Скарамуш - Златоустый шут

— Они скачут за нами, — ответил он, повернув ко мне побледневшее от страха лицо.

— Кто это «они»? — спросил я.

— Солдаты Борджа, разумеется.

— Какое нам до них дело, дубина? — недовольно сказал я. — Солдаты, наверное, по ошибке приняли нас за беглецов, которых они преследуют. Умерьте шаг, иначе бедные животные не дотащат нас даже до Фабриано. И не забывайте: мы должны иметь вид никуда не торопящихся путешественников.

Он понял меня, и с полчаса мы лениво трусили по дороге. До Фабриано оставалось, наверное, не более лиги, когда вокруг кареты загремели копыта обгоняющих нас лошадей и чей-то грубый голос велел нам остановиться. Мы немедленно повиновались приказу, и всадники с торжествующими криками окружили нас. Я сорвал с головы шляпу и по грудь высунулся в окошко, чтобы мой колпак с колокольчиками был виден всем. Трудно сказать, кого это удивило больше, солдат Борджа или слуг мадонны Паолы: на каждом обращенном ко мне лице читалось самое неподдельное изумление.

Глава IV

ОБМАНУТЫЙ РАМИРО

Догнавший нас отряд насчитывал около двадцати вооруженных всадников, и их возглавлял не кто иной, как Рамиро дель Орка, тот самый гигант, который третьего дня выпроводил меня из Ватикана. И если уж такая важная персона была послана в погоню за синьорой ди Сантафьор, значит, дело имело весьма серьезный характер.

Вглядевшись, он узнал меня и, казалось, на мгновение лишился дара речи, а его налитые кровью глаза удивленно расширились. Впрочем, замешательство длилось недолго, и в следующую секунду его зычный голос чуть не оглушил меня:

— О черт! — заревел он. — Это что за фокусы?

Затем этот облаченный в стальные и кожаные доспехи великан подъехал к карете и, слегка наклонившись в седле, отдернул закрывавшую окно и дверь шторку, так чтобы все могли увидеть мое красно-желто-черное одеяние.

— Рад встрече, синьор Рамиро, — приветствовал я капитана и, не дожидаясь ответа, добавил: — Не объясните ли, почему вы решили задержать нас? Я очень спешу.

— Sangue di Cristo! [Кровь Христова (ит.)] — рявкнул он. — Объяснять придется тебе, Боккадоро. Как ты оказался здесь?

— Я? — разыграл я удивление. — Я спешу по делам нашего общего господина, синьора кардинала Валенсии.

— Davvero? [В самом деле? (ит.)] — усмехнулся он и, не слезая с лошади, ухватил меня своей могучей рукой за воротник камзола. — Отвечай, как следует, не то в мире одним дураком станет меньше.

— Мир без большого для него ущерба расстанется и с двумя, — отозвался я.

Но он лишь мрачно нахмурился в ответ на мою остроту. Сегодня он явно не был расположен к философским рассуждениям.

— Где девчонка? — сурово спросил он.

— Девчонка? — словно не понимая, о чем идет речь, переспросил я. — Какая девчонка? Разве я аббатиса, чтобы задавать мне подобные вопросы?

Две темные вертикальные линии резче обозначились между его бровей.

— Я спрашиваю тебя еще раз! Где девчонка? — дрожащим от ярости голосом произнес он.

Я несколько натянуто рассмеялся, давая ему понять, что наши препирания начинают мне порядком надоедать.

— Здесь нет никаких девчонок, мессер дель Орка, — сердито проговорил я. — И я не понимаю, чего вы от меня добиваетесь.

Уверенность, с которой я держался, вероятно, произвела на него некоторое впечатление, поскольку он отпустил меня и с недоуменным видом повернулся к своим людям.

— Разве это не они? — рявкнул он. — Вы что, ошиблись, скоты?

— Как будто они, ваша честь, — отозвался один из солдат, державший в руке пику, на которой развевался флаг с изображением быка, герба рода Борджа.

— Кто сказал «как будто»? — словно рассерженный медведь, заревел Рамиро, явно намереваясь выплеснуть на своих подчиненных досаду за возможно совершенную ошибку. — Какой у них герб на ливреях?

— Никакого, ваша честь, — услышал он чей-то ответ, и вся его ярость улетучилась, как пар из снятой с огня кастрюли. Однако упрямый вояка не собирался капитулировать так просто.

— Клянусь, это они! — вскричал он и вновь напустился на меня: — Что ты здесь делаешь? Отвечай, не то, клянусь всеми святыми, тебя вздернут, виноват ты или нет.

Мне совсем не улыбалась перспектива испытать — пусть на краткий миг — неудобства, причиняемые веревкой висящему телу, и я подумал, что пора поговорить с ним по-другому.

— Наклонись поближе, остолоп, — презрительно обронил я, и такое обращение, видимо, настолько изумило его, что он, казалось, повиновался помимо своей воли. — Не знаю, что вам взбрело в голову, мессер капитан, — продолжал тем временем я, но уже в более учтивом тоне, — однако если вы намерены задержать нас или жестоко обойтись со мной, вам придется отвечать перед синьором кардиналом Валенсии, который, как вы, возможно, успели догадаться, — тут я понизил свой голос почти до шепота, — отправил меня с секретной миссией. Взгляните и убедитесь сами, — протянул я ему свое кольцо.

Предъяви я святой крест хозяевам преисподней, и тогда моя победа навряд ли могла быть более полной. Он тупо уставился на кольцо, затем ошалело оглянулся по сторонам и, совершенно сбитый с толку, пробормотал, запинаясь:

— Но карета... и эти лакеи?..

— Скажите, — с наигранным участием спросил я, — вы ищете точно такую же карету?

— Да, именно такую, — сокрушенно ответил он и вопросительно взглянул на меня.

— Эскорт которой ехал в ливреях дома Сантафьор? — внезапно оживился я.

Его утвердительный ответ почти потонул в потоке извергаемых им проклятий.

— Тогда не теряйте даром время, — невозмутимо произнес я. — Эта компания около часа назад обогнала нас, верно, Джакомо?

— Не позднее того, — неохотно подтвердил слуга.

— Куда они ехали? — внезапно оживился Рамиро, более не сомневавшийся в моих словах.

— В сторону Фабриано, — ответил я, — но, может быть, и в Сенигаллию [Сенигаллия — порт на Адриатическом побережье, между Пезаро и Анконой], — не доходя Фабриано, дорога раздваивается.

Этого для него оказалось достаточно. Резко выпрямившись в седле, он внезапно охрипшим голосом скомандовал солдатам следовать за ним и, даже не поблагодарив меня за столь ценные сведения, пришпорил свою лошадь. Целое облако снежной пыли окутало нас, когда всадники припустились в галоп, и вскоре только истоптанный лошадиными подковами снег вокруг кареты напоминал об их недавнем присутствии.

Редкая комедия, в которой мне приходилось участвовать, доставила мне такое удовольствие и, одновременно, потребовала полной самоотдачи, и неудивительно, что по ее окончании я разразился громким развеселым хохотом. Но в полной мере насладиться триумфом мне помешал Джакомо, который слез с лошади и с угрюмым видом подошел к карете.

— Ты ловко одурачил нас, — ядовито процедил он сквозь зубы.

Смех замер у меня в горле, и я смерил его недоуменным взглядом. Что за чушь он нес? Неужели он не испытывал ни малейшего чувства благодарности к человеку, который спас его трусливую шкуру?

— Ты ловко одурачил нас, — повысив голос, повторил он.

— Это моя профессия, — сказал я. — Но, как мне кажется, одураченным скорее можно назвать мессера дель Орка.

— Верно, — слегка раздраженно сказал он. — Но что будет, когда он догадается, какую шутку с ним сыграли? Что будет, когда он вернется?

— Откуда мне знать, — пожал я плечами. — Я же не пророк.

— Отвечай мне! — заорал он, разъяренный моим беспечным тоном.

— Неужели тебя и вправду интересует, что он сделает, когда вернется? — любезно осведомился я.

— Да, — выпалил он, скривив губы.

— Я бы сказал, что ты проявляешь нездоровое любопытство, которое, впрочем, нетрудно удовлетворить. Оставайся здесь и дождись его возвращения. Так ты это и узнаешь.

— Ну уж нет, пусть остается кто угодно, только не я, — отрезал он.

— И не я, и не я, и не я! — подхватили его компаньоны.

— Тогда какого черта ты лезешь ко мне с бессмысленными вопросами, Джакомо? Имеет ли значение, на ком мессер дель Орка выместит досаду, когда поймет, как его провели? Забудьте о нем и исполняйте свой долг, — продолжал я, обращаясь ко всем ним сразу. — Поторопитесь в Кальи, где в гостинице «Луна» вас дожидается госпожа. Затем немедленно отправляйтесь в Пезаро и, если нигде не замешкаетесь, окажетесь под защитой крепостных стен синьора Джованни Сфорца намного раньше, чем мессер дель Орка вновь почует ваш след.

Но Джакомо только презрительно рассмеялся, так что его тучное тело содрогнулось, словно в конвульсиях.

— Будь я проклят, если сделаю хоть шаг в сторону Кальи, — заявил он, и трое его товарищей единодушно поддержали его.

— Как же так? — я даже не сразу понял, что он имеет в виду.

— Я возвращаюсь в Рим. Я не хочу больше рисковать своей шеей из-за каких-то шутов.

— Если ты собираешься рискнуть ею ради себя самого, — сказал я, вложив в свои слова все презрение, на какое в ту минуту оказался способен, — то ты сделаешь это ради величайшего в мире дурака и трусливейшего плута, позорящего само имя человека. А ваша госпожа? Неужели ей придется ждать вас до Судного дня? Если при твоем бычьем теле ты наделен хотя бы сердцем кролика, ты немедленно сядешь на свою лошадь и поскачешь в Кальи.

Джакомо совершенно не понравилась манера, в которой я разговаривал с ним. Он замахнулся, собираясь ударить меня, но я оказался проворнее. Выпрыгнув из кареты, я схватил Джакомо за грудки и швырнул мерзавца в придорожный сугроб.

Его приятели вытащили ножи и попытались атаковать меня. Но я прижался спиной к карете и обнажил свой длинный кинжал, давая понять, что готов защищаться до конца. Соотношение сил было явно не в мою пользу; их было четверо, а я — один, однако они, посовещавшись, сочли за лучшее не связываться со мной. Они сели на лошадей и, язвительно пожелав мне на прощанье успешно избавиться от кареты и от мулов, поскакали назад, очевидно направляясь в Рим. Как впоследствии выяснилось, они уехали не с пустыми руками: Джакомо прихватил с собой кошелек с деньгами, который ему доверила мадонна Паола.

Я на чем свет стоит проклинал этих ливрейных трусов, бросивших на произвол судьбы свою юную госпожу, и, в пылу негодования позабыв о своих собственных делах, решил немедленно отправиться в Кальи и сообщить ей о случившемся.

Но сначала надо было куда-то спрятать карету и мулов — тут Джакомо был совершенно прав, — иначе Рамиро дель Орка без труда отыщет меня по следам, а какая участь ожидала меня, попади я к нему в лапы, я боялся даже представить себе. К счастью, я вспомнил, что несколько минут назад мы миновали глубокий придорожный овраг, и, развернув карету, погнал мулов со всей скоростью, которую они смогли развить.

Я выбрал для остановки место, где склон обрывался наиболее круто, выпряг животных, забрал из кареты свой плащ и шляпу и, напрягая все силы, столкнул ее вниз. Когда снежная пыль улеглась, я с удовлетворением отметил, что только очень наблюдательный или осведомленный человек мог бы догадаться о том, какой именно предмет находится на дне оврага. Я сел верхом на мула и, гоня другого перед собой, проехал примерно пол-лиги в направлении Кальи. Затем я вновь остановился, спешился и отвел одного из животных на чье-то небольшое поле рядом с дорогой. «Пусть хозяин думает, что он свалился с неба», — усмехнулся я про себя, возобновляя путь в Кальи, куда мой мул, едва передвигая ноги от усталости, приплелся через пару часов.

Кальи показался мне на удивление пустынным, и в гостинице «Луна» меня встретили лишь конюх да сама хозяйка, высокая полная женщина с большими добрыми глазами на смуглом лице. На мой вопрос относительно остановившейся у нее синьоры она ничего не ответила и лишь подозрительно взглянула на меня. И только когда я сумел убедить ее в том, что не желаю причинить зла этой синьоре и сам нахожусь у нее на службе, она велела мне следовать за ней. Держа в руке шляпу — кто бы знал, с каким смущением я снимал ее, — я шагнул вслед за хозяйкой в комнату, которую занимала мадонна Паола. При нашем появлении она встала с кресла, в котором сидела у окна, и недоуменно уставилась на меня, словно не веря своим глазам. Выражение лица хозяйки тоже изменилось — видимо, она признала во мне того самого шута, который развлекал ее постояльцев две недели тому назад, направляясь из Пезаро в Рим.

— Оставьте нас ненадолго наедине, — велела мадонна Паола хозяйке.

— Мадонне для эскорта нужно срочно подыскать трех-четырех крепких мужчин, на которых можно положиться, — сказал я хозяйке, успев задержать ее на самом пороге.

— Что случилось с моими слугами? — встревоженно вскричала мадонна Паола.

— Они бросили вас, мадонна, — ответил я. — Только по этой причине я сейчас нахожусь здесь. Чуть позже я расскажу вам о том, что произошло на дороге, но прежде всего надо кем-то заменить их.

— Сегодня в Кальи вы навряд ли найдете подходящий эскорт, — с сомнением покачала головой хозяйка. — Почти все мужчины, способные передвигаться, отправились в паломничество: кто к святым местам в Лорето [Лорето — город в провинции Анкона, в котором расположен храм Девы Марии, а также так называемый Святой Дом, в котором будто бы Марии явился архангел Гавриил с благой вестью. Дом этот в ночь с 9 на 10 мая 1291 г. чудесным образом будто бы перенесся в Терсатто возле Фиуме (нынешней Риеки в Хорватии), а 10 декабря 1494 г. также чудесным образом перенесся в «место, окруженное лаврами», то есть в Лорето], кто в Пезаро, на праздник Крещения.

— А ваш конюх? — спросил я.

— Сейчас он — единственный мужчина, оставшийся в доме, — ответила хозяйка. — Мой муж и сын, оба ушли в Пезаро.

— Вам хорошо заплатят за услуги, — продолжал настаивать я.

Но ни уговоры, ни посулы не смогли поколебать упрямство этой особы, заявившей, что она будет вынуждена закрыть гостиницу — немыслимое дело! — если останется одна.

Мне казалось невероятным, что мадонна Паола отважится в одиночку, да еще ночью, преодолеть почти десять лиг, отделявших Кальи от Пезаро; конечно, можно было бы дождаться утра, но тогда она рисковала случайно наткнуться на своих преследователей, которые, потерпев неудачу, непременно примутся обшаривать окрестности. И тут меня осенило: да это сама судьба дарит мне шанс выполнить поручение Чезаре Борджа! Если я появлюсь в Пезаро в обличьи спасителя и защитника родственницы Джованни Сфорца, навряд ли он захочет привести в исполнение свою угрозу, под страхом смерти запрещавшую мне переступать границы его владений. Но затем я вспомнил о том, что, обманув Рамиро, я, возможно, спутал все карты кардиналу Валенсии. Это означало, что путь назад, в Рим, мне был заказан, а если так, то стоит ли добиваться низвержения Джованни Сфорца? Какую выгоду я смогу извлечь из его падения? Разве что утолить жажду мести, которая, видит Бог, никогда сильно не терзала меня. Подумать только, мысленно вздохнул я, сколько дров я наломал из-за прекрасных девичьих глазок, которые завтра, может статься, не захотят даже взглянуть на меня. Я почувствовал, что окончательно запутался, и, наверное, еще долго предавался бы своим печальным размышлениям, пытаясь найти выход из столь затруднительного положения — в котором, надо признаться оказался по собственной глупости и горячности, — если бы голос мадонны Паолы не вернул меня к реальности.

— Мессер, — спотыкающимся голосом начала она, — я... у меня, конечно, нет никакого права настаивать; я и так в неоплатном долгу перед вами... к тому же вы взвалили на себя дополнительные хлопоты приехать сюда и сообщить мне о побеге моих слуг. Но не могли бы вы...

Она замолчала, не решаясь продолжить, и смущенно потупила взор. Хозяйка смотрела на нас во все глаза, недоумевая, почему знатная синьора столь уважительно разговаривает с каким-то презренным шутом. Чтобы более не искушать любопытство достойной женщины, я шагнул к двери и открыл ее.

— Вот теперь я попрошу вас ненадолго оставить нас, — твердо произнес я.

Она ушла, и я круто повернулся к мадонне Паоле. Решение было принято мгновенно, почти инстинктивно, от моих прежних сомнений не осталось и следа.

— Вы собирались предложить мне сопровождать вас до Пезаро? — без лишних слов перешел я прямо к делу.

— Я не осмеливалась говорить об этом, мессер, — смущенно призналась она.

Я почтительно поклонился ей.

— В этом нет нужды, мадонна, — заверил я ее. — Располагайте мною по своему усмотрению.

— Но, мессер Боккадоро, имею ли я право просить вас о такой услуге?

— Разумеется, — отозвался я, — всякий, чье сердце не успело окончательно превратиться в камень, с готовностью придет на помощь попавшей в беду даме. Но сейчас оставим это. Нельзя терять ни минуты, даже если Рамиро дель Орка находится далеко.

— Кто он такой? — поинтересовалась она.

Я ответил, и она забросала меня новыми вопросами: — Они догнали вас? Что при этом произошло?

Не вдаваясь в подробности, я рассказал о том, как пустил Рамиро по ложному следу, как поступили потом ее слуги и как я избавился от кареты и от второго мула. Она выслушала меня, не перебивая, временами по-детски прихлопывая в ладоши от восхищения, и ее глаза при этом радостно блестели. Когда я окончил свое повествование, она восторженно заявила, что я вел себя как нельзя лучше, и вновь рассыпалась в благодарностях сначала передо мной, а затем перед Небесами, которые послали ей в тяжелую минуту столь великодушного и преданного друга. Мне пришлось еще раз напомнить ей, что сейчас некогда тратить время на разговоры, и, попросив ее поскорее собираться, я отправился седлать ее лошадь. Уже перед самым отъездом я сказал ей, что сам расплачусь с хозяйкой. Она вспыхнула до корней волос и хотела было отдать мне свое кольцо с драгоценным камнем, но я предложил ей считать это долгом, который она вернет, когда мы благополучно доберемся до Пезаро.

Из Кальи мы направились на север, в сторону Фоссомброне [Фоссомброне — селение на реке Метауро, к северо-востоку от Кальи]. Дорога вилась среди заснеженных просторов, освещенных красноватым светом солнца, склонявшегося к горной цепи на западе, и мы коротали время за дружеской беседой, обсуждая перипетии сегодняшнего дня и прикидывая наши шансы добраться в целости и сохранности до Пезаро. Я ехал в плаще и шляпе, так что редкие встречные, попадавшиеся нам, никак не могли заподозрить в собеседнике знатной дамы простого шута. В тот январский вечер последнее обстоятельство мне самому почему-то совершенно не казалось странным. Напротив, в моей душе рождались надежды одна безумнее другой. Мессер Рамиро дель Орка славился своей тупостью, и вполне могло случиться, что он не только не свяжет встречу со мной с исчезновением мадонны Паолы, но даже не удосужится сообщить о таких деталях своему хозяину, кардиналу Валенсии. А значит, для меня еще не все потеряно...

Да, дорогие читатели, тогда я словно вернулся во времена ранней юности, когда грандиозные прожекты строятся на пустом месте, когда кажется, что стоит только пожелать, и осуществятся самые смелые чаяния...

Но дальше — больше; я подумал о девушке, с которой меня свела судьба, и мне на секунду — краткую, но восхитительную секунду! — показалось, что, покровительствуя ей, я приобрел на нее некоторые права. Затем я вспомнил о роде Сфорца, сыгравшем столь роковую роль в моей жизни, и о его родоначальнике, простом крестьянине по имени Джакомуцца Аттендоло [Аттендоло — род деятельных землевладельцев родом из коммуны Котиньолы в Романье, давших большое число военачальников различного ранга; некоторые из них прославились на всю Италию. Один из них, Муцио Аттендола (умер в 1424 г.), граф ди Котиньола, был знаменит своей исключительной физической силой и привычкой к насилиям, за что и получил прозвище Сфорца (ит. устар. «насилие»). Его считают основателем рода Сфорца], отличавшемся необычайной физической силой и потому прозванным Сфорца, «силач». Ничто не помешало ему подняться к высотам власти и славы, а ведь я тоже не обделен ни силой, ни талантами, и будь у меня возможность...

Здесь я решил, что хватит, и мысленно расхохотался над своими фантазиями. Чезаре Борджа, услышав отчет Рамиро о постигшей его неудаче, без труда сделает правильные выводы, и для меня это будет равносильно необходимости поставить крест на своей надежде покончить с теперешним постыдным занятием. Увы, шут по имени Боккадоро пал так низко, что все его мечтания просто смешны, даже если они вызваны атмосферой предвечернего часа и присутствием очаровательной девочки, красотой не уступавшей небесным ангелам.

Глава V

НЕБЛАГОДАРНАЯ МАДОННА

Сгущались сумерки, когда копыта наших скакунов застучали по скользким камням мостовых Фоссомброне. Мы остановились в городке всего лишь для того, чтобы наспех поужинать, и через полчаса уже ехали дальше, направляясь в сторону моря, к Фано [Фано — порт на Адриатике, близ устья р. Метауро, в десятке километров от Пезаро]. Высоко в безоблачном небе, прямо над нашими головами, плыла полная луна, заливая светом окрестности, так что мы могли позволить себе коротать время за беседой, доверяя выбирать дорогу нашим мулам. Впрочем, нам некуда было торопиться: мы уже решили, что нет смысла появляться в Пезаро раньше утра.

Набравшись смелости, я спросил мадонну Паолу о причине, заставившей ее покинуть Рим, и она рассказала мне, что папа Александр, в своем безудержном непотизме [Непотизм (от лат. «внук», «потомок») — здесь: раздача римскими папами доходных должностей, земель, высших церковных званий и проч. своим родственникам] и желании обзавестись выгодными связями для своей семьи, захотел выдать ее, мадонну Паолу Сфорца ди Сантафьор, за своего племянника, Игнасио Борджа. К такому шагу папу подталкивало и то обстоятельство, что у нее не было иных заступников, кроме брата, Филиппо ди Сантафьор, которого рассчитывали принудить дать согласие на этот брак. Именно ее брат, понимая, в сколь незавидном положении он оказался, посоветовал ей бежать из Рима и искать спасения у их родственника Джованни Сфорца, синьора Пезаро. К сожалению, ей не удалось сохранить свои приготовления к побегу в тайне: за ней была установлена слежка, и она считала чудом, что ей почти удалось добраться до Кальи, прежде чем отряд Рамиро настиг ее. Если бы не мое вмешательство, ее отправили бы назад в Рим и выдали замуж, не считаясь с ее желаниями. Добравшись в своем повествовании до этого места, она вновь принялась осыпать меня благодарностями вперемежку с благословениями.

— Вы поступили храбро и благородно, — утверждала она. — Несомненно, вы исполняли волю Небес; мне трудно представить себе, что во всей Италии кто-то другой мог бы отважиться совершить столь храбрый поступок.

— Но почему вы придаете всему этому такое значение? — искренне удивился я. — Любой мужчина повел бы себя точно так же, окажись он на моем месте.

— Нет, я не согласна с вами, — возразила она. — Кто пойдет на такие жертвы ради совершенно незнакомой женщины? Кто вернулся бы ко мне, чтобы сообщить о бегстве моих слуг? Кто согласился бы стать моим добровольным спутником во время этой ночной поездки? Кто, наконец, осмелился бы вырядиться так, как это сделали вы?

— Вырядиться? — переспросил я, не веря своим ушам. — Что вы имеете в виду, мадонна?

— Я говорю о маскараде, с помощью которого вам удалось перехитрить моих преследователей.

Повернувшись в седле, я удивленно уставился на нее, и наши взгляды встретились. Так вот в чем было дело! Вот почему она столь непринужденно вела себя со мной! Она, очевидно, сочла меня за некоего колесившего по Италии странствующего рыцаря, всегда готового оказать помощь попавшим в трудное положение девам. Наверное, она изучала нравы современного ей общества по произведениям мессера Боярдо [Боярдо Матгео Мария, граф Скандиано (1441-1494) итальянский поэт, автор лучшего сборника любовных стихотворений «Три книги о любви» (опубликован в 1499; вдохновительницей стихов была возлюбленная поэта Антония Капрара); главное произведение — неоконченная эпическая поэма «Влюбленный Роланд», над которой он работал с 1476 г. (первые две книги вышли в свет в 1483 г., оставшаяся часть — 1499)] или, в лучшем случае, по «Амадису Галльскому» мессера Бернардо Тассо [Тассо Бернардо (1493-1569) — итальянский поэт, отец гениального Торквато Тассо; получил известность как автор поэмы «Амадиджи» (1543-1557; опубликована в 1560), переработки испанского рыцарского эпоса «Амадис Галльский»]. Она, похоже, не сомневалась, что шутовские колпаки и пелерины растут на кустах вдоль дороги и всякому пожелавшему воспользоваться ими достаточно протянуть руку и выбрать приглянувшийся наряд.

Что ж, пусть лучше она сначала узнает правду, а потом решает, как ей вести себя с настоящим шутом. Стоит ли принимать на свой счет любезности, предназначенные со всем для другого человека?

— Вы ошибаетесь, мадонна, — медленно произнес я. — Я не надевал на себя ничего из того, что уже не принадлежало мне.

После моих слов наступило молчание, и краешком глаза я заметил, как ослабли поводья, которые она держала в руках. Я думаю, если бы мы шли пешком, она непременно остановилась бы и повернулась ко мне лицом.

— Как так? — спросила она, и на сей раз в ее интонациях послышались холодновато-повелительные нотки. — Уж не хотите ли вы сказать, что вы профессиональный шут?

— Если предположить, что шутами не рождаются, зачем я стал бы надевать шутовской наряд?

— Но утром на вас были совсем другие одежды, — с сомнением произнесла она после непродолжительной паузы.

— Плащ, шляпа и сапоги служили мне лишь для того, чтобы скрыть свое обычное платье от посторонних взоров, — пояснил я и, не удержавшись, с подчеркнутым сарказмом в голосе добавил: — Особенно столь перепуганных, какие были у вас и у ваших слуг сегодня утром.

Что и говорить, внезапная перемена в ее обращении со мной неприятно удивила меня. В самом деле, разве хорошо и верно послуживший шут не заслуживал благодарности? Неужели услуга обесценивалась только из-за того, что ее оказал не закованный в латы рыцарь, а паяц с бубенцами на колпаке? Однако она, очевидно, думала именно так, поскольку до самого Фано мы больше не обменялись ни словом.

Мне и раньше приходилось страдать из-за своего презираемого многими ремесла. Мое сердце сжималось от боли, когда Джованни Сфорца, прежде чем изгнать меня из Пезаро, рассказал всем о моей судьбе; моя душа корчилась в судорогах, когда мадонна Лукреция, отдавая мне письмо, которое я должен был доставить ее брату, упрекнула меня в том, что я успел закоснеть в неподобающем для человека моего происхождения занятии. Но никогда я не испытывал столь острого чувства стыда, которое к тому же многократно усиливалось молчанием моей спутницы, красноречиво свидетельствовавшим, что знай только она, с кем имеет дело, всякое предложение помощи с моей стороны было бы с негодованием отвергнуто. И если у меня и оставались какие-то сомнения на сей счет, то они окончательно рассеялись, когда мы подъехали к развилке и, чтобы объехать город, огни которого мерцали впереди нас, я посоветовал ей свернуть налево.

— Я еду в Фано, — холодно заявила она.

— Но так мы скорее выберемся на дорогу, ведущую в Пезаро, — попытался возразить я.

— Я думаю, что смогу найти в Фано эскорт, — только и ответила она.

Я готов был разрыдаться от унижения, настолько жестоко прозвучали для меня ее слова, означавшие, по сути, отказ от моих услуг. А ведь прежде она даже не заикалась об эскорте, хотя мы проделали вместе немалый путь! Мне захотелось развернуть своего мула и поехать в Пезаро одному, предоставив ей самой разбираться со своими проблемами; а в том, что они у нее возникнут, и очень скоро, я был почти уверен: ночью одинокая женщина, да еще без денег, могла встретить в Фано далеко не самый радушный прием.

Но у меня мягкое сердце, и я попытался отговорить ее от поступка, который мог оказаться столь опрометчивым.

— Мадонна, — сказал я, — по моему мнению, нам лучше миновать город и обойтись без эскорта. Есть много причин, по которым не следует появляться в Фано в такое время суток...

— Мне о них ничего не известно, — оборвала меня она.

— Возможно. Но тем не менее они существуют.

— Мне наскучила ночная поездка в одиночестве. Я еду в Фано, — с демонстративной непреклонностью добавила она, давая понять, что я волен выбирать дорогу по своему усмотрению.

— Что ж, будь по-вашему, раз вы так решили, мадонна, — только и оставалось мне на это ответить.

Мысленно проклиная себя за мягкосердие, а ее за упрямство, я вздохнул и последовал за ней на своем муле.

— Какая гостиница здесь считается лучшей? — высокомерно обронила она, когда мы оказались на главной улице городка.

— «Золотая Рыба», — в том же тоне отозвался я, и мы направились в «Золотую Рыбу».

Прибыв в гостиницу, мадонна Паола решительно взялась за дело. Прежде всего она вовсеуслышание потребовала от хозяина немедленно найти ей подходящий эскорт, который сопроводил бы ее до Пезаро, пообещав за это от имени своего двоюродного брата, синьора Джованни, щедрое вознаграждение.

Что мне оставалось делать, видя столь безрассудное поведение? Только в бессильной ярости скрежетать зубами.

Она откинула свой капюшон и распахнула плащ, так что все, находившиеся в общей комнате, могли видеть золотую сетку с драгоценными камнями на волосах и пояс из чистого золота, тоже украшенный крупными самоцветами. Ее слушателями оказались шестеро мужчин: двое почтенного возраста торговцев, направлявшихся в Милан, худощавый женоподобный юноша, сидевший за столиком отдельно от всех, и три разбойничьего вида малых, о чем-то оживленно совещавшихся вполголоса. Один из них, коренастый и чернобровый, заметил выставленные напоказ сокровища мадонны Паолы, и его глаза хищно блеснули, так что нетрудно было догадаться, какие мысли посетили его в эту минуту.

Он медленно встал и, шагнув вперед, низко поклонился ей.

— Достопочтенная синьора, — сказал он, — если вы не возражаете, я и мои друзья готовы стать вашим эскортом. Можете не сомневаться в нашей преданности.

Я ни на секунду не усомнился, что, говоря это, он имел в виду всего лишь преданность своему разбойничьему ремеслу. Его компаньоны тоже поднялись из-за стола, и она видом знатока, умеющего оценить человека по его внешности, придирчиво оглядела их. Напрасно я дергал ее за рукав и бормотал на ухо «подождите» — она тут же договорилась с ними и велела немедленно готовиться к отъезду. Лишь когда хозяин принес ей чашу подогретого вина с пряностями и мы ненадолго остались наедине, я смог откровенно высказать ей охватившие меня опасения.