Классическая и современная проза - Хроника Капитана Блада

      А затем внезапно ему удалось овладеть собой.
      Мозг прояснился и заработал деятельно и четко, почти сверхъестественно четко. Питер Блад знал цену Каузаку - это был алчный, продажный прохвост, готовый предать любого ради своей корысти. И этот Сэм тоже, вероятно, не лучше, а может, даже и хуже; ведь его-то толкнула на это дело одна только жажда наживы - проклятые испанские деньги, цена его, Питера Блада, жизни. Питер Блад пришел к заключению, что он слишком рано оставил попытки перещеголять в щедрости испанского адмирала, перебить его цену. Можно еще попытаться бросить кость этим двум грязным псам, чтобы они перегрызли из-за нее друг другу глотку.
      Некоторое время он молча наблюдал за ними, подмечая злобный и жадный блеск глаз, то следивших за падением костей, то поглядывавших на жалкие кучки золота, оружие и прочие предметы, от которых негодяи очистили его карманы и за обладание которыми сражались теперь, коротая время в ожидании назначенного часа за игрой в кости. А затем он услышал свой собственный голос, громко нарушивший тишину:
      - Вы тут тратите время на игру из-за какого-нибудь полпенса, а стоит вам протянуть руку, и каждый из вас станет богачом.
      - Ты опять за свое? - заворчал Сэм.
      Но капитан Блад и ухом не повел и продолжал дальше:
      - К той цене крови, которую назначил испанский адмирал, я делаю надбавку в триста двадцать тысяч. Покупаю у вас мою жизнь за четыреста тысяч реалов.
      Сэм, разозлившись, вскочил было на ноги, да так и окаменел, пораженный грандиозностью названной суммы; Каузак поднялся тоже, и они стояли друг против друга по обе стороны стола, дрожа от возбуждения; ни тот, ни другой не произнес еще ни слова, но глаза их уже загорелись алчным огнем. Наконец француз нарушил молчание:
      - Боже милостивый, четыреста тысяч! - Он вымолвил это медленно, с трудом ворочая языком, словно стремясь, чтобы огромная цифра проникла в его мозг и дошла до сознания его соучастника. Он повторил: - Четыреста тысяч, по двести тысяч на каждого! Разрази меня гром! За такие денежки стоит рискнуть, а, Сэм?
      - Куча денег, что и говорить, - задумчиво проговорил Сэм. Потом он вдруг опомнился: - Чума на тебя! Так ведь это слова! Кто им поверит? Попробуй освободи-ка его, как ты тогда заставишь его платить, да он...
      - О нет, я заплачу, - сказал Блад. - Каузак может подтвердить, что я всегда плачу. Учтите, - добавил он, помолчав, - что такая сумма, даже если ее поделить, сделает каждого из вас богачом, и вы до конца дней своих будете жить припеваючи, в полном достатке. - Он рассмеялся. - Ну же, ребята, не валяйте дурака!
      Каузак облизнул пересохшие губы и поглядел на своего компаньона.
      - Давай рискнем, - заискивающе пробормотал он. - Сейчас еще десяти нет, и мы до полуночи успеем удрать так далеко, что испанцам нас ни в жизнь не догнать.
      Но переубедить Сэма было нелегко. Он размышлял. И хотя приманка была велика, Сэм никак не мог решиться принять это соблазнительное предложение, ибо ему мерещилась в нем двойная опасность. Связавшись с испанцами, он теперь боялся отступиться от них: ему казалось, что тогда его неминуемо ждет гибель, либо от руки разъяренных испанцев, которых он предаст, либо от руки самого Блада, который, если его освободить, конечно, ничего им не простит. Так лучше уж без особого риска взять верные сорок тысяч, чем гоняться за какими-то призрачными сотнями тысяч, раз это к тому же сопряжено с такой опасностью.
      - Не бывать этому, и все! - сердито закричал он. - А ты, капитан, заткнись! Я, кажется, тебя предупреждал.
      - А, черт! - хрипло выругался Каузак. - А я говорю, что стоит рискнуть! Стоит!
      - Ты говоришь? А ты-то чем рискуешь? Испанцы даже не знают, что ты ввязался в это дело. Тебе легко, приятель, говорить "стоит рискнуть! ", когда тебе и рисковать-то не придется. Вот мне - другое дело. Если я надую испанца, он сразу смекнет, чем тут пахнет. Да что толковать! Я дал слово, а я своему слову хозяин. И хватит об этом.
      Решительный, свирепый, он стоял напротив Каузака по другую сторону стола, и Каузак, хмуро глянув на тощее непреклонное лицо, вздохнул с досадой и снова опустился на табурет.
      Блад ясно видел, что в душе француза клокочет злоба. Несмотря на мстительную ненависть, которую этот корыстный мошенник питал к Бладу, завладеть деньгами своего врага было для него соблазнительнее, чем лишать его жизни, и нетрудно было догадаться, какую досаду испытывает он, видя, что возможность крупной наживы уплывает у него из-под носа только потому, что для его компаньона это сопряжено с риском.
      Некоторое время эта достойная парочка хранила молчание. Молчал и Блад, считая, что ему пока не следует ничего добавлять к уже сказанному, так как сейчас это не принесет плодов. Вместе с тем он все же испытывал некоторое удовлетворение, видя, что ему удалось посеять рознь между компаньонами.
      Когда же он наконец заговорил, нарушив нависшее в комнате угрюмое молчание, его слова, казалось, имели мало связи со всем предыдущим.
      - Хотя вы, по-видимому, твердо решили продать меня испанцам, это еще отнюдь не причина, чтобы я умирал тут у вас от жажды. В горле у меня пересохло, как в солончаковой пустыне, ей-богу.
      И хотя мучившая его жажда служила для него лишь предлогом, чтобы достичь своей цели, тем не менее она была отнюдь не притворной, и надо сказать, что его тюремщики так же сильно от нее страдали. Воздух в этой комнате с запертыми наглухо дверями и окнами был нестерпимо удушлив. Сэм провел рукой по влажному лбу и стряхнул капельки пота.
      - Дьявол! Ну и жарища! - пробормотал он. - Мне тоже пить охота.
      Каузак облизнул воспаленные губы.
      - А здесь в доме нет ничего? - спросил он.
      - Нету. Да тут до таверны два шага. - Сэм поднялся со стула. - Пойду принесу кувшин вина.
      Душа Питера Блада снова взмыла ввысь на крыльях надежды. Произошло именно то, чего он добивался. Зная пристрастие этих подонков к бутылке, он рассчитывал, что разговор о жажде легко повлечет за собой желание ее удовлетворить, а это, в свою очередь, приведет к тому, что один из них отправится за вином, и, если повезет, это будет Сэм. А уж с Каузаком-то он договорится в два счета - в этом капитан Блад не сомневался.
      И тут этот кретин Каузак проявил излишнее нетерпение и тем испортил все дело. Он тоже вскочил на ноги.
      - Кувшин вина! Вот это дело! - заорал он. - Давай ступай скорей! Я сам прямо помираю - так в глотке пересохло.
      Голос его задрожал от волнения, и ухо Сэма сразу уловило эту нетерпеливую дрожь. Он приостановился, внимательно вгляделся в своего компаньона и как в открытой книге прочел на лице этого мелкого жулика все его коварные намерения.
      Губы его скривились в усмешке.
      - Я что-то передумал, - медленно произнес он, - Лучше уж ты ступай, а я здесь покараулю.
      У Каузака отвалилась челюсть; он даже побледнел. И капитан Блад уже в третий раз проклял в душе его непроходимую глупость.
      - Ты что - не доверяешь мне? - проворчал Каузак.
      - Да нет... Не то чтобы... - последовал уклончивый ответ. - Только уж лучше я останусь.
      Тут Каузак и в самом деле рассвирепел:
      - Ах, так! Да пошел ты к дьяволу! Если ты мне не доверяешь, так я тебе тоже не доверяю.
      - А тебе незачем мне доверять. Ты знаешь, что меня его посулы не соблазняют. Значит, мне его и сторожить.
      Минуты две эти гнусные союзники молча сверлили друг друга взглядом и только сопели сердито. Затем Каузак угрюмо отвел глаза в сторону, пожал плечами и отвернулся, словно поневоле признавая, что против доводов Сэма не поспоришь. Он постоял еще немного, прищурившись, о чем-то размышляя. И, как видно приняв внезапно какое-то решение, произнес:
      - Да ладно, пойду! - повернулся и быстро вышел из комнаты.
      Когда дверь за французом захлопнулась, Сэм опустился на табурет. Блад прислушивался к быстро удаляющимся шагам, пока они не замерли вдали. И неожиданно громко расхохотался, заставив вздрогнуть своего стража.
      Сэм подозрительно на него поглядел:
      - Что это тебя так разбирает, капитан?
      Блад, как мы знаем, предпочел бы иметь дело с Каузаком. С тем он мог действовать наверняка. Добиться чего-нибудь от Сэма представлялось маловероятным, ибо он явно боялся испанцев как огня. И тем не менее испробовать надо было все, любую, самую ничтожную возможность.
      - Меня забавляет твоя беспечность, - отвечал капитан Блад. Сторожить меня ты ему не доверил, а за вином отпустил...
      - Так что ж за беда?
      - А если он вернется не один? - загадочно проронил капитан Блад.
      - Чума на него! - вскричал Сэм. - Пусть он только попробует со мной такие шутки шутить, пристрелю, как собаку! Я с этими шутниками не церемонюсь.
      - Тебе так и так нужно от него избавиться, Сэм. Это же мерзавец и предатель, мне ли его не знать. Ты ему стал сегодня поперек дороги, и он тебе этого не забудет. Сам бы мог понять - ты же видишь, как он предал меня. Да только ты все равно ничего не понимаешь. У тебя есть глаза, Сэм, но ты видишь не больше, чем слепой щенок. И голова у тебя вроде есть, но ее вполне могла бы заменить и тыква, иначе ты не стал бы колебаться между испанцем и мной.
      - А, ты опять про это!
      - Да, разумеется. Предлагаю тебе четыреста тысяч и ручаюсь честью, что не буду помнить зла и мстить тебе. Даже Каузак пытался тебе втолковать, что моему слову можно верить, - он-то не колебался принять мое предложение.
      Питер Блад умолк. Бандит-охотник молча смотрел на него, размышляя. Лицо у него посерело от волнения, пот крупными каплями выступил на лбу.
      - Четыреста тысяч, говоришь? - прохрипел он наконец.
      - Ну, а то как же? Зачем тебе делиться с этим французом? Думаешь, он стал бы делиться с тобой? Он бы, уж конечно, постарался всадить тебе нож в спину, а все денежки положить себе в карман. Ну же, Сэм, смелей, не упусти своего счастья! К дьяволу испанцев! Чего ты их боишься! Ты боишься каких-то призраков. Я защищу тебя от них! На борту моего флагманского корабля ты будешь в полной безопасности.
      Сэм оживился, глаза его сверкнули, но тут же потухли снова, затуманенные тревогой.
      - Четыреста тысяч... Да больно уж риск велик...
      - Да какой же риск - ровным счетом никакого, - сказал капитан Блад. - Вполовину меньше риска, чем продавать меня испанцам. Ведь рано или поздно эта сделка выйдет наружу, и тогда, приятель, тебе живым из Тортуги не уйти. И даже если ты отсюда улизнешь, мои ребята разыщут тебя и на дне морском.
      - Да откуда они про меня узнают?
      - Найдется кто-нибудь, кто им донесет, - так всегда бывает. Дурак ты был, что взялся за это дело, и дважды дурак, что связался с Каузаком, он же повсюду кричал, что рассчитается со мной. Так на кого же в первую очередь падет подозрение, как не на него? И как только его схватят - а уж схватят его как пить дать! - он тут же выдаст тебя, можешь не сомневаться.
      - Провалиться мне, а ведь ты верно говоришь! - вскричал Сэм, когда все эти соображения, совсем не приходившие ему на ум, проникли наконец в его сознание.
      - И все остальное, что я тебе говорю, тоже верно, Сэм, уж ты не сомневайся.
      - Постой, дай мне подумать.
      Питер Блад и на этот раз почел за лучшее ограничиться сказанным. Пока что в этом разговоре с Сэмом он достиг такого успеха, на который даже не смел надеяться. Сомнение в душе Сэма посеяно - оставалось ждать, чтобы оно дало всходы.
      Минуты бежали. Сэм, положив локти на стол, опустив голову на скрещенные руки, сидел неподвижно, погруженный в свои думы. Когда он наконец поднял голову, Питер Блад при желтоватом свете лампы заметил, как побледнело его блестевшее от пота лицо. "Как глубоко проник в душу Сэма влитый по капле яд?" - думал пленник. Внезапно Сэм вытащил из-за пояса пистолет и обследовал затравку. Питеру Бладу эти его действия показались довольно зловещими, и особенно потому, что Сэм не сунул пистолет обратно за пояс. Он продолжал возиться с пистолетом; изжелта-серое лицо его было мрачно, губы твердо сжаты.
      - Сэм, - негромко окликнул его капитан Блад. - Ну, что ты надумал?
      - Я не дам этому ублюдку одурачить меня.
      - А дальше что?
      - А дальше там видно будет.
      Питер Блад с трудом подавил в себе желание подстрекнуть этого дубину еще раз.
      В полном молчании, нарушаемом лишь тиканьем часов Питера Блада, лежавших на столе, время тянулось бесконечно. Наконец где-то далеко в переулке послышался звук шагов. Шаги приближались, звучали все громче, дверь распахнулась, и на пороге возник Каузак с большим черным бурдюком вина в руках.
      Сэм уже вскочил на ноги, правую руку он держал за спиной.
      - Куда это ты провалился? - проворчал он. - Почему так долго?
      Каузак был бледен и запыхался, словно бежал бегом. Мозг Питера Блада, работавший в эти минуты с поразительной точностью, мгновенно отметил, что Каузак и не думал бежать. В чем же причина его состояния? Видимо, оно являлось следствием волнения или страха.
      - Я торопился, - сказал француз, - да уж больно пить захотелось. Задержался малость, чтобы прополоскать глотку. Вот твое вино.
      Он плюхнул бурдюк на стол.
      И в то же мгновение Сэм почти в упор выстрелил ему прямо в сердце.
      Картина, которая предстала взору Питера Блада в клубах ядовитого дыма, заставившего его закашляться, запечатлелась в его памяти на всю жизнь. Каузак лежал на полу ничком, тело его судорожно подергивалось, а Сэм, перегнувшись через стол, смотрел на него, и на тощем лице его играла хищная усмешка.
      - Я с тобой, французская скотина, не желаю попадать впросак, - дал он свое запоздалое объяснение, словно убитый мог еще его слышать.
      Затем он положил пистолет и потянулся к бурдюку. Запрокинув голову, он вылил изрядное количество вина в свою пересохшую глотку. Громко чмокнул, облизнул губы, опустил бурдюк на стол и скорчил гримасу, словно почувствовав во рту горький привкус. Внезапно страшная догадка сверкнула в его мозгу, и в глазах отразился испуг. Он снова схватил бурдюк и понюхал вино, громко, точно собака, втягивая ноздрями воздух. Лицо его посерело, расширенными от ужаса глазами он уставился на Питера Блада и сдавленным голосом выкрикнул одно-единственное слово:
      - Манзанилла!
      Схватив бурдюк, он швырнул его в распростертое на полу мертвое тело, изрыгая чудовищную брань.
      А в следующее мгновение он уже скорчился от боли, схватившись руками за живот. Забыв о Бладе, обо всем, кроме сжигавшего его внутренности огня, он собрал последние силы, бросился к двери и пинком распахнул ее.
      Это усилие, казалось, удесятерило его муки. Страшная судорога согнула его тело пополам, так что колени почти уперлись в грудь, и сыпавшаяся с его языка брань перешла в нечленораздельный, звериный вой. Наконец он рухнул на пол и лежал, обезумев от боли, извиваясь, как червяк.
      Питер Блад угрюмо смотрел на него. Он был потрясен, но не озадачен. К этой загадке, собственно, не требовалось подбирать ключа - единственное членораздельное слово, произнесенное Сэмом, полностью проливало на нее свет.
      Едва ли еще когда-нибудь возмездие столь своевременно и быстро настигало двух преступных негодяев. Каузак подбавил в вино сок ядовитого яблока, раздобыть который ничего не стоило на Тортуге. Желая отделаться от своего компаньона, чтобы ударить по рукам с капитаном Бладом и забрать себе весь выкуп, он отравил сообщника в ту минуту, когда сам уже пал от его руки.
      Острый ум капитана Блада выручил его и на этот раз из беды, однако в известной мере он должен был благодарить за избавление от смерти и свою счастливую звезду.
      Корчившийся на полу человек мало-помалу затих. Теперь он лежал совершенно неподвижно на пороге распахнутой двери.
      Капитан Блад, безуспешно пытавшийся порвать путы, чтобы оказать ему помощь, услышал стук в дверь, ведущую в альков; тут он вспомнил о женщине, бессознательно завлекшей его в эту западню. Как видно, звук выстрела и вопли Сэма побудили ее к действию.
      - Постарайтесь выломать дверь! - крикнул ей капитан Блад. - Здесь теперь никого нет, кроме меня.
      Жидкая дощатая дверь быстро поддалась, когда женщина налегла на нее плечом. Растрепанная, с одичалым взором, она ворвалась в комнату и, взвизгнув, приросла к месту при виде представшей ее глазам картины.
      - Перестань визжать, голубушка! - резко прикрикнул на нее Блад, чтобы сразу привести ее в чувство. - Тебе нечего их теперь страшиться. Они не больше могут причинить тебе вреда, чем эти табуретки. Мертвецы еще никому не делали зла. Вон там валяется нож. Возьми и разрежь эти чертовы ремни.
      Через минуту он был уже на ногах и отряхивал свой помятый плюмаж. Потом взял шпагу, пистолет, часы и табакерку. Золотые монеты он сгреб в одну небольшую кучку на столе и присоединил к ним булавку с драгоценным камнем.
      - Буду рад, если это поможет тебе вернуться на родину, - сказал он женщине. - Ведь где-нибудь-то родина у тебя есть?
      Женщина разрыдалась. Капитан Блад взял шляпу, поднял валявшуюся на полу трость и, пожелав женщине доброй ночи, вышел из хибарки.
      Десять минут спустя он столкнулся на молу с возбужденной толпой корсаров с горящими факелами в руках. Это была поисковая партия, которую Хагторп и Волверстон отрядили прочесать город. Единственный глаз Волверстона яростно сверкнул при виде капитана Блада.
      - Где ты околачиваешься, дьявол тебя раздери? - спросил Волверстон.
      - Пытался выяснить, приносят ли счастье деньги, полученные ценой предательства, - отвечал капитан Блад.
      ЗОЛОТО САНТА-МАРИИ
      Флотилия корсаров - пять больших кораблей - мирно стояла на якоре у западного берега Дарьенского залива. В кабельтове от нее прозрачно-голубые волны, пронизанные опаловым сиянием утренних лучей, чуть слышно набегали на серебристый полумесяц отлогого песчаного пляжа, за которым отвесной стеной высился лес, сочно-зеленый после только что выпавших дождей. На опушке, среди пламенеющих рододендронов, подобно сторожевому форпосту джунглей, окаймлявших леса, темнели палатки и наспех сколоченные, крытые пальмовыми листьями бревенчатые хижины лагеря корсаров. Разбив здесь свой бивуак, матросы капитана Блада производили кое-какую починку и запасались провиантом - мясом жирных черепах, которых на этом берегу было видимо-невидимо. Пестрое пиратское воинство, насчитывавшее свыше восьмисот человек, шумело, как потревоженный улей. Здесь преобладали англичане и французы, но встречались также голландцы и было даже несколько индейцев-метисов. Сюда стекались искатели счастья из Эспаньолы, лесорубы из Кампече, беглые матросы и беглые каторжники, рабы с плантаций и прочие изгои и отщепенцы как из Старого Света, так и из Нового, объявленные у себя на родине вне закона.
      Было ясное апрельское утро. Трое индейцев вышли из леса и вступили в лагерь. Впереди шел высокий широкоплечий индеец с длинными руками и горделивой осанкой. Одежду его составляли штаны из недубленых шкур и красное одеяло, накинутое на плечи, как плащ. Обнаженная грудь была расписана черными и красными полосами. Золотая пластинка в форме полумесяца, продетая в нос, покачивалась над верхней губой, в ушах поблескивали массивные золотые кольца. Пучок орлиных перьев торчал в иссиня-черных гладких и блестящих волосах. В руке он держал копье, опираясь на него, как на посох.
      Он спокойно, без тени замешательства, вступил в толпу глазевших на него корсаров и на весьма примитивном испанском языке объявил им, что он - кацик Гванахани, прозванный испанцами Бразо Ларго [79], и попросил отвести его к капитану, которого он также назвал на испанский лад - дон Педро Сангре.
      Корсары подняли его на борт флагманского корабля "Арабелла", где в капитанской каюте ему оказал любезный прием высокий худощавый человек, одетый элегантно, как испанский гранд; его бронзово-смуглое мужественное лицо с резко очерченными скулами и орлиным носом могло бы принадлежать индейцу, если бы не пронзительно-синие глаза.
      Бразо Ларго, без лишних слов, ввиду незначительности их запаса, тотчас приступил прямо к делу:
      - Вы идите со мной, я вам давать много испанский золото. - И добавил несколько неожиданно и не совсем к месту: - Карамба!
      Синие глаза капитана взглянули на него с интересом. Рассмеявшись, он ответил на отличном испанском языке, которым овладел еще в те далекие годы, когда его разрыв с цивилизацией не был столь полным:
      - Вы явились как раз вовремя. Карамба! Где же находится это испанское золото?
      - Там! - Индеец неопределенно махнул рукой куда-то в западном направлении. - Десять дней ходу.
      Капитан Блад хмуро сдвинул брови. Ему вспомнился поход Моргана через перешеек, и он спросил наугад:
      - Панама?
      Но индеец покачал головой, и на суровом его лице отразилось нетерпение.
      - Нет. Санта-Мария.
      На корявом испанском языке он стал объяснять, что на берег реки, носящей это название, свозится все золото, добываемое в окрестных горах, а оттуда его потом переправляют в Панаму. И как раз в это время года золота скапливается там очень много, но скоро его увезут. Если капитан Блад хочет захватить это золото, а его сейчас там видимо-невидимо - это Бразо Ларго хорошо известно, - надо отправляться туда тотчас же.
      У капитана Блада ни на секунду не возникло сомнения в искренности этого кацика и в отсутствии у него злого умысла. Лютая ненависть к Испании горела в груди каждого индейца и бессознательно делала его союзником любого врага испанской короны.
      Капитан Блад присел на крышку ларя под кормовыми окнами и поглядел на гладь залива, искрившуюся в лучах солнца.
      - Сколько потребуется на это людей? - спросил он.
      - Сорок десять. Пятьдесят десять, - ответил Бразо Ларго, из чего капитан Блад вывел заключение, что потребуется человек четыреста - пятьсот.
      Он подробно расспросил индейца о стране, через которую им предстояло пройти, и о Санта-Марии - о его оборонительных укреплениях. Индеец обрисовал все в самом благоприятном свете, решительно отметая всякие затруднения, и пообещал, что не только сам поведет их, но и даст им носильщиков, чтобы помочь тащить снаряжение. Глаза его сверкали от возбуждения, он без конца твердил одно:
      - Золото. Много-много испанский золото. Карамба! - Он, словно попугай, так часто испускал этот крик, так явно горел желанием увлечь Блада своей затеей, что тот уже начал спрашивать себя, не слишком ли большую заинтересованность проявляет индеец, чтобы быть правдивым до конца.
      Его подозрения вылились в форме вопроса:
      - Ты очень хочешь, чтобы мы отправились в эту экспедицию, друг мой?
      - Да, вы пойти. Пойти. Испанцы любят золото. Гванахани не любит испанцев.
      - Ты, значит, хочешь насолить им? Да, похоже, что ты их крепко ненавидишь.
      - Ненавидишь! - как эхо повторил Бразо Ларго. Губы его искривились; он издал резкий гортанный звук: - Гу! Гу! - словно подтверждая: "Да, да! "
      - Ладно, я должен подумать.
      Капитан Блад крикнул боцмана и поручил индейца его попечению. С квартердека "Арабеллы" рожок проиграл сигнал к сбору на военный совет, который собрался тотчас, как только все, кому положено было на нем присутствовать, поднялись на борт.
      Как и подобало представителям этого необычного воинства, раскинувшего свой лагерь на берегу, корсары, собравшиеся вокруг дубового стола в капитанской каюте, являли глазам довольно пестрое зрелище. Во главе стола сидел сам капитан Блад, похожий на испанского гранда в своем роскошном мрачном одеянии, черном с серебром, в пышном черном парике, длинные локоны которого ниспадали на воротник; бесхитростная простодушная физиономия Джерри Питта и его простая домотканая одежда изобличали в нем английского пуританина, каким он, в сущности, и был; Хагторп, суровый, коренастый, крепко сбитый, в добротной, но мешковато сидевшей одежде, был настоящий морской волк с головы до пят и легко мог бы сойти за капитана любого торгового флота; геркулес Волверстон, чей единственный глаз горел свирепым огнем, далеко превосходящим свирепость его натуры, медно-смуглый, живописно-неряшливый в своей причудливой пестрой одежде, был, пожалуй, единственным корсаром, внешность которого соответствовала его ремеслу; Маккит и Джеймс имели вид обычных моряков, а Ибервиль - командир французских корсаров, соперничавший в элегантности костюма с Бладом, внешностью и манерами больше походил на версальского щеголя, нежели на главаря шайки отчаянных, кровожадных пиратов.
      Адмирал - титул этот был недавно присвоен капитану Бладу его подчиненными и приверженцами - изложил совету предложение Бразо Ларго. От себя он добавил только, что поступило оно довольно своевременно, ибо они в настоящую минуту сидят без дела.
      Предложение, как и следовало ожидать, пришлось не по душе тем, кто по натуре своей прежде всего были моряками, - Джерри Питту, Маккиту и Джеймсу. Каждый из них по очереди указывал на опасности и трудности большого похода в глубь страны. Хагторп и Волверстон, окрыленные тем, что они смогут нанести испанцам весьма чувствительный удар, сразу ухватились за предложение и напомнили совету об удачном набеге Моргана на Панаму. Ибервиль, француз и гугенот, осужденный и изгнанный за свою веру и пылавший одним желанием перерезать горло испанским фанатикам, где, когда и кому безразлично, также высказался за поход в выражениях столь же изящных и утонченных, сколь жесток и кровожаден был их смысл.
      Так голоса разделились надвое, и теперь от решения Блада зависел исход спора. Но адмирал колебался и, в конце концов, предоставил командам решать самим. Если желающих наберется достаточно, он поведет их на перешеек. Остальные могут оставаться на кораблях.
      Командиры одобрили его решение, и все тотчас сошли на берег, взяв индейца с собой. На берегу капитан Блад обратился с речью к своим корсарам, беспристрастно изложив им все "за" и "против".
      - Сам я пойду с вами в том случае, - сказал он, - если среди вас наберется достаточно охотников. - Вытащив из ножен свою рапиру, он, как некогда Писарро, провел острием линию на песке. - Все, кто хочет идти со мной на перешеек, встаньте с наветренной стороны.
      Не меньше половины корсаров шумными возгласами выразили желание отправиться в поход. В первую очередь, это были беглецы с Эспаньолы, привыкшие сражаться на суше, самые отчаянные головы этого отчаянного воинства, а за ними - почти все лесорубы из Кампече, не страшившиеся ни джунглей, ни болот.
      Бразо Ларго, медное лицо которого сияло от удовольствия, отправился за своими носильщиками и пригнал их на следующее же утро - пятьдесят здоровенных рослых индейцев. Корсары были уже готовы двинуться в путь. Они разделились на три отряда - под командованием Волверстона, Хагторпа и Ибервиля, сменившего свои кружева и банты на кожаные штаны охотника.
      Впереди шли индейцы, тащившие все снаряжение: палатки, шесть небольших медных пушек, железные ящики с зажигательными ядрами, хороший запас продовольствия - лепешки и сушеную черепашину - и ящик с медикаментами. С палуб кораблей рожок протрубил им прощальный сигнал; Питт, оставшийся за главного, дал - из чистого озорства - орудийный залп, и джунгли поглотили искателей приключений.
      Десять дней спустя, покрыв около ста шестидесяти миль, отряды остановились в волнующей близости от цели своего похода. Первая половина пути оказалась наиболее тяжелой: шесть дней пробирались отряды среди скалистых круч, преодолевая один перевал за другим. На седьмой день они расположились на отдых в большом индейском поселении, где вождь кациков, уведомленный Бразо Ларго о цели похода, оказал им торжественный прием. Произошел обмен подарками: одна сторона преподнесла ножи, ножницы и бусы, другая - бананы и сахарный тростник. Отсюда отряды двинулись дальше, получив значительное подкрепление в лице индейцев.
      На рассвете они вышли к реке Санта-Мария, где погрузились в приготовленные для них индейцами пироги. Поначалу этот способ передвижения показался им далеко не столь легким и приятным, как они ожидали. То и дело, не покрыв и расстояния, на которое летит брошенный от руки камень, приходилось останавливаться и перетаскивать свои челны через скалистые пороги или поваленные поперек потока деревья, и так продолжалось целые сутки, а на следующие сутки повторялось снова. Но вот наконец река стала глубже, раздалась вширь, и индейцы, бросив шесты, с помощью которых они управляли пирогами, взялись за весла.
      Глубокой ночью они приблизились к поселению Санта-Мария на расстояние пушечного выстрела. Город был скрыт за излучиной реки, но до него оставалось не больше полумили.
      Корсары принялись выгружать оружие и амуницию - пушки, мушкеты, ящики с патронами, пороховницы, сделанные из рогов, - все, что было надежно упаковано и укреплено в пирогах. Они не решились раскладывать костры, чтобы не выдать своего присутствия, и, выставив дозорных, легли отдохнуть до рассвета.
      Капитан Блад рассчитывал захватить испанцев врасплох и, прежде чем они успеют принять меры к обороне города, взять его без кровопролития. Эти расчеты, однако, не оправдались: на заре из города стала доноситься стрельба и барабаны забили тревогу, предупреждая корсаров, что их приближение не осталось незамеченным.
      Волверстону выпала честь возглавить авангардный отряд, состоявший из сорока корсаров, вооруженных самодельными гранатами - цилиндрическими жестянками, заполненными порохом и смолой. Остальные корсары тащили пушки, находившиеся под командой Огла - канонира с флагманского корабля. Отряд Хагторпа шел вторым, Ибервиль со своим отрядом двигался в арьергарде.
      Быстрым шагом они прошли через лес, за которым начиналась саванна, и примерно в четверти мили от опушки леса увидели свой Эльдорадо [80].
      Вид этого поселения разочаровал их. Вместо богатого испанского города, рисовавшегося их воображению, они увидели несколько деревянных одноэтажных строении, крытых пальмовыми листьями или тростником, сгрудившихся вокруг часовни и охраняемых фортом. Поселок, в сущности, представлял собой лишь пересыльный пункт, куда свозилось золото, добываемое в окрестных горах, и население его состояло почти исключительно из гарнизона и рабов, занятых добычей золота на приисках. Глинобитный форт, повернутый лицом к реке, боком к саванне, растянулся почти на длину поселка. Кроме того, для защиты от враждебно настроенных индейцев Санта Мария был окружен крепким частоколом футов в двадцать высотой, с бойницами для мушкетов.