Романовы. Династия в романах (№11) - Елизавета Петровна

А. Сахаров (редактор)

ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА

(Романовы. Династия в романах – 11)

Елизавета Петровна – русская императрица (1741 – 24 дек. 1761), дочь Петра Великого и Екатерины I (р. 18 дек. 1709 г.). Со дня смерти Екатерины I великая княжна Елизавета Петровна прошла тяжёлую школу. Особенно опасно было её положение при Анне Иоанновне и Анне Леопольдовне, которых постоянно пугала приверженность гвардии к Елизавете Петровне. От пострижения в монахини её спасло существование за границею её племянника принца Голштинского; при жизни его всякая крутая мера с Елизаветой Петровной была бы бесполезною жестокостью. Иностранные дипломаты, французский посол Шетарди и шведский – барон Нолькен, решились из политических видов их дворов воспользоваться настроением гвардии и возвести Елизавету Петровну на престол. Посредником между послами и Елизаветой Петровной был лейб-медик Лесток. Но Елизавета Петровна обошлась и без их содействия. Шведы объявили правительству Анны Леопольдовны войну под предлогом освобождения России от ига иноземцев. Полкам гвардии велено было выступить в поход. Перед выступлением солдаты гренадёрской роты Преображенского полка, у большей части которых Елизавета Петровна крестила детей, выразили ей опасение: безопасна ли она будет среди врагов? Елизавета Петровна решилась действовать. В 2 часа ночи на 25 нояб. 1741 г. Елизавета Петровна явилась в казармы Преображенского полка и, напомнив, чья она дочь, велела солдатам следовать за собою, воспретив им употреблять в дело оружие, ибо солдаты грозились всех перебить. Ночью случился переворот, и 25 ноября издан был краткий манифест о вступлении Елизаветы Петровны на престол, составленный в очень неопределённых выражениях. О незаконности прав Иоанна Антоновича не было сказано ни слова. Перед гвардейцами Елизавета Петровна выказывала большую нежность к Иоанну. Совсем в другом тоне был написан подробный манифест от 28 ноября, напоминавший о порядке престолонаследия, установленном Екатериною I и утверждённом общею присягою. В манифесте сказано, что престол, уже по смерти Петра II, следовал Елизавете Петровне. Составители его забыли, что, по завещанию Екатерины, после смерти Петра II престол должен был достаться сыну Анны Петровны и герцога Голштинского, родившемуся в 1728 г. В обвинениях, направленных против немецких временщиков и друзей их, им было вменено в вину многое, в чём они виноваты не были: это объясняется тем, что Елизавета Петровна была сильно раздражена отношением к ней людей, возвышенных её отцом, – Миниха, Остермана и др. Общественное мнение не думало, впрочем, входить в разбор степени виновности тех или других лиц; раздражение против немецких временщиков было так сильно, что в жестокой казни, им определённой, видели возмездие за мучительную казнь Долгоруких и Волынского. Остерману и Миниху определена была смертная казнь четвертованием; Левенвольду, Менгдену, Головкину – просто смертная казнь. Смертная казнь всем заменена ссылкою. Замечательно, что Миниха обвиняли и в назначении Бирона регентом, а самого Бирона не только не тронули, но даже облегчили его судьбу: из Пелыма он переведён был на местожительство в Ярославль (так как сам Бирон не теснил Елизавету Петровну).

В первые годы царствования Елизаветы Петровны то и дело отыскивали заговоры; отсюда возникло, между прочим, мрачное дело Лопухиных. Дела, подобные лопухинскому, возникали из двух причин: 1) из преувеличенного страха перед приверженцами Брауншвейгской династии, число которых было крайне ограничено, и 2) из интриг лиц, стоявших близко к Елизавете Петровне, например из подкопов Лестока и других против Бестужева-Рюмина. Лесток был приверженцем союза с Францией, Бестужев-Рюмин – союза с Австрией; поэтому в домашнюю интригу вмешались иностранные дипломаты. Наталья Фёдоровна Лопухина, жена генерал-поручика, славилась выдающейся красотой, образованием и любезностью. Говорили, что при Анне Иоанновне, на придворных балах, она затмевала Елизавету Петровну и что это соперничество поселило в Елизавете Петровне вражду к Лопухиной, у которой в то время был уже сын офицер. Она была дружна с Анной Гавриловной Бестужевой-Рюминой, урождённой Головкиной, женою брата вице-канцлера. Лопухина, бывшая в связи с Левенвольдом, послала ему поклон с одним офицером, сказав, чтобы он не падал духом и надеялся на лучшие времена, а Бестужева послала поклон брату, графу Головкину, также сосланному по так называемому делу Остермана и Миниха. Обе были знакомы с маркизом Ботта, австрийским посланником в Петербурге. Ботта, не стесняясь, высказывал у своих знакомых дам ни на чём не основанное предположение, что Брауншвейгская династия вскоре опять воцарится. Переведённый в Берлин, он и там повторял те же предположения. Вся эта пустая болтовня подала Лестоку повод сочинить заговор, посредством которого он хотел нанести удар вице-канцлеру Бестужеву-Рюмину, защитнику австрийского союза. Расследование дела поручено было генерал-прокурору князю Трубецкому, Лестоку и генерал-аншефу Ушакову. Трубецкой ненавидел Бестужева-Рюмина столько же, как и Лесток, но самого Лестока ненавидел ещё более; он принадлежал к олигархической партии, которая, по свержении немецких временщиков, надеялась захватить власть в свои руки и возобновить попытку верховников. От людей, которые не скрывали сожаления к сосланным, легко было добиться признания в дерзких речах против императрицы и в порицании её частной жизни. В дело была пущена пытка – и при всём том успели привлечь к суду только восемь человек. Приговор был ужасен: Лопухину с мужем и сыном, вырезав языки, колесовать. Елизавета Петровна отменила смертную казнь: Лопухину с мужем и сыном, по вырезании языков, велено было бить кнутом, прочих – только бить кнутом. В манифесте, в котором Россия извещалась о деле Лопухиных, снова говорилось о незаконности предыдущего царствования. Всё это вызвало резкие нарекания на Елизавету Петровну и не принесло желанного интригою результата – низвержения Бестужевых. Значение вице-канцлера не только не уменьшилось, но ещё возросло; через несколько времени он получил сан канцлера. Незадолго до начала дела Лопухиной Бестужев стоял за увольнение Анны Леопольдовны, с семейством, за границу; но дело Лопухиных и отказ Анны Леопольдовны отречься, за своих детей, от прав на русский престол были причиною печальной судьбы Брауншвейгской семьи. Чтобы успокоить умы, Елизавета Петровна поспешила вызвать в Петербург племянника своего Карла-Петра-Ульриха, сына Анны Петровны и герцога Голштинского. 7 ноября 1742 г., перед самым объявлением о деле Лопухиных, он провозглашён был наследником престола. Перед тем он принял православие, и в церковных возглашениях при его имени велено было добавлять: внука Петра Первого.

Обеспечив за собою власть, Елизавета Петровна спешила вознаградить людей, которые способствовали вступлению её на престол или вообще были ей преданы. Гренадёрская рота Преображенского полка получила название лейб-компании. Солдаты не из дворян зачислены в дворяне; им даны поместья. Офицеры роты приравнены к генеральским чинам, Разумовский и Воронцов назначены поручиками, в чине генерал-лейтенанта, Шуваловы – подпоручиками, в чине генерал-майора. Сержанты стали полковниками, капралы – капитанами. Буйство солдат в первые дни вступления Елизаветы на престол доходило до крайностей и вызывало кровавые столкновения. Алексей Разумовский, сын простого казака, осыпанный орденами, в 1744 году был уже графом Римской империи и морганатическим супругом Елизаветы Петровны. Его брат Кирилл назначен был президентом Академии наук и гетманом Малороссии. Так много хлопотавшему за Елизавету Петровну Лестоку пожалован был титул графа. Тогда же началось возвышение братьев Шуваловых, Александра и Петра Ивановичей, с их двоюродным братом Иваном Ивановичем. Наибольшим доверием Елизаветы Петровны пользовался начальник Тайной канцелярии, Александр Иванович. Он оставил по себе самую ненавистную память. За Шуваловыми следовал Воронцов, назначенный вице-канцлером, после назначения графа Бестужева-Рюмина канцлером. До Семилетней войны самым, сильным влиянием пользовался канцлер Бестужев-Рюмин, которого хотел погубить Лесток, но который сам погубил Лестока. Он дешифрировал письма французского посла Шетарди, друга Лестока, и нашёл в письмах резкие выражения о Елизавете Петровне. Имения Лестока были конфискованы, он сослан был в Устюг.

В иностранной политике Бестужев умел поставить Россию в такое положение, что все державы искали её союза. Фридрих II говорит, что Бестужев брал деньги с иностранных дворов; это вероятно, ибо деньги брали все советники Елизаветы Петровны – кто с Швеции, кто с Дании, кто с Франции, кто с Англии, кто с Австрии или Пруссии. Все это знали, но об этом щекотливом вопросе молчали, пока, как над Лестоком, не разражалась гроза по какому-нибудь другому поводу. Когда Елизавета Петровна вступила на престол, то можно было ожидать мира с Швецией; но шведское правительство потребовало возвращения завоеваний Петра Великого, что и повело к возобновлению войны. Шведы потерпели поражение, и по миру в Або, в 1743 г., должны были сделать России новые территориальные уступки (часть Финляндии, по р. Кюмень). В том же году решён был вопрос о престолонаследии в Швеции, колебавший эту страну с 1741 г., со дня смерти Ульрихи-Елеоноры. По совету Бестужева, послана была вооружённая помощь партии Голштинской, и наследником престола объявлен был Адольф-Фридрих, дядя наследника Елизаветы Петровны. Война за австрийское наследство также окончена была при содействии России. Англия, союзница Австрии, будучи не в силах удержать за своей союзницей Австрийские Нидерланды, просила помощи у России. Появление корпуса русских войск на берегах реки Рейна помогло прекращению войны и заключению Ахенского мира (1748). Влияние канцлера всё усиливалось; Елизавета Петровна стала на его сторону даже в споре его с наследником престола по вопросу о Шлезвиге, который великий князь хотел, вопреки воле императрицу, удержать за своим домом. В будущем этот раздор грозил неприятностями Бестужеву-Рюмину, но он тогда же сумел привлечь на свою сторону великую княгиню Екатерину Алексеевну. Только во время Семилетней войны врагам канцлера удалось, наконец, его сломить. Над канцлером наряжен был суд, он лишён был чинов и сослан.

Важные дела совершались при Елизавете Петровне на окраинах России; там мог вспыхнуть одновременно весьма опасный пожар. В Малороссии управление малороссийской коллегии оставило за собою страшное неудовольствие. Елизавета Петровна, посетив Киев в 1744 году, успокоила край и дозволила избрать гетмана в лице брата своего любимца, Кирилла Разумовского. Но Разумовский сам понимал, что время гетманства миновало. По его ходатайству дела из малороссийской коллегии переданы были сенату, от которого непосредственно зависел город Киев. Приближался конец и Запорожью, ибо степи, со времени Анны Иоанновны, заселялись всё более и более. В царствование Елизаветы Петровны призваны новые поселенцы; в 1750 г. в нынешних уездах Александрийском и Бобринецком Херсонской губернии поселены были сербы, из которых сформировано было два гусарских полка. Поселения эти названы Новой Сербией. Позже, в нынешней Екатеринославской губернии, в уездах Славяносербском и Бахмутском, поселены новые сербские переселенцы (Славяносербия). Около крепости св. Елизаветы, в верховьях Ингула, образовались из польских выходцев-малороссиян, молдаван и раскольников поселения, давшие начало Новослободской линии. Так Запорожье почти со всех сторон было стеснено уже формировавшейся второю Новороссией. В первой Новороссии, то есть в Оренбургском крае, в 1744 г., вследствие серьёзных волнений башкиров, учреждена была Оренбургская губерния, губернатору которой подчинена была Уфимская провинция и Ставропольский уезд нынешней Самарской губернии. Оренбургским губернатором назначен был Неплюев. Он застал башкирский бунт; башкиры легко могли соединиться с другими инородцами; войск у Неплюева было мало – но против башкир он поднял киргизов, тептярей, мещеряков, и бунт был усмирён. Много ему помогло то обстоятельство, что вследствие малочисленности русского элемента в крае заводы при Анне Иоанновне строились там как крепости. Всеобщее неудовольствие и раздражение инородцев сказались и на отдалённом северо-востоке: чукчи и коряки в Охотске грозили истреблением русскому населению. Особенное ожесточение оказали коряки, засевшие в деревянном остроге: они сожглись добровольно, только бы не сдаться русским.

Через несколько недель по вступлении на престол Елизавета Петровна издала именной указ о том, что государыня императрица усмотрела нарушение порядка государственного управления, установленного её родителем: «происками некоторых (лиц) изобретён Верховный Тайный Совет, потом сочинён кабинет в равной силе, как был Верховный Тайный Совет, только имя переменено, от чего произошло немало упущение дел, а правосудие и совсем в слабость пришло». Сенат при Елизавете Петровне получил силу, какой он ни прежде, ни после не имел. Число сенаторов было увеличено. Сенат прекратил вопиющие безурядицы как в коллегиях, так и в провинциальных учреждениях. Архангельский прокурор, например, доносил, что секретари ходят в должность, когда хотят, отчего колодников держат подолгу. Особенно важную услугу сенат оказал в один из годов, когда бедному люду в Москве грозила опасность остаться без соли. Благодаря распорядительности сената, соль была доставлена и соляной налог, один из важных доходов казны, был приведён в порядок. С 1747 г., когда открыта была эльтонская соль, соляной вопрос не обострялся уже до такой степени. В 1754 г., по предложению Петра Ивановича Шувалова, отменены внутренние таможни и заставы. По словам С. М. Соловьёва, этот акт довершил объединение Восточной России, уничтожив следы удельного деления. По проектам того же Шувалова: 1) Россия, ради облегчения тяжести рекрутских наборов, разделена была на 5 полос; в каждой полосе набор приходился через 5 лет; 2) учреждены коммерческий и дворянский банки. Но заслуги Шувалова не всеми были поняты, а результаты его корыстолюбия у всех были налицо. Он обратил в свою монополию тюленьи и рыбные промыслы на Белом и на Каспийском морях; заведуя переделкой медной монеты, он частным образом отдавал деньги под проценты. Разумовские, самые близкие люди к Елизавете Петровне, в государственные дела не вступались; их влияние было велико только в области церковного управления. Оба Разумовские проникнуты были беспредельным уважением к памяти Стефана Яворского и враждой к памяти Феофана Прокоповича. Поэтому на высшие ступени иерархии стали возводиться лица, ненавидевшие просветительные стремления Прокоповича. Самый брак Елизаветы Петровны с Разумовским внушён был её духовником. Освобождение России от немецких временщиков, обострив и без того тогда сильный дух религиозной нетерпимости, обошлось России дорого. Проповеди в этом направлении не щадили не только немцев, но и европейскую науку. В Минихе и Остермане усматривали эмиссаров сатаны, посланных губить православную веру. Настоятель Свияжского монастыря, Димитрий Сеченов, называл своих противников пророками антихриста, которые заставляли молчать проповедников Христова слова. Амвросий Юшкевич обвинял немцев в том, что они нарочно замедляли ход просвещения в России, гнали русских учеников Петра Великого – обвинение веское, поддержанное Ломоносовым, который, однако, одинаково в том же мраколюбии обвинял и немецких академиков, и духовенство. Получив в свои руки цензуру, синод начал с того, что подал в 1743 г. к подписи указ о запрещении ввозить в Россию книги без предварительного просмотра. Против проекта этого указа восстал канцлер граф Бестужев-Рюмин. Он убеждал Елизавету Петровну, что не только запрещение, но и задержка иностранных книг в цензуре вредно повлияют на просвещение. Он советовал освободить от цензуры книги исторические, философские, просматривал только книги богословские. Но совет канцлера не остановил ревности к запрещению книг. Так, запрещена была книга Фонтенеля «О множестве миров». В 1749 г. велено было отбирать книгу, напечатанную при Петре Великом – «Феатрон, или Позор исторический», переведённую Гавриилом Бужанским. В самой церкви обнаруживались явления, которые указывали на необходимость более широкого образования для самого духовенства: когда между раскольниками усилились фанатические самосожигания, пастыри наши не умели словом остановить дикие проявления фанатизма и взывали о помощи к светской власти. Но представители духовенства вооружались даже против церковных школ. Архангельский архиепископ Варсонофий выражал неудовольствие на большую школу, построенную в Архангельске: школы-де любили архиереи черкасишки, т. е. малороссияне. Не мудрено, что людям такого образа мыслей приходилось сталкиваться в государственных и законодательных вопросах с сенатом. Елизавета Петровна, по личному её характеру, значительно смягчила уголовное законодательство наше, отменив смертную казнь, а также пыжу по корчемным делам. Сенат представил доклад, чтобы малолетние до семнадцати лет совсем освобождены были от пытки. Синод и тут восстал против смягчения, доказывая, что малолетство, по учению св. отца, считается только до 12-ти лет. При этом было забыто, что постановления, на которые ссылался синод, изданы были для южных стран, где в 11–12 лет начинается половая зрелость девушек. В начале царствования Елизаветы Петровны обер-прокурором в синод назначен был князь Яков Петрович Шаховской, человек односторонний, самолюбивый, но честный. Он потребовал регламент, инструкции обер-прокурору и реестр нерешённых дел; ему доставили только регламент; инструкции были затеряны и только потом доставлены ему генерал-прокурором князем Трубецким. За разговоры в церкви велено было брать штрафы. Штраф собирали офицеры, жившие при монастырях; синод стал доказывать, что собирать штраф следует причту. Такое препирательство яснее всего указывало на необходимость образования. Но при общей почти ненависти к просвещению требовалась могучая энергия, чтобы отстаивать его необходимость. Поэтому достойна глубочайшего почтения память Ивана Ивановича Шувалова и Ломоносова, которые связали свои имена с полезнейшим делом царствования Елизаветы Петровны. По их проекту, в 1755 г., основан был Московский университет, возникли гимназии в Москве и Казани и потом основана была Академия художеств в Петербурге. По личному характеру Елизавета Петровна была чужда политического честолюбия; весьма вероятно, что если бы она при Анне Иоанновне не была преследуема, то и не подумала бы о политической роли. В молодости её только и занимали танцы, а под старость – удовольствия стола. Любовь к far niente усиливалась в ней с каждым годом. Так она два года не могла собраться отвечать на письмо французского короля. Источники: П.С.З.; мемуары; особенно важны записки князя Шаховского, Болотова, Дашкова и др. История Елизаветы Петровны подробно изложена С. М. Соловьёвым. Заслуживает также внимания очерк царствования императрицы Елизаветы Петровны Ешевского.

Энциклопедический словарь,Изд. Брокгауза и Ефрона,т. ХIБСПб., 1894.

Е. И. Маурин

ЛЮДОВИК И ЕЛИЗАВЕТА

РОМАН

ПРЕДИСЛОВИЕ

В XVIII веке идея самодержавного единовластия не пользовалась симпатиями «верхов» русского общества. Требуя от народа слепого, рабского подчинения, не допуская даже и мысли о возможности влияния «подлой черни» на ход государственных дел, дворянство для себя лично домогалось права на руководящую роль в управлении страной, и вся русская история XVIII века по существу своему является историей борьбы между олигархическими аппетитами русской аристократии и стремлениями монархов прочно внедрить абсолютное признание своей единой воли. Конечно, ввиду полной разобщённости монарха с народом дворянство неизбежно оставалось бы победителем в этой борьбе, если бы его притязания покоились на идейной, а не на корыстной почве. Но «верхи» в погоне за благами земными разбивались на партии, и стоило одной кучке взять верх, как другая немедленно начинала вести подкоп против неё.

Немудрено, что при таком положении вещей период от Петра Великого до восшествия на престол Александра I[1] был столь богат так называемыми «дворцовыми революциями». Особенностью последних были их крайняя изолированность и однообразие рецептов. Не только народ в широком смысле этого слова, но даже ближайшие придворные не всегда знали, просыпаясь утром, что вчерашний монарх уже свержен и сегодня царит новый. А рецепт употреблялся всегда один и тот же: брали роту солдат и арестовывали венценосца – только и всего; простота, которой не встретишь в истории переворотов всех других стран.

Пётр Великий всю жизнь работал над освобождением трона от олигархических притязаний дворянства. Для противовеса родовому дворянству он вызвал к жизни дворянство служилое, где недостаток происхождения с лихвой восполнялся талантами и работоспособностью. Именно при нём и даже в его присутствии вельможа из бывших пирожников Меншиков сказал убогому разумом князьку Рюриковичу, кичившемуся своим происхождением: «Ты, батюшка, потомок, ну а я – предок!» Если бы Петру I было дано жить два века или если бы ему наследовал достойный его, преобразователя, монарх, то самодержавная власть, опираясь на новое служилое дворянство, была бы упрочена. Но Пётр Великий умер, не завершив своего дела и даже не назначив себе наследника. Это сразу поставило трон в зависимость от партий.

В то время были две партии: одна хотела видеть Екатерину I русской государыней, другая настаивала на правах внука Петра, сына царевича Алексея (Петра II), и соглашалась только на регентство Екатерины. Верх взяла первая партия, Пётр II был объявлен наследником.

Царствование Екатерины I и Петра II вполне подходило под мерку олигархических претензий дворянства. Екатерина I не имела никаких данных для сознательного правления, Пётр II был слишком юн для этого. Это разожгло аппетиты: после смерти Петра II дворянство самовольно обошло права цесаревны Елизаветы и призвало на трон племянницу Петра Великого, герцогиню Курляндскую, Анну Иоанновну.

Призывая её на трон, знать поставила весьма немалые условия, а именно: ограничение самодержавия. Согласно им императрица ровно ничего не могла делать своею властью без согласия тех восьми персон, из которых состоял Верховный Тайный Совет. Анна Иоанновна согласилась на эти условия, которые давали большой вес партии князей Долгоруких и Голицыных. Зато возмутились Головкины, Трубецкие, Барятинские, Черкасские и др. На сцену была выдвинута вершительница судеб многих последующих монархов – «рота солдат». И вот, опираясь на армию, императрица разорвала подписанную ею олигархическую конституцию и стала править «самодержавно».

Анна Иоанновна призвала ко двору дочь своей старшей сестры Екатерины Иоанновны – принцессу Мекленбург-Шверинскую Елизавету-Екатерину-Христину, во крещении – Анну Леопольдовну. От брака Анны Леопольдовны с принцем Антоном-Ульрихом Брауншвейг-Люнебургским родился принц Иоанн. Умирая, Анна Иоанновна назначила своим наследником последнего, а регентом повелела быть герцогу Бирону.

Бирон имел свои счёты с родителями малолетнего императора, которые и поспешили поэтому отделаться от неудобного регента. На сцену вновь вышла «рота солдат» – Бирон был арестован, Анна Леопольдовна провозгласила себя правительницей.

При обеих Аннах в России царило полное немецкое засилье. В мемуарах современников то и дело встречаются такие фразы: «Такой-то отличился и должен был получить командование полком, но на свою беду он русский». Этим положением вещей воспользовалась цесаревна Елизавета Петровна и с помощью «роты солдат» арестовала всю семью малолетнего императора.

В дальнейшем всё та же «рота солдат» фигурировала ещё раз при ниспровержении Екатериной II своего супруга и наследника Елизаветы – Петра III. Сын и наследник Екатерины II император Павел был устранён уже без участия «роты» усилиями ближайших придворных. Это была последняя «дворцовая революция».

При императоре Николае I нашумевший бунт декабристов был последним активным усилием дворянства и армии вмешаться в государственную жизнь. Но это было вызвано уже совершенно иными идейными мотивами, да и представляло собой отзвук XVIII века в XIX, своего рода исторический пережиток. С XVIII веком окончательно умерли олигархические претензии дворянства.

Мы упоминали выше, да и иллюстрировали примерами однообразие рецептов русских переворотов XVIII века. Но для одного из этих переворотов, а именно для революции 1741 года, возведшей на российский престол императрицу Елизавету, необходимо сделать оговорку: переворот 1741 года по своей внутренней подоплёке был гораздо сложнее, чем можно было подумать, судя по первому взгляду. Достаточно вспомнить только, что весьма активное участие в подготовке к воцарению Елизаветы Петровны принимал французский посол Шетарди. Из сборника донесений Шетарди, извлечённых из французских архивов Тургеневым и переведённых Пекарским, можно видеть, что это делалось не без участия французского правительства. Значит, в данном случае мы имеем дело не только с проявлением олигархических тенденций русского дворянства, но и с планомерной иностранной интригой.

Действительно, достаточно самого поверхностного знакомства с историческими документами, чтобы убедиться, что переворот 1741 года при всей своей внешней простоте и шаблонности внутренне довольно сложен. Это было далеко не случайное явление, а логическое следствие ряда взаимодействующих причин, корни которых разветвлялись широко и по времени, и по пространству.

Предлагаемый роман бытописует именно этот переворот, и сложность последнего в достаточной мере усложняет задачу автора. Историческое повествование должно соединять в себе достоинства и художественного романа, и исторического очерка. Но первый требует живости изложения, второй ясности исторического рисунка эпохи. В то же время ничто так не мешает необходимому нарастанию интереса развития романической интриги, как бесконечные отступления в область исторических ссылок и справок. Стремясь как-нибудь выйти из этой дилеммы, автор решил выделить всю историческую часть в настоящем предисловии.

Мы уже указывали выше, что интересующий нас переворот произошёл не без участия французского правительства. В какой же мере и степени выразилось это участие?

Ответ на последний вопрос нам может дать краткий очерк истории русско-французских сношений, к которому мы и обращаемся.

Впервые о прямых попытках к русско-французскому союзу упоминается в хрониках XVII века, когда в 1629 г. к царю Михаилу Фёдоровичу явилось чрезвычайное посольство от Людовика XIII.[2] Глава посольства, Дюгэй-Корменен, от имени своего короля приглашал русского царя слиться тесным союзом с Францией. Ведь «белый царь» – глава православия, а французский король – глава католических стран; таким образом, если два таких «потентата» будут действовать заодно, то им покорятся все остальные государства.

Предложение Корменена встретило очень благосклонный приём, но Московия была тяжела на подъём, и дело кончилось простыми уверениями в дружбе. Вплоть до Петра Великого вопрос о союзе с Францией оставался совершенно открытым.

В первое время своего царствования Пётр I не мог помышлять о союзах. Россия терпела военные неудачи, а союз с иностранным государством только тогда выгоден обеим сторонам, когда и та и другая стороны верят в обоюдную мощь. Русскую мощь ещё надлежало доказать. Только разгромив шведов и отомстив туркам за неудачи Прутского похода, Пётр обратил взоры на Францию.

В то время Францией от имени малолетнего Людовика XV правил регент (герцог Орлеанский). Пётр I послал в Париж своего агента (Зотова), который должен был позондировать настроение и, если возможно, подготовить почву. Но никаких дипломатических полномочий этот агент не имел. Пётр имел свои основания не желать, чтобы о его планах узнали другие державы. И вот, не оповещая никого о своих намерениях, Пётр в конце 1716 года отправился в заграничное путешествие и через Пруссию прибыл в Голландию, которая в то время представляла собою нечто вроде «меры международных соглашений». Голландским представителем Франции был маркиз Шатонеф – личность, по своему положению и качествам пользовавшаяся особенным доверием правительства. Пётр послал к Шатонефу своего министра, князя Куракина, который и сообщил французскому послу о желании русского императора завязать союзные сношения с Францией; Куракин просил Шатонефа сообщить своему правительству, что Пётр лично направляется с этой целью в Париж.

Донесение Шатонефа привело правительство регента в большое смущение.

На это были две причины. Россия открыто враждовала с Англией, а Франция в дружбе последней весьма нуждалась; кроме того, ни Англия, ни Франция не признали ещё официально императорского титула Петра, и посещение Парижа царём грозило немалыми затруднениями. И вот Шатонеф получил предписание: внешне склоняться на всяческие заверения в дружбе, но по существу не решать ничего и ничего не отвечать на желание царя посетить Париж. Авось пронесёт Господь!

Но не с Петром можно было вести такую политику!

Разгадав французскую тактику, Пётр, никого не предупреждая, в марте 1717 года сел на корабль и отправился в Париж, куда и прибыл 7 мая того же года.

Тут, на месте, в Париже, Пётр не добился ничего. Франция была очень склонна связать быстро крепнувшего «северного колосса» выгодным договором, но, на беду, о переговорах узнала Англия, вмешалась энергичной нотой, и Пётр уехал как бы ни с чем. Однако это было только «как бы». Через два месяца в Амстердаме был подписан договор между Францией, Пруссией и Россией.

После подписания этого договора между обеими странами – Францией и Россией – воцарились очень хорошие отношения. Первая сразу же сумела оказать второй большую услугу: по энергичному представлению французского посла при шведском дворе, Кампредона,[3] шведское правительство пошло на уступки, и в Нюстадте был подписан очень выгодный для России мир (1721 г.). После этого Кампредона назначили министром-президентом при петербургском дворе.

Во время своего пребывания в Париже Петру пришлось повидать и малолетнего короля Людовика XV. Царю очень понравился этот крошечный король, который уже умел осанкой и благородными жестами свидетельствовать о своём сане. Вопреки всяческому этикету Пётр схватил короля-рёбенка, поднял его на воздух и расцеловал. «Очень возможно, – говорит А. Вандаль, – что именно тогда царю пришла в голову мысль женить короля на своей дочери, царевне Елизавете».