Большой пожар

И мне была рассказана история, о которой я до сих пор звала понаслышке и не очень в неё верила.

Кто-то из спасённых на 14-м вспомнил, что из третьего от лоджии номера слышались какие-то стуки, будто конопатили дверь. Хотя полковник приказал заниматься спасением только с лоджий, Николай решил, что это случай особый, включился в КИП, вошёл в задымлённый коридор и ощупью нашёл третью дверь. В коридоре уже горели обои и ковровая дорожка, огонь вот-вот мог подойти, поэтому Николай не стал стучать, взломал дверь. Несмотря на то, что дверь действительно была законопачена всяким тряпьём, в номере оказалось полно дыма и, натыкаясь в темноте на мебель, Николай стал искать человека ощупью — неблагодарная и не очень эффективная работа. И вдруг услышал голос… кто-то зовёт… нет, напевает! Сосредоточившись, Николай услышал плеск воды и, уже не сомневаясь, пошёл на звуки. В ванной кто-то был, из дверных щелей торчала простыня: видно, этот «кто-то» твёрдо решил переждать пожар в номере.

Николай рванул дверь на себя, вошёл, быстро её захлопнул, чтобы не напустить дыма, услышал: «Привет входящему!» — и свет фонаря вырвал из тьмы сидящего в ванне атлетически сложенного мужчину. Николай сразу узнал известного артиста, портреты которого были на афишах.

— За автографом пришла? — дружелюбно спросил артист, фыркая и кашляя — дым в ванную все-таки проник. — Тогда давайте свою ручку, — он встал и оказалв брюках с которых ручьями потекла вода, — мой «Паркер» остался на столе.

Николай даже поначалу растерялся — впервые увидел на пожаре погорельца, совершенно владеющего собой. Но поддерживать легкомысленный трёп не было ни времени, ни желания.

— Где ваш костюм?

— Полагаю, вы на нем стоите, — беззаботно ответил артист. — Вас не будет шокировать, если он помят? Хорошо бы раздобыть утюг.

— Немедленно одевайтесь, — отрезал Николай. — Никого в номере больше нет?

— Увы, — натягивая пиджак на голое тело, вздохнул артист. — Она, прекрасная, моим мольбам не вняла, она, жестокая, ушла, не оглянувшись… Вам не понять меня, юноша, если вы никогда не терпели фиаско в любви. Учтите, с возрастом его вероятность катастрофически растёт, не теряйте времени, юноша!

— Прикройте носоглотку, — Николай смочил в ванне полотенце и обмотал артисту голову, — на лоджии снимите. Лестницы-штурмовки не боитесь?

— Юноша, — высокомерно ответил артист, — каждый квалифицированный кинозритель знает, что я работаю без дублёров!

А когда артист стал ловко спускаться, Николай не выдержал и совсем по-мальчишески выкрикнул:

— А вы молодчина, удачи вам!

И снизу послышалось — серьёзное и сердечное:

— Тебе тоже, юноша. Сласибо, дружище!

Когда да следующий день Клевцов рассказал ребятам об этом эпизоде, ему никто не поверил: «Загибаешь!» Но дело обстояло именно так, теперь я это точно знаю: Новик, которому его приятель-артист поведал о своём приключении, все подтвердил.

Николай и Юрий поднялись на 15-й, где их ожидали шесть человек. Этаж горел, и людей пришлось спускать быстро и с большим риском, потому что огонь подбирался к лоджии и вот-вот мог на неё вырваться.

Так оно и случилось. Но в тот момент, когда вспыхнула дверь и пламя хлестнуло по лоджии, на ней уже никого не было: Николай и Юрий поднимались на 16-й.

Но спускать оказавшихся там людей вниз уже не было никакой возможности: 15-й этаж отсекло огнём, цепочка штурмовых лестниц разорвалась — одно её звено вышло из строя.

Сегодня мне снова удалось свести друзей вместе. И всего, что происходило на высотке до сих пор, меня наиболее заинтересовало «разорванное звено», и мне хотелось, чтобы Николай и Юрий в живом разговоре дополняли друг друга.

— На 16-м было семь человек, — припомнил Николай, — трое мужчин, две женщины и два мальчика.

— Мальчик и девочка, — поправил Юрий. — Как звали мальчика, забыл, а девочку, помню, звали Майя.

— Да, мальчик и девочка, — согласился Николай. — Оба в брючках, лица от дыма чумазые, да и темно, не различишь… Здесь было полегче, чем на 15-м, но не на много, уж очень из коридора дым валил,. А что самое худшее, руку Юре сильно помяло: на неё мужик всей тяжестью наступил, когда Юра его с 15-го спускал.

— Ничего страшного, — Юрий невольно пошевелил кистью, — через недели две повязку снял.

— То через две недели, — сказал Николай. — А тогда физиономия у тебя была малость перекошена.

— Зато ты со своим разбитым носом был хорош, — усмехнулся Юрий. И пояснил: — Женщина каблучком шпилькой задела, когда Коля её спускал. Но ты, Ольга, разорилась на кофе с пирожными не для того, чтобы узнать эти малоинтересные факты. Значит, ситуация: вниз — нельзя, а что делать? Оставаться ведь тоже нельзя, вдруг прорвёт, как на 15-м? Коля долго думал, может, секунду, может, две, и надумал: «Будем спасать наверх» Я даже сначала не понял, переспросил, а потом честно проорал: «Коля, ты — гений!» Коля недовольно пробурчал, что это он и без меня знает…

— Ничего я такого не бурчал!

После небольшой перебранки друзья пришли к согласию, что рассказывать будет Николай.

— Я поёжилась — припомнила, что нас с Бубликом тоже спасали наверх; Бублику только кажется, что он это помнит, мне же, наверное, об этом не забыть никогда. Но нас поднимали на верёвке, мы были пассивны, а вот каково было подниматься им, по узенькой штурмовке, когда под ногами — бездна…

— Мы с Юрой решили, — начал Николай, — что раз у него уж так получилось с рукой, пусть лезет наверх, снизу работать тяжелее. Женщины первыми подниматься отказались, спасайте, говорят, наших детей, а один мужик, суетливый такой мордоворот, раскричался, чего, мол, уговариваете и время тратите, меня, говорит, за это время можно было поднять. Юра на него цыкнул, а потом придумал такую штуку: посадил себе на плечи мальчишку, тот обнял его руками и Юра с ним поднялся наверх, а потом спустился и взял девочку. Только она очень боялась и плакала, так мать сняла с себя платок, шаль точнее, и привязала дочку к Юре.

— Ты забыл сказать, что на семнадцатом двенадцать человек было, — напомнил Юрий.

— Считай, что сказал. А вот что я в самом деле забыл: к этому времени Уленшпигель свою цепочку до нашей дотянул, так что не пришлось больше разбивать перегородки из стеклоблоков на лоджиях, Уленшпигель с напарником Рожковым тоже своих клиентов наверх поднимали. Сколько у Володьки там было, не помнишь?

— Человек пять-шесть, — сказал Юрий. — Ему там тоже несладко пришлось, сама его порасспроси. Валяй дальше, Коля.

— Одиу женщину я уговорил, помог ей встать на штурмовку и ноги переставлять со ступеньки на ступеньку, пока Юра её сверху не подхватил; а вторая, понимаешь, тоже была согласна, но все время, хотя я ей запрещал, смотрела вниз и обмирала, а это очень опасно: вдруг на штурмовке — и в обморок? А она маленькая такая, как птичка, и я подумал, что сил у меня хватит: посадил, как ребёнка, на шею и вместе с ней поднялся… Ну а мужики сами полезли, пришлось только подстраховывать… Вот и все о 16-м, а если тебя интересует психология, то такая деталь: тот самый мордоворот, который хотел первым спасаться, стал требовать, чтобы я его чемодан наверх поднял, какой-то, документ показывал, начальству грозился жаловаться. Попадаются же такие субъекты! Сказал бы ему, не будь при исполнении… Ладно. Итого нас на 17-м оказалось, считая Юру и меня, двадцать один человек, повернуться было трудно, и у Уленшпигеля через перегородку немногим меньше. Оставаться там было нельзя, дым так валил, что даже на свежем воздухе воэдуха не хватало, мордоворот и о чемодане забыл, на штурмовку рвался.

— Погоди, — перебил Юрий, — не двадцать един, а двадцать два, ты про горничную забыл. Она к вам пулей на лоджию выскочила, очень кричала, не столько от ожогов, сколько от страха. Обожгло её не очень, колготки подпалила.

— Галя Макаренко, — улыбаясь, припомнила я. — Она и сейчас работает на семнадцатом, только не горничной, а дежурной по этажу. Она хвасталась, что прокатилась, как панночка у Гоголя, на шее у «красавчика пожарного». На твоей шее, Коля?

— На моей, — проворчал Николай, — я ведь ту, птичку-вевеличку, снова на себе поднимал, и твоя панночка тоже умолила. Так в меия вцепилась, что через боевку синяков наставила… Словом, подняли мы всех на 18-й, потом на 19-й, а там… прямо в кухню ресторана. быстро подняли, нам два повара сверху помогали. А они там хорошо забаррикадировались, двери у них плотные, обитые жестью, на кухне и дыма почти не было. Уленшпигель тоже своих погорельцев поднял, оборванных и замызганых, такой антисанитарии на кухне небось отродясь не видывали. Нас стали угощать, но мы только по чашке кофе выпили, и то на ходу — поспешили по внутренней винтовой лестнице, по какой официанты с подносами ходят, прямо в ресторан, на двадцать первый этаж…

Рассказ Володи Никулькина я застенографировала, вот он без всякой редакции:

— Не знаю, как чувствовали себя на верхотуре товарищи капитаны, а тогда лейтенанты Клевцов и Кожухов, а я лично чуть не помирал от страху. Граждане, думаю, братья молочные, как пишет Зощенко, и чего я попёр в пожарные? Я ведь, Ольга, Николаевна… ладно, просто Ольга, я ведь ужасно не люблю гореть синим пламенем, мама сто раз говорила, что лучше бы ты, Вовочка, — это для мамы я Вовочка, для мамы небось и сам полковник товарищ Кожухов просто Мишенька… — так лучше бы ты, говорит, как твой папа, стал бухгалтером в пищеторге и тебя бы во всех магазинах цветами встречали. Правильно, говорят, тебя народ прозвал Уленшпигелем, авантюрист ты и шалопай, женился даже не как все люди, а в ванной — это потому, что я со своей Ритой в ванной познакомился, когда её квартира горела. Недоразумение, говорит, ты, а не пожарный, пожарные должны быть матёрые, серьёзные и с усами, а ты коротышка, общий насмешник, и ветер у тебя в голове, семейным людям на спину Нефертить клеишь и рекламу «Пейте томатный сок»

Выпалив одним духом эту тираду, Володя продолжал:

— Но поскольку вы, Ольга Никола… или просто Ольга, в наших делах собаку, извините, съели и вас не обманешь, признаюсь, что от страху я чуть не отбросил сандалии, не сразу, а тогда, когда зыркнул вниз с 19-го этажа. Мама моя родная, тёща любимая! В жизни ещё так не пугался, разве что когда

— вспомнить жутко! — шмякнул о дверь авоську с бутылками пива. Не волнуйтесь, Ольга, и не меняйтесь в лице, не разбил, только одна чуть треснула, не принял обратно грубиян из «Стеклотары»… С цепочки, что ли, начинать? Впереди лейтенанты полезли, я за ними налегке: «фомич», две спасательные верёвки в мешочках, «Дымок» — это сигареты такие, высшего класса, и фотокарточка жены в боковом кармане. Был я третьим, чувствовал себя человеком, а потом черт дёрнул начинать свою цепочку — это когда лейтенанты на пятой лоджии застряли. За мной Рожков Боря полез, за ним другие на подхвате — словом, «связали» цепочку и стали спускать артистов, как мы их условно называли, потому что в гостиничные номера только артистов поселяли, которые приезжали на гастроли. Мы, конечно, документов на лоджии не проверяли, но из стенгазеты потом узнали, что одного народного артиста спустили, двух заслуженных и сколько-то, не помню, обыкновенных, у которых всемирная слава впереди. И знаете, что в высшей степени странно и даже необъяснимо? Что обыкновенный, то есть менее ценный для зрителя субъект, хочет жить ничуть не меньше, чем заслуженный и даже народный! Один заслуженный одним обыкновенным возмущался: «Без звания, без таланта, на ролях „кушать подано“, а вперёд лезет!» Это потому, что мы того самого «кушать подано» первым спустили, у него сзади так штаны обгорели, что ни в один ресторан не пустят. А народный оказался отличным малым, даже шутил, хотя и зубами лязгал. Фамилию забыл, помню только, что не Смоктуновский и не Гурченко. Вношу поправку! Я вам говорил, что там были одни артисты, но правил нет без исключений, так как администраторы в гостиницах люди исключительно отзывчивые и сердечные, за простое спасибо плюс десятку хоть слона из зоопарка в люксе поселят. Вот капитану, а тогда лейтенанту Клевцову один тип с чемоданом попался, а мне — с тремя ящиками, и в каждом по пуду помидоров, на рынок привёз. Очень сокрушался, четвертной билет, говорит, этой рыжей за полулюкс подарил, а для чего? Чтобы чуть не сгореть в этом полулюксе, будь он трижды проклят! Слезу даже из меня выжал — от сочувствия. Ведь в самом деле чуть не сгорел, я его из полулюкса волоком до лоджии тащил, очумелого, а он отдышался и стал оплакивать ящики, я ведь не для себя, говорит, я для народа, который скучает зимой без помидоров. По-настоящему весёлых случаев больше не было, дальше пошла суровая проза жизни. Одна дама, помню, как встала на штурмовку, так и отключилась — Боря Рожков на лету за рукав норковой шубки поймал, а рукав лопнул, чуть оба не полетели. Боря потом ещё извинялся за шубу, дорогая вещь, а дама после пожара его разыскала и до сих пор письма к праздникам пишет. И ещё случай, когда я стоял на 16-м и одного погорельца за волосы наверх тащил, тоже вырубался, но не от нервов, а от ожогов, страшновато на него смотреть было. А жонглерка, что ли, одна была прехорошенькая, такую я бы тоже, как лейтенант, себе на шею посадил, так нет, для неё лестница как для рыбы вода, любому из нас даст сто очков вперёд… Сколько людей всего спустил-поднял? Для благодарности в личное дело много, для ордена мало, в самый раз на медаль хватило, а мне больше ничего не надо, я человек маленький, сто шестьдесят пять сантиметров. Да, самое главное, чуть не забыл! На кухне поваром отцов брат был, дядя Андрей. Увидел меня, прослезился, «виват Никулькиным!» орал и шницель мне в зубы сунул, когда мы в ресторан побежали.

6. АГОНИЯ БОЛЬШОГО ПОЖАРА

К тому времени, когда Клевцов и его товарищи бежали к ресторану, газодымозащитники Головина и Баулина уже поднимались на 15-й этаж.

До конца Большого Пожара оставалось минут тридцать.

Потом, когда все останется позади и можно будет трезво оценить боевые действия, Кожухов скажет, что главной своей удачей считает «попадание иа исполнителей» — на первопроходца Клевцова и на сержанта Никулькина, самостоятельно, без подсказок, рискнувшего связать вторую цепочку. О своей же идее он заметит, что «она лежала на поверхности и пришла бы в голову всякому».

А пока, в эти последние тридцать минут, Кожухов испытывал огромное удовлетворение от сознания того, что пожар в главном здании локализован и в пылающий факел высотка не превратилась. И не превратится — теперь, после того как начали тушить 15-й этаж. Кожухов был в этой уверен. И потому, что по внутренним лестницам наверх шли отборные силы, и потому, что ветер стих, и потому, чте интуиция пожарного, никогда не подводившая Кожумва, заверяла его, что до ресторана огонь теперь не дойдёт — его задавят на подступах.

Боевой участок на крыше кинотеатра прекращал своё существование. Десятки людей, спасённых по штурмовкам, были эвакуированы с крыши по автолестнице, Других, отсечённых огнём на 15-м, подняли наверх, а большинство бойцов, осуществлявших эти операции, влились в подразделения, штурмующие высотку изнутри.

Но не успел Кожухов сообщить по рации Чепурину, что спускается вниз, как из эфира послышался голос Баулина: «Первый, я Восьмой, приём!.. Внутренний водопровод на 15-м отказал, работаем одним стволом, срочно нужны рукава на вторую линию!»

Убедившись в том, что Чепурин все слышал и распорядился, Кожухов сообщил ему, что принимает боевой участок на 15-м этаже,, включился в КИП, вошёл в высотку и вместе со связным сержантом Бровиным стал подниматься по внутренней лестнице.

Она была неузнаваема, красавица высотка, с её изящной отделкой, многочисленными панно и витражами, паркетными полами и мебелью, сработанной по эскизам местных художников. Многие помещения превратились в выгоревшие бетонные коробки, полы по щиколотку были залиты водой, с потолков свисали обрывки проводов, а трубы коммуникаций от страшного жара либо полопались, либо скрутились в узлы. Вот такая она, неэстетичная, наша работа, в который раз подумал Кожухов, никого и не позовёшь полюбоваться результатами своего труда — отшатнутся; пострадавший будет во всем обвинять пожарных, которые пришли на помощь слишком поздно, спасённый в лучшем случае поблагодарит и эабудет, а городское начальство, подсчитав убытки, обязательно проворчит, что уж очень пожарные разошлись — и воды слишком много пролили, и паркетные полы, стены изуродовали (а их вскрывали, чтоб потушить огонь в пустотах), и вообще нужно было работать поаккуратней, народное добро все-таки. А о том, что без пожарных от всего этого добра осталось бы одно воспоминание, мало кто подумает, а если и подумает, то непременно напомнит: «Вы же за это деньги получаете». Будто то, что сделал Лавров, Гулин, Клевцов, Никулькин и их товарищи, можно оценить в деньгах…

Сверху спускались бойцы, вынося пострадавших, а лестница была узкая, и Кожухов останавливался, пропуская их; пострадавших, однако, отметил он, для такого пожара было относительно немного — и большинство людей с лоджий эвакуировали, и счастье помогло: поезд с артистами драматического театра из Москвы только в эти минуты прибывал на городской вокзал, об этом рассказал иа крыше один артист, приехавший на сутки раньше товарищей. Не хотелось думать, что произошло бы, окажись в номерах те самые полсотни человек, которые сейчас выходили на перрон.

Поднимаясь и вынужденно отдыхая, пока спускали пострадавших, Кожухов подмечал то, что потом скажет на разборе: вот здесь догорает паркет — не вскрыли и не полили; на 13-м полно дыма — проморгали какой-то очажок; тут валяется крышка от противогаза — значит, кто-то работает с опасностью для жизни, зацепится за что-нибудь, разорвёт дыхательный мешок КИПа и может наглотаться дыма.

На марше перед 15-м Кожухов пропустил двух бойцов, выносивших на руках крупного мужчину.

— Жарко там, товарищ полковник, — доложил на ходу один из них. — Воды мало, только одна рукавная линия.

— Вторую линию Нестеров снизу прокладывает, товарищ полковник, — уже на 15-м доложил Баулин.

Кожухов хотел было резко отчитать его за то, что слишком понадеялся на внутренний водопровод, но сейчас это было бы пустой тратой времени.

— Где Головин?

— Ушёл со звеном на 16-й, товарищ полковник!

— Звено на помощь Нестерову, быстро!

— Слушаюсь, товарищ полковник!

Коридор 15-го этажа от лифтового холла до лоджии был весь охвачен огнём с тем самым голубоватым свечением, о котором в один голос говорили пожарные на этажах главного здания. Вода! От неё сейчас зависело, останутся ли в живых люди, которые не успели или не догадались, когда ещё была такая возможность, выбежать на лоджию и крики которых доносились из номеров. Нет ничего хуже для пожарного — испытывать острую нехватку воды. Спасаясь от нестерпимого жара, бойцы столпились в начале коридора, а вперёд с единственным стволом полз Говорухин, сантиметр за сантиметром сбивая огонь и то и дело поливая самого себя — лицо, боевку, ствол за шиворот… Идущего впереди куда лучше поливать сзади, и обязательно непрерывно, иначе вода, быстро испаряясь, может сильно ошпарить.

Есть вторая линия!

Кожухов придавил ногой рукав — полный.

— Сменить Говорухина!

Недавно мы были у Говорухиных, вспоминали о Большом Пожаре; я спросила Пашу, где ему досталось больше всего.

— На 15-м, — ответил он не задумываясь. — Там я испытал два взаимоисключающих чувства. Первое неочень приятное — когда поджаривался и превращался в мумию, а второе чувство, исключительное и замечательное — это когда Вася оттащил меня за ноги и стал поджариваться сам.

Говорухину крепко досталось и на других этажах, особенно в хореографии, но на 15-м этот гигант впервые в своей пожарной жизни дошёл до обморочного состояния — слишком перегрелся и ошпарился, «чёрной завистью змее позавидовал, — шутил он, — что кожу может сменить». А Васе, который сменил Пашу, досталось меньше, так как стволов было уже два и оба ствольщика поливали то огонь, то друг друга. Вторым ствольщиком, к своей нескрываемой радости, стал Слава Нилин.

— Дорвался, лично Чепурин отпустил наверх! — ликовал Слава. — Под самое шапкозакидательство — вот повезло! А то, представь себе, спросят, что делал на Большом Пожаре, а что ответить? Гидрантами, водой внизу командовал?

Из номеров на горящем этаже спасли восемь человек, а вот сам Кожухов не уберёгся. Когда, в отвоёванной части коридора стали взламывать двери, из одного номера от сквозняка произошёл сильный выброс пламени, и Кожухов, который в этот момент протирал запотевшие очки, получил серьёзный ожог сетчатки глаз. Его сразу же вынесли на лоджию, но когда убедились, что он ничего не видит, свели вниз.

Уже по дороге в госпиталь, в машине «скорой помощи» полковник узнал, что очаги огня на верхних этажах ликвидированы и Большому Пожару пришёл конец.

В РЕСТОРАНЕ (Рассказывает Нестеров-младший)

Три события потрясли общественность: во-первых, исполнилось ровно пять месяцев с того дня, как Ольга начала свою бурную литературную деятельность, во-вторых, ровно шесть лет тому назад мы с Ольгой расписались и, в-третьих, что и есть самое главное, Микулин отвалил Ольге четыреста рублей аванса. Ну а такое сцепление обстоятельств порождает в слабой душе человека склонность к мотовству и гульбе. И семейный совет, на который с правом совещательного голоса были допущены Слава, Дима и Лёша, решил эту свалившуюся с неба сумму возвратить в казну наипростейшим путём, то есть прокутить. И не в какой-нибудь забегаловке, а в нашем лучшем ресторане на 21-м этаже Дворца искусств. Решение приняли единогласно, при одном воздержавшемся.

— Транжиры, — корил нас Дед, — тоже выдумали юбилей. Ну, была бы ещё серебряная свадьба или, на худой конец, бронзовая. А то — шесть лет, курам на смех. Это как её считать — деревянная, что ли? Или целлофановая? Лучше бы на эти деньги Леля с Бубликом на юг поехали, в море поплескаться, а дома могли бы просто пивка попить, тем более что Нефертити воблу из Астрахани привёз. Так нет, ресторан им нужен, пыль в глаза пускать, одних чаевых небось десять рублей вынь да положь. Гуляки!

Уничтожив нас морально, Дед вытащил из шкафа сшитый лет тридцать назад бостоновый костюм с брюками-парусами и понёс на балкон проветривать от нафталина.

Дед был железно прав: у меня лично в глазах потемнело, когда я увидел список приглашённых. Ольге что, она может Кожухову и Чепурину выдать такое, о чем нам даже про себя подумать страшно. В обществе начальства хорошо сидеть на собраниях, а не за столом, где не то что не разгуляешься, а первой рюмкой поперхнёшься, ибо когда напротив тебя сидят полковники, так и подмывает вскочить и проорать; «Смир-рно! Товарищи офицеры…») Дима тоже был за скромный междусобойчик, но на совете Ольге не перечил, даже поддакивал. Свою беспринципную позицию он объяснил так:

— В отличие от вас, людей простых, как веники, — высокопарно заявил, он, — я усвоил, что в основе великих решений лежат малые причины. Красиво сказано? Хотя нет, вы все равно не оцените, ваш уровень — это рукава и гидранты. Но мы со Львом Толстым и Достоевским знаем, что душа женщины неисповедима. Бьюсь об заклад, рыжая ведьма весь этот шабаш затеяла исключительно для того, чтобы показаться в новом платье и насладиться комплиментами…» Идея! Как она войдёт, расфуфыренная, давайте не реагировать, будем говорить исключительно о футболе. Увидите, как она завертится!

Этому коварному плану не суждено было осуществиться: Ольга в своём новом бархатном платье, да ещё на диво причёсанная Клюквой, была так неожиданно хороша, что все дружно рявкнули и закатили глаза, а Дед завертелся юлой: «Эх, где мои шестьдесят лет!» (Деду через месяц шестьдесят один.)

— Нет, в самом деле ничего? — озабоченно спрашивала Ольга, вертясь перед зеркалом.

— Сойдёт, — басом скааал Бублик. — А почему у тебя серёжки разные, специально или для смеху? — И проводив глазами заахавшую Ольгу, осуждающе пробурчал: — Целый час наряжается, пока придём, всю пепсиколу выпьют.

— Держись меня, — подмигнул ему Лёша. — Мороженого наеди-и-мся…

— А Дима не так глуп, каким кажется на первый взгляд, — сказал Слава.

— Рыжая в этом платье с самой Клюквой поспорит.

— Смотрю на вас и поражаюсь, — сказал я. — Платье, комплименты… А ведь достаточно вам было напрячь свои бедные мозги…

Закончить я не успел, вошла Ольга.

— Вася, — сказала она, — в мою сумочку не помещается, сунь в свой пиджак.

И протянула мне тетрадку и ручку.

— Вопросы есть? — спросил я.

Ресторан размещался в огромном зале, сплошь застеклённом с трех сторон от пола до потолка. Это была одна из главных приманок ресторана: через пятиметровой высоты стекла открывалась панорама всего города. В центре зала возвышалась драпированная тканями колонна толщиной в баобаб, а от неё вниз шла винтовая лестница, по которой можно было спуститься на 20-й этаж с его подсобными помещениями, кассой и туалетом, и на 19-й, занятый кухней.

Для банкета Ольга выбрала большой овальный стол, для лучшей слышимости и обзора, как пояснила она. К её огорчению и нашему превеликому удовольствию, в город нанёс неожиданный визит генерал из ГУПО, и все начальство блистательно отсутствовало.

— Хоть разговеемся малость, — потирал руки Дима. — Я-то уже готовился к тому, что весь вечер будем оглушать себя боржомом. Спасибо товарищу генералу!

Дима ещё не знал, какой сюрприз его ожидает!

Помните, я советовал моим приятелям напрячь свои бедные мозги? Уж кто-кто, а я знал, для чего Ольга затеяла этот шабаш. Но все тайное становится явным, и через несколько минут после начала банкета Сергей Антоныч Попрядухин Ольгу разоблачил.

— Друзья! — провозгласил он. — Много лет зная Лелю и всю жизнь Васю, с уверенностью говорю, что вряд ли они придают значение своему юбилею, смехотворному в глазах таких Мафусаилов, как мы с Дедом. Общественность высказывала различные догадки. Одни полагали, что Леля и её закадычная подруга Даша поспорили, кто из них за этот вечер разобьёт больше сердец, другие уверяли, что на банкете настоял Бублик, который уже раздулся от пепси-колы и потихоньку таскает бутылки от соседей, третьи… четвёртые… пятые… Я вспомнил «Трех мушкетёров», когда Атос спросил у друзей, что они едят, выслушал ответы и хладнокровно заметил: «Вы все ошибаетесь, господа: вы едите конину». Великая книга, я её часто перечитываю на заседаниях, с которых нельзя улизнуть. Так вот, вы все ошибаетесь: истиная причина заключается в том, что в Лелином сочинении на месте главы о ресторане — зияющий пробел. Отсюда следует, что вас, ребята, пригласили для того, чтобы весь вечер потрошить. Учтите, даром вас кормить никто не будет! Ибо сказано: в поте лица своего зарабатывай шашлык свой. Я догадался о замысле этой плутовки, когда увидел список приглашённых. Вот он передо мной, сей изобличающий документ. Обратите друг на друга внимание! Кроме трех человек, которые горели в других помещениях, все остальные имеют то или иное отношение к месту действия! Что, попалась, Патрикеевна? Ну, Деда, его семью, Васиных сорвиголов все знают, представляю остальных:

Николай Клевцов, Юрий Кожухов и Владимир Никулькин, он же Уленшпигель

— воздвигнитесь! Рыцарям штурмовых лестниц — гип-гип-ура!

Анатолий Аничкин! Он едва перевалил за тридцать пять лет, но уже без пяти минут доктор технических наук. Неоднократно бит за острый язык и чинонепочитание. Саша Ковальчук! Тоже мой ученик, прославленный победитель конкурса молодых учёных НИИ по сортировке картошки на овощных базах. Обоих я затащил сюда на аркане по требованию Лели, поскольку они — участники того самого юбилейного банкета в честь нашего Арбуза. Для непосвящённых: Арбуз — Аркадий Родионович Бузукин, отличнейший парень и наш директор.

«Несмеяна» и народный театр представлены несравненной Дашей Метельской. Сегодня я за ней с удовольствием приударю, несмотря на присутствие её мужа Бориса Данилина, выдающегося драматурга нашего времени, автора одной провалившейся пьесы и двух комедий, имеющих сиогсшибательиый успех — среди нас, его друзей и знакомых.

Григорий Косичкин, краса и гордость ресторанного ансамбля, это он сейчас орёт в микрофон с эстрады о своей любви к какому-то существу. Но меня ему не перекричать! Будят надеяться, однако, что он скоро охрипнет и присоединится к нам.

Вадим Петрович, бывший официант, а ныне — внимание! — метрдотель ресторана, устроивший Леле по блату этот превосходный стол. Вадим Петрович не позволит официантам ободрать Лелю до нитки, лично проверит счёт.

Наконец, Нина Ивановна, от которой исходил первый импульс по тушению Большого Пожара и при взгляде на которую мне так и хочется напроситься в гости, ибо вкуснее её пирогов я ничего не едал.

Таково наше разношёрстное, но изысканное общество. Остальные приглашённые не явились по уважительным причинам, что сэкономит Васе и Леле кучу денег. За их здоровье! Призываю отныне не увлекаться умильными тостами, а выкладывать все, что вам известно, для Лелиной тетрадки. Приготовиться Аничкину.

Несмотря на призыв Сергея Антоныча, поначалу гости пошли по пути неприкрытого саботажа: никому не хотелось вспоминать далёкие и не слишком приятные эпизоды. Посыпались тосты за дам, остроты, да ещё оркестр призывал к танцам — словом, Ольга демонстративно закрыла тетрадку. Это вызвало общее ликование, даже Дима шепнул мне: «Кажись, потрошение не состоится». Они плохо знали, с кем имели дело!

Не прошло и часа, как гости обнаружили, что на столах не осталось ни капли спиртного и что хозяйка не предпринимает никаких усилий, чтобы возобновить его запас, а в ответ на запросы и иамеки отдельных гостей официанты, симулируя непонимание и глухоту, притаскивают целые батареи бутылок с минеральной водой.

Сергей Антоныч хохотал до слез.

— Кожей чувствовал, что она возьмёт своё, — с торжеством восклицал он, — не мытьём, так катаньем. Сдавайтесь, ребята! Патрикеевна, пью этот боржом за твою удачу!