След нумизмата

      У его гостя уже откровенно по щекам текли слезы.
      Пинчук отнюдь не голословно перечислял умерших. Он их всех прекрасно знал. В семье Мезенцевых он появился еще до первой мировой войны, пятнадцатилетним парнишкой. Шустрый и расторопный слуга успевал везде: и в лавку сгонять за товаром, и печи протопить. В четырнадцатом году Мезенцев пристроил Пинчука в свой санитарный поезд, и лишь бурный водоворот революции разлучил их.
      Снова появился Василий в Ленинграде уже в двадцать восьмом году. Судя по его рассказам, за это время Пинчук успел объездить полстраны. Во время нэпа он разбогател. Но большевистское наступление на частный сектор разорило и его, заставив бежать с насиженных мест. По старой памяти Мезенцев, в те времена уже завкафедрой в институте, пристроил бывшего слугу завхозом. В этой должности Василий Яковлевич проявил себя во всей красе. Не было дня, чтобы профессор не вспоминал его либо с восхищением, либо с руганью. Пинчук проявлял просто чудеса расторопности и изворотливости в деле снабжения родного института стройматериалами и медпрепаратами. И при этом "хитрый пес", так иногда профессор называл завхоза, никогда не забывал про собственный карман.
      Когда в сентябре сорок первого враг прорвался к самым окраинам города, с Пинчука сняли бронь и отправили в окопы. С полгода о нем не было слышно ничего, лишь в феврале сорок второго он появился в квартире Мезенцевых измученный, исхудалый, после ранения. Дом его разбомбили, так что с неделю он квартировал у профессора, в его обширнейших восьмикомнатных апартаментах. Шура запомнил, как Пинчук частенько вздыхал, сидя у горячей печки: "Ах, какая у меня квартира была, полная чаша! Десять лет обустраивал!"
      Народ в Ленинграде резко пошел на убыль, так что квартиру он подобрал себе быстро, в том же районе старого города. К этому времени Пинчук уже пристроился по интендантской части, получил звание старшины, а со временем начал помогать и семье своего благодетеля: то крупы подкинет, то маргарина с полкило, раз даже конских костей принес. Вздыхал только, что все очень дорого и опасно.
      Большую семью надо было кормить, рабочие карточки получали только сам профессор, его дочь Ольга Павловна да жена родного брата, Андрея Николаевича. Все остальные числились иждивенцами и паек получали соответственный -- гораздо меньших размеров. Так что глава клана Мезенцевых, ни секунды не колеблясь, начал менять на продукты фамильные драгоценности. Надеялись, что кошмар под названием "блокада" скоро кончится, но чуда не происходило, и постепенно все золото и камешки перетекли в руки ушлого старшины.
      Но даже несмотря на всю эту немалую помощь, род Мезенцевых неизменно сокращался. Атмосфера всеобщей любви и обожания работала, как это ни странно, против семьи. Смерть каждого из родственников болезненно сказывалась на всех остальных. Пока жив был сам Павел Николаевич, он еще как-то хорохорился и тормошил родных, не давая им медленно умирать в воспоминаниях. Сам он до последнего работал в госпитале и умер прямо там, в ординаторской, от приступа острой сердечной недостаточности. Брат его, инженер-кораблестроитель, потерявший ногу еще в гражданскую, не смог морально поддержать семью и вскоре угас сам, продолжив цепную реакцию смертей. За главу семьи осталась мать Александра. Последнее, что она принесла Пинчуку, были обручальное кольцо, сережки скромненькие, без камней, еще девичьей поры, да десяток серебряных монет, принятые старшиной с большой неохотой, на вес.
      Еще в начале их сотрудничества Мезенцев предложил своему доставале антиквариат: картины, статуэтки, предметы прикладного искусства. Но Пинчук от них сразу же отказался:
      -- Там, где я достаю продукты, этого не поймут. Что делать, пролетарии, они в этом деле ни бум-бум.
      Цепкая память Пинчука подсказывала ему, что больше с Мезенцевых взять нечего. Все то, что украшало женщин и составляло гордость мужчин, прошло через его руки. Поэтому к приходу Шуры он отнесся спокойно, не ожидая каких-либо материальных выгод.
      -- Попей чайку, Шура, морковный, но с сахарином. -- Пинчук налил студенту в кружку желтоватую жидкость, и тот принялся пить небольшими, но жадными глотками, нещадно обжигая сладким кипятком губы. Лицо его при этом несколько порозовело, снова проступили редкие, но крупные веснушки.
      -- Мама прошлый раз карточки на месяц потеряла, поэтому и пришла к вам, -- тихо объяснил Александр, не отрывая взгляда от кружки.
      -- И ведь ничего не сказала! -- всплеснул руками старшина. -- Я бы ей и так провианту достал, по старой памяти.
      -- О вашей семье-то ничего не слышно? -- поинтересовался Мезенцев-младший.
      -- Ах, да, Шура, вовремя вспомнил! -- Пинчук даже ударил себя ладонью по обширному лбу. С некоторой торжественностью он извлек из внутреннего кармана мятый конверт.
      -- Вот, на прошлой неделе с оказией передали. И дочка моя, Нюра, и жена проживают теперь в Пермской области, деревня Ключи.
      -- Слава Богу! -- искренне обрадовался Шура.
      -- И не говори, главное, что подальше от этого ужаса.
      Семья Пинчука, жена и дочь, успели выехать из города в августе сорок первого, проскочив чуть ли не с последним эшелоном, под самым носом у фрицев.
      -- Ну ладно, я что-то все о себе. Ты-то как себя чувствуешь, Шура?
      -- Плохо, -- отводя глаза, признался студент. -- Силы теряю, а мне нельзя. Отец незадолго до смерти все твердил, что мне умирать нельзя. Со мною род прервется. А Мезенцевы еще при Петре первом потомственное дворянство получили... Мне нужно что-то... из еды. Я не прошу просто так, нет! Я понимаю ваши проблемы, Василий Яковлевич, вы так рискуете. Вот, я принес...
      Он торопливо достал из-за пазухи черную тетрадь, из кармана черную коробочку и подал их Пинчуку. Пока тот разглядывал при свете дня диковинную монету, Шура сбивчиво рассказывал всю запутанную историю.
      -- ...Нумизматы ее с руками оторвут, главное, чтобы с ней тетрадь сохранилась. Это очень дорогая вещь, вы понимаете? -- с надеждой глядя на хозяина дома говорил Мезенцев.
      -- Да, понимаю, -- тяжело вздохнул Пинчук. Еще немного повертев в руках старинную монету и уложив ее в коробочку, он сказал:
      -- Знаешь, Шура, это, может быть, для этих... как ты их назвал?
      -- Нумизматов.
      -- Да, для них это ценная вещь. Только где их сейчас в городе искать? А так серебро -- оно и есть серебро, даже не золото.
      Мезенцев опустил глаза, но Пинчук продолжил:
      -- Возьму я эту вещь для себя, из уважения к вашему семейству. Все-таки сколько добра от вас видел! У меня, конечно, много припасу не найдется, но... чем смогу.
      Подойдя к пузатому буфету, снабженец открыл дверцу, подсвечивая себе огарком свечи, долго копошился в его объемном чреве, наконец вернулся к буржуйке с матерчатым мешочком в руках. Подавая его студенту, старшина сказал:
      -- Здесь пшено, килограмма два, двести грамм маргарину, сахаринчику немного положил, кипяток подсластить. Чем могу, уж извини.
      -- Спасибо большое, Василий Яковлевич! -- губы у Шуры дрогнули, на глаза навернулись слезы. -- Я так вам благодарен!
      -- Да ладно тебе, Шура, чем могу, -- снова повторил Пинчук, а потом спросил: -- Может, тебе еще дровишек дать?
      -- Нет, дрова я не унесу. У меня еще есть. Стол дожигаю.
      -- Это тот, из столовой, круглый? -- ахнул Василий Яковлевич.
      -- Да, раньше за ним вся семья помещалась, ну а теперь нет никого... Я пойду, поздно уже.
      Проводив гостя до двери, Пинчук уложил коробочку и черную тетрадь в верхний ящик буфета, рядом с документами, и, подойдя к окну, осторожно приоткрыл штору светомаскировки.
      Выглянула луна, и на белом снегу хорошо было видно, как шаркающей старческой походкой Мезенцев-младший вдоль стенки пробирается к себе домой. Чуть покачав головой, Василий Яковлевич пробормотал: "Нет, не жилец он, догорает парень. До весны точно не дотянет. На это у меня глаз наметанный."
      Прикрыв штору, Пинчук разжег небольшую коптилку, сделанную из гильзы сорокапятки, и с озабоченным выражением лица начал шарить у себя за пазухой. Вытащив на свет Божий довольно солидный мешочек, он внимательно осмотрел его, кивнул головой и пробормотал себе под нос:
      -- Так и есть, дырка. А я-то думаю, что такое колет меня целый день.
      Освободив от крошек хлеба большое блюдо, Василий Яковлевич осторожно высыпал на него даже в скудном свете вспыхнувшие разноцветным огнем драгоценности. Кольца, серьги, броши, колье -- радость и утеха изысканных и утонченных женщин бывшего Санкт-Петербурга. Кроме семейства Мезенцевых, Пинчук опекал еще два профессорских дома, хорошо известных ему по прошлой работе в институте. К незнакомым людям он с подобными сделками обращаться опасался.
      Заштопав мешочек, Василий Яковлевич осторожно ссыпал обратно камушки и сунул его за пазуху. Помня о судьбе своей первой квартиры, старшина теперь всегда носил драгоценности с собой, оставляя дома только тяжелое золото, к которому теперь прибавилась эта забавная монета. 5. УДАРНИК КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА.
      В половине восьмого утра Силин стоял на условленном месте. Хотя чахлый сквер навевал ему не очень приятные воспоминания, Нумизмат чувствовал некоторую приподнятость духа. В первый раз за время его московской одиссеи удалось все, что он задумал. Когда без пяти восемь со стороны общаги подошли хмурые и неразговорчивые строители, Михаил не удержался и приветствовал их более чем радостно:
      -- Здорово, мужики!
      -- Привет, -- нехотя буркнул черноглазый Шпон, остальные только мрачно посмотрели в сторону Нумизмата. Автобус подкатил словно по заказу -- ровно в восемь, и разговор продолжился уже по дороге.
      -- Что это ваше начальство сменило гнев на милость? -- шепнул Силин на ухо своему соседу, все тому же Шпону.
      -- Димку позавчера убили, -- тихо ответил парень, упорно глядя в окно.
      -- Да ты что?! -- очень похоже изобразил удивление Нумизмат. -- Кто?
      -- Да кабы знать! Наркоман какой-нибудь. Отправили парня в магазин, и все, нету, зарезали. Денег-то было шиш да маленько, а кто-то позарился, аж карманы все вывернул! Менты, суки, достали! Им лишь бы придраться, что в Москве без прописки живем. А тут еще рыжий, гад, не хочет Димку домой отправлять, здесь, говорит, похороним, дешевле будет. Я предложил ребятам скинуться по тридцать долларов, никто не согласился, а у парня там мать осталась, брат маленький.
      -- Ну, тридцать долларов это не очень и много, -- удивился Михаил, -- чего они жмутся-то?
      Теперь Шпон зверем посмотрел уже на Силина.
      -- Это для вас, москалей, не много, а у нас семью можно месяц месяца на них кормить!
      После этих резких слов парень отвернулся к окну и замолчал.
      "Черт его знает, что ему надо? И так и эдак -- все для него плохо", -разозлился Силин и оставшуюся часть дороги к соседу уже не приставал.
      Прораб был уже на месте. За руку поздоровавшись с Нумизматом, он мотнул головой в сторону сторожки и предложил:
      -- Пойдемте, я вас запишу.
      По ходу дела Паршин объяснял условия труда и оплаты.
      -- Деньги в конце недели, но сразу предупреждаю вас, что и работы тут осталось тоже примерно на неделю.
      Паршина удивило, что новый рабочий проявил некоторое безразличие к сумме будущего заработка, но отнес это к общей сдержанности характера.
      -- И спецовку сейчас на вашу фигуру не подберешь, -- закончил прораб введение в курс дела.
      -- Да ладно, я могу и так, дайте только на голову что-нибудь да рукавицы, -- заверил нового начальника Силин.
      Поначалу в бригаде Михаил занял место покойного Димки: подай, принеси, свари чай. Но длилось все это буквально до обеда. Затем Паршин и бригадир решили посмотреть нового человека на более сложной работе. Пробным оселком послужила все та же злополучная голубая ванная. "Мадам" снова передумала и решила отделать ее мрамором. Глядя, как Силин с виду неторопливо, но аккуратно и точно кладет плитку за плиткой, оба его начальника не сказали ни слова, только переглянулись. Взгляд рыжего выражал некоторую досаду, Паршин же откровенно торжествовал.
      -- Тебе Шпона оставить в подмогу? -- спросил он Михаила.
      -- Зачем? Яйца чухать? Один управлюсь, -- довольно резко отозвался Силин.
      -- Ну, как хочешь, -- пожал плечами прораб.
      Примерно через полчаса после этого Паршин, Шалим и рыжеусый Мирон куда-то уехали на машине прораба. Силин пришел за раствором, но спрашивать у хмурого Шпона, занявшего его место у бетономешалки, ничего не стал. Вернулись все трое к самому ужину, подавленные и мрачные.
      -- Все, похоронили Димку, -- сказал Шалим, заходя в вагончик. При этом он покосился на взрывного Шпона, тот передернулся всем телом, но промолчал. К удивлению Нумизмата, бригадир достал из сумки три бутылки водки, сказав при этом:
      -- Ну что, помянем пацана, пусть московская земля будет ему пухом.
      Пить Силину не хотелось, но он знал, насколько болезненно подозрительны простые работяги к таким, как он, трезвенникам.
      -- А что вы так долго? -- спросил рыжего кто-то из рабочих после поминовения.
      -- В ментовку опять заезжали, -- пояснил бригадир, морщась, -- так и хотят нам это дело пришить. Все интересовались, не держал ли на Димку кто зла, не было ли в тот вечер в общежитии драк. Эти придурки в нашей комнате даже шмон навели. Все следы крови искали.
      Возмущению работяг не было предела. Наконец взорвался и Шпон.
      -- А может, у меня там тысяча баксов лежит, какое они имеют право! -заорал он.
      -- Откуда у тебя, голодранца, тысяча баксов? -- окрысился Шалим. -- А право они имеют. Прописки у нас нет, регистрации тоже. Да не возбухай ты! Присматривали мы там, чтобы никто из них ничего не стырил.
      В этот момент в вагончике появился прораб.
      -- Васильич, помянешь Димку? -- спросил бригадир, поднимая бутылку с остатками водки.
      -- Нет, я же за рулем. Насчет переезда решили что?
      -- Пока с парнями не говорил.
      -- В общем так, мужики! В сроки мы явно не успеваем, есть предложение распроститься с общагой и переехать на эту неделю сюда. Работать будем не по часам, а по необходимости. Питание четырехразовое. Ну, как вам такая идея?
      -- А из общаги нас все равно пнут, сегодня уже комендант подходил, -меланхолично заметил рыжий.
      -- Куды ж деваться-то. Гроши нужны, працать буде як тэ робы в Египте, -за всех отозвался Мирон.
      -- Ну хорошо, сейчас приедет грузовик, Шпон, ну и... Сергунчик! Сьездите за вещами. -- Прораб обернулся к Силину: -- Ну, а ты как, Дмитрич, на все это смотришь?
      -- Да никаких проблем. Сейчас только позвоню своей.
      Пока Паршин раздавал во дворе последние указания, Силин в его кабинете воспользовался телефоном:
      -- Надя! Здравствуйте, это Михаил. Я больше не приду, можете сдавать комнату другим.
      -- Хорошо, -- по дрогнувшему голосу женщины Михаил понял, что она огорчена. -- Спасибо, что позвонили.
      -- Всего хорошего, до свидания.
      Последние слова слышал и подошедший прораб.
      -- Как ты с ней вежливо. Строгая, что ли, супруга? -- спросил Паршин.
      -- Да она мне не жена, так, сожительница, -- невозмутимо отозвался Михаил и, чтобы пресечь все разговоры о личной жизни, быстро покинул сторожку.
      И потекли для него дни, как в той песне: "на бои похожие". Каждый из них был и бесконечен, и краток, как мгновение. В шесть утра рабочие уже вставали, в семь, после кружки крепкого, как хина, чая вовсю трудились, в девять привозили завтрак. Особых разносолов не было, это отметил даже неприхотливый в еде Силин.
      -- Из заводской столовой, что ли, жратву возят? -- спросил он как-то за ужином.
      -- Вот именно, с мебельной фабрики. Одно и то же полгода, в глотку уже не лезет, -- пробурчал штатный ворчун Шпон.
      -- Эх, а я два года назад у одной актрисы ремонт делал, вот она нас кормила! -- вздохнул Сергунчик. -- Пельмени, салаты, отбивные. А на отвальную и бутерброды с черной икрой не пожалела. Мы ей квартиру как игрушку отделали.
      -- Что за актриса-то?
      -- Да не помню я фамилии, Людой зовут. В кино часто снимается, в театр нам билеты давала, мужики-то пошли, а я нет.
      -- Нажрался поди? -- зыркнул глазами в его сторону бригадир.
      Сергунчик только глаза виновато отвел. Работник он был безупречный, но по части выпивки слаб на удивление.
      -- А, это всегда так. Чем богаче, тем к нам, работягам, хуже относятся. А уж скупые!..
      Разговор перекинулся на "мадам" Балашову, и Силин задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке.
      -- Вы все "мадам" да "мадам". А мужик ее что же, не приезжает?
      -- Ни разу не был! -- почти хором ответили строители.
      Силин опешил:
      -- Что, вообще?
      -- Даже не знаем, какой он, -- подтвердил бригадир. -- Всем строительством жена руководит. А он только оплачивает ее закидоны.
      Нумизмат испытал легкий шок. Надежда приблизиться к Балашову снова оказалась призрачным миражом.
      В два привозили обед, в шесть ужин, обещанный второй ужин оказался сухим пайком: хлеб, масло, колбаса. Мужики ругались, часто вспоминали домашние галушки, вареники со сметаной. Это немножко смешило Силина. Из всей бригады лишь один Мирон оказался самым настоящим, коренным хохлом. Остальные -- русские, мордвин, чуваш, даже татарин, Ренат. Но все они поголовно были женаты на хохлушках, и домашний борщ, горилку и сало поминали родными блюдами.
      Заканчивали работать поздно: когда в десять часов вечера, а когда и за полночь. Все зависело от усталости, только она служила уважительной причиной для отбоя. Дело продвигалось быстро, но ощущение того, что они не успевают, преследовало всех. Силин за короткое время сумел завоевать в бригаде довольно крепкие позиции. Все оценили его мастерство и профессионализм. Паршин с удивлением заметил, что, где бы новичок ни работал, одежда его оставалась чистой, без пятен красок и раствора.
      Обращались к Силину довольно своеобразно, переделав отчество в имя: Михалыч. Единственный, кто волновал Нумизмата своим поведением, был Шпон. От былой веселости и доброжелательности парня не осталось и следа. И почему-то особенно он не был расположен именно к новичку.
      -- А за что его Шпоном прозвали? -- спросил Нумизмат как-то у бригадира, в очередной раз поругавшегося с черноглазым парнем.
      -- Да вечно лезет куда не надо! В каждой дырке затычка! -- Шалим махнул рукой. -- Одно слово -- Шпон!
      Дня два Силин поведение парня относил за счет того, что он, Нумизмат, занял его место. Теперь уже Шпон, а не Силин заведовал бетономешалкой, подносил раствор, варил чай -- словом, выполнял работу покойного Димки. Но все оказалось гораздо хуже, чем он предполагал.
      В тот вечер Силин дольше обычного задержался на чердаке, там планировалось разместить биллиардную, и Михаил оббивал ее дубовыми рейками. Он подошел к дверям спальни, когда мужики уже выключили свет, но еще не спали, переговаривались в темноте.
      -- Да ладно тебе, такую чушь порешь! За такое не убивают!
      Судя по голосу, это был бригадир. Силин уже потянулся к ручке двери, но яростный голос Шпона заставил его замереть на месте:
      -- А я говорю, что это он убил Димку! Следователь ясно сказал: убийца -человек высокого роста. Я как это услышал, сразу про него подумал. Надо было ему попасть в нашу бригаду, вот он и поронул Одуванчика.
      -- Трошки потише можно? -- взмолился из своего угла Мирон. -- Брехун ты, Шпон. За таку малость не вбивают, бригадыр верно гуторит.
      Голоса смолкли, вскоре раздался чей-то храп, а Силин не мог сделать последний шаг и войти в дверь. Его словно кипятком ошпарило.
      "Как он догадался? -- размышлял Нумизмат. -- Пока его никто не слушает, но он опасен. Не дай Боже ему удастся встретиться со следователем или с теми парнями из охраны."
      Силин вышел во двор и пробыл там примерно с полчаса. Вернувшись в спальню, он завалился на свой матрас и почти мгновенно уснул. 6. МИНУС ОДИН.
      Следующий день начался, как обычно, с подъема в шесть под нестройный мат и порцию сгоняющего сон чифиря. Отбытие компании на работу по энтузиазму было похоже скорее на проводы бедного покойника. Силин снова трудился на чердаке, время от времени поглядывая из окна на двор, словно ожидая чего-то. Прошел завтрак. Утро, медленно набирая силу, плавно перетекало в хлопотный день. Часов в десять утра во двор въехали две машины: приземистая "вольво" и микроавтобус "фольксваген". Человек, сидевший за рулем шведского авто, оказался Силину хорошо знакомым: тот самый седоватый начальник охраны мадам Балашовой. Действия остальных четырех парней в зеленой форме с шевронами "секьюрити" на руках показались Нумизмату непонятными. Спустившись вниз якобы за гвоздями, Михаил спросил возившегося с плинтусами Сергунчика:
      -- Это что за гвардейцы?
      Тот выглянул наружу и охотно пояснил:
      -- А, это... Служба безопасности. Проверяют, не засунули ли мы чего под обои.
      Без сухопарой "мадам" начальник охраны чувствовал себя более раскованно и беспечно. Сунув руки в карманы брюк и насвистывая под нос что-то фривольное, он неторопливо поднимался на крыльцо вслед за своими орлами. Один из "секьюрити" вел на поводке небольшую лохматую собачонку, по виду типичного "двор-терьера".
      -- А собака им зачем? -- снова спросил Силин Сергунчика.
      -- Она взрывчатку ищет. Уникальный, говорят, пес. Все что угодно вынюхивает -- хоть тротил, хоть пластит!
      -- А по виду не скажешь, дворняга и дворняга.
      Они все встретились на лестнице: поднимающийся со второго этажа на третий Силин, главный телохранитель мадам, и вынырнувший откуда-то из глубин дома Паршин.
      -- О, какие люди! -- с улыбкой поприветствовал седоватый озабоченного прораба. -- Вы еще не в психушке и даже еще не пробовали вешаться?
      -- Валерий Николаевич, ну зачем вы в прошлый раз так жестоко? Я думал, мадам меня испепелит взглядом, -- укоризненно сказал Паршин, пожимая седому руку.
      -- Ладно тебе, Петро, шуток не понимаешь. У тебя все нормально?
      -- Да, -- кивнул головой прораб, но тут взгляд его упал на поднимающегося вверх Силина. -- Вот только нового рабочего принял.
      -- А, этого? Мы его еще прошлый раз проверяли, все чисто. Ну как, в срок уложитесь?
      -- Не знаю. Сегодня должны с бассейном разделаться, гора с плеч, а там уже все по мелочам...
      Их разговор прервал короткий, отчаянный крик, донесшийся с улицы. Оба переглянулись и бегом рванулись вниз по лестнице. Выскочив на крыльцо, они увидели жуткую картину: Шпон сидел рядом с бетономешалкой, привалившись к ее станине спиной. Взгляд его был обращен на крыльцо, Паршину показалось, что на лице парня застыла гримаса суровой строгости, а правая, свободная рука равномерно поднималась и опускалась в такт ритмично подвывающему двигателю.
      На секунду Паршин и охранник застыли на месте, потом бросились вперед, к фонтану, но тут двигатель умолк, и одновременно завалилось назад и упало на землю тело Шпона. Из-за вагончика показался бригадир с побелевшим, перекошенным лицом. Именно он догадался отключить на щите рубильник.
      Через пару минут вокруг лежавшего на земле тела собралась вся бригада. Шпон еще дышал, судорожно, толчками, но склонившийся над ним начальник охраны отрицательно покачал головой:
      -- Нет, у него уже рот почернел, бесполезно.
      -- Как бесполезно? -- опешил Паршин. -- Ты что говоришь, Николаич? Скорую надо!
      -- Зачем скорую, грузите мне в машину.
      Наблюдая, как тело черноглазого парня осторожно кладут на заднее сиденье, он негромко сказал прорабу:
      -- Не жилец он, видел я уже таких, поверь мне.
      Паршин уехал вместе с седым, бригада еще с полчаса топталась около бетономешалки, обсуждая все происшедшее. Только Силин, рыжий и Мирон понимали, что произошло. Остальные были уверены, что Шпон выкарабкается.
      -- Не, при мне раз двоих убило, но их сразу, махом! А Шпон-то дышал, хорошо дышал, -- поделился опытом Сергунчик.
      -- В землю его надо было закопать. Верный метод, проверенный.
      -- Да ерунда все это! В землю его всегда успеют закопать.
      -- Ничего не ерунда!...
      Бестолковые разговоры прервал мрачный Шалим:
      -- Хорош базарить, давайте по местам!
      -- Раствор нужен, -- напомнил ему не менее сумрачный Мирон.
      Бригадир заглянул в жерло бетономешалки.
      -- Забирайте, должно хватить.
      Подставили носилки, перевернули бетономешалку жерлом вниз. Шалим отверткой-индикатором включил двигатель. Тот снова странно взревел, рыжий дотронулся отверткой до станины, к которой и притянуло Шпона. Силин даже издалека увидел, как на ручке индикатора вспыхнул свет. Бригадир от души выругался. Его можно было понять. Именно он числился в бригаде электриком и отвечал за безопасность всех механизмов.
      Начальник охраны и Паршин прибыли уже в обед. Седоватый, а Силин к этому времени узнал его фамилию -- Киреев, сразу пошел к своим подчиненным, давно отработавшим на объекте, а прораб медленным шагом направился к вагончику строителей.
      -- Ну что, как там Пашка? -- добродушно спросил Сергунчик, отламывая полбатона хлеба.
      -- Умер ваш Пашка, еще по дороге.
      Силин заметил, что рыжий и Мирон ждали этого, для всех остальных новость стала потрясением.
      -- Как же так, он же дышал? -- растерянно развел руками Ренат.
      -- Дышать-то дышал, да только мозг уже все, погиб. -- После этих слов Паршин обратился к уткнувшемуся в свою тарелку бригадиру: -- Почему бетономешалка не была заземлена?
      -- Будто сам не знаешь почему, -- вполголоса огрызнулся Шалим. -- Спешка. Все быстрей, быстрей!
      -- Будто долго забить в землю прут и обмотать его проволокой!
      -- Куда забить? В фонтан? Там полметра бетона!
      Рыжий бригадир рубанул рукой по столу, сметя на пол свою тарелку, резко поднялся и вышел из вагончика.
      Проводив его взглядом, прораб спросил Мирона:
      -- Что с бассейном?
      -- А что с ним может быть? Нехай он провалится, сучий потрох. Доделали мы его, Шпон из-за последних носилок раствора сгинул.
      -- Ну хорошо, тогда я вызываю машину, и мы отправляем им это железное дерьмо в ближайший овраг. А теперь все по местам.
      Слово свое прораб сдержал. Уже с чердака Нумизмат наблюдал, как Паршин долго, на эмоциях разговаривал с бригадиром, затем подъехал грузовик, в него загрузили злосчастную бетономешалку и вывезли со двора.
      "Слава Богу, теперь никто не поймет, отчего это у новенькой бетономешалки пробило движок. Не болтал бы парень лишнего, не лежал бы сейчас в морге. Ну, теперь можно сосредоточиться на главном." 7. ЗАДАЧА С ТЫСЯЧЬЮ НЕИЗВЕСТНЫМИ.
      Уже за ужином Силин спросил у словоохотливого Сергунчика:
      -- Слушай, а эти халтурщики из охраны часто с такими проверками приезжают?
      Тот наморщил свой узкий лоб и начал припоминать.
      -- Ну, первый раз -- как стены выгнали, еще до отделки, потом с месяц назад, значит, сегодня... третий раз. Боятся хозяева, что им микрофонов али телекамер насуют в стены.
      -- А что вы так торопитесь именно к десятому ноября?
      Теперь на вопрос Силина ответил сам бригадир:
      -- У нашей ржавой мадам пятнадцатого числа день рождения. Вот она и хочет совместить приятное с полезным. И юбилей, и новоселье.
      -- Так, выходит, у нас еще куча времени в запасе?! Если пятнадцатого... -- обрадовался Михаил.
      -- Ничего не выходит, -- прервал его рассуждения Шалим. -- Наш срок десятого. Потом еще будут пахать дизайнеры, мебельщики и эти, как их... с растениями?
      -- Флористы?
      -- Да вроде. Так что на эти дни ты уже не рассчитывай.
      После смерти Шпона в рыжего словно бес вселился. Он беспощадно гонял бригаду, срываясь на крик от малейшего вздора, но и сам пахал больше всех. Силин понял, что прораб поставил ему какие-то свои условия, и связано это было с гибелью Пашки. Еще два дня прошли в бешеном темпе, мужики просто падали вечером на свои матрасы, никто уже не жаловался на жесткое ложе, засыпали почти мгновенно. Лишь Силин лежал в темноте и подолгу думал о том, что же ему делать дальше, как вплотную подобраться к недостижимому финансисту? Порой Нумизмат просто скрипел зубами от досады, его всего корежило от сознания того, что он своими руками строит главному своему врагу роскошнейшую виллу! И при всем этом он Балашова в глаза еще не видел. Ну а если бы тот приехал, то что? Охрана у него наверняка похлеще, чем у женушки, даже пистолет вытащить бы не дали. Броситься под ноги, Христом Богом попросить вернуть коллекцию?
      Силин усмехнулся, представив себе эту комическую ситуацию. Нет, сюда он приехал не просить, а возвращать свое, при этом наказав или... Нет, даже покарав этих заевшихся сволочей! Он не простит им ничего!
      Нумизмат представил себе, как стреляет в Балашова и мозги стоимостью полмиллиарда долларов разлетаются вдребезги. Эта картина настолько понравилась ему, что он прокрутил ее в голове несколько раз.
      "Любой простой работяга одобрит то, что я совершу. Я слишком хорошо знаю русский народ, я сам часть его. Он не любит тех, кто вылазит наверх по его костям, ненавидит всех этих кровососов. Так что если бы меня судил народ, то он бы меня оправдал..."
      Весь следующий день Михаил упорно думал о том, как бы ему остаться в доме наедине с Балашовым, с глазу на глаз. Руки его быстро и точно делали знакомую работу, а мозг метался в поисках выхода из тупика.
      Часов в десять утра приехала бригада очередных "секьюрити", они выселили Паршина из обжитой сторожки и начали монтировать по углам ограды и на фасаде здания телекамеры. Надежда Силина попасть за забор дачи после пятнадцатого ноября рушилась. А он уже определил себе главную задачу: остаться внутри дома, переждать три-четыре дня, а после того как хозяева вселятся, разобраться и с Клерком, и с мадам.
      На первый взгляд, задача казалась нереальной. Но чем больше Михаил думал над ней, тем больше уверял себя в ее выполнимости. Оставалось найти место, где он мог спрятаться. Сначала Силин подумал о хозблоке, большое полуподвальное помещение которого было вынесено за территорию ограды. Именно мадам, по рассказам Паршина, настояла на том, чтобы это здание не возвышалось над забором, лишь две железных двери подсказывали, что за ними находится какое-то помещение.