Призраки в Тель-Авиве

Факты, собранные майором, соответствовали действительности, и отрицать было глупо. В секретном документе, отправленном министру по внутренней безопасности, Давид Петербургский утверждал будто он, комиссар тель-авивской полиции, упорно склоняет к сожительству студентку юридического факультета, стажирующуюся в прокуратуре тель-авивского округа. Комиссар действительно подвозил студенточку до дома, но не, потому что она ему нравилась, а из добрых побуждений, просто встретилась ему по дороге в прокуратуру - почему бы и не подвезти, раз им по пути? Правда, эти подвозы участились в последнюю неделю и Петербургский, скот, оказывается, не дремал. Комиссар слушал Кадишмана вполуха. Этот идиот мешал ему подготовиться к серьезному разговору с министром. Конечно же, босс станет читать ему опостылевшие нравоучения о высших идеалах семьи и брака, как это было в прошлый раз, когда он всего лишь раз трахнул свою обаятельную секретаршу, а Петербургский, говно, подсмотрел и тотчас донес по инстанции. - Что вы стоите истуканом, лейтенант, отвечайте на поставленные перед вами вопросы! Кадишман недоуменно пожал плечами: - Уриэль Хильман - дедушка Елизаветы Шварц, воевал в рядах французского сопротивления, участвовал в диверсионных акциях против нацистской Германии... - Воевал, значит, покойничек? - усмехнулся комиссар, вспоминая голые коленки студенточки. В последний раз он отечески тронул ее чуть повыше локтя; она вздрогнула, но не сразу убрала руку, и это было хорошее предзнаменование. - Почему мне надо вытягивать из вас в час по чайной ложке, лейтенант начальственно повысил голос Вольф. - Покойник также геройски проявил себя в годы войны за независимость, сказал Кадишман, - ушел в отставку бригадным генералом. Документы в архивах характеризуют его с лучшей стороны; лишь однажды он был привлечен к уголовной ответственности за избиение соседа, но в дело вмешались офицеры генерального штаба, и под их давлением оно было закрыто. - Участник сопротивления, значит, - сказал Иуда Вольф и не удержался, чтобы не съязвить, - досопротивлялся енерал ваш до уличного хулиганства.
      Глава 12
      "Кровавый турнир" был в самом разгаре. Приятели стали свидетелями еще трех довольно унылых поединков. Они были столь же бесцветны в техническом отношении, как и первая встреча рыцарей неудачников; отдавая дань традиции и своеобразному воинскому ритуалу, соперники поочередно раскланивались, приветствуя восторженную публику, затем разгоняли коней и неслись друг на друга с упорством быка, жаждущего насадить на рог зазевавшегося тореадора. В середине поля они сшибались с глухим звоном, и один из них пулей вылетал из седла, занимая более удобную позицию на деревянных носилках. Нередко после подобных энергических сшибок из седел вылетали оба рыцаря, и тогда судья церемонно фиксировал боевую ничью, под радостные вопли кровожадной публики. В подведении итогов особой надобности не было, ибо рыцари в подобных случаях нуждались более в гробах, нежели в носилках, а их сентиментальным подругам приходилось всхлипывать уже трагическим дуэтом. Все время быстро сменявшихся поединков Цион открыто томился от скуки, разглядывая выходные туалеты, дам и железно-тупо-угловатую пропорциональность мужских костюмов. "Сколько металла даром изводят" сокрушался он. Пока он скучал, усыпляемый монотонным однообразием поединков, и неучтиво (кругом были дамы) предавался жестокой зевоте, его товарищ не отрывал страстного взора от своей избранницы. Циону удалось разглядеть ее: это была юная особа лет восемнадцати, блондинка с голубыми глазами и милым личиком, на котором застыло выражение холодного высокомерия. Цион видел, как, поймав на себе дерзкий взгляд маркиза, она равнодушно прошлась по нему, выискивая в толпе рыцарей своего именитого поклонника. Дамы вокруг улыбались даже Циону, хотя на фоне железных гигантов, бездумно пронзающих друг друга длинными копьями, он выглядел жалким оловянным солдатиком. Ему улыбались, несмотря на его неучтивую зевоту, расценивая, очевидно, его интерес к их пышным нарядам, как знаки особого расположения. Очаровательная брюнетка с тонкой муаровой накидкой, выделившая Заярконского из серой вереницы рыцарей, оглядела Васю, словно пень, внезапно выросший под ногами. Цион злорадно подумал, как должен чувствовать себя Василий, гордившийся своей неотразимой внешностью и, снискавший на романтическом поприще Тель-Авива почетную кличку Маэстро - По моему, Вася, тебе здесь нечего ловить, - ехидно подначил он друга. - Не боись, Маша, я Дубровскй - уверенно сказал Василий! Это была присказка, с которой маэстро, обыкновенно, начинал очередную любовную интригу. Цион давно понял, что он приехал сюда не только дам разглядывать, и, зная непреклонную решимость напарника, боялся, как бы тот не наломал дров. "Я должен образумить его" - решил он про себя и деликатно приступил к делу: - Вася, - начал поэт, издалека, зная вспыльчивый нрав маэстро, - мы полностью исчерпали лимит, пора возвращаться домой... - Исключено, - категорически отрезал маэстро, - я не уеду отсюда, пока не овладею герцогиней!
      Глава 13
      Сумбурное сообщение Елизаветы Шварц принял лейтенант Кадишман. По манере рыдать театрально, он признал знакомую "Психопатку" с улицы Членов. Оскорбительный оттенок прозвище это приняло после унижения, испытанного им в кабинете босса. Как всегда, очередной разнос озабоченного любовными похождениями шефа, расстроил его, но он привык к постоянным неудачам на работе и был рад тому, что дома ему воздастся сторицей. Это был второй брак лейтенанта. Первый не удался и знаменовал собой черную полосу жизни, которая принесла немало страданий; он бросил учебу в университете, похоронил старых родителей, переехал из провинции в центр, долго не мог найти занятие по душе и, проучившись в полицейской школе, был принят в подразделение по борьбе с террором. На это время приходится его непродолжительный брак с Розой. Постоянные скандалы с женой отражались на его карьере. Он был невнимателен на службе, которая требовала сосредоточенности, и вскоре его перевели в административный отдел, где он осел в качестве рядового инспектора. По роду деятельности он снимал показания, регистрировал жалобы, формировал папки и мечтал о том дне, когда сможет доказать всему Управлению, что способен вести оперативную работу. Когда его спрашивали, почему первая жена ушла от него (в самый трудный период жизни), он грустно вздыхал и связывал это со своим бесплодием и ее нежеланием усыновить ребенка со стороны. На самом деле главной причиной разрыва стало то, что он постоянно докучал ей своей глупой ревностью и мелкими придирками, и она не захотела с этим мириться. По сути, он отыгрывался на ней за неудачи и унижения, которые терпел на службе. Своим нытьем он добился того, что она сделала то, в чем он давно уже подозревал ее - завела роман и ушла к другому, более удачливому мужчине. Вторую жену он любил, так же, впрочем, как и первую, но теперь, наученный горьким опытом, воздерживался от сцен ревности и вечных придирок, по поводу того, что она не может вести хозяйство так, как это делала его экономная мать. То, что первая жена ушла от него к преуспевающему бизнесмену задело его самолюбие, и он еще более замкнулся в себе. Но чуткая Берта сумела возродить в нем веру в свои силы, и у него появилась цель - добиться перевода на оперативную работу. Ах, если бы счастье улыбнулось ему, и он смог бы показать себя, распутав серьезное дело! Супруги жили, душа в душу и утром, прийдя на работу, он с нетерпением ждал вечера, чтобы поднести ей букет алых роз, присовокупив к нему нежный чувственный поцелуй. Как меняет человека возраст - в двадцать лет он приходил домой злой как черт и говорил жене кучу гадостей, а в сорок боялся нечаянно обидеть ее или ранить неосторожным словом. У него не было родственников, он не имел друзей, вся жизнь его заключалась в любимой жене, и он не хотел снова остаться у разбитого корыта из-за того, что на службе его недооценивают. Сегодня он не успеет купить ей цветы, потому что мадам Шварц приготовила ему еще одну занятную головоломку. Уже более часа телохранители, дежурившие у дома "Психопатки", не выходили на связь и, отвечая на внезапный телефонный звонок, он был уверен, что это один из них удосужился поднять задницу. Но к его удивлению это оказалась Елизавета. Зная за ней привычку, прибегать в разговоре к живописным художественным деталям, он постарался выудить у нее главное. "Перестаньте хныкать, женщина, - сказал он, - я приставил к вам охрану, с вами ничего не случится" В душе, однако, он чувствовал, что произошло что-то непредвиденное, поскольку в случае нужды ей было бы проще бежать вниз к телохранителям, а не донимать его звонками с другого конца города. - Случилось уже, - подтвердила она его худшие подозрения и зарыдала в голос. - Отвечайте быстро и четко, - грозно потребовал лейтенант, - кто убивает, сколько их, чем они вооружены? - Я не видела никого, - сказала Елизавета, всхлипывая - но я знаю, что это дедушка. "Ваш дедушка сидит у меня в печенке!" - грубо хотел заорать Кадишман, но сдержал себя; цветы для Берты, он успеет купить в дежурном магазине на Аленби, а этой истеричке нужно только спуститься к телохранителям, и они уймут неугомонного деда. - Послушайте, мадам, - сказал он, - немедленно прекратите плакать, и позовите моих людей. Плачь в трубке неожиданно прервался, и в разговор ввязался сосед Елизаветы, из квартиры которого она звонила: - Алло, начальник, - встревожено сказал он, - охрана ваша внизу перебита, а у Шварцев происходит нечто странное, никто не кричит, но там явно чужие люди. "Вот оно настоящее дело!" - мелькнуло в голове Кадишмана: - Ничего не предпринимать, - властно скомандовал он, - полиция прибудет с минуты на минуту! В дежурный магазин на Аленби в этот вечер он не попал, ему удалось по дороге позвонить Берте и предупредить, что сегодня он будет поздно. Цветы супруге придется купить завтра - огромный букет роскошных роз, чтобы помнила о его безмерной нежности к ней.
      Глава 14
      - Экая все же ты сволочь, Вася! - сказал Цион, возмущенный грубым эгоизмом друга, который, не считаясь с обстоятельствами и мнением окружающих, делал всегда то, что считал для себя важным, - так-то ты платишь за мое к тебе доброе расположение? - Я расположен к тебе не меньше, Ципа, - искренне отвечал Василий, но это ничего не меняет - герцогиня будет моей! В глубине души Цион все еще надеялся, что сможет убедить Васю, но безумный блеск в глазах товарища и то пренебрежительное презрение, с которым он, обычно, смотрел на своих соперников, говорило о том, что никакие силы на свете не заставят его изменить свое решение. С арены поспешно унесли носилки с очередным инвалидом или даже трупом неудачливого рыцаря. Молчаливые слуги, одетые в зеленую униформу, бесшумно подбирали обломки копий и тяжелые медные щиты, не уберегшие соискателей от бесславного поражения. Бурно обсуждая перипетии рыцарских схваток, зрители выражали свое неудовольствие к проигравшим и не ждали от турнира ничего хорошего; лучшие бойцы уже выбыли из игры, а те, кому предстояло сражаться, были безвестны и вряд ли смыслят что-либо в истинной рубке. Бойкий на язык паж, почувствовав разочарование толпы, оставил на время свой пост и направился в сторону друзей. Он знал, как добиться перелома в настроении знати и был уверен, что в этом ему поможет Вася; стоило ему перекинуться с маэстро словами, и он тут же понял, кто нынче будет гвоздь программы. Ходил паж как-то изломано, вызывающе вихляя задом, и это наводило на мысль, о его возможной причастности к жрецам однополой любви. - Высокочтимый сэр, - звонко сказал мальчик, обращаясь к Васе с такой напыщенной торжественностью, что даже пряжки на его туфлях гордо встопорщились, - ваш выход, намерены вы объявить народу даму своего сердца? - Назови мне имя вон той красотки, - небрежно сказал Вася, показывая глазами на гордую блондинку. - Какой? - сказал паж, манерничая, словно кокотка, которой сделали удачный комплимент. - Она сидит рядом с королевой. - С бриллиантовой диадемой? это герцогиня де Блюм, кузина ее величества. Первая красавица Англии... - Это я без тебя знаю, - оборвал Вася, - она моя дама. Иди, объяви об этом народу! Услышав неожиданное признание, паж не на шутку встревожился. "Гвоздь программы" мог обернуться банальным скандалом, который может навредить его карьере. Ведь за все спросят с него - почему не был начеку и допустил к барьеру безродную чернь? - Сударь, - бледнея, сказал он, - никто из рыцарей не смеет помянуть всуе имя бесценной госпожи моей... - Резонно, - согласился Василий, - это должен делать только Я! Паж побледнел еще более. Черт бы побрал этого задиристого господина с его дерзкими заявками. - Сударь, - повторил он, взывая к благоразумию маэстро, - вот уж несколько лет ее благосклонности добивается гроза всех рыцарей Европы, герой первого крестового похода, могучий герцог Балкруа - второй из Тулуза. - Что ж, - невозмутимо сказал Вася, - отныне и впредь он будет третьим. - Почему третьим? - недоумевал паж. Странные силлогизмы Василия не поддавались его логике. - Потому что третий - лишний! - последовал жесткий ответ маэстро, но паж не понял юмора: - Всех поклонников моей несравненной госпожи их сиятельство благополучно отправил к праотцам. - Заявил он с пугливым выражением лица. - Отлично! - весело отозвался Вася, - настала его очередь составить им компанию. Циона при этих словах охватила нервная дрожь. Он видел, что маркиза понесло, и попытался остановить его: - Это тебе не перчатками размахивать, парень, - тихо, сказал он, - герцог мигом свернет тебе шею и будет абсолютно прав. - Не боись, Маня, - беспечно сказал Василий, - я Дубровский. - Так вы Дубровский или Хаимов? - озабоченно спросил паж. Он не мог взять в толк, откуда взялся этот грубиян и как следует вести себя с ним. - Может вы по ошибке попали сюда, сэр, вам лучше уйти, пока не поздно. - Не твое дело, козел! - жестко пресек его Вася, - делай, что говорят! - А что, парень, действительно он так крепко бьется? - полюбопытствовал Цион, встревоженный информацией женоподобного пажа. - Обычно он не пользуется копьем, - заикаясь, сказал паж, - предпочитая этому легковесному орудию тяжелый походный топор. Услышав про топор, Василий рассмеялся: - Скажи герцогу, - велел он мальчику, - что топор этот я воткну ему в ж..! - Бог с вами, сэр, - отпрянул паж, - в топорной атаке герцог не имеет себе равных... - Ты слышал, что я сказал, Цуцик? - в гневе вскричал Василий. - Да, ваша честь, слышал. - Иди, выполняй. "Цуцик" послушно повернулся и через минуту друзья увидели его тощую фигурку на деревянном постаменте, служащим ему информаторской будкой. Секунду он колебался: слова, которые прозвучат сейчас, могут стоить ему места, а то и головы; разумно ли рисковать ради какого-то распустившего перья рыцаря? Но предчувствие говорило ему, что ставку надо делать на Васю. В глубине души он знал - именно это мгновение, будет воспето позже поэтами, ибо на арене предстоит самый героический поединок эпохи. Только бы голос не сорвался, вот он звездный час славы, о котором мечтает каждый честолюбивый юноша. Паж набрал полную грудь воздуха, и над ристалищем гордой птицей взвился его звонкий тенор: - Маркиз Василий де Хаимов - дама сердца герцогиня де Блюм, вызывает на бой герцога Балкруа-второго из Тулуза - дама сердца герцогиня де Блюм! Гул неподдельного изумления пронесся по зрительским рядам. Несколько человек, словно ужаленные повскакивали с мест, полагая, что безумный паж со - шел с ума. Все взоры были обращены на герцога Балкруа, и он воспринял это как призыв к убийству. - Какому супостату не терпится познакомиться с моим топором? - грозно сказал он и, грубо растолкав товарищей, широким шагом пошел к ристалищу. Ему тотчас подвели коня и подали топор, которым в свое время был разрублен ни один рыцарский панцирь. - Я жду, - раскатисто гремел герцог, - пусть покажет свою поганую рожу! Он был прекрасен в эту минуту - высокий, могучий и негодующий исполин, жаждущий крови. Две особы, поднявшиеся вслед за Балкруа, вызвали у публики возгласы удивления; одна из них была прелестная герцогиня де Блюм; лицо ее исказили признаки сильнейшего душевного волнения. Забыв о цветистом веере, который она изящно держала в левой руке, герцогиня нервно замахала надушенным платочком в правой руке, пытаясь вспомнить, кем мог быть этот странный незнакомец, решивший испытать терпение всемогущего герцога. Ее волнение не было наигранным, как это случается у женщин высших кругов, и заинтриговало публику не меньше, чем информация о том, что непобедимому герцогу брошен дерзкий вызов неизвестным рыцарем, изъявившим готовность сражаться за благосклонность нежной герцогини. Еще более публику удивило волнение, проявленное другой высокопоставленной особой, которой не пристало показывать на людях столь непозволительную слабость. Это была королева Англии Альенора. Не совладав чувствами, резво поднявшись с царственного ложа, прекрасная Альенора издала тихий, похожий на стон или всхлип звук, но под обстрелом гневных взоров венценосного супруга, смутившись, была вынуждена робко занять свою половину трона. Увидев нездоровый ажиотаж, вызванный сообщением о поединке никому неведомого безумца с первым рыцарем Европы, Цион поддался панике и сделал последнюю попытку образумить впавшего в необъяснимое помешательство друга: - В нашем распоряжении тридцать минут! - с отчаянием взмолился он, - ты хочешь, чтобы тебя унесли отсюда на носилках? - Победителей не носят, а возносят, - спокойно отвечал Василий - А что будет со мной, если тебя унесут? - заерзал на стуле Цион. - Не надо лишних телодвижений, сэр, - сказал Василий, я - Дубровский. Сие означало, что у Заярконского, в сущности, нет особых причин для проявления беспокойства, и сейчас, произойдет блистательное представление в стиле знаменитого Касиуса Клея.
      Глава 15
      Схватив подвернувшуюся под руку швабру, Гавриэль вышел из укрытия, в два прыжка настиг страшное чудовище и с силой ударил его по голове. Раздался хлюпающий звук вынимаемой из грязи галоши; швабра легко пробила череп каннибала, словно вошла в мягкую перезрелую тыкву. Тягучая клейкая жидкость брызнула во все стороны. Гавриэль потянул на себя швабру, она не поддалась. Господи, это конец! Еще мгновение и чудовище растерзает его. Он посмотрел вокруг. Чем можно запустить в мертвеца? хрустальная ваза в противоположном углу комнаты. Чтобы добраться до нее, надо пересечь салон перед самым носом у деда. Странно, почему чудище до сих пор не обернулось к нему? Гавриэль ждал реакции мертвеца и приготовился к худшему, но то, что произошло вслед за его отчаянным броском, не поддавалось никакой логике; мертвец будто не почувствовал удара, а может не показал виду? он даже не сдвинулся с места, продолжая мирно поглощать органы изувеченной жертвы. Это было удивительно и непонятно. Швабра глубоко засела в его голове, вызывая обильное выделение. Гаври отшатнулся от чудовища, поскользнулся в темной луже крови и упал на перевернутый стол. Раздался треск сломанной ножки. Острый деревянный шип, торчащий из брюха стола, больно уколол его в бок. Гаври вскрикнул, но тут же вскочил на ноги скорее от страха, нежели от боли. Перешагнув через лужу сгустившейся крови, он уперся спиной в стену и замер, хотя мог выйти в коридор и позвать на помощь. Мысль о том, что дорога открыта и можно бежать, не пришла ему в голову, он подумал о детях, с которыми разделается мертвец, покончив с няней. Шум, поднятый хозяином квартиры, привлек внимание мертвеца; какой странный и необъяснимый факт - не удар, разрубивший голову почти надвое, а именно шум насторожил каннибала. Он поднялся во весь свой гигантский рост и, медленно обернувшись, к парню вперил в него свои пустые белесые глаза. Это был высокого роста пожилой человек с глубокими морщинами на дряблом лице. От его левого уха и до верхней, безвольно нависшей губы, тянулся глубокий шрам от ножевого ранения. Голова, рассеченная шваброй, была покрыта густым для столь старческого возраста бобриком седых волос. Из трещины вытекал гной, вперемежку с раздробленной черепной костью. Вряд ли человек может выдержать подобный удар, но на мертвеца он не произвел особого впечатления, тот словно не чувствовал торчавшей из головы швабры. "На мозг вроде непохоже" - лихорадочно думал Гаври, с отвращением наблюдая за растекающейся по полу клейкой жидкостью. Брызги желтого гноя залепили ему брюки, пиджак и рубашку. Лишившись своего неприхотливого оружия, Гаври стоял охваченный животным страхом и глядел на жилистые руки монстра, с которых тягуче стекали черные капли крови. Такие руки Гаври видел у резника на бойне, куда его мальчишкой привел отец, служивший контролером кашрута. Эта бойня часто снились ему в детстве, и мама, считая своего первенца излишне чувствительным, отказалась от вековой мечты еврейских матерей выучить свое чадо на врача. Впрочем, чтобы доказать предкам, что вид крови вовсе не пугает его, он записался в элитные части и не раз отличался потом в стычках с террористами. За два года войны он видел много смертей: почти в каждой вылазке гибли солдаты, но вид крови уже не пугал Гаври. Эта была кровь товарищей, которых он любил, и ему было больно терять их. С минуту чудовище стояло, не двигаясь, как бы изучая его. Он был уверен, что настал его смертный час и пытался вспомнить молитву, принятую читать в подобных случаях. Но ничего подходящего кроме "Шма Исраэль" не вспомнил, хотя раньше знал множество молитв и придерживался религиозных традиций, привитых ему в детстве отцом. Он мысленно произнес "Шма Исраэль" и поручил душу Господу, но людоед не собирался убивать его. Белесые глаза мертвеца внезапно потеплели. В них обозначились зрачки, и даже нечто вроде удивления - будто он силился и не мог вспомнить, кто сей невежливый молодой человек, оторвавший его от мирной трапезы. Вид наполовину расколотой головы и липкая жидкость, вытекающая из трещины, парализовали Гаври. Дедушка мог взять обезумевшего парня голыми руками. Но желания такового он не проявил. Лицо его, покрытое темными трупными пятнами, внезапно посерело, глаза странно потускнели, превратившись в пустые бельма. Слабая искорка интереса, вспыхнувшая в них при виде онемевшего от испуга Гавриэля, потухла так же скоро, как и появилась. Спокойно, будто речь шла о никому не нужном предмете, мертвец вытащил из головы швабру и небрежно бросил ее в пыльный угол. Затем он пожал плечами (так показалось Гаври), сожалея, видно, что его оторвали от приятного занятия и медленно, словно на деревянных ногах, пошел к выходу, оставив парня наедине с изуродованным трупом. Не веря, что так легко отделался, Гавриэль, стараясь не смотреть на то, что было недавно няней, обошел комнаты в поисках детей и не обнаружил их. Ноги не слушались его, но он нашел силы дойти до туалетной комнаты. Неудержимые позывы рвоты изводили Гаври. Бледный, с испариной на лбу, он рухнул рядом с унитазом, изрыгая из себя теплую рвотную массу. В комнату с криками ворвались полицейские. В раскоряку, с выставленными наганами они прочесывали квартиру, пытаясь воплями спугнуть привидение. Увидев согнувшегося над унитазом человека в перепачканной кровью одежде, Кадишман в молниеносном броске приставил к затылку блевавшего пушку. - Не двигайся, сволочь, - сказал он, - или я продырявлю тебе башку! Окровавленный труп няни, с вывалившимися из живота внутренностями, заставил Кадишмана содрогнуться. Это было второе потрясение, выпавшее сегодня на долю инспектора. Первое он испытал минуту назад, увидев изуродованных телохранителей, вповалку лежавших в подъезде; у одного была сломана шея, а у другого с корнем вырвана нога. Вместе со штаниной и обувью сорок пятого размера, она валялась в двух шагах от убитого. Это какой же надо обладать силой, что бы так запросто вырвать ногу? - с ужасом подумал Кадишман. В салон вбежала встревоженная Елизавета. Увидев лежащую в луже крови няню, она лишилась чувств.
      Глава 16
      "Ципа, не откажи мне в любезности выступить моим секундантом!" С этими словами Василий церемонно обратился к другу, призывая его принять участие в убийстве, которым мог завершиться этот глупый и бессмысленный поединок. Первым порывом Циона была попытка через аварийную систему связаться с инструктором и с его помощью заставить маэстро отказаться от безумной затеи. Эта нехитрая система связи была вмонтирована в железную рукавицу Заярконского, но Василий, заметив неловкое движение друга, вырвал ее у него из рук. - Без лишних телодвижений, Ципа, - назидательно сказал он, - мужчина должен драться, чтобы поддержать в себе дух воина! Цион не помнил случая, чтобы маэстро уклонился когда-либо от предстоящей драки. Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что всеми правдами и неправдами искал случай и повод, почесать кулаки, а если не было достойного противника, бросал вызов судьбе, и нередко проигрывал. Просить его отказаться от своих диких привычек, было равносильно отмене естественных законов природы. Бой, Победа или красивая Смерть, согласно миропониманию маэстро - единственные двигатели прогресса, все остальное, полагал он, способствует застою и порождает в неудачниках нелепую веру в судьбу. "Судьбы нет, утверждал он, есть только удача, которую следует ухватить за хвост, пока ее не перехватил другой!" Отобрав рукавицу, Василий с задором обратился к другу: - Готов ли ты быть моим секундантом, Ципа? - Здесь нет секундантов, - печально возразил Цион, - одни лишь оруженосцы. - Значит, будешь оруженосец, - тоном, не допускающим возражений, констатировал Василий. Заярконский был уверен, что бой закончится ужасным несчастьем, но убедить заупрямившегося маэстро не представлялось возможным. Не бросать же товарища в минуту, когда на него нашла столь странная блажь. Он смирился, приступив к подготовке новоиспеченного рыцаря к решительному поединку. Васе предложили коня и топор, который был много легче страшного орудия герцога, и не вызвал особого восторга у бывшего чемпиона. Балкруа казался шире и тяжелее Василия. Его мужественное лицо пересекал грубый шрам - след от сабельного удара, полученный им при штурме Антиохии. За смелость и мужество, проявленные в бою с грозными сельджуками, он был удостоен личного благословения главы католической церкви Урбана второго и пальмовой ветви победителя, полученной им из рук английского монарха. Герцог был один из искуснейших воинов своего времени, могущественным сюзереном и блестящим турнирным бойцом, не знавшего поражений. Его побаивались лучшие рыцари Англии и почти не приглашали драться на турнирах, из-за свирепой привычки уничтожать соперников. - Посмотри на его шрам, - сказал Цион, все еще не теряя надежды образумить свихнувшегося друга, - меченый, видать, воин этот Балкруа. - В гробу мы видали таких "меченых", - весело отвечал Василий, - можешь считать его покойником, Ципа. - Если что, я выброшу полотенце, - потупив взор, сказал Цион. Он не раз видел поединки боксеров по телевизору и знал, что нужно делать в критические минуты. - Дура, - самоуверенно хохотнул Вася, - я прибью его в первом раунде, полотенца не понадобиться. Именно это Василий утверждал перед своим знаменитым боем с американским тяжем, который на второй минуте первого раунда бросил его на пол тяжелым ударом снизу. Деликатный Цион знал - бесполезно напоминать другу об этом печальном эпизоде из его заграничной жизни; Василий считал себя выдающимся боксером современности, а поражение в Нью-йорке относил к досадному недоразумению, которые случаются, время от времени у всех великих людей.
      * * *
      Неистовый герцог и влюбленный Василий сошлись в смертельном поединке в центре ристалища на глазах у затаившей дыхание толпы, которая сразу же отдала свои симпатии презревшему опасность пришельцу. Никто из рыцарей не стал предпринимать специальных маневров, разгоняя коней в галоп и пытаясь на полном скаку выбить противника из седла ударом копья в грудь - излюбленный прием новичков, пробующих силы в турнирах мелкого пошиба. Герцог был так уверен в себе, что собирался драться с "Выскочкой" голыми руками. Впервые за последние два года ему посмели бросить перчатку. И кто? никому неведомый чужак, который одеться то толком не умеет. На Васе были старые, местами, покрытые ржавчиной доспехи, взятые Институтом напрокат в музее; крахи, не могли раскошелиться на железки! Но кто бы он ни был этот безумный незнакомец, он дорого заплатит за свое скоропалительное решение. Почему, однако, он стоит напротив истуканом и не думает маневрировать? Василий не имел понятия о турнирных приемах, известных даже новичкам, поскольку впервые взгромоздился на боевого коня и не очень уверенно держался на нем. Он не продумал заранее стратегию этого обреченного на провал поединка и надеялся лишь на боксерские финты, которые с успехом применял на ринге. В тяжелых доспехах было непросто использовать обманные движения, но маэстро не пугали подобные мелочи. Он принадлежал к той породе людей, которые прежде приступали к действию и лишь, затем начинали думать. Все вокруг замерло в ожидании страшной развязки. Сам король, забыв о подобающем ему величии, сидел в ложе с открытым ртом, завороженный магией боя мифических гигантов. Появление рыцаря, решившего скрестить оружие с герцогом Балкруа, не казалось ему странным. Он был уверен, что это один из незаконнорожденных детей его знатных баронов, решивший таким образом пробить себе дорогу ко двору. Ну что ж, он будет только рад, если неопытному дебютанту удастся противостоять свирепому натиску герцога и, может быть, чем черт не шутит, даже посрамить эту бочку мышц и сала. Конечно, Английская корона многим обязана герцогу, но сам король, признавая несомненные заслуги спесивого воина, не очень благоволил к нему из-за королевы, которая демонстративно выделяла кичливого рыцаря перед другими, и это было уже очевидно всем. Королева считала герцога первым рыцарем Европы и лучшим женихом, достойным породниться с династией Плантагенетов. Король не имел никакого желания родниться с солдафоном, в глубине души считая того грубым животным, не умеющим, вести себя в обществе дам, но нравящийся им, судя по восторженным отзывам его недалекой супруги. Не мешкая, могучий герцог почти без размаха нанес короткий удар с плеча. Этот выпад был известен опытным бойцам своей силой и мощью и мог вполне раздробить Васе ключицу, навсегда оставив его инвалидом. Цион представил себе, как не поздоровилось бы другу, коснись топор Балкруа назначенного места. Но Василий, работавший преимущественно на контратаках, успел вовремя отклониться. То был один из самых излюбленных приемов маэстро, которым он всегда заставлял соперника проваливаться. Массивный герцог, слишком много вложивший в этот удар, потерял на секунду равновесие, и этого было достаточно, чтобы легким тычком сбросить его с коня: боксерские навыки маэстро сослужили ему хорошую службу.