Город призраков

– Не обязательно, – на всякий случай согласился я, хотя не во всем был согласен.

Меня тоже раздражали и игорные дома, и ночные клубы, и публичные притоны. Более того – я был их ярым противником. Но меня всегда настораживала и чрезмерная чистота и стерильность. За которой всегда обязательно что-то скрывалось. Как правило, далеко не чистое. И не стерильное. Мне гораздо симпатичнее были обычные люди со своими слабостями и ошибками, нежели холодные манекены. Но вслух я об этом не сказал, решив не перечить Модесту Демьяновичу. И заметил, что тоже терпеть не могу увеселительные мероприятия. Предпочитая узкий круг людей.

– Вот и замечательно! Вы познакомитесь с прекраснейшими людьми! Более того, вы познакомитесь с одним гением! О, это человечище в науке! Он в некотором роде скрывает свое пребывание здесь. Вы знаете, он стоит на грани величайшего открытия века! И поверьте мне, скоро его имя прогремит на весь мир! Впрочем, вы вскорости сами от него все узнаете!.. Но он не единственный! Какой замечательный человек – муж Ларисы Андреевны! Он кстати, коллега вашего друга. Юрист. Не менее – ученый. Каждая его лекция – маленькое произведение искусства. Кстати, сегодня же вы сможете в этом убедиться. Ну, а взять нашего мэра! Разве не его стараниями, его усилием, терпением и неуклонным следованиям традициям Жемчужный является едва ли не единственным в стране, если не в мире, местом, где можно жить без страха и опасения не только за свое здоровье, благополучие. Но и быть уверенным в нравственности своего ближнего. И любить своего ближнего. Искренне любить. Вот вы, Ник, положа руку на сердце, часто встречали на своем жизненном пути людей, в которых можно быть уверенным до конца? Молчите. Я так и знал.

– Да, Модест Демьянович, я не раз сомневался в людях. Но это не значит, что я их не любил. Даже когда они совершали ошибки. Возможно. На ваш взгляд, безнравственные поступки. Но я их старался понять. У меня же создается впечатление, что вам трудно понять тех, кто на вас не похож.

– И в этом вы не правы! И тоже сможете убедиться, побывав у нас.

– Значит и у вас не так уж все гладко? – я с любопытством взглянул в светлые глаза учителя.

– Но вы же боитесь безупречной жизни, Ник. Поэтому я и пытаюсь вам втолковать, что и у нас не все уж так безупречно. И мы пытаемся понять тех, кто не всегда следует моральным принципам. Более того. Не просто понять. Простить. И перевоспитать. Ведь истина, согласитесь одна.

– Неужели? И вам знакома ее формула?

– Я думаю, она знакома всем. Но не каждый – даже себе – признается в этом. Абсолютное знание истины накладывает на человека определенные обязательства. А именно – следовать ей. Но не всякому этого хочется. И люди стараются доказать и себе, и другим, что есть множество других истин. И одновременно находят множество опровержений истины, единственной и настоящей.

– И кто же если не секрет в вашем кристально чистом Жемчужном пытается эту абсолютную истину опровергнуть?

– Тут далеко ходить не надо. Вот эта заблудшая овца, – и старичок кивнул на человека, сидящего впереди нас.

Этот парень за всю поездку не проронил ни словечка. Ни одним движением не привлек к себе внимания. Так, что я даже на время забыл про его существование. А теперь оказывается, что он – основной ниспровергатель единственной истины. Может, он не такой уж плохой парень на самом деле? Как ни странно, но мне, уже год копающемуся в криминальной грязи, все равно были симпатичны люди ошибающиеся. Конечно, если они не законченные подлецы.

– Видите его, Никита? Вот он такой всегда. Угрюмый, со злобным недоверчивым взглядом. Словно всегда смотрит на вас, а в кармане держит кулак. Заранее предполагая, что вы этот кулак можете и заслужить. Его так у нас и прозвали Угрюмый. Знаете, многие уже плохо помнят и имя его, и фамилию. Просто – Угрюмый. Согласитесь, прозвище прилипает не просто так. Когда человек фактически теряет свою индивидуальность. И остается лишь обобщенное понятие.

– Но в таком случае, что ему делать в вашем поселке. И зачем он вам нужен?

– И это не такой уж простой вопрос. Он уехал с нашего поселка сразу же после окончания школы. Что-то его видите ли здесь не устраивало.

– Ну, это вполне логично. Он, возможно, хотел продолжить учебу. Или у вас учения тоже не почитаются? Ведь они зачастую ведут к моральному разложению. «Собрать бы книги все, да сжечь».

– Ну, зачем столько иронии, Никита. Ведь вы уже знакомы с нашей библиотекаршей. И знаете с моих слов методы ее работы. И потом… Разве я не упоминал, что у нас есть и колледж, и университет. Где работают прекрасные специалисты.

– Ну да! – искренне удивился я. – А говорили, что это поселок.

– Так и есть. Ограниченное количество жителей. В некотором роде – община. Нас мало. Мы работаем на себя и своих детей. Нам достаточно того, что имеем.

– Но, возможно, ему, – я кивнул на угрюмого пассажира, – этого не хватало. Он рвался увидеть другие города. Возможно, ему импонирует жить в столице. Где масса не только притонов и увеселительных заведений, но и, к вашему сведению, – музеев, театров, библиотек. Где можно получить пинка под зад. А можно и поймать свой шанс. Разве не так?

– Ну, что ж. Он свой шанс и поймал. И это результат его любви, скорее, к грязным местам, нежели к библиотекам. Его на первом же курсе выгнали из института. А затем – вполне закономерный путь. Пьянство, разгул, опасные делишки и в итоге – тюрьма. Лучшие годы вычеркнуты из жизни. Потом женитьба, запоздалое и сомнительное раскаяние. В результате – он здесь. В результате – его дочь тоже не образец для подражания. А сам он – опустившийся до самого дна человек.

– И все-таки вы его приняли.

– Мы не имели права его не принять. Он здесь вырос. Он имеет право на свой дом, в котором умерли его родители. Так и не дождавшись его. И потом… Потом он дал нам слово.

– И неужели сдержал? – я чуть не расхохотался нелепости этого предположения.

Учитель бросил на меня недовольный взгляд.

– Конечно, наполовину. Не все сразу. Во всяком случае, он не ворует, почти не дерется. И меньше пьет. Поймите, он сын нашего города. И мы обязаны его наставить на истинный путь. Хотя… Хотя если честно, я слабо верю в его полное исправление. Мы его упустили. Скорее всего он – конченый человек. И в этом и наша вина. И поэтому мы не имеем права теперь от него отказаться. Это было бы антигуманно. Во всяком случае, у его дочери есть шанс.

– Неужели она так плоха?

– Более того – она крайне дурна!

Насколько крайне она дурна, учитель так и не договорил. Неожиданно раздался такой гром, что казалось наш автобус вот-вот перевернется. Учитывая, что мы как раз мчались по склону большого оврага, эта вероятность возрастала. Мы, слава Богу, удержались. Но хлынул ливень. Он отчаянно хлестал по стеклам. И все немногочисленные пассажиры бросились закрывать окна.

– Да уж, – выдохнул я, вновь усевшись на место. И вглядываясь в затуманенное дождем окно.

Еще одна радость! Я спасался от осени. Я рассчитывал на продолжение лета. Которое вполне заслужил. Но она и здесь нас достала. Мало того, что мы попали в какое-то идиотское место. Более того нас ждала перспектива проторчать в какой-нибудь дурацкой гостинице, не высунув даже носа из-за дождя. Мне уже не нравился отпуск. И я проклинал всех вместе взятых смуглых девиц, на которых польстился. Вано согласился с моим немым отчаянным монологом. Но вслух.

– Все, Ник. Нам кранты. Ну и влипли же мы! Теперь останется от скуки только повеситься. Хотя бы Васька была с нами.

– Не с нами, а со мной, – поправил я Вано. – Впрочем, у нас есть единственный шанс отдохнуть.

– Ну? – глаза Вано зажглись надеждой. Но я тут же залил холодной водой этот огонь.

– Все очень просто, Вано. Мы отдохнем, хорошенько отоспавшись в течении целой недели. Такой шанс тоже не всегда выпадает. То работа, то пустые развлечения. А здесь – ни того, ни другого. Так что крепись друг.

– Спасибо за утешение, – скривился Вано. – И все-таки я не собираюсь здесь впадать в спячку. Я не медведь. Мне хватит и одной полноценной ночи. А завтра же мы прижмем этого мэра к стенке. И двинемся в обратный путь. Клянусь, я это сделаю. Даже если мне придется угнать машину.

– Ты единственный за долгие годы совершишь здесь преступление. И наверняка тебя впишут в книгу Гиннесса этого паршивого городка…

– Ну вот и почти все, – торжественно заявил старичок, вновь обращаясь к нам. – Почти приехали, молодые люди.

Мы как по команде повернулись к окну. Чтобы разглядеть этот райский уголок. Но это было практически невозможно. Из-за запотевших стекол и внезапно наступивших сумерек.

Автобус резко притормозил. И мы, прихватив рюкзаки, двинулись к выходу. Пропуская угрюмого парня, и милую библиотекаршу. За нами еле поспевал стерилизованный старичок. Неплохая компания, учитывая что нам с ней придется провести целую неделю. Нет, Вано прав. Лучше уж угнать автомобиль.

– Вы назад не изволите ехать, – на всякий случай спросил я у шофера.

Он молча мотнул головой.

– Ну хотя бы завтра с утреца, – не сдавался я.

– Это невозможно, – поспешил на помощь водителю неугомонный старичок. – Он здесь живет. И только раз в неделю подрабатывает ездой на этом вот собственном автобусе.

Ну, что ж. Во всяком случае утешало, что кроме единственной машины мэра можно еще угнать и автобус. А поскольку шофер редко разговаривает, возможно, он и не броситься с криками за нами.

Мы вышли на воздух. Дождь заметно уменьшился. Фонари в бронзовой оправе позволили нам оглядеть каменную круглую площадь, на которой мы стояли.

– Это наш центр, – с гордостью поведал старичок. – Отсюда легко добраться в любую точку поселка.

– И куда нам следует добираться?

Старичок посмотрел на часы, прикрепленные цепочкой к карману его белоснежной тенниски.

– А знаете что! – радостно воскликнул он. – Можно прямиком в наш местный клуб. Там как раз муж Ларисы Андреевны читает лекцию. Там вы и сможете увидеть всех жителей нашего городка. К тому же, у вас нет шансов попасть даже в гостиницу. В это время все у нас закрыто. Поскольку все граждане спешат в клуб. Искренне вам советую. Не пожалеете.

Я был готов задушить этого задорного старикашку. Промокшие, продрогшие, голодные и уставшие как тысячу чертей, мы почему-то бодрячками должны теперь скакать в какой-то идиотский клуб. Да еще на лекцию. Чушь какая-то.

– С великолепным началом отпуска тебя, Ник, – мрачно и одновременно торжественно произнес Вано.

– Взаимно, Вано, – не менее мрачно выдавил я, свирепо поглядывая на Модеста Демьяновича.

Однако мой взгляд несколько смягчился, как только я заметил поодаль Угрюмого. Но не он меня заинтриговал.

Угрюмый очень оживленно беседовал с какой-то девушкой, которая, судя по всему, его встречала. О, что это была за девушка! Именно ее я рисовал в своем воображении, когда, послав к черту сумасшедший город и удрав от Васи, бросился в эту райскую дыру.

Стройная, гибкая, босоногая… Ее кожа отливала бронзовым загаром. Ее огненно рыжие волосы сверкали капельками дождя в освещении уличных фонарей. Ее длинно хлопковое платье насквозь промокло, подчеркивая совершенные линии ее тела. Она жгучими черными глазами смотрела на меня, вовсе не слушая Угрюмого. И вызывающе улыбалась белозубой улыбкой. Этакая сумасбродная дикарка. Она так была непохожа на этот благочестивый городок, что я ненароком подумал, будто учитель просто надо мной подшутил. Мой отпуск постепенно приобретал смысл.

От этих сладких мыслей меня оторвал голос Модеста Демьяновича.

– Что ж, двинемся в путь, молодые люди?

Я уже был готов идти куда угодно. Если в Жемчужном все девушки такие. Мне Жемчужное начинало нравиться.

Вано мгновенно понял смену моего настроения. Не ускользнула это и от цепкого взгляда учителя.

– Я же вам говорил, – кивнул он на девушку.

– Вы говорили, что она крайне дурна, – улыбнулся я. – Но положа руку на сердце, мне такие дурнушки по вкусу.

– Значит у вас не все в порядке со вкусом, – недовольно поморщился старичок.

Но моему другу Вано так не показалось. И он заговорщицки мне подмигнул.

Клуб был маленький, но довольно уютный. Кремовые жалюзи, керамические светильники, кожаные кресла и полукруглая сцена.

Места были уже все заняты скромными жителями Жемчужного, жаждущих как можно скорее вкусить плоды познания. Никогда в жизни не видел, чтобы люди с такой охотой желали послушать лекцию.

Мы примостились в последних рядах. Но это не помешало окружающим нас заметить. И слушатели, повернув головы от сцены, дружно и с любопытством оглядывали нас с Вано. Мне их любопытные взгляды ничего не сказали. В них не было ни настороженности, ни чрезмерной радости. Просто обыкновенное человеческое любопытство. Во всяком случае мы ведь пришли с учителем. И никакой опасности поэтому для их чести и морали не представляли.

Вскоре на сцену вышел лектор. Как я понял – муж нашей недавней попутчицы Ларисы Андреевны. Лысоватый и худощавый. Его близорукие глаза скрывались за толстыми линзами очков в толстой роговой оправе. Он, как и его жена, относился к типу не запоминающихся людей. И с виду казался довольно спокойным. Но я все же уловил, что под этим нарочито показным спокойствием скрывается довольно нервная, импульсивная натура. И чем более он старался делать медлительные жесты, говорить тихим и спокойным голосом. Создавалось впечатление, что этот человек на грани срыва. И я стал прислушиваться к его лекции. И чем больше прислушивался, тем больше убеждался, что учитель не солгал. Утверждая, что это незаурядная личность.

Он действительно блестяще читал лекцию. Лаконично, кратко. Без излишнего пафоса. Но и не без утонченной проникновенности. Похоже, он хорошо был знаком с принципами древних ораторов. Да и тема лекции была незаурядна, и похоже – выстрадана. Многие столичные ученые могли бы позавидовать мастерству этого человека.

Лектор излагал не просто проблему одного из тягчайших преступлений – убийства. Его мысль была гораздо глубже. Потому что во главу угла ставился не закоренелый преступник. И даже не просто человек, ставший убийцей по воле обстоятельств. В центре внимания была личность. Высоконравственная, талантливая личность. И вопрос ставился так – как поступить правосудию, если присутствует факт, что убийцей стал человек, который все годы служил образцом для подражания. И не только. Благодаря этому человеку общество достигло определенного прогресса. И без которого, к примеру, развитие науки либо искусства было бы практически немыслимо. Впрочем, речь могла идти не только о выдающейся личности. Но, к примеру, просто о честнейшем, благородном гражданине. Который, к примеру, во время войны или стихийного бедствия спас не одну жизнь?

Следовательно, ставился вопрос, да – это человек совершил сегодня тягчайшее преступление. Но способны ли его предыдущие дела перевесить этот страшный поступок? К тому же, если и после преступления он не изменился. Он по-прежнему нужен обществу. Он по-прежнему – будет и далее двигать прогресс. И в будущем его вновь ждут блестящие победы. Что в таком случае есть это единственное преступление? И кто в этом случае должен выносить приговор? Несколько судей, следующих штампованным истинам буквального закона. Либо все должен решать высший суд?

Впрочем, одними голословными рассуждениями лектор не ограничился. Он привел блестящий пример. О котором ни я, ни мой друг Вано понятия не имели. Оказывается, что книгопечатание впервые изобрел не Иоганн Гуттенберг. Когда в середине XV века напечатал в Майнце 42–страничную Библию. А некий француз. Который умер еще в XIV веке. Но к несчастью для всего человечества. Сразу же после своего открытия, так и не успев его обнародовать, он убил человека. Которого подозревал в связи со своей женой (при чем его подозрения не оправдались и были основаны лишь на болезненной мнительности ученого, что еще больше отягощало его вину). И его казнили. Его открытию тогда не придали никакого значения. И человечество в своем развитии оказалось отодвинутым на век назад.

– Безусловно, это была большая потеря для науки! Безусловно! Особенно, когда мы смотрим на это дело спустя столетия. В разрезе истории. И нам этот человек представляется великой личностью своей эпохи. А несчастную жертву преступления мы не видим и не хотим видеть. Поскольку он не представлял никакой ценности для человечества. Это был обыкновенный парень. И мы забываем, что он тоже имел права на жизнь. На полноценную долгую жизнь. Мы закрываем глаза на то, что он стал невинной жертвой, пусть и выдающейся личности. Прошло немало веков. И тем неинтереснее нам становится его смерть. И тем мы больше печалимся о трагичной судьбе ученого. Из-за казни которого, историю отбросило на пару веков назад. Но скажите, дорогие мои земляки! Разве для вас имело бы значение, если бы вы или ваш близкий несправедливо погиб от руки закоренелого преступника или выдающегося человека? Смерть – она всегда смерть. Несправедливая смерть – тем паче. Поэтому несмотря на победы науки. На достижения и открытия. Наш долг не обобщать историю и прогресс. Мы прежде всего должны видеть отдельного человека в этой истории и в этом прогрессе. И никто не имеет права посягать на жизнь ближнего. И в случае совершения преступления знак равенства между закоренелым негодяем и благородной личностью может стоять. К тому же, если учесть, что и жертва могла бы принести пользу обществу. Следовательно… Следовательно буквальный суд, писаные обществом законы справедливы. А высший суд… Он существует независимо от них. И я более, чем уверен, что если бы А. уклонился от наказания, его открытие все равно не принесло бы пользы людям. И рано или поздно его настигло бы божье наказание. Поэтому наш суд на земле ни в коем разе не отделим от суда на небе. Просто он свершается быстрее. А божий суд как бы контролирует, корректирует, упорядочивает его. Но об этом мы поговорим в следующий раз. Спасибо за внимание.

И лектор, слегка поклонившись, с тем же невозмутимым спокойствием, с которым он обманул всех слушателей (но только не нас с Вано) скрылся за сценой.

– Ну как? – глаза Модеста Демьяновича блестели во мраке полутемного зала.

– Блеск, – искренне ответил я.

– Только что-то я не пойму, – прибавил Вано. – Какое отношение эта тема имеет к вашему городку. Где никто даже курицу у соседа не сворует. Не то что – убийство. Да еще с такой крайне философской направленностью.

– Чем больше знаешь о преступлениях, чем больше вникаешь в их подробности. В психологию преступника. Тем меньше шансов, что оно произойдет. Разве не так, молодые люди? Каждый с помощью лектора как бы прокручивает его. Ставит себя на место убийцы и его жертвы. И тем самым ограждает себя он страшных случайностей и от страшных мыслей. Которые наверняка посещают каждого смертного.

У меня лично на этот вечер вообще уже никаких мыслей не осталось. Разве что одна – поскорее избавиться от этого назойливого старичка. И приткнуться к какой-нибудь подушке. На большее я не рассчитывал.

Вано угадал мои мысли. И мы собрались вежливо смыться. Но это было сделать не так-то просто, поскольку Модест Демьянович вызвался нас провожать. От этого гостеприимства можно было чокнуться. Однако мы милостиво согласились. Потому что понятия не имели, куда идти в поисках этой долгожданной подушки.

Модест Демьянович еще пытался уговорить нас познакомиться с цветом Жемчужного. Но мы наотрез отказались, ссылаясь на крайнее переутомление. И поспешили поскорее покинуть клуб во избежание дружеских рукопожатий и вежливых знакомств.

– Но ничего, у вас еще будет время познакомиться с нашими уважаемыми гражданами, – радостно заключил уже на свежем воздухе учитель. Чему мы и вовсе не обрадовались. Поскольку предпочитали. Чтобы времени у нас на это не оставалось вообще.

Дождь уже закончился. И опьяняющий свежий воздух ударил нам в голову. Похоже, здесь и впрямь с экологией все в полном порядке.

Мы шли быстрым шагом по прямой улице, освещенной фонарями. Обычный стандартный поселок. Правда, чрезмерно чистенький и аккуратненький. Дома по левой стороне выкрашены в розовый цвет. А по правой – в голубой. Большие богатые особняки, утопающие в пышной цветущей зелени. Огороженные изящными металлическими заборами. Скорее, в целях порядка, а не в целях самозащиты. Защищаться в Жемчужном было не за чем.

– Вы остановитесь в нашей гостинице, – тараторил неугомонный Модест. – В общем-то, гостиница – это громко сказано. У нас мало приезжих. Если кто и приезжает, то останавливается у родственников. И гостиница скорее предназначена для гастролеров или районного начальства. Но и они к нам наведываются крайне редко. Поэтому это условное название – гостиница. А вообще это исторический памятник архитектуры конца XIX века. Верхние этажи предназначены для гостей. Но там пока живет только профессор Заманский, о котором я уже имел честь вам сообщить. Он у нас проживает меньше года. И не успел еще толком обосноваться. Да и времени у него фактически нет. Впрочем, его вполне устраивают апартаменты нашей усадьбы. А внизу – холл. Там в основном и проходят наши, так сказать, увеселительные мероприятия.

– М-да? – я с любопытством взглянул в лицо Модесту.

Он захихикал.

– О, это не то, что вы думаете! Ваша фантазия работает только в одном направлении. И вы скорее судите по своему образу жизни. Увеселительные – для нас это нечто другое. Мы пьем чай, очень много философствуем, более молодые танцуют. Более пожилые играют в карты.

– Карты – это азартная игра, Модест Демьянович, – Вано шутливо погрозил ему пальцем. – Да будет вам известно – это один из пороков человечества.

Модест тут же согласно кивнул.

– Да, но не в нашем случае. Порок рождается из конечной цели игры. Мы же играем только на мысли. Не понятно? Что ж. Вы сможете убедиться. Каждый проигравший обязан в течении пяти минут придумать афоризм. Который потом долго цитируется жителями нашего поселка. И записывается в нашу местную книгу премудростей. А карты… Разве вы станете отрицать, что они развивают логику и память. К тому же кроме карт у нас есть уйма других развлечений. И шашки, и шахматы, и бильярд. Вы знаете, мы порой засиживаемся до утра. Время летит поразительно быстро! Счастливые часов не наблюдают. Что доказывает, что счастье можно найти не только в пороках. Но и в добродетельных невинных занятиях. Главное, чтобы это исходило от чистого сердца. Недаром к нам ни разу не заглянул Угрюмый. Ему эти удовольствия непонятны.

– А его дурнушка дочка? – полюбопытствовал я.

– Ее мы сами там не желаем видеть, – нахмурился Модест. И тут же перевел разговор на другое. – Вот так, молодые люди. И сегодня, в выходной, да еще после лекции, нам будет что обсудить. Не желаете присоединиться?

– Нет! – дружно выкрикнули мы с Вано. – Мы желаем только одного – отдохнуть.

– Вот видите! Вы проделали не такой уж большой путь со столицы. А уже утомились. Это доказывает, что ваш образ жизни ведет к преждевременной старости. И мне вас искренне жаль, молодые люди.

Нам тоже было себя жаль. Поскольку, казалось, мы никогда в жизни больше не увидим подушки.

Но, благо, на горизонте, в самом конце поселка засветились огни так называемой гостиницы, на которую нам указал Модест. И название – гостиница – действительно имело довольно условное понятие. Как и говорил старичок, это был великолепный памятник архитектуры начала столетия. Усадьба, вобравшая в себя весь высокопарный дух того времени. Который, казалось, навечно поселился в стенах этого здания. Мы это сразу же почувствовали, как только перешагнули порог гостиницы.

Модест широко распахнул дверь. И перед нами предстал просторный холл. В центре его стоял круглый стол из красного дерева, покрытый кружевной белой скатертью. Над ним низко свисала бронзовая люстра, обрамленная такими же бронзовыми подсвечниками. Впрочем, подобные старинные подсвечники были расставлены повсюду. На черном рояле. На низком буфетике. На секретере. А на бежевых стенах были развешаны картины в громоздких солидных рамах.

И мне показалось, что сейчас нам навстречу выйдет лакей в белых панталонах и расписных башмаках, прижимая к груди чистую белоснежную салфетку.

Впрочем, я был недалек от истины. Нас встречали. Конечно, не лакеи. Еще чего не хватало! Но по тяжелой высокой лестнице. Судя по всему, ведущей в верхние апартаменты для гостей. Спускались хозяева. Аккуратности и почтительности им было не занимать.

Она была довольно миловидной дамой лет тридцати пяти. Ее белокурые волосы были уложены в пышную прическу. Над пухлыми алыми губами отчетливо виднелась весьма пикантная родинка. Пышную фигуру хозяйки подчеркивало строгое облегающее коричневое платье в том же стиле прошлого века, делая акцент на осиной талии и крупных бедрах.

Вано даже вздохнул от восхищения, поскольку подобные дамочки были в его вкусе. Но я грубым толчком локтя прервал этот похотливый вздох. Указав на мужа хозяйки. Как и подобает прошлому веку и подобному особняку, ее муж был толстеньким коротышкой с тремя волосинками на круглой голове. К тому же его щеки горели румянцем, а глаза – нескрываемой ненавистью к нам.

Однако вопреки взгляду его толстые губы расплылись в милой улыбочке. И он пропищал тонким голоском.

– Добро пожаловать, дорогие гости. Мы всегда рады приезжим! Мы уже имели честь вас видеть в клубе, на лекции. И поспешили, не дождавшись ее окончания сюда, в свою гостиницу. Что бы встретить вас подобающим образом.

Мы с Вано улыбнулись ему в ответ с той же долей откровенности. А Модест тут же поспешил нас представить друг другу. Они действительно были хозяевами гостиницы. И хозяевами особняка. Который, видимо, в свое время успели приграбастать к своим рукам. Дамочку звали Лилия Аркадьевна. Но она попросила называть ее просто Ли-Ли. А ее симпатягу-муженька величали Кирилл Леонидович. Но он попросил называть его просто Ки-Ки. А совместная их фамилия была Котовы. Но тут уж они никакие сокращения не допускали. Хотя я уже хотел было предложить величать их просто супругами Кис-Кис. Но вовремя сообразил, что они ненароком могут и обидеться.

Супруги Кис-Кис любезно провели нас в номер на второй этаж. И вежливо откланявшись, удалились, заметив на прощание, что пригласят нас к ужину.

Мы огляделись. В отличие от старинного холла, номер был оборудован вполне современно. И был рассчитан явно на приезжих. Которых не обязательно должен радовать стиль XIX века, не отличающийся большими удобствами. Наш новый приют был вполне удобен и главное – с душевой комнатой и балконом.

Жизнь мне показалась не такой уж и плохой. Когда я вслед за Вано принял душ. И разрумянившийся, ослабевший, бухнулся на мягкий диван. Жизнь мне показалась очень даже милой. Когда я заметил на журнальном столике бутылочку коньяка.

– Ну, Вано, ты и плут, – я рассмеялся.

– Я, конечно, не мог предположить, что мы окажемся в плену у сухого закона. Но разве это когда-нибудь помешает? – он указал на бутылку. – Мне лично нет!

– Мне лично тоже. Но не думаю, что этому обрадуются наши гостеприимные хозяева, учуяв за ужином экзотический и давно забытый запах.

– Ну, выпить перед ужином – святое дело! – торжественно заявил Вано, суетливо разливая коньяк по чашкам, явно предназначенным не для него. – И потом, Ник, как еще мы можем отметить переход к новому, здоровому образу жизни.

На это мне нечего было возразить. И я долго не сопротивляясь, чокнулся с Вано полно налитой чашкой.

Но не успели мы вдоволь насладиться прелестями отдыха. Как в дверь постучали. И мы, как школьники наспех спрятав бутылку. Выслушали приглашение семьи Кис-Кис к ужину. Нам ничего не оставалось, как спуститься в холл. Мы договорились поменьше болтать, дабы не испугать своим благовонием наших новых друзей.

А друзья, судя по всему, в полном сборе в ожидании сидели за круглым столом. В холле царил полумрак. Электрический свет сменился мерцанием зажженных свечей. И их аромат распространялся по всей комнате. Его дополнял аппетитный запах дичи, жареного картофеля, овощных салатов.

Невольно сглотнув слюну в предвкушении вкусненького. Мы понимали, что прежде всего нужно познакомиться. Эту миссию вновь взвалил на себя Модест Демьянович.

Кроме знакомых нам уже четы Кис-Кис и библиотекарши Ларисы Андреевны с мужем-адвокатом Кириллом Николаевичем, лекцию которого мы совсем недавно прослушали. Мы имели честь познакомиться с семьей мэра Жемчужного.

Глава города – Соколов Глеб Александрович, весьма симпатичный, мускулистый мужик из серии «агент-007». Ему бы в рекламах сниматься. Уж очень его внешность была далека от представлений о морали. Впрочем, внешность зачастую обманчива. Жена его, Диана, весьма подходила этому красавчику. Будь это любой другой город на планете, где существуют рекламные или модельные агентства. Я бы голову дал на отсечение, что она бывшая супермодель. По-прежнему молодая, несмотря на то, что ей уже наверняка за сорок. Длинноногая, с огромными слегка раскосыми глазами и томным взглядом. Их дочь, Полина, была полной копией матери. С тем отличием, что у нее все еще было впереди. Очень хорошенькая куколка, правда с тем же напускным равнодушием на холодном, слегка бледноватом лице. Впрочем, я поклялся бы на чем угодно, что за этими холодностью и равнодушием скрывается вполне импульсивная, непредсказуемая натура.

Здесь так же был местный врач – Ступаков Леонид Борисович. Худощавый долговязый мужик. Без конца протирающий линзы очков носовых платком, словно ему некуда было девать руки. Рядом с ним восседала его племянница Галя, низкорослая пухленькая пампушка с потупленным взглядом. Без конца краснеющая от чрезмерной скромности и неловкости.

По правую сторону от нас сидел, еле вмещаясь своей тушей в кресло, шеф местной милиции Гога Савнидзе. Усатый чернющий грузин. Подчеркивающий свой грузинский акцент.

А по левую – редактор местной газеты Сеня Горелов. Совсем молоденький паренек. Веснушчатый и лопоухий. В меру смазливый и в меру веселый. И очень неподходящий к холодной атмосфере Жемчужного.

Судя по всему, в этот вечер собрались сливки городского общества. Конечно, с первого раза я не смог их запомнить, поскольку вообще плохо запоминал фамилии, не говоря уже об отчестве. Но мою задачу облегчил Модест Демьянович, предложив всех называть по именам. Поскольку люди были не старые. Кроме него. А имена их были вполне простые. Кроме него. А Модеста Демьяновича после нашего путешествия я сумел запомнить на всю жизнь.

Неловкое молчание после успешного знакомства нарушил неутомимый Модест.