Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Полвека с небом

ModernLib.Net / Военная проза / Савицкий Евгений Яковлевич / Полвека с небом - Чтение (стр. 13)
Автор: Савицкий Евгений Яковлевич
Жанры: Военная проза,
История

 

 


В бою же, повторяю, лютая ненависть к фашистам, которую все мы испытывали, нам помогала. В ней, как и в любви к Родине, мы находили неиссякаемый источник духовных сил, лежавших в основе непреклонной воли к победе. Казалось бы, прямо противоположные чувства, но война сплавляла их в единый прочный монолит.

Нельзя в этой связи не сказать о решающей роли партийно-политической работы, которая, не глядя на тяготы войны, не прекращалась, по существу, ни на один день. Начальник политотдела корпуса полковник Ананьев, его помощник по комсомольской работе подполковник Полухин, как и другие политработники корпуса, редко упускали случай, позволявший лишний раз обнажить изуверскую сущность фашизма. Но при этом никто никогда не ставил перед собой цель ожесточить людей, разжечь в них безрассудную слепую ярость, способную сокрушать все подряд, без разбора. Война велась против фашизма, а не немецкого народа. И хотя из вражеских окопов стреляли немецкие солдаты, а на военных заводах в Германии работали немецкие рабочие и некоторым из нас нелегко было порой отличить, где фашизм, а где немецкий народ, особенно тем, у кого нацисты замучили насмерть брата или сестру, повесили или расстреляли ни в чем не повинных близких людей, — несмотря на все это, политработники настойчиво вели разъяснительную работу, стремясь внести необходимую ясность в эти непростые вопросы. Им приходилось вновь и вновь разъяснять, что фашизм со всеми его зверствами и преступлениями — не вина немецкого народа, а его беда, его историческая трагедия. И пусть далеко не все немцы сумели разобраться в нагромождениях чудовищной лжи нацистской пропаганды, пусть не нашли в себе волю активно противостоять бредовым идеям расового и мирового господства, но обвинять за это целый народ было бы непростительной ошибкой. Как было бы ошибкой мстить немцам только за то, что среди них есть фашисты.

Особенно важное значение подобная разъяснительная работа приобретала еще и потому, что уже не за горами был тот день, когда советские войска пересекут границы гитлеровского рейха. Забегая вперед, оговорюсь, что у нас в корпусе практически не наблюдалось фактов не то что жестокости по отношению к мирному населению, но и просто несправедливого к нему отношения. Теплых чувств, понятно, никто из нас к немцам не испытывал, но они, надо полагать, на это и не могли рассчитывать. А вот накормить при случае из своего солдатского пайка голодных немецких женщин или детей доводилось. И довольно часто.

Но основной задачей партийно-политической работы оставалось по-прежнему поддержание на высоком уровне боеспособности корпуса. Такая работа велась непрерывно. Причем упор обычно делался на эскадрильи или полки, где в силу тех или иных обстоятельств временно складывалось неблагоприятное положение: росли потери, снижалось количество сбитых самолетов противника. Успешно решать эти ответственные задали политработникам помогало то, что большинство из них сами были отличными летчиками и постоянно принимали участие в боевых вылетах. Назову в качестве примера одного из них — майора Пасынка, заместителя командира 18-го истребительного авиаполка. Прекрасный организатор и политработник, он пользовался у летчиков непререкаемым авторитетом отважного воздушного бойца, обладавшего огромным боевым опытом. Поэтому Пасынку, как и многим другим политработникам корпуса, не приходилось говорить: делай, как нужно делать. Они говорили: делай, как я! А личный пример в таких случаях — наиболее верное средство. Тем более в авиационном корпусе, где девиз «Делай, как я!» лежит в основе профессиональной деятельности летчиков. И право на него всегда считалось делом чести каждого.

Многие политработники прекрасно разбирались во всех тонкостях боевой работы. На них смело можно было положиться в любой ситуации. Они никогда не ограничивали себя только рамками партийно-политической работы. Да и какой настоящий коммунист действует по принципу: от сих до сих? Конечно, они не стремились подменять собой командиров, но зато делали все, чтобы стать их надежными, безотказными помощниками. И становились таковыми. А для этого помимо своих прямых, непосредственных обязанностей надо было знать и уметь многое другое.

Помню, как-то вечером в землянку, где мы ночевали вместе с Ананьевым, пришел один из штабных работников согласовать со мной текст подготовленного им боевого приказа. День выдался тяжелый, время позднее, и мне страшно хотелось спать. Голос вошедшего — не стану называть его фамилии, тем более что работник он был неплохой, а ошибок не совершают, как известно, лишь те, кто ничего не делает, — доносился будто сквозь вату. И, честно говоря, смысл прочитанной вслух бумаги до меня если и дошел, то не в той мере, в какой следовало бы. И вдруг слышу вопрос Ананьева:

— Слушай, у тебя в землянке клопы есть?

— Не понимаю, к чему вопрос! — отвечает штабной работник.

— А к тому, что от них легко избавиться, если им прочесть этот твой документ. Клопы просто со смеху подохнут.

Меня с койки как ветром сдуло. Куда и сон подевался! Беру бумагу, читаю: действительно, схалтурил штабист, отнесся к делу безответственно. А ведь Ананьев тоже устал, ему не меньше моего спать хотелось. Однако, и выслушал все внимательно, и разобрался сразу, что к чему.

— Ты, конечно, с ног валишься, это я вижу, — продолжал между тем начальник политотдела. — Но ты коммунист. А видеть, как коммунист утрачивает чувство ответственности, я ни при каких обстоятельствах не желаю.

Я был вдвойне благодарен своему комиссару — ведь какую-то часть упреков, адресованных работнику штаба, пришлось отнести и на собственный счет. Доверять подчиненным, безусловно, надо. Но доверять — не значит пускать дело на самотек. В общем, не знаю, как штабист, а я для себя из того случая выводы сделал.

Ни в чем не уступал своему старшему товарищу и комсомольский бог, как я шутливо называл Полухина. Это был человек удивительной, я бы даже сказал, ошарашивающей энергии. Его кипучий, деятельный характер признавал только один вид отдыха — сон. Во все остальное время застать его без дела было практически невозможно. Причем темп Полухин обычно набирал предельный. Проволочек не терпел органически. Мы с ним даже термин такой ввели в обиход — комсомольские летучки. Не в смысле коротких митингов или собраний, а в плане того, когда дело не ползет, а летит.

К примеру, нередко случалось, что лопасти самолетного винта простреливались во время пулеметного огня собственной пулей. Это означало, что винт надо разбирать и менять лопасть. А их нет. Спрашивается, что делать? Ждать, когда доставят запасные части? Но самолет-то практически целехонький, на нем летать надо. Полухин вместе со своими комсомольцами придумал нарезать в пулевом отверстии резьбу. Ввинти затем в резьбу болт — и нет проблемы. Правда, болт подбирался из того же металла, который шел на изготовление лопастей, поэтому, после того как шляпка его срезалась и зашлифовывалась, производить балансировку лопасти уже не требовалось. И просто, и быстро. Опробовали, доложили главному инженеру корпуса Суркову. Но любой уважающий себя инженер на глазок ничему не верит, ему подавай расчеты, чертеж. Одобрить Сурков одобрил, но пока только идею. Полухин же добивался ее материального воплощения. Среди комсомольцев было много механиков. А хороший механик всегда и без чертежей знает, что можно делать, а чего нельзя. И их временное отсутствие в тупик обычно его не ставит. Словом, резьбу нарезали, болты ввинтили, и самолеты стали летать. С той поры и вошел в жизнь метод комсомольских летучек..

Начальник штаба корпуса полковник Кац взял за правило предлагать в экстренных случаях:

— А что, если, товарищ генерал, в интересах дела подключить через Полухина комсомольскую летучку? Тогда в сроки непременно уложимся.

Забегая вперед, приведу случай, когда мы с помощью Полухина уложились в такие сроки, которые всем, включая и нас самих, казались поначалу абсолютно нереальными.

Началась эта история с того, что перед Висло-Одерской операцией наш корпус полностью перевооружили на новые истребители Як-3. О машине этой я уже не раз говорил — один из лучших истребителей военных лет. Но первые партии их поступили на фронт с заводов со скрытым и, как выяснилось, весьма существенным изъяном. Верхняя обшивка крыла оказалась ослабленной. Из-за нарушения заводской технологии она не выдерживала повышенных перегрузок при маневрировании в бою, и летчики терпели аварии. Разобрались мы в этом не сразу. Мало ли что может случиться в воздушной схватке с врагом! На войну еще и не то привыкли списывать… Но когда погиб капитан Тарасов — тот самый, что вместе со своим ведомым лейтенантом Калугиным привел и посадил во время кубанских боев на нашем аэродроме «мессершмитт», — стало ясно, что с новыми самолетами явно что-то не в порядке. Подобные же данные поступали в штаб ВВС и из других авиационных частей.

И вот в самый разгар подготовки Висло-Одерской операции пришла директива, запрещающая любые полеты на Як-3 до тех пор, пока на самолетах не будет устранен выявленный дефект. Вслед за директивой прибыла из Москвы и бригада заводских инженеров с чертежами и запасными деталями. То, что крылья необходимо усиливать, неожиданностью для нас не являлось. Но категорический запрет полетов, да еще в такое время… Шутка сказать — сто восемьдесят самолетов на приколе! А если не успеем до начала наступления… Одна только мысль об этом кого хочешь вгонит в душевный трепет. Тем более что в бригаде всего несколько человек, и по предварительным подсчетам вышло, что даже если москвичам работать по четырнадцать часов в сутки, то чуть ли не три месяца понадобится.

— Все верно, — подтвердил бригадир. — Больше двух машин за день мы вряд ли сделаем. Работа кропотливая. Да и ответственность…

Я связался с Москвой, со штабом ВВС, и попросил генерал-полковника Фалалеева добавить людей. Ответ был неутешительным. Фалалеев сказал, что в таком положении оказались не мы одни и сделать для нас он ничего не может.

— Я и без того вам лучшую бригаду прислал, — сказал он мне напоследок.

Ничего другого не оставалось, как искать выход на месте. О трех месяцах не могло быть и разговора.

На войне как на войне. Вызвал я к себе главного инженера корпуса Суркова, начальника штаба Каца, Ананьева с Полухиным, разъяснил положение и дал им час на размышление.

— Что хотите делайте, но к началу наступления корпус должен быть в состоянии полной боеготовности. Директиву, запрещающую полеты, не отменят, а летать мы обязаны. И летать будем!

Возможно, сегодня кому-то это покажется своеобразным жестом отчаяния. Ну что, дескать, можно придумать за какой-то там час, если специалисты уже сказали свое весомое слово. Но я в тот момент думал иначе. Я твердо знал, что в военное время, когда каждая боевая машина на счету и вот-вот может поступить приказ о начале наступления, сто восемьдесят истребителей не могут сидеть без дела на аэродромах, независимо ни от каких обстоятельств. Сама мысль эта казалась нелепой и дикой. Такое попросту исключалось. Следовательно, выход должен найтись. И точка.

И выход нашелся.

Через сорок минут позвонил Полухин и попросил продлить время на обдумывание еще на два часа.

— Я собрал комсомольский актив, пригласил несколько инженеров из московской бригады, и мы тут совместно кое-что придумали. Словом, есть дельное предложение. Но предстоит уточнить детали.

Через три часа Полухин с расчетами в руках изложил свою идею. Суть сводилась к тому, чтобы создать из комсомольцев и коммунистов десять бригад, а москвичей использовать в качестве инструкторов. Три дня на инструктаж. А затем все десять бригад приступят под присмотром москвичей к работе.

— По два самолета на бригаду в день, итого двадцать самолетов в сутки. С учетом трехдневных сборов на инструктаж через двенадцать дней, максимум через две недели все будет готово, — выложил свою арифметику Полухин. — Начальник политотдела полковник Ананьев наше предложение поддерживает. Так и просил передать. Он сейчас у себя в землянке актив проводит.

— А что бригадир скажет? — взглянул я в сторону руководителя присланной из Москвы бригады. — Справятся комсомольцы?

— Энтузиазма у них хоть отбавляй, — помявшись немного, ответил тот. — Гарантий, конечно, дать не могу. Но думаю, может получиться.

— Нам не гарантии, нам самолеты нужны! — несколько, может быть, резко уточнил свою позицию я. И задал главный вопрос: — Сколько самолетов успела отремонтировать ваша бригада?

— Да ведь мы только вчера из Москвы прилетели, — удивился бригадир.

— Я спрашиваю не о том, когда вы прилетели, а о том, сколько самолетов отремонтировали до того, как появились у нас?

— Ни одного. Собрали нас в заводском цеху, показали, как нужно усиливать крылья, вручили чертежи, детали…

— И все?

— И все.

— Так что же вы мне голову морочите?! — чувствуя, как у меня отлегло на сердце, воскликнул я. — Вам показали в заводском цеху, а вы покажите тут, на аэродромах. Мы-то считали, что для ремонта самолетов особый опыт, навыки требуются. А толковых специалистов у нас и своих достаточно. Объясните им, что и как требуется делать, а дальше уж их забота.

Бригадир хотел что-то возразить, но передумал.

Я обернулся в сторону Суркова:

— А ты что молчишь?

— Не боги горшки обжигают. Справимся.

На инструктаж ушло два дня. На третий день началась работа по усилению крыльев. Работали по 16 — 17 часов в сутки, ели и спали не отходя от самолетов — технологией предусматривалось применение клея, а он требовал выдержки и сушки. Пока клей сох — по очереди отдыхали. В каждой бригаде находился кто-нибудь из приезжих инженеров. Общее руководство осуществлял Сурков вместе с бригадиром.

Еще через два дня сорок самолетов было готово.

Связываюсь с Москвой, прошу прислать летчиков облета для приемки машин после ремонта. Ответили, что при первой же возможности вышлют.

Проходит еще два дня. У восьмидесяти Як-3 крылья усилены. Летчиков облета нет. Москва молчит.

Переложили мне согласно моему распоряжению парашют, залез я в кабину и строго по намеченной с бригадиром испытательной программе открутил на «яке» все, что положено. Машина вела себя в воздухе просто прекрасно. Крылья выдержали даже максимальные перегрузки. В душе, чувствую, праздник, все поет. Будут летать «яки»! Ничто теперь не застанет нас врасплох… На радостях, перед тем как приземлиться, разогнал машину и прошелся над летным полем на высоте пятидесяти метров вверх колесами, сделав в конце горку. Это у нас, летчиков, называлось «загнуть крючок». После успешного боя, после трудной победы над противником многие так делали…

Инженеры после посадки тщательно, с лупами, осмотрели крылья, постукали молоточками — все в порядке. Облетываю второй «як» — результат тот же самый. Распорядился, чтобы из каждого полка выделили по опытному летчику для облета остальных машин, провел с ними на земле инструктаж, и работа пошла сразу на два фронта: одни крылья у самолетов усиливают, другие их на прочность в воздухе проверяют.

Через двенадцать дней — в полном согласии с полухинскими расчетами — боеготовность матчасти корпуса была полностью восстановлена. О чем я и доложил командующему 16-й воздушной армией генералу С. И. Руденко.

Руденко выслушал меня молча. А когда я закончил, сказал лишь одну-единственную фразу:

— Завтра встречайте комиссию по проверке качества ремонтных работ.

Сердится, наверно, подумалось мне, что не дождался из Москвы летчиков облета. Но меня это не огорчило: если придется отвечать за самоуправство, отвечу. Главным было то, что «яки» могли летать. Комиссия после тщательной трехдневной проверки ограничилась лишь мелкими замечаниями, касавшимися в основном покраски. Качество работ по усилению крыльев нареканий никаких не вызвало. Комсомольская летучка безотказно сработала и на этот раз.

Ознакомясь с выводами комиссии, Руденко вызвал меня на связь по СТ и объявил благодарность за проявленную оперативность и успешно проделанную работу. По потом на бумажной ленте появились слова, что испытывать крылья самолетов после их усиления не обязательно командиру корпуса, что у него совершенно иные функции и обязанности. «А летать вверх шасси над аэродромом— немыслимое для командира вашего ранга ухарство, — читал я быстро бегущий текст очередного разноса. — У вас и без того колоссальный летный авторитет. Но вы, как норовистый жеребец, не в состоянии себя обуздывать. Поймите наконец: необходимо знать меру! Пора ее знать! Желаю успеха. Руденко».

Сравнение с жеребцом, признаюсь, меня озадачило. Как-то странно было прочесть это слово на ленте буквопечатающего аппарата, не вязалось оно с привычным сухим стилем директив, приказов и распоряжений. Я знал, что Руденко вряд ли хотел меня обидеть или тем более унизить и оскорбить. Выходило одно: обычные разносы, по мнению командарма, пронять меня не могли, вот и пришлось употребить выражение хотя и не казенное, но житейски сильное. Авось, дескать, угомонится!

Ладно, решил я. Жеребец так жеребец, хорошо хоть не просто, а норовистый. Ради эпитета и существительное употреблено. А то, что разнос начальства принял несколько неожиданную стилистическую форму, переживем. Главное — дело сделано! Главное — готовы к боевой работе.

В общем, настроение у меня, несмотря ни на что, было замечательное. В глубине души я чувствовал, что не мог поступить иначе. Не мог ждать летчиков из Москвы. Не мог сидеть сложа руки. А то, что на радостях загнул «крючок», — лишнее, конечно. Надо бы удержаться. Но ведь суть не в том. Не за «крючок» прочитал мне нотацию Руденко, а за то, что летаю. Командир корпуса, по мнению начальства, не должен столько летать. А с этим я не хотел и не мог согласиться. На этот счет, как уже говорил, у меня была своя собственная точка зрения. Правильная, неправильная, но — моя. Запретят официально летать, тогда пожалуйста. Приказ — не разнос, приказ военный человек приучен выполнять беспрекословно. Но пока его нет, такого приказа, и, даст бог, никогда не будет. По крайней мере, я на это крепко надеялся…

А через сутки мы получили телеграмму командующего ВВС маршала А. А. Новикова. Инициатива наша получила в ней официальное одобрение, а 3 иак ставился в пример другим авиационным частям. Что же касается самих «яков», то мы летали на них, били врага, и ни одного случая срыва верхней обшивки крыла за все время не наблюдалось. А впоследствии замечательные эти машины стали поступать с заводов уже без каких-либо дефектов.

Вот так понимали свои обязанности политработники корпуса — агитировать не столько словом, сколько живым делом. И их личный пример, их активная заинтересованность во всем, что касалось боевой работы корпуса, были лучшим аргументом в пользу высокой действенности такой агитации. Коммунисты и комсомольцы 3 иак привыкли видеть, что слова политработников никогда не расходятся с делом, и потому шли за ними безоглядно, с твердой верой в конечный успех. А когда партийно-политическая работа не сводится к разовым, от случая к случаю, мероприятиям, а органично входит неотъемлемой составной частью в жизнь всех и каждого, когда она связывает разрозненные усилия людей в единую волю коллектива — отдача ее неизмеримо растет, а авторитет самих политработников становится непререкаемым. Не одним оружием воевали мы с фашистами — высокая идейность и моральный дух проявляли себя в качестве мощной силы, значение которой в деле разгрома врага невозможно переоценить. А силу эту формировали такие люди, как Ананьев, Полухин, Пасынок, и многие другие политработники корпуса, которых — рискну повторить, не опасаясь упреков в излишнем пафосе, — называли у нас в 3 иак крылатыми комиссарами. Крылатыми и окрыляющими, добавил бы я.

Вернусь, однако, к завершающему этапу операции «Багратион».

После взятия Вильнюса войска 3-го Белорусского фронта, продолжая наступление, освободили в начале августа Каунас, форсировали Неман и вышли к границам Восточной Пруссии. До Инстербурга, над которым еще совсем недавно наши «яки» разбросали листовки, теперь было, как говорится, рукой подать. Правда, на войне протяженность расстояний и время, необходимое, чтобы их преодолеть, не всегда совпадают. Зимой сорок первого немцам оставалось пройти до Москвы каких-нибудь несколько километров, но они, эти километры, так и не были пройдены. Мы, понятно, не собирались перенимать у фашистов их плачевный опыт и были убеждены, что наши войска вступят на территорию гитлеровского рейха в самом ближайшем будущем.

Во всяком случае, мы ясно видели, что дело идет именно к тому. Помимо Немана была форсирована южнее Варшавы Висла, захвачены плацдармы в районах Магнушева и Пулавы. Стратегический фронт противника был сокрушен на глубину 600 километров.

Немалый вклад в разгром вражеских полчищ на центральном участке советско-германского фронта внесла авиация — и истребительная, и штурмовая, и бомбардировочная. Господство нашей авиации в воздухе было бесспорным и прочно удерживалось от первого до последнего дня Белорусской операции. В ходе воздушных боев и штурмовых действий по аэродромам противника было уничтожено 2 тысячи вражеских самолетов[11].

Успехи, достигнутые во время наступления советских войск в Белоруссии, позволили советскому командованию провести ряд крупных наступательных операций на других участках советско-германского фронта. И всюду вражеские войска терпели сокрушительные поражения. Война с фашизмом вступила в свою завершающую фазу. Гигантская битва за освобождение родной земли от гитлеровских захватчиков была в основном завершена.

Гитлеровский рейх оказался накануне краха — советские войска готовились вступить на его территорию.

Главное направление

Никто из нас не знал осенью сорок четвертого, сколько еще времени продлится война. Но мы понимали, что она идет к концу и час победы над фашизмом близится. Чувствовалось это хотя бы и потому, что, несмотря на продолжавшиеся бои в Прибалтике, корпус был выведен в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и впервые за все время после своего сформирования получил целых два месяца на отдых и пополнение. Уже сама возможность вывести из боев на столь значительный срок крупное авиационное соединение, каким являлся 3 иак, говорила о многом. Тем более, как мы догадывались, дело касалось не одного нашего корпуса.

Конечно, это была не единственная и далеко не самая существенная примета, по которой бы мы могли судить о том, что военно-политическая машина фашизма доживает свои последние дни. Об этом свидетельствовало многое. Гитлеровские армии под ударами наших войск повсюду откатывались на запад, Почти вся территория Советского Союза, за исключением нескольких районов Прибалтики, была освобождена от фашистских захватчиков. Даже союзники, убедившись, что Советская Армия вполне способна очистить Европу от нацистов и без их многократно обещанной, но всякий раз откладываемой помощи, решили в конце концов отказаться от политики выжидания и проволочек и высадили в июне 1944 года свои войска на побережье Франции, в результате чего немцам теперь приходилось вести войну на два фронта.

Однако мы хорошо понимали и другое. Враг будет сопротивляться до последней возможности. У Гитлера и его клики просто нет иного выбора. И мы не столько предавались заслуженному отдыху, сколько готовились к новым решительным сражениям. «Добить фашистского зверя в его логове!» — стало лозунгом тех дней.

Вместе с командирами дивизий и штабными работниками мы тщательно проанализировали приобретенный в ходе Белорусской операции опыт, делая особый упор на управление частями корпуса при взаимодействии с танковыми группировками, действовавшими в отрыве от основных войск. Мы отчетливо сознавали, что задачи эти приобретут еще более важное значение в предстоящих сражениях, независимо от того, на какой участок фронта мы попадем. А тут у нас имелись не только удачи и успехи, случались и оплошности, и просчеты. Из них следовало сделать необходимые выводы на будущее. Не всегда поспевая за быстро продвигавшимися танковыми частями, мы порой не очень ясно представляли себе задачи прикрываемых войск в быстро менявшейся обстановке боевых действий. Из-за отставания аэродромов недопустимо увеличивалось иногда подлетное время, что не только сокращало срок патрулирования истребителей над полем боя, но и не позволяло своевременно наращивать необходимые силы, когда в том возникала острая нужда в связи с появлением больших групп самолетов противника. И хотя почти в каждом танковом соединении находилась наша оперативная группа или летчик, осуществлявший наведение истребителей, нередко из-за плохо налаженной связи или из-за той же нехватки полевых аэродромов управление авиаполками корпуса осуществлялось далеко не наилучшим образом. Детально разбирая подобные случаи, мы искали способы, позволявшие избегать аналогичных ошибок, строить управление боевыми действиями более надежно и эффективно.

Не менее тщательно анализировали мы и тактику, применявшуюся противником. А она, надо сказать, претерпела за последнее время существенные изменения. Если прежде немецкие истребители предпочитали действовать небольшими, в смысле тактической единицы, группами при одновременно большом их количестве в воздухе, то теперь, когда общее количество авиации у противника резко поубавилось, а мастерство летчиков в среднем понизилось, они стремились вылетать группами по двадцать, тридцать и более самолетов. Объяснялось это, видимо, тем, что если раньше геринговские асы, уверенные в себе и наглые, сами искали встреч с нашими истребителями, то новое поколение немецких летчиков, давным-давно смирившееся с тем, что господство в воздухе раз и навсегда перешло на сторону советской авиации, всячески старалось избегать подобных встреч. И большие группы, которыми они теперь летали, должны были, по их мнению, хоть как-то помочь им отбиваться от атак наших истребителей. Так или иначе, но все это приходилось нам учитывать.

Командир 265-й авиадивизии полковник Корягин и сам являлся сторонником применения крупных групп истребителей, в боевых вылетах которых, кстати, нередко принимал личное участие. Полковник Орлов, командир 278-й дивизии, напротив, охотно выпускал своих летчиков и на свободную охоту, и на патрулирование мелкими группами, а когда требовалось, умело маневрировал силами своих полков в воздушных боях. Дело здесь было не в личных пристрастиях, а в той самой негласной специализации, о которой я уже упоминал и которая затрагивала не только летчиков, но и в известной степени командиров полков и дивизий.

И Корягин, и Орлов помимо того, что зарекомендовали себя опытными командирами и умелыми организаторами, отличались еще и завидными способностями талантливых воспитателей и методистов. Сейчас, когда летный состав корпуса получал пополнение людьми, эти их качества оказались особенно кстати.

Пополнение приходило разношерстное. У тех, кто возвращался из госпиталей или прибыл из запасных полков, фронтовой опыт, как правило, оказывался вполне солидный. Но немало было и молодых летчиков, только-только закончивших училище. Постоянно, изо дня в день, велась работа по вводу летчиков в строй, по сколачиванию пар и звеньев, по отработке слетанности экипажей, по замене и подготовке ведущих. Происходили замены и в командных кадрах. Так, например, капитан Тищенко получил назначение штурманом полка. На освободившееся место командира эскадрильи утвердили кандидатуру капитана Д. В. Джабидзе, считавшегося в корпусе одним из лучших летчиков и заслуженно пользовавшегося высоким авторитетом у своих товарищей.

Сложнее было подобрать достойную кандидатуру на должность командира 812-го истребительного авиаполка. Прежний командир полка майор С. П. Попов погиб во время тренировочных полетов, которые мы тогда называли слепыми. Позже они стали называться полетами в сложных метеорологических условиях. Нужда летать при любой погоде возникала довольно часто. Поэтому тренировкам на слепые полеты мы придавали большое зиачение и стремились их проводить, когда к тому предоставлялась возможность.

В тот пасмурный октябрьский день небо заволокло сплошной облачностью да вдобавок еще нанесло тумана, и майор Попов, выполняя очередной тренировочный слепой полет, потерял ориентировку и не вернулся на аэродром. Это был отважный воздушный боец, на счету которого числилось около десятка сбитых вражеских самолетов, и способный, опытный командир. Полетел он на свой страх и риск, но не из лихости или удали, а ясно сознавая, что опыт слепых полетов в полку необходим и кто-то должен им овладеть, чтобы затем передавать другим летчикам. Так что это тоже была если и не боевая, то крайне важная для будущих боевых действий работа.

Командиром 812-го истребительного авиаполка стал майор М. В. Власов. Его пришлось перевести из другой дивизии — у самих дальневосточников подходящей кандидатуры не нашлось, за последний год у них сменилось три командира, майору Власову предстояло стать четвертым.

Помня, что отдых — тоже подготовка к боям: чем больше сил, тем крепче бьешь врага, — мы организовали для летного состава на берегу Буга нечто вроде небольшого, но очень уютного дома отдыха с пляжем и рыбалкой, куда посылали на несколько дней летчиков в порядке очереди. Времени хватило на всех, и заряд здоровья, запас столь необходимых на войне душевных сил удалось пополнить каждому. И когда в середине ноября поступил приказ перебазировать полки корпуса в Польшу, в район Вышницы, настроение у летного состава было как нельзя боевое. Подогревалось оно еще и тем, что авиационные соединения 16-й воздушной армии, в оперативное подчинение которой передавался 3 иак, занимали аэродромы, откуда до Германии и до самой столицы третьего рейха было, по нашим расчетам, ближе всего. А все мы тогда очень надеялись на то, что нам повезет и воевать доведется на главном направлении завершающего войну удара.

Ну а что касается лично меня, то я был рад, что вновь встречусь с командармом Руденко, с которым нас связала судьба еще в годы службы на Дальнем Востоке.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29