Перелетные работы

      Дядя Кирша громко захлопнул альбом с фотографиями и пальцами забарабанил по подоконнику, выбивая какую-то мелодию.
      Но Натка не обратила внимания:
      - И вот раз бегали они вместе с Аленкой по деревне и забе-жали в поле. Домна споткнулась, упала и выткнула соломинкой глаз. Она заплакала, закричала и потеряла сознание. Аленка выбе-жала на дорогу, чтобы позвать людей, - но никого нет. Тогда она вернулась назад и видит: Домна пришла в себя и уже не кричит и не плачет, а только сидит на земле, и сверху на нее льется голу-бой ласковый свет, а по щеке бежит струйка крови...
      - Все так! - перебила Аленка и уперлась руками в бока. - Синий свет льется, ветерок затих, все травки встали навытяжку, и Домнушка не кричит. Я ее зову, а она не слышит, я ей руку на плечо положила, а она не оборачивается. Но я вижу, что она с кем-то говорит, а слов не понимаю...
      - Я буду рассказывать! - замахала на нее Натка.
      Аленка загрустила.
      А я попыталась ее утешить:
      - Возьми конфетку, - и придвинула к ней коробку.
      Аленка взяла золотую звездочку и серебряный самолет и опустила в кармашек на юбке.
      - А Домна рассказывала потом, что видела голубой свет, голубой, глубинный цвет неба и огненную лестницу, по которой спускалась Божья Матерь в длинном хитоне, - напевно говорила Натка, раскачиваясь в такт словам. - По всему хитону были раз-бросаны звезды, на голове была корона, а вокруг Ее головы сиял венец Славы. Грудь Ее была открыта и вся в ранах, а из ран бежала кровь. Она остановилась на шестой ступени снизу и благо-словила Домну обеими руками, а потом с выражением глубокой грусти склонила голову и стала подниматься обратно на небо. Когда свет погас, Домна очнулась, признала Аленку и снова стала чувствительной к боли. Она заплакала и стала растирать кровь на лице. Но тут пря-мо посреди поля их нашли люди, взяли Домнушку на руки, посадили в грузовик и отвезли в больницу. А в больнице она впала в летар-гический сон и проспала ровно двадцать четыре дня. Но мы с Аленкой не дождались, когда она проснется, мы уехали в город...
      Дядя Кирша стоял спиной к Натке и смотрел в окно. Я видела, как напряглось его лицо и мышцы на тонкой дряблой шее. Я знала, что он волнуется вовсе не из-за Наткиного рассказа. Подростки с ножич-ками выстроились под нашим окном. Они низко кланялись дяде Кирше и называли его Князь. Он долго смотрел на них, потом не выдержал и показал им слабый, но тяжелый кулак на тонком запястье. Под-ростки захохотали и отошли.
      А тем временем Натка продолжала:
      - И вот мы приезжаем на следующий год, а мама еще с поро-га мне говорит: "Тут про вас Ева Степановна каждый день спрашивает!" Не успела сказать, как сама Ева Степановна к нам пришла, увидела нас, взяла Аленку за руку и просит: "Отпустите ее к Домнушке пря-мо сейчас. Она ведь у меня совсем уже не бегает по деревне, а только сидит у окошечка, плачет и спрашивает Аленку, и еще молит, чтобы ее в Киев Святым мощам поклониться повезли, только кто же ее та-кую возьмет..." Аленка пошла с Евой Степановной, как она просила...
      - Да, я пошла, - взволнованно начала Аленка. - Мы идем с ней, идем...
      - Оставь! - махнула рукой Натка. - Я сама буду говорить.
      Аленка снова опечалилась и грустно взяла серебряный пароход из раскрытой коробки.
      - Я осталась вдвоем с мамой, - сказала Натка. - Сидим мы с ней, сидим, а моей Аленки нет час, другой, третий... Тогда я собралась и пошла к Еве Степановне. Вхожу к ним - Аленка сидит на полу возле Домнушки, положила голову ей на колени, а Домнушка гладит ее по волосам, а у самой - черная повязка через все лицо закрывает проколотый глаз, и личико все такое юное, так и светится.
      - И рябушек совсем нет, - вставила Аленка. - Одни рыженькие веснушки и глаз-василек...
      Натка сердито взглянула на Аленку. Аленка потупилась.
      - А сама Ева Степановна читает им по тетрадке то, что Домне открылось во сне, в двадцать четыре дня. Домна слушает и кивает, так, мол, и так, потому что все записано с ее слов...
      - Наточка, - робко вставила тетя Груша, - у тебя есть эта тетрадь? - и взяла полную руку Натки в золотых перстнях.
      Натка мягко высвободила руку, открыла свой черный порт
      фель и достала школьную тетрадь с таблицей умножения на корке.
      - Все записано с ее слов прямо в больнице, - сказала Натка, - потому что сама Домна Чмелева никогда не училась в школе и не умела писать. "Скоро я заметила вдали город, - начала она сбива-ющимся голосом. - Он был без конца в ширину и длину. Ворота были из жемчуга и других драгоценных камней. На правой створке ворот изображен был архангел Михаил, на левой - Гавриил. В этом городе улицы устланы мрамором с разнообразным узором (крестом, букетом). Дома украшены иконами, а между домами - множество церквей. Я сразу же пошла к часовне, и как вошла, увидела Великомученицу - икону Скорбящей Божьей Матери. Часовня внутри сияла и благоухала. И увидела я перед иконой подсвечник дивной красоты, на нем горели свечи различным светом: голубым, зеленым, золотистым и белым... И тогда один из архангелов сказал мне..."
      Дядя Кирша усмехнулся и пошел на кухню:
      - У нас в гимназии был Закон Божий, - небрежно бро-сил он через плечо. - Мы сидели в классах и целыми днями читали сказки про Царствие Небесное. А потом после уроков ехали на вело-сипедах домой вниз по бульварам... Какое было время!
      - Но ведь есть еще и ад! - твердо сказала Натка и пронзительно посмотрела на него.
      - Постой, Кирилл! - приказала тетя Груша.
      Дядя Кирша замер вполоборота в дверях кухни.
      - "Тут я увидела толпу, - дрожащим голосом прочитала Натка. - Народ валит толпой, а за ним множество бесов всякого рода: гор-батые, высокие, с ушами как у свиней, с коровьими рогами. Они приближались к воротам, над которыми стояла надпись: "Капище всех грехов". Мало кто избавляется от этого капища. Только молитвами великих духовников и благочестивых родителей можно избавиться от него. Издали увидела я раскаленные докрасна двери и услышала го-лоса: "Не к нам ли душу ведут?" И в пламени разглядела я железные балки с цепями. На цепях висели женщины и мужчины. У женщин между ребер торчали младенцы с обугленными головками, а у мужчин из-под каждого ребра выглядывали змеи.
      Я спросила: "За какие грехи они так страдают?"
      Мне ответили: "Это блудники и прелюбодеи! Змей - это грех, а младенец вытравленный плод!""
      - Что ад? - страшно закричал нам дядя Кирша, перебив Наткино чтение. Где доказательства, что он существует?
      - Подожди, Кирилл, ты их получишь, - мрачно ответила тетя Груша.
      Дядя Кирша ушел на кухню и стал насвистывать какую-то ста-рую мелодию, под которую я никак не могла подобрать слова.
      И тут же в ответ прямо у нас под окном подростки тонко и жалобно запели дребезжащую дворовую песню...
      Мы вышли на улицу. Тетя Груша держала меня за руку и сводила с крыльца.
      - Раз, - отсчитывала она ступеньки, - два...
      - Четыре, - подхватила я.
      - Нет, - поправила тетя Груша. - Три...
      Я хотела поправиться вслед за ней, но во дворе увидела Вовку. Он сидел в песочнице и лопаткой раскапывал подкоп. Его бабушка сидела на лавке под грибком и пристально наблюдала за ним. Я вырвалась от тети Груши, подбежала к Вовке со спины и в ухо крикнула: "Гав!" От испуга и неожиданности его бабка под грибком вздрогнула и поднялась со скамейки, а Вовка обрадовался мне и закивал.
      - У тебя не бабушка, а бабка, - прошептала я ему на ухо.
      - Ты что! - расстроился он. - Так нельзя!
      - Можно, можно... - улыбнулась я.
      - А кто тогда у тебя? - обиженно спросил Вовка.
      - А у меня тетя Груша!
      Я обернулась: тетя Груша торопливо и тяжело шла к скамейке под грибком. Я взяла лопатку и стала рыть подкоп с другой стороны.
      - Где твои брови, Вовка? - спросила я, отрываясь от работы.
      - Что? - не понял он и потрогал нос и переносицу.
      - Где твои брови? - повторила я.
      - Да чего там! - махнул он рукой и подставил мне свое лицо.
      Глаза у него были полукруглые, остро-синие, в твердых загну-тых ресницах. Над глазами шли соломенные полоски бровей.
      - Теперь мне все понятно, - кивнула я и погладила его по лицу.
      Ветер раскачал деревья, перевернул их листья светлой изнанкой кверху и песком засыпал Вовке глаза. Его глаза тут же закрылись, и по щекам побежали широкие дорожки слез.
      - В чем дело, не понимаю! - тряхнул головой Вовка.
      И его глаза раскрылись. Они были заполнены слезами, и на дне плавали черные дрожащие зрачки.
      Тогда ветер раздвинул кусты палисадника и на мгновение в расщелине показалась автобусная остановка. На остановке мелькнула Натка. Ее широкий плащ был расстегнут. Из-под плаща виднелось крас-ное блестящее платье... Потом кусты сомкнулись, и остановка вместе с Наткой исчезла. "Не может этого быть! - подумала я. - Натка с Аленкой только что были у нас и рассказывали про одноглазую девочку. Куда она дела Аленку? И откуда на ней взялось это крас-ное платье?" И тогда ветер снова раздвинул кусты палисадника уже прямо перед нами с Вовкой. В просвет между кустами мы увидели раскрытое окно "Перелетных работ". На подоконнике стояла ваза из зеленого стекла с узким горлышком. Из горлышка торчала широкая хризантема на тоненькой гнутой ножке с ост
      рым, в рыжих пятнах, листом. Вовка вскрикнул и шагнул в просвет между кустами, я шагнула сле-дом, и ветки сомкнулись за нами. Последнее, что я услышала, был испуганный вопрос тети Груши:
      - Где дети?
      И сонный, ленивый ответ Вовкиной бабушки:
      - Они там... играют... под деревьями...
      Но когда я обернулась на их голоса, то увидела перед собой только стену зеленых дрожащих листьев...
      Оконные створки "Перелетных работ" раскачивались над нами. Мы с Вовкой запрокинули головы, чтобы посмотреть: под потолком тянулся коричневый кантик обоев, посередине потолка на длинном золотистом шнуре висел желтый абажур. Вдоль всего дома шел низкий кирпичный пристенок, и когда мы на него забрались, то подоконник "Перелетных работ" оказался как раз перед нашими глазами, поэто-му мы увидели, что происходит в комнате. В боковой стене оказались две двери. Одна дверь была полуоткрыта и вела в коридор. В кори-доре виднелись черные обои с зелеными ромбиками. Другая дверь была заперта. Между этими дверями находилась тумбочка с малень-ким серебряным замком на дверце. Из дверцы торчал ключ. Над тумбочкой висело зеркало, отражавшее ровные доски паркета, кар-тину на противоположной стене и подоконник с мордастой хризан-темой в зеленой вазочке. Под зеркалом на тумбочке стоял черный плоский ящик. Вовка осматривал комнату и поводил носом, как принюхивался.
      - Что ты вынюхиваешь? - спросила я.
      - Ждут гостей... - и Вовка указал на круглый стол посреди комнаты.
      Стол был накрыт. На подносе стоял маленький зеленый кофей-ник с вертикальными золотыми полосками и две таких же зеленых чашки. Стояла вазочка с вареньем и вазочка с конфетами. Над ва-зочкой в вареньем, тихо жужжа, кружилась муха. Я думала, что если она сядет на край, то еще ничего, а вот если завязнет...
      Я принюхалась вслед за Вовкой и почувствовала крепкий, горьковатый запах кофе. Он смешивался с горьковатым запахом хри-зантемы и от этого казался особенно притягательным...
      Неожиданно запертая дверь в стене отворилась, мы с Вовкой при-гнулись и затихли, чтобы нас не заметили. Мы слышали, что по комнате кто-то ходит и вздыхает, потом вздохи превратились в пос-вистывание, а свист выстроился в мелодию, в ту самую мелодию, которую только что на кухне напевал дядя Кирша.
      Когда я снова заглянула в комнату, то увидела, что вокруг стола расхаживает старик, назвавший тетю Грушу - Грушенькой. Сейчас он ходил, низко опустив голову, и ножом срезал с яблока кожуру. Кожура свисала крученой змейкой. Вовка захихикал и тол-кнул меня в бок, и я уже собиралась ему ответить, как вдруг старик отложил яблоко на край стола - кожура так и осталась висеть - и поверх наших голов посмотрел в окно. Мы испугались и затихли. Он уже сделал шаг по направлению к подоконнику, но почему-то остановился на полпути и приложил ладони к щекам, как будто бы вдруг надумал умыться воздухом. Он поморщился - ему что-то не понравилось - и направился к зеркалу. Он снял пиджак, затем снял рубашку, и когда он освобождал руки из рукавов, на манжетах звонко и зло блеснули запонки. Вовка снова хотел засмеяться, но я прикрыла ему рот ладонью, и он тотчас сделал строгое лицо.
      Я думала, что под рубашкой окажется вытянутая желтоватая майка, точь-в-точь как у дяди Кирши, но вместо майки я увидела его дряблую спину с торчащими лопатками. Я знала, что его лопатки вот-вот должны были выпустить крылья, но сейчас на крылья не бы-ло даже и намека. Старик достал из тумбочки бритву и что-то отре-зал у себя на щеках, потом вслед за бритвой он достал духи и по-брызгал себе на шею. Из коридора донесся звонок, но он не пошел открывать, он вальяжно крикнул: "Войдите!" - и набросил на плечи рубашку.
      На пороге показалась библиотекарь. Она прижимала к груди стопку журналов.
      - Удивительно! - сказала она, оглядела старика и прошла в комнату.
      Старик смутился и торопливо застегнул рубашку. Библиотекарь придирчиво оглядела стол и сказала:
      - Вы кого-то ждете!
      - Возможно... - кивнул старик.
      Библиотекарь прищурилась под очками и бросила на стол пачку журналов.
      - И кого же вы ждете? - недовольно поинтересовалась она.
      - Одну особу, - ответил старик, надевая пиджак.
      - Это молодая особа? - настаивала библиотекарь.
      - Возможно... - повторил старик.
      - Вы понимаете, - сказала библиотекарь, - мне нет никакого дела до того, кто эта особа...
      Старик кивнул:
      - Я всегда ценил ваш такт...
      - Я просто принесла заказ и хотела бы, чтобы он был готов как можно скорее!
      - И это возможно! - и старик пролистал журналы. - Я вижу, здесь совсем немного работы.
      Библиотекарь кивнула и, скрестив ноги, присела на краешек стола.
      - Не боитесь сквозняков? - миролюбиво спросила она и ука-зала на окно. - Все-таки осень...
      Я держалась за подоконник, и от напряжения мои руки затекли. Я заерзала, и тогда мордастая хризантема выронила лепесток, и он упал мне на пальцы.
      - Я закаленный, - сухо ответил старик.
      Библиотекарь рассердилась и, не прощаясь, пошла к выхо-ду, но у зеркала она сказала слово: "Патефон" - и, подняв руки, не-подвижно застыла, словно собиралась кого-то обнять. Старик подошел к ней и, делая вид, что целует ей руку, поцеловал воздух.
      - Удивительно! - вскрикнула библиотекарь, дернула плечом и ушла.
      - Заказ будет готов послезавтра, - сказал старик в коридор.
      В ответ хлопнула дверь.
      Старик раскрыл черный ящик на тумбочке, вложил в него пластинку и опустил иглу. Сначала раздалось шипение, а за ним - смешли-вая музыка: стройно позвякивало пианино, как будто бы кто-то крошечными пятками торопливо бежал по клавишам. Потом вступа-ли трубы, на разные лады подгоняя маленького бегуна. Трубы были сиплыми, визгливыми, басовитыми и переливчатыми. И они оказались главнее пианино.
      Вовка Зорин-Трубецкой стоял рядом со мной на приступочке и одной ногой притопывал в такт пианино и ловко пожимал пле-чами, пытаясь угнаться за трубами. Музыка была настолько смешной, что сами музыканты не могли сдержаться: они отрывали трубы от губ, набирали воздуху в легкие и громко смеялись: "Ха-ха-ха-ха-ха!" И в эти короткие паузы раздавался только их смех и звонкое пьянень-кое пианино.
      В прихожей снова послышался звонок, но на этот раз старик побоялся кричать: "Открыто!" - и торопливо пошел к двери. Я испугалась, что вернется библиотекарь и все испортит. И действительно, в прихожей послышалась недолгая борьба, старик, пятясь, вошел в комнату, и следом за ним на пороге показалась Натка с черным порт-фелем в руках.
      - Эту тетю я знаю... - громко зашептала я Вовке, но на этот раз он закрыл мне рот ладонью.
      Старик выключил музыку. Натка сняла плащ, и вдруг из его глубоких внутренностей к ногам старика выпал пестрый букетик астр.
      - Прежде чем идти к вам, я зашла на рынок, - сказала она и улыбнулась уголком рта.
      Старик поклонился и грациозно поднял букетик.
      Натка стояла над ним в ослепительно-красном платье. И сей-час она не казалась мне толстой. Она казалась мне взбитой, пышной, как мыльная пена в ванне во время стирки, когда тетя Груша, рас-качиваясь, терла белье о деревянную доску. Красное платье Натки было перетянуто черным поясом, и от этого пояса ее талия выгля-дела совсем тонкой. К вырезу платья была приколота блестящая злая брошечка.
      - Вы даже сама не знаете, Наталья Андреевна, до чего вы неотразимы, сказал старик, прикалывая букетик к пиджаку.
      - Почему вы так думаете? - ответила Натка.
      - Потому что вы ослепительны, - заволновался старик, - потому что вы ни на кого не похожи, потому что вы...
      - Почему вы думаете, что я об этом не знаю? - уточнила Натка свой вопрос.
      - Потому что.... - и тут старик смешался и не нашел что ответить. Чашечку кофе?
      Натка молча кивнула, не переставая улыбаться.
      Старик суетливо налил ей кофе.
      - Харитон Климович, - начала Натка, сладковато растягивая слова.
      При имени старика я насторожилась, и мне показалась, что когда-то давно я его уже слышала.
      - Харитон Климович, - тянула Натка, - у меня, как всегда, к вам предложение...
      - А я и не сомневаюсь, - улыбнулся старик, усаживаясь за стол.
      Раньше, до прихода Натки, морщины на его лице казались мне безнадежной решеткой старости. Но сейчас он сидел в тени, на вы-соком стуле с круглой выгнутой спинкой, и его лицо напоминало портрет, нарисованный карандашом, но не сплошной линией, а отры-вистыми штрихами. У него были длинные печальные глаза и злой насмешливый рот. Казалось, что рот поссорился со всеми остальны-ми чертами и говорит то, что совсем не следовало говорить. И все лицо сейчас очень печалится за его кривящиеся губы.
      - Вы же знаете мое отношение к вам, - говорил Харитон Кли-мович. - Я всегда готов...
      Натка достала из портфельчика тетрадку со сном Домны Чмелевой и две маленькие коробочки.
      - Что в тетрадке? - отрывисто спросил старик.
      - Это не вам, - ответила Натка. - У меня забит портфель, поэтому пришлось достать...
      - И все же, что там? - настаивал старик.
      - То, над чем вы всегда смеетесь, - печально сказала Натка и опустила глаза.
      - Бог! - выдохнул Харитон Климович. - Очередная тетрадка про Бога! Уберите, прошу вас!
      Натка послушно убрала тетрадку обратно в портфель.
      - А почем вы знаете, - спросил он, - может быть, я над Ним вовсе не смеюсь. Может быть, я над Ним плачу?
      - Да оставьте, - сказала Натка. - Вон губы ваши какие злые!
      И рукой провела по его губам. Тогда он откинулся от нее на спинку стула и сухо спросил:
      - Так что вы принесли мне, Наталья Андреевна?
      Натка открыла одну из коробочек.
      Старик достал лупу из кармана пиджака.
      - Опять запонки! - усмехнулся он.
      - А почему бы и нет?
      - И где вы достали это сокровище?
      - У себя на работе в Мочищах, - ответила Натка. - Как всегда, подарил один из гостей, говорил, что они что-то стоят.
      - Он ошибся! - усмехнулся старик. - Верните ему назад его подарок или обменяйте на что-нибудь получше. Это стекло и латунь!
      - Какой вы, однако! - и Натка протянула ему вторую коробоч-ку. - А это пленительные запонки. Сначала вы скажите ваше мнение, а потом я признаюсь вам - откуда они!
      Старик открыл вторую коробочку и сразу же засмеялся, как будто бы узнал их.
      - Пленительная из этих запонок только одна - серебро с малахитом, вторая, как всегда, подделка!
      - А из чего сделана вторая? - бойко спросила Натка.
      - Мне не хочется вас расстраивать, - увильнул Харитон Кли-мович.
      - А знаете, кто мне их подарил десять лет тому назад?
      - Кто-нибудь в ваших Мочищах?
      - Нет, - улыбнулась Натка. - Ровно десять лет назад мне по-дарил их Кирилл Николаевич Куликов.
      - Вам подарил их Князь? - мрачно уточнил старик. - Именно подарил, а не дал поносить?
      - А с чем я могу их носить? - удивилась Натка. - Да, он пода-рил их мне, именно подарил без всяких там "если"... потому что он князь или что-то в этом роде! Он любил делать щедрые подарки.
      Все время, пока я подглядывала за стариком, меня мучило какое-то неясное воспоминание, и вот сейчас, когда он назвал дя-дю Киршу Князем, я вспомнила.
      Этой зимой на Новый год меня отвезли к тете Груше. Когда я вошла в комнату, дядя Кирша небрежно сидел на подоконнике. В одной руке он держал гитару за гриф, в другой - запечатанную бутылку шампанского. В углу стояла елка в желтых колючих фонариках и картонажных игрушках, но были и четыре стеклянных шара. Их ловко разбросали по разным концам елки, так что получилось, будто бы елка вся в сияющих шарах, а бумажные игрушки и колючие огонь-ки - только дополнение.
      - Лелечка пришла! - обрадовалась тетя Груша.
      Она сидела на диване в коричневом платье, надставленном пар-чой.
      Дядя Кирша нетвердо спрыгнул с подоконника, а из-под елки, спотыкаясь и приседая на ватных ногах, вышел Харитон Климович в черной шляпе. Они обнялись с дядей Киршей и стали раскачиваться в разные стороны. Дядя Кирша прокричал мне в лицо стихи собствен-ного сочинения:
      Трещит и ухает мороз,
      Снежинки кружат хороводом,
      И старый год, чихнув до слез,
      Приходит к Леле с новым годом!
      При этом дядя Кирша представлял старый год, а Харитон Кли-мович новый. Харитон Климович улыбнулся мне, и из его рукава к моим ногам выпала шоколадка "Аленка" и маленький малиновый мячик. Мячик ударился об пол и прыгнул мне в руки. А дядя Кирша тем временем вырвал пробку шампанского. Пробка вылетела и уда-рилась об потолок. Горлышко бутылки выпустило белый дым, и тетя Груша взвизгнула на диване. Потом пришли Натка с Аленкой. Аленка была в марлевом платье и короне из фольги, а Натку я не помню.
      Елка стояла, растопырив ветки. Сверху, почти у самой вер-хушки, висел синий шар, сбоку, веткой ниже, поблескивал розовый, под розовым, ровно посередине елки, раскачивался зеленый, и в самом низу, над полом - желтый. А под желтым шаром висело бело--розовое ожерелье. Ожерелье состояло из маленьких фарфоровых маль-чиков, держащихся за руки. У них были белые, как кусочки саха-ра, головки; я думала, что они из сахара, и даже полизала одного, но ничего не почувствовала, кроме холодка на кончике языка. На мальчиках были черные жилеты на золотых пуговичках и черные шта-нишки до колен. И у крайнего из них на руке висела короткая цепь--поводок. Цепь оканчивалась фарфоровой болонкой.
      - Хорошая вещица, Князь! - засмеялся Харитон Климович.
      Он обращался к дяде Кирше только со смехом, но дядя Кирша никогда не замечал.
      - Не продается! - ответил дядя Кирша и пролил шампан
      ское на пол.
      - Так я и не прошу! - сказал Харитон Климович и куда-то в угол, в сторону окна поднял фужер: - Наталья Андреевна! - и грустно засме-ялся.
      - Наталья Андреевна, я беру ваши запонки! - и Харитон Климо-вич захлопнул коробочку. - И настоящую, и подделку!
      - Что же мне дарят сплошные подделки? - вздохнула Натка.
      - Потому что сами не различают, что к чему!
      - И даже князь?
      - Ну не княжье это дело! - рассмеялся Харитон Климович.
      - А как же ласточка? Неужели моя ласточка тоже подделка? - и Натка приложила руку к груди.
      - Ласточка самая что ни на есть настоящая, - серьезно отозвал-ся Харитон Климович. - Золото с жемчугом очень хорошей работы! Прикройте окно, а то ведь сквозняк.
      - Не продается! - весело крикнула Натка.
      Она направилась к окну и протянула руку к оконной раме.
      Мы с Вовкой прижались щеками к стене, чтобы она нас не заметила. Вовкино сосредоточенное лицо оказалось напротив моего. Я высунула язык и дотронулась до кончика его носа. Вовка разулыбался.
      - Так ведь тепло! - раздался над нами Наткин голос, и мы услышали, как она вернулась в глубины комнаты.
      - Молодая особа, - повторил Харитон Климович чьи-то заученные слова. Я старше вас на десять лет, но ведь вы потанцуете со мной? Вы не откажете старику?
      - Возможно...
      И тогда раздалась длинная щемящая музыка с плачущим измож-денным пианино и подчинившейся трубой.
      - Тангоi... - сказала Натка, точь-в-точь подражая дяде Кирше.
      Но Харитон Климович поправил:
      - Таiнго...
      И эта музыка была как сердечная боль тети Груши, когда она принимала лечебные порошки, как будто бы кто-то обнял сердце холодной рукой, но не сжал, а просто поглаживал пальцами.
      Я облизала Вовке нос и подбородок. Вовке стало щекотно. Он сморщился и чихнул.
      - За нами смотрят! - понял Харитон Климович и метнулся к окну.
      Натка рассмеялась и выбежала из комнаты.
      После ужина мы с тетей Грушей собрались в угловую квартиру тридцать. Дядя Кирша лежал на диване, широко раскинув руки, и сквозь зубы цедил:
      - Ноет, проклятое, плачет!
      Тетя Груша развязала ему ворот пижамы.
      - Так больно, Груша, как будто бы кто-то сжал сердце в кулаке!
      - А ты поспи, Кирилл, - мягко уговаривала тетя Груша. - Во сне тебя, может быть, отпустит...
      И вдруг дядя Кирша приподнялся на локте и вытянул голову на тонкой немощной шее.
      - А ведь я давно не могу спать, Груша, - прошептал он. - Мне такое снится, такое...
      И широко раскрыл глаза, вспоминая свои темные сны. Страшно распахнутые глаза уничтожили его напряженное лицо, и все оно превратилось в глубокую желтую тень на веках.
      - Как ноет, ах, как плачет... Кто бы знал! - и он приложил руку к груди.
      Мы с тетей Грушей позвонили в угловую квартиру тридцать.
      Нам открыла Вовкина бабушка. Она была в длинном халате с крас-ными цветами и тапках с помпонами.
      - У Кирилла Николаевича неважно с сердцем, - сказала тетя Груша. - Нет ли у вас валокордина?
      - Да, - подтвердила я. - Его сердце плачет. У вас нет вало-кордина?
      - Заходите, - обрадовалась Вовкина бабушка.
      Она стояла в дверях, а где-то из глубины квартиры доноси-лась нестройная музыка пианино, отдаленно похожая на ту, которую я слышала днем под окном "Перелетных работ". Звуки лились прямые и громкие. Они подталкивали Вовкину бабушку в спину, вырывались в подъезд и твердо бились в окно на лестничной площадке.
      - Пришла Леля! - крикнула Вовкина бабушка в глубину квар-тиры.
      Музыка тотчас оборвалась, и мне навстречу выбежал Вовка. Тетя Груша вместе с его бабушкой ушли на кухню рыться в лекарствах, а мы с Вовкой пошли по длинному коридору.
      - А у вас почему так темно? - спросила я.
      - Потому что мы экономим свет, - ответил Вовка.
      Если по дороге мне встречалась дверь, то я пыталась сразу же шагнуть туда, но Вовка говорил: "Дальше, дальше!", и мы снова шли.
      Его комната оказалась почти пустой. У стены стояло рас-крытое пианино. У окна - кресло с торшером, дальше - книжный шкаф, и в самом углу - кровать. Шторы были спущены, торшер над креслом зажжен.
      - Я учусь играть на пианино, - сказал Вовка.
      - Ну и что? - ответила я. - А я учусь читать!
      - А через год я буду учиться на скрипке!
      - Ну и что! - тут же нашлась я. - А я через год выучусь писать!
      - Хочешь посмотреть мою скрипку? - спросил Вовка.
      - Можно, - согласилась я.
      Вовка открыл футляр, похожий на восьмерку, и я увидела скрипку. Она вся блестела. Она напомнила мне гитару дяди Кирши, только намного меньше, как будто бы это была гитара в детстве или ранней молодости.
      - Она кем гитаре приходится? - поинтересовалась я.
      Вовка задумался.
      - Наверное, внучкой.
      Струны были настолько туго натянуты, что я подумала, что они немного малы для скрипки. Я дотронулась до одной струны, и она тонко заныла, у следующей струны голос оказался глубже, а по-следняя взревела басом.
      - Подари мне скрипку, Вовка! - поняла я.
      Вовка замялся, задвигал вверх-вниз светлыми бровями.
      - Да я бы, конечно, подарил, - наконец выдохнул он, - да вот только бабушка мне, наверное, не разрешит.
      - Тебе жалко! - догадалась я.
      - Да что ты, Леля! - крикнул Вовка и ударил себя кулаком в грудь.
      - Тетя Груша говорит, что мы бедные! - вздохнула я.
      - А ты ей не верь! - весело ответил Вовка. - Вон моя бабушка тоже говорит, что мы бедные, а я ей не верю. Ни единому слову не верю, и все!
      Он подбежал к пианино и что-то заиграл одним пальцем.
      - Это мы сегодня днем слышали. Похоже?
      - Что-то есть, - кивнула я.
      На верху пианино лежала толстая зеленая книга.
      - Не-знай-ка... - прочитала я. - Подари мне про Незнайку.
      - Забирай! - махнул рукой Вовка.
      И тут в комнату вошла тетя Груша и позвала меня домой.
      Дома дядя Кирша выпил рюмочку валокордина и проглотил малень-кую зеленую таблеточку - все это мы принесли из угловой кварти-ры. Потом он закрыл глаза, лег на подушку и затих.
      - Смотри, что мне подарил Вовка! - и я показала тете Груше "Приключения Незнайки".
      - Дай сюда! - строго сказала тетя Груша.
      Я испугалась и спрятала книжку за спину.
      - Я только посмотреть, - ласково поправилась тетя Груша.
      Я протянула ей книжку.
      Тетя Груша взяла книжку и пошла в коридор. Я побежала за ней.
      - Что ты хочешь сделать? - строго спрашивала я. - Ты что, не понимаешь, он отдал мне ее в подарок!
      Тетя Груша молча вышла в подъезд и молча позвонила в уг-ловую квартиру тридцать.
      - Как глупо! - негодовала я. - Сейчас ты увидишь!
      Дверь открыла Вовкина бабушка.
      - Тут Вова подарил Леле, - сказала тетя Груша и протянула ей "Приключения Незнайки".
      - Спасибо, - засмеялась Вовкина бабушка и взяла книжку.
      Я заревела.
      Когда мы вернулись, дядя Кирша сидел на диване с повеселев-шим лицом.