Люди Льда (№1) - Околдованная

Маргит Сандему

Околдованная

1

Осенним вечером 1581 года, когда морозная мгла смешивалась с кроваво-красным заревом заката в небе над Тронхеймом, две женщины, не знакомые между собой, брели по улицам города.

Одну из них звали Силье. Это была девушка, которой едва минуло семнадцать лет. Недоуменный взгляд больших глаз выдавал муки голода и одиночества.

Пытаясь защититься от холода, она втянула голову в плечи и спрятала посиневшие кисти рук в складках мешковатой одежды. Поверх изношенных башмаков она намотала меховые лохмотья, а на красивые волосы орехового цвета натянула шерстяную шаль, в которую она обычно куталась, располагаясь на ночлег.

На узкой улице Силье отпрянула от трупа. Еще одна жертва чумы, подумала девушка. Эта чума, бог весть какая по счету за это столетие, унесла всех ее близких, а ее заставила скитаться и искать себе пропитание.

Отец Силье был кузнецом в большом поместье к югу от Тронхейма. Когда отец, мать и все ее сестры и братья умерли, Силье выгнали из маленькой лачуги, в которой они все ютились. Какой прок был от молоденькой девушки в кузнице? Впрочем, Силье покинула поместье с чувством облегчения. У нее была тайна, которую она никогда никому не доверяла, глубоко похоронив ее в своем сердце. На юго-западе находились удивительные горы, которые Силье называла «Страной теней» или «Вечерней страной». Когда она была ребенком, то их каменные громады пугали и очаровывали ее. Они находились так далеко, что были едва различимы. Но когда лучи вечернего солнца падали на их поверхность, то горы проступали с удивительной четкостью, и их вид будоражил живое воображение девочки, Она могла рассматривать горы часами, испуганная и завороженная одновременно. Тогда она видела их, безымянные существа, обитавшие там. Они поднимались из долины между горными вершинами, осторожно скользили по воздуху, приближаясь к ней все ближе и ближе, пока их глаза не встречались с ее глазами. Тогда Силье убегала и пряталась.

Между тем эти существа не были безымянными. Жители хутора судачили о горах всегда вполголоса. Услышанное от них и было, видимо, тем, что напугало девочку и разбудило ее фантазию.

— Никогда не ходи туда, — твердили они, — там чародейство и зло.

Люди Льда — не люди, они — порождение холода и тьмы. Горе человеку, который приблизится к местам их обитания!

Люди Льда? Да, это знакомое название, но только Силье видела их парившими в воздухе. Она никогда не знала, как называть эти существа. Не тролли, нет, это не они. Может быть, нечто вроде дивов или духов бездны? Однажды она слышала, как крестьянин обозвал лошадь демоном. Это слово было новым для нее, но ей казалось, что оно могло бы им подойти.

Ее фантазия о «Стране теней» так разыгралась, что она часто грезила о ней в беспокойных снах. Горы пугали ее, поэтому, когда она покидала поместье, то направилась к Тронхейму, туда, где были люди. Там она надеялась найти помощь в своем одиночестве и нужде.

Однако очень скоро она поняла, что никто не хотел принимать в свой дом посторонних в то время, когда спутницей людей, скитающихся по стране, была чума. И не здесь ли, на этих узких грязных улочках с тесно стоящими домами, эпидемия свирепствовала особенно жестоко?

Даже попытка проскользнуть в городские ворота отняла у нее целый день. В конце концов это удалось. Она стояла в очереди с несколькими семьями, которые проживали в городе, и прошмыгнула мимо стражника. Однако, когда Силье оказалась уже в городе, она не смогла получить никакой помощи. Ничего, кроме черствых хлебных корок, которые ей иногда бросали из окон. Этого хватало только на то, чтобы не умереть с голоду.

Со стороны площади с кафедральным собором раздавались пьяные возгласы и шум. Силье устремилась было туда, наивно желая быть среди других ночных скитальцев. Но очень скоро она поняла, что это не место для хорошенькой молодой девушки. Ей долго не удавалось стереть из памяти тяжелое впечатление, которое оставила встреча с чернью.

После многодневных скитаний у Силье ныли ноги. Бесконечно долгий путь до Тронхейма отнял у нее много сил. Не найдя в городе помощи, она ощущала растущее болезненное чувство безнадежности.

Она слышала, как пищат крысы в помещении у ворот, куда она было направилась, чтобы устроиться на короткий ночлег, и побрела дальше. Ее внимание привлекло зарево костра за городской оградой. Огонь означал тепло. Пусть даже это костер, на котором вот уже три дня и три ночи сжигали трупы, а рядом с ним площадь, где совершались казни.

Она стала быстро читать про себя молитву: «Господи, защити меня от всех блуждающих духов. Дай мне мужество и силу в твоей вере, охрани меня. Мне так нужно согреться у костра, чтобы совсем не замерзнуть».

С трепещущим сердцем, устремив взгляд на манящий источник тепла, Силье направилась к западным городским воротам.

В то же самое время в тех же местах появилась молодая знатная дама Шарлотта Мейден. Она опасливо ступала в своих шелковых туфельках по грязным улицам, где мороз сковал сточные канавы и их содержимое осталось лежать под ногами. Дама несла в руках хорошо упакованный сверток. Незаметно ускользнув из отцовского дома и пробираясь к городским воротам, она напевала танцевальную мелодию, пытаясь не думать о том, что собиралась сделать. Идти вперед ей было трудно. Губы ее побелели, пот выступил на лбу, над верхней губой и увлажнил волосы.

Она еще не понимала, как ей удалось скрыть свое состояние в эти невыносимые, наполненные страхом месяцы. Она всегда была маленькой и тонкой, и изменения в ней казались незаметными только благодаря тому, что ей на помощь пришла мода, с корсетом, кринолином и платьем особого покроя. Кроме того, она всегда сама шнуровала свой корсет жестко, до боли. Никто, даже ее собственная камеристка, ни о чем не догадывались. Как же она ненавидела эту растущую внутри нее жизнь, результат случайной связи с несравненным датчанином — придворным короля Фредерика! Этот датчанин был женат, о чем она узнала лишь позднее. Потеряла голову один единственный раз — а в наказание вся эта беда, тогда как он продолжает безнаказанно порхать и веселиться. Она попробовала все средства, чтобы покончить с этим вторжением в ее жизнь. Сильнодействующие травы, прыжки с большой высоты, горячие ванны, кроме того, она даже была летней ночью в четверг на кладбище, где выполняла ужасные тайные обряды, о чем потом только сожалела. Однако ничто не помогало. Омерзительное существо в ее чреве цеплялось за жизнь с дьявольским упорством. Удивительно, однако, что именно теперь она чувствовала не жгучую ненависть к нежеланному существу, а нечто совсем другое: теплоту, скорбь и тоску…

Нет, она не должна об этом думать. Нужно только идти, идти дальше, избегая немногочисленных прохожих.

Как холодно, бедный маленький… Нет! Нет! Она заметила в переулке молодую девушку, почти ребенка, и быстро спряталась в проезде ворот. Девушка прошла мимо, не видя ее. Она казалась такой одинокой, что Шарлотта почувствовала сострадание. Однако сострадание — чувство, которого она теперь должна решительно избегать. Не быть слабой!

Она должна поторопиться, чтобы пройти обратно через ворота до того, как их закроют в девять часов. Стражи она не опасалась, придумав заранее наряд, в котором она должна была сойти за прислугу: никто не должен был узнать в ней знатную фрекен Шарлотту Мейден.

Наконец, вот и ворота. Стражник остановил ее. Держа сверток в руках, Шарлотта пробормотала: «Вот еще один умер. Должна отнести его туда…» Привратник махнул рукой, уже не глядя на нее.

Теперь перед ней был лес, силуэты елей рисовались на фоне зарева костров. В этот морозный вечер светила луна, так что найти дорогу было нетрудно. Если бы она не была такой уставшей!

Ей было нехорошо, она чувствовала со страхом, что теплая липкая жидкость пропитала платок, которым она пыталась остановить кровотечение. Она родила ребенка на сеновале напротив конюшни, держа в зубах кусок дерева, чтобы не кричать. Потом, изнуренная, пролежала там довольно долго, прежде чем, не глядя на ребенка, завернула его и поднялась на дрожащие ноги. Она не обратила внимания на пуповину, какое ей дело было до этого ребенка, а его тихий жалкий писк заглушала платком. Ребенок был жив, время от времени она чувствовала, что он слабо ворочается. Хорошо еще, что он не закричал у городских ворот!

Она удалила все следы произошедшего на сеновале. Если бы она могла еще избавиться от этой позорной ноши и незаметно вернуться в дом отца. Тогда она была бы свободна, свободна! Наконец-то! Она углубилась в лес достаточно далеко. Тут, под большой елью, в стороне от тропинки…

У Шарлотты Мейден тряслись руки, когда она положила сверток на промерзший бугорок земли. Подавив рыдание, она осторожно завернула ребенка в шерстяное одеяло и шаль и приставила принесенный сосуд с молоком к его щеке. В глубине души она хорошо сознавала, что ребенок никогда не дотянется до молока, но она не хотела об этом думать.

Она постояла мгновение, испытывая безграничное чувство утраты и отчаяния, затем пошла, шатаясь на закоченевших ногах, к городским воротам.

Силье брела дальше, радуясь тому, что луна освещала улицы и облегчала ей блуждание среди разных выступающих фонарей и других причудливых пристроек. Шаг за шагом, она двигалась, как в полусне и без всяких мыслей в голове, не чувствуя поэтому холода, голода, усталости, не осознавая, что у нее нет никакой цели, никакого будущего. Ей послышался близкий плач. Она остановилась. Плач доносился с заднего двора. Плакал ребенок. Ее взгляд упал на полуоткрытую дверь. Помедлив, она вошла во двор. Здесь было светлее. Лунный свет заливал небольшую открытую площадку, окруженную низкими домами.

Маленькая девочка ползала на коленях возле мертвой женщины. Ребенок теребил мать, пытаясь ее разбудить.

Силье сама еще была ребенок, но в то же время она была маленькой женщиной. Вид маленькой девочки тронул ее сердце. Однако она испуганно отпрянула от мертвой женщины. Лицо, пена изо рта свидетельствовали о том, что ее убила чума.

Люди очень страдали от этой болезни, которой было, собственно, два вида. На этот раз зараза пришла из Дании. Ее называли «испанская болезнь». Это был катар с температурой, головной болью и болью в груди. Одновременно из Швеции пришла другая эпидемия чисто чумного характера — с нарывами и головной болью, приводившей к помешательству.

Силье были известны признаки болезни, ей пришлось видеть ее много-много раз. Из-за переутомления Силье соображала медленно, однако она осознавала, что раз она одна в семье пережила чуму и не заразилась, долго бродя по городу среди мертвецов, то за себя ей нечего бояться. Но как насчет ребенка? Мало надежды на то, что он справится с болезнью. Но если он останется один с мертвой матерью, то никаких шансов выжить у него вообще не останется.

Силье опустилась на колени рядом с девочкой, которая повернула к ней свое заплаканное личико. Это была красивая маленькая девочка крепкого сложения, с темными кудрями, темными глазами и сильными маленькими руками.

— Твоя мать умерла, — сказала Силье. — Она больше не может разговаривать с тобой. Ты должна теперь остаться со мной.

Губы у девочки задрожали, но от испуга она не посмела заплакать. Силье поднялась и осмотрела двери домов, выходящих на двор. Все три двери были закрыты на ключ. Мертвая женщина была, очевидно, не отсюда. Может быть, она пыталась попасть туда, чтобы умереть?

На стук Силье никто не открывал, она уже знала по опыту, что так будет. Быстрым движением она оторвала кусок материи от подола своего платья и свернула его, сделав какое-то подобие куклы. Силье положила сверток в руки покойницы, чтобы она не преследовала своего ребенка. После этого она молча помолилась за упокой души несчастной.

— Пойдем, — сказала она девочке. — Мы должны идти.

Ребенок не хотел. Он уцепился за материнский плащ, казавшийся красивым и не очень поношенным. Девочка тоже была хорошо одета. Без излишеств, но в простую и красивую одежду. Ее мать была, вероятно, когда-то ослепительно красива. А сейчас темные глаза тускло сияли в лунном свете.

Силье даже не приходила в голову мысль забрать у мертвой плащ, чтобы укрыться от холода.

— Пойдем, — повторила она, чувствуя свою беспомощность перед слезами ребенка. Она осторожно расцепила пальцы девочки и подняла ее на руки. — Мы должны попытаться найти для тебя еду.

Где она ее найдет, Силье себе не представляла, но слово «еда» возымело магическое действие: девочка позволила себя унести. Ее взгляд, обращенный к матери, выражал такое горе и отчаяние, что навсегда врезался в память Силье.

Ребенок тихо плакал, пока она несла его по улицам по направлению к воротам. Девочка плакала, видимо, так долго, что у нее не оставалось сил, чтобы сопротивляться. А у Силье прибавилось проблем. Теперь она несла ответственность за другого человека. За ребенка, который, очевидно, через несколько дней умрет от чумы…

А пока Силье должна была сделать все, чтобы накормить девочку. Она подошла к городским воротам, отсюда было видно пламя костра, на котором сжигали трупы. В эти холодные дни было невозможно хоронить усопших в земле, приходилось их сжигать. Однако, была общая могила, где… нет, Силье не хотелось сейчас думать о трагическом. Она увидела женщину, прислонившуюся к стене дома. Силье поняла, что женщина вот-вот упадет, и, немного поколебавшись, подошла к ней.

— Могу ли я тебе чем-то помочь? — осторожно спросила она.

Женщина подняла на нее безжизненные глаза. Это была молодая дама с аристократической наружностью, но ужасно бледная, пот струился по ее лицу. Увидев Силье, она собрала все силы и зашагала прочь. «Мне никто не может помочь», — прошептала она, исчезая за углом. Силье посмотрела ей вслед, но не пошла за ней. «Это, видно, опять чума, — подумала она. — А чем я могу помочь от чумы?» Итак, она была у городских ворот. Оставался только час до того, как их закроют. Но Силье не хотелось возвращаться в город. Она знала, что не найдет здесь помощи ни себе, ни ребенку. Она должна попытаться найти амбар или что-то подобное. Только бы не встретить хищных зверей! Правда, звери были не страшнее тех распущенных типов, что слонялись вокруг центральной городской площади. Пьяные люди без чести и совести пытались приставать к ней. Одни из них совершенно не боялись заразы, другие, предвидя близкий конец, старались взять от жизни все, пока не поздно.

Стражник у городских ворот спросил ее, куда она направляется в такое позднее время. Однако те, кто выходил из города, интересовали его меньше тех, кто хотел войти, Она объяснила, что ее с ребенком выгнали из-за болезни, и это было воспринято как должное. Жестом он велел ей проходить. Стражу не заботило то, что они будут разносить заразу дальше. Главное, что зараза покидала город.

Тепло костра манило Силье, она зашагала быстрее. Как бы не погасили костер раньше, чем она туда придет… Сначала ей нужно было пройти через лес, находившийся между городом и площадью для казней.

Когда Силье по дороге в Тронхейм попала в это зловещее место, она постаралась поскорей убраться оттуда, напуганная увиденными ужасами и вонью. Однако желание согреться гнало ее теперь именно туда. Подержать над огнем иззябшие руки, повернуться к костру спиной и почувствовать, как тепло проникает через одежду в кожу, которая ощущала только холод в эти долгие дни и ночи — об этом она грезила наяву.

Лес… Она остановилась на опушке. Силье боялась леса, как обычно бывает с людьми, живущими в открытой местности. Лес скрывает так много неожиданного.

Девочка, которую Силье несла на руках, была для нее слишком тяжелой,

— Ты можешь идти сама? — спросила она. — Немного погодя я снова возьму тебя на руки.

Ребенок не ответил, но апатично позволил спустить себя вниз.

Тени между стволами деревьев были такими темными. Глаза Силье уже привыкли к ночному мраку, и страх вновь охватил ее. Ей казалось, что она видит за деревьями таинственные существа с горящими глазами. Девочка тоже была испугана, со страху она перестала плакать и только теснее прижималась к Силье, издавая время от времени жалобные звуки.

Силье чувствовала, что у нее пересохло во рту. Она пыталась глотать слюну, чтобы избавиться от сухости, но избавиться от страха она не могла. Они продвигались вперед шаг за шагом, и Силье старалась смотреть только на свет костра. Она не осмеливалась обернуться, ей все время казалось, что за ней по пятам следуют какие-то существа, растворяющиеся во тьме. Когда они углубились в лес, Силье почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Она тяжело дышала. Тут она услышала детский плач. Ее сердце бешено забилось. Детский плач доносился из чащи леса. Жалобные звуки грудного младенца. Это могло означать только одно — привидение. Силье очень боялась привидений. Она слышала о них много историй и всегда боялась встречи с ними. Она знала, что они опасны для живых, привидения, призраки детей, которые были рождены тайно и брошены, обречены на смерть. Привидения появлялись в доме того, кто прошел мимо тайной могилы брошенного ребенка. О, Силье слышала истории о том, что случалось с людьми, приблизившимися к такой могиле в лесу! О грудном младенце, высотой с дом, который с невыносимыми воплями преследовал человека, под шагами младенца гудела земля, а сам он так крепко вцепился в спину преследуемого человека, что тот провалился в землю по колено. Силье знала также о том, что такое привидение могло принимать разный облик: черной собаки, детского трупа без шеи, лисицы, ползучих гадов. Все призраки были злобными.

Силье стояла, как вкопанная. Ноги не слушались, не уносили прочь от этого места. Но маленькая девочка, которая тесно прижималась к ней, реагировала на плач младенца иначе. Она произнесла что-то, что Силье не сразу разобрала. Одно-единственное слово, возможно, имя. Что-то вроде «Надда». Наверное, у нее был маленький брат или сестра, которые умерли? Это не было невозможным.

Девочка стала тянуть ее за руку в ту сторону, где слышался плач, поодаль от тропинки, по которой они шли, и повторила произнесенное ею слово или имя. Силье противилась идти туда, куда тянула девочка. «Это опасно, — протестовала она, — мы должны уйти отсюда». Бежать отсюда? С огромным привидением за спиной? Нет, это было бы еще хуже.

Она вспомнила другую, более безобидную историю. Об отчаянном желании привидений быть крещенными. Об их мольбе к матери. Что делали люди, чтобы успокоить привидения? Служили мессу? Но она не священник. Впрочем, существовало заклинание. Лишь бы его вспомнить! Что-то вроде: «Я крещу тебя…»

Лучше сделать все сразу. Силье глубоко вздохнула и начала читать все молитвы подряд. Это были протестантские и католические молитвы, отрывки, которые она помнила с детских лет, и тексты, которым ее выучил пастор.

Затем она стала осторожно приближаться к призраку, готовая бежать при малейших признаках опасности. Плач к этому времени прекратился. Значит, молитвы подействовали! Она почувствовала себя немного уверенней и продолжала молиться. Она попыталась даже сочинить что-то вроде ритуального текста, подходящего для крещения. Между тем девочка тянула ее за руку, торопила. Пока они ощупью пробирались вперед, Силье произносила: «Я нашла тебя во мраке ночи. Поэтому я крещу тебя именем Даг*[1], если ты мальчик. Ты был обречен однажды на смерть — как давно это было, я не знаю. Поэтому я крещу тебя именем Лив*[2], если ты девочка». Не звучало ли это глупо? Подходило ли это для крещения? На всякий случай она добавила: «Во имя Иисуса Христа, аминь», хотя знала, что не имела права произносить эти слова. Такое право имели лишь священники. Видимо, опасно назвать ребенка Жизнь? Возможно, призрак, действительно, получил жизнь и поднялся, пугающе сильный… Нет, она не должна так думать. Теперь она сделала все, что могла, и молилась о том, чтобы этого было довольно.

Девочка, между тем, непременно хотела найти плачущее существо, что укрепило предположение Силье о том, что у нее были младшие брат или сестра. Ее невозможно было остановить, пришлось следовать за ней.

Это должно быть здесь. Она остановилась, наклонилась и начала искать в темноте под деревьями. Ее сердце колотилось от страха, а закоченевшие пальцы дрожали.

Можно ли взять привидение?

Каким может быть привидение на ощупь? Может быть, это просто высохшие кости? Или что-то противное и скользкое? Может быть, кто-то сильный схватит ее за запястье? Силье захотелось бежать отсюда без оглядки, как вдруг она услышала звук, словно ударили по деревянному предмету. Ее руки наткнулись на деревянный сосуд, на ощупь похожий на пивную кружку с крышкой.

Это было не так страшно. Она продолжала искать дальше.

Небольшой сверток… Когда Силье ощупала его, плач возобновился. Силье собрала все свое мужество и осторожно запустила в сверток пальцы. Под толстым покрывалом лежал ребенок, живой ребенок. Не какой-то призрак, а просто ребенок, брошенный здесь, чтобы стать им.

— Спасибо тебе, — прошептала Силье маленькой девочке. — Сегодня ночью ты спасла жизнь младенца.

Девочка тянула руки к малышу. «Надда», — произнесла она опять, и у Силье не хватило духу ее отогнать, хотя девочка и могла заразить малыша чумой.

Кружка. Она потрясла ею. В ней что-то плескалось. Силье сунула в кружку палец и почувствовала что-то жидкое и еще не замерзшее. Она лизнула палец. Молоко! Боже милостивый, это было молоко!

Она пробудилась словно от толчка, обнаружив, что поднесла кружку с молоком к своему рту, готовая выпить все сразу. Дети. Она не должна была забывать о детях.

Но всего один маленький глоток? Нет, тогда она не сможет остановиться. Сначала пусть пьет девочка. Она должна получить треть молока. Она слышала, как девочка торопливо, взахлеб пила. Было страшно трудно отобрать у нее кружку, но она должна была это сделать. Девочка сопротивлялась изо всех сил, что чуть не напугало Силье. Но как только она прошептала: «Надда должен попить», — девочка сразу же успокоилась. Кроме того, молоко, видимо, хорошо на нее подействовало. Чтобы утолить голод такой крошке, требуется не так много.

Но как напоить младенца? Он был укутан в несколько слоев материи, внутри было что-то, что казалось серым в лунном свете. Силье оттянула краешек этой материи, скатала его и, макнув в молоко, сунула в рот малыша. Малыш не хотел сосать. Силье не приходилось нянчиться с новорожденными, и она не знала, что часто в свой первый день они не хотят есть. Она почувствовала себя беспомощной. Как она ни старалась, ребенок не хотел пить молоко. Наконец она оставила свои попытки. Они должны были идти дальше, и нести с собой кружку она не могла, поскольку у нее только две руки. Испытывая угрызения совести, Силье выпила остатки молока сама, не чувствуя вкуса.

Она поднялась, одной рукой прижав к себе грудного младенца, другой взяла девочку за руку. На нее напал почти истерический смех. Что, собственно, она сейчас делала? Слепой проводник, который тащит других. Какую помощь могла она оказать детям!

Однако молоко подкрепило их, девочку и ее. Страх перед темнотой немного поубавился. Между стволами деревьев уже был отчетливо виден свет костра.

Она остановилась на поляне и взглянула на омерзительное место. Над огромным костром клубились облака зловонного дыма. Перед костром стояли виселицы, черные на фоне красного огня, а рядом с ними — орудия пыток, раскрывавшие богатую человеческую фантазию, когда одни получали возможность мучить других. Там она увидела позорный столб, а рядом был разожжен костер — можно выбирать между раскаленными щипцами и мечом, тут же огромные страшные крючья, чтобы подвешивать преступников. Все эти орудия пыток казались такими гротескными и дьявольски хитроумными, что Силье застонала при их виде. Однако же самым выдающимся орудием пыток было колесо, где несчастные были… «О, нет, — в ужасе простонала она, — нет, нет!» Между этими ужасными инструментами двигались фигуры. Она увидела палача в черном капюшоне, скрывавшем отрезанные уши. Его подручный, самый презираемый в Тронхейме человек, услужливо вертелся около него. Стражники вели молодого человека со светлыми кудрями и связанными сзади руками. Его собирались привязать к колесу.

— Нет, не делайте этого, — прошептала Силье. Огонь освещал его профиль.

Человек был так молод и красив, что сердце Силье сжалось от боли, словно это ей предстояло переживать смертные муки. Стражники держали наготове орудие пытки, которое должно было раздробить каждую кость осужденного. А заплечных дел мастер, или палач расхаживал вокруг, держа в руке топор с широким лезвием. Таким образом, осужденный должен был сначала помучиться, а потом умереть.

Нет, Силье не хотела этого. Она встречала в своей жизни пока немного молодых людей, но чувствовала, что этот отличается от других. Кем он мог быть? Вором? Тогда бы вокруг него не толпилось бы столько стражников и палачей. Вероятно, он был кем-то другим.

Теряясь в догадках, Силье невольно подалась вперед, и вдруг услышала низкий голос, раздавшийся за ее спиной.

— Что ты здесь делаешь, женщина?

Силье и девочка резко обернулись, а девочка даже вскрикнула. Силье тоже чуть было не вскрикнула, но сумела сдержать себя. Между стволами деревьев стояла высокая фигура, нечто среднее между зверем и человеком. Но она заметила, что он был просто одет в шубу из волчьего меха, а косматая шапка делала его голову похожей на звериную. Его плечи казались очень сильными, узкие глаза светились, как угли, на странном лице, прекрасном и ужасном в одно и то же время. Он быстро обнажил зубы, это напоминало волчий оскал. Силье видела его в те мгновения, когда на него падали отблески костра, в последующие секунды он скрывался в тени. Он стоял совершенно неподвижно. Она, дрожа, ответила на его вопрос:

— Я хотела бы только немного погреться у огня, господин.

— Это твои дети? — спросил он зычным голосом.

— Мои? — переспросила она, нервно улыбаясь окоченевшими от холода губами. — Мне только шестнадцать лет, господин. Я нашла этих детей сегодня вечером.

Он разглядывал ее долго и задумчиво, и она опустила глаза в ужасе от такого откровения. Девочка тоже была напугана. Она пряталась за юбкой Силье.

— Значит, ты их спасла? — спросил человек. — Не хочешь ли ты спасти этой ночью еще одну жизнь?

Его горящие глаза вызывали в Силье необъяснимый страх. Она ответила сбивчиво и смущенно:

— Еще одну жизнь? Я не знаю… не понимаю…

— На твоем лице следы голода и лишений. Тебе можно дать на два-три года больше. Ты можешь спасти жизнь моему брату. Хочешь это сделать?

Таких разных братьев она никогда раньше не встречала, пронеслось в ее голове. Красивый, светловолосый юноша там, на площади для казней, и этот, звероподобный, с темными космами, свисающими на лоб.

— Я не хочу, чтобы он умер, — сказала она, помедлив. — Но как я могла бы его спасти?

— Я сам не могу это сделать, — сказал человек. — Их слишком много, и они охотятся за мной. Они забрали бы и меня, а для него это было бы бесполезно. Но ты…

Он вынул из кармана свернутую свитком бумагу.

— Вот. Возьми это письмо с королевской печатью. Скажи им, что ты его жена, а это его дети. Вы живете здесь, в этой местности. Его имя Нильс Стьерне, он королевский курьер. Как, однако, зовут тебя?

— Силье.

Он сделал гримасу.

— Цецилия, глупая девушка! Ты не можешь называться здесь Силье, как невежественная крестьянка! Ты — графиня, помни об этом! Ты должна будешь незаметно подложить это письмо в его одежду и сделаешь вид, будто его найдешь.

«Дерзкий план», — подумала Силье и спросила: — Но как я могу выдать себя за графиню? Никто этому не поверит.

— Ты рассмотрела ребенка, которого несешь? — коротко спросил он.

Она опустила глаза и покачала головой.

— Нет, но…

Свет от костра был теперь так ярок, что она видела все отчетливо, Ребенок был завернут в шаль из прекраснейшей шерсти, вытканной так искусно, что Силье никогда не доводилось видеть ничего подобного. Необычайно красивый узор с французскими лилиями, так они, кажется, назывались. А внутри свертка виднелось ослепительно-белое одеяло, на которое она капала молоко.

Мужчина шагнул к ней. Она инстинктивно отпрянула назад. Он был окружен аурой язычества, неописуемой мистики и звериного притяжения. Он словно имел неограниченную власть над всеми.

— На лице у ребенка кровь, — произнес он и стер кровь лоскутком материи.

— Он — новорожденный. Ты уверена в том, что он не твой?

Силье почувствовала себя глубоко оскорбленной.

— Я честная девушка, Ваша милость.

Его рот тронула легкая усмешка, в то же время он бросил беспокойный взгляд на площадь для казней. Там еще не закончились приготовления, священник еще уговаривал осужденного покаяться.

— Где ты нашла ребенка?

— Здесь, в лесу.

Он сдвинул черные брови.

— Вместе с девочкой? — спросил он скептически

— Нет, нет, ее я нашла в городе у тела мертвой матери.

— Чума?

— Да.

Он перевел взгляд с нее на ребенка.

— Ты действительно смелая, — произнес он медленно.

— Я не боюсь чумы. Она была моим спутником много дней. Она убивает людей вокруг, но меня не трогает.

Что-то напоминающее улыбку явилось на его внушающем страх лице.

— Меня тоже. Ты пойдешь туда?

Она медлила с ответом, и он продолжал:

— Дети защитят тебя, так что тебя не схватят. Но у детей должны быть имена.

— О, я не знаю, кем является ребенок — девочкой или мальчиком. Но я окрестила его именем Лив или Даг. Я думала, что это привидение, поэтому хотела защититься таким крещением.

— Понятно. А девочка?

Она задумалась.

— Оба ребенка найдены ночью. Ночь, тьма и смерть окружали их, когда я их нашла. Я хочу назвать ее… думаю, Суль*.[3]

Еще раз он взглянул на нее своими удивительными глазами, которые больше всего были похожи на длинные светящиеся щели.

— У тебя явно больше мыслей в голове, чем у большинства людей. Ты пойдешь туда?

Силье покраснела, услышав похвалу. Эти слова согрели ее.

— Сударь, я не скрываю, что боюсь.

— Ты будешь вознаграждена.

Она затрясла головой.

— Деньги мне не помогут. Но…

— Так что же? — спросил он.

Мысль о детях придала ей смелости. Подняв голову, она сказала:

— Никто не хочет приютить у себя в такое время чужих людей. Теперь я отвечаю за детей, а сама насквозь промерзла. Если можете достать нам еду и теплое жилье, то я готова буду рискнуть своей жизнью за молодого графа.

Свет от костра был уже не ярким, так что лицо незнакомца оказалось в тени.

— Это я могу устроить, — пообещал он.

— Хорошо. Тогда я пойду. Но мое платье. Ни одна графиня не ходит в таких лохмотьях.

— Я об этом подумал. Надень вот это.

Он снял с себя плащ из темно-синего бархата, надетый под волчью шубу. Плащ доходил ему до бедер, а ей он оказался до ступней. Руки она сунула в разрезы.

— Так! Это скрывает самое худшее. Держи его как следует. И сними эти лохмотья с башмаков!

Силье выполнила все, что он велел.

— А мой язык?

— Да, — сказал он, помешкав. — Это меня удивило. Такой язык не услышишь обычно среди бедных людей. Возможно, ты можешь говорить, как графиня. Постарайся!

Она сделала глубокий вдох.

— Пожелайте мне удачи, сударь!

Он мрачно кивнул.

Она закрыла на мгновение глаза, чтобы сосредоточиться, крепче взяла девочку за руку и, держа малыша на другой руке, пошла вперед по направлению к месту казни, где палачи начали привязывать руки юноши к колесу. На своей спине она чувствовала взгляд человека-зверя. Ей казалось, что он прожигал ее насквозь. Такая удивительная ночь, пронеслось у нее в голове. А ночь еще только начиналась.

2

Когда Силье вышла на открытую площадь, она убыстрила шаги. Маленькая девочка еле поспевала. Еще издали, не дойдя до места казни, Силье крикнула негодующим голосом:

— Ради всего на свете, что вы делаете?

Ей нужно было изображать возмущение. Она была возмущена и готова рисковать своей молодой жизнью ради несчастного графа. Подумать только, он был королевский курьер!

Мужчины повернулись к ней. Главный палач крепче сжал топор. Может быть, он боялся упустить свою жертву?

— Вы что, с ума здесь все сошли, жалкие прислужники? — кричала Силье. — Это мой муж, как вы смеете с ним так обращаться!

Она быстро взглянула на юношу, который был крепко привязан к колесу. Бледное лицо выдавало внутреннее напряжение. Силье никогда раньше не видела так хорошо скрываемого панического ужаса. Он, как и его палачи, был также ошарашен ее появлением, но быстро овладел собой.

— Нет! — крикнул он. — Ты не должна была приходить сюда. И еще с детьми!

Начальник стражи состроил презрительную гримасу и хотел удалить Силье.

— Если это ваш муж, женщина, то я действительно сожалею от вашего имени.

— Вы не знаете, кто он? — спросила она, все так же негодуя. Несмотря на страх, ей нравилось играть роль жены этого молодого графа.

— Кто он? Мы знаем это слишком хорошо!

— Так вы это знаете? И все же осмеливаетесь обращаться с королевским курьером таким возмутительным образом?

Юноша на колесе крикнул в бешенстве:

— Ты не имеешь права разглашать, кто я.

Она обернулась к нему и была поражена тем, как он красив и элегантен, хотя она не могла не заметить в глубине его глаз страх перед смертью.

— Нет, ты скорее пожертвуешь своей жизнью, чем что-то скажешь, — прервала она его, кипя от бешенства. — Не думаешь о нас, твоей жене и детях. Но я не намерена тебя потерять. Господин комендант, я — графиня Цецилия Стьерне, а это курьер Его Величества Нильс Стьерне. Поскольку мой муж родом из этой части страны, то сюда всегда посылали его.

— Цецилия! — крикнул «ее муж».

— Теперь ты молчи! Я нахожусь дома в имении и жду от тебя весточки и вдруг узнаю, что какие-то бездельники из людей короля схватили тебя и привели сюда. Я сразу же отправляюсь в путь, и что я вижу?

Она приблизилась к коменданту и тихо произнесла:

— Он здесь с тайным поручением.

— Не верьте ей! — крикнул юноша. — Она все лжет.

Комендант слегка заколебался, но лишь слегка.

— Почему, в таком случае, он ничего не сказал? — спросил он насмешливо.

— Разве вы не знаете, что королевский курьер никогда не должен разглашать, что у него секретное поручение. Иначе он карается смертью.

Над всей площадью стояла удушливая вонь. В шлемах стражников отражалось пламя костра, а палач нетерпеливо помахивал тяжелым топором, со свистом рассекая воздух. Уверенность коменданта, казалось, была поколеблена благодаря убедительной игре Силье, но он сказал сурово:

— Мы знаем, кто этот человек. Он — Хемминг по прозвищу Фогдеубийца, а это — цена за его голову. — Он показал на лежавшие рядом винты и зажимы, покрытые красно-коричневыми пятнами крови.

Силье поборола тошноту и встала прямо против коменданта. Теперь она целиком вошла в роль. Было что-то, что ей помогало в этом — она чувствовала, что за ней следили из леса звериные желтые глаза.

— Неужели он выглядит как убийца фогда*[4]? Правда, он был измучен и запылен, но после езды верхом по горам вы бы тоже выглядели не лучше. Посмотрите на благородные черты его лица! Посмотрите на его детей, его дочерей! Разве это дети убийцы?

Она нарочно сказала «дочерей». Если они ей не поверят, то вполне возможно, что они убьют и младшего ребенка. Было бы глупо оставлять живым сына убийцы. Но, может быть, они не станут рассматривать ребенка. А если да… Оставалось надеяться на то, что это — девочка.

Она продолжала.

— Мои маленькие дочери, Суль и Лив, неужели они останутся без отца? Как вы полагаете, что сказал бы об этом король Фредерик?

Комендант бросил на нее взгляд, в котором по-прежнему сквозило презрение.

— А что это за важное поручение у вашего мужа, осмеливаюсь спросить?

— Вы полагаете, что мой муж раскрыл бы это пусть даже мне? Он так предан своему королю, что скорее бы умер, чем показал письмо. И за эту преданность вы хотите его убить!

— Письмо? — засмеялся комендант. — Нет у него никакого письма. Да как вы можете знать, что у него сейчас есть с собой письмо?

— Потому что они у него всегда были. Я сама пришивала к его одежде потайные карманы.

— Мы обыскали его.

— Значит, не очень хорошо.

Силье молниеносно повернулась к привязанному юноше и, зажав в руке письмо, стала искать за поясом его штанов, а затем незаметно сунув письмо в кромку одежды.

Осужденный громко негодовал.

— Цецилия, я никогда тебе этого не прощу.

Стражники наблюдали за ней, точно ястребы. Но вот быстрым движением Силье оторвала кромку и «нашла письмо».

Комендант вырвал его у нее из рук.

— Посмейте только сломать печать Его Величества! — выпалили одним духом граф и Силье.

— Разумеется, мы не сделаем ничего подобного, — натянуто ответил комендант. Он вертел в руках письмо, внимательно изучая печать.

— Оно настоящее, — коротко заключил он, с трудом скрывая разочарование.

Тогда он обернулся к своим подчиненным.

— Кто настаивал на том, что этот человек — Хемминг Фогдеубийца?

Вперед вытолкнули одного из парней.

— Я мог бы поклясться… — начал он.

— Хорошо ли ты знал Фогдеубийцу?

— Я видел его один раз.

— На близком расстоянии? Ты с ним говорил?

— Нет. Я видел его сверху. Он ехал верхом через горный перевал. Но я видел белокурые волосы. И лицо. Он похож на того человека, господин комендант.

— Похож? И это все, что ты можешь сказать?

Парень сразу сник, не находя ответа. Какая-то тень словно нависла над Силье, но она не решалась посмотреть наверх. Наконец, она бросила быстрый взгляд в ту сторону и еле устояла на ногах. Это была виселица с повешенным. Его тело медленно раскачивалось на веревке, и как раз в это мгновение оно повернулось таким образом, что Силье увидела его лицо. Она с трудом подавила рыдание. Инстинктивно она старалась встать так, чтобы девочка не могла видеть повешенного, но ребенок смотрел на это ужасное зрелище широко открытыми невинными глазами. Девочка даже смеялась, находя забавным то, что взрослый висит и раскачивается.

«Она еще не воспринимает этого всерьез», — с облегчением подумала Силье.

Комендант в своем великолепном мундире с кирасой и коротких белых штанах обратился к графу:

— Мы тоже люди короля. Почему вы ничего нам не сказали?

— Везде есть шпионы и предатели. Письмо не должно попасть в чужие руки — это важнее, чем моя жизнь. Если вы теперь развяжете мне руки…

— Разумеется.

Он был развязан, и с некоторым усилием выпрямился.

— Вероятно, теперь вы позволите мне взять жену и детей и выполнить мое поручение?

Комендант словно очнулся и с легким поклоном отдал ему письмо.

— Просим прощения, господин граф. Все это было недоразумение.

Граф не удостоил их даже взгляда.

— Пойдем, Цецилия! Я очень недоволен тобой. Ты выдала меня, это тяжелый удар для моей чести.

— Ваша супруга действовала совершенно правильно, Ваша милость, — сказал комендант льстивым тоном. — Красивый поступок приличествует супруге. И вы можете полностью рассчитывать на нашу скрытность. Какой прелестный ребенок! — улыбнулся он и погладил девочку по голове. Теперь он лез вон из кожи, чтобы заручиться милостью высокопоставленной особы.

Граф забрал «семью» и повернулся к лесу:

— Я должен немедленно продолжить мою поездку. Это промедление стоило много стране, — раздраженно бросил он через плечо.

Силье услышала за собой чье-то ворчанье и обернулась. Палач стоял, уставившись на нее ненавидящим взглядом и не скрывая своего разочарования. Но Силье вздохнула с облегчением: комендант поверил ее словам. Для нее было счастьем, что помощники фогда не слишком разбирались в делах, связанных с датским троном. Иначе они удивились бы тому, что королевский курьер был норвежцем и говорил явно на треннелагском диалекте. Хотя Фредерик II и слыл добропорядочным королем, он не особенно интересовался Норвегией. Он не бывал здесь с 1548 года, когда был еще наследником престола, и никогда не посещал страну позднее, когда стал королем. Его миссию взяли на себя владельцы ленов, так было с 1537 года, с тех пор как Норвегия попала под датское господство. Нынешнего королевского вассала в Тронхейме звали Якоб Хюйтфельдт. Если бы он услышал от своего фогда о подвиге Силье, он бы явно пришел в ярость, потому что никакой комендант не имел права быть таким невежественным.

А сама Силье знала еще меньше. Она только гордилась тем, что спасла столь важную особу.

Поскольку датчане передали почти всю власть норвежским фогдам, последние оказались мишенью тлеющей ненависти народа. Налоги были ужасающими. Продукты взвешивались на таких весах, что крестьян постоянно обвешивали, и они должны были продавать по убыточной для себя цене. Из страны вывозились также масса «подарков». Особые поборы шли прямо в карман фогдов. Недовольство населения приводило, конечно, к бунтам, но все они были местного характера. Шесть лет тому назад, когда наместник в Тронхейме слишком притеснял крестьян местного лена, у них появился свой вожак Рольф Люнге. А теперь, как об этом слышала Силье, в лене было совсем тихо. Но Силье знала обо всем этом не так много…

Ее сердце бешено колотилось от радости, что она спасла такого мужчину. Она украдкой посматривала на него сбоку, молча восхищаясь им. Как только они достигли лесной поляны, красивый юноша поспешил было скрыться среди деревьев. Но он не успел этого сделать, потому что человек в волчьей шубе с криком: «Проклятый идиот!» — ударил графа по лицу.

— Вы бьете своего брата? — Силье была просто поражена.

— Он не мой брат.

— Но вы сказали…

— Что я должен был делать? — оборвал он. — Объяснять все с самого начала? Времени для этого не было.

— Мне не очень-то нравится, что вы лжете, — сказала Силье мрачно, обматывая свои ноги лохмотьями из меха. Она положила младенца на холмик, потому что ей и в голову не пришло бы протянуть его подержать этому человеку-зверю. Его голос прозвучал хрипло и резко:

— Я был вынужден лгать. Человека надо было спасти, иначе он выдал бы всех нас, так как страшился боли. Кроме того, он нам нужен.

Силье удивилась про себя, кого он имел в виду, говоря «нам».

— Значит, вы не граф? Поскольку вы не братья?

— Он тоже вряд ли, — тихо засмеялся человек-зверь.

— Что? Но я поверила в ваши слова. Я верила, что спасаю королевского курьера.

— Не будь такой наивной, Силье! Это может стоить тебе добродетели и чести, не говоря уже о жизни.

Ей не понравилось сказанное им, потому что он сам излучал такую, чувственную силу, что она почти мучительно ощущала это.

— О, я не боюсь за добродетель, — сказала она, выпрямившись. — Я дралась за нее много раз и всегда побеждала.

Ее слова, казалось, успокоили его. Она уловила это по тону его вопроса. Когда она подала ему бархатный плащ, он не захотел его взять, сказав: «Тебе он больше понадобится, чем мне. И… покрывала грудного ребенка… возьми их, Силье! Они еще могут тебе пригодиться. А теперь пойдем!»

«Он, очевидно, имеет в виду, что я могу их продать, когда буду нуждаться», — подумала Силье и пошла следом за этим странным человеком. В темноте перед ней он казался невероятно тяжелым, причиной была, возможно, волчья шуба. Силье гадала про себя, как он мог так быстро продвигаться по ночному черному лесу, но, в действительности, это ее не удивляло. От этого человека можно было ждать чего угодно. Она легко могла себе представить, что у него глаза зверя, помогающие двигаться в темноте.

— Будьте так добры, не шагайте так быстро, — тихо попросила она. — Маленькая девочка не поспевает за нами. — Он подождал их, немного нетерпеливо, как ей показалось.

— Я слышал, как ты разговаривала со сворой этих головорезов там, на площади, — сказал он, когда она с детьми нагнала его. — Мне понравилось, как ты сумела сыграть графиню. Сейчас ты говоришь, точно обычная простая девушка. Кто ты на самом деле?

— Я не кто иная как просто Силье. Поэтому вы, я полагаю, должны судить обо мне скорее по платью, чем по языку. То, что я могу говорить на хорошем языке, когда я этого хочу, имеет длинную историю. Она заняла бы слишком много времени, чтобы ее теперь рассказывать, — ответила она.

Он стал соразмерять свои шаги с шагами своих спутниц. Маленькая девочка заметно устала. Мысли Силье невольно обратились к красивому юноше.

— Как он красив! — сказала она восхищенно, не думая о том, перед кем она это высказала.

Мужчина фыркнул:

— Да, девушки так считают. Из-за женщины он продолжал до сих пор играть своей жизнью. Он забывал о бдительности.

Силье была удручена.

— Да, у него, видимо, много девушек?

— Во всяком случае, для тебя он не представляет интереса.

Тут на мгновенье он остановился. Когда он продолжил ходьбу, то пошел еще медленнее.

— Впрочем, такая девушка, как ты, могла бы стать ему необходимой, — добавил он сухо.

— Такая, как я?

— Да, сильная, смелая, сообразительная женщина с добрым сердцем. Она могла бы, возможно, стать для него внутренней опорой, которой у него нет.

— Я не являюсь ни сильной, ни какой-то еще, о чем вы говорили!

Он резко повернулся к ней, так, что она почувствовала тепло и излучение, исходящее от этого странного существа.

— Ты взяла ребенка, который, вероятно, заражен чумой, и другого, которого поначалу приняла за призрак. Ты рисковала жизнью ради чужого человека, играя роль его жены, словно ты никогда не была кем-то другим. Либо ты очень смелая, либо ты слишком глупая, чтобы осознавать опасность. Я начинаю склоняться в пользу последнего.

Больше он не сказал ничего. Они шли не по на правлению к городу, а все дальше в лес, пока не вышли на дорогу. Тут стоял экипаж, запряженный лошадьми, нетерпеливо рывшими землю. Несколько всадников молча ждали неподалеку. От луны здесь было светлее, и Силье заметила, как лунный свет мерцал в светлых кудрях «графа». У него не было коня, он ждал рядом с повозкой. Сердце Силье забилось немного сильнее, когда она его увидела. Мысль, что она никогда больше не увидит это красивое создание, уже начала печалить ее.

Человек-зверь, которого она про себя называла «человеком в волчьей шубе», подошел к кучеру и долго с ним разговаривал. Потом он вскочил на лошадь, и все всадники исчезли вместе с ним.

Кучер помог Силье и детям взобраться в повозку. Красивый юноша, которого она спасла, тоже протянул ей руку, а затем сам уселся наверху экипажа. Колеса заскрипели, и повозка тронулась.

Теперь жизненная энергия в Силье словно угасла, точно она больше не получала питания. Ей казалось, будто чары потеряли над ней свою власть, несмотря на близость молодого «графа», и она снова стала одинокой и беспомощной Силье — усталой, замерзшей и такой голодной, что она ощущала себя совершенно пустой внутри. Теперь уж она бы не осмелилась потягаться с приспешниками фогда.

Но она пыталась бороться с апатией, которая грозила одолеть ее. Она сидела, выпрямившись и завернув младенца во все, что только было под рукой, пытаясь согреть его своим теплом, если только оно в ней еще оставалось. Маленькая девочка заснула, положив голову ей на колени, закутанная в овечьи шкуры. Сама Силье завернулась в красивый бархатный плащ, он был достаточно широк, чтобы накрыть им и обоих детей. Рука, в которой она держала новорожденного, затекла. Она была так утомлена, что ей казалось, будто в глазах у нее песок. Тело одеревенело от мороза, и казалось, что оно само себя удерживает в сидячем положении.

Экипаж довольно сильно подбрасывало, и Силье должна была упираться ногами, чтобы не свалиться. Луна светила между кронами деревьев, когда они покинули окрестности Тронхейма и поехали по дороге на юг.

— Куда мы едем? — удивилась Силье. Ее губы так замерзли, что она не могла нормально выговаривать слова.

— Ты — на хутор, где чума взяла с собой всех, кого хотела на этот раз. А я должен ехать в другое место, — спокойно ответил красивый юноша.

— Извините, что я спрашиваю, — сказала она смущенно. — Но я не понимаю одного…

— Лишь одного? Это поистине здорово!

Ей не нравилось, что он считал ее дурой. Словно она была несмышленым ребенком!

— Письмо с королевской печатью… оно было настоящим, как они сказали?

— Да, это действительно так. Но оно очень старое. Мы использовали его много раз.

— Но как оно могло оказаться у вас?

— Теперь ты спрашиваешь слишком много, — ответил он, усмехнувшись. — Однако мне следовало бы поблагодарить тебя за помощь.

«Самое время», — подумала она про себя, хотя, собственно, не ждала никакой благодарности. Она рассматривала его сбоку. Он сидел наискосок от нее, и луна бросала свет на молодое красивое лицо с крепкими округлыми щеками и вздернутым носом. На его губах играла довольная улыбка, но ее следующий вопрос прогнал эту улыбку.

— Кто был он? — тихо спросила она.

Он оцепенел.

— Кто? Комендант?

— Нет, нет, вы понимаете, кого я имею в виду. Он, который помог нам.

Юноша уставился на нее.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Человек в лесу, одетый в волчью шубу, так что он сам выглядел почти, как зверь. Он, который ударил вас.

Освобожденный узник наклонился к ней как можно ближе.

— Там никого не было, — сказал он напряженным голосом. — Никого! Ты это понимаешь? Никого! Никого!

Силье отодвинулась назад.

— Но…

— Ты спала. Ты никого не видала этой ночью, запомни это! Или ты думаешь, что я позволю бить меня безнаказанно? Я проткнул бы того, кто бы сделал нечто подобное.

Он говорил это тихо, чтобы кучер не слышал их. Силье отступилась. Она поняла его. Было нелегко чувствовать себя так опозоренным. Сначала быть почти казненным, затем спасенным молодой девушкой, а после этого получить пощечину от мужчины.

— Я понимаю, — сказала она смиренным тоном.

Он сразу стал мягче.

— Ты, должно быть, устала. Давай я подержу немного ребенка. Это твой?

Лицо Силье исказилось гримасой отчаяния:

— Нет, Бога ради, он же не может быть моим! Я просто заботилась о них обоих. У них никого не было. — Она посмотрела на младенца и высказала беспокойство, уже давно точившее ее. — Я не знаю, жив ли он. Он лежит так тихо с того самого времени, как мы покинули… ту площадь.

Ей показалось, что она снова почувствовала вонь от костра с трупами, словно это навсегда врезалось в ее память.

— Он, наверное, просто спит, — беспечно сказал юноша и взял протянутого ему младенца.

Ах, это было чудесно выпрямить руки и отдохнуть от тяжести ребенка. Она получше укрыла девочку овечьей шкурой, обернула ее и себя шалью и бархатным плащом и прислонилась головой к стенке экипажа. Луна стояла прямо над головами лошадей, и она восприняла это как добрый знак. Будущее будет светлым, подумала она. На повороте дороги она снова посмотрела наверх — там сияла яркая звезда. Еще лучше. Потому что всем известно, что звезды — это отверстия на небосводе. И через них можно было смотреть в сияющее небо Господне. Теперь Господь показывал ей, что он открыл свой смотровой глазок как раз над Силье, детьми, о которых она заботилась, и над прекрасным юношей, которого ей позволили спасти.

Было немного досадно, что сейчас, когда она сидела напротив такого мужчины, она чувствовала смертельную усталость, и глаза закрывались против ее воли. Она была такая изнуренная и окоченевшая от холода, что не могла даже заснуть, а сидела в каком-то полуобморочном состоянии. Как-то она пробудилась из этого оцепенения. Ей показалось, что экипаж стоит, что она слышит голоса, и будто ей кладут что-то в руки. Потом все опять исчезло.

Следующее, что она почувствовала, это то, что кучер стоит рядом и трясет ее за плечо.

— Где мы? — спросила Силье, с трудом выдавив из себя эти слова, настолько она промерзла.

— Мы приехали. Я разговаривал с господином Бенедиктом. Вы можете жить на его хуторе.

Она заметила какие-то фигуры, кто-то взял детей. Луны не было видно, из чего она заключила, что время было предутреннее. Маленькая девочка плакала и звала свою мать. Кучер помог Силье сойти вниз. Она не могла стоять на ногах, и ему пришлось ее поддержать.

— Кто такой Бенедикт?

— Он — церковный художник и чудак. Но он предлагает вам кров.

— И детям тоже?

— И детям.

Они немного постояли у экипажа.

— А где вышел молодой человек? — спросила Силье.

— Хемминг? Он слез полчаса тому назад. Ему надо в другое место.

Хемминг… Хемминг Фогдеубийца? Значит, это был все-таки он! Силье охватило глубокое чувство стыда при мысли, что она помогла убийце. Но он был таким молодым и красивым…

— Наверное, немало хороших норвежцев… которые борются за независимость страны? — быстро спросила она.

— Безусловно, барышня Силье.

— Значит, он, наверное, принадлежит к ним.

— Сейчас вы спрашиваете больше, чем нужно.

Значит, так оно и есть. Она почувствовала облегчение. Драться за свою страну простительно. Как вежливо обращался к ней кучер! Барышня Силье! Причиной этого был, наверное, бархатный плащ.

— А другой… Он был тоже такой?

— Кто это?

— Тот, кто разговаривал с вами. Просил вас отвезти меня с детьми к этому Бенедикту.

Кучер нагнулся, поправил что-то в повозке.

— Больше никого там не было, барышня Силье. Только молодой Хемминг. Я получил поручение от него.

Силье почувствовала, как в ней растет упрямство, но она вспомнила слова Хемминга.

— Да, я ошиблась, — сказала она с облегчением. — Я, видно, совсем, забыла то, что произошло ночью.

— Так, наверное, лучше, барышня Силье.

Силье вошла в дом.

Смоляная лучина освещала небольшую комнату, работник разжигал огонь в печи, Силье услышала приветливые голоса, обращавшиеся к маленьким детям. Две пожилые женщины возились с ними, раздевали, кормили девочку горячей пищей.

— Она такая прелестная, — сказала одна из женщин. Как ее зовут?

— Я не знаю, — ответила Силье. — Я называю ее Суль. Но как там грудной ребенок? Я так боялась. Он жив?

— О, да. С ним ничего не случилось, хотя у него не удалена пуповина.

— Значит, это мальчик! Ах, это могло кончиться плохо. Раньше я говорила, что ребенка зовут Лив. Я назвала его так, чтобы спасти от смерти. Здесь пусть он получит другое имя: Даг. Он раньше не хотел есть и…

— Это не имеет значения, он же новорожденный и живет все еще за счет того, что получил с собой при появлении на свет. Мы обмоем его, обрежем, перевяжем пуповину и туго спеленаем. Не беспокойся, мы сделаем все, чтобы ничего дурного с ним не случилось, хотя он и появился на свет таким безбожным образом. Воду для омовения мы благословим пылающими углями. Мы уже положили в его постель сталь. Мы благословим его хлебом, он получит взаймы мое наследственное серебро, чтобы носить на груди. Однако, маленькая девочка выглядит уставшей, мы хотим отнести ее к нам и положить спать. Вот немного супа, хочешь?

Силье не возражала. Девочка, которую она назвала Суль, забралась в постель и сразу уснула. Тепло очага создавало в комнате ощущение уюта, которого Силье была лишена уже давно. Она взяла миску с супом и выпила его, у нее не было времени есть его ложкой. Это была жидкая похлебка с маленькими кусочками свинины, она была очень вкусной. Она почувствовала, как тепло расходится по ее телу.

Прежде чем женщины вышли из комнаты, она упала в постель и заснула. Она чувствовала, что женщины раздели ее и укрыли одеялом, но она была слишком усталой, чтобы открыть глаза. Ее тело, казалось, было налито свинцом. Потом дверь закрылась, и Силье заснула, как мертвая.

3

Силье заснула перед рассветом. Когда она проснулась, был вечер. Она никогда не видела света этого дня. Или все-таки видела?

Вечер… Скорее, сумерки. Она посмотрела вверх, на низкий потолок. Темные стены из крупных бревен, окно. Подумать только, окно. Силье привыкла к отверстиям в стене, которые открывают и закрывают деревянной палочкой.

Стекло в окне было зеленого цвета, но оно пропускало в комнату последний вечерний свет.

Дети? Она повернула голову. В другой постели девочки не было. Но когда Силье хорошенько прислушалась, то услышала детский смех. Видимо, кто-то играл с девочкой. Еще дальше слышался плач грудного ребенка. Затем там стало тихо. Может быть, ребенку дали еду? В комнате было очень тепло. В очаге еще горел огонь. Значит, кто-то… Силье почувствовала, как краска залила ее лицо. В голове стало проясняться. Она была один раз разбужена. Она проснулась и потянула к себе шкуру, которой ее накрыли.

— Так, так, — произнес голос. — Не бойся, девочка. Мы старые люди, соки юности давно нас покинули.

Она испуганно открыла глаза. Два пожилых человека стояли, склонившись над ней. Силье с облегчением заметила, что на ней была какая-то одежда.

— Это — приходский и цирюльник, — сказал высокий мужчина с седой козлиной бородкой и длинными редкими седыми волосами. На нем был броский наряд ярких тонов. — Он хорошо разбирается в медицине, а я Бенедикт, художник.

Он произнес эти слова так, что она почувствовала необходимость встать и поклониться. Цирюльник, который также ухаживал за больными, был маленький круглый человек с приветливыми глазами.

— Как давно у тебя такие ноги, девочка? — спросил он.

— С самого рождения, я полагаю, — громко захохотал Бенедикт.

Силье, не снимавшая с себя башмаков несколько недель, подняла голову и с ужасом посмотрела на свои ступни. Она их не узнавала, так они отекли, покрылись водяными пузырями и кровоподтеками. Они были очень грязные, но это было легко поправимо. Хуже было с кожей.

— Мы сделаем теплые компрессы, — успокаивал цирюльник. — Я не буду ставить тебе банки, потому что у тебя сейчас явно не так много крови. Твои кисти не намного лучше, чем ступни, но я видел обморожения и похуже, так что у тебя все заживет. У меня лучшие рекомендации от высокопоставленных особ, например, от барона…

И он скороговоркой выпалил целую тираду с прекрасными именами, чтобы произвести впечатление. Бенедикт помахал рукой, словно для того, чтобы развеять все это бахвальство. Потом он уселся на край постели. Силье быстро натянула на себя шкуру.

— Теперь послушай меня, — сказал он отеческим тоном. — Что ты за птица? Я узнал, что ты спасла двух детей и немыслимого Хемминга и что ты заслуживаешь хорошей заботы. Однако твое платье свидетельствует об ужасной бедности.

— Оно не мое, — тихо сказала Силье. — Свою одежду я отдала той, которая в ней больше нуждалась. Старой женщине, которая осталась в усадьбе. На ней была лишь тонкая рубашка.

— А это? — спросил он, приподняв двумя пальцами меховые лохмотья. Затем он быстро выпустил их.

— Я сделала это из вещей, которые нашла в амбаре.

Художник безнадежно покачал головой.

— Никогда не слышал ничего подобного! Отдать единственное платье, которое у тебя было! Впрочем, у тебя красивая речь! Кто ты, собственно?

Силье смутилась.

— Ничего особенного. Неисправимое дитя кузнеца, Силье Арнгримсдаттер. Мне пришлось покинуть усадьбу после того, как все мои родственники умерли. Моя грамотная речь объясняется другими причинами.

— Я утверждаю, что ты необыкновенная девушка, — сказал художник с живыми, приветливыми глазами. — У тебя доброе сердце, а это редкость в такое волчье время, когда каждый думает, в основном, о себе. И то, что ты находишься под таким покровительством, тоже что-то означает.

Цирюльник все это время занимался ее ногами, он варил в миске что-то, издававшее терпкий запах. Силье хотела спросить у Бенедикта, что он имел в виду, говоря о «таком покровительстве», но по опыту она знала, что из этого ничего не выйдет. Они могли бы назвать молодого Хемминга, но о том, кто стоял за… Ни слова.

— Ты сама называешь себя неисправимой. Расскажи мне о твоей жизни в усадьбе. О том, чем ты там занималась.

Она смотрела в сторону, смущенно улыбаясь.

— Боюсь, что я ввела вас в заблуждение. Конечно, я выполняла ту работу, которую меня заставляли делать — в поле, в большом доме, но я была еще маленькая… Что еще сказать? Я часто мечтала. И тратила массу времени, чтобы что-то украсить.

В глазах Бенедикта загорелся огонек.

— Ты слышал, цирюльник? Возможно, это тот, кто сумеет оценить мое искусство! Таких, действительно, не так уж много. Утром, Силье, ты должна пойти со мной в церковь. Там ты посмотришь украшения!

Она просияла.

— Спасибо, пойду с удовольствием.

— Не на таких ногах, — тихо проворчал цирюльник.

— Могу я сейчас вставать? — спросила Силье.

— Нет, — сказал лекарь и, обмакнув компресс в котел, наложил его на ее ступни. Компресс был таким горячим, что почти жег кожу. Пахло целебными травами. — Теперь ты должна лежать несколько часов. Я полагаю, ты можешь поспать еще побольше, не так ли?

— Да, я тоже так думаю, — улыбнулась она. — А дети?

— Мои служанки позаботятся о них, — сказал Бенедикт. — Тебе не нужно об этом беспокоиться.

Они ушли, и Силье заснула опять, согретая и со спокойной душой.

Опять настал вечер. Она поняла это, увидев закат. Она села в постели и попыталась осторожно встать на ноги. Было больно, но не больнее, чем в последние дни ее безысходных странствий. Дай Бог, чтобы это теперь закончилось! Дай Бог, чтобы она с детьми могли остаться здесь, у этих приветливых людей! А она даже не поблагодарила их как следует! Что мог подумать о ней художник?

Ее платье исчезло. Вместо него рядом лежали блуза из грубой неокрашенной ткани, темная юбка с плотно облегающим лифом и пара толстых носков, достаточно просторных, чтобы сунуть туда забинтованные ноги. Силье быстро оделась и причесала волосы костяным гребнем. Ее руки не были перевязаны, но смазаны мазью, пахнувшей мятой. Она страстно мечтала о том, чтобы окунуть все тело в теплую душистую ванну. И голову тоже… Я становлюсь слишком требовательной, подумала она с улыбкой. Быстро становишься избалованной. А ведь только что я была благодарна за заплесневелую корку хлеба!

Одежда пришлась ей в пору. Правда, немного широка, но стоило только потуже зашнуровать пояс. Она не стала заплетать косы, оставив волосы распущенными. Здесь лежали также облегающая куртка, рукава с пуфами, с жестким воротником и короткая юбка. Вероятно, эти вещи принадлежали служанке.

Прихрамывая, Силье подошла к двери. Широкие деревянные половицы поскрипывали. Подумать только, у них был деревянный пол. Дома она привыкла к земляному или каменному полу. Она прошла через высокий дверной проем и ступила на каменный порожек у входа. Она щурилась на солнце, которое было теперь уже у самого горизонта. Сейчас она могла рассмотреть двор, покрытый тонким слоем белого снега. Вокруг дворовой площадки расположились темные дома: большой главный, стоявший рядом, и нарядно разукрашенное здание с крытой галереей и красивой резьбой — на другой стороне. На улице не видно было ни души. После комнатного тепла ей стало немного зябко. Оглядевшись вокруг, она подняла глаза, и кровь отхлынула от ее лица.

— О Боже правый, только не это! — простонала она. Она ухватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Потом опять осторожно посмотрела наверх.

Они возвышались над крышами домов, самые высокие. За домами громоздились горы, ужасающе близко. Она узнавала каждую вершину, каждую долину и пропасть.

«Страна теней», «Вечерняя страна»… Теперь она стала гораздо ближе к тому, чего боялась с детства, к местам обитания ужасных, таинственных Людей Льда. Она оказалась совсем рядом с горами, только пустошь отделяла ее от них. А уже по ту сторону пустоши высилась горная стена, отвесная и неприступная, уходившая, казалось, прямо в небо, словно насмешка над самим Господом Богом.

«Я должна отсюда бежать», — была ее первая мысль. Но потом она одумалась. Она уже не ребенок. Все ее фантазии о демонах, летающих по воздуху, были только детскими фантазиями. Это она сама их вызывала, они не существовали в действительности. Что же касается разговоров о страшных Людях Льда, то это делалось, видно, для того, чтобы удержать Силье подальше от гор. Ведь сейчас никто не принуждал ее ехать сюда, совсем нет. Неужели она действительно задумала покинуть единственный приют, который нашла во время своих скитаний, покинуть из-за каких-то детских страхов.

Из главного дома вышла одна из пожилых женщин и знаками позвала ее. Не глядя больше на сине-черные, покрытые снегом горы, Силье прошла, хромая, через двор и вошла в дом.

— Входи, — приветливо сказала женщина. — Мы сидим в кухне и едим. Бедная малышка, ты, верно, голодна?

— Спасибо, но я хотела бы сначала умыться и привести себя в порядок.

Покончив с этим, она вошла в большую уютную кухню с огромным очагом и длинным столом, где все обитатели усадьбы сидели и ели. Она застенчиво поздоровалась со всеми и вежливо присела перед каждым. Их было немного. Видно, чума свирепствовала и здесь, подумала Силье. Во главе стола сидел сам Бенедикт, за ним две женщины и работник. Женщины были, видимо, сестры, так как они походили друг на друга. Они были одеты в черные платья и постоянно улыбались. Было заметно, что они очень старались, чтобы всем было хорошо. Силье почувствовала, что они ей очень понравятся.

К своей радости она увидела, что младенец Даг начал есть. Он сосал кусочки хлеба, которые макали в молоко. Маленькая Суль радостно ей улыбнулась и снова повернулась к работнику, который играл с ней, так что она смеялась взахлеб.

— Входи, моя дорогая девочка, — приветливо сказал Бенедикт. — Садись сюда, рядом со мной!

Она еще раз поклонилась и, сотворив молитву, села. Похоже было, художник привык к простой пище — ужин состоял всего из трех блюд: мяса, соления и капусты. На столе стояли бочонки с пивом. Обычно в те времена трапеза простых людей состояла минимум из шести блюд, а у богатых число блюд доходило до четырнадцати. Выпить в день шесть кварт пива считалось нормой для взрослого человека, но и удвоенное количество не было чем-то необычным.

Но для Силье и эта скромная трапеза была сейчас как откровение. За едой она посматривала на детей.

— Я впервые вижу их при дневном свете, — сказала она смущенно. — Они оба красивы, не правда ли? Но такие непохожие!

— Девочка — настоящая сорвиголова, — сказала одна из женщин. — Что за темперамент! То она сияет от счастья, то, если что-то ей мешает, начинает рвать и метать от ярости.

— Я это заметила еще вчера вечером, — кивнула Силье.

— Она, пожалуй, станет пользоваться вниманием парней, когда подрастет, — пробормотал Бенедикт. — С такими зелеными глазами и черными кудрями!

«Если она выживет, — печально подумала Силье. — В ближайшие дни это выяснится». Она снова увидела перед собой мертвую мать девочки.

— Мне кажется, у мальчика необычайно приятные для новорожденного черты лица, не правда ли? — Пытаясь отогнать от себя мрачные мысли, она посмотрела на маленькое личико и светлый пух на голове ребенка.

— Да, — согласился Бенедикт. — Любопытно, кто он? Ты, наверное, обратила внимание на покрывала, в которые он был завернут?

— Да, я видела их. Это странно.

— Скандалы случаются и в знатном обществе, — пробормотал он.

— Меня попросили сохранить покрывала, — сказала Силье.

Бенедикт кивнул. Его морщинистое лицо было серьезным.

— Тебе следует это сделать. Но неужели молодой Хемминг оказался таким предусмотрительным?

Ах, неужели при одном упоминании имени Хемминга у нее всегда будет учащенно биться сердце и выступать румянец? Но ей, действительно, очень хотелось опять увидеть его привлекательное лицо.

— Нет, это был другой, — ответила она растерянно. — Странный тип… почти человекозверь. Но я очень благодарна ему. Это он направил меня к вам, и поскольку об этом зашла речь, я бы хотела поблагодарить вас за гостеприимство. Подумать только, вы приняли меня с детьми без всяких возражений. И так приветливо!

— Таким просьбам идут навстречу, — пробормотал художник.

Что-то в его поведении подсказало Силье, что он не желает дальнейших расспросов. К тому же он сам быстро задал ей новый вопрос:

— Я так и думал, что это не Хемминг. Но что мы придумаем для тебя, Силье? Как видишь сама, нас здесь осталось немного. И нам могли бы пригодиться чьи-то руки. Можешь ли ты довольствоваться едой и кровом?

— Да, большое спасибо, — ответила она, глядя в тарелку. — Я попытаюсь заняться работой.

— И не мечтать? — рассмеялся Бенедикт. — Нам, людям, необходимо мечтать, Силье. И таким, как ты и я, больше, чем другим. Ты понимаешь, все, кто жил в этом доме, умерли. Мой брат и вся его семья. Прошу тебя не задавать больше никаких вопросов — это слишком большое горе для нас. Ведь мы, оставшиеся в живых, должны продолжать жить.

Она кивнула:

— Совсем недавно я пережила то же самое, так что я вас понимаю. Мы все потеряли кого-то из близких.

Прислуга закивала ей.

— Сам я живу в украшенном резьбой доме рядом, — продолжал Бенедикт, — и не участвую в работе по хозяйству. — Казалось, он очень гордится своим занятием. — Однако ты так мало пьешь, — сказал он. — Пива у нас достаточно. Если захочешь выпить семь кварт вместо шести, то нет ничего проще.

— О нет, большое спасибо, я едва выпиваю три в день.

— Что ты за трусиха! Ты пьешь пиво, как птичка. Но я солидарен с тобой. Сам я, как видишь, пью только вино. Напиток, достойный художника.

Силье сидела лицом к окну. Все это время она старалась не выглядывать наружу, но, наконец, ободренная дружеским тоном художника, набралась духу:

— Там горы… Я страшно испугалась, когда увидела, что они так близко.

Она чувствовала, что мужество не покинуло ее, и начала рассказывать о том, как она боялась гор, будучи ребенком, что, хотя и жила далеко от них на северо-востоке, видела и пугалась их. Она лишь намекнула в рассказе на летающих чудовищ, сказав, что горы вызывали у нее пугающие видения.

Бенедикт кивнул.

— Меня это не удивляет. Я и сам их боюсь. Они нависают над тобой, словно постоянная угроза. А все эти страшные истории о Людях Льда! Тебя, наверное, щедро ими пичкали, не так ли?

— Да, это так. А что это за Люди Льда? — спросила она с бьющимся сердцем. То, что они могли просто так сидеть и беседовать друг с другом — хозяин и прислуга, было, фактически, неслыханным. Но времена изменились. В это страшное время эпидемий тянулись люди, потеряв близких, друг к другу, несмотря на сословные различия. Кроме того, Бенедикт не был обычным человеком, он был высоко чтимым художником и поступал по своему усмотрению. Ему нравилась Силье, в этом не было сомнений. Она тоже чувствовала в нем родственную душу.

— Люди Льда… — произнес он медленно, в то время как остальные напряженно слушали. Все уже поели, но продолжали сидеть, словно цеплялись за человеческое общение.

— Люди Льда — это легенда. Рассказывают, что у них были способности к колдовству. Эти люди — порождение зла. Я полагаю, что ты слышала о Тенгеле, злом духе Людей Льда.

— Но, господин Бенедикт! — прервала его одна из женщин, в то время как другая осенила себя крестом. Работник поднялся и воткнул свой нож в стену над дверью.

— Предрассудок, — пробормотал художник. — Ну, Силье, ты слышала об этом?

— Только таинственные намеки, — ответила она. Никто ничего не хотел мне рассказывать.

— Ну, так ты услышишь об этом сейчас. Потому что я не боюсь ни черта, ни троллей. Молодой Тенгель отправился в горы три или четыре столетия назад. Он вместе со многими крестьянами был изгнан с земли и из дома каким-то королем и его новыми указами. И Тенгель поклялся отомстить! Он продался Сатане и стал предводителем Людей Льда. «Тенгель» означает «предводитель», ты этого не знала? А Люди Льда… получили такое название, потому что, как говорят, было невозможно добраться до их жилищ. Нужно было пробираться подо льдом, через туннель вдоль реки, чтобы туда попасть.

— Тенгель был знаком с колдовством, когда он туда попал?

— Этого мы не знаем. Говорят, что он был обыкновенный человек… Но союз с Дьяволом дал ему необычайную силу, и, как гласит многовековая молва, порожденные им дети имели такую же силу. И… — тут Бенедикт понизил голос. — Говорят, что у Тенгеля нет могилы!

Глаза у Силье округлились. Невольно она взглянула на темный закоулок в кухне, откуда дверь вела в таинственную темноту.

— Вы хотите сказать… Дьявол взял его?

Художник опустил глаза.

— Я этого не говорил. Я этого не говорил. — Он снова поднял голову. — Но все это просто болтовня, Силье. Глупые предрассудки!

— Но они, Люди Льда, существуют? — спросила она.

— Я никогда их не видел. Я прожил здесь всю жизнь. Но должен честно признаться, что добровольно я не пойду в горы. Но это уже по другой причине, меня пугают сами эти ужасные горы, — быстро добавил он.

Женщина, державшая маленькую Суль на коленях, закрыла ей уши руками:

— Господин Бенедикт, вам следовало бы быть осторожнее с тем, что вы говорите, — сказала она суховато. — Не разговаривают… о тех там.

Работник был смелее.

— Да нет же, их там нет. Может быть, они и жили там давно, но не теперь. Они, наверное, погибли от чумы двести лет тому назад, как и большинство других. Я был в горах много раз, но не видел ни людей, ни жилищ.

«Значит, это все-таки одни фантазии», подумала Силье, успокаиваясь. Теперь она, наконец, избавится от навязчивых мыслей о них, от страха перед ними.

Подумать только, она сытно поела, была в тепле, одета в чистое платье! Она не могла сдержать радости.

— Мне так хорошо! — воскликнула она. — Не знаю, может ли царство небесное сравниться с этим!

Все с пониманием засмеялись. Но ее радость снова омрачилась мыслями о чуме. Она бросила беспокойный взгляд на Суль. Как долго будет продолжаться время, пока болезнь не нанесет свой удар? Она достаточно насмотрелась на больных чумой, чтобы узнавать ее симптомы. Но пока малышка была радостной и оживленной. Хотя один раз во время ужина ее глаза стали какими-то странными, а губы начали немного дрожать.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.