Всякая плоть - трава

      - А где оно находится, это ваше заведение? - спросил я.
      - В Гринбрайере, штат Миссисипи. Захудалый такой городишко. Вроде Милвилла, пожалуй. Даже не город, а так, поселок - тишина, пылища, жарища.
      Ох, и жарища - прямо пекло! Но у нас в здании воздух кондиционированный. И вообще не дурно.
      - Захудалый городишко, - повторил я. - Чудно что-то, неужели для вашего заведения не нашлось места получше.
      - А это маскировка, - сказал Элф. - Чтоб не было лишнего шуму. И нам велено держать язык за зубами. Для секретной работы лучшего места не придумаешь. Никому и в голову не придет искать такую лабораторию в какой-то богом забытой дыре.
      - Но ты ведь приезжий...
      - Ну, ясно, потому меня туда и взяли. Они не хотят брать на работу много местных жителей. Считается, что у людей, которые выросли в одних и тех же условиях, и мысль работает почти одинаково. Так что там охотно берут приезжих. В этой лаборатории куча всякого пришлого народу.
      - А раньше что было?
      - Раньше? А, со мной-то. Чего только не было. Шатался по свету, валял дурака. Нигде подолгу не застревал. Поработаю недели две в одном месте, перекочую немного подальше - там месячишко поработаю. В общем плыл по воле волн. Бывало, когда оставался без гроша, а лучшего ничего не подворачивалось, так и с бетонщиками спину гнул, и посуду в ресторане мыл.
      Месяца два служил садовником в Луисвиле, у одного земельного туза. Был одно время сборщиком помидоров, но на такой работе живо с голоду подохнешь, пришлось двинуться дальше. Словом, чего только не перепробовал.
      А в Гринбрайере вот уже одиннадцатый месяц.
      - Ну, это рано или поздно кончится. Соберут они там все данные, какие им требуются, - и крышка.
      Элф кивнул.
      - Да я и сам понимаю. А обидно! Лучшей работы у меня не было и не будет. Так что ж, Брэд? Поедешь со мной?
      - Надо подумать, - отвечал я. - А ты не можешь тут задержаться не на день-два, а немного подольше?
      - Пожалуй, это можно, - сказал Элф. - Отпуск у меня на две недели.
      - Съездим на рыбалку, хочешь?
      - Отлично!
      - Тогда давай завтра утром и отправимся, ладно? Двинем на недельку на север. Там, думаю, сейчас прохладно. Я прихвачу палатку и всякую походную снасть. Поищем такое местечко, где водится лупоглаз.
      - Здорово придумано!
      - Поедем на моей машине.
      - А я куплю бензин, - предложил Элф.
      - Что ж, купи, - сказал я. - Мои финансы такие, что спорить не стану.
      3
      Если бы не фасад с колоннами да не плоская крыша, обнесенная ослепительно белой балюстрадой, дом Шервудов был бы очень обыкновенным и даже унылым. А ведь когда-то я воображал, что это самый красивый дом на свете. Но уже лет шесть, а то и семь прошло с тех пор, как я был здесь в последний раз.
      Я остановил машину, вылез и постоял минуту, глядя на дом. Еще не совсем стемнело, четыре высокие колонны чуть поблескивали в последних отсветах угасающего дня. С этой стороны все окна были темные, но я видел, что где-то в задних комнатах горит огонь.
      Я поднялся по отлогим ступеням, пересек веранду. Ощупью отыскал и нажал кнопку звонка.
      В прихожей раздались торопливые женские шаги. Наверно, миссис Флаэрти, подумал я, экономка. Она ведет здесь хозяйство с тех самых пор, как миссис Шервуд ушла из этого дома и не вернулась.
      Но мне открыла не миссис Флаэрти.
      Дверь распахнулась - и вот она стоит на пороге, уже совсем взрослая, уверенная в себе и ещё красивее, чем прежде.
      - Нэнси! - вырвалось у меня. - Да ведь это Нэнси!
      Совсем не те слова, что нужно, но у меня не было времени подумать.
      - Ну да, Нэнси. Что тут такого удивительного?
      - Я думал, тебя здесь нет. Когда ты вернулась?
      - Только вчера, - сказала она.
      Мне показалось, она меня не узнала. Но понимает, что это кто-то знакомый. И пытается вспомнить.
      - Чего же мы тут стоим, Брэд, - сказала она (стало быть, узнала!).
      Входи.
      Я переступил порог, она закрыла дверь, и вот мы стоим в полутемной прихожей и смотрим друг на друга.
      Она протянута руку и коснулась отворота моей куртки.
      - Мы так долго не виделись, Брэд. Как ты живешь?
      - Прекрасно, - сказал я. - Превосходно.
      - Говорят, тут почти никого не осталось. Почти никого из нашей компании.
      Я покачал головой.
      - Ты говоришь так, будто рада, что вернулась.
      Она засмеялась-легко, мимолетно:
      - Ну, конечно, рада!
      Смех был совсем прежний: так свойственная ей мгновенная вспышка искрометной веселости.
      Послышались шаги.
      - Нэнси, - окликнул чей-то голос, - кто там пришел? Малыш Картер?
      - Разве ты пришел к папе? - спросила Нэнси.
      - Я к нему ненадолго, - сказал я. - Потом ещё поговорим?
      - Да, конечно. Нам есть о чем поговорить.
      - Нэнси!
      - Да, папа.
      - Иду! - отозвался я.
      И пошел к темной фигуре в дальнем конце прихожей. Шервуд распахнул дверь комнаты, повернул выключатель.
      Я вошел, и он затворил за мною дверь.
      Он был высок ростом, плечи очень широкие, изящно вылепленная голова, аккуратно, почти щегольски подстриженные усы.
      - Мистер Шервуд, - сказал я со злостью, - я не малыш Картер. Я
      Брэдшоу Картер. Для друзей - Брэд.
      Злиться было довольно глупо, да, наверно, и не из-за чего. Но уж очень он меня взбесил там, в прихожей.
      - Извини, Брэд, - сказал он теперь. - Никак не укладывается в голове, что все вы уже взрослые - и Нэнси, и ребятишки, с которыми она дружила.
      Он прошел через комнату к письменному столу у стены. Достал из ящика пухлый конверт, выложил на стол.
      - Это тебе.
      - Мне?
      - Ну да. Я думал, ты знаешь.
      Я покачал головой; в этой комнате мне отчего-то стало не по себе, почти жутко. Мрачная комната, по двум стенам сплошь книжные полки, в третьей - наглухо завешенные окна и между ними мраморный камин.
      - Так вот, это тебе, - повторил Шервуд. - Бери, чего же ты?
      Я подошел к столу и взял конверт. Он был не запечатан, я открыл его.
      Внутри оказалась толстая пачка денег.
      - Полторы тысячи долларов, - сказал Джералд Шервуд. - Как будто, должно быть именно полторы.
      - В первый раз слышу про какие-то полторы тысячи. Мне только сказали по телефону, чтобы я с вами побеседовал.
      Он поморщился и посмотрел на меня очень внимательно, словно бы даже недоверчиво.
      - Вот по такому же телефону, - прибавил я и показал на аппарат у него на столе.
      Шервуд устало кивнул.
      - Понятно. А давно у тебя появился такой телефон?
      - Только сегодня. Эд Адлер пришел и снял мой прежний телефон, обыкновенный, потому что мне нечем платить. Я пошел пройтись, хотел немного собраться с мыслями, а когда вернулся, вдруг зазвонил вот такой телефон.
      Движением руки Шервуд остановил меня.
      - Возьми конверт, - сказал он. - Положи в карман. Это не мои деньги.
      Они твои.
      Но я положил конверт на стол. Мне позарез нужны были полторы тысячи.
      Позарез нужны были любые деньги, откуда бы они ни свалились. Но этот конверт я взять не мог. Сам не знаю почему.
      - Ладно, - сказал Шервуд. - Садись.
      Я опустился на стул, стоявший боком у стола. Шервуд открыл ящик с сигарами.
      - Хочешь?
      - Я не курю.
      - Может, выпьешь чего-нибудь?
      - Выпить я не прочь.
      - Бурбон?
      - Отлично.
      Он подошел к шкафчику стоящему в углу, опустил в бокалы лед.
      - Как тебе разбавить, Брэд?
      - Хватит и льда.
      Шервуд усмехнулся:
      - Сразу видно понимающего человека.
      Я сидел и смотрел на книжные полки, протянувшиеся вдоль двух стен кабинета от пола и до самого потолка. Тут было немало каких-то многотомных собраний и комплектов, почти все, насколько я мог разглядеть, в дорогих переплетах.
      Наверно, это очень здорово - быть не то что богачом, но человеком с достатком, не маяться и не раздумывать, если тебе понадобилась какая-то мелочь, не выгадывать каждый грош, а спокойно взять и купить, что хочешь.
      Жить в таком вот доме, с книгами по стенам, с тяжелыми занавесями на окнах, и чтобы, когда хочется выпить, было из чего выбрать и не приходилось держать единственную бутылку дрянного виски в кухне на полке...
      Шервуд подал мне бокал, обогнул стол и снова опустился в кресло. С жадностью отпил несколько глотков и отставил бокал.
      - Брэд, - начал он, - много ли тебе известно?
      - Ровным счетом ничего. Только то, что я вам уже сказал. Я говорил с кем-то по телефону. И мне предложили работу.
      - Ты согласился?
      - Нет, - сказал я. - Пока нет, но, может, и соглашусь. Мне не худо бы найти работу. Но то, что они предлагали, - не знаю, кто они такие, - звучит довольно бессмысленно.
      - Они?
      - Ну, не знаю - либо их было трое, либо там кто-то один три раза менял голос. Конечно, это очень странно, но, по-моему, один и тот же человек говорил на разные голоса.
      Шервуд опять жадно глотнул виски. Поднял бокал, посмотрел на свет и, кажется, очень удивился, что там уже только на донышке. Тяжело поднялся и пошел за бутылкой. Налил себе, чуть расплескав, потом протянул мне бутылку.
      Я ещё не начинал, - сказал я.
      Он поставил бутылку на стол и опять сел.
      - Ладно, - сказал он. - Вот ты пришел и мы побеседовали. Все в порядке. Соглашайся на эту работу. Бери свои деньги и ступай. Нэнси, верно, тебя заждалась. Своди её в кино или ещё куда-нибудь.
      - И это все?
      - Все.
      - Значит, вы раздумали, - сказал я.
      - Раздумал?
      - Вы хотели мне что-то сказать. А потом передумали.
      Шервуд холодно, в упор посмотрел на меня.
      - Вероятно, ты прав. Но это все равно.
      - А мне не все равно. Я ведь вижу, вы чего-то боитесь.
      Я ждал, что он обозлится. Кому приятно, когда тебя назовут трусом.
      Но он не обозлился. И даже не поморщился, сидел как каменный. Потом сказал:
      - Пей же, черт подери. Смотреть на тебя тошно, сидит тут - и ни с места!
      Я отхлебнул глоток виски: я соврем забыл про свой бокал.
      - Вероятно, ты вообразил себе всякие небылицы. И, конечно, подозреваешь, что я ввязался в какие-то темные дела.
      Вряд ли ты мне поверишь, но представь, я и сам не знаю, в какие такие дела я ввязался.
      - Да нет, я вам верю, - сказал я.
      - Чего только я не натерпелся на своем веку, - сказал Шервуд. - Да разве я один. У каждого свои беды - не одно, так другое. На меня свалилось все сразу. Так тоже часто бывает.
      Я покивал в знак согласия.
      - Началось с того, что меня бросила жена. Это ты, конечно, знаешь. В ту пору, надо думать, все милвиллские сплетники только об этом и говорили.
      - Не помню, - сказал я. - Тогда я был ещё мальчишкой.
      - Да, верно. Скажу одно, оба мы вели себя вполне пристойно. Ни крику, ни скандалов, никакой грязи на суде. Всей этой мерзости мы постарались избежать. И сразу после развода - банкротство. В производстве сельскохозяйственных машин разразился кризис, и я боялся, что придется закрыть фабрику. Очень многие мелкие предприятия тогда прогорели.
      Держались по пятьдесят, по шестьдесят лет, приносили солидный доход, а тут лопнули.
      Шервуд помолчал, словно выжидая, не скажу ли я чего-нибудь. А что было говорить?
      Он налил себе ещё виски и продолжал:
      - Во многих отношениях я просто глуп. Я умею вести дело. Умею поддерживать фабрику на ходу, пока есть хоть какая-то надежда, пока можно из неё выжать хоть какие-то гроши. У меня, видно, есть хватка, есть способности. Но и только. За всю жизнь я ни разу не додумался до чего-нибудь нового, до чего-нибудь значительного.
      Он подался вперед, крепко стиснул руки и оперся ими на стол.
      - Я все ломаю голову, - сказал он. - Все пытаюсь понять, что же произошло? Почему именно со мной? Невозможно понять! Не должно это было со мной случиться, не такой я человек. Мне грозило разорение, и ничего я тут не мог поделать. В сущности, все это проще простого. Спрос на сельскохозяйственный инвентарь резко упал, на то были веские экономические причины. Крупным фирмам, у которых свои крупные магазины и вдоволь денег на рекламу, такая передряга не страшна. У них есть простор, они могут перестроиться, как-то извернуться, смягчить удар. А таким, как я, тесно, у нас нет в запасе ни лишних возможностей, ни лишних денег. Моему предприятию, как и многим другим, грозил крах. Пойми, мне совершенно не на что было надеяться. Я вел дело по старинке, по испытанным и проверенным канонам, как до меня мой дед и мой отец. А каноны эти говорят: если ты больше ничего не можешь продать, значит-все, крышка. Другие, может, исхитрились бы, нашли какой-то выход, а мне это не под силу. Делец я толковый, но у меня нет воображения. Мне не хватает новых идей. И вдруг, ни с того ни с сего, у меня начинают возникать новые идеи. Но они не мои.
      Как будто мне их внушает кто-то другой.
      - Понимаешь, - продолжал он, - иногда бывает и так, что новая идея возникает мгновенно. Ни с того ни с сего. Словно бы на пустом месте. Ее никак не свяжешь с тем, что ты делал раньше, или читал, или слышал - ничего подобного! Но, наверно, если копнуть поглубже, можно докопаться до её корней и проследить, откуда что взялось, только мало кто из нас обучен вот так докапываться. А главное, новая идея - это почти всегда только зернышко, отправной пункт. Может, она и хорошая, и ценная, но её ещё надо вынянчить. Надо её развить. Обмозговать, повертеть и так и эдак, оглядеть со всех сторон, помучиться с нею, все сообразить и взвесить - и только тогда вылепишь из неё что-то полезное.
      А с нынешними моими находками не так. Они выскакивают неизвестно откуда совсем готовенькие. Мне нечего додумывать. Хлоп - и все уже в голове, законченное, отшлифованное, заботиться больше не о чем. Бери и пользуйся. Просыпаюсь утром - а к моим услугам новое открытие, я знаю массу такого, о чем прежде и понятия не имел. Выйду пройтись, возвращаюсь - а в голове ещё открытие. Они рождаются пачками. Сразу эдакий букет, будто кто посеял их у меня в мозгу, они полежали там немножко, созрели - и вот прорастают.
      - И все это разные механические поделки? - спросил я.
      Шервуд посмотрел на меня с любопытством:
      - Вот именно, поделки. А что ты про них знаешь?
      - Ничего. Знаю только, что, когда с сельскохозяйственными машинами стало худо, вы начали выпускать всякую техническую мелочь. А что именно не слыхал.
      Но он мне этого не объяснил. Он продолжал рассуждать о своих странных озарениях:
      - Сначала я не понимал, что происходит. А потом открытия посыпались, как из мешка, и стало ясно: что-то тут не так. Маловероятно, чтобы я сам додумался хоть до одной такой новинки, а тут сразу целый фонтан. Скорее всего я вообще никогда бы ничего не придумал, у меня от природы нет воображения и никакой я не изобретатель. Ну, ладно, допустим, идейки две-три я ещё мог бы родить, да и то вряд ли. А уж на большее меня нипочем бы не хватило. Словом, хочешь не хочешь, а пришлось себе сознаться, что мне помогает кто-то извне.
      - Как же так? Кто?
      - Не знаю. И по сей день не знаю.
      - А идеями этими вы все-таки пользуетесь, - заметил я.
      - Я человек трезвый, практический. Кое-кто, наверно, даже скажет прожженный делец. Но подумай сам: предприятие лопнуло. И не просто мое предприятие, пойми, а родовое, его основал мой дед и я получил его от отца. Не просто мое дело, а дело, которое мне доверено. Это совсем не одно и то же. Когда идет прахом то, что ты построил сам, - ладно, перетерпишь: мол, на первых порах мне все-таки повезло, начну все сызнова, глядишь, и ещё раз повезет. А когда фирма перешла к тебе по наследству, тут совсем другое. Во-первых, позор. А во-вторых, нет уверенности, что сумеешь все поправить. Ведь не ты положил начало, первый успех не твой. Ты пришел на готовенькое. И ещё вопрос, способен ли ты сам добиться успеха, восстановить то, что разрушено. В сущности, тебе всю жизнь внушалось обратное.
      Шервуд умолк; в тишине я услышал где-то позади негромкое тиканье, но часов не видел и не поддался искушению обернуться. И чувствовал, если поверну голову или хотя бы шелохнусь, что-то незримое в комнате разобьется вдребезги. Будто в посудной лавке, где полным-полно стекла и фарфора и все держится на честном слове: страшно вздохнуть, не дай бог, стронется что-нибудь одно - и все рухнет.
      - А ты бы как поступил на моем месте? - спросил Шервуд.
      - Цеплялся бы за что попало, - сказал я.
      - Вот я и уцепился. С отчаяния. Выхода-то не было. Фабрика, дом,
      Нэнси, честное имя - все поставлено на карту! И я ухватился за эти самые идеи, записал их, собрал своих инженеров, конструкторов, чертежников - и мы взялись за работу. Понятно, всю заслугу приписали мне. Тут я ничего не мог поделать. Не мог я им объяснить, что не я все это выдумал. И, знаешь, может, оно тебе и странно покажется, но это-то и есть самое тяжкое: что поневоле пользуешься почетом и уважением за то, чего не делал.
      - Значит, так, - сказал я. - Родовая фирма спасена и все прекрасно.
      На вашем месте я не стал бы особенно терзаться и каяться.
      - Но ведь этому нет конца, - сказал Шервуд. - Будь оно все позади, я бы выкинул это из головы. Если б мне вдруг помогли избежать разорениях ну, ладно. Но конца-то не видно. Как будто я раздвоился, что ли: есть обыкновенный, всем известный Джералд Шервуд, который сидит вот за этим самым столом, а есть ещё какой-то другой, и он думает за меня. Все время на ум приходит что-то новое, иногда только диву даешься, до чего здорово, а иногда кажется - ну чистейшая бессмыслица! Будто из другого мира, серьезно тебе говорю, у нас такого быть не может. Вещи, которым нет на Земле никакого подобия и соответствия, вещи ни с чем не сообразные.
      Догадываешься, что в них скрыты какие-то возможности, прямо на ощупь чуешь: есть в этом что-то очень важное, значительное, - а как их применить, непонятно.
      И тут не только идеи, изобретения, тут ещё и знание. Вдруг оказывается я знаю такое, о чем никогда и не подозревал. Какие-то взрывы, откровения. Никогда этим не интересовался, даже не задумывался. Или такое, что наверняка вообще никому на свете не известно. Как будто кто-то взял самые разные факты и сведения, сгреб в одну кучу клочки, обрывки - вперемешку, беж разбору - и запихал мне в башку.
      Он потянулся за бутылкой, налил себе ещё виски. Ткнул горлышком в мою сторону, и я тоже подставил бокал. Шервуд налил мне до краев.
      - Пей, - сказал он. - Сам тянул меня за язык, так слушай. Завтра я, верно, стану ломать голову - чего ради я тебе все это выложил. Ну да ладно.
      - Если вы не хотите рассказывать... Если вам кажется, что я сую нос, куда не просят...
      Шервуд отмахнулся:
      - Ладно, не нравится - не слушай. На, бери свои полторы тысячи.
      Я покачал головой:
      - Нет уж. Сперва объясните, откуда они взялись и почему вы мне их даете.
      - Деньги не мои. Я только посредник. Мне их поручили.
      - Кто? Ваш двойник?
      Шервуд кивнул:
      - Правильно. Как ты догадался?
      Я показал на телефон без диска. Шервуд поморщился.
      - Ни разу не пользовался этой штукой. Вот ты, говоришь, нашел такой же у себя в конторе, а я и не знал, что у кого-то ещё такие есть. Я их выпускаю сотнями...
      - Вы?!
      - Ну, ясно. Только не для себя. Для этого двойника. А впрочем (Шервуд подался ко мне через стол, доверительно понизил голос)... я начинаю подозревать, что никакой это не двойник.
      - Тогда что же это?
      Он снова медленно откинулся на спинку кресла.
      - А черт его знает. Раньше я думал да гадал, ломал голову, покоя не находил - и все равно понять ничего не мог. А теперь мне плевать. Может, есть и ещё такие, как я. Может, я не один... все-таки утешение.
      - Ну а этот телефон?
      - Я сам его спроектировал. Или, может, не я, а тот двойник, если только он человек. Этот телефон вдруг очутился у меня в голове, я и выложил его на бумагу. И учти, я чертил, а сам понятия не имел, что это за штука и для чего она. То есть, конечно, я сообразил, что это какое-то подобие телефона. Но, хоть убей, не понимаю, каким образом он работает. И никто на фабрике не понимает. Если верить законам физики и здравому смыслу, то эта чертовщина просто не может работать.
      - Но вы сами сказали, ваша фабрика выпускает ещё уйму всяких поделок, в которых вроде бы нет никакого толку.
      - Сколько угодно, - подтвердил Шервуд. - Но там я не сам составлял планы и чертежи, я их и не касался. А с этим так называемым телефоном совсем другой коленкор. Я знал, что надо такие телефоны производить, знал, сколько их понадобится и что с ними делать.
      - Что же вы с ними делали?
      - Переправлял их одной фирме в Нью-Джерси.
      Что за чушь!
      - Как же так? Значит, у вас в голове неведомо откуда берется чертеж... что-то вам подсказывает - дескать, фабрикуй у себя эти телефоны, а потом отсылай их куда-то в Нью-Джерси. И вы ничтоже сумняшеся покорно все это выполняете?
      - Какое там ничтоже сумняшеся. Не только сомневался, а чувствовал себя дурак дураком. Но ты сообрази: этот мой двойник, мой второй мозг, неведомый помощник из другого мира - зови, как хочешь, - ни разу меня не подвел. Он спас меня от банкротства, давал дельные советы, столько раз меня выручал. Кто же отвернется от своего доброго гения?
      - Кажется, понимаю, - сказал я.
      - Чего ж не понять. Игрок верит в свою удачу. Вкладчик, когда покупает акции, полагается на чутье. Но и удача и чутье могут изменить, а тут у меня штука верная и надежная.
      Он протянул руку, взял телефон без диска, пытливо оглядел и опять поставил на стол.
      - Этот - один из первых, я давным-давно принес его домой, так он и стоит. Все годы я ждал, но он ни разу не позвонил.
      - Да ведь вам телефон ни к чему, вы и так обходитесь.
      - Думаешь, причина в этом?
      - Уверен.
      - Пожалуй, так оно и есть. Но иногда не знаешь, что и думать.
      - Ну, а эта фирма в Нью-джерси - они вам пишут?
      Шервуд покачал головой.
      - Ни строчки. Просто я отсылаю туда аппараты.
      - И расписок не получаете?
      - Никаких расписок. И никакой платы. Да я её и не ждал. Когда ведешь дело сам с собой...
      - Сам с собой?! Так, по-вашему, фирмой в Нью-Джерси заправляет тот двойник?
      - Не знаю, - сказал Шервуд. - Ничего я не знаю, черт подери. Столько лет это гвоздем торчит у меня в голове, и все время я пытался хоть что-то понять, но так и не понял.
      Лицо у него стало затравленное, и я от души его пожалел. Должно быть, он это заметил. Он вдруг рассмеялся:
      - Ты из-за меня не огорчайся. Вытерплю. Я что угодно вытерплю. Не забывай, мне заплачено с лихвой. Расскажи-ка лучше о себе. Занимаешься перепродажей недвижимости?
      - Да, и ещё страхованием.
      - А заплатить по счету за телефон нечем.
      - Можете меня не жалеть, - сказал я. - Уж как-нибудь да выкручусь.
      - Чудно с вами, с молодежью. Почти никто не остался в Милвилле.
      Видно, ничто вас тут не держит.
      - Видно, что так, - согласился я.
      - Нэнси только вчера вернулась из Европы. Я ей рад. Тоскливо одному в пустом доме. В последние годы я её почти и не видел. Училась в колледже, потом ударилась во всякую общественную деятельность, потом ездила по Европе. А сейчас вот хочет пожить дома. Надумала писать книжку.
      - Это у нее, наверно, хорошо получится, - сказал я. В школе у неё всегда были лучшие отметки за сочинения.
      - Она прямо помешалась на писательстве. Уже напечатала с полдюжины статеек в этой, как ее... в периодике. Знаешь, все эти журнальчики, которые выходят раз в три месяца и не платят авторам ни гроша, а только присылают несколько штук номеров. Прежде я про такие и не слыхивал.
      Статейки её я прочитал, но это ведь не по моей части. Кто их там знает, хорони они или плохи. Наверно, что-то в них есть, раз напечатали. Главное, ради своего писания она поживет тут со мной, а мне только того и надо.
      Я поднялся.
      - Пойду. Уж извините, засиделся.
      - Нет-нет, я рад был с тобой потолковать. И не забудь деньги. Этот мой двойник, или как бишь его, велел отдать их тебе. Я так понимаю, это вроде аванса.
      - Что за фокусы, - сказал я почти со злостью. - Деньги-то даете вы.
      - Ничего подобного. Они взяты из особого фонда, он основан много лет назад. Не годится мне одному снимать все сливки, ведь по-настоящему изобретения не мои. Вот я и стал откладывать десять процентов прибыли в особый фонд...
      - Наверно, тоже по подсказке того двойника.
      - Да, пожалуй... хотя это было так давно, что я уже и сам не знаю.
      Короче говоря, завел я такой фонд и все годы давал деньги разным людям, как подсказывал этот самый, который хозяйничает у меня в голове.
      Я уставился на Шервуда во все глаза, невежа-невежей. Но уж очень это было дико: сидит человек и преспокойно рассказывает, как кто-то неведомый хозяйничает у него в голове! Свыкся он с этим, что ли, за столько лет?
      Нет, все равно непостижимо!
      - Я немало выплачивал из этого фонда, - невозмутимо продолжал Шервуд,
      - но все равно набралась кругленькая сумма. С тех пор как у меня в голове завелся сожитель, чего ни коснусь, все приносит изрядный доход.
      - И вы не боитесь мне про это рассказывать?
      - А чего бояться - что ты пойдешь болтать направо и налево?
      - Ну да. Только я болтать не стану.
      - Еще бы. Тебя просто поднимут на смех. Кто ж тебе поверит.
      - Никто, надо думать.
      - Брэд, - сказал Шервуд почти ласково, - не валяй дурака, черт тебя дери. Возьми-ка этот конверт и сунь в карман. Приходи когда-нибудь еще.
      Как захочешь, так и приходи - посидим, потолкуем. Чует мое сердце, что нам найдется о чем потолковать.
      Я протянул руку и взял деньги. И сунул в карман.
      - Спасибо, сэр.
      - Не стоит благодарности, - сказал он и помахал рукой на прощанье.
      Еще увидимся.
      4
      Я медленно прошел через прихожую - Нэнси нигде не было видно, её не оказалось и на веранде, а я-то надеялся, что она меня там ждет. Она ведь сказала - да, попозже увидимся, нам надо о многом поговорить, и я, конечно, решил, что это значит - попозже сегодня же вечером. А может, она совсем этого не думала. Может, она думала - как-нибудь в другой раз. Или, может, она меня ждала, а потом ей надоело. Я ведь и правда очень засиделся у её отца.
      В безоблачном небе взошла луна, в тиши - ни ветерка. Исполинские дубы стояли недвижно, как изваяния, летнюю ночь пронизывали сверкающие нити лунного света. Я спустился с крыльца и замер, будто очутился в каком-то заколдованном круге. Эти великаны-дубы, словно призрачные угрюмые стражи, и все насквозь пронизавший лунный свет, и необъятная тишина, полная затаенным ожиданием чего-то, и слабый, какой-то потусторонний аромат, незримой пеленой стелющийся над податливой чернотой под ногами, - да разве это мой знакомый, привычный мир, моя Земля?
      А потом колдовство рассеялось, сверканье померкло - меня вновь окружал тот прежний мир, который я знал с детства.
      В летней ночи меня пробирала дрожь. Быть может, то был холод разочарования оттого, что меня выгнали из волшебной страны, от сознания: она существует, эта страна, но у меня нет надежды там остаться. Я ощутил под ногами асфальт дорожки и ясно видел теперь, что тенистые дубы все-таки просто дубы, а никакие не изваяния.
      Я встряхнулся, точно пес, вылезший из воды, окончательно овладел собой и зашагал по дорожке. Вот и моя машина; я обошел её, нашарил в кармане ключи и распахнул дверцу.
      Только усаживаясь за баранку, я увидел, что рядом сидит Нэнси.
      - Я думала, ты уже никогда не придешь, - сказала она. - О чем это вы с отцом так долго рассуждали?
      - Да так, о разном. Все пустяки, ничего интересного.
      - Ты часто у него бываешь?
      - Нет, не очень.
      Почему-то мне не хотелось объяснять ей, что до этого вечера я ни разу с Шервудом и двух слов не сказал.
      В темноте я на ощупь вставил ключ.
      - Прокатимся? - предложил я. - Может, заедем куда-нибудь, выпьем по стаканчику?
      - Нет, не стоит. Лучше просто посидим и поговорим.
      Я откинулся на спинку сиденья.
      - Славный вечер, - сказала Нэнси. - Тихо, спокойно. По-настоящему тихое место теперь такая редкость.
      - Тут у вас есть совсем заколдованное местечко, - сказал я. - Как раз перед крыльцом. Я нечаянно ступил на него, да только колдовство быстро пропало. Все заливает луна, и так странно пахнет...
      - Это те цветы...
      - Какие?
      - На клумбе, что у поворота дорожки. Она вся засажена чудесными цветами, их ещё давно отыскал где-то в лесу твой отец.
      - Значит, и у вас они растут, - сказал я. - Наверно, в Милвилле в каждом саду есть такая клумба.
      - Твой отец был необыкновенно славный, я таких людей больше не встречала. Когда я была маленькая, он всегда мне дарил цветы. Бывало, иду мимо, а он непременно сорвет хоть один цветок и даст мне.
      Да, правда, отец был, что называется, очень славный. Славный и сильный, и при этим странный и, однако, несмотря на свою силу и на все свои странности, удивительно мягкий. Цветы, плодовые деревья и все, что растет на земле, он знал, как свои пять пальцев. Помню, кусты томатов у него поднимались высокие, крепкие, листья у них были какого-то особенно густого темно-зеленого света, и по весне весь Милвилл приходил к нему за рассадой.
      И вот однажды отец понес вдове Хиклин томатную и капустную рассаду и корзину многолетних растений - и возвратился с какими-то странными лиловыми цветами: он наткнулся на них по дороге, в Темной Лощине, осторожно выкопал с полдюжины, заботливо окутал корни куском холстины и принес домой.
      Никогда ещё отец не видывал таких цветов; оказалось, и никто другой их прежде не видел. Отец высадил их на отдельную клумбу, холил за ними, как за малыми детьми, и цветы благодарно отозвались на добрую заботу. И теперь едва ли найдешь в Милвилле клумбу, где не росло бы хоть несколько лиловых цветов - цветов, открытых моим отцом.