Пока ты моя

Я не уверена, что Оскар должен уступать. Он взял игрушку первым.

– Итак, – начинаю я, когда гвалт стихает, – вы наверняка хотите узнать подробнее об опыте моей работы.

Я основательно подготовилась к собеседованию, выучила все так, чтобы от зубов отскакивало. Вплоть до цвета глаз моего последнего работодателя и объема двигателя его автомобиля. Зеленовато-коричневый и два с половиной литра. Я готова к чему угодно.

– В скольких семьях вы работали? – спрашивает Клаудия.

– В общей сложности в четырех, – легко отвечаю я. – Самый короткий срок работы составлял три года. Я оставила это место только потому, что семья переехала жить в Техас. Я могла бы поехать с ними, но предпочла остаться в Англии.

Что ж, все идет хорошо. Похоже, мне удалось произвести впечатление на Клаудию.

– Почему вы оставили последнее место работы? – неожиданно бросает Джеймс. Он впервые выказывает хоть толику интереса к нашему разговору. Видимо, доверяет принятие решения жене, так что вряд ли выгонит взашей няню, если выяснится, что та попала в их дом прямиком из преисподней.

– Ах! – отвечаю я с самоуверенной улыбкой. – Когда дети вырастают, нянь обычно увольняют.

Клаудия смеется, но Джеймс остается серьезным.

Этим утром я оделась особенно тщательно: практичные сужающиеся книзу брюки для езды на велосипеде, почти цвета ржавчины, и закрытая серая футболка, поверх которой я натянула симпатичный бледно-желтый кардиган. У меня короткие и немного спутанные волосы – прическа модная, но не чрезмерно. Никаких колец. Только мое серебряное ожерелье с подвеской в форме сердца. Это особенный подарок. Я выгляжу привлекательно. Этакая симпатичная няня легкого поведения.

– Я пять лет была няней у Кингсли. Когда я поступила на работу, Бет и Тилли было десять и восемь соответственно. В тринадцать лет младшего ребенка отправили в школу-пансион, и мои услуги семье больше не требовались. Миссис Кингсли – Мэгги – уверяла, что ради такой няни, как я, готова родить еще одного ребенка.

Я специально вставляю в предложение ее имя, потому что Клаудии явно по душе подобное положение вещей. Близкие отношения, когда обращаются друг к другу по имени.

«То, как мягко ее руки лежат на раздутом животе… это убивает меня», – думаю я.

– Так сколько вы были без работы? – напрямик, довольно резко спрашивает Джеймс.

– Я не считаю себя в полной мере безработной. Я покинула дом Кингсли летом. Они пригласили меня в свой дом на юге Франции в качестве прощального подарка, а потом я прошла короткий, но интенсивный курс в Италии, в центре Монтессори.

Жду реакции на это сообщение.

– О, Джеймс! Я всегда говорила, что нам стоит записать мальчиков в школу, работающую по методике Монтессори.

– Это был удивительный опыт, – продолжаю я. – Прямо горю желанием применить на практике полученные знания.

Мысленно делаю себе памятку о том, что нужно перечитать информацию о системе воспитания Монтессори.

– Это помогает с четырехлетними злоумышленниками? – ухмыляется Джеймс.

Я не могу удержаться от короткого смешка.

– Несомненно. – И тут, как по заказу, на меня высыпается содержимое целой пачки восковых мелков. Я пытаюсь подавить реакцию вздрогнуть от неожиданности. – Эй… ты хочешь раскрасить меня?

Близнец, встретивший меня у входной двери – я понимаю, что это он, только по его зеленой рубашке, – шипит на меня сквозь зубы. Он хватает с пола пару мелков и, прицелившись, швыряет ими в меня.

– А ну-ка, прекрати, Ноа, – говорит его отец, но мальчик и ухом не ведет.

– Не принесешь ли мне какую-нибудь бумагу? – прошу я, не обращая внимания на то, как саднит щеку.

– Мне очень жаль, – оправдывается Клаудия. – Я бы сказала, что они – дерзкие, но, по сути, не такие уж и злоумышленники. Только Ноа время от времени ведет себя буйно.

– Осложнения при родах, – тихо добавляет Джеймс, пока мальчики ссорятся, выясняя, кому из них сходить за блокнотом.

Я перевожу взгляд на Клаудию и жду ее объяснений. Как бы то ни было, я и так уже все знаю.

– Это осложнения не при моих родах, – объясняет она, с нежностью поглаживая ладонью живот. Потом, уже шепотом, добавляет: – Близнецы – не мои. То есть они, конечно, мои, но я – не их биологическая мать. Это просто к вашему сведению.

– О… Все в порядке. Поняла.

– Моя первая жена умерла от рака, когда мальчикам было два месяца от роду. Болезнь появилась ниоткуда и отняла у нее жизнь, – замечая тотчас же появивше еся на моем лице огорчение, Джеймс машет руками. – Нет, ну все действительно в полном порядке.

Я тут же меняю выражение эмоций – немного поджатые в сочувствии губы и почтительный быстрый взгляд из-под бровей. Это все, что требуется.

– Эй, а ты – молодец, – хвалю я, когда Ноа мчится ко мне, размахивая блокнотом. – Ну а теперь почему бы тебе не поторопиться, чтобы мы посмотрели, кто сможет собрать с пола больше мелков? А потом устроим конкурс, оценим, кто лучше нарисует мой портрет. Хорошо?

– Холосо! – кричит Оскар. Он уже подпрыгивает от волнения. Его щеки розовеют.

Ноа останавливается и с секунду пристально смотрит на меня – должна признаться, это сильно нервирует, – а потом спокойно вырывает лист из блокнота.

– Это тебе, Оскар, – и отдает листок брату.

– Умничка! – одобряю я. – Ну а теперь – марш рисовать, и приходите вдвоем, только когда закончите!

Близнецы сбрасывают с ног свои дурацкие тапочки – с изображениями героев мультфильмов или кого-то в этом роде – и затихают за столом с мелками. Оскар просит у брата синий цвет. Ноа дает ему нужный мелок.

– Я впечатлен, – скрепя сердце признает Джеймс.

– Полнейшее отвлечение внимания, сдобренное малой толикой здоровой братской конкуренции.

– Мы ищем кого-то, кто мог бы жить здесь с понедельника по пятницу, Зои. У вас не возникло бы с этим трудностей? – Щеки Клаудии приобретают коралловый оттенок, заставляя меня представлять, как я прикасаюсь к ним, этим маленьким пятнам румян, большим пальцем. Все понятно: прилив жара, свойственный беременности.

– С этим не возникло бы вообще никаких трудностей. – Я думаю о квартире, в которой живу, и обо всем, что там находится. Потом размышляю о том, что смогу поселиться здесь. Мое сердце трепещет, и я делаю глубокий вдох. – Прекрасно понимаю, почему вам требуется кто-то под рукой на всю рабочую неделю, без перерыва.

Если честно, график этой работы просто идеален.

– Но вы можете уходить домой на уик-энды, – предлагает Клаудия.

Я тут же падаю духом, хотя и не показываю своего разочарования. Я должна подстроиться подо все, чего они от меня хотят.

– Я могу исчезать в пятницу вечером и волшебным образом появляться вновь в понедельник утром. Но могу оставаться и на уик-энды, если буду вам нужна. – Этот ответ, надеюсь, удовлетворит их на данном этапе. На самом деле этот номер не пройдет. Я не могу полагаться на судьбу.

– Смотри! – кричит Ноа и машет клочком бумаги в мою сторону.

– Ох, держи это в тайне до тех пор, пока не закончишь, – говорю я мальчику и обращаюсь к его родителям: – Поступая на работу, я предпочитаю становиться частью семьи, но сохранять при этом дистанцию – вы наверняка понимаете, о чем я говорю. Я – здесь, если нужна вам, и исчезаю, если надобности во мне нет.

Клаудия кивает в знак одобрения.

– Большую часть времени я нахожусь в море, – сообщает мне Джеймс, хотя ему и не нужно этого делать. – Я – военно-морской офицер. Подводник. Главным образом вы будете иметь дело с Клаудией.

«Главным образом вы будете иметь дело с…». Он говорит так, словно мысленно уже принял меня на работу.

– Вы хотите осмотреть дом? Увидеть, где будете жить? – Клаудия поднимается, уперев руки в поясницу типичным для беременных жестом.

– Конечно.

Мы начинаем с осмотра нижнего этажа, и Клаудия принимается водить меня из комнаты в комнату. Все они внушительных размеров, и по виду некоторых не скажешь, что сюда когда-либо заходят.

– А в этой комнате мы бываем не слишком часто, – говорит Клаудия, когда мы заходим в столовую, эхом повторяя мою мысль. – Только на Рождество и по каким-то особым случаям. Когда друзья заглядывают на ужин, мы предпочитаем принимать их на кухне.

В столовой холодно, здесь я вижу длинный отполированный до блеска стол с располагающимися вокруг него двенадцатью резными стульями из столового гарнитура. Тут же выделяются декоративный камин и замысловатые лепные карнизы, а по центру висит люстра темного оттенка фиолетового. Комната красивая, но неуютная.

Мы снова проходим через выложенную шахматной плиткой прихожую.

– А в эту комнату мальчикам… ну, в общем, они заходят сюда крайне редко.

Она имеет в виду, что им не позволяют здесь бывать, догадываюсь я. Клаудия показывает мне огромную комнату с роскошными кремовыми диванами. Тут нет телевизора, только множество старых картин на стенах и антикварные столики со стеклянными блюдами и лампами на них. Я представляю, как близнецы в донельзя грязнющих ботинках скачут с дивана на диван, размахивая огромными палками, в то время как изысканные украшения интерьера летают по воздуху, а картины рвутся. С трудом сдерживаю улыбку.

– А тут мы смотрим телевизор, – объясняет Клаудия, когда мы останавливаемся у следующей комнаты. – Если затопить камин, здесь становится по-настоящему тепло и уютно.

Клаудия удерживает дверь открытой, и я заглядываю внутрь. Моему взору предстают большие пурпурные диваны и толстый пушистый ковер. Вдоль одной из стен тянутся книжные полки, забитые под завязку книгами в мягких обложках. Я уже представляю, как читаю здесь мальчикам, ожидая, когда Клаудия вернется домой, наполняя ей ванну, гадая о дате ее родов. Я буду идеальной няней.

– А вот и детская. – Она медлит, положив пальцы на ручку двери. – Вы наверняка хотите сюда войти? Обычно здесь что-то вроде небольшого зоопарка.

– Просто замечательно, – отзываюсь я, проходя мимо Клаудии. Здесь я обязана показать себя с лучшей стороны. – Отлично! У вас много конструктора «Лего». Мне это нравится. Ух ты, да вы только посмотрите на все эти книги! Я настаиваю на том, чтобы читать детям как минимум три раза в день.

Ох, надо бы мне быть осторожнее. Клаудия уже смотрит на меня так, словно я неправдоподобно идеальна.

Этажом выше располагается целый ряд спален, соединенных ярусными лестничными маршами с перилами. Я заглядываю в гостевые апартаменты, а потом Клаудия показывает мне комнату мальчиков. Они делят одно жилье. Здесь чисто. Я вижу две односпальные кровати с красно-синими пуховыми одеялами, большой ковер с изображением серых дорог и блеклых домов и пару клеток то ли с хомяками, то ли мышами внутри.

– Три раза в неделю к нам приходит домработница. Вам не придется делать уборку.

Я киваю:

– Я не против внести свою скромную лепту в работу по дому, но предпочитаю проводить время в заботах о детях.

– В таком случае пойдемте наверх смотреть вашу комнату.

«Вашу комнату» – подумать только!

Еще один лестничный марш уводит нас на самый верхний этаж. Это не чердак типа «покрытая пылью халупа», скорее пространство с наклонными потол ками, балками и старой мебелью в деревенском стиле. На маленькой лестничной площадке стоит потрепанный сундук, выкрашенный белой краской. На полу – покрытие из сизаля, а на дверях, ведущих в глубь чердака, висят сшитые из разноцветных лоскутов сердечки.

– Здесь, наверху, три комнаты. Маленькая спальня, гостиная и ванная. Будем рады, если вы станете есть с нами на кухне. Пользуйтесь всем по своему усмотрению.

«По своему усмотрению». Ну надо же!

– Здесь красиво, – делюсь впечатлениями я. – Очень по-домашнему.

Окружающее пространство словно сошло со страниц журнала о дизайне интерьеров и, если честно, оборудовано не совсем в моем стиле.

– Наверху у вас будет немного тишины и покоя. Я устрою тут «бесполетную зону» для мальчиков.

– О, в этом нет необходимости. Мы можем весело проводить здесь время.

Я снова осматриваю комнаты, оживленно забегая в каждую, как взбудораженный ребенок. В спальне – наклонный потолок и маленькое окно, выходящее в сад, в ванной я вижу лохань на ножках и старомодный туалет.

– Это мне по душе, – отчаянно пытаюсь дать понять, что мне все нравится, не выдав при этом ненароком то, что фактически я – бездомная.

Мы возвращаемся на кухню, где Джеймс опять прячется за своей газетой, и Клаудия вручает мне какой-то список. Ух ты, аж на двух страницах!

– Тут кое-что для вас, возьмите с собой и обдумайте наше предложение, – говорит она. – Это список обязанностей и всего того, что мы ожидаем от вас. Плюс перечень того, чего делать не нужно.

– Великолепная идея. В таком случае неразберихе не осталось ни малейшего шанса, – отзываюсь я. И размышляю о том, что, сколько списков ни напиши Клаудия, какие основополагающие правила и должностные инструкции она ни придумай, этого все равно в конечном счете окажется недостаточно. – Я всегда открыта для предложений, исходящих от семей, с которыми работаю. Мне нравится устраивать еженедельные встречи с родителями, чтобы обсуждать, как дела у их детей, и все такое.

В этот момент близнецы начинают прыгать рядом со мной, как пара тявкающих терьеров.

– Погляди мой, погляди мой!

– Нет, мой!

– Только посмотрите, что вы устроили, – смеется Клаудия, но вдруг подхватывает себя под поясницу. Потом прислоняется к столешнице, и лицо ее искажается гримасой.

– Ты в порядке, дорогая? – Джеймс пытается встать, но Клаудия машет на него руками, одними губами произнося: «Все хорошо».

– Что ж, покажите-ка. Хм… На этом рисунке я напоминаю пришельца из космоса с огромными розовыми губами и без волос. А на этом, полагаю, я – наполовину человек, наполовину лошадь, да еще и с гривой до земли.

– Не-е-ет! – хором тянут мальчики.

Они хихикают, и Ноа толкает Оскара. Тот умудряется удержаться на ногах.

– И какой, какой из них лучше?

– Они нравятся мне одинаково. Вы – блестящие художники и оба – победители. Я могу оставить их себе?

Мальчики благоговейно кивают, и их рты широко открываются, обнажая крошечные зубы. Близнецы радостно убегают, и до меня доносятся звуки водопада деталей «Лего», словно в детской вывалили на пол целую коробку.

– Думаю, вы – настоящий хит, – констатирует Клау дия. – Вам хотелось бы задать мне какие-нибудь вопросы?

– Да, – отвечаю я, не в силах отвести взгляд от ее выпирающего живота. Сердце бьется так стремительно, что, кажется, вот-вот вырвется из груди. – Когда ребенок должен появиться на свет?

Все это время я умирала от желания спросить об этом.

3

Инспектор уголовной полиции Лоррейн Фишер никогда не бросала начатую работу. Прислонившись к стене, она вытерла рот тыльной стороной ладони. Носового платка у нее не было.

– Вы кто? – бросила Лоррейн человеку, стоявшему в крошечной прихожей квартиры. Горло у нее жгло, на лице застыло мрачное выражение.

– Вы дадите мне эксклюзивный комментарий, детектив? Как вы считаете, речь пойдет о расследовании убийства? – живо поинтересовался он.

– Уберите отсюда этого придурка, вы, идиоты, здесь – место преступления! – рявкнула инспектор Фишер на своих коллег.

Группа в белой спецодежде тут же развила бурную активность, и вскоре журналист исчез, будто и не бывало.

Лоррейн ощутила, как еще одна булькающая, вызывающая отвращение волна поднялась с самого дна живота, но вспомнила, что внутри уже ничего не осталось. У Лоррейн не было времени на завтрак, она пропустила ланч, а перспектива обеда вырисовывалась весьма туманно. Даже та пачка чипсов не болталась теперь в желудке.

– Я никогда не видела ничего подобного, – произнесла Лоррейн, в недоумении вскинув руку ко лбу. И тут же уронила ее, осознав, что этот жест может дать неверное представление тем, кто ее не знал. За двадцать лет службы ей еще не доводилось сталкиваться с чем-либо столь же безжалостным и прискорбным. Как женщина – как мать, – она была возмущена до глубины души. Лоррейн снова стянула с лица белую маску и глубоко вздохнула – отчасти для того, чтобы собраться с духом, а отчасти потому, что до последнего сдерживала дыхание, пытаясь не втянуть в себя ненароком смрад разложения, заполнивший маленькую ванную.

Все произошло здесь, инспектор поняла это сразу. Больше нигде в квартире следов крови не было. Керамические плитки, когда-то белые, а теперь покрытые плесневым налетом, который тянулся вдоль края ванны, оказались забрызганными и вымазанными кровью. Одни следы были розовато-красными, другие – темно-бордовыми, почти коричневыми, они испещряли плитки мелкими трещинами, превращая их в подобие жутких произведений застывшего во времени искусства в галерее Тейт Модерн.

«Иисус милосердный… что же здесь произошло?» – мелькнуло в голове Лоррейн.

В раковине валялись молоток-гвоздодер и кухонный нож. Этот нож был частью набора, обнаруженного на кухне квартиры. Оба инструмента были перепачканы кровью. Из крана капало каждые пару секунд, и вода чистой белой струйкой стекала с одного конца забрызганной кровью пластиковой ванны. В ней лежала обнаженная женщина. Ванна оказалась заткнута пробкой. Рядом с погибшей лежал посиневший и бездыханный ребенок, его тонкая ранимая кожа была покрыта пятнами. Лоррейн предположила, что синяки в форме пальцев остались на крохотных плечах с того самого момента, как это вытянули из матки.

Инспектор Фишер прервала свои размышления. «Это?» – пронеслось в ее сознании.

«Это мальчик, – резко, ругая себя, поправилась Лоррейн. – Маленький новорожденный мальчик».

Она вспомнила о своих собственных детях и посмотрела на часы. Завтра утром у Стеллы экзамен по фортепиано, а игра на инструменте в последнее время явно не входила в число самых важных ее дел.

Сейчас детективу требовалось подумать о чем-то подобном – заставить свой разум сосредоточиться на таких вот обычных, повседневных, обыденных вещах.

А еще не стоило забывать о Грейс и ее проклятых экзаменах на школьный аттестат. Дочь должна была сдать несколько экзаменов после Рождества, и Лоррейн понятия не имела, как обстояли дела с ее подготовкой к этому серьезному испытанию. Отметив про себя, что неплохо бы это выяснить, инспектор уставилась на кровавое месиво в ванне. В сознании промелькнули образы ее девочек в младенческом возрасте. «Все нормально, – подумала она. – Со мной все хорошо… просто никак не привыкну к этому гребаному миру». Впрочем, ничего нормального или хорошего в размышлениях о своей семье прямо на месте происшествия не было, независимо от того, какая дрянь случилась на сей раз.

Женщина была молода. Лет двадцати пяти, как прикинула Лоррейн, хотя определить это оказалось нелегко. Некогда беременный живот погибшей был вспорот – довольно аккуратно, пришлось признать инспектору, – от грудины до лобковой кости и теперь выглядел сморщенным и опустошенным. В воздухе еще ощущался сладковатый запах околоплодных вод, смешанный с резким металлическим привкусом крови, но главным образом здесь улавливалось тошнотворное зловоние разложения. Затыкавшая ванну пробка надежно сохранила все секреты, которые таило в себе небольшое количество вязкой жидкости. Скоро этот материал должен будет отправиться в лабораторию, чтобы подвергнуться тщательному анализу.

– А он, этот убийца, не сдал бы свои медицинские экзамены, – произнесла инспектор Фишер сквозь маску, обернувшись через плечо.

Лоррейн заметила констебля уголовной полиции Эйнсли, который метался в дверном проеме, зажимая ладонью рот.

– Так неправильно, вот, смотри, как нужно. – Инспектор пальцем прочертила в воздухе над телом горизонтальную линию. – Мой шрам гораздо ниже.

Она уже хотела коснуться его, аккуратного маленького шва в месте, откуда вытащили извивающихся и кричащих Стеллу и Грейс, но удержалась от этого.

Лоррейн уставилась на мертвое лицо женщины. Искривленные мукой черты, прикушенный вывалившийся язык, пальцы, вцепившиеся в собственные волосы, которые она вырвала в приступе нестерпимой боли, царапина на щеке – несчастная простилась с жизнью в состоянии убийственного ужаса и страха.

– Что мы о ней знаем? – повернулась к констеблю Лоррейн. Ей требовалось срочно выйти. В крошечной ванной она чувствовала приступ клаустрофобии.

– Салли-Энн Фрайт, – отозвался констебль Эйнсли. – Мать-одиночка. Ну, то есть она собиралась стать матерью-одиночкой, – поправился он. – Мы не знаем, кто был ее любовником или отцом ребенка. Соседи говорят, время от времени к ней приходили двое мужчин. Иногда из ее квартиры доносились крики.

– Продолжай допрашивать соседей. Я хочу, чтобы все обитатели дома дали показания сегодня же, – распорядилась Лоррейн, натягивая латексные перчатки.

Она медленно обошла маленькую гостиную, пробегая глазами по обстановке комнаты. Узорчатый диван, старый телевизор, лампа, камин и фотографии в рамках на полке над ним. Бежевый ковер с несколькими пятнами. Все самое обыкновенное. В углу – маленький стол с ноутбуком и разбросанными бумагами и учебниками.

– Судя по всему, она была студенткой, – заключила Лоррейн, бросив взгляд на книги. – «Основы управленческого учета». «Веселенькое» чтиво.

– Рей, – вдруг послышался чей-то нетерпеливый голос. – Добрался сюда так быстро, как только смог.

Лоррейн застыла на месте, но лишь на какую-то секунду. Потом обернулась, чтобы поздороваться с пришедшим.

– Привет, Адам, – устало бросила она. В глубине души Лоррейн надеялась, что это дело поручат кому-то другому. Тот факт, что расследование возглавил ее муж, как обычно, не сулил легкой работы. – Пожалуйста, не называй меня так.

– Прости, Лоррейн, – поправился он, прекрасно зная, как ей не нравится легкомысленное обращение «Рей» и при исполнении служебных обязанностей, и вне работы. – Нам известно, что произошло?

Адам подошел к Лоррейн чуть ли не вплотную, не обращая внимания на то, что она явно напряглась. А он воспользовался ее новым гелем для душа. Лоррейн чертовски хорошо улавливала этот запах.

– В ванной – мертвая женщина. Она была беременна.

Когда Адам ушел, чтобы осмотреть место происшествия, Лоррейн осторожно взяла со стола несколько бумаг. Большей частью это были обычные студенческие записи и бумажные папки, но одна из них отличалась от остальных. На переплетенном светло-сером пластике серебряными буквами было напечатано: «Медицинский центр «Уиллоу-Парк». Слова располагались над темно-синим изображением ивы – логотипом клиники. До Лоррейн донеслись характерные звуки из ванной – Адама выворачивало наизнанку.

Лоррейн открыла папку. На первой странице была указана общая информация о Салли-Энн: дата рождения, номера телефонов, ближайший родственник – некто по имени Расс Гудол. Впрочем, Лоррейн заметила, что раньше там было написано другое имя, но оно было так тщательно зачеркнуто черной ручкой, что детектив не могла его разобрать. «Бывший любовник? – принялась гадать она. – Отец ребенка?»

На следующих нескольких страницах шли таблицы и детали ее беременности: вес, артериальное давление, результаты анализов мочи. Кажется, абсолютно все было в норме. Сейчас шел ноябрь, а информацию начали заносить в папку с конца апреля – очевидно, когда Салли-Энн впервые обратилась к врачу. Она должна была родить предположительно через две недели.

Вернулся Адам, покрытый испариной и чрезвычайно бледный.

– Боже праведный! – только и мог произнести он.

– Понимаю, – отозвалась Лоррейн, подняв на мужа тяжелый взгляд.

Впрочем, их недавние разногласия уже не имели значения. Все казалось ерундой. У них были их девочки, их дом, их работа. У них все было в порядке, не так ли?

– Я сожалею о том, что произошло сегодня, Рей, – промолвил Адам.

Лоррейн услышала, как он с усилием глотнул. Его лицо позеленело.

– Ага, – бросила Лоррейн, осознавая, что больше о вспышке эмоций за завтраком не будет сказано ни слова. Это была бессмысленная размолвка, которая подпитывалась семейными претензиями и мелкой ревностью. – Она была студенткой, изучала бухгалтерское дело, – продолжила Лоррейн. Она даже не отчитала Адама за то, что он снова назвал ее Рей. – Ей было двадцать четыре. Ближайший родственник – парень по имени Расс Гудол. Я свяжусь с медицинским центром.

– Почему кому-то вздумалось сотворить такое с беременной женщиной? – спросил Адам, качая головой и глядя в окно.

В доме напротив какая-то женщина складывала простыни в комнате на верхнем этаже, притворяясь, будто не смотрит через дорогу, где стояло с полдюжины полицейских машин, а все здание было оцеплено лентой, оповещающей о том, что здесь произошло преступление. Стоит поговорить с ней, подумала Лоррейн. Эта женщина могла видеть что-то важное, у нее прекрасный обзор.

– Кто-то пытался перерезать пуповину. Заметил?

Адам кивнул. Его желудок всегда чутко реагировал на подобные кровавые зрелища. Лоррейн знала, что ему потребуется пробежать как минимум пять миль, чтобы выкинуть это из головы.

– Возможно, у нее начались роды, возникли какие-то осложнения, и тот, кто находился рядом с ней, решил стать героем и сделать экстренное кесарево сечение, – продолжила Лоррейн.

Адам взял одну из трех открыток, которые аккуратно лежали рядом на подоконнике.

– Что-то пошло не так, этот человек испугался и убежал.

– Взгляни-ка на это.

– «Удачи! Со всей моей любовью, Расс», – прочла Лоррейн и вздохнула. – Несомненно, это тот же самый Расс, что и в медицинской карте.

– Фактически ни в одной из этих открыток не говорится, для чего ей нужна удача, – заметил Адам, снова раскладывая открытки на подоконнике. – Одна – от кого-то по имени Аманда, другая – от мамы Салли-Энн.

– Скажи, ты стал бы отправлять открытки, желая успешных родов? Наверняка их прислали по другому поводу. Может быть, она сдавала на водительские права. Или ей предстояли экзамены.

– Разве обычно открытки приходят не после появления ребенка на свет? – сказал Адам.

– Ты спрашиваешь меня или сообщаешь мне? – спросила Лоррейн, чувствуя, как закипают в душе совершенно неподобающие случаю эмоции. – Впрочем, ты – не великий мастер по части отправления открыток по любым поводам. Так и есть, Адам, особенно по случаю годовщины…

– Прекрати! – вскинул руку муж.

Он был прав. Лоррейн так и тянуло схватить его обтянутую резиной руку, которой Адам будто защищался, но она удержалась от этого порыва. Все эти годы совместной работы – боже, Лоррейн давно потеряла им счет! – демонстрация физического контакта или проявление привязанности на службе было их личным табу. Для коллег, не знавших Лоррейн и Адама достаточно хорошо, полной неожиданностью оказывался тот факт, что они женаты. Разные фамилии, регулярные стычки и отказ Лоррейн носить обручальное кольцо – все это красноречиво говорило о том, что вне работы их ничего не связывает. Да и на службе они явно прилагали все усилия, чтобы избегать друг друга. Только если расследовалось серьезное дело – такое, как убийство Салли-Энн, – они знали, что должны объединить усилия и использовать во благо десятилетия ценного опыта.

– А это могут быть открытки из серии «желаем успешной операции»? – Лоррейн снова рылась в медицинской папке. В первый раз она пропустила эти сведения.

– Что еще за операция? – спросил Адам, присоединяясь к ней за столом.

Определенно муж воспользовался этим ее проклятым гелем для душа «Аква ди Парма», почти тридцать фунтов за штуку. В следующий раз Адам наверняка выльет на себя весь флакон.

– Вот, – ответила Лоррейн, желая немного оттянуть объявление об этой находке. Ей просто хотелось доставить себе небольшое удовольствие, сделать нечто, заставившее почувствовать себя хоть на каплю значительнее. Лоррейн показала на аккуратный четкий почерк в верхней части страницы. Это был тот же самый почерк, что и на студенческих папках, – почерк Салли-Энн, как нетрудно было догадаться.

Адам прочел краткие записи:

– «Кесарево сечение. 18 ноября. Явиться до восьми утра. Доктор Ламб. Брэдли Уорд. Собрать сумку».

– Это завтра, – произнесла Лоррейн, пристально глядя на мужа. – Только вот кто-то опередил врача.

4

Ее спальня наконец-то готова. Я постаралась сделать ее комнату по-домашнему уютной. Оскар и Ноа ссорятся, выясняя, какого плюшевого мишку она захочет посадить на свою кровать.

– Мне кажется, она слишком взрослая для плюшевых мишек, – говорю я им. Они не согласны.

Я измучена. В эти дни меня выматывает даже такое простое дело, как постелить на ночь кровать. В такой ситуации остается только гадать, удастся ли мне когда-либо вернуть свое прежнее тело. Джеймс, разумеется, предложил мне помочь с подготовкой комнаты, но я ответила, что будет лучше, если он займет чем-нибудь мальчиков. Очевидно, ему это не удалось, потому что весь последний час они носились вокруг моих лодыжек, шлепаясь на пуховое одеяло. В это время я упорно билась над тем, чтобы впихнуть злосчастное одеяло, из-под которого доносилось хихиканье, в красивый розово-кремовый цветастый пододеяльник. Я довольна тем, как выглядят ее спальня и гостиная. Мне хочется, чтобы ей было удобно, хотя я немного нервничаю по поводу ее переезда сюда. Никак не могу привыкнуть к тому, что у нас снова появилась няня.

– Как дела, дорогая? – Как раз в тот самый момент, когда я думаю о муже и ужасном, неминуемом дне, помеченном в календаре, дне его ухода в плавание, Джеймс появляется на самой верхней лестничной площадке – судя по топоту, несясь через две ступеньки, – чтобы посмотреть, как я справляюсь. – Все выглядит просто супер! Ей здесь понравится.

На сей раз Джеймса отпустили домой всего на две недели.

– Надеюсь, так и будет, – задумчиво отзываюсь я.

Он обнимает меня за плечи и пытается поцеловать, но я слишком измотана даже для объятий. Устало плюхаюсь в кресло-качалку.

– Ой! – тут же восклицаю я, хватаясь за живот.

– Осторожнее с ней, – предупреждает Джеймс, робко гладя мой выпирающий живот.

Он носится со мной с той самой минуты, как я сказала ему о своей беременности. На самом деле в этом нет ничего удивительного. У него не было возможности расти со мной, а потому и привыкать к моей новой фигуре, ее ценности и даже деформации. Думаю, мужа сбивает с толку все это – я, ставшая такой огромной, потерявшая способность делать те вещи, которые привыкла, – хотя он никогда и не признается в этом. Он относится ко мне с истинным благоговением, и мы неукоснительно следуем рекомендациям врача. Моя подруга Пип уверяет, что муж обожает ее беременное тело и никак не может насытиться им. Полагаю, в этом отношении Джеймс просто сверхосторожен, и я ценю это. Но все же скучаю по нему. Скучаю по нас…