешь, хочешь, я и ей что-нибудь скажу, в отместку. К примеру, как ты целовался с Валькой, хочешь? И презент мне никакой от тебя не нужен, ты же мой друг. Это от тех брать можно, для них это нормально.
      — Не хочу, Мишка, — я потрепал его по щеке. — А ты иди, Мишка, иди. И Вальку не впутывай. Она хорошая девчонка.
      — Хорошая… Только хороших почему-то не так сильно любят. А этой, твоей артистке, чего-нибудь передать?
      — Пусть выздоравливает.
      Я вышел проводить Мишку за порог. Мишка опрокинул голову к небу. Тяжелые тучи повисли над лесом. Особенно остро чувствовались запахи смолы и бессмертника. Птицы низко летали над соснами, задевая их крыльями.
      — Скоро дождина зарядит, на неделю, — усмехнулся Мишка, видимо, вспомнив Самсонов день. — Не придется им больше умирать от солнца. Ну разве что от глотка свежего воздуха.
      Мишка небрежно чирикнул золотой зажигалкой. Яркий огонь вспыхнул у него в руках.
      — Красиво, — почему-то печально вздохнул Мишка. — И руки не обжигает. От спичек так не бывает.
      — Огонь он и есть огонь. Может согреть, а может обжечь. Ну, бывай, дружище.
      Мишка, приподняв ворот пиджака, быстрым шагом направился прочь от моего дома. Я пошел закрывать ставни. Дождь хлынул раньше времени. Я уже собирался бежать домой, как заметил, что в кустах неподалеку от моего дома что-то белеет. Глаз мой был зоркий и натренированный.
      — Вот чертяги столичные! Вечно мусорят, нет от них покоя. Словно у себя в городе, а не в лесу.
      Я, сварливо ворча себе под нос, разгреб руками кусты и заметил в глубине их насквозь промокшую полную пачку «Кэмела», недалеко валялась обляпанная грязью блестящая зажигалка…
      Следующим утром, забросив все дела, я, как верный пес, сидел у ног Лиды. Вновь заменяя Эдика. Лида играла уже не беспомощного ребенка, барахтающегося в воде, а несчастную больную девчонку. Она то и дело шмыгала носом, лоб ее был перевязан мокрым полотенцем.
      — У вас такое солнце вредное, — капризно пробормотала она, перед этим пару раз охнув и ахнув от боли. — Даже на югах со мной ничего подобного не случалось.
      — Солнце, Лидка, не бывает вредным, — улыбнулся я, гладя ее запутанные волосы. — Только люди.
      — Такие, как я? — обиженно надула пухлые губы Лида.
      — Нет, ты ведь у меня солнце.
      Я огляделся. Мне стало немножечко грустно. С самого начала я знал, что это номер Марианны Кирилловны. И сейчас, впервые заглянув сюда после ее смерти, я вдруг по-настоящему понял, как мне не хватает моей костюмерши, наших прогулок у озера, наших долгих бесед у затухающего костра, нашей сирени с пятью лепестками. Пожалуй, никто меня в жизни так не понимал, как Марианна Кирилловна. И я знал, что это понимание было взаимным.
      Лида, заметив, что я погрузился в мысли, тут же принялась вновь капризно охать и ахать, жалуясь на свое недомогание, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание. Вообще-то она была плохой актрисой. Хотя, возможно, я мало что смыслил в актерской игре.
      — А ты где-нибудь уже снималась, Лидка? — зачем-то спросил я у нее.
      Ее глаза растерянно забегали по моему лицу. Но тут же решительно остановились где-то у переносицы.
      — Конечно, снималась! — Она вызывающе встряхнула головой, забыв, что та у нее болит. — А ты думал, я плохая актриса?
      Именно так я и думал. Ей сниматься противопоказано. Пожалуй, настоящие съемки у нее начались только здесь, в Сосновке. Где играла она исключительно для меня.
      В дверь постучали. Молодая горничная, моя старая знакомая Галка, принесла нам чаю. По Лидиному приказу. Именно приказу. Не меньше.
      — Фу! — фыркнула Лида, пригубив чай. — Совсем остывший! Я же просила — горячий! Совсем ничего делать не умеют!
      Лида вела себя по меньшей мере, как Любовь Орлова, словно в запасе у нее были десятки знаменитых ролей. Хотя подозреваю, что великая актриса так не поступила бы ни за что в жизни.
      Горничная покраснела и, заикаясь, стала оправдываться перед этой разбалованной девицей. Но я тут же ее прервал.
      — Не слушайте ее, милая, — с нескрываемым наслаждением я отпил глоток чая, закатывая от удовольствия глаза. — Замечательный чай. Ничего подобного не пил, хотя вы прекрасно знаете, что в чем-чем, а в чаях я разбираюсь. Вы даже добавили веточки смородины, подумать только!
      Галка расплылась в довольной улыбке, но все еще опасливо поглядывала на Лиду.
      — Знаете, — обратился я к Галке, чтобы до конца ее успокоить, — а ведь так не хватает Марианны Кирилловны. Едва переступив порог этого номера, я сразу понял, как ее не хватает. По-настоящему.
      Горничная была свидетелем нашей дружбы с костюмершей и понимающе вздохнула.
      — Мы все ее здесь любили. Она от всех отличалась. Такая вежливая, милая, понимающая. — Это был камешек в огород Лиды.
      — Ты можешь идти! Ну, чего встала! — закричала на нее Лида, вскочив с кровати.
      Я схватил ее за руки и силой усадил на место.
      — Как тебе не стыдно! Что с тобой! Ты и впрямь перегрелась! — Я обернулся к горничной. — Иди, Галка, все в порядке, иди.
      И все же последнее слово Галка решила оставить за собой.
      — Это же надо, такая была чудесная бабушка и такая оказалась невоспитанная внучка! Господи, как тесен мир, — едко заметила она и тут же смылась.
      Воцарилось молчание. Я в оцепенении уставился на Лиду.
      — Что она сказала?
      — Откуда мне знать! — Лида мгновенно успокоилась и вновь приняла больной вид, прикладывая к голове влажное полотенце.
      — Она что… То есть… Марианна Кирилловна — твоя бабушка?! — Это был настоящий шок для меня.
      — Ну и что тут такого? У всех есть бабки. Я же не виновата, что моя оказалась именно Марианной.
      Я сидел, обхватив голову руками. Очередное вранье. Даже для одного месяца многовато. Я медленно повернулся к Лиде. Наверное, у меня был устрашающий вид, потому что она испуганно вздрогнула.
      — Но почему ты мне ничего не сказала? Я же не раз рассказывал тебе про Марианну Кирилловну. Почему? Я не понимаю. Ты только объясни — почему?
      — Да потому!
      Лида вновь вскочила, полотенце упало на пол. И вообще, по-моему, она выглядела совсем здоровой.
      — Потому что пришлось бы рассказывать про нее, тебе же она так нравилась. Тратить время на пустые воспоминания и прочую чепуху… А я хотела, чтобы ты был только мой. Только мой и все! — Лида топнула в подтверждение своих слов ножкой.
      — Странно, а костюмерша говорила, что она совсем одна. Одна на всем белом свете.
      — Это ей захотелось быть совсем одной. Придумывать свой фантастический мир и жить в нем. Грезить о каком-то великом кино, которое мы якобы потеряли. А по-моему, потеряла только она. Я лично все приобрела. И кино, и настоящий мир. И меня он вполне устраивает.
      — Она обо мне говорила? — Я не отрывал от Лиды взгляд.
      Я знал, чувствовал, понимал, что говорила. Но каждую секунду боялся, что Лида соврет.
      — Да, — почему-то на этот раз она не соврала. — Говорила. Более того, утверждала, что ты у нее самый близкий человек на земле. И твоя земля тоже самая близкая. Потому что вы настоящие, а мы, видите ли, из папье-маше. Поэтому для нас она и шьет костюмы. В общем, бред какой-то. Как может стать самым близким случайный человек?
      — Я же — случайный человек, но для тебя стал самым близким.
      — Ты — другое. У нас ведь любовь…
      — Кроме любви есть и другие отношения. Может, более глубокие. Иногда люди, зная друг друга всю жизнь, так и не находят общего языка. А иногда… Одного дня достаточно, чтобы друг друга понять. В общем… Знаешь, мне кажется, Марианна Кирилловна действительно была очень одинока…
      Мне так и не удалось закончить эту глубокую мысль, потому что в комнату ворвался Эдик с охапкой полевых цветов. Увидев меня, он застыл на пороге, как статуя, и его губы скривились в презрительной усмешке.
      — А… Охранники зеленых насаждений! Надеюсь, вы меня не арестуете за ущерб, нанесенный лесам и полям. — Он протянул цветы Лиде, и она уткнула в них лицо, жадно вдохнув приторный аромат.
      — Не арестую, — резко ответил я и поднялся.
      — Еще бы. Все это народное достояние, а не достояние одного человека.
      Лида заметно оживилась с приходом Эдика. Она чувствовала себя рядом с ним в своей тарелке. И я подумал, что они здорово подходят друг другу. Она ему так же преувеличенно и театрально принялась жаловаться на солнечное недомогание. И он проглатывал ее слова без остатка. Как ни парадоксально, но они искренне верили в ложь, которой ежедневно кормили друг друга до отвала. Эдик даже умудрился пафосно продекламировать какой-то новомодный стишок без ритма и рифмы, который выучил накануне специально для Лиды. И девушка восторженно благодарила его. Стишок был бездарный, Лидка вполуха слушала его, так ничего и не поняв, но правила игры диктовали другую реакцию. А они строго следовали правилам игры. Мне здесь делать нечего. Я не артист, так что поспешил откланяться. Эдик даже не обернулся в мою сторону, а Лида послала ничего не значащий воздушный поцелуй.
      Мне же вдруг захотелось увидеть Вальку, которая меня старательно избегала. И, собравшись с духом, «вдохновленный» встречей с Лидой, этим же вечером я нагрянул в дом доктора Кнутова. По дороге я почему-то собрал целую охапку полевых цветов. Кнутов встретил меня довольно радушно, он был интеллигентом до мозга костей, хотя я не мог не уловить в его тоне некоторой официальности.
      — Вы знаете, Даниил, Валечки нет дома.
      Был уже глубокий вечер, и я не поверил ни единому слову Кнутова. Где ей еще быть? Валька наверняка пряталась за дверьми соседней комнаты. И я как можно громче сказал:
      — Как жаль, а я вот ей цветы принес. И еще орехи, — протянул я пакет с недозрелыми, еще зелеными плодами. — Она любит такие. Неспелые, самые сочные. Словно в молоке.
      Кнутов подчеркнуто вежливо принял подарки.
      — Я ей обязательно передам. Она будет рада.
      За дверью соседней комнаты послышались шорохи.
      — Всего доброго, Даниил. — Кнутов открыл двери.
      — Андрей Леонидович. — Я прикрыл двери и понизил голос на два тона. — Не обижайтесь на меня.
      — Вы ничего не обещали, Даниил. Абсолютно ничего. Вы всегда поступали честно.
      — И все же… Я все равно чувствую за собой вину.
      — Вы не можете винить себя за то, что вас любит моя дочь. За чужую любовь не судят. А вы полюбили другого человека. И за свою любовь не судят тоже.
      — Вы все понимаете. И все же… Как Валька?
      — Я слишком долго пожил на свете, чтобы не понимать, что все проходит. И первой, возможно, проходит любовь. Но Валя еще слишком молода, чтобы понять это. Поэтому ей тяжело. И все же, я думаю, это к лучшему. Лучше больше эмоций, трагедий, разочарований пережить в молодости. Потому что они переживаются. Думаю, потом моей дочери жить станет гораздо легче. Трудности зачастую идут на пользу. Вырабатывают, так сказать, иммунитет. Моя дочь обязательно выздоровеет. А пока… Не ищите с ней встречи. Вы понимаете?
      — Я понимаю.
      Меня действительно мучила совесть по отношению к Вальке. Но я думал о Лиде. И я думал, что моя любовь может все оправдать. Доктор Кнутов был прав. Я не мог судить себя за любовь. И я не виноват, что не всегда она выбирает тех, кто этого заслуживает. Я все списал на любовь.
 
      Мы больше не ссорились с Лидой, если вообще наши мелкие разногласия можно было назвать ссорами. Я многое в ней не принимал. Но не мог не понимать, что она дитя города, в котором живут по другому уставу. Отклонение от него грозит одиночеством. Что и случилось с моей костюмершей. Этого я Лиде не желал.
      В последние дни наша любовь приобрела более яркие и более сумасшедшие краски, передающие дыхание каждого мига, улавливающие чувственность каждого движения. Если бы я был теоретиком любви, я бы назвал ее импрессионизмом.
      Однажды я даже привел Лиду на могилу Марианны Кирилловны, ее бабушки. И долго доказывал, что она похоронена именно здесь. На этом пригорке, где мы когда-то с ней подолгу стояли, наблюдая за уходящим за горизонт солнцем. Где я посадил в честь костюмерши маленький куст сирени. Который обязательно расцветет яркими цветами. Но Лида никак не могла уловить и принять мою мысль. Она опровергала все мои доводы, топала от негодования ногами и крутила пальцем у виска.
      — Ну же, Данька, я тебе тысячу раз объясняла! — краснела она от возмущения. И становилась еще прекрасней. — Ты словно глухой! Я сама, понимаешь, сама, лично была на похоронах бабушки.
      Лида била себя кулачком в грудь.
      — Я даже помню, в чем ее хоронила — в черном длинном платье с большим воротом. Когда-то бабушка мне его сама сшила в расчете, что я получу роль молодой вдовы в одном фильме. Нет, ты не думай, я ее получила…
      Я слегка зажал рот Лиды ладонью.
      — Я не об этом, девочка. Ну, как… Как ты не понимаешь, что человек похоронен не там, где его закапывают. А там, где поселяется его душа, его сердце, где он оставил свои мысли и лучшие воспоминания.
      Лида вырвалась из моих цепких рук.
      — Человек похоронен там, где его похоронили, где стоит памятник на могиле и куда могут приходить его родные, чтобы положить букет цветов! — злилась она. — Ну, как же ты не понимаешь! И кто ты, чтобы решать, где должна селиться душа! И тем более — сердце!
      — Да, я никто, увы, — я развел руками, признав себя пораженным.
      — Фу-у-у, — отдышалась Лида, словно на ринге. — Дурачок ты мой, как вы с ней все-таки похожи. Миру не нужны идеалисты, они ему даже мешают.
      — И тебе тоже?
      Лида обвила шею мою руками и легко прикоснулась губами к моим губам.
      — Только не мне, только не мне, только не мне…
      Голова моя закружилась. Я изо всей силы обнял Лиду, и ее тело обмякло в моих объятиях. Я покосился на пригорок, заросший одуванчиками, на молоденький кустик сирени с сочными зелеными листочками, на огненный шар, уплывающий за горизонт. И подмигнул просто так, неизвестно кому.
      — Я знаю, Марианна Кирилловна, вы здесь, — еле слышно прошептал я.
      — Что, что ты сказал, повтори, любимый, повтори, — горячо прошептала Лида в ответ. — Повтори, что меня любишь… Что любишь… Любишь…
      И я повторял и повторял снова, что люблю. И веточки сирени колыхались на легком ветру. И моя костюмерша улыбалась мне улыбкой уходящего солнца. Она была совсем рядом…
 
      Последние дни нашей любви с Лидой не просто быстро прошли, даже не промелькнули и не промчались. Они просто слились в один день, одно мгновение яркого и сильного чувства. Не знаю, насколько похожа у людей любовь, но прощание наверняка у всех одинаково. Грусть, слезы и общие воспоминания. Потом грусть проходит, слезы высыхают, а воспоминания стираются. Я, видимо, не единственный, кто так горячо желал, чтобы у нас все было по-другому. Любовь, не похожая ни на какую другую. И расставание. Мне так хотелось, чтобы после нашей разлуки легкая грусть осталась навсегда, слезы до конца не высохли, а по ночам мучили воспоминания. Возможно, я был очень наивен.
      Мы встретились с Лидой вечером накануне ее отъезда возле нашего засохшего дуба. И почему-то долго не знали, о чем разговаривать, словно уже наговорились за месяц или просто слишком мало осталось времени для фраз. Любые слова, произнесенные вслух, казались не главными. А главные, наверное, еще не были придуманы. И мы молчали. И молча вслушивались в мертвую, почти пугающую тишину. Я давно не помнил такого безветрия. Ни один листик не шелохнулся на деревьях. Почему-то не пели птицы. И на небе ни одного облачка. Только красные полосы, словно кто-то небрежно провел по небу кистью.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4