– Конечно, Вудмен, – ответил бармен возмущенным тоном. – Вы что, зазевались и не заметили название при въезде?
– Да, должно быть, – ответил я.
Прикрыв дверь кабинки, я раскрыл указанный мне раздел и стал листать страницы в поисках нужного имени. В конце концов я обнаружил его – миссис Джанет Форсайт. К счастью, в разделе не оказалось других Форсайтов, иначе я не ведал бы, кому звонить. То ли я забыл имя жены старого Форсайта, то ли никогда и не знал его.
Я уже потянулся к трубке и хотел было снять ее, но в последнюю секунду заколебался. До сих пор мне все сходило с рук. Надо ли продолжать искушать судьбу? С другой стороны, возразил я себе, вряд ли в здешних краях есть средства установить, откуда пришел звонок.
Я снял трубку, опустил монету и набрал номер. Телефон на том конце провода звонил и звонил, а я ждал. Наконец, звонки прекратились, и кто-то откликнулся. Мне показалось, что я узнаю голос, но хотелось удостовериться.
– Мисс Адамс? – спросил я.
– Она самая. Миссис Форсайт уже спит, и…
– Кэти, – позвал я.
– Кто это?
– Хортон Смит.
– О!.. – удивленно воскликнула она и замолкла.
– Кэти…
– Очень хорошо, что вы позвонили. Все оказалось сплошной ошибкой. Пропавший Боллард обнаружился. Обнаружились все трое. Теперь все в порядке, и…
– Погодите минутку, – прервал я. Она тараторила так быстро, что слова мешались друг с другом. – Если Боллард обнаружился, то что стало с телом?
– С телом? Вы имеете в виду…
– Да, я имею в виду тело Джастина Болларда.
– Понимаете, Хортон, это самое странное. Тело исчезло.
– Как это исчезло?
Я догадывался, как, но следовало убедиться наверняка.
– Ну, если по порядку, труп нашли на опушке у западной околицы и оставили двоих – один был Том Уильямс, не знаю, кто второй, – сторожить его до приезда шерифа. Сторожа отвернулись буквально на мгновение, а когда посмотрели опять, трупа не оказалось. Украсть его никто не мог. Он просто исчез, и все. Пайлот Ноб в ужасном волнении…
– А вы? – вновь перебил я. – Вы достали конверт?
– Да, он у меня. Я как раз добралась домой, когда стало известно, что тело исчезло.
– Так что теперь все в порядке?
– Да, конечно. Вы можете спокойно вернуться назад.
– Скажите мне только одно, Кэти. Вы смотрели, что лежит в конверте? – Она начала было отвечать, но осеклась. – Послушайте, Кэти, это важно. Вы видели текст?
– Я глянула мельком и…
– Черт возьми, – закричал я, – не увиливайте! Скажите прямо, прочли ли вы текст.
Она разгневалась.
– Ну допустим, прочла. По-моему, человек, сочинивший это…
– Не будем про автора. Много ли вы прочли? Все до конца?
– Первые несколько страниц. До того места, где начинаются заметки. Уж не хотите ли вы сказать мне, Хортон, что в этом что-то есть? Да нет, глупо даже спрашивать. Ничего в этом нет и быть не может. Я не разбираюсь в эволюционных процессах, но даже я вижу в его рассуждениях кучу прорех…
– Не тратьте время на поиски прорех. Что заставило вас прочесть рукопись?
– Ну, наверное, то, что вы не велели мне этого делать. Раз вы так сказали, я уже просто не могла не прочесть. Так что это ваша собственная вина. Но что плохого, если я и прочла?
Все сказанное ею было, конечно же, понятно, и жаль, что я не подумал об этом вовремя. Я предупредил ее, оттого что не хотел впутывать ее в неприятности, и тем самым предопределил с гарантией, что она впутается в них хуже некуда, увязнет по самое горло. И самое скверное, что можно было не впутывать ее вовсе, посылать ее за конвертом не было нужды. Тело Джастина Болларда исчезло, и с момента исчезновения я больше не был подозреваемым. Ну а если бы все повернулось по-другому? – спорил я сам с собой, пытаясь оправдаться. – Шериф не преминул бы обыскать мою комнату в мотеле, обнаружил бы конверт, и тогда-то уж началось бы черт знает что…
– Плохо только то, – сказал я в трубку, – что вы попали в передрягу. Теперь вы…
– Хортон Смит, – взорвалась она, – не вздумайте угрожать мне!
– Я вам не угрожаю. Я очень сожалею, вот и все. Мне не следовало позволять вам…
– О чем это вы сожалеете? – перебила она.
– Кэти, – взмолился я, – выслушайте меня и не спорьте. Как скоро вы могли бы уехать? Вы собирались домой в Пенсильванию. Вы готовы тронуться в путь немедленно?
– В общем-то да, – сказала она. – У меня все сложено – но какая тут связь?..
– Кэти… – начал я и запнулся. Она испугается, а мне этого совсем не хотелось. Однако, как ни крути, а мягких слов тут не отыщешь. – Кэти, решился я, – человека, написавшего то, что в конверте, убили. Человека, который прислал мне этот конверт, тоже убили буквально пять-шесть часов назад…
Она ахнула:
– И вы полагаете, что я…
– Не валяйте дурака, – сказал я. – Каждому, кто прочтет эту рукопись, грозит опасность.
– А вам? Или эта история с Джастином…
– По-видимому, так.
– Что я должна делать? – спросила она. Без особого испуга, почти обыденным тоном, ну может, чуть-чуть скептически.
– Вы могли бы сесть в машину и приехать за мной. И заберите конверт, чтобы больше никто не заглянул в него.
– Допустим, я приеду за вами. Что дальше?
– А дальше в Вашингтон. Там есть люди, с которыми надо встретиться.
– Например?
– Хотя бы ФБР для начала.
– Чего же проще снять трубку…
– Ну уж нет! – Я повысил голос. – Только не по такому поводу. Во-первых, они не верят телефонным звонкам. Им бесконечно звонят всякие психи.
– Но вы, очевидно, верите, что сумеете их убедить.
– Может, и не сумею. Вас ведь я, по-видимому, не убедил.
– Не знаю, что и ответить. Мне надо подумать.
– На раздумья нет времени. Или вы приезжаете за мной, или нет. Думаю, было бы безопаснее путешествовать вместе, хотя полной гарантии дать не могу. Но вы в любом случае едете на восток, и…
– Где вы находитесь? – решительно спросила она.
– В Вудмене. Это поселок вниз по реке.
– Я знаю, где это. Хотите, чтобы я заехала в мотель и забрала какие-то ваши вещи?
– Нет. По-моему, самое важное – выиграть время. Можем вести машину по очереди, останавливаясь только чтобы заправиться и перекусить.
– Где я вас найду?
– Просто-напросто поезжайте медленно по главной улице. Да тут она единственная, шоссе выведет прямо на нее. Я буду поджидать вас. Сдается мне, большого наплыва машин тут сегодня ночью не ожидается.
– Я чувствую себя довольно нелепо, – призналась она. – Все это как-то…
– Мелодраматично, – подсказал я.
– Можно назвать и так. Но, как вы справедливо заметили, я в любом случае собиралась ехать на восток.
– Значит, я жду вас?
– Буду через полчаса, – сказала она. – Ну, может, на пять-десять минут позже.
Выбравшись из телефонной будки, я обнаружил, что мышцы ног совсем онемели: я слишком долго пробыл в тесном пространстве не шевелясь, – но кое-как дохромал до стойки.
– Вы не спешили, – заметил бармен кислым тоном. – Я уже вышвырнул Джо, пора закрываться. Вот вам виски, только пейте без канители.
Я взял стакан.
– Буду польщен, если вы составите мне компанию.
– Вы что, предлагаете мне выпить с вами? – Я кивнул, но он покачал головой, заявив:
– Я не пью.
Я прикончил бурбон, расплатился и вышел на улицу. В тот же миг огни за моей спиной погасли, а через минуту появился бармен и запер дверь на замок. Спустившись на тротуар, он споткнулся и чуть не упал, однако устоял на ногах и, наклонившись, поднял с земли предмет, чуть не послуживший причиной его падения. Это оказалась бейсбольная бита.
– Чертова ребятня, – заявил он. – Играли допоздна, вот кто-то и позабыл ее. – Он рассерженно бросил биту на скамью, что стояла возле двери, и вдруг добавил:
– Я что-то не вижу вашей машины.
– А у меня нет машины.
– Но вы же сказали…
– Сказал. Но если бы я заявил, что у меня нет машины, пришлось бы пускаться в объяснения, а мне надо было успеть сделать эти звонки… – Он взглянул на меня с недоумением: что за чудак – свалился невесть откуда, и еще без машины. Тогда я все-таки пояснил:
– Приплыл на каноэ. Привязал его у причала.
– А сейчас что вы намерены делать?
– Подожду прямо здесь. За мной подъедет друг.
– Тот, кому вы звонили?
– Вот именно. Тот, кому я звонил.
– Ну что ж, спокойной ночи. Надеюсь, вам не придется слишком долго ждать.
Он пошел прочь, вероятно, домой, но то и дело замедлял шаг и, полуоборачиваясь, поглядывал на меня через плечо.
Глава 12
Где-то в лесу у реки жалобно заухала сова. Ночной ветер стал покусывать, и я поднял воротник рубашки, надеясь сберечь последние остатки тепла. Бродячая кошка крадучись вышла на улицу, замерла, приметив меня, потом свернула, стремглав перелетела на другую сторону и сгинула в темном проулке между домами.
Как только бармен скрылся из виду, поселок приобрел облик полностью покинутого. Раньше я не очень-то его разглядывал, зато сейчас, убивая время, я распознал все приметы местечка заброшенного и жалкого, еще одного умирающего городишки, проследовавшего по пути забвения на шаг дальше, чем Пайлот Ноб. Тротуары потрескались, сквозь трещины выбивалась травка и какие-то сорняки. Дома давно запамятовали, когда их красили и чинили, а их архитектура, если уж почтить эти строения подобным словом, принадлежала прошлому столетию. А ведь были дни – наверняка были такие дни, – когда поселок поднимался новехонький и полный оптимизма: была же некая экономическая целесообразность в его появлении и существовании. И не приходилось сомневаться, что причина, вызвавшая его к жизни, – река в ту пору, когда она еще служила хозяйственной магистралью, когда продукцию ферм и мельниц свозили к пристаням, чтобы погрузить там на пароходы, и те же самые пароходы доставляли обратным рейсом грузы, нужные на селе. Однако река давно утратила свою хозяйственную роль и вернулась к первобытному состоянию – текучая полоса на пойме, и только. Железные дороги, скоростные автострады, самолеты в заоблачной вышине похитили у реки все ее значение, кроме первичного, исконного значения для окрестной природы.
А Вудмен стоит заброшенный, поистине тихая заводь в общественной системе, подобная мелким заводям в стороне от главного русла реки. Некогда многообещающее и по-своему значимое, а то и преуспевающее местечко, ныне впавшее в нищету, цепляется за жизнь как малюсенькая точка на карте (отнюдь не на каждой карте), как пристанище для тех, кто потерял связь с действительностью в той же мере, что и сам поселок. Мир ушел вперед, а такие крошечные умирающие городки не ступили и шагу – они задремали и сбились с ноги, и сегодня их, похоже, не слишком волнуют ни весь остальной мир, ни его обитатели. Здесь сохранили, либо создали, либо возродили свой мир, и этот мир принадлежит безраздельно местным жителям – или они ему. И, размышляя на этот счет, я пришел к выводу, что какова бы ни была подоплека здешних невзгод, доискиваться до нее нет смысла, ибо Вудмен сегодня попросту никому не интересен. И это достойно сожаления, потому что именно в таких городках, дремлющих, забытых и забывчивых, сохранились редкие ныне ценности – забота о ближнем и сочувствие к нему. Ценности, необходимые человечеству. Ценности, которые несомненно нашли бы себе применение, если бы не были по большей части утрачены.
В таких городишках люди до сих пор способны услышать, вообразить себе завывания стаи оборотней, тогда как остальной мир вслушивается, не грянет ли звук пострашнее, звук – предвестник громового удара атомной смерти. По моему мнению, если уж выбирать, то завывания оборотней как-то симпатичнее и безопаснее. И если провинциализм таких поселочков – безумие, то безумие тихое, добродушное, даже приятное, в то время как безумие большого мира чем-чем, а добротой не отличается.
Скоро должна появиться Кэти, – вернее, можно надеяться, что появится. Если не появится, на нее тоже нельзя сердиться. Она сказала, что приедет, но я не обманывался: поразмыслив, она могла и передумать. Я ведь и сам поначалу серьезно усомнился в том, что прочел в рукописи моего друга, а у меня даже тогда было куда больше оснований доверять прочитанному, чем накопилось у Кэти.
Ну а если она не появится, что прикажете делать дальше? Самое логичное вернуться в Пайлот Ноб, собрать свои пожитки и направиться в Вашингтон. Хотя мне не было до конца ясно, получится ли из этого что-нибудь путное. Куда лучше сунуться – в ФБР или ЦРУ? Или куда-то еще? Надо найти кого-то, кто выслушал бы меня, и выслушал со вниманием, а не пропустил бы мои слова мимо ушей как бред сумасшедшего.
Я стоял, прислонившись к стене дома, где ютился бар, и посматривал в сторону, откуда должна была вот-вот появиться Кэти, когда вместо нее из мрака рысцой выбежал волк.
В волках есть некое качество, не присущее ни одному другому зверю. Какой-то глубинный инстинкт из отдаленного прошлого бросает нас при виде волка в озноб, поднимает волосы дыбом. Вот перед нами непримиримый враг, убийца столь же жестокий и беспощадный, как и сам человек. В нем нет ни крупицы великодушия, он коварен и изобретателен, жесток и неумолим. Между ним и человеком нет и не может быть перемирия – взаимная вражда тянется слишком долго. Неудивительно, что, завидя волка, вынырнувшего из мрака, я ощутил мгновенный озноб и мурашки по коже.
Волк бежал целеустремленно. Не крался, не таился – у него была определенная цель, и он был не намерен отвлекаться по пустякам. Он был большой и черный или, по крайней мере, ночью казался черным, а кроме того, он был тощий и выглядел проголодавшимся.
Я оторвался от стены и торопливо огляделся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы служить оружием. Взгляд мой упал на бейсбольную биту – она лежала там, куда бармен швырнул ее, на скамье. Дотянувшись до нее одним движением, я ухватился за рукоять. Бита была увесистой и удобно легла мне в ладонь.
А когда я вновь посмотрел на улицу, там оказался уже не один волк, а три. Они бежали цепочкой друг за другом, одинаковой рысцой и с одинаковой, действующей на нервы самоуверенностью.
Я застыл на тротуаре с зажатой в руке битой. Как только первый волк поравнялся со мной, он остановился и развернулся ко мне мордой.
Наверное, я мог бы заорать и перебудить весь поселок и уж точно мог позвать на помощь. Однако идея такого рода даже не пришла мне в голову. Это дельце следовало решить между нами, между мной и этими тремя волками – нет, уже не тремя, их стало больше, они вереницей выныривали из ночи и трусили по улице в мою сторону.
Я же знал, знал с самого начала, что это не волки, не просто волки, не обыкновенные волки, рожденные и выросшие на обыкновенной земле. Не более подлинные, чем морской змей, объявившийся на реке. Это были те самые, с которыми я уже был знаком, те, про которых рассказывала Линда Бейли, а может, те самые, которых я слышал накануне вечером, когда вышел на минутку вдохнуть свежего воздуха. Линда Бейли говорила – собаки, но какие к черту собаки! Олицетворение древнего ужаса, восходящего к первым дням человечества, и ужас этот не только уцелел в бессчетных столетиях, но, более того, столетия ужаса закрепили, отточили и материализовали его.
Словно повторяя маневр, отрепетированный заранее на учениях, волки подбегали к своему лидеру, выстраивались в шеренгу и разворачивались ко мне. Собравшись все вместе, они разом сели, будто по чьему-то приказу, и сидели рядком в одинаковых позах – прямо, но без напряжения, аккуратно подобрав передние лапы под себя. Посидев немного, они вывалили языки набок и принялись дышать – не очень шумно, почти застенчиво. И не спускали с меня глаз, не отводили от меня взгляда ни на секунду.
Я пересчитал волков – их оказалась ровно дюжина.
Тогда я перехватил биту, стиснул ее покрепче, хотя и понимал, что если они накинутся на меня, надеяться не на что. Если накинутся, то, без сомнения, все одновременно, как одновременно исполняли все остальное. Бейсбольная бита, только бы размахнуться хорошенько, – страшное оружие, и я наверняка успею прибить одного, а то и нескольких, но никак не успею перебить всех. Может быть, я сумел бы, подпрыгнув, достать до железного кронштейна, на котором болталась вывеска с кружкой пива, но крайне сомнительно, что кронштейн выдержит мой вес. Он и без того скособочился и прогнулся. Винты, или болты, или на чем он там крепится, выскочат из трухлявого дерева при малейшем усилии.
Остается одно, – внушал я себе, – собрать все свое мужество, и будь что будет…
Но на мгновение я отвлекся от волков, чтобы посмотреть на вывеску, а когда взглянул на них снова, перед ними, откуда ни возьмись, вырос уродец-монстренок с заостренной головкой.
– Надо бы позволить им сожрать вас, – пропищал он злобно. – Там на реке у вас не имелось никакого права огреть меня веслом…
– Если ты не закроешь варежку, – ответил я, – я огрею тебя еще и этой битой.
Он в ярости подпрыгнул вверх-вниз, как мячик.
– Какая неблагодарность! – проверещал он. – Если бы не правила…
– Какие правила? – удивился я.
– Надо бы знать, – завизжал он, вне себя от гнева. – Это же вы, люди, навязали их нам.
И тут до меня дошло.
– Ты имеешь в виду эту белиберду, что трижды испытан – заговорен?
– К несчастью, – взвизгнул он, – это так и есть.
– И теперь, когда вы, недоумки, опростоволосились трижды подряд, с меня взятки гладки?
– Увы, – согласился он.
Я опять поглядел на волков. Они сидели в той же позе, свесив языки, и ухмылялись. Я догадался, что им все равно, броситься ли на меня или удалиться трусцой восвояси.
– Но есть кое-что в дополнение, – заявил монстренок с заостренной головкой.
– Что, припасли уловку про запас?
– Вовсе нет, – откликнулся монстренок. – Дело касается благородного рыцарства.
Я пришел в недоумение, при чем тут рыцарство, но вопроса не задал. Было ясно, что он и сам все скажет. Ему не терпелось, чтобы я спросил. Его, видно, до сих пор корежило от того удара веслом, и ему донельзя хотелось поиздеваться надо мной. Он злобно пялился на меня из-под свисающих с макушки косм и молчал. Молчал и я, крепко сжимая биту. А волки потешались от души, их просто распирало от беззвучного смеха.
В конце концов он не выдержал.
– Вы свой трехкратный заговор имеете, – заявил он. – Но есть особа, которая не имеет.
Он застиг меня врасплох и смекнул, что застиг врасплох, – его счастье, что я никак не дотянулся бы до него битой.
– Ты говоришь о мисс Адамс, – уточнил я как мог хладнокровнее.
– Вы быстро уловили суть, – одобрил он. – Желаете ли вы, как благородный джентльмен, принять ее искус на свои плечи? Если бы не вы, она не была бы уязвима. Полагаю, вам приличествует вернуть ей долг.
– Согласен, – заявил я.
– Вы серьезно? – выкрикнул он с ликованием.
– Совершенно серьезно.
– Вы принимаете на свои плечи…
Я прервал его:
– Кончай разглагольствовать. Я сказал то, что сказал.
Вероятно, я мог бы потянуть время, но в таком случае я, по-моему, потерял бы лицо, а мне почему-то казалось, что терять лицо при данных обстоятельствах никак нельзя.
Волки разом поднялись на ноги и разом прекратили шумно дышать, и усмешку с них как ветром сдуло.
Мысли крутились бешеным водоворотом: что бы такое придумать, что предпринять, чтобы обрести хоть какой-то шанс выбраться из этой западни? Но водоворот крутился впустую. Идей не возникало.
Волки неторопливо двинулись вперед, вид у них был целеустремленный и деловой. Они выполняли поставленную задачу и были полны решимости выполнить ее и перейти к очередным делам. Я попятился. Если прижаться спиной к стене, то, может, удастся продержаться чуть подольше. Я замахнулся на волков битой – они приостановились, потом двинулись снова. Что оставалось? Прильнуть к стене и ждать.
И тут в стену напротив ударил сноп света, повернулся как на шарнире и устремился вдоль улицы в нашу сторону. Из ночи вынырнули слепящие фары. Протестующе взвыл мотор – машина резко набрала скорость, вой мотора смешался с истерическим визгом покрышек.
Волки обернулись, присели в испуге, пригвожденные лучом света, потом рванулись, но два-три из них рванулись недостаточно резво. Машина влетела в стаю, как плуг, послышался тошнотворный хряск металла, раздирающего мясо и крошащего кости. И – волков не стало, они пропали, как пропал монстренок с заостренной головкой, когда я на реке врезал ему веслом.
Машина замедляла ход, и я бросился к ней со всех ног. Не то чтоб я предвидел новую немедленную угрозу, но в салоне я буду точно в большей безопасности.
Едва машина остановилась, я подскочил к ней, вскочил на сиденье, захлопнул дверцу, запер на замок и выдохнул:
– Один искус пройден, два впереди.
– Один искус пройден? – переспросила Кэти дрогнувшим голосом. – Как это понять?
Она старалась держать себя в руках, однако ей это не очень удавалось. Я потянулся к ней в темноте, коснулся ее и понял, что ее бьет дрожь. Видит Бог, вполне обоснованно.
Я притянул ее к себе и обнял, а она прильнула ко мне. А вокруг простиралась тьма, проникнутая древним ужасом и тайной.
– Что это были за звери? – спросила она нетвердо. – Они прижали вас к стене и выглядели как волки.
– Это и были волки. Только особенные.
– Особенные?
– Волки-оборотни. По крайней мере, мне так кажется.
– Но, Хортон…
– Вы же читали рукопись. Хотя не должны были этого делать. Теперь вам следовало бы понимать…
Она отшатнулась от меня.
– Но такого не может быть! – заявила она суровым тоном учительницы. – Не может быть ни оборотней, ни гоблинов, ни остальных в этом духе…
Я тихо рассмеялся – я ничуть не упивался собой, просто меня позабавила искренность ее протеста.
– Их и не было, – сказал я, – пока не объявился нахальный щуплый примат и не вообразил их себе.
Она взглянула на меня пристально и произнесла:
– Однако здесь, в Вудмене, они были…
– И сожрали бы меня, не подоспей вы вовремя.
– Я ехала очень быстро. Слишком быстро для такой дороги. Кляла себя за это, но чувствовала, что надо спешить. Я так рада, что не опоздала…
– Я тоже.
– Что будем делать теперь?
– Поедем дальше. Не теряя времени. Не задерживаясь ни на минуту.
– В Геттисберг?
– Вы же собирались именно туда.
– Да, конечно. Но вы упоминали Вашингтон.
– Мне действительно надо попасть в Вашингтон. И как можно скорее. Может, было бы лучше…
– А что, если я поеду с вами прямо в Вашингтон?
– Если бы вы только смогли. Это было бы во сто крат безопаснее.
Я сам удивился своим словам. Как я смею гарантировать ей безопасность?
– Тогда, наверное, нужно трогаться не откладывая. Путь неблизкий. Хортон, вы не согласились бы сесть за руль?
– Разумеется, – ответил я и открыл дверцу.
– Не надо! – воскликнула она. – Не выходите наружу!
– Я же должен обойти машину.
– Поменяемся местами не выходя. Протиснемся как-нибудь…
Я рассмеялся. Я стал ужасно храбрым.
– С этой бейсбольной битой мне ничто не грозит. Да там, снаружи, и нет никого.
Тут я ошибся. Некто или нечто возникло опять. Оно вскарабкалось по борту машины и к моменту, когда я вышел, устроилось на капоте. И повернулось ко мне, приплясывая от негодования. Заостренная головенка тряслась, остроконечные уши хлопали по щекам, шляпа из волос, свисающих с макушки, прыгала вверх и вниз.
– Я рефери, – визгливо объявил монстренок. – Вы берете хитростью. За такую грязную игру полагаются штрафные очки. Я подаю на вас протест за нарушение правил…
Вне себя от ярости, я схватил биту обеими руками и размахнулся. Для одного вечера с меня было достаточно, странный уродец допек меня вконец.
Медлить он не стал. Он усвоил, чего можно ждать, – колыхнулся и исчез, и бита просвистела по воздуху.
Глава 13
Я пытался заснуть, привалившись к спинке сиденья, но сон не шел. Тело остро нуждалось в отдыхе, а мозг бунтовал и не соглашался отключиться. Я проваливался в сон, блуждал по самой его кромке, но мне никак не удавалось провалиться в него окончательно.
Перед глазами строем проходили картины, и не было им предела, да и повода к ним, прямо скажем, не было. Я даже не думал, я был слишком вымотан для того, чтобы думать. Я слишком долго просидел за баранкой – всю ночь до рассвета, потом мы остановились перекусить где-то возле Чикаго, а потом я снова гнал машину прямо на восходящее солнце, пока меня наконец не сменила Кэти. После этого я сразу попробовал заснуть и ухитрился чуть-чуть подремать, однако отдохнувшим себя не почувствовал. У границ Пенсильвании мы пообедали, и теперь я твердо решил урвать часок-другой на настоящий сон. Только ничего из этого не выходило.
Ко мне опять подкрадывались волки, трусили на мягких лапах с тем же безразличием, с каким трусили по улице в Вудмене. Они окружали меня, я прижимался спиной к стене, я высматривал Кэти, я ждал ее, а она не появлялась. Волки нападали на меня, и я бился с ними, сознавая, что все равно их не одолею, а рефери забрался на кронштейн со скрипучей вывеской и писклявым голоском выкрикивал проклятия в мой адрес. Ноги и руки наливались свинцом, ими было трудно пошевелить, и я отчаянно, до боли, до изнеможения хотел заставить их слушаться. Я наносил удары битой, но удары получались слабые, немощные, хоть я вкладывал в них всю свою силу. И я недоумевал и огорчался, пока меня постепенно не осенило, что в руках у меня не бейсбольная бита, а гибкая, извивающаяся гремучая змея.
И едва я осознал это, как змея, и волки, и Вудмен поблекли и стерлись, и оказалось, что я вновь беседую со старым другом, который съежился в кресле, угрожающем поглотить его без остатка. Он показал мне жестом на дверь, ведущую во дворик, и, повинуясь этому жесту, я поднял глаза к небу и увидел там волшебную страну с древними корявыми дубами и средневековым замком, взметнувшим в вышину белоснежные шпили и башенки, а по дороге, ведущей к замку, петляющей в обход диких безмолвных скал, шествовала пестрая толпа разномастных рыцарей и чудищ. «По-моему, мы в осаде», – сказал мне мой друг, и только он это сказал, как у меня над ухом просвистела стрела и впилась ему в грудь. Где-то за кулисами, словно я очутился на театральных подмостках, сладенький голос начал декламировать: «Кто малиновку убил? Я, ответил воробей…» и, присмотревшись внимательно, я понял со всей ясностью, что мой старый друг со стрелой в груди – никакая не малиновка, а самый настоящий воробей, и то ли его подстрелил другой воробей, то ли я недопонял и малиновка сразила воробья, а не наоборот. И я заявил уродцу-монстренку-рефери, который теперь пристроился на каминной полке: «Почему ты не подаешь протест, ведь это грязная игра, самая грязная из всех возможных, если мой друг убит…»
Хотя, в сущности, я не был уверен, что он убит: он все так же сидел, утонув в кресле, сидел с улыбкой на устах, и там, куда вошла стрела, не показалось ни капли крови.
Но тут, подобно волкам в Вудмене, мой старый друг и его кабинет исчезли без следа, зеркало моего сознания очистилось, и я обрадовался этому, однако почти мгновенно выяснилось, что я бегу по улице, а впереди маячит здание, знакомое мне и многим, и мне непременно нужно туда попасть, я стремлюсь к нему из последних сил, это очень важно, и в конце концов добираюсь до цели. За столом сразу у входной двери расположился агент ФБР. Я немедленно понимаю, что он агент, по квадратным плечам и выпирающей челюсти, а также по черной шляпе пирожком. Я наклоняюсь к самому его уху и передаю ему шепотом страшную тайну, о которой нельзя говорить никому, потому что она грозит смертью каждому, кто проникнет в нее. Агент слушает меня без всякого выражения на лице, ни разу не шевельнув бровью, а когда я заканчиваю рассказ, хватается за телефонную трубку. «Ты гангстер, – кричит он мне, – я узнаю вашего брата за сотню шагов!..» И тут я вижу, что ошибся, что никакой он не агент, а просто Супермен. Без малейшей паузы на его месте оказывается другой человек в другом здании – этот стоит сурово и величественно, седые волосы тщательно расчесаны, седые усы щеточкой тщательно подстрижены. Я сразу понимаю, что он не кто иной, как агент ЦРУ, и привстаю на цыпочки, чтобы поведать ему на ухо ту же тайну, что и человеку, ошибочно принятому за фэбээровца, но на сей раз я старательно подбираю выражения, привычные для ЦРУ. Суровый агент стоит и слушает и, выслушав, хватается за телефонную трубку. «Ты шпион, – объявляет он мне, – я распознаю шпионов за сотню шагов!..» И тут я отдаю себе отчет, что и ФБР и ЦРУ мне привиделись, что я вовсе не в здании, а на угрюмой серой равнине, простирающейся во все стороны до самого горизонта, но горизонт тоже сер, и не разберешь, где кончается равнина и начинается небо.
– Ну постарайтесь заснуть, – сказала Кэти. – Вам необходимо поспать. Хотите таблетку аспирина?
– Зачем мне аспирин, – пробормотал я. – Я маюсь не от головной боли… Мои мученья были, вне сомнения, куда хуже головной боли. Это не были сны – я же полубодрствовал. И я знал, все время знал, какие бы миражи ни проносились в моем сознании, что нахожусь в машине и что машина движется. Даже пейзажи за окном не утратились полностью: я полузамечал деревья и холмы, поля и отдаленные фермы, встречные и попутные машины и саму дорогу, мерцающую впереди, я полуслышал шум мотора и шелест шин. Но все это виделось и слышалось тускло и глухо, скользило мимо, не задевая разума и не влияя на миражи, порожденные мозгом, который потерял контроль над причинами и следствиями и бредил, обобщая фантастику оживших небылиц.
Я опять очутился на равнине, но теперь уяснил себе, что она лишена всяких примет, пустынна и вечна, ровна как скатерть и на ней нет ни рубчика, ни холмика, ни деревца, что этой безликости нет конца, нет края и что небо над равниной, в точности как она сама, лишено примет – ни облачка, ни солнца, ни звезды, и вообще непонятно, день здесь или ночь: для дня слишком темно, для ночи слишком светло. Короче, глубокие сумерки – и я задал себе вопрос, могут ли сумерки длиться вечно, может ли статься, что и не будет ничего, кроме сумерек, стремящихся к ночи, но не способных перейти в нее.
