100 великих - 100 великих архитекторов

Тогда же Аалто, несмотря на ограниченный запас английских слов, читал лекции в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Как оказалось, то было только начало. Его яркая индивидуальность, а также успех финского павильона привели к тому, что Аалто пригласили в Массачусетсский технологический институт. Таким образом, в одном городе стали работать Вальтер Гропиус и Аалто. Необычайная энергия Аалто позволила ему одновременно проектировать для Финляндии и читать лекции американским студентам.

После того как Аалто придал гибкость потолку и внутренней стене, он занялся проблемой наружной стены, что видно на примере здания общежития Массачусетсского института (1947). Самому обычному плану здания общежития дана новая, почти фантастическая интерпретация. Были использованы все средства, чтобы избежать атмосферы «муравейника», часто присущей таким сооружениям. Аалто с помощью самых разнообразных средств придал каждому элементу комплекса индивидуальный характер: особым расположением лестницы, соединением помещений, изменением объема, формы и оборудования спален и т д. Архитектор осмелился даже придать стене фасада волнообразную форму, чтобы каждому студенту открывался свободный вид на реку.

Источником стремления Аалто придать своим произведениям органичную гибкость является, несомненно, природа его страны. Он черпал вдохновение в извилистых контурах финских озер.

Деятельность Аалто в Финляндии включала также значительные объемы проектирования промышленных объектов – от отдельного завода до устройства на новом месте целых индустриальных комплексов в послевоенный период. Аалто построил несколько заводов по производству целлюлозы и несколько лесопильных заводов. Он умел превратить чисто производственный объект в произведение архитектуры. Лучший пример – завод в Суниле (1937—1939).

Аалто позаботился о сохранении ландшафта – округлые гранитные скалы на промышленной территории не были взорваны вопреки настояниям инженеров. Архитектор знал, как правильно использовать контраст между массивными гранитными скалами и изящной структурой ряда стальных опор, несущих транспортер, а также разнообразных плоскостей кирпичных стен производственных зданий.

Аалто олицетворяет собой тип архитектора, который стремится выразить региональные черты универсальным языком, сохраняя при этом их локальную специфику.

Те же качества, которые присущи построенным Аалто зданиям, становятся еще более очевидными в его проектах планировки городов. Он освободился от общепринятой структуры поселений. Разработанные во всех направлениях ряды домов, как бы развеянные ветром, удерживает, однако, вместе невидимая сила, как металлические опилки магнитное поле.

Подход Аалто к планировке города стал ясным уже в его проекте поселка и завода в Суниле (1937—1939). Во всех последующих проектах Аалто, начиная от проекта экспериментального города (1940), центра города Сейняйоки (1960) и кончая строительством культурного центра в Хельсинки, отражаются те же принципы. Если говорить коротко, они основаны на установлении равновесия между основными требованиями к окружающей человека среде: соответствия между жилой зоной, местонахождением промышленных объектов и природой.

В послевоенные годы Аалто, используя такие традиционные для Финляндии материалы, как кирпич, гранит, красная медь и дерево, ищет новые пути использования их свойств. Десятилетиями он остается верен одним и тем же приемам пространственной композиции. Таков полуоткрытый интимный дворик – промежуточное звено между интерьером и внешней средой, вокруг которого строится вся композиция. Прием впервые воплотился в здании муниципального центра поселка Сяйнатсало (1950—1952). Затем получил развитие в крупных столичных постройках конца пятидесятых годов: Дом культуры рабочих организаций (1955—1958) и государственное управление пенсионного обеспечения (1952—1957) в Хельсинки. Преобразованная в многообразный ритм пространств и объемов, такая система определяет и композицию главного здания Политехнического института в Отаниеми (1963—1966), крупнейшего произведения мастера.

Лучший зарубежный проект Аалто – спортивный и культурный центр в Вене (конкурс 1953 года), к сожалению, не был осуществлен. В зале на двадцать пять тысяч мест предусматривались изогнутое подвесное покрытие и скошенные стены главного фасада.

Очень большое внимание Аалто уделял организации освещения в зданиях. Свет формирует пространство, выявляет пластику конструкций, служит мощным средством воздействия на эмоции. Серию экспериментов с «архитектурой света» Аалто начал еще при создании библиотеки в Выборге. Он продолжил их в здании Пенсионного управления, доме Каррэ в Базоше (1959 год, Франция), культурном центре в Вольфсбурге (1962 год, ФРГ), Библиотека в Рованиеми (1967).

В начале 1960-х годов казалось, что в творчестве Аалто начался спад. Его постройки в Финляндии не были значительны, а в произведениях строившихся за рубежами страны, появилась холодная, надуманная вычурность: высотный дом в Бремене (1963), культурный центр в Вольфсбурге (1959—1962). Но здание Политехнического института в Отаниеми, комплексы в центрах Рованиеми и Сейнайоки. завершаемые к концу десятилетия, не уступают лучшим постройкам прошлых лет.

Аалто также, и не без успеха, занимался созданием мебели. Впервые мебель он спроектировал в 1929 году для санатория в Паймио, выбрав в качестве материала фанеру. Глубоко понимая художественный потенциал научных достижений, Аалто впоследствии приступил к разработке нового направления в производстве мебели.

Особо следует сказать об Аалто как о человеке. Люди для него были так же ценны, как архитектура. Они все были интересны, независимо от того, где выросли и к какому общественному слою принадлежат. Встречи с людьми придавали ему силы и вдохновляли его Аалто был очень коммуникабельным.

Существуют архитекторы, творчество которых развивается как бы «изнутри». В творчестве Аалто, совсем напротив, каждая линия говорит о контакте с людьми. Возможно, именно этим объясняется то обстоятельство, что ему приходилось сталкиваться с меньшими трудностями в своей работе, что ему удалось преодолеть сопротивление общественности легче, чем другим его современникам.

Аалто подписывал все свои работы «Айно и Алвар Аалто». Это содружество было необычным, как и все связанное с Аалто. Взаимоотношения Аалто с супругой базировались на общности взглядов со студенческих лет.

Секрет долголетней общности взглядов заключался в том, что они дополняли друг друга. Аалто был неспокойный, нерасчетливый человек; Айно – сильная, настойчивая и молчаливая. Айно умерла в 1949 году, но ее имя осталось навсегда связанным с творчеством Аалто. Он всегда ставил имя Айно перед своим, но она говорила, что только Алвар творец. Однако она как архитектор неназойливо, но искренне высказывала свое мнение обо всем, что касалось работы и образа жизни Аалто.

Думается, что редкое умение Аалто творчески сотрудничать с подругой по жизни и профессии является ярким свидетельством высоких душевных качеств.

Аалто умер 11 мая 1976 года.

КАРЛОС РАУЛЬ ВИЛЬЯНУЭВА

(1900—1975)

«У архитектора две задачи: оберегать ценности и создавать новые ценности», – писал Карлос Рауль Вильянуэва. С его именем связан резкий подъем архитектуры в Венесуэле в послевоенные годы. Никогда ранее венесуэльская архитектура, пожалуй, не создавала произведений, представляющих интерес в мировом масштабе. Вильянуэва принадлежит к тем сравнительно немногим архитекторам, которые, создавая ультрасовременные композиции, находят источники вдохновения не только в глубоком изучении местных традиций, но и в истории архитектуры.

Карлос Рауль Вильянуэва родился 30 мая 1900 года в Лондоне в семье перуанского дипломата и француженки. Отец его был широко образованным человеком, писателем, известным работами по истории и культуре Латинской Америки. Будущий архитектор получил образование в Париже, в Лицее Кондорсэ и на архитектурном факультете «Эколь де Боз ар», который окончил в 1928 году. На факультете его педагогом был Габриель Эро.

Затем Вильянуэва поселился в Каракасе, где открыл свое архитектурное ателье, одновременно сотрудничая с министерством общественных работ. Диплом парижской Школы изящных искусств по традиции открывал в странах Латинской Америки дорогу к успеху и признанию. Молодой архитектор был обеспечен заказами, быстро выдвинулся и вскоре стал известным и модным.

Примерно до конца Второй мировой войны в Венесуэле господствовала эклектика. Обращение к «современным» формам на первых порах также имело стилизаторский характер. В этом плане работал и Вильянуэва и на этом пути добился признания. Он хорошо знал историю архитектуры и умело использовал знания в практической деятельности, перенося в свои постройки формы из прошлого, главным образом из старой испанской и латиноамериканской архитектуры. В качестве примера можно назвать арену для боя быков (1931) в Маракае – круглое сооружение большой вместимости, внутри и снаружи обработанное аркатурой «мавританского» характера. Непосредственным источником вдохновения для автора здесь был круглый двор замка.

Другая работа этого периода – музей де Лос Кабос в Каракасе (1935) – представляет собой репрезентативную композицию на основе ордерной классики. В 1937 году он построил (совместно с Луисом Малауссеной) венесуэльский павильон на Всемирной выставке в Париже, удостоенный награды Гран-при. Вскоре Вильянуэва был награжден французским орденом Почетного легиона. Блестяще начатая карьера вряд ли располагала его к творческим колебаниям и сомнениям.

Школа «Великая Колумбия» (1939) в Каракасе была первой попыткой Вильянуэвы опробовать приемы «новой архитектуры» – асимметричное сочетание объемов, ленточные окна, скругленные углы и т д. Но и здесь он выступил только стилизатором. Останься Вильянуэва автором только подобного рода сооружений, он никогда бы не вызвал специального интереса как яркий и крупный архитектор. Однако творческая биография Вильянуэвы дальше складывается таким образом, что он, постепенно преодолевая принципы, усвоенные в студенческие годы, и сложившиеся традиции, переоценивая собственный опыт, всерьез обращается к новой архитектуре.

Поворотным пунктом в творчестве Вильянуэвы и, пожалуй, во всей архитектуре Венесуэлы стало проектирование и строительство Университетского городка в Каракасе (с 1944 года до конца пятидесятых годов). Вильянуэва на всем протяжении работ был автором этого большого, включающего в себя многие разнородные сооружения комплекса. В 1944—1947 годах был составлен первый вариант генерального плана и началась первая очередь строительства.

После того как в 1945 году было построено здание госпиталя, стало очевидно, что творчество Вильянуэвы начинает меняться серьезнее, чем это можно было предположить по макету университета в целом. В огромном сложно расчлененном блоке госпиталя архитектор использовал новые решения архитектурных масс и новые для себя формы. Сегодня оно кажется уже старомодным, но на фоне тогдашней мировой и венесуэльской архитектуры в творчестве самого Вильянуэвы оно не было таковым.

Строительство университета по первоначальному проекту уже не удовлетворяло автора. Он решил переработать генеральный план на совершенно иных принципах и приостановил строительство ряда корпусов. Одной из причин пересмотра общей композиции послужил опыт работы с железобетоном в зданиях госпиталя и индустриального факультета (1947) и возникший у Вильянуэвы интерес к этому материалу.

Конструктивные и пластические возможности железобетона Вильянуэва творчески прочувствовал при работе над спортивным центром Университетского городка (1950). Он спроектировал олимпийскую спортивную арену (футбольный стадион) с трибунами на тридцать тысяч зрителей, а рядом, отделенный автоэстакадой скоростного движения, – бейсбольный стадион такой же вместимости.

Особенно впечатляющим по композиции и новаторским конструктивно оказался футбольный стадион. Автору посчастливилось найти конструктивную форму, чистую и логичную как с технической, так и с образной стороны. Прямая восточная трибуна, противостоящая плоскому овалу стадиона в целом, состоит из 24 лежащих на боку почти симметричных U-образных конструкций, по нижним поясам которых размещены ряды мест для зрителей, а верхние несут тонкую железобетонную диафрагму солнцезащитного козырька вылетом около двадцати двух метров. Острая тектоническая идея воплощена в этом стадионе с такой непосредственной выразительностью и блеском, что это сооружение быстро приобрело мировую известность.

Олимпийский стадион впечатлял изяществом и элегантной простотой. Подобная легкость, почти хрупкость в дальнейшем менее свойственны работам Вильянуэвы. Здесь и позднее архитектор ничем не маскирует конструкцию. Он как бы специально раскрывает ее, останавливает на ней внимание. В разных по назначению и очень несходных по формам постройках он на все лады начинает варьировать монолитный железобетонный каркас как основную архитектурную тему. Для него не существует «некрасивых» конструктивных форм, если они целесообразны и оригинальны. Кажется, архитектор с искренним восторгом любуется ребрами и ступенями своих железобетонных каркасов и заражает этим любованием зрителя.

Вильянуэва утверждает, что художественная квалификация архитектора раскрывается через уменье использовать конструкции, обрести творческую свободу внутри создаваемых ими ограничений, потому что они несут в себе объективность. Он считает, что архитектура в своем материальном выражении складывается из трех компонентов: пространства, объема и конструкций.

«Я думаю, – писал Вильянуэва, – что основным специфическим качеством архитектуры является пространство, духовно-осмысленное, пригодное для людей. От пространства, которое служит ключом для всего проекта, развивается наружный объем. И объем определяет третий основной элемент архитектуры: конструкции. Объем и конструкции должны приобрести жизнь через цвет, фактуру и с помощью технического оборудования».

Следующим для Вильянуэвы этапом в освоении новых конструкций и методов строительства, а также в создании крупных градостроительных комплексов стало его участие в жилищном строительстве, предпринятом в начале 1950-х годов в Каракасе. Вильянуэва выступил в качестве автора жилых комплексов: «Эль Параисо» (1952—1954), «23 января» (1955). В дальнейшем он был консультантом при создании районов Черро, Гранде, Бельявиата и др.

Предложенные Вильянуэвой типы квартир, домов, планировки кварталов вызвали интерес архитекторов многих стран. Жилые районы Каракаса, построенные в 1950-х годах, отличаются крупным градостроительным масштабом и остроумным использованием особенностей индустриального строительства.

В строительстве больших жилых комплексов Вильянуэва обратился к методам предварительной заготовки стандартных элементов и их монтажу, к поискам таких средств композиции и художественной выразительности, которые были здесь органичны.

В кварталах Вильянуэвы смешанная застройка, но решающую роль он отводит огромным протяженным жилым корпусам в 15–16 этажей. В их планировке он испробовал различные приемы, отбирая для последующего строительства те, которые оказались лучшими в первых опытах.

В композиции жилых комплексов Вильянуэва особенно активно использует два любимых приема: пространство и цвет. Резко различные по высоте, стоящие на рельефе здания образуют выразительную пространственную композицию, в которой огромные фасадные плоскости параллельно поставленных корпусов воспринимаются на фоне друг друга. Вильянуэва одним из первых активно использовал цвет в масштабах крупного жилого района, применяя его как средство разнообразить стандартные элементы. Сделал он это на редкость своеобразно.

Пространство квартала компонуется главным образом из как бы двумерных, одинаково ориентированных, имеющих большую высоту и длину корпусов. Автор не маскирует, а, напротив, выявляет ведущее композиционное значение больших ровных плоскостей, не имеющих каких-либо выступов, балконов, лоджий. Свободно комбинируя вариантную окраску стандартных панелей, Вильянуэва создает сложную систему композиционных связей плоских прямоугольных форм, воспринимаемых в соседстве и на фоне друг друга. Умелое и неожиданное использование цвета порождает своеобразную композицию отдельного типового дома и комплекса в целом. Создается выразительная картина, лишенная монотонности, опасной для комплексов с большим числом повторяющихся зданий и фрагментов. Цветовая композиция рассчитана на восприятие как издалека, так и вблизи.

В этой связи следует отметить принципиально важную черту творчества этого архитектора: глубокое изучение современных течений в изобразительном искусстве помогло Вильянуэве отойти от эклектики и стилизаторского подхода к современной архитектуре. В его творчестве можно проследить прямое влияние живописи и скульптуры. В частности, и подчеркнутая материальность, брутальность его построек имеет связь с тенденциями живописи, идущими от Сезанна и кубизма.

В жилищном строительстве Вильянуэву привлекали крупные комплексные задания, потому что важнейшую общественную миссию архитектора он видел в градостроительстве. «Города, в которых мы живем, – пишет он, – становятся бесчеловечными демонами, ускользающими от нашего контроля, поглощающими наш интеллект, нашу душу, нашу свободу, наше здоровье. Поэтому сегодня первая задача архитектора – укротить город и снова сделать человека хозяином великого культурного творчества».

После работы над жилыми районами Вильянуэва возвращается к ансамблю университета и проектирует здания главной аудитории (Аула Магна), центральной библиотеки, ректората, а также административные корпуса, концертный зал и т д.

Из зданий университетского центра наибольшую известность приобрела Аула Магна – главная аудитория (1952), составляющая в плане круг и перекрытая по двенадцати радиально расположенным рамам. Снаружи ребра рам поднимаются над кровлей, а на все стены выведена прямоугольная сетка массивного железобетонного каркаса. Архитектурные объемы Вильянуэвы несокрушимо крепки, его формы зримо весомы, «брутальны». Грубая, со следами опалубки поверхность бетона усиливает это впечатление. Аула Магна выглядит какой-то гигантской бронированной черепахой: она столь же крепка зрительно, как пирамиды или Колизей.

Интерьер Аулы Магна решен единым объемом, с двухъярусным амфитеатром мест и открытой сценой. Над залом к перекрытию подвешены плавающие в воздухе выпуклые козырьки криволинейных очертаний. Они членят подкупольное пространство, подчеркивая его воздушность, и одновременно служат поглощающими звук экранами.

Автором интерьера вместе с Вильянуэвой стал скульптор Александр Колдер, известный своими композициями из металла. Интерьер Аулы Магна – один из наиболее показательных и специфичных для творчества Вильянуэвы примеров синтеза искусств.

В ансамбле Каракасского университета синтез с живописью и скульптурой был осуществлен, пожалуй, наиболее последовательно и цельно в сравнении с другими произведениями архитектуры середины XX века.

Следующая по времени постройка Вильянуэвы – венесуэльский павильон на ЭКСПО-67 в Монреале. Его композиция может показаться совсем неожиданной, но она логично продолжает развитие приемов, свойственных этому автору. Три равных глухих куба, грани которых окрашены порознь в локальные контрастные цвета, соединены в середине входным вестибюлем. Снаружи, пожалуй, даже трудно представить, что это здание с внутренним пространством. Но крупная форма и цвет привлекают к павильону, выделяют его небольшой объем среди пестрого и разноголосого комплекса выставки. В этой простой постройке можно видеть основные источники, питающие творчество Вильянуэвы: современную, идущую от функционализма архитектуру, новые течения пластических искусств, национальную эстетическую традицию.

Вопросы национального характера архитектуры и исторической преемственности волнуют Вильянуэву, как и многих других архитекторов Латинской Америки. Отказавшись от эклектического стилизаторства, он пошел путем, сходным с поисками архитекторов Бразилии, Финляндии, Японии, отчасти Мексики попытался создать архитектуру остро современную, но духовно, художественно созвучную национальной культуре.

Вильянуэва в своем творчестве всегда стремился учитывать уроки истории и регионального опыта. Историческую преемственность зодчий понимал широко. Он говорил: «Я верю в архитектуру, исходящую из временной, местной, человеческой действительности, выдвигающую свои собственные критерии во время поисков собственных форм, постоянно возвращающуюся к действительности с целью проверить и усовершенствовать свою концепцию. Архитектура развивается только как постоянная полемика».

Вильянуэва умер в Каракасе 16 августа 1975 года.

ЛУИС КАН

(1901—1974)

Имя Кана стало широко известным в конце 1950-х годов. Его творчество отмечено стремлением к значительности образного содержания, утверждению гуманистических ценностей. Концепция архитектора, открывающая путь к творчеству вне ассоциаций с уже существующим, вне подражания, и органическое соединение в одном лице мыслителя и художника, теоретика и крупного практика импонируют западной архитектурной молодежи. Популярности Кана способствовал его талант педагога, умеющего установить контакт с любой аудиторией.

Луис Исидор Кан родился на острове Эзель (Сааремаа) в Эстонии 20 февраля 1901 года. Шестилетним ребенком вместе с родителями Луис переехал в США и с 1906 года жил в Филадельфии. Обладая незаурядными способностями к рисованию и музыке, он поступил на архитектурный факультет Пенсильванского университета, который окончил в 1923 году. Музыка, хотя она и не стала профессией Кана, сопровождала всю его жизнь в своих теоретических высказываниях Кан нередко прибегал к сравнениям архитектурного творчества с творчеством композиторов. Учителем Кана в университете был Поль Крет, представитель парижский «Эколь де Боз ар», у которого Кан продолжал работать и после окончания университета.

Начало его творческой биографии не было многообещающим. Знакомство с «авангардистской» архитектурой Европы во время поездки, которую он совершил в 1928—1929 годах, подорвало его веру во всемогущество доктрин классицизма. Особенно большое впечатление на него произвели работы Ле Корбюзье. И Кан примкнул к функционалистам.

Вот как он сам вспоминал о том времени:

«Моя первая архитектурная школа следовала правилам парижской «Эколь де Боз ар». Но, закончив ее и вернувшись затем из Европы, я очутился среди нашего экономического кризиса. Работы тогда не было. Характерно для тех лет замечание, что трудно достать деньги, чтобы построить книжную полку.

Я начал работать под влиянием европейской школы и только через двадцать лет смог найти свой стиль, выработав его, когда мне было поручено сделать проект Художественного музея Йельского университета.

Я хорошо понимаю значение слова «порядок». Этот порядок в архитектуре присутствует везде, в том числе и в античной архитектуре. Понимание этого порядка пришло ко мне в новом значении. Я хочу показать на примере, на чем, как я понял, основывается архитектура. Передо мной была поставлена задача – создать открытый бассейн, где разделение на мужскую и женскую части соблюдалось очень строго. Первой мыслью было поставить в центре контрольный пост и сделать множество перегородок. И над этим я работал месяцы, прежде чем осознал разницу между архитектурой и игрой в архитектуру. И тогда я изобрел комнату-колонну, в раскрытую сторону которой заходила стена, разграничивающая пространства. Опоры, колонны стали вместе с тем и обслуживающими помещениями.

Работа над небольшим объектом – бассейном – привела меня к теории, что обслуживающие помещения и обслуживаемые пространства должны быть разделены. Такое подразделение стало основой всех моих планов».

Однако в годы экономического кризиса Кану не удавалось найти настоящего применения своим силам. Десятилетия Кан работал как помощник и соавтор заурядных архитекторов, лишь изредка самостоятельно выполняя не очень крупные заказы. До 1950-х годов ничто из сделанного им не поднималось выше среднего профессионального уровня.

Перелом в жизни Кана наступает, когда он, уже немолодым человеком – сорока семи лет, – становится преподавателем Йельского университета. Общение со студентами, стремление дать им исчерпывающие ответы индуцируют его мысль, заставляют отвергнуть установившиеся представления. Он стремится осмыслить изначальные основы архитектуры, проникнуть в ее сущность, разработать всеобъемлющую теоретическую концепцию зодчества.

Развитие Кана как педагога и теоретика дало мощный импульс его творчеству. Оно позволило ему оторваться от рутины, от комбинаций уже известных элементов и достичь нового качества в своих постройках. Это новое воспринималось особенно ярко на фоне эпигонской архитектуры конца 1950-х годов, растрачивавшей наследие функционализма.

В работах Кана на рубеже 1960-х годов к архитектуре вновь возвращаются такие утерянные ею средства, как зримое выражение массивности, весомости конструкций, использование контрастов фактуры и цвета, естественно присущих строительным материалам, симметрия, уравновешенность в организации объема и пространства.

В Западной Европе «телесность», «материальность» архитектуры возрождали Ле Корбюзье, Аалто, супруги Смитсон. Кан не подражал им, он искал свой путь, пытаясь нащупать общие законы архитектуры, неподвластные не только моде, но и стилю. Уроки академической школы, изучение памятников Древнего Египта и античности вместе с опытом рационалистической архитектуры послужили материалом для теоретических построений Кана.

В основе мировоззрения Луиса Кана нет последовательной философской системы. Однако, в отличие от пессимистической мизантропии многих теоретиков архитектуры современного Запада, Кан верил в извечную созидательную способность человека, его неистребимую потребность утверждать себя в творчестве. Верил он и в объективность законов природы – творчество представляется ему как бы раскрытием, реализацией уже существующих закономерностей.

Общую закономерность структурного построения объекта Кан называл «формой» и говорил, что представляет ее себе как реализацию законов природы, как нечто предшествующее конкретной работе над проектом, так как формой определяется взаимосвязь элементов. Функции сооружений Кан стремился свести к неким общим типам, извечно существующим «институтам» человеческого общества (не случайно он часто возвращался к мысли о принципиальном единстве во все времена «института обучения»). Подобный подход определил широту взглядов на явления, позволяющую увидеть новое в привычном, но он и ограничивал диапазон возможного применения концепции – ее широта оказывалась чрезмерной для многих конкретных задач.

Особое значение Кан придавал организации света. Свет для него – важнейшее структурное средство формирования пространства, непременное условие восприятия его свойств.

Классическая архитектура вызывала у Кана глубокое уважение как проявление способности человека познать закономерности мира и воплотить их в определенных конкретных условиях. Но ему чужда была мысль имитировать формы, созданные в прошлом.

В современном буржуазном мире, мятущемся и раздробленном, Кан сумел сохранить веру в существование всеобъемлющих закономерностей творчества. Но, отрекшись от конъюнктурного и случайного, он порвал и с конкретностью социальной действительности Любое задание он сводил к абстракциям «человеческих институтов».

Первыми значительными реализациями концепции Кана были здания Художественного музея Йельского университета в Нью-Хейвене (1951—1953) и американской федерации медицинских работников в Филадельфии (1954—1956). Здесь проявилось стремление Кана к уравновешенности композиций, их ощутимой весомости. Кан даже несколько утрировал массивность и крупную пластику конструкций, эффектно использовал контрасты материалов. Он не избегал симметрии, но как сильнейший прием эмоционального воздействия использовал и ее частичное нарушение.

Широкую известность Кану принесло здание медицинских лабораторий Пенсильванского университета (Филадельфия, 1957—1961). Четкое подразделение объема, основанное на логичном расчленении пространств, позволило создать исключительную пластическую напряженность необычной композиции. Эта работа, в которой Луис Кан достиг неоспоримой самобытности, отмечает начало периода творческой зрелости, наступившей в шестьдесят лет.

В последующие годы Кан лихорадочным трудом как бы стремится наверстать упущенное. Он одновременно создает проекты целого ряда крупных объектов, включая комплекс правительственного центра в Дакке – столице Восточного Пакистана, Индийский институт управления в Ахмадабаде, Дворец конгрессов в Венеции, художественный колледж в Филадельфии, Биологический институт Солка в Сан-Диего (США).

Вот что сказал Кан о последнем проекте:

«Другое решение имеют здания института Джона Солка, изобретателя вакцины против полиомиелита в Сан-Диего. Обслуживающие помещения здесь сгруппированы в технические этажи, чередующиеся с этажами основных, обслуживаемых помещений. Высота технических этажей достаточна для того, чтобы по ним можно было ходить. Их пространство определяется формой конструкции. Большое внимание здесь было уделено тому, чтобы достичь созвучия между старыми и новыми корпусами.

Институт Солка стоит на верхнем крае каньона. Внизу – океан. Лаборатории отделены от корпуса, где находится зал собраний. Программа, заданная Солком, была лаконичной. Он сказал: «Я хотел бы пригласить в свою лабораторию Пикассо – иначе ученые становятся техниками в биологии. Наука должна служить искусству, так как она находит то, что существует, в то время как искусство создает то, чего не было до него».

В кабинетах я стремился создать атмосферу интимности и уюта, которую символизируют ковры и прокуренные трубки. В лабораториях все рационально и стерильно.

Материалом служил монолитный бетон. Стыки щитов деревянной опалубки были такими, что бетон выжимался наружу – вместо плотного шва. Эта идея исходит от мысли, что шов – начало орнамента. Но наружная отделка объемов, где находятся кабинеты, выполнена из тикового дерева. Это должно подчеркнуть особый дух этих помещений».