Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Орел девятого легиона - Алый знак воина

ModernLib.Net / Историческая проза / Сатклифф Розмэри / Алый знак воина - Чтение (стр. 11)
Автор: Сатклифф Розмэри
Жанр: Историческая проза
Серия: Орел девятого легиона

 

 


У него не было представления о времени, и он не мог определить его. Он с копьем наготове, сидел на корточках возле старого пастуха, пытаясь своим телом защитить его от ветра. А вдруг Белошей не добежит до загона? Что, если он встретит по дороге волков, собратьев его отца? Дрэм всматривался в темноту сквозь кусты и напряженно слушал. Ему снова показалось, что снегопад стихает. Вскоре сомнения исчезли — снег почти перестал. Теперь хотя бы появилась надежда, что он не засыплет их следы. Иначе никому не отыскать их, если, конечно, Белошей доберется до загона. Низкое небо стало светлеть, и по нему побежали гряды рваных облаков, сквозь которые то и дело проступали, в том месте, где высоко плыла луна, тусклые грязновато-серебристые пятна. За его спиной беспокойно задвигалась овца. Это означало, что недолго ждать ягненка.

«Но волчье племя, — он снова подумал, может явиться сюда раньше». На сей раз предчувствие его не обмануло.

Где-то впереди, в сером мраке, раздался протяжный, дикий и невероятно печальный вой, вой волка, вышедшего на охотничью тропу. Недалеко от них эхом откликнулся второй волк, и в наступившей после этого тишине слышался лишь гул ветра. Дрэм почувствовал, как кровь отхлынула от сердца, и его вдруг сковала неподвижность. Овца снова заерзала, фыркнула и топнула копытом. Он молил богов, чтобы она не заблеяла от страха, что, впрочем, уже не имело значения — волки все равно учуют их, порывы ветра донесут до хищников их запах. Кто знает, может быть, они уже сейчас бегут к ним. Кто-то ткнулся ему в колено — Кью, пригибаясь к земле, терлась о его ногу. Он почувствовал, как она дрожит, дрожит от страха, ярости и ненависти. Он положил руку на загривок собаке, и шерсть тут же вздыбилась у него под ладонью.

Потом долго ничего не происходило, и ему стало казаться, что он больше не в состоянии выносить стук собственного сердца: хотелось закричать, разбить о мел копье, выкинуть что-нибудь, только бы нарушить эту бессмысленную муку ожидания! Но вместо этого он молча сидел на корточках, а сердце билось медленно и тяжело, и он прислушивался к каждому следующему удару. Старая собака жалась к его колену. Овца снова фыркнула, на этот раз от боли и страха. Она повалилась на землю, и Дрэм знал, что ей нужна помощь, но он не мог ничего сделать, не мог пошевелиться. Луна, освободившись от беспокойных рваных туч, выплыла на озерную гладь ясного неба, и в ее призрачном серебристом свете он уловил какое-то движение на снежной пелене у входа в карьер. И тут же он увидел огромную темную собаку, которая бежала, низко пригибаясь к земле Но он знал, что это не собака. И следом за ней возникли еще две смутные тени.

Теперь, когда ожидание кончилось, он с облегчением перевел дыхание. Волки, рыская по их следам, приближались все ближе и ближе — и тут он стал громко кричать, кричать и кидать в них куски мела, которые он заготовил. Все это могло отпугнуть волков, но, увы, не надолго. Если б он мог развести огонь! Уж он подпалил бы им шкуры. Огромный серый вожак отскочил и подался назад, когда мел задел ему плечо. Но зверей гнал голод, и даже сейчас, в этом мерцающем свете, Дрэм видел, что сквозь шкуру у них проступают кости. Он знал, что ему не удастся долго удержать их криком и кусками мела: как только волки поймут, что перед ними лишь одинокий пастух с собакой, они тут же ринутся.

Они метались из стороны в сторону, увертываясь от комьев снега и мела, которые он в них швырял. Он видел их горящие в лунном свете глаза, высунутые языки и густую ощетинившуюся шерсть на загривке. Как ни странно, в их облике было какое-то жуткое веселье, будто они сознавали, что на свете всему один конец, и не могли удержаться от смеха.

Огромный серый вожак пробирался к нему, волоча по снегу брюхо. Челюсти его раздвинулись в отвратительной бесстыдной ухмылке… Дрэм понятия не имел, сколько времени он держал их на расстоянии с помощью кусков мела. Больше швырять было нечего, разве что копье Долая. Он поднял его и метнул. Но широкое копье не предназначалось для метания, и в колеблющемся лунном свете оно лишь мазнуло по плечу серого. Теперь у Дрэма, кроме своего копья, не осталось ничего, и волки это знали. Шансов на спасение не было. Дрэм схватил копье и, слегка привстав, смотрел широко раскрытыми глазами на приближающегося волка. Во рту у Дрэма пересохло. Старая Кью сбоку от него злобно зарычала, а за его спиной — он это каким-то непонятным образом почувствовал — овца встала на ноги и теперь блеяла от боли и ужаса.

Все ближе и ближе, делая из осторожности круги, подходил серый вожак. Он шел крадучись и извиваясь, подметая брюхом снег. Дрэму почудилось, что он откуда-то знает этого волка и, самое странное, что и волк знает его. Он когда-то видел этот злобный оскал и приветственный огонек в страшных желтых глазах. Но тогда этой встречи ждал волк, а на этот раз ее искал Дрэм

Огромный зверь напрягся, присел и прыгнул. Дрэм прыгнул ему навстречу, в то время как Кью с рычанием вцепилась в горло второму волку, вернее волчице. Когда он и волк сошлись, раздался какой-то шум в отдалении, потом крики, но Дрэм ничего не слышал. В этом мире существовали только они с волком, да еще Долай и ягнящаяся овца за спиной.

А затем мир еще сильнее сузился, и из него ушли Долай и овца. Сейчас они остались вдвоем, он и волк. Дрэм скользнул в сторону, чтобы уклониться от прыжка, копье задело плечо зверя и едва не вырвалось из рук, когда тот дернулся и взвыл. Резкая боль обожгла, как и в прошлый раз, правое плечо, но он почти не заметил ее, судорожными движениями пытаясь вытащить копье. Он не устоял на ногах, и волк навалился на него и рвал ему плечо, добираясь до горла. Он прижал подбородок к груди и, орудуя копьем, как кинжалом, несколько раз всадил его в тело волка. С ревом они покатились по земле. На него бросился третий волк, и все потонуло в яростном вое. Он не знал даже, кто из них громче рычит, он или волк.

Все смешалось в этом визге, рычании и хрипе. Во рту у него был привкус крови, и в темноте перед глазами вспыхивали неровные пляшущие огоньки.

Затем вой сменился каким-то новым шумом, и вместо огоньков заплясали шафранные конские хвосты факелов в руках бегущих людей. Потом все кончилось. Кончилось, как ни трудно в это поверить. Он сидел на корточках, опустив голову, на перепаханном затоптанном снегу и смотрел, не отрываясь, на пятна, окрасившие белую землю. Алое на белом… Алый знак воина… В его затуманенном сознании мелькнуло воспоминание о лебеде, его первом трофее: алое пятно на белоснежной груди. Затем сознание прояснилось и он понял, что на снегу следы крови, следы горячей крови на холодном снегу — они даже слегка дымились в мерцающем факельном свете. Старая Кью и волчица лежали, раскинувшись, недалеко друг от друга: последняя схватка завершилась. Третий волк, молодой, еще рычал, открывая пасть в предсмертной агонии — кто-то проткнул его копьем. Свет факелов был направлен прямо на Дрэма, полностью освещая распростертого у его" ног серого вожака.

Вокруг него столпились люди, а Белошей, сунув ему в лицо морду, стал облизывать подряд все кровоточащие раны на правой руке, на груди, на плече. Кто-то сзади поддерживал его. Он знал, что это Вортрикс. Он слышал его радостный голос: «Он убил волка! Луга! Юриан! Смотрите, какое тут было сражение! Он убил волка!»

— Мне кажется, волк убил его, — сказал Юриан.

Но голоса были далекие и доходили будто сквозь туман.

— Присмотрите за Долаем, — пробормотал он. — И за овцой… Она…

— С овцой все в порядке. — На этот раз это был голос Ханно. — Присматривать за ней больше не нужно.

Неожиданно он услыхал крик новорожденного ягненка и его охватил бурный восторг — не потому, что он убил огромного серого вожака, а, как это ни удивительно, из-за того, что этот крошечный ягненок явился в мир целым и невредимым.

Это было последнее, что он помнил, после чего наступил долгий провал.

Глава XIV

АЛЫЙ ЗНАК ВОИНА

Об этом времени в памяти Дрэма осталось лишь чередование хаоса и тьмы, где, не затухая горели два костра, один в голове, а другой около плеча. Иногда хаос рассеивался, возникали лица: матери, Блай, жреца Мудира, с глазами, словно два солнца, и даже лицо Вортрикса. Но он знал, что все это не настоящее, так как лица эти были из племени, а между ним и племенем, как между ним и Вортриксом, что-то пролегло, какой-то черный пролив. Что именно, он не мог вспомнить, а когда думал, хаос возвращался и лица пропадали.

Очнувшись, как после дурного сна, полного причудливых сновидений, он открыл глаза и по солнечному лучу, пробившемуся сквозь отверстие вверху крыши, догадался, что сейчас вечер. Он понял также, что лежит на подстилке из папоротниковых листьев, укрытый оленьими шкурами, в углу, где он спал до того, как ушел в Школу Юношей вечность назад, а может быть, только вчера. Ему было уютно и спокойно, он вдруг отчетливо увидел нежные язычки пламени в очаге и золотистые пылинки, танцующие в луче, и услыхал ритмичный стук, будто кто-то ткал на станке — мать или Блай. Ворсинки шкуры щекотали ему шею. Он хотел сбросить шкуру и с удивлением почувствовал, что у него не хватает сил вытянуть руку из-под тяжелых складок. Он уловил какое-то быстрое движение, и Блай, склонившись над ним, отогнула край оленьей шкуры. Наклонившись, она заглянула ему в лицо и вдруг вскрикнула. Он не знал, что именно она сказала, знал только, что восклицание было радостным. Стук станка тут же прекратился, и рядом с ним оказалась мать. Стоя на коленях, она щупала ему лоб, всматриваясь в лицо, и в глазах ее была боль. Тяжелые блестящие волосы, как обычно, выбились из-под сетки.

— Щеночек мой, сердце мое. — Она тихо рассмеялась, но тут же оборвала смех и прижалась щекой к его щеке. — Я снова с тобой. Скоро, совсем скоро ты поправишься.

Он потянулся к ней, чтобы уткнуться в мягкую ямку у нее на шее, как когда-то, когда он был маленький. Но едва он пошевелился, боль пронзила плечо в том месте, где горел огонь, и он почувствовал, что плечо и грудь туго забинтованы. Там, наверное, где его покалечил волк. Но был ли то волк? Или ему все приснилось?

Блай встала и принесла ему миску крепкого бульону прямо с огня. Мать принялась кормить его, называя всеми ласковыми именами, которые у женщин находятся для самых младшеньких в семье. И потом, когда он начал засыпать, она потихоньку поднялась и снова села за станок.

Дрэм лежал и щурил глаза на слепящий круг предзакатного золота в отверстии дымохода. Белошей, пристроившись у его ног, подполз и ткнулся мордой в руку. Дрэм гладил огромную лохматую голову, пропуская сквозь пальцы подрагивающие уши, и радовался их теплу и шелковистой мягкости. Удивительно, какими гладкими могут быть уши у собак при такой жесткой шерсти.

— Здравствуй, братец, — сказал Дрэм.

Он слышал треск ткацкого станка и какой-то скребущий звук — Блай, видно, чистила горшки. До него донесся храп деда, задремавшего у очага после ужина, как бывало и прежде. Были еще звуки, помимо этих, тихие, неясные, стекающие, почему-то зеленые, — звуки капели. И безотчетное чувство облегчения и радости оттого, что наконец снег тает, охватило его, прорвавшись сквозь наваленные оленьи шкуры.

Знакомое негромкое постукивание грузил щекотало ему слух. Он исхитрился повернуть голову и посмотреть, что нынче ткет мать. Высокий станок у двери был наново заправлен, и он с удивлением увидел только что начатую ярко-алую ткань.

Для кого это? Для деда? Или для Драстика? Драстику могли сделать плащ из ткани, которую она приготовила для него год назад. В памяти у него вдруг смутно всплыли слова деда, сказанные, как ему казалось, в одном из его снов «Подожди заправлять станок, неизвестно, выживет ли мальчишка, а то опять все пойдет насмарку». Он даже фыркнул носом, как обычно, когда говорил. Но все это ни с чем не увязывалось. Он слишком устал, чтобы думать, устал настолько, что уже не мог огорчаться из-за того, что ему не придется носить алый плащ. Он страстно и долго об этом мечтал, и теперь мечты как бы закостенели.

Сейчас он хотел только спать.

Он проспал всю ночь без снов, провалившись в пропасть, и проснулся на рассвете. Прислушиваясь к капели, он чувствовал, как жизнь возвращается в его истерзанное, израненное тело, а вместе с жизнью — все прежние беды и трудности, о которых все это время он не вспоминал. Он еще не полностью понимал, что была какая-то несообразность в том, что он находится здесь, в своем родном доме.

Вскоре он снова уснул и спал, пока пробуждались его домашние. Когда он проснулся второй раз, все уже разбрелись по делам: Драстик пошел на скотный двор, мать — в сарай и даже дед, собрав воедино свои старые мощи, отправился, ковыляя, посмотреть, сколько снега растаяло со вчерашнего дня. Он был теперь один, если не считать Белошея и Блай, которая, сидя у порога, молола дневную порцию зерна. Неожиданно у входа заржала лошадь, и кто-то, пригнувшись, вошел в хижину.

Дрэм повернул голову к двери, думая, что это мать или Драстик, но вместо них на пороге стоял Вортрикс, держа под мышкой нечто вроде пестрой волчьей шкуры.

Из груди Дрэма вырвался хриплый вскрик, и он выпростал руку из-под шкуры. Еще минута — и Вортрикс в несколько прыжков пересек хижину и, бросив на землю сверток, опустился на корточки рядом с Дрэмом, сжимая двумя руками его руку.

— Брат мой, дорогой брат, мне сказали, что ты пришел в себя.

Дрэм посмотрел на него, слегка нахмурившись:

— Я думал… Мне снилось, что ты уже приходил сюда раньше.

— Мало ли что может присниться, когда волк так раздерет плечо, — ответил Вортрикс.

Взглянув в его спокойное лицо с ясными голубыми глазами, Дрэм понял, что это был не сон.

— Это была великая битва, великое побоище. — Глаза Вортрикса сияли. — В жизни не забуду, как мы спустились с холма по следу Белошея. Я думал, сердце разорвется, так мы бежали всю дорогу. Мы тебя сразу увидели внизу. Вначале нам показалось, что тебя грызут все три волка. А что творилось вокруг! Снег был залит кровью, земля перепахана, будто там дрались две волчьи стаи. Да-а! Теперь только и разговору в деревне, что о тебе, у всех очагов из вечера в вечер.

Воспоминания возвращались к Дрэму, пока он слушал Вортрикса, но весть о его победе не вызвала в нем ни гордости, ни торжества — для этого он был слишком слаб.

— Что с Долаем? — спросил он. — Как себя чувствует Долай?

— Долай вернулся к предкам, обратно к Матери-Земле. Тому уж пять дней. Старик был совсем истощен, и у него началась дыхательная лихорадка.

Наступило томительное молчание. Вортрикс с неуклюжей нежностью положил прозрачную руку Дрэма обратно ему на грудь и поднял с земли пеструю волчью шкуру.

— Смотри, я принес шкуру твоего волка. Я очистил ее и начал даже чинить. Я боялся, что, пока ты поправишься, она задубеет и с ней ничего нельзя будет сделать. Теперь она может лежать до тех пор, пока ты не окрепнешь и не примешься за нее.

Дрэм переводил взгляд с лица Вортрикса на шкуру и снова на лицо друга. Сердце вдруг неровно, тяжело забилось, как будто он все еще не понимал или не решался понять… Вортрикс провел рукой по ворсу и на плече, вернее у основания шеи, раздвинул грубую пеструю шерсть и показал ему шрам от старой раны, на котором так и не наросла шерсть.

— Это твой волк, — сказал он. — Тебе предназначенный судьбой. Видишь, след от первой встречи?

Дрэм смотрел на полоску съежившейся кожи, и рука его, лежащая на оленьей шкуре, невольно сжалась в кулак.

— Я тогда даже не успел царапнуть того волка, — сказал он.

— Ты не успел, зато я успел, — сказал Вортрикс. — Пятнистый самец. Я ранил его в плечо у шеи и обнаружил шрам как раз на этом месте, когда стал чистить шкуру девять дней назад.

Они снова посмотрели друг на друга. Огромная волчья шкура лежала между ними поверх оленьих шкур, которыми был укрыт Дрэм. Дрэм нащупал рукой грубый ворс.

— Наши дела нам надо было решать с ним вдвоем в ту первую встречу. Но все же сердце радуется, что я убил своего волка, хотя и слишком поздно.

— Совсем не поздно, — сказал Вортрикс. — Ты видел алую пряжу на станке? Дрэм уставился на него в недоумении, в горле перехватило дыхание.

Вортрикс не мог такое сказать. Он, наверное, все еще спит, и это ему снится… Но Вортрикс, наклонившись над ним, повторил свои слова еще раз. Дрэм видел, что он взволнован.

— Я думал, тебе сказали. Проснись, Дрэм. Ты убил своего волка, и тебя ждет место среди Новых Копий.

Дрэм замотал головой, все еще не смея поверить.

— Пастухи убивают волков без счета, и я тоже убил. Волчья Охота бывает один раз, и я промахнулся. — Голос его дрогнул и перешел в шепот. — Это все неправда, это не может быть правдой.

Никто не заметил, как Блай перестала молоть зерно и выскользнула, как тень, за дверь, оставив их вдвоем. Они вообще не заметили ее присутствия. Теперь тишину нарушал лишь стук скатывающихся капель.

— Я твой кровный брат, а вовсе не злейший враг, — сказал Вортрикс. — С чего бы я стал тебе говорить, если б это было неправдой? Послушай, Дрэм. Три дня назад все было решено на Костре Совета Старейшин. Это правда, клянусь тебе копьем, это чистейшая правда.

Дрэм теперь больше не сомневался. Он сжал запястье Вортрикса и попытался привстать на своем папоротниковом ложе, не обращая внимания на рвущую боль в груди и в плече.

— А как это?.. Я… Я не очень понимаю… Расскажи, что было на Костре Совета, расскажи подробно.

Вортрикс уложил его обратно:

— Не надо подниматься. Если у тебя откроются раны, ругать будут меня. А теперь слушай! Когда я начал начищать шкуру и обнаружил шрам, я пошел к Дамнориксу, своему отцу, и показал ему шрам, как сейчас показал тебе. — Вортрикс улыбнулся. — Видишь, как иногда полезно быть сыном Вождя. Отец рассмеялся громко, как он умеет, и сказал: «Щенок всегда был драчуном, с самого первого дня в Школе Юношей, я помню. А такие драчливые могут понадобиться племени, случись что» А когда через три дня собрался Весенний Совет, он взял у меня шкуру, показал всем мужам, сидящим у костра, и сказал: «Глядите, Сияющий еще раз послал волка Дрэму-однорукому, и на этот раз Дрэм не промахнулся». После этого было много разговоров, один из старейшин заявил, как ты сегодня, что на волка можно охотиться один раз. В конце концов сошлись на том, что решать должен Мудир, который там присутствовал, но, как всегда, сидел у костра с отрешенным видом. Когда он вышел из забытья и снова обратил взор в этот мир, он сказал: «Я видел раны на плече мальчика. Они покрыли шрам, полученный им на первой Волчьей Охоте, а это означает, что тот, первый шрам, больше не существует. Тогда дело осталось незаконченным, а сейчас оно завершилось. Поэтому пусть один из вас, помимо Катлана, его деда, поручится за мальчика в День Новых Копий, ибо так угодно Богу Солнца и богам-покровителям племени и охотничьей тропы». По правде говоря, я думаю, что нашлись бы еще люди, которые охотно бы взялись поручиться за тебя вместе с Катланом. Но никто не успел и рта раскрыть, как вскочил Тэлори. Сам знаешь, какой он быстрый, как дикая кошка. Он вышел вперед и, стоя перед всем кланом, с улыбкой сказал: «Семь весен назад я нашел этого мальчика далеко в Диких Дебрях под корнями дуба — он забился туда, как волчонок. Он убежал от родных именно потому, что боялся промахнуться на охоте, когда настанет время. Маленький беззащитный зверек, он хоть и был испуган, свирепости у него хватило прокусить мне до кости палец, когда я вытаскивал его из логова. Может, потому, что он был такой маленький и храбрый, и к тому же еще однорукий, как и я, сердце мое повернулось к нему, и я обещал в ту ночь, что, когда он убьет своего волка и настанет время ему предстать перед кланом в День Новых Копий, я поручусь за него вместе с Катланом, его дедом. Так что все уже решено семь весен назад». А потом старейшины и все мужи племени переглядывались, качали головами и твердили: «Да, все это хорошо». А Мэлган, и я, и все наши стали колотить копьями по мечам и устроили страшный шум. Вот так все и кончилось. А ты мне, кстати, ничего не рассказывал о Тэлори.

Дрэм, не отрываясь, смотрел в лицо Вортрикса, стараясь представить себе все, о чем тот говорил. Он даже рассмеялся, когда Вортрикс жестом и мимикой изобразил неистовость и проворство Тэлори. А потом, то ли оттого, что он мог теперь вернуться в свой привычный мир к своим товарищам, или, может быть, оттого, что он был еще очень слаб, смех вдруг застрял в горле, и он, уткнувшись лицом в ладонь здоровой руки, разрыдался.

Проходили дни, и Дрэм постепенно набирался сил. Каждые три дня приходил Мудир и касался Пальцами Мощи его ран на груди, на руке, плече, вдыхая в них новую жизнь. А мать и Блай врачевали его мазями, приготовленными из тысячелистника, окопника и мелких розовых васильков, которые растут на Большой Меловой. При этом они произносили заклинания, разные, в зависимости от снадобья, после чего раны затягивались, не воспаляясь, и вскоре от них остались лишь шероховатые малиновые рубцы. У очага появилась еще одна женщина — Драстик привел в дом пухленькую розовую Корделлу. Она не принимала участия в уходе за Дрэмом. И не то чтобы она не хотела, но стоило ей только взять в руки миску с едой, Блай тут же молча ее забирала, скаля при этом, как лисенок, зубы. Дрэм наблюдал эту сцену и смущенно думал, что был неправ, когда боялся, что Корделла будет плохо обращаться с Блай. Теперь, наоборот, ему хотелось, чтобы Блай была поласковее с Корделлой.

Как только он достаточно окреп, он стал выбираться на солнышко у порога. Он кропотливо возился с волчьей шкурой, чтобы закончить ее до того, как придет время ему предстать перед кланом вместе с другими Новыми Копьями. Он натирал ее травами, смешанными с солью, и смазывал гусиным жиром, пока она не стала мягкой, как хорошо выделанная оленья шкура. Ему" хотелось покоя и тишины в эти весенние дни, когда в низинах возле тропинки можно было неожиданно наткнуться на влажную россыпь первоцвета, а ольха у ручья роняла в воду темные малиновые сережки.

Было еще одно дело, о котором ему нужно было позаботиться перед тем, как он явится перед кланом. Как-то вечером после ужина он достал с чердака, с прокопченных балок, тяжелый бронзовый щит из воловьей кожи, который раньше был собственностью деда и должен был перейти к нему после Белтина. Пристроившись у притушенного очага рядом с остальными домочадцами, он начал прилаживать к плечу ремни из лошадиной кожи, как в Школе Юношей прилаживал ремни своего щита.

Дед, некоторое время созерцавший в огне былые битвы, вдруг поднял голову и стал с презрительным любопытством наблюдать за ним Удивление его росло, и он даже подался вперед, чтобы получше разглядеть его работу.

— Так, так. Хитрая это штука, — сказал он. — Вижу, что ты собираешься делать. Так щит не носит даже Тэлори.

— В этом нужды нет. Для щита у него есть рука со змеей, — сказал Дрэм, держа в зубах ремень.

Старик поглядел на него из-под лохматых золотисто-седых бровей:

— Почему ты ни разу не сказал мне о вашем сговоре с Тэлори семь весен назад?

Дрэм не сразу ответил. Он многое мог бы сказать деду, много обидных слов Прежде выпади такой случай, он бы не удержался, и все высказал. Но не сейчас. Он выплюнул ремень и повернул к себе щит другой стороной.

— В детстве хорошо иметь тайну Когда у тебя есть тайна, чувствуешь себя выше других.

Драстик, чинивший какую-то деталь воловьей упряжки, посмотрел на него и медленно, как бы нехотя, улыбнулся:

— А зачем тебе надо быть ј выше других? Чего тебе не хватало, братишка?

— Разве может чего-нибудь не хватать щенку, у которого такой замечательный старший брат, с таким длинным хлыстом? — сказал Дрэм и тоже улыбнулся. — Брось-ка мне лучше кусок ремня.

И вот наступил канун праздника Белтина, день, когда Дрэм должен был идти в Школу Юношей. Он не ел утром со всеми, так как Новым Копьям полагалось поститься перед посвящением.

Как требовал ритуал, он искупался в ручье и сейчас мокрый, с рубцами на груди и на шее, стоял возле очага, пока мать и Блай надевали на него набедренную повязку из алой ткани — алый знак воина. Он чувствовал, как она пламенем охватила его тело. Затем он перекинул через плечо волчью шкуру, стянув ее на талии синим ремешком с бронзовыми бляшками, расчесал волосы и завязал их сзади в узел кожаным шнурком. Теперь, когда приготовления были окончены, он, расправив плечи, стоял, будто воин перед сражением, но без оружия и боевой раскраски на лице. Он взглянул наверх и увидел, что дедов меч висит на прежнем месте. Сегодня вечером они снимут его и положат у очага рядом с новым копьем, которое он еще не видел. Сегодня вечером… Но где он будет сегодня вечером? Никто из тех, кто прошел этот путь, не мог ему ничего рассказать, ни Драстик, ни даже Вортрикс. Они были связаны обетом молчания, как и он будет им связан завтра.

Блай оправила ему складки на шкуре. Он посмотрел на нее сверху вниз, но увидел только макушку склоненной головы, а потом Блай молча, не взглянув на него, отошла. Она теперь никогда не глядела на него, с тех пор как он начал поправляться. Она все делала, что он просил, притом охотно, но не смотрела в его сторону, и в глубине души его это задевало.

Ему пора было идти. Он опустился на колени и, согласно обычаю, положил ладонь на бедро деда. И дед тоже, как велит обычай, положил свою огромную с синими венами руку на его руку со словами:

— Иди и возвращайся домой воином, мой мальчик.

Мать поцеловала его в лоб, повторив слова деда, потом подвела его к порогу и на прощанье небольно ударила между лопатками. Белошей, как всегда, сопровождал его до конца тропинки. Здесь они расстались, как расставались много раз прежде, и Дрэм в одиночестве двинулся к Школе Юношей.

Ветерок шелестел в траве, а на нижних склонах цвели кусты боярышника. Аромат их, как вдох и выдох, то исчезал, то снова доходил до него; какая-то темная птичка выпорхнула из ольшаника и пронеслась у него над головой. И он неожиданно подумал, что мир вокруг него добрый. Он часто видел его красоту, жестокую и сияющую, как красота лебедя, которого он убил. Но у него не было времени подумать о его доброте.

Неизвестно, может и впредь не будет, но сейчас ему казалось, что он всегда будет помнить об этом…

Он не знал, как он себя будет чувствовать среди Новых Копий, которые были на год его моложе, и с удивлением обнаружил, что имя его стало знаменитым в Школе Юношей, куда более знаменитым, чем после его драки с Собакой Брэгона во время Царской Тризны. Его новых товарищей гораздо больше интересовали малиновые рубцы у него на плече, чем то, что он отстал от них на год.

Кроме того, времени почти не оставалось, и все их мысли сейчас были заняты тем, что им предстоит.

Под наблюдением старого Кайлана, они должны были пройти сложный обряд ритуального очищения. Старик сам нарисовал у них на лбу белой глиной знаки Посвящения. После этой предварительной процедуры они молча сидели у тлеющего очага в Школе Юношей, откуда были высланы все младшие мальчики, и прислушивались к звукам, доносившимся из деревни, где шла обычная жизнь. И даже Вран, самый тупой из них, не мог не испытывать нарастающего страха.

Постепенно исчезли звуки, и в наступившей тишине и далекий голос, и собачий лай отзывались неестественно громко. Они слышали какие-то шаги, а потом еще шаги, уходящие к центру деревни. Кайлан поднялся и велел им выстроиться.

Оглядев их желтыми, как у волка, глазами, он сказал:

— Вот и пришло ваше время. Не забывайте, чему я вас учил, дети. Ну, а ты, — сказал он, обращаясь к Дрэму, — небось, за год позабыл все на свете?

Пригнувшись, они прошли через дверной проем и, ослепленные потоком солнечного света после мрака хижины, невольно зажмурились.

Знакомый ритуал Дрэму казался нереальным, как бы отголоском событий, которые происходили раньше. Он видел мужей клана, когда Новые Копья спускались к открытой поляне перед Костром Совета. Он видел лицо Вождя и жреца с глазами, освещенными изнутри солнцем, слышал ритуальные вопросы и ритуальные ответы:

— Кого ты привел ко мне?

— Я привел мальчика. Пусть он умрет отроком и возвратится воином племени…

Но ведь он все это уже прожил… год назад, там, на холме; и теперь слова для него не имели значения, они были менее реальными, чем прикосновение ко лбу древка копья, тогда, когда он стоял, затаившись в ольшанике…

А пока что один за другим, глядя прямо перед собой, они вслед за Мудиром уходили от деревни по длинному склону навстречу заходящему солнцу, а за ними женщины уже завели плач: «Охон! Охон!»

Костры заката еще пылали за Меловой, когда они миновали широкий склон Холма Собраний, пройдя совсем близко от кургана, где спал на гребне горы безымянный герой, и снова начали спускаться по дальнему склону к небольшой впадине между двумя холмами, месту, где проходили посвящение Новые Копья племени. Впадина была до краев заполнена тенями, и священный древний круг с девятью боярышниками, казалось, утопал в них, как в воде. Юные воины прямо из заката окунулись в это море теней, которое, захлестнув их, сомкнулось над ними.

Первое их ощущение было пустынное одиночество пейзажа без признаков жизни. Но вот они подошли ближе, и впереди, там, где рос боярышник, раздался звук рога, и из теней вырвался дымный золотистый сноп света, в котором возникли, а затем двинулись им навстречу какие-то странные фигуры. Горящие факелы окрашивали в золотистый цвет их обнаженные тела и звериные морды. Здесь были все звери, на которых охотилось племя: волк, дикий черный кабан, рыжая лисица и полосатый барсук. Они окружили мальчиков и вместе с ними направились к разложенной подковой куче хвороста, прикрывающей вход в священный круг.

Тут же стояла, похожая на гроб, ванна из дерна, покрытая рыжей воловьей шкурой. Молча звероголовые существа схватили самого младшего из Новых Копий и положили его на это ложе, предназначенное, должно быть, для жертвоприношений. Один из звероголовых, с мордой барсука, наклонился и поднял с земли какой-то предмет, лежащий около гроба, отчего кровь на мгновение застыла в жилах у Дрэма. Затем он с облегчением увидел, что это всего лишь деревянная ручка с тонкими блестящими бронзовыми иглами, и догадался, что ложе это было местом для татуировки новых воинов.

Дрэм был самым старшим, и ему долго пришлось ждать своей очереди. Когда он наконец сбросил с плеча волчью шкуру и отдал себя, не без чувства гордости, в руки татуировщиков, стало совсем темно.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12