Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Большой пожар

ModernLib.Net / Современная проза / Санин Владимир Маркович / Большой пожар - Чтение (стр. 18)
Автор: Санин Владимир Маркович
Жанр: Современная проза

 

 


Ольга скромно поблагодарила и раскрыла тетрадку.

Анатолий Аничкин и Саша Ковальчук, молодые коллеги и любимые ученики Сергея Антоныча, уже бывали в нашей компании и посему чувствовали себя вполне раскованно.

— Вообще говоря, меня смущает эта тетрадка, — начал Аничкин. — Мало ли чего я спьяну наговорю? Или лучше сказать — с боржому? С одной стороны, приятно, конечно, стать персонажем крупного художественного полотна, но с другой — диссертацию скоро защищать, как бы кого не обидеть, а, Сергей Аатоныч?

— Только умолчи, я тебе первый на защите чёрный шар брошу, — пригрозил Сергей Антоныч. — Крой, не взирая на лица!

— Шеф имеет в виду, — пояснил Аничкии, что далеко не все из ста сорока трех гостей вели себя в достаточной степени благородно. Шефу хорошо, Арбуз ему все прощает, летом шорты, а зимой свитер, которому место в Ольгином музее — кустарное изделие времён Бориса Годунова, а каково нам с Сашей? Раскроет начальство будущую книгу и с возмущением прочитает, как старший научный сотрудник Аничкин, который через несколько месяцев нагло рассчитывает защитить докторскую, распространяет о членах учёного совета самые чудовищные небылицы… Извините, я пас.

— О начальстве или хорошо, или ничего, — вставил Ковальчук.

— Есть один выход, — предупредив грозный окрик шефа, заметил Аничкин.

— О тех, кто вёл себя пристойно — так и скажем, а тех, кто праздновал труса и ревел, как корабельная сирена в густом тумане, скроем под псевдонимами.

— Валяй, — великодушно разрешил Сергей Антоныч. — Шила в мешке не утаишь, каждый себя узнает.

И дальше последовал рассказ.

Аркадий Родионович Бузукин в свои шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят: бывший капитан первого ранга сохранил морскую выправку, уверенную походку (о том, что вместо правой ноги до колена у него протез, знали далеко не все) и мозг без признаков склероза. Несмотря на внешнюю суровость и попытки наладить в НИИ флотскую дисциплину, директор был типичным добряком и ходатаем по делам подчинённых, которые, надо отдать им справедливость, умело пользовались этой слабостью. Арбуз в институте был любим, а к его юбилею готовились с энтузиазмом: сбросились по десятке на банкет, сочинили куплеты и шуточные адреса, соорудили стенды, на которых отражались его жизнь и деятельность. Жена Арбуза, его боевая подруга по морской пехоте Анна Алексеевна, предоставила юбилейному комитету альбом с семейными фотографиями. Особенно сильное впечатление производила любительская карточка, на которой полуторагодовалый карапуз торжественно нёс в руках ночной горшок. Надпись гласила: «Профессор Бузукин в начале жизненного пути». Были и другие экспонаты, вызывавшие тоже положительные, но совсем иного рода, эмоции. На одной карточке капитан второго ранга, совсем ещё молодой, целовал перед застывшим строем гвардейское знамя, а на другой того же кавторанга, опирающегося на костыли, держала под руку молоденькая медсестра в гимнастёрке, из-под которой виднелась тельняшка. И надпись: «Поддержка на всю жизнь».

Руководили банкетом три человека.

Как и всякий директор, Аркадий Родионович опирался на особо приближённых людей, которым передоверил все хозяйственные функции: на заместителя по общим вопросам Глебушкина, референта Баринова и председателя месткома Курова. В жизни часто бывает, что самые приближённые не всегда оказываются самыми преданными, но когда хозяин об этом узнает, они обычно в его покровительстве уже не нуждаются. Будучи человеком мудрым, но столь же доверчивым, Аркадий Родионович полагал, что в данном случае имеют место исключения, и сердился на жену, которая в этом вопросе проявляла большую проницательность, и на Попрядухина, который в глаза и за глаза обзывал тройку фаворитов «арбузными корками, прилипалами, бездельниками и мошенниками». Почти все остальные сотрудники были солидарны с Попрядухиным, но старались на сию опасную тему не высказываться, ибо почему-то так получалось, что каждый, кто высказывался, выпихивался в отпуск в апреле или ноябре и таинственным образом исчезал из списка на распределение квартир.

— Я потому начал с этих людей, — разъяснил Аничкин, — что двое из них сыграли существенную роль в первом же акте нашей драмы, я бы даже сказал

— в первые минуты первого акта. Опоздавших, в том числе Сергея Антоныча, мы решили не ждать: «Пусть опоздавший плачет, судьбу свою кляня!» — заявил Арбуз. И едва оркестр по знаку тамады Глебушкина грянул попурри на морские темы, и едва сам Глебушкин проникновенно пропел длинный и приторно сладкий экспромт в честь юбиляра, и едва сам юбиляр успел приказать: «Матросам пить водку и веселиться!», и едва все сто сорок три человека приступили к этому приятному занятию, как до нас донеслись крики и потянуло дымом.

Поначалу эти факты не очень нас встревожили: «Наверное, повар влюбился и жаркое сгорело», — сострил Глебушкин. Но когда крики усилились и дым всерьёз защекотал носоглотки, Арбуз велел Баринову и Курову разведать обстановку и доложить. Те почтительно выслушали приказ, рысцой выбежали из зала в лифтовой холл и через несколько мгновений влетели обратно, размахивая руками и вопя: «Пожар! Горим!» Мы и опомниться не успели, как они снова исчезли — с тем, чтобы больше на сцене не появляться.

— Так вот они кто… — протянуяа Нина Ивановна, — а я-то думаю, откуда мне знакомы эти фамилии? Только насчёт сцены вы ошибаетесь, объявились они, голубчики, объявились. Раза четыре в 01 звонили, мы ещё удивлялись, почему они так просят их фамилия запомнить, сигнализировать, что проявили бдительность, что ли? Один из них, помню, очень сокрушался, пожарным просил передать, что жена его в ресторане, а она на пятом месяце, ей вредно волноваться… Так он, прохвост, жену бросил?

Ненадолго прерву повествование, чтобы поделиться одним размышлением.

Эти двое оказали своим товарищам чрезвычайно плхую услугу.

Когда в изолированном помещении оказываются совершенно не готовые к экстремальной ситуации люди, нет ничего легче, чем посеять среди них панику — с непредсказуемыми последствиями. Цепная реакция страха! Вот два хрестоматийнйх подлинных эпизода, о которых нам рассказывали ещё в училище. Однажды в кинотеатре от одного такого панического выкрика «Пожар!» погибли десятки людей, когда зрители, давя друг друга, кинулись к закрытым дверям, а в другом, совершенно аналогичном случае, администратор вышел на сцену и спокойно, даже с юмором, объявил, что из-за неисправности аппаратуры сеанс отменяется, и зрители, за исключением тех, кто проник в зал зайцем, могут возвратить билеты в кассу и получить свои деньги обратно. И зрители, поругивая «сапожников», обычным порядком вышли на улицу и лишь там увидели, что фойе и крыша кинотеатра горят, а со всех сторон подъезжают пожарные машины.

Страшная штука — паника. На пожарах она бывает особенно страшна тогда, когда пути эвакуации отрезаны и толпа рвётся к выходу, которого нет.

— Это Баринов, — сообщил Нине Ивановне Сергей Антоныч. — Горлодёр, подхалим и редкая скотина!

— Сергей Антоныч, — с упрёком сказал Ковальчук, — почему одного Баринова отмечаете? Я бы на месте Вити Курова на вас обиделся, он ведь тоже забыл свою Татьяну. Да, вы же этого не видели! Когда нас вывели на улицу и Витя с радостным воем бросился Татьяну обнимать, она влепила ему такую пощёчину, что даже у нас в ушах зазвенело. А пожарный, который нас выводил, совсем ещё пацан, очень Татьяну похвалил: «Браво, красотка, народ требует „бис“!

— Не говорил я красотка, — возразил Уленшпигель, — я её малюткой назвал. Мы с ней по дороге познакомились, она вся извелась — так мечтала, поскорее любимого мужа увидеть, вознаградить за любовь и преданность.

— А вот Баринову повезло, — припомнил Ковальчук, — у его Светланы на оплеуху сил не осталось, только всего и сказала: «Боже, какой ты негодяй!» Ладно, наплевать и забыть, продолжай, Толя.

— Наплевать — это верно, а вот забыть… — проговорила Ольга, занося в тетрадку свои крючки. — Анатолий, вы остановились…

— …на исчезновении этой парочки[10], — закончил Аничкин. — Кроме нас, институтских, за несколькими столиками сидели «аутсайдеры», не имевшие к нам отношения посетители; всего в ресторане было человек сто восемьдесят или чуть больше.

— Сто пятьдесят семь клиентов, — уточнил Вадим Петрович, — плюс двенадцать официантов, восемь музыкантов и кассирша на двадцатом этаже.

— Итого сто семьдесят восемь душ, — быстро подсчитал Аничкин. — И в каждую из них вопль «Пожар!» вонзился, как кинжал. «Где пожар? Какой пожар? Горим!..»

В зависимости от темперамента, быстроты соображения, порядочности, чувства долга и других параметров, — продолжил он, — я бы разделил сто семьдесят восемь душ на три группы: одни мгновенно превратились в толпу и бросились к дверям, вторые охотно последовали бы примеру первых, но, скованные ужасом, примёрзли к своим стульям, а третьи — их было меньшинство — стали пытаться вносить в этот хаос разумный элемент. Саша, ты ближе к дверям сидел, добавляй.

— Классификация условная, но, в общем, справедливая, — согласился Ковальчук. — Не знаю, как бы все сложилось, если бы Баринов и Куров не подняли паники, но думаю, что мы успели бы поставить у двери кордон. А так туда рванулось человек тридцать-сорок, возникла куча мала, давка, Алевтине Павловне из вычислительного отдела вывихнули руку, кое-кому сильно помяли ребра… И вдруг те, кто успел проскочить к лифтам, рванули обратно, а за ними — клубы дыма, да такого омерзительного…

— Мы уже думали, что за дымом пойдёт огонь, — продолжил Аничкин, — но, к счастью, ошиблись. Потом, когда в институте выступал Чепурин, мы узнали, что в аэродинамической трубе, каковую представляет собой высотка, дым распространяется вертикально со скоростью восемь метров секунду, огню не так просто его догнать. Но тогда нас не столько интересовал механизм распространения дыма, сколько его количество и поразительно гнусный запах. Именно тогда, когда вместе с толпой, рванувшейся обратно, в зал хлынул дым, и началось светопреставление. По какому-то свойству памяти запечатлелись совершенно ненужные и несущественные детали, которые, однако, производили впечатление, да ещё какое! Так, напротив меня вдруг завизжала дама, фамилии которой я вам не назову, поскольку она является членом учевого совета..

— …и единственной в нем дамой, — уточнил Сергей Антоныч. — Плохи твои дела, Аничкин, проболтался, черВЫЙ шар от Беркутовой обеспечен.

— Предусмотрено, — отпарировал Аничкин. — Если Ольга и напечатает свой опус, то после моей защиты!.. Этот визг мощностью в один миллион децибелов, заразительный, как кухонная склока, был подхвачен другими слабонервными особами, а грохот стульев и падающей посуды, крики и ругань, стоны пострадавших да ещё напавший на всех кашель, будто мы одновременно подхватили коклюш, да ещё слезы из глаз от едкого дыма — все это создавало такое впечатление, будто мир взбесился и идёт ко всем чертям и нет такой силы, которая вернула бы его в прежнее состояние… Такая сила нашлась, но об этом чуть позже, сначала ещё об одной незначительной детали. Во время этого бедлама я, неспособный ещё к активным действиям, с растущим интересом и сочувствием наблюдал за попытками одного официанта удержать на вытянутых руках загруженный снедью поднос. Мне почему-то казалось, что этот парень чувствует себя не совсем уютно. Стоя на одной ноге (другую ему, видимо, отдавили), он то взывал к совести клиентов, которые носились вокруг него, как ракеты, то осыпал их проклятьями; его лицо, как должна написать Ольга, было искажено страданием и мукой невыразимой, он знал, что обречён, что рано или поздно его снесут, но профессиональная гордость заставляла держаться до конца. Когда я встал, чтобы ему помочь, меня пребольно толкнули в спину, я полетел, боднул его головой в живот, и бедняга, подломившись, тут же рухнул вместе со своим подносом.

— Так это был ты? — под общий смех угрожающе воскликнул Вадим Петрович. — Попался, голубчик! Тоня, — обратился он к официантке, — припиши этому клиенту за изничтоженные порционные блюда тридцатку. Вот тебе и «незначительная деталь»!

— А вы изменились в лучшую сторону, — польстил Аничкин. — Я имею в виду ваш лексикон. Когда я вас боднул, вы поименовали меня не голубчиком, а… — Аничкин пощёлкал пальцами, — нет, в присутствии дам… Однако весьма рад с вами познакомиться и спасибо за предупреждение: теперь я ни за какие коврижки не назову человека, который нанёс ресторану куда большие убытки! Но это потом, не буду отвлекаться. Обращая внимание на незначительные детали… гм, прошу прощения, Вадим Петрович! — я в дыму и суматохе не заметил самого главного: третья, наиболее уважаемая группа, о которой я имел честь говорить, уже начала действовать, а возглавил её не кто-нибудь, в лично Арбуз. У нашего Арбуза, к слову сказано, такой бас, что на его фоне даже баритон профессора Подрядухина кажется детской пищалкой… Я не обидел вас, Сергей Антоныч?

— Сказано нагловато, но, в общем, справедливо, — признал Сергей Антоныч. — Валяй дальше.

— И этот бас гремел: «Прочь от дверей! Саша, Толя, Илья — заслон! Эй, официанты, живы? Тащите сюда тряпьё, полотенца! Аня, собери салфетки со столов!»

— Я забыл сказать, что к этому времени вполне обрёл способность соображать. Под руководством Анны Алексеевны я собрал со столов дюжину салфеток и побежал к дверям — затыкать щели. По дороге меня толкали и сбивали с ног, кто-то заехал локтем в лицо, но я преодолел полосу препятствий и вручил салфетки Арбузу. А он был хорош! На нем был парадный, увешанный орденами китель, облитый соусом и заляпанный шпротами, а худое, высеченное из гранита лицо Арбуза украсила багровая шишка размером с куриное яйцо. Но в Арбузе проснулся командир бригады морской пехоты, глаза сверкали, бас гремел — отличнейший парень наш Арбуз! «Саша, Толя, — приказал он, — быстренько к лифтам, проверьте, не остался ли кто!»

Около Арбуза уже стояли несколько наших ребят, из тех, кто двигает вперёд науку на овощных базах, да ещё Гриша Косичкин из ансамбля со своими париями. Лёгок на помине! Гриша, ты какое задание получил?

— Спуститься по винтовой лестнице, разведать и доложить, — ответил Гриша.

— Анна Алексеевна взяла у официантов полотенца, — продолжил Аничкин, — смочила их нарзаном, обмотала нам головы и мы пошли к лифтам. Двери за нами, конечно, закрыли, а лифтовой холл задымлён и мы с Сашей поползли на четвереньках, внизу дыма все-таки поменьше. Все равно наглоталась, но обнаружили и втащили в зал Семена Петровича Козодоева из нашего отдела кадров, потом Арбуз снова послал нас искать, но больше никого не нашли. Хороший человек Семён Петрович, отзывчивый: когда его откачали, он нас с Сашей со слезами обнимал, век обещался не забыть, но уже через пару месяцев с его глазами что-то случилось и он перестал нас замечать.

— Клевещешь на хорошего человека, — возразил Ковальчук. — А кто тебя представил к выговору за два опоздания на работу? А кто пять лет подряд устраивает нам по блату отпуск в марте?

— Руку, ребята! — засмеялся Гриша. — На 20-м мы вытащили из кассы и внесли наверх очумевшую от дыма кассиршу, Раису Федоровну. Так она, когда отдышалась, хватилась за сумку, пересчитала деньга и завопила, что её наказали на полсотни, потом снова пересчитала и снова вопила, на этот раз четвертной не хватало. Ваш директор даже затрясся, вынул бумажник и сунул ей четвертную, только чтоб заткнулась… А на 19-й мы не прошли, повара на кухню не пустили, двери наглухо закрыли — дыма боялись.

Когда мы второй раз вернулись из лифтового холла, — припомнил Аничкин,

— Арбуз приказал задраить двери, но только мы это сделали, как вот из-за этой самой деревянной решётки, вот этой, что у дверей, повалил такой густой дым…

— Вентиляция там, — подсказал Вадим Петрович, — не отключили. И кондиционер тоже.

— И в эту довольно скверную минуту, — сказал Аничкин, — когда крики, кашель, грохот мебели и падающей посуды слились в невыносимый для нервной системы гул, одному человеку пришла в голову простая, но в то же время гениальная мысль. Учитывая, Вадим Петрович, тридцатку, которую вы на меня навесили, я назову этого человека Иксом. Видите эти пятиметровые стекла? По мудрому замыслу архитектора… морду бы ему набить за эту мудрость! — они наглухо закреплены в алюминиевые рамы. То есть тогда были закреплены, теперь здесь сделаны фрамуги, можно приоткрыть… Свою гениальную мысль Икс сформулировал в виде короткого афоризма: «Если окно не открывается, его можно и нужно выбить!» Икс отнюдь не был Геркулесом, к тому же он был был и едва ли не растоптан толпой, но беззаветная любовь к кислороду утроила его силы: он схватил тяжёлый стул, метнул его вот в это, — Аничкин указал пальцем, — стекло, оно с треском разлетелось и в зал хлынул свежий морозный воздух… Спустя две-три недели директор ресторана предпринимал колоссальные усилия, чтобы разыскать Икса, сердечно его поблагодарить и вручить счёт, рублей, кажется, на восемьсот — чрезмерный и несправедливый счёт, ибо Икс вышиб всего лишь одно стекло, остальные сокрушила в одну минуту восхищённая его подвигом публика. Но Икс, будучи от природы человеком смышлёным, скромным и чуждым рекламы, на отчаянные призывы директора так и не отозвался.

— Тоже мне уравнение с одним неизвестным, — пренебрежительно заявил Гриша. — Этот Икс ножкой стула чуть мне ухо не оторвал! Вадим Петрович, поставишь ансамблю дюжину пива — твой будет Икс, тёпленький!

— А дюжину водопроводной воды не хочешь? — Вадим Петрович подмигнул Аничкину. — Сказать, почему я тебя директору не выдал? Второе-то стекло вышиб я.

— Вадим Петрович, дорогой, — проникновенно сказал Гриша, — поставишь ансамблю дюжину пива, если я немедленно не выдам тебя директору?

— Несмышлёныш, — ласково произнёс Вадим Петрович, — тебе-то ещё дороже обойдётся.

— Это почему?

— А потому, что третье стекло вышиб ты, причём не стулом, цена которому десятка, а саксофоном, его потом даже в утиль не приняли.

Гриша поднял вверх руки.

— Сдаюсь, этот человек слишком много знает!

— От самой грозной опасности, от ядовитого дыма, — продолжил Аничкин, — мы избавились, но, когда дым рассеялся, перед нашими глазами предстала картина ужасающего разгрома. По залу забегали официанты, с охами и ахами подбирая разбитую посуду, на них покрикивал метрдотель, ваш, Вадим Петрович, предшественвик; растерянные, ошеломлённые столь крутым поворотом событий, мы столпились у разбитых окон… Как сейчас вижу: Дворец горит, из окон кричат, спускаются на шторах, подъезжают пожарные машины, из них вытягиваются лестницы… Огонь охватывал этаж за этажом… из отдельных окон вдруг вырывалось пламя и, как щупальце осьминога, хваталось за окно вверху, а там ведь люди… Страшноватое зрелище, не хотелось бы больше такое увидеть. Конечно, у страха глаза велики, однако на сей раз оснований для него было предостаточно: кто помешает этим щупальцам подняться к нам? И что нам тогда делать? И тут снова стоголосое «ах!», крики, истерики — погас свет… Ну, совсем темно у нас не было, скорее сумерки, это потом почти совсем ничего не было видно; сам факт произвёл сильное впечатление — будто пожар предупредил, что вот-вот придёт. И ещё одна беда: свежий воздух, которому мы так порадовались, обернулся лютым холодом, по залу свободно загуляли сквозняки, от которых некуда было деться…

— Нам бы с Боречкой ваши заботы, — улыбнулась Даша. — Нам бы сквознячки да без огня, правда, Боря?

— Чистая правда, — подхватил Аничкин, с удовольствием глядя на Дашу.

— У вас, конечно, похлеще было, но и у нас не курорт. Мужчины — те хоть в пиджаках, а дамы — в бальных платьях, и многие хорошо декольтированные, как сейчас наша великолепная Клюква. Но дамы в отличие от упомянутой и, подчёркиваю, великолепной Клюквы…

— Что ты заладил, Клюква да Клюква, — недовольно прогудел Дед, — свет, что ли, на этой ягоде сошёлся? Будто и никого другого нет за столом, не хуже, чем твоя Клюква! — …и прелестной, божественной рыжей Ольги, — под общий смех продолжил Аничкин, — горько тогда сожалели о своём легкомыслии, об извечном стремлении показать себя в наиболее выигрышном свете. Не будь я джентельменом, воспитанным на глубоком уважении к женщине, то сказал бы, что они замёрзли, как бездомные собаки. Некоторые, самые догадливые, успели задрапироваться в снятые со столов скатерти и стали похожи на куклуксклановцев. Помню, когда период первого возбуждения прошёл и главлым врагом стал холод, мы начали сбиваться в толпу, как пингвины, и каждый норовил пробиться в серёдку. Невероятная, совершенно на первый взгляд аморальная картина! В большинстве своём замужние дамы, на репутации которых не было ни пятнышка, нисколько не возражали, когда — слышите, Клюква? — их крепко обнимали. Один мой коллега, фамилии которого не назову по известной вам причине, до того наобнимался с другим моим коллегой женского пола, что они продолжают этим заниматься и по сей деньправда, уже на законных основаниях.

— Совсем, как мы с Боречкой, — с явно деланным простодушием пропела Даша. — Он, как стал законным, до того полюбил обниматься, что ему пьесы некогда писать.

(Моё добавление к стенограмме; все со смехом и трудно скрываемой завистью посмотрели на Бориса, который побагровел, засуетился и в ответ на многочисленные советы стал молча протирать очки.)

— Толя, ты забыл о приказе Арбуза, — напомнил Ковальчук.

— Вот спасибо, — спохватился Аничкин, — чуть было Ольгу без такой детали не оставил! Только, Саша, не один приказ, а два. Первый! «Всем мужчинам, которые ещё не догадались этого сделать, предлагаю стать рыцарями и отдать дамам свои пиджаки!» Скажу прямо, не все восприняли это указание с энтузиазмом…

— Голову на отсечение, что главная «арбузная корка» не отдала, — оживился Сергей Антоныч. — Не разочаруешь старика, Толя?

— Если шеф имеет в виду Глебушкина, то одну из целей он поразил точно. Сначала Глебушкин просто спрятался и дрожал где-то в углу, а когда его со свистом и гиканьем выволокли на божий свет — кто бы час назад подумал, что Глебушкина, грозу института, можно выволочь со свистом и гиканьем? — то он стал молоть чепуху о своём здоровье, и Арбуз огласил второй приказ: отныне считать Глебушкина бабой и пиджак с него не снимать. Сейчас это кажется смешным, а тогда… То вдруг клубы дыма пробьются, то искры с нижних этажей летят, то вдруг кто-то заорёт, что 20-й этаж уже горит и толпа разрушается, от одного разбитого окна валит к другому, крики, обмороки… Помните, я вам говорил, что дым шёл из-за деревянной решётки, где вентиляция, мы её ещё несколькими шторами задраили, так вдруг оттуда как полыхнёт! И не какой-нибудь язык пламени, а будто волна огня — и на нас, кто ближе к решётке был… На этом разрешите закончить и передать слово Саше, поскольку все дальнейшее рисуется мне в совершеннейшем тумане.

— Тогда многих обожгло, — кивнул Ковальчук. — На нескольких женщинах платья загорелись, по полу стали кататься, с такими криками… Я никогда не видел, не знал, как это страшно, когда на человеке горит одежда… Мы их оттаскивали, огонь с них сбивали, ну, чем придётся — ладонями, кто воду из бутылок лил, даже огнетушителем… Толя не сказал, что Арбуз чуть ли не с самого начала велел нам отовсюду, где только можно, собрать огнетушители. Вадим Петрович очень помог, он в добровольной пожарной дружине состоял, знал, где и что. Всего у нас огнетушителей было штук восемь или девять, без них, наверное, нам пришлось бы худо. Не стану категорично утверждать, что ресторан бы сгорел, но именно с их помощью мы ту волну все-таки потушили, так что с огнетушителями нам очень повезло. Только пятерым, кого сразу обожгло, не повезло, и ещё двоим, которые в туалет на нижний этаж спустились — пламя как раз через них прошло, а помочь было, некому… Анна Алексеевна в дальнем углу что-то вроде лазарета устроила, метрдотель аптечку принёс, но разве поможешь в таких условиях обожжённым? А ведь, кроме них, ещё и другие пострадавшие были, помните, в первой давке у дверей. Мы на себе рубашки рвали, в чайной заварке смачивали, и Анна Алексеевна на обожжённых накладывала. В темноте их крики сильно на нервы действовали, не мне вам рассказывать, как им было больно, и в этой обстановке многие за столы уселись, стали глушить себя спиртным, кое-кого даже силой приходилось унимать… Словом, как констатировал Арбуз, не таким он мыслил себе свой юбилей. Боюсь, что у пожарных, когда они к нам вошли, создалось о нас весьма превратное представление, не так ли?

— Ну что вы, — улыбнулся Клевцов. — Вполне интеллигентное общество, очень приятно было познакомиться.

— Лучше бы при других обстоятельствах, но очень приятно, — вторил ему Юрий Кожухов. — Правда, Володя?

— Как будто на праздник пришли, — подтвердил Уленшпигель. — На маскарад. Женщины в тогах, как римские мадонны, мужики в рубахах и майках щеголяли. Только цветов, помню, не было.

Ковальчук засмеялся, выдернул Уленшпигеля из-за стола и легко поднял его на руки.

— Вот этот… входит в противогазе…

— Положь, где взял, — проворчал Уленшпигель. — Клюкву лучше подними.

— Представьте себе, — опуская Уленшпигеля, продолжил Ковальчук, — будто из колонны вдруг выходят три призрака, три чёрных инопланетянина, освещают нас фонарями, а мы смотрим на них, остолбенелые, догадываемся, кто это, и как грянем: «Ура! Да здравствуют пожарные!» И каждый норовит их обнять, хоть рукой дотронуться, убедиться, что не сон — шутка ли, пожарные до нас добрались! Никогда ещё не видел, чтобы люди так захлёбывались радостью. Ведь если к нам есть вход, то должен быть и выход!

— До чего глубоко и здорово сказано, — восхитился Уленшпигель, — сразу видно, что учёный, кандидат наук. Только малость обидно: я-то думал, вы просто обрадовались с такими людьми, как мы, познакомиться, а у вас, оказывается, задняя мысль была — побыстрее на выход. А кто был тот крупный мужчина, который у товарища капитана Клевцова, а тогда лейтенанта, чуть руку не оторвал, требовал, чтоб его немедленно и с удобствами вывели?

— Не иначе, как этот выступальщик Глебушкин, — догадался Сергей Антоныч.

— Он самый, — засмеялся Ковальчук. — Арбуз прикрикнул на него, чтобы не позорил, а Глебушкин как рявкнет в ответ: «Можете командовать у себя в кабинете!» А Арбуз: «Ай-ай,-ай, вы же всего полтора часа назад мною восхищались!» И Анна Алексеевна: «Аркадий, пора бы тебе стать более осмотрительным в выборе друзей, не забудь, что ты уже стал совершеннолетним». Тут кто-то подбежал и стал уговаривать пожарных выпить, а Володя Никулькин — это теперь мы знаем, кто ты такой! — очень вежливо сказал: «Что вы, товарищ, я сегодня в газете читал, что алкоголь вреден для здоровья». Потом он нам стал рассказывать всякие весёлые байки, но нам уже было не до них, хотелось скорее спуститься…

— Володя вам зубы заговаривал, — пояснил Кожухов. — По штурмовкам мы вас спускать не могли, для этого бы несколько часов потребовалось, а вести вниз без противогазов — опасно, внутренние лестницы были ещё задымлены. Вот и пришлось тянуть время, пока наши снизу не подошли.

— И заключительная сцена, — торжественно, сказал Ковальчук. — Стали мы спускаться вниз, первыми пострадавших вынесли — там на каком-то этаже что-то вроде медпункта было, и окна на маршах разбиты, перила перекручены, гарь, копоть… Спустились на крышу главного здания, там снег, ветер, мы бегом по крыше на правое крыло, где люк, полуголые — кадры для документального кино! А уже внизу стали договариваться с пожарными, чтобы встретиться на будущей неделе, отметить, только наша встреча не состоялась, как-то не до этого было: хоронили товарищей…

— Мы тоже, — сказал Клевцов.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО АВТОРА

На этих скорбных словах Клевцова я хотел было поставить точку, но потом подумал, что не стоит кончать роман на трагической ноте. Лучше, подумал я, пусть Ольга расскажет, как она счастлива с Васей, Бубликом и Дедом, как удачно сложились судьбы друзей, тех, кто пережил Большой Пожар.

Но после долгих размышлений я пришёл к выводу, что этот рассказ будет лишним. Ну, счастливы — и слава богу, пусть живут в своё удовольствие, читатель и сам уже догадался, что Ольга и Вася не случайно нашли друг друга.

К тому же, решил я, никто, кроме автора, не сумеет ответить на многие вопросы читателей. Например, на такие:

— А был ли на самом деле Большой Пожар?

— А имеют ли реальных прототипов люди, которые его тушили?

Прямо и недвусмысленно отвечу; да, был; да, имеют. Почти все, случившееся в романе, автором не выдумано, и если он не назвал настоящих фамилий и места действия, то причины тому — чисто литературные: строгая документальность повествования сковала бы автора, не позволила бы ему пофантазировать, объединить в одном персонаже нескольких, сместить в пространстве и времени иные события и судьбы.

Но в одном автор не позволил себе ни на йоту отклониться от действительно происшедших событий: все боевые действия по тушению Большого Пожара приведены с документальной точностью. Да и не только Большого — других пожаров тоже. Здесь и выдумывать ничего не пришлось: никакая авторская фантазия не могла поспорить с тем, что происходило в реальной жизни.

Было все: и танк да полигоне, идущий в атаку на огонь под разрывами снарядов, и Гулин, объявивший пожару номер пять, и «живая кариатида» Лавров, и Дед со всеми своими историями, и Нестеров-младший, поднимающий Ольгу с Бубликом на крышу, и общий любимец Уленшпигель, и Вета Юрочкина была, и «Человек в тельняшке», и полковник Кожухов с его замечательной идеей, и вошедшая в учебники цепочка штурмовых лестниц, и массовый героизм пожарных при спасании людей — были спасены многие сотни человек.

Помню, меня сильнее всего поразило: подвиги одиночек — на фоне массового героизма пожарных, от высших офицеров до рядовых бойцов.

Перед огнём все равны.

Тот, кто в романе назван подполковником Чепуриным, говорил мне: «Молодых, даже ещё не обстрелянных бойцов за боевки приходилось удерживать — рвались в огонь. Такого порыва не припомню, никто себя ие жалел…»

А когда я спросил того, кого назвал полковником Кожуховым, какой свой час он считает «звёздным», он без колебаний ответил: «Большой Пожар. — И пояснил почему: — На этом пожаре могло погибнуть значительно больше людей, но у нас — относительно мало, и причина в том, что мы резко сократили время локализации пожара. При аналогичных пожарах в высотных зданиях за рубежом пожарные, как правило, давили температуру, очаги пожара мощными струями снаружи, и лишь затем шли внутрь.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19