Его глазами

Рузвельт Э. Его глазами

Вступительная статья

Книга Эллиота Рузвельта «Его глазами» излагает взгляды покойного президента Соединенных Штатов Америки Франклина Делано Рузвельта на некоторые вопросы внешней политики США, возникшие во время второй мировой войны.

Эллиот Рузвельт бывал со своим отцом на важнейших международных встречах руководителей великих держав. Его книга поэтому в известной степени может считаться документом и историческим источником.

Своей книгой Эллиот Рузвельт ратует за международное сотрудничество в дни мира, за установление между великими державами отношений, основанных на взаимопонимании. Он призывает буржуазные демократии вернуться к лучшим традициям политики военного времени, которая привела великие державы к победе над силами фашизма.

Эллиот Рузвельт написал свою книгу под влиянием тревожной международной обстановки, когда в капиталистических странах раздаются призывы к развязыванию новой войны, когда представители международной реакции стремятся помешать установлению прочного, длительного и демократического мира, когда нынешние правящие круги Америки растрачивают «моральный и политический капитал, созданный покойным президентом» (Сталин).

Решение взяться за перо у Эллиота Рузвельта, по его словам, было вызвано «повелительной силой событий»: речью, произнесенной Уинстоном Черчиллем в Фултоне, накоплением Америкой запаса атомных бомб, признаками возрождения политики силы, тем, что данные покойным президентом от лица американского народа «обещания нарушены, принятые условия бесцеремонно и цинично растоптаны, установленная организация мира отвергнута».

Нынешнему внешнеполитическому курсу правящих кругов Америки и проискам сил международной реакции Эллиот Рузвельт противопоставляет внешнюю политику покойного президента.

Прогрессивный образ мыслей, непримиримость к фашистской агрессии, стремление к обеспечению безопасности и прочного мира и к укреплению взаимоотношений демократических стран, дружественная политика к СССР – все это способствовало тому, что Франклин Рузвельт занял в истории борьбы свободолюбивых народов против фашизма место «величайшего политика мирового масштаба и глашатая организации мира и безопасности после войны» (Сталин).

Эллиот Рузвельт показывает в своей книге, что покойный президент стремился еще в дни войны заложить прочные основы послевоенного мира.

«Американцы – конгрессмены, газетные обозреватели – говорят об Объединенных нациях, как о чем-то существующем только в связи с войной, – говорил он своему сыну. – Имеется тенденция нападать на них, заявляя, что мы едины лишь потому, что к единству нас вынуждает война. Но не война является подлинно объединяющей силой. Такая сила – мир ».

Франклин Рузвельт понимал, что основа мира – согласие трех великих держав. Он считал его краеугольным камнем международного сотрудничества. Необходимое условие этого сотрудничества – единогласие великих держав в Совете Безопасности Объединенных наций, так называемое «право вето», против которого в настоящее время активно выступают представители «долларовой дипломатии», реакционные круги США и Англии.

Как известно, на конференции в Ялте руководители трех держав обсудили эту проблему с полной откровенностью и, употребляя выражение Эллиота Рузвельта, «на должном уровне». «Отец и Сталин одобрили идею предоставления членам «Большой тройки» права вето, основывая свою аргументацию на том простом и предельно ясном факте, что мир может быть сохранен только при условии единодушия всех крупнейших держав». Всякое отступление от этого единства, всякая попытка одной державы или группы держав навязать свою волю другим государствам, стремление реакционных кругов рассматривать политику диктата как единственный ключ к международным проблемам, желание изолировать Советский Союз и преуменьшить его значение в мировых делах – все это может нанести и наносит серьезный вред делу мира.

Франклин Рузвельт много сделал для укрепления советско-американской дружбы, он гордился искренним сотрудничеством с советским народом в борьбе за победу в войне и в деле закладки фундамента всеобщего мира.

Покойный президент высоко оценивал роль советских вооруженных сил в общей победе над гитлеровской Германией. Он понимал, что в борьбе за мир Советскому Союзу принадлежит такая же выдающаяся роль, как и в борьбе за победу над фашизмом.

Франклин Рузвельт был противником идеи англо-американского блока, направленного против СССР.

После Тегеранской конференции он говорил сыну: «Важнее всего было разъяснить Сталину, что Соединенные Штаты и Великобритания не объединились в блок против Советского Союза. Мне кажется, что мы раз и навсегда рассеяли это представление: После войны все дело может расстроиться только в случае, если мир снова разделится и Россия окажется против Англии и нас».

Эллиот Рузвельт напоминает о великой роли советского народа в завоевании победы над силами фашизма. Показательно, – пишет он, – что «небольшая группа злонамеренных лиц в Лондоне и Вашингтоне стремится возбудить и разжечь воинствующую ненависть к русским, как будто русский народ не принял на себя основного удара нацистской военной машины, не вынес его, не сокрушил этой машины и не показал, таким образом, какую важную роль он играет в коалиции, борющейся за мир».

В целях выработки совместной политики и устранения имевшихся разногласий президент США стремился к личной встрече с великим вождем советского народа генералиссимусом Сталиным. Встреча в Тегеране произвела на него неотразимое впечатление.

«Этот человек умеет действовать. У него цель всегда перед глазами. Работать с ним – одно удовольствие. Никаких околичностей», – говорил Франклин Рузвельт своему сыну, делясь с ним своим впечатлением от встречи с И. В. Сталиным. Франклин Рузвельт ясно видел интриги и происки реакционеров во главе с Черчиллем и его единомышленниками в Англии и США, направленные против СССР, происки, нашедшие себе особенно яркое выражение в вопросе об открытии второго фронта. Как известно, главным противником открытия второго фронта был Черчилль. В результате его давления открытие военных действий на Западе было отложено с 1942 на 1943, а затем и на 1944 г. Еще в августе 1941 г., то есть через месяц после того, как между правительствами СССР и Великобритании было заключено соглашение о совместных действиях в войне против Германии, Черчилль заявлял Рузвельту, что Советский Союз будет разбит, и на этом основании требовал, чтобы предназначенные для СССР поставки по ленд-лизу направлялись Великобритании. Черчилль прилагал все усилия к тому, чтобы затянуть ход борьбы на советско-германском фронте. Он применял множество ухищрений для того, чтобы тормозить открытие второго фронта. Во имя своекорыстных интересов британского империализма он сознательно шел на затяжку войны.

Вот что говорил во время Тегеранской конференции Франклин Рузвельт по этому поводу сыну: «Всякий раз, когда премьер-министр настаивал на вторжении через Балканы, всем присутствовавшим было совершенно ясно, чего он на самом деле хочет. Он прежде всего хочет врезаться клином в Центральную Европу, чтобы не пустить Красную Армию в Австрию и Румынию и даже, если возможно, в Венгрию».

Хорошо известно, что гениальная сталинская стратегия и мощь Советской Армии сорвали эти планы Черчилля и его единомышленников. Уже после великой сталинградской битвы произошел окончательный перелом в ходе войны в пользу демократических стран. Успешное осуществление сталинского стратегического плана в 1944 г. имело большие военно-политические результаты. Под ударами советских войск гитлеровская коалиция начала быстро разваливаться. Опасение, что в результате создавшейся военной обстановки Советский Союз в состоянии без помощи союзников своими собственными силами оккупировать всю Германию и осуществить освобождение Франции, заставило Черчилля, противившегося до сих пор открытию второго фронта в Европе, согласиться на вторжение в Западную Европу. В июне 1944 г. союзники провели успешную высадку крупного десанта в Северной Франции. Гитлеровская Германия, как это и предвидел товарищ Сталин, оказалась зажатой в тиски между двумя фронтами и капитулировала.

Таковы факты, характеризующие решающую роль СССР в разгроме гитлеровской Германии и ее сателлитов. Эту роль СССР в деле победы хорошо понимал Франклин Рузвельт. При этом он не питал никаких иллюзий относительно подлинного характера политики Черчилля; он видел не только ее антисоветскую, но и антиамериканскую ориентацию. Рузвельт вовсе не был склонен к недооценке англо-американских противоречий. В беседах с сыном он характеризовал Черчилля как «старого тори, истинного тори».

Франклин Рузвельт критиковал также политику Чан Кай-ши, который вел войну против коммунистов, но не предпринимал никаких действий против японских захватчиков. Рузвельт высказывался за создание в Китае национального правительства с участием всех демократических сил, в том числе коммунистов. Он добился от Чан Кай-ши обещания, что такое правительство будет создано. Как известно, гоминдановские реакционеры, при поддержке «нового курса» американской внешней политики, нарушили это торжественное обещание и продолжают вести гражданскую войну в Китае.

Заключительную часть своей книги Эллиот Рузвельт посвящает современному положению в Соединенных Штатах. Он с осуждением говорит об усилении экспансионистских тенденций в американской внешней политике, о призывах проводить «жесткую политику» против СССР, о намерениях захватить стратегические базы во всех частях света, о нарушениях торжественно взятых на себя Америкой обязательств, о разжигании гражданской войны в Китае, об угрозах атомным оружием, о поддержке реакционных сил в Германии и Японии, о враждебной СССР пропаганде в реакционной печати.

Автор с тревогой взирает на кампанию за пересмотр устава организации Объединенных наций, видя в этих явлениях нарушение заветов Франклина Рузвельта, посягательство на дело мира, на коренные интересы американского народа. Он призывает американцев – всех, «кто верил в моего отца», – объединиться для борьбы против происков реакции, для борьбы за мир и сотрудничество между народами, за возвращение Америки на путь, начертанный Франклином Рузвельтом. В этом – значение и ценность книги.

Справедливость требует отметить, что Эллиот Рузвельт нередко скользит по поверхности явлений политической жизни США и не вскрывает решающего влияния на нее финансовой олигархии – крупного монополистического капитала. Кроме того, его книга не свободна от субъективизма в характеристике Франклина Рузвельта, а также американских военных и политических деятелей, окружавших президента в то время. Но несмотря на имеющиеся в ней недостатки, она с интересом будет прочитана советским читателем, умеющим оценивать все внешнеполитические события под углом зрения борьбы за прочный, длительный и демократический мир.

С. Бушуев.

Предисловие

Посвящается всем, кто верил в моего отца.

Мой муж всегда проявлял интерес к истории и считал, что опыт настоящего должен служить людям руководством на будущее. Ему хотелось, чтобы каждый записывал свои впечатления и мысли; он надеялся, что это поможет достижению конечной цели – лучшему взаимопониманию между народами и созданию лучших средств сохранения мира.

Он был прекрасным семьянином и при всякой возможности старался, чтобы наши дети были при нем. Однако он не хотел, чтобы они пренебрегали ради него своими обязанностями. Их мнение по этому поводу всегда играло решающую роль.

Вот почему мужу часто, хотя и не подолгу, удавалось бывать в обществе своих сыновей, зятя и дочери, когда это не мешало их собственной работе. Он так стремился к общению с детьми, что взял с собой в Вашингтон в качестве секретаря нашего старшего сына Джемса, хотя ему и указывали, что это может поставить Джемса в невыгодное положение. Ему говорили, что возможны политические нападки, что родной сын в роли секретаря не будет ему так полезен, как другой человек. Все это подтвердилось, и Джемсу пришлось отказаться от своего поста; но мне кажется, что пока Джемс находился в Вашингтоне, его присутствие и совместная с ним работа давали моему мужу большое удовлетворение. Пожалуй, тот, кому не приходилось испытывать чувства одиночества, связанного с положением президента, не поймет, как много может значить постоянное общение с кем-нибудь из близких.

В нашей семье существовал такой обычай: когда один из нас возвращался из какой-нибудь поездки, мы старались первый же вечер провести в семейном кругу за обеденным столом, чтобы поделиться впечатлениями обо всем, что произошло за время его отсутствия. Мы прекрасно понимали, что если не соберемся сразу же, то при нашей постоянной занятости эти события скоро отойдут на задний план, потонут в новых, и нам никогда уж не удастся наверстать упущенное.

Мне не довелось участвовать в исторических путешествиях, описанных в этой книге, и я сама могла бы написать только о том, что слышала в те вечера, когда вся семья вновь собиралась под общим кровом. Но Эллиот был участником этих поездок; я помню, каким взволнованным он возвращался домой, и поэтому мне теперь вдвойне интересно читать его более подробный рассказ об исключительно важных событиях тех дней.

Конечно, я не знала о многом из того, что говорится в этой книге, но я твердо уверена, что записи, которые должен теперь делать каждый, имевший возможность близко наблюдать войну в любом из ее проявлений или присутствовать при разработке планов, положенных в основу будущей организации мирной жизни всего человечества, представляют большую ценность.

Естественно, что люди под собственным углом зрения рассказывают о том, что они видят, слышат и переживают. Каждый воспринимает события по-своему, и этим до некоторой степени объясняются частые расхождения в рассказах различных людей об одном и том же. Я убеждена, что многие из присутствовавших при беседах, приведенных в этой книге, толковали их по-иному, в зависимости от своих личных мнений и убеждений. И все же записи, сделанные всеми этими людьми, бесконечно ценны. Настоящая книга, написанная одним из очевидцев важнейших совещаний, даст будущим историкам часть материала, на основании которого история вынесет свой окончательный приговор.

Элеонора Рузвельт.

Введение

Эта книга будет касаться войны лишь попутно. Более важное ее назначение состоит в том, чтобы пролить некоторый свет на проблемы мира.

События, о которых я хочу рассказать, беседы, которые я запомнил, впечатления, под влиянием которых сформировались мои нынешние убеждения, относятся примерно к периоду от начала войны до момента, последовавшего вскоре за встречей «Большой тройки» в Ялте. Поверьте, что в то время я не имел ни малейшего намерения писать книгу. Решение взяться за перо родилось во мне совсем недавно; оно было вызвано повелительной силой событий. Некоторую роль в этом сыграла речь, произнесенная Уинстоном Черчиллем в Фултоне; большое влияние оказали на меня мысли, высказывавшиеся на заседаниях Совета Безопасности в Хантер-колледж, в Нью-Йорке; решающее значение имело накопление Америкой запаса атомных бомб, и, наконец, меня торопили все проявления растущей розни между ведущими мировыми державами, все невыполненные обещания, все признаки возрождения политики силы, проводимой безрассудно алчными империалистами.

Темп нашей эпохи таков, что наши взгляды определяются не ходом исторических событий, а газетными заголовками. Степень нашего доверия или недоверия к России обусловлена не ее огромным вкладом в нашу победу, которая все еще остается величайшим событием в жизни нашего поколения; оно скорее определяется сенсационными заголовками на первых полосах газет, вышедших за последние три-четыре дня; а поскольку эти газеты в прошлом часто выступали безответственно, требуется вдвойне осторожное отношение к ним в нынешнее тревожное время. Наша точка зрения по вопросу о предоставлении Англии займа складывается не под влиянием воспоминаний о самолетах-снарядах, падавших на Лондон, и даже не под влиянием того, что нам известно о скудном пайке, на котором и до сих пор живут англичане; она формируется под влиянием неуверенности, которую вызывают у нас империалистические устремления Англии. Мы не можем выиграть мир, если сегодня среди нас не будет того единства, которое обеспечило нам победу в войне. Это яснее ясного – любой школьник мог бы написать на эту тему трогательное и убедительное сочинение. Однако со дня победы в Европе и со времени падения первой атомной бомбы это единство неуклонно исчезает.

Поскольку я сомневаюсь в том, что утрата единства – результат естественного хода событий, и убежден, что это единство намеренно разрушают люди, которым следовало бы понимать, что они делают, – я и счел необходимым написать эту книгу.

Но почему же именно я? О чем я могу рассказать? Ведь за каждым мировым потрясением, подобным минувшей войне, неизбежно следует книжный потоп. Генералы, министры, военные корреспонденты бросаются к пишущим машинкам или хватаются за не слишком острые перья. И все же я могу отвести для своей книги, пусть маленький, но совершенно определенный участок, принадлежащий только мне.

Такое право дает мне прежде всего тот биологический факт, что я – сын своего отца. Это большое преимущество, но, как и всякое преимущество, оно имеет и свои отрицательные стороны. Я помню, что отец говорил со мной однажды об этом – дело было в Гайд-парке, когда он был еще губернатором штата Нью-Йорк, примерно за месяц до выдвижения его кандидатуры на пост президента. Он прекрасно понимал, какую огласку получает любой поступок детей видного общественного деятеля, особенно когда этот деятель имеет ярых политических врагов. Однако отец не мог, да и не хотел контролировать нас во всем. Он считал, что мы сами себе хозяева и должны распоряжаться собой, как хотим и как умеем. Я думаю, что ему, как и всякому отцу, хотелось, чтобы мы не попали в тюрьму, выросли сознательными гражданами, были счастливы и преуспевали каждый в меру своих способностей. Но он старался возможно меньше стеснять нашу свободу.

Во всяком случае, всем невыгодам, вытекающим из положения сына президента, следует противопоставить второе обстоятельство, дающее мне право писать эту книгу: мне выпало на долю быть очевидцем некоторых совещаний, имевших величайшее значение для этой войны и, я сказал бы, даже для всей жизни нашего поколения.

Отправляясь во время войны за границу на какую-нибудь конференцию, отец желал иметь при себе человека, которого он хорошо знал и которому доверял, – по возможности кого-нибудь из членов нашей семьи. Я не хочу дать этим повод думать, что отец недостаточно знал своих официальных советников или не доверял им; но только в обществе своих сыновей он чувствовал себя действительно свободно. С ними он мог разговаривать, как бы размышляя вслух. Мне чаще, чем братьям, удавалось быть его адъютантом. Когда он впервые встретился с Черчиллем у берегов Ньюфаундленда, я служил в разведывательной эскадрилье, стоявшей у озера Гэндер в Ньюфаундленде; когда он был в Касабланке, моя часть базировалась в Алжире; когда он прибыл на Ближний Восток для участия в Каирских и Тегеранской конференциях, одна из наших штабных баз находилась еще в Тунисе. Только в Ялту я не мог сопровождать его.

Разумеется, я общался с ним не только во время этих совещаний. На протяжении войны я неоднократно возвращался в Соединенные Штаты: один раз по болезни, дважды – в официальные командировки и один раз – в отпуск. И в каждом случае мне удавалось провести несколько ночей в Белом Доме и подолгу беседовать с отцом.

Как адъютант отца я в большинстве случаев присутствовал на совещаниях военного, политического и дипломатического характера, в которых он участвовал. Я сочетал при этом обязанности секретаря, курьера и протоколиста. В этом полуофициальном качестве я имел возможность слышать, как договаривались между собою, официально и неофициально, представители всех воюющих союзных держав. Я видел Черчилля, Сталина, Молотова, генералиссимуса Чан Кай-ши и его жену, членов Объединенного совета начальников штабов, генералов и адмиралов, командовавших всеми театрами военных действий и представлявших все роды оружия, Смэтса, де Голля, Жиро, Гопкинса, Роберта Мэрфи, королей Египта, Греции, Югославии и Англии, эмиров и шахов, султанов и принцев, премьер-министров, послов, министров, халифов, великих визирей. Я встречал их у входа, провожал к отцу, присутствовал при беседах с ними, а потом отец делился со мной своими впечатлениями.

А когда кончались долгие дни совещаний, когда уходил последний посетитель, мы с отцом почти каждый вечер проводили перед сном несколько часов наедине, обсуждая события прошедшего дня, сравнивая свои впечатления, сопоставляя наблюдения. Иногда я отвечал на вопросы отца о моей работе в качестве офицера фоторазведки; чаще, однако, я расспрашивал его обо всем, что меня интересовало, начиная с положения дел со «вторым фронтом» и кончая его мнением о г-же Чан Кай-ши. Он относился ко мне с таким доверием, что рассказал мне о результатах своих переговоров со Сталиным даже до того, как сообщил об этом своим начальникам штабов и министрам. Между нами сложились хорошие, близкие, товарищеские отношения, и он, мне кажется, не только любил меня как сына, но и уважал как друга.

Таким образом, я присутствовал на этих конференциях, с одной стороны, как официальный адъютант президента, а с другой – как ближайший друг человека, который играл ведущую роль в обеспечении единства Объединенных наций. Именно как друг я был поверенным самых затаенных его мыслей. Он делился со мной заветными мечтами о всеобщем мире, который должен был наступить вслед за нашей победой в войне. Я знал, какие условия он считал решающими для обеспечения всеобщего мира. Я знал о беседах, которые помогли ему сформулировать эти условия. Я знал, какие заключались соглашения, какие давались обещания.

И теперь я вижу, что эти обещания нарушены, принятые условия бесцеремонно и цинично растоптаны, установленная организация мира отвергнута.

Вот почему я пишу свою книгу. Я пользуюсь при этом официальными протоколами различных совещаний, дополняя их собственными заметками того времени и воспоминаниями; однако я полагаюсь на заметки больше, чем на память.

Я пишу эту книгу, обращаясь к тем, кто считает, как и я, что Франклин Рузвельт был зодчим единства Объединенных наций во время войны, что идеалов и государственной мудрости Франклина Рузвельта было бы достаточно для сохранения этого единства как важнейшего фактора и в послевоенное время; что начертанный им путь, к величайшему прискорбию, умышленно покинут.

Я пишу свою книгу в надежде, что она в какой-то мере поможет нам вернуться на этот путь. Я верю в такую возможность. Я страшусь того, что произойдет в противном случае.

Глава первая. Из Техаса в Арджентию

Европейский кризис, «разрешившийся» в сентябре 1938 г. мюнхенским умиротворением, различно воспринимался в то время разными людьми, в зависимости, главным образом, от того, насколько каждый из них верил, что все люди – граждане единого мира. Откровенно говоря, в те напряженные дни лично меня занимали почти исключительно эгоистические соображения. Я собирался открыть собственное предприятие – сеть небольших радиовещательных станций в Техасе, – и меня беспокоило только одно; насколько все эти разговоры о войне и бряцание оружием германских и итальянских фашистов скажутся на моих доходах и на возможности получать прибыль.

Нет ничего лучше информации из первоисточника. Тогда же, в сентябре, я приехал на несколько дней в Вашингтон и решил попытаться осторожно выведать у отца его оценку обстановки, чтобы определить перспективы деловой конъюнктуры. Мне удалось провести десять минут наедине с отцом в его кабинете; это произошло сразу же после того, как он направил Гитлеру свою вторую ноту и передал ее текст для опубликования в печати.

Я поделился с ним своими планами покупки контрольного пакета акций радиостанций, чтобы попытаться создать солидное рентабельное предприятие.

– Конечно, – добавил я, – все эти разговоры о войне: – Я вопросительно посмотрел на отца. Он слегка отодвинул кресло от стола и взглянул мне прямо в глаза. Наступила пауза. Затем я продолжал, несколько смутясь: – Когда читаешь газеты, создается впечатление, будто события начнутся уже завтра. Вряд ли это будет благоприятствовать новым предприятиям, насколько я понимаю.

Отец улыбнулся.

– Ты хочешь услышать от меня, что войны не будет? Что ты можешь заняться своими радиостанциями? Что нет никаких оснований для беспокойства? Что ты наверняка получишь прибыль уже в первый год и разбогатеешь к концу третьего?

– Я думал, может быть:

– Я скажу тебе все, что знаю – примерно то же, что знает всякий человек, следящий за событиями. Рано или поздно в Европе наступит развязка. Рано или поздно Англия и Франция решат, что Гитлер зашел слишком далеко. Вряд ли это случится на-днях, но и того нельзя сказать с полной уверенностью. Роль России: чехословацкий народ:

– Но если в Европе действительно наступит развязка, разве и мы обязательно будем втянуты в события?

– Все мы добиваемся, чтобы этого не произошло. Все мы чертовски стараемся непременно остаться в стороне. Все мы питаем величайшие надежды, величайшие надежды. – Отец помолчал, повертел в руках какую-то безделушку, стоявшую на столе, и, нахмурившись, рассеянно посмотрел на меня.

– Знаешь что, – сказал он вдруг, – на твоем месте я бы занялся радиостанциями как можно скорее и энергичнее. Нет оснований отказываться от этого из-за нескольких газетных заголовков. Берись за дело и не выпускай его из рук. Я уверен, что ты добьешься успеха.

Вот и все. Возвращаясь домой, в Техас, я пытался понять, на чем основана эта неожиданная, может быть даже слишком твердая уверенность и не скрывается ли за нею что-нибудь, так сказать, написанное между строк. Однако в сентябре и октябре 1938 г. мы, американцы, в большинстве своем находились еще на расстоянии нескольких сот световых лет от понимания действительности; в конце концов я пожал плечами и решил, забыв о Европе, заняться своими делами в Техасе.

Если бы побольше людей (я, конечно, имею в виду и себя самого) меньше пожимали плечами и больше уделяли внимания тому, что происходило неподалеку от нас – в Манчжурии или в Чехословакии, это принесло бы нам пользу, и мы пролили бы меньше крови. Чтобы проверить правильность этой прописной истины, я просмотрел некоторые официальные документы тех дней и даже более раннего периода. Вот, например, запись о пресс-конференции у отца, состоявшейся 20 апреля 1938 г. Скептически настроенный корреспондент спрашивал его, действительно ли нам необходимо иметь оборонительные сооружения на Тихом океане. Корреспондент высказал соображение, что нам все равно не удастся оборонять Филиппины и другие наши острова в Тихом океане одновременно с защитой самого Западного полушария от нападения. Отец ответил:

– Конечно, если иметь дело только с одним противником, то вы правы. Но допустим, что на вас нападают два противника, притом с двух различных сторон. Тогда вам придется двигаться поживее. Вы должны будете побить сначала одного из них, потом повернуть свои войска и побить второго. В этом, пожалуй, ваша единственная надежда на спасение.

И вот, когда начался Великий спор, впоследствии, за несколько месяцев до нападения японцев на Пирл Харбор, охвативший всю страну, отец делал все возможное, чтобы никакие Пирл Харборы не захватили нас врасплох. А в это время в конгрессе члены палаты представителей Брюстер (от штата Мэн) и Гамильтон Фиш (от штата Нью-Йорк), сенаторы Ванденберг (от штата Мичиган), Каппер (от штата Канзас) и Бора (от штата Айдахо) возглавляли сопротивление всем законопроектам, предусматривавшим достаточные ассигнования на армию и флот; газеты Херста и оси Маккормик – Паттерсон всячески поносили коллективную безопасность и призывали к изоляции.

В июне 1940 г. я был в Нью-Йорке и по пути обратно в Техас заехал в Вашингтон. Меня беспокоило то, что волновало тогда каждого предпринимателя: налоги и, в особенности, пресловутый налог на сверхприбыль. Крупным компаниям это было нипочем, но мелким предприятиям с небольшим капиталом и значительной задолженностью приходилось туго. Я завел разговор с отцом на эту тему, когда он кончал завтрак и готовился начать свой рабочий день.

– Как же быть, папа? Неужели правительство не хочет, чтобы мы, мелкая сошка, могли расплатиться с долгами и вести дела с прибылью?

Он улыбнулся и сбросил на пол ворох чикагских, нью-йоркских и вашингтонских газет.

– Ты пил кофе? – спросил он.

– Не беспокойся насчет кофе. Что ты скажешь о налоге на сверхприбыль?

– Ты разве считаешь, что твоя компания типична?

– Нет, но:

– Ты согласен с тем, что средства надо найти? И что теперь, когда крупные корпорации начинают выполнять оборонные заказы по контрактам, в которых учитывается себестоимость производства плюс гарантированная прибыль, их растущие прибыли представляют собой прекрасный источник средств? И что нам нужны деньги для создания достаточно мощных флота, армии и воздушных сил?

– Все это так. Но как же с моим маленьким:

Он прервал меня.

– Ясно, что этот новый налог, как и любой новый налог, ставит кое-кого в трудное положение. Обычно я больше всякого другого забочусь о том, чтобы мелкий предприниматель располагал некоторыми козырями в конкуренции с крупным. Но сейчас конъюнктура и налоги – отнюдь не единственные

проблемы, которые нас занимают. Речь идет о гораздо более серьезном. Я понимаю, что у тебя болит голова от этих неприятностей, и сочувствую тебе. Вот – прими аспирин.

Я засмеялся. Но меня все же занимал еще один вопрос.

– А как обстоит дело с призывом? – спросил я. Я задал этот вопрос совершенно неожиданно, и сначала отец даже не понял меня. Ему показалось, что я говорю о принудительной мобилизации прибылей корпораций. Но затем он сказал:

– Ах, ты имеешь в виду призыв на военную службу. Так что же тебя интересует?

– Я просто хотел бы знать, как, по-твоему, должны поступить Джон, Франклин и я, если законопроект о воинской повинности будет утвержден. Пожалуй, Джимми уже староват для: