Голем - Пленник реторты

Руслан Мельников

Пленник реторты

^{Обновленная авторская редакция}

Глава 1

– Так, значит… Вот как, значит… Ага… Ну-ну…

Маркграф Альфред Оберландский, известный за пределами Верхних Земель под прозвищем Чернокнижник, осматривал новое орудие, установленное над замковыми воротами.

Странное это было орудие… Меньше и легче привычных крепостных бомбард – огромных, ребристых, кованных из железных полос, скрепленных, подобно пивным бочонкам, частыми кольцами. Скорее уж что-то вроде бомбарделлы[1]… Хотя нет, тоже не очень похоже. Ствол слишком длинный: шагов эдак в шесть-семь, не меньше. Неоправданно длинный ствол при довольно скромных размерах пушки. И бронзовый, к тому же, литой, с высверленным в толстых стенках каналом.

Сзади в бронзу, правда, входит прочная стальная пробка, которую едва ли вышибет при выстреле давлением пороховых газов. Собственно, это и не пробка вовсе, а, скорее, огромный болт-камора с глубокой внутренней выемкой для заряда, короткой, но крепкой и надежной резьбой, парой удобных рычагов-рукоятей по бокам и массивным широким клином, дополнительно подпирающим казну диковинной пушки. Альфред видел, как бомбардиры под чутким руководством прагсбургского магиера и механикуса готовили орудие к предстоящей демонстрации. Сначала рывком поднимается запорный клин, затем, вместе с «пробкой», в два счета откручивается зарядная камора. Откручивается… Выдвигается… Проворачивается…

Приготовленный заранее в специальном «огнестрельном» мешочке пороховой заряд и небольшое ядро вкладываются не со ствола, а с казенной части. Подобным образом можно ускорить темп стрельбы, причем без потери убойной силы, как в случае со старыми маломощными веглерами[2]. Снаряженная камора вкручивалась настолько плотно, что казалось, будто стальная пробка сливалась с бронзовым стволом воедино. То ли здесь не обошлось без магии, то ли причина крылась в точной механике, тщательной обработке материалов и надлежащей подгонке деталей. Так или иначе, но на месте стыка практически не оставалось ни щелочки, ни сколь-либо заметного зазорчика. А значит, пороховым газам наружу не просочиться, и вся их сила уйдет на толкание ядра.

Длиннющий ствол чудной бомбарды лежал не в обычной дубовой колоде, будучи намертво скованным с ней железными обручами. За выступавшие по бокам цапфы он, подобно качелям или колодезному журавлю, крепился к устойчивой конструкции на толстых тугих пружинах и металлическом основании, дававшей возможность поворачивать орудие в любую сторону. Благодаря подвижности ствола, бомбардиры могли быстро и без особых усилий наводить пушку на цель как в вертикальной, так и в горизонтальной плоскости. При выстреле именно пружинистый лафет должен был принимать на себя большую часть отдачи и, упираясь массивным концом в плиты надвратной боевой площадки, отводить ее вниз. Кроме того, пушечное ложе имело прочную стальную ось, к которой можно прикрепить колеса, и тем самым превратить крепостное орудие в стреляющую повозку полевой артиллерии.

Подобные новшества, вне всякого сомнения, являлись полезными и достойными похвалы. Но вот самое главное… Жерло орудия. Узенькое, махонькое… Определенно, оно не шло ни в какое сравнение с огромными зевами добрых старых бомбард. Такое жерло не внушало ни доверия, ни уважения, ни – уж тем более – страха. Ядро приличных размеров туда не вкатишь. Отстреливаться же малыми бондоками[3] от тяжелой осадной артиллерии противника смешно и глупо. А как самим пробивать «орешками» каменные стены вражеских замков? В широкой, рассчитанной на крупные орудия, надвратной бойнице длинный узкий ствол смотрелся как-то совсем уж нелепо. Как хворостина, как прутик для ребяческих игр.

Альфред еще раз неторопливо обошел орудие. Глянул с одной стороны, с другой. Правая рука маркграфа огладила и охлопала орудийную бронзу. Левая – легла на эфес меча.

– Так, значит, да?..

Тонкие губы Властителя Верхних Земель кривились в недоверчивой полуулыбке, которую в любой момент могла сменить гримаса раздражения и ярости. В голосе слышались скептические нотки. Во взгляде читалось разочарование.

За Альфредом Оберландским молчаливой тенью следовал создатель новой пушки – магиер и некромант, колдун и астролог, механикус и алхимик Лебиус Марагалиус. Беглый прагсбуржец, нашедший приют и покровительство в Оберландмарке, был в своем неизменном темном балахоне – просторном, ниспадающим вниз свободными складками. Голову магиера, как всегда, покрывал большой островерхий капюшон, напоминавший инквизиторский, а еще больше – палаческий. Ни бледного лица, спрятанного в тени широкого куколя, ни выражения глаз за смотровыми прорезями на плотной ткани разглядеть было невозможно.

Лебиуса сопровождала неотступная стража, не так давно приставленная к знатоку запретных темных искусств. Два опытных латника-ветерана с обнаженными клинками. Достаточно длинными для того, чтобы в одно мгновение дотянуться до магиерского капюшона и срубить его вместе с головой. В отдалении толпилась свита маркграфа. Оберландские бароны и рыцари недоуменно перешептывались, косясь на длинноствольное орудие.

Неподалеку дымилась закрытая жаровня на треноге. Возле жаровни лежал пальник с уже вставленным в ушки фитилем. В стороне – на безопасном расстоянии и от огня, и от пушки – стоял короб с зарядными мешочками. Вокруг короба возвышались небольшие аккуратно уложенные пирамидки из ядер. Все было предусмотрено и подготовлено к стрельбе.

– Значит, это и есть твоя новая грозная бомбарда, колдун? – Альфред повернулся к Лебиусу.

– Совершенно верно, ваша светлость, – донеслось из-под капюшона. Голос магиера был неприятно скрипучим, но приятно заискивающим. – Как вы и велели, испытания пройдут сегодня. Сейчас…

– М-да, велел… – задумчиво протянул маркграф.

Альфред решил пока не торопиться с окончательными выводами. Все-таки механические големы Лебиуса, оказались ох как хороши. Может, и эта длинностволка еще покажет себя с лучшей стороны. Хотя… Со столь малым калибром… Сомнительно, очень сомнительно.

– Вас что-то смущает, ваша светлость? – осмелился поинтересоваться Лебиус.

– Да, смущает, – сухо отозвался Альфред.

Недобро прищурившись, маркграф переводил взгляд с магиера на пушку и с пушки на магиера.

– Выглядит, знаешь ли, твое хваленое орудие не очень м-м-м… устрашающе.

– Внешность зачастую бывает обманчивой, ваша светлость, – вкрадчиво проговорил прагсбуржец. – А форма, случается, не соответствует содержанию. И первое впечатление, производимое на нас зримыми вещами, нередко оказывается ложным.

– Что ж, надеюсь, ты сможешь убедить меня в несостоятельности первого впечатления… – Альфред пренебрежительно мотнул головой, указав на длинный бронзовый ствол. – Причем, убедить с первого же выстрела. Иначе сам будешь привязан к жерлу своего орудия, а я лично поднесу к нему пальник. Второй раз твоя пушка выстрелит тобой. Ты все понял, Лебиус?

– Да-да, конечно, ваша светлость! – часто закивал островерхий капюшон. – Не сомневайтесь, все будет исполнено в лучшем виде…

– Как ты назвал свое новое детище? – Альфред Оберландский, как никто другой, умел менять тему разговора. – Это ведь не бомбарда. И не бомбарделла тоже. И не ручница-хандканнон. И не мортира. Как же нам ее именовать?

– Шланге, ваша светлость, – ответил Лебиус. – Змея[4]. Змея, способная жалить на расстоянии, станет прекрасным дополнением к вашим механическим големам, созданным для ближнего боя.

– Змея? – Альфред покосился на штандарт, вывешенный над замковыми воротами. Ветер колыхал тяжелую ткань с фамильным гербом маркграфа. В синих складках оберландского знамени лениво извивалась вышитая серебром змея. – Очень интересно… Твоя пушка плюется ядом?

– Может и ядом, – склонился магиерский куколь. – Если стрелять соответствующими снарядами. Но, вообще-то, причина такого названия кроется в другом. В длине ствола.

– А что, она настолько важна – длина ствола? – скривил губы Альфред. – ТАКАЯ длина?

– Длинный ствол придает снаряду больший разгон.

– Да? – с сомнением произнес маркграф. – В самом деле?

– Ваша светлость, – Лебиус приложил руки к груди, – орудие готово к испытанию, и, как только вы пожелаете…

– Погоди, колдун, не торопись, – поморщившись, оборвал его маркграф. – Покажи сначала, чем ты, собственно, собираешься стрелять? Вот этими «орешками», надо полагать?

Альфред шагнул к невысоким пирамидкам из темных металлических шаров. Небольших, гладких, идеально круглых. То ли свинцовых, то ли облитых свинцом. Все ядра в точности соответствовали калибру орудия и, на первый взгляд, были похожи друг на друга, словно горошины, выкатившиеся из одного стручка. Только на некоторых виднелись фитили и пятна краски.

Маркграф взял первое попавшееся. Взвесил в руках. Осмотрел. Положил. Взял другое. Потом – третье…

– Осторожнее, ваша светлость! – всполошился вдруг Лебиус. Шагнув вперед, магиер прикрыл жаровню с углями. – Не подносите ядра близко к огню. Вне стен мастератории мне трудно контролировать огненную стихию. Здесь она может быть опасна.

Альфред только хмыкнул в ответ. Но, покрутив в руках очередной снаряд, все же положил его на прежнее место.

Нет, ядра, так похожие друг на друга, все же не были одинаковыми. Одни – цельные и увесистые: двумя руками едва удержишь. Другие – пустотелые, по всей видимости – полегче, состоящие, вероятно, из двух скрепленных между собой полусфер в свинцовой рубашке, с короткими толстыми фитилями, торчащими из деревянных пробок-заглушек, явно чем-то снаряженные и помеченные краской. Красной, белой, темно-синей и зеленой пятна. Видимо, чтобы не перепутать при стрельбе. Вот только – что с чем?

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, колдун, что у тебя за бондоки такие? Из чего сделаны?

– Сверху слой мягкого свинца, – охотно пояснил магиер, щелкнув ногтем по тусклому серому металлу. – Для лучшей обтюрации. Благодаря ему снаряд плотнее прилегает к стенкам ствольного канала. Под свинцом – чугун. Литое ядро из сплошного чугуна даже при невеликих размерах имеет значительную массу, а значит – большую разрушительную силу, нежели простой отесанный камень.

– И как далеко сможет выплюнуть такой снаряд твоя бронзовая змея?

– В два, а то и в три раза дальше, чем каменное ядро, пущенное из обычной бомбарды, – ответил Лебиус. – И бьет она при этом гораздо точнее.

– Дальше? Точнее? – маркграф недоверчиво хмыкнул. – И как же, позволь спросить, достигается столь поразительный эффект? Неужели только за счет длины ствола?

– Не только, ваша светлость. Еще – за счет очищенной и специально обработанной орудийной бронзы, – принялся перечислять Лебиус. – За счет литого и ровно высверленного, а не выкованного абы как ствола. За счет спиральной нарезки на внутренних стенках, раскручивающей ядро и принуждающей его в полете буквально ввинчиваться в воздух. За счет усиленного заряда и особого гранулированного пороха. За счет лафетного ложа, позволяющего гасить отдачу, быстро поворачивать орудие в любую сторону и придавать ему нужный угол наклона. Здесь ведь все рассчитано до долей дюймов и градусов…

– Ага, и никакой магии? – усмехнулся маркграф. – И никаких алхимических фокусов?

Лебиус замялся:

– Разумеется, мною были использованы некоторые магические формулы и алхимические добавки для увеличения силы пороховых газов и укрепления ствола. Кроме того, «змея» обладает некоторыми м-м-м… нехарактерными для обычных бомбард свойствами, препятствующими образованию нагара. По большому счету, ее даже не нужно чистить. Все, что должно сгореть – сгорает в момент выстрела дотла и без остатка. Остальное – выбрасывается из ствола вовне. Но все же магическое и алхимическое вмешательство сведено мною к минимуму…

– Почему?

Прагсбуржец вздохнул:

– Видите ли, ваша светлость, огненный бой – та сфера, в которой излишнее рвение и злоупотребление тайными знаниями может навредить. Все-таки из пушек будут стрелять не опытные магиеры и алхимики, а простые солдаты.

– Верно, – согласился Альфред. – Итак, ты утверждаешь, что твое литое чугунное ядро полетит вдвое-втрое дальше, чем обычное каменное?

– А легкие снаряды поразят цель на еще большем расстоянии, – заверил Лебиус. Магиер нежно, будто женские округлости, погладил ядра, помеченные краской и снабженные фитилями: – Я говорю об этих гранатусах. Их изготовить сложнее, зато в бою они гораздо эффективнее.

– Гранатус? – переспросил Альфред, пробуя на язык незнакомое слово.

– Что значит – зернистый[5], – уточнил магиер. – Здесь свинец и чугун только снаружи. Изнутри ядра наполнены особой зернью.

– И что же у них внутри?

– О, там много всякого…, – под магиерский капюшон все же пробился лучик света. Стало видно, как по бледным губам Лебиуса скользнула улыбка. – Разного всякого… Взрывчатые смеси, мощь которых многократно превосходит силу пороховых зарядов. Горючие субстанции, способные плавить камень. Едкие растворы, прожигающие металл. Смертоносные дымы и газы, в которых задохнется любое живое существо. Этим снарядам надлежит разрываться в расположении врага, и уж их-то я под завязку набил губительной магической и алхимической начинкой. Содержимое гранатусов действует эффективно и беспощадно…

– А как долго оно действует?

– Недолго, ваша светлость. Пару-тройку минут, не больше. Но больше и не нужно. Больше никому не выдержать. Гранатусы предназначены для того, чтобы сломить сопротивление противника, но они не должны навредить вашим воинам и вашим големам, идущим в атаку. Принцип таков: смерть быстро собирает жатву, а после – рассеивается бесследно. И поле боя остается за вами. Чистое и совершенно безопасное.

– Хорошая задумка, – похвалил Альфред. – Но хватит болтать. Займемся делом. Где твои мишени, колдун?

– Первая во-о-он там, – широкий рукав магиера указал куда-то за стену. – Видите повозку?

Альфред прищурился, всматриваясь вдаль.

– Возьмите это, ваша светлость, – Лебиус медленно, демонстративно медленно – чтобы не нервировать понапрасну стражей, стоявших у него за спиной – извлек из-под складок просторного балахона небольшую жестяную тубу и протянул ее маркграфу. – Будет лучше видно.

Альфред недоуменно повертел в руках продолговатый цилиндрический предмет.

– Что это?

– Смотровая трубка.

– Опять твои колдовские штучки? В этой жестянке заперт чей-то глаз?

– Всего лишь стекло, – ответил Лебиус. – Особым образом изогнутое и обработанное. Ну и еще небольшой магический кристаллик, усиливающий свойства линз. Трубка приближает то, что трудно увидеть издали. Смотреть нужно сюда, вот в это окошко…

Альфред поднес трубку к глазам, как было показано. И…

Надо же! Мир словно скакнул ему навстречу. То, что располагалось почти у горизонта, вдруг оказалось рядом: чудилось, руку протяни – и можно потрогать.

Маркграф отнял трубку от лица. Морок закончился. Окружающий мир стал прежним. Да уж, чудеса… Альфред снова взглянул в круглое, чуть выпуклое и поблескивающее окошко магиерского инструмента. И вновь маленький глазок смотровой трубки обратился в целый мир, где далекое становится близким, а близкое надвигается вплотную.

«Полезная игрушка, – решил Альфред. – Пожалуй, стоит оставить ее у себя».

– Это вам, ваша светлость, – Лебиус верно угадал ход его мыслей. – Подарок…

– Угу, – удовлетворенно буркнул маркграф, разглядывая окрестности. – Но все же… мишень-то твоя где?

– Извольте посмотреть чуть правее, – посоветовал Лебиус. Мягким осторожным касанием отклонил трубку в сторону. – Еще чуть-чуть. Теперь видите? Там, на дальнем склоне, где куча камней?

Да, теперь Альфред увидел. Опустил магиерский инструмент, проморгался. Посмотрел снова. Со смотровой трубкой. И без.

Разглядеть невооруженным глазом небольшую грязную повозку, поставленную среди огромных серых валунов, было затруднительно. А уж попасть в нее…

– Ты хочешь сказать, что сможешь достать отсюда эту телегу? – недоверчиво шевельнул бровями Альфред.

– С вашего позволения… – качнулся темный капюшон.

– Я позволяю. Действуй, колдун.

Маркграф отошел в сторону, держа смотровую трубку наготове. Лебиус несколько секунд повозился у лафета, наводя орудие на цель. Затем тонким металлическим штырем проткнул через затравочное отверстие уже уложенный в камору «огнестрельный» мешочек с зарядом. Сверху насыпал горкой мелко истолченного пороха. Поджег пальник на углях жаровни. Поднес дымящийся фитиль к пушке…

Бухнуло.

Коротко дернувшийся в пружинистом ложе ствол выплюнул огонь и дым. Облачко, поднявшееся над крепостью, правда, вышло каким-то жиденьким. Да и звук выстрела был не так уж, чтобы очень громким. По сравнению с привычным-то оглушительным бомбардным грохотом!

Однако повозка-мишень вдруг подскочила, будто сама собой. Перевернулась, переломленная надвое. Полетели доски с разбитых бортов. Колесо, сорванное с задней оси, покатилось вниз по склону вслед за весело скачущим темным дымящимся шариком.

Вот это выстрел! Вот это меткость!

Когда потрясенный Альфред Оберландский, наконец, отнял от глаза магиерскую трубку, орудие вновь было готово к стрельбе.

– Ваша светлость, соизвольте обратить свой взор левее, – попросил Лебиус. – Нет, еще левее и еще дальше.

Еще левее и еще дальше – значительно дальше разбитой повозки – располагалась небольшая группка пленников из замковых темниц. Полдюжины человек, скованных цепью, оба конца которой были закреплены на скальных обломках. В магиерскую трубку хорошо просматривались нашейные и наручные кандалы, грязные лохмотья, изможденные лица. Пленники, которым тоже надлежало стать мишенью, волновались и вертели головами, бросая испуганные взгляды то на замок, то на разбитую повозку. Кто-то что-то кричал, кто-то махал руками. Кто-то плакал: через чудесную смотровую трубку Альфред различал даже влагу на впалых щеках.

– Теперь гранатус, ваша светлость! – словно сообщая о смене блюд на пиршественном столе, объявил Лебиус. – Огненный гранатус…

Тщательно наведя длинноствольного «змея» на новую цель, магиер пообещал:

– Это будет красиво. Очень. Хотите попробовать сами?

Поколебавшись секунду, Альфред кивнул. Встал у орудия. С горящим пальником в одной руке, со смотровой трубкой – в другой.

Да – было. Да – красиво. Да – очень. Колдун не обманул. Далекий беззвучный разрыв расцвел ярким кровавым бутоном над шестью маленькими, упавшими наземь человеческими фигурками. А после – огненные лепестки опустились вниз, накрыв собой неподвижные валуны и корчащихся между ними людей. Поднявшийся к небу дым был непроглядно черным, но объявшее камни пламя казалось удивительно чистым.

Прильнув к глазку магиерской трубки, Альфред Оберландский наблюдал, как обращается в пепел и уголья человеческая плоть, как раскалывается от жара скальная порода, как плавятся толстые цепные звенья.

Огонь бушевал лишь пару минут. Затем – сник, опал, сошел на нет. Черное дымное облако порвало и унесло ветром.

– Желаете продолжить, или прикажете перейти к демонстрации ручных бомбард? – раздался над ухом маркграфа скрипучий вкрадчивый голос.

– Что? – Альфред не без труда заставил себя оторвался от смотровой чудо-трубки. Некоторое время потребовалось на то, чтобы привести в порядок мысли и успокоить чувства. – К чему перейти?

– Новые ручницы-хандканноны, – пояснил магиер. – Первая партия уже готова – ее сейчас принесут. И мишени тоже… Выведут. Вам должно понравиться, ваша светлость.

Глава 2

– Выступать нужно сейчас, отец! Немедленно! С теми силами, что уже есть у нас в наличии! Каждый день отсрочки – это наш подарок оберландскому маркграфу и его колдуну. Это время, которое Альфред и Лебиус используют для создания новых големов и Бог весть чего еще!

Гейнский пфальцграф Дипольд Славный нервно мерил шагами знакомую с детства и с детства же нелюбимую приемную залу отца – огромную, гнетуще-пышную, давяще-торжественную, посеченную на правильные ровные сектора косым светом из узких окон-бойниц, увешанную расшитыми гобеленами и оружием. Да уж, оружием! Не боевые – декоративные, щедро украшенные каменьями и золотом, но так ни разу и не обагренные кровью клинки, секиры, шестоперы, клевцы и чеканы кичливо поблескивали со стен не столько отточенной сталью, сколько богатством отделки.

Взволнованный пфальцграф не мог найти себе места в этих ненавистных покоях. Взволнованный? Нет – взбешенный пфальцграф не останавливался ни на секунду. Пфальцграф шагал. Туда-сюда. Сюда-туда. Зло вызвякивали по мозаичным плитам золоченые шпоры. На левом бедре привычно тяготил рыцарскую перевязь длинный клинок. А за просторным голенищем правого сапога, в нашитых изнутри кожаных ножнах-кармашке был спрятан потаенный нож, более приличествующего разбойнику, нежели особе благородных кровей.

Небольшой такой ножичек с простенькой плоской деревянной рукоятью и маленьким чуть изогнутым клинком. После плена в Оберландмарке (проклятый позорный плен!) Дипольд решил всегда иметь при себе какое-нибудь тайное оружие. Чтобы не бросалось в глаза врагу и чтобы всегда было под рукой.

Чтобы не повторилось пережитое уже однажды.

Лиходейский засапожный нож вполне для этого годился.

Дипольд все шагал и шагал, стремясь выплеснуть переполнявшие его чувства через ноги. Сдерживать себя становилось все труднее. Да и как?! Как сдерживаться, как проявлять подобающее уважение и почтение к родителю-сюзерену? К такому родителю? К такому сюзерену? Нарочито спокойному, невозмутимому, непробиваемому. Немногословному.

НЕПОНИМАЮЩЕМУ!

Как – если после плена и бегства; после опасного спуска по обходным горным и лесным тропам (только ноги коню и себе ломать на таких!) к западным рубежам Верхней Марки; после перехода границы (повезло невероятно: чудом удалось проскочить мимо оберландских разъездов и сторожей); после безумной (три загнанные лошади… нет, считай, четыре: четвертую, всю в мыле, приняли дальние дозоры на подступах к Вассершлосскому замку и, скорее всего, несчастная кобылка тоже издохла) скачки по землям Остланда; после выстраданной и взлелеянной мечты о мести… После всего – вдруг это непонимание!

– Ты не прав, Дипольд. Точнее, прав лишь наполовину, или нет, скорее, – на треть, а быть может, и вовсе на четверть. Каждый день отсрочки – это, прежде всего, возможность собрать новые отряды под знамена Остланда. Так что время, если, конечно, использовать его с умом, сейчас на нашей стороне…

Остландский курфюрст и герцог Вассершлосский, полноправный член имперского сейма выборщиков и главный претендент на корону кайзера, Карл Осторожный ронял слова тихо, неторопливо, с величавой ленцой. Обманчивой, обволакивающей… В голосе курфюрста не слышалось той жесткой стальной резкости, которой гейнский пфальцграф умудрялся пробуждать глухое недовольное эхо даже в обитой тяжелой гобеленовой тканью приемной зале. Не было в речи Карла ни напора, ни неукротимой злобы, пронизывавших каждое слово разъяренного Дипольда. Впрочем, никаких других эмоций в ней не было тоже. В том смысле, что настоящих, искренних эмоций – нет. Зато имелось много напускного. Такого… В несколько слоев: не распутать, не раскопать.

Курфюрст, в отличие от сына, говорил не как боец или военачальник, привыкший отдавать приказы вперемежку с крепким солдатским словцом. Карл Вассершлосский Осторожный вещал располагающе-вкрадчивым тоном мудрого управителя, открыто, а чаще – исподволь, повелевающего явными и тайными советами, состоящими из таких же, как он сам, искушенных хитрецов и мудрецов, тоном опытного политика и дипломата, чувствующего себя в путанных имперских интригах, как рыба в воде. Как дерево в лесу. Как семя, прорастающее в жирном черноземе.

Хозяин Остландских земель был невысоким мужчиной в весьма зрелых, однако еще не преклонных годах. Высокий лоб, изогнутый нос, благородная седина на висках и в бороде… Смуглое, худощавое, непроницаемо-приветливое лицо Карла уже расчертили явственно наметившиеся, но не достигшие еще старческих глубин морщины. Холодные карие глаза курфюрста взирали на мир и людей пытливо и внимательно. От таких глаз трудно укрыть даже самое сокровенное. Губы чуть кривились в вечной полуулыбке. Или полуухмылке. Насмешливой? Одобрительной? Поощрительной? Злорадной? Этого никому не дано было постичь до последнего момента, покуда сам улыбающийся не соизволит объяснить. Доходчиво и внятно. Словом или поступком.

– Пока Альфред безвылазно сидит в своем горном логове, и пока большая часть остландских и имперских войск, способных… хотя бы теоретически способных выступить вместе с нами против Верхней Марки, не собрана воедино, отправляться в поход крайне неразумно, – в обычной своей убаюкивающе-неторопливой манере продолжал курфюрст.

Карл словно пытался опутать горячего пфальцграфа вязкими словесами и задавить – хотя бы на время – бушующий в душе сына огонь.

– Сначала надлежит обзавестись максимальным количеством союзников и свести в единую армию отряды, рассеянные по замкам, бургам, городам, дальним заставам и гарнизонным казармам. Нам следует объединить все силы, которые мы можем объединить. Стянуть их отовсюду, откуда возможно взять хотя бы одного солдата. И лишь после этого… И лишь тогда…

Вассершлосский герцог назидательно поднял палец. В косом солнечном луче блеснул отполированными гранями крупный самоцвет. Карл внушительно повторил:

– Тогда. И только тогда. И никак не раньше, сын.

Карл Осторожный, как всегда, не проявлял ни малейших признаков беспокойства. Внешне – не проявлял. И именно эта непробиваемая невозмутимость особенно бесила Дипольда.

Курфюрст сидел в не очень удобном, но внушительном мягком кресле с массивными изогнутыми подлокотниками и высокой… высоченной – много выше человеческого роста – резной спинкой. Кресло это, к слову сказать, являло собой почти точную копию императорского трона. Что, конечно же, было не случайно. Случайностей Карл Осторожный не любил. И умел избегать. Обычно. Как правило…

Сзади, в тени кресла-трона, застыл верный телохранитель, с потрохами и всем их содержимым преданный курфюрсту. Старый рубака при полном боевом доспехе, вооруженный мечом средней длины. Вполне подходящее оружие для боя как в просторных залах, так и в узких галереях замка…

Да и сам ветеран этот, уцелевший в бесчисленных стычках и войнах, тоже был в определенном смысле оружием – надежным, безотказным, не знающим пощады и сомнений. Отличный воин. Смышленый командир. Выходец из ландскнехтских низов, произведенный в рыцари и состоящий в личной гвардии герцога-благодетеля. Повелитель Остланда умел окружать себя верными людьми. По-настоящему верными, обязанными курфюрсту всем и все теряющими в случае его внезапной кончины.

Гвардеец за креслом был подобен бездушному предмету обстановки и напоминал, скорее, неподвижную статую, нежели человека из плоти и крови. Но Дипольд-то знал: статуя эта оживет, едва лишь над Карлом нависнет угроза, пусть даже тень угрозы. А ожив, – ударит. Молниеносно, сильно.

Насмерть.

Этого отцовского трабанта[6] Дипольд тоже помнил с раннего детства. Только вот имя… Как же его зовут-то? На «Ф» как-то. Фридрих. Или Фердинанд. Он не любил показной пышности рыцарских турниров и редко принимал в них участие. Но всякий, кто видел его в настоящем сражении или хотя бы на жестоких… очень жестоких тренировках курфюрстовой гвардии, крепко задумался бы, прежде чем бросить вызов такому сопернику. Даже у самого Дипольда, несмотря на всю его горячность и боевой задор, желания всерьез скрестить меч со старыми гвардейцами не возникало. А если и случалось порой такое, то не настолько сильным оно было, это желание, чтобы воплощать его в жизнь. От победы над безродным выскочкой-ландскнехтом все-таки славы мало. А случись поражение – позора не оберешься.

Впрочем, кое-какие уроки на тренировочном ристалище отцовских гвардейцев Дипольд, бывало, брал. Уроки не рыцарского боя – иного. Лютой, жестокой драки на выживание. Обучался так… на всякий случай, больше потехи ради. И ведь пригодилась же наука! В оберландской темнице, к примеру, когда ломал руку Сипатому. Кстати, как носить нож в голенище – скрытно, на разбойничий манер – Дипольду тоже показали именно бывшие ландскнехты, возвышенные Карлом.

Фридрих-Фердинанд стоял навытяжку, готовый вступить в бой в любую секунду. С кем угодно. Прозвучал бы только приказ господина. Был бы только дан знак. Остландский курфюрст, наоборот, восседал в расслабленной позе. Уперев правый локоть в широкий отполированный подлокотник и положив подбородок на пальцы, поблескивающие перстнями, Карл наблюдал за вернувшимся сыном. И не выказывал никаких чувств.

Карл Осторожный вообще никогда не шел на поводу у чувств. Даже узнав о пленении единственного наследника, Вассершлосский герцог не совершил ни одного опрометчивого поступка, о котором впоследствии мог бы пожалеть и он сам, и заложник оберландского Чернокнижника. Курфюрст вел себя как обычно: расчетливо и предусмотрительно, не теряя здравомыслия и хладности рассудка, не поддаваясь страстям. Чего ему это стоило… Трудно было сказать что-либо определенное, глядя на невозмутимое лицо Карла. Но вот седины в волосах курфюрста в последнее время заметно прибавилось.

Посольство, отправленное в Верхнюю Марку, личный визит в Нидербург и предварительные тайные переговоры с кайзером и соседями – да, все это было. Но явных приготовлений к военному походу, способных насторожить оберландцев и стоить жизни пленнику, остландский курфюрст не начинал до последнего момента.

Лишь когда радостная весть о чудесном спасении Дипольда достигла ушей Карла, в Остланде всерьез и открыто заговорили о возможной войне. О большой войне. И это были не пустые разговоры. Однако темпы подготовки к предстоящей кампании не устраивали нетерпеливого Дипольда. Основательность, обстоятельность и неторопливость, с которыми, по своему обыкновению, подходил к решению любой важной проблемы – и к этой, разумеется, тоже – Карл Осторожный, выводили пфальцграфа из себя.

А черепашья скорость передвижения войск, следующих из дальних провинций по необъятным просторам Остланда и дружественных княжеств, герцогств и графств! А разбитые дороги! А тяжелые артиллерийские обозы! А вечно недостающие запасы продовольствия и фуража! А неспешные рекрутинговые наборы и разорительные авансовые выплаты жадным наемникам!.. Неповоротливая военная машина, разбросанная по множеству земель и крепостей, повязанная путаными вассальными отношениями и сокрытыми экономическими интересами, шевелилась, как всегда, вяло и неохотно. Подготовка к войне грозила затянуться не на одну неделю и не на один месяц.

Глава 3

– Ты не понимаешь, отец! – Дипольд сильно, до хруста в костяшках, сжал кулаки, словно пытаясь удержать в ладонях рвущуюся наружу злость. – Ты не видел оберландского голема! Ты не знаешь, что это такое!

– Ошибаешься, я все прекрасно понимаю, – со вздохом ответил Карл. – Да, я не видел голема собственными глазами. Но я знаю…

– Что?! – Дипольд все же сорвался на крик. – Что?! Ты?! Можешь?! Знать?!

– О том, что произошло в Нидербурге, я знаю все, – Карл говорил все так же спокойно, не повышая голоса. – Я лично разговаривал со свидетелями турнира и твоего…

Неловкая короткая пауза. Еще один сочувствующий (и это-то, именно это – хуже всего!) вздох.

– … твоего пленения.

«Пленения!»

Пфальцграф вспыхнул. И – замолчал. Пересохшую глотку словно сдавила стальная рука голема. Сжатые в кулаки пальцы отказывались разжиматься. Кулаки будто свело судорогой.

«Пле-не-ни-я!»

Любой плен – это позор. И даже если удалось благополучно сбежать из темницы Чернокнижника, позор еще не смыт. А смыть – сразу, быстро, жестоко, кровью, большой кровью, потоками крови – ему, Дипольду Славному, препятствуют! Не дают ему этого! Не позволяют! Мешают! И кто?! Родной отец!

– Оберландского стального рыцаря мне описали во всех подробностях, – пользуясь немотой, овладевшей устами сына, продолжал Карл. – И о том, на что он способен – рассказали тоже. Именно поэтому я говорю тебе еще раз, и повторю снова столько, сколько потребуется: торопиться с этой кампанией нельзя. Нам нужно выждать и подготовиться, Дипольд. Благоприятный момент, выбранный для удара по врагу – это уже половина победы. А кидаться в бой без должной подготовки, очертя голову, значит наполовину лишиться… И победы, и собственной головы.

Дипольд застонал. Ох уж эта проклятая, ставшая притчей во языцех, осторожность отца! Да, благодаря ей, Карл Остландский не проиграл еще ни одной битвы. Ну, а много ли он их выиграл? Настоящих кровавых сражений? Нет, совсем немного. Раз, два… ну три… ну четыре… Да и те все – незначительные приграничные стычки. Большая же часть успехов отца – результат умелой политики и прочей сопутствующей ей грязи. Лукавая дипломатия и хитрые интриги, мастерское разжигание раздоров во вражеских станах и тайные убийства соперников (этим отец тоже не гнушался – благо, в его распоряжении всегда были верные гвардейцы, посвященные в рыцари, но имевшие весьма отдаленные представления о рыцарской чести), подлые подкупы и выгодные временные союзы, экономические реформы, укрепляющие положение Остланда и, конечно же, торговля, торговля, торговля… – вот чем добивался своего его сиятельство герцог Вассершлосский, курфюрст Остландский.

Воевать осторожнейший из курфюрстов не любил. Скрежету боевой стали Карл всегда предпочитал чарующий звон монет, а при необходимости умел ловко использовать обман и – терпеливо – время. Если нужно – много времени, а если очень нужно – очень много… «Для достижения великой цели хороши любые средства», – любил говаривать Дипольду родитель. Да, возможно, где-то в чем-то так и нужно. Но не сейчас. Но не теперь. Победа над Верхней Маркой – та самая благая цель, единственным верным средством в достижении которой может стать только война. Решительная. Стремительная. Жестокая. Беспощадная. Развязанная без задержки и постыдного промедления. Дипольд Славный был убежден в этом твердо.

– Сколько мы еще должны ждать, отец? – процедил сквозь зубы пфальцграф.

– Ровно столько, сколько потребуется, Дипольд. Не больше, но и не меньше. Гонцы уже посланы к курфюрстам и наиболее могущественным герцогам империи. О сборе войск будут извещены все мои вассалы и соседи. И соседи соседей. Сам же я намерен просить помощи у его величества.

– У кайзера?! – презрительно выплюнул Дипольд. – Какую помощь может оказать Альберт Немощный?! Зачем вообще тратить время на эту коронованную марионетку?

Карл чуть свел брови. Вообще-то, чтобы добиться подобного эффекта, следовало сильно постараться. Голос остландского курфюрста посуровел:

– Не нужно столь пренебрежительно отзываться об императорской власти, сын.

Ах, да, конечно! Его сиятельство тоже ведь прочат в кайзеры. Дипольд хмыкнул, покосившись на отцовское тронообразное кресло. И спрятал усмешку, взглянув дальше – за кресло. На живую статую в броне, и с мечом у пояса.

И с рукой на мече.

Действительно, не нужно. Вот так открыто – не нужно…

– Император, сколь бы он ни был слаб, все же может собрать под свои знамена немалые войска, – продолжил Карл прежним тоном. – Пусть не свои, а чужие. Но нам-то какая разница, Дипольд? Кроме того, речи Альберта способны вдохновить и объединить в борьбе против Верхней Марки многих из тех, кто не пожелает прислушаться к моим речам. Конечно, это произойдет лишь в том случае, если императорский призыв прозвучит достаточно убедительно. Я поеду ко двору, в том числе и для того, чтобы подсказать его величеству нужные слова.

– Не будь ты столь осторожным и медлительным, отец, ты бы давно уже занимал императорский трон, а не эту свою подделку, – не удержался-таки от упрека Дипольд. – И с полным на то правом сам говорил бы слова, которые считаешь нужными, вместо того, чтобы вкладывать их в уста другого.

Глаза Карл прищурились. То ли в сдерживаемом гневе, то ли в скрытой насмешке – не понять.

– Не будь я столь осторожным и медлительным, сын, меня, возможно, не было бы уже вообще… В живых не было бы. И уж по крайней мере, я не находился бы так близко к трону, как сейчас.

«Так близко к трону»? Интересно, что отец имеет в виду? Что он вхож в покои императора, как Дипольд – в его покои? Или что он вот-вот займет этот самый трон? А если верно второе, то насколько скоро произойдет это самое «вот-вот»? Его сиятельство Карл Осторожный умел говорить загадками даже с сыном, когда этого требовала ее величество Осторожность.

– Конечно, совсем неплохо, и даже весьма желательно было бы, если бы ты тоже отправился со мной, – задумчиво заметил курфюрст. – И если бы лично поведал кайзеру о своих злоключениях, сделав упор на том, на чем следовало бы…

«На чем тебе подскажут». Пфальцграф понимающе усмехнулся.

– …Но твоя несдержанность, Дипольд…

Карл выдержал осуждающую паузу и лишь затем объяснил:

– При императорском дворе может навредить любое неосторожно брошенное слово. Поэтому лучше не рисковать.

– Ты никогда не рискуешь, отец, – Дипольд Гейнский скривил губы. – Но эту войну без риска не выиграть. Война с Оберландмаркой…

Его прервали. Грубо, будто зарвавшегося мальчишку:

– Войны с Альфредом Оберландским нет. Пока – нет. И не будет, покуда я не почувствую, что готов к ней. С этим тебе придется смириться, сын.

Последние слова были сказаны твердо и жестко. Неожиданно твердо и жестко для мягкогласого Карла. Безапелляционно это было сказано. Как стегающий по лицу удар хлыста. Как рубящий наотмашь смертоносный удар меча. Как ставящий последнюю точку копейный удар. Что могло означать лишь одно: остландский курфюрст нутром чует опасность. Настоящую, реальную, страшную угрозу он ощущает. А когда случается такое, отец становится упрям и неподатлив. И спорить с ним тогда бес-по-лез-но.

Дипольд тяжело дышал. Глаза пфальцграфа пылали от негодования. Но что он мог поделать? Не бросаться же на отца с мечом. Или…

«Так близко к трону»…

На отца? С мечом? Но ведь грех отцеубийства… Убийство… Кровь… В висках… И – знакомая кровавая пелена перед глазами…

Мысли путались, сердце бешено колотилось, кровь клокотала. Вообще-то в таком состоянии он, пожалуй, мог бы и броситься. И – на отца. И – с мечом. И – с потаенным ножом-засапожником, вырванным из-за голенища. Слишком велики были ярость и обида. Слишком красна пелена, помутившая разум. Помутившая, но не затмившая полностью. Да, он мог бы, если бы не стража. Не страж… Фридрих-Фердинанд не … если бы…

Нет, сейчас следовало зажать рвущийся гнев в кулаке и держать, что есть сил. Крепко держать… Не отпускать… Переждать следовало, перемучиться, перемаяться, сколь бы не было это тягостно.

Телохранитель отца – настороже. И если Дипольд поддастся губительному порыву… Нет, убить его, разумеется, не убьют. Едва ли курфюрст позволит своему цепному псу пролить кровь единственного наследника. Дипольда просто обезоружат и вышвырнут из приемной залы как щенка. Быть может, бросят под замок. И доверительных бесед с ним Карл Осторожный, точно, вести уже не станет. А главное, отец узнает, на что он способен, к чему готов. И узнав это, будущий кайзер не позволит больше Дипольду подобраться так…

«Так близко к трону».

Пфальцграф шумно вдохнул. Резко выдохнул. Еще раз прошелся через просторную залу. От стены к стене. Звонко печатая шаг. Весь скопившийся гнев бросая в ноги, в кованые каблуки и золоченые шпоры. На перевязи болтался меч, за которым – Дипольд ничуть не сомневался в этом – следили глаза отцовского трабанта. За правым голенищем, будто влитой, лежал потаенный нож в узком плоском кармашке-ножнах. Но и от него сейчас проку не будет.

– Не нужно так волноваться, Дипольд, – Карл Вассершлосский внимательно и пристально – даже, пожалуй, слишком внимательно и слишком пристально – наблюдал за ним. Телохранитель Карла – тоже. – Тебе следует успокоиться.

Отец и его гвардеец… Больше никого. Оно, наверное, и к лучшему. Потому что с гейнским пфальцграфом по прозвищу Славный разговаривали сейчас, как с неразумным ребенком.

И Дипольд все же не выдержал.

И – прорвало. То, что душило, что тяготило…

– Нельзя!!! – его крик заметался и забился раненой птицей под высокими сводами. Резкий, яростный отчаянный, угрожающий крик.

Курфюрст вздрогнул. Едва заметно, но…

Телохранитель Карла напрягся. Гораздо заметнее.

– Нельзя нам сейчас успокаиваться, отец! Никак нельзя! Успокоение сейчас смерти подобно!

– Возьми себя в руки, сын! – потребовал Вассершлосский герцог.

– В эти?.. – Дипольд оскалился – безумно по звериному. Поднял раскрытые ладони, повернул, показывая их Карлу. С одной стороны, с другой. Пусть посмотрит, батюшка, пусть рассмотрит получше натертые настоящим, боевым оружием мозоли. – Но эти руки даны мне не для того, чтобы сдерживать себя. Эти руки жаждут иного. Сразить врага! Поквитаться с Оберландом!

Карл молчал, чуть сведя брови. Курфюрст слушал, не перебивая.

– Так поквитаться, чтобы под пальцами захрустели глотки, – все больше и больше ярился Дипольд. А руки снова сжимались в кулаки. Сами собой. – Чтобы правая длань сломала кадык чернокнижному маркграфу, а левая выдавила всю, до последней капли, поганую жизнь из его проклятого магиера! Ибо если не будет так – будет иначе. Наоборот будет, отец! Если наши руки первыми не дотянутся до горла Верхней Марки, если мы сразу, сейчас же, без промедления, не передавим оберландцев, то стальная хватка железных големов свернет шею всему Остланду! И шею свернет! И переломит хребет! И сокрушит ребра!

Все.

Сказано.

Дипольд замолчал, хрипло и жадно дыша. Воздух, слова, запал кончились…

Глава 4

Остландский курфюрст Карл Осторожный долго и испытующе взирал на сына. Былая невозмутимость не ушла полностью с его лица, но словно бы отступила на время, приоткрыв что-то простое, искреннее, человеческое…

Во взгляде Карла неодобрение и осуждение мешались сейчас с отцовской тревогой, жалостью и сочувствием… Было как-то неловко, не по себе от такого взгляда. Дипольд вдруг увидел себя со стороны – глазами родителя. Вот он стоит посреди необъятной залы, перед могущественным отцом, как перед неправедным судией, – раскрасневшийся, дрожащий от ярости, со сжатыми и воздетыми к потолку кулаками, с искаженным лицом, с глазами, горящими безумным блеском. Смешной и страшный одновременно. Та еще картина…

А неподвижная статуя за высокой спинкой курфюрстового кресла-трона, оказывается, уже сменила позу. Верный трабант стоит теперь чуть ближе – у правого подлокотника. И ладонь телохранителя не просто лежит на рукояти меча, но крепко сжимает оружие.

Значит, Фридриху-Фердинанту пфальцграф смешным не казался.

Пауза затягивалась. Сверх всякой меры. Шли секунды. Одна, вторая, третья…

Карл Осторожный, наконец, нарушил молчание:

– Ты всегда был непозволительно горяч, сын, но сейчас…

Курфюрст наморщил лоб, подбирая подходящее определение, и никак не мог найти то самое слово, которое верно выразило бы его чувства. И нехорошие предчувствия.

– Сейчас ты стал каким-то…

Снова повисла пауза.

– Каким, отец? – прохрипел-поторопил Дипольд.

Каким он стал?!

В горле у пфальцграфа пересохло. И першило, и саднило в горле так, будто стальная хватка оберландского голема, о которой он только что пророчествовал… будто она уже…

Говорить было трудно.

– Другим, – вздохнул Карл. – Другим ты стал.

И добавил – мягко, осторожно:

– Я не знаю, что именно в тебе изменилось, сын, я не знаю, что с тобой сделали там, в Оберландмарке, но…

– Что изменилось?! Что сделали?! – Дипольд аж скрежетнул зубами. Лютая злоба вновь переполняла его и рвалась наружу. – А как ты сам думаешь, отец, что может сделать со свободным человеком благородного происхождение заточение в клетке? Как может изменить рыцаря, привыкшего к мечу в руке, позорная цепь на ногах?

И опять Карл смотрел на Дипольда. Внимательно, не отрываясь, долго… Томительно долго. Потом негромко и задумчиво произнес:

– В Остланде говорят: тот, кто попадает к Альфреду Чернокнижнику, назад не возвращается, а если такое все же произойдет, то вернувшийся ступит на порог своего дома иным человеком. До сих пор я не особо верил в эти сказки, но теперь…

Курфюрст вдруг сбился, судорожно сглотнул. Невозмутимый Карл Осторожный более не считал нужным скрывать своей печали и боли. В глазах курфюрста блестела влага.

Невиданное, немыслимое доселе зрелище!

– Что теперь, отец? – спросил пфальцграф – уже не столько взбешенный, сколько растерянный и сбитый с толку.

– Сдается мне, все так и есть, Дипольд… Я вижу перед собой сына. И я не узнаю его. Нет, не так… Не узнаю до конца, прежнего – не узнаю. Или, быть может, узнаю с той стороны, которой не видел и не знал в тебе раньше. Понять не могу, в чем тут дело и как такое возможно, но сердцем чую. Все ли с тобой в порядке, мой мальчик?

«Мой мальчик?!» Что за телячьи нежности?! Поведение отца начинало не просто озадачивать – пугать. Стареет курфюрст? Или замыслил какой-то подвох? Или все же дело в другом? В отцовской любви, которую прежде Карл не особенно-то и выказывал?

– Со мной все будет в полном порядке, когда сдохнут маркграф и его магиер, – фыркнул Дипольд. – А заодно – все прочие оберландские свиньи…

– Когда сдохнут, говоришь? – переспросил Вассершлосский герцог. – Маркграф. И магиер…

Отчего-то Карл выделил именно магиера.

Курфюрст хмурился. Блеска влажной пелены в его глазах Дипольд больше не видел. Вместо нее в очах отца теперь посверкивала непреклонная решимость. Тоже, в общем-то, редкое явление для осторожного остландца, привыкшего укрывать от чужих взоров свои истинные чувства и помыслы.

– А знаешь, возможно, ты прав, сын, – задумчиво произнес Карл. – Сдается мне, все дело в этом магиере. Наверняка, проклятый прагсбуржец опутал тебя своими колдовскими тенетами, которых сам ты попросту не замечаешь. И я надеюсь, смерть Лебиуса, действительно, развеет темные чары и принесет успокоение в твою смятенную душу, а мне вернет прежнего сына. Я очень на это надеюсь, Дипольд…

Пфальцграф промолчал. Дипольд ни в коей мере не разделял нелепого предположение отца. Он не верил в возможность околдовать человека исподволь, тайком – так, чтобы тот ничего не заметил и не догадался о свершенном над ним магическом действе. Но сейчас-то важно было другое: Карл проникся, наконец, нужным настроем!

Дипольд видел, как крепко пальцы отца сжимают широкие подлокотники. Вон, аж фаланги побелели! Прежде ничего подобного он за своим сдержанным родителем не замечал. Можно было только догадываться, какая буря бушует в сердце курфюрста, если несокрушимая броня напускного спокойствия Карла Осторожного дает такие трещины.

– Война с Верхней Маркой будет, – откинувшись на спинку кресла-трона, остландский курфюрст объявил об этом как о деле решенном. – Но, поскольку нам придется иметь дело с опаснейшим противником, к войне этой мы станем готовиться так, как я сочту нужным.

Лицо пфальцграфа дернулось. Губы искривились. Глаза полыхнули недобрым блеском. Карл этого не заметил. Не счел нужным замечать:

– К кайзеру я отправлюсь сегодня же. Мои гвардейцы поедут со мной. С верной гвардией при императорском дворе я чувствую себя спокойнее. Сам понимаешь, двор – это настолько м-м-м… непредсказуемое место.

Дипольд понимал. Двор Его Императорского Величества – такое место… А курфюрст Карл Осторожный всегда должен блюсти осторожность. В особенности, находясь… «Так близко к трону» находясь.

– В Вассершлосе я оставляю…

Карл повернулся к неподвижной, закованной в латы статуе-телохранителю. Сказал-приказал-позвал:

– Фридрих!

«Ага, значит, все-таки Фридрих, – отметил про себя Дипольд. – Не Фердинанд»

Статуя ожила. Выступила из тени кресла.

– Да, ваше сиятельство, – Фридрих склонил голову. Голос старого вояки прозвучал негромко, придавленно-хрипло, бесцветно. Зато отчетливо звякнул гибкий доспех трабанта. Чешуйчатая броня на кожаной основе, открытый шлем с чешуйчатыми же наушниками и назатыльником. Бесстрастное обветренное лицо, усеянное шрамами и трещинами морщин, тоже казалось продолжением защитной чешуи. Словно… М-да…

«У каждого правителя, мечтающего о большем, нежели ему дано, имеются свои верные големы», – невольно подумалось Дипольду.

– В мое отсутствие Фридрих побудет с тобой, сын, – сообщил Карл. – Он хороший и преданный слуга…

«Преданный тебе, отец, но не мне», – мысленно уточнил Дипольд.

– …непревзойденный воин и умудренный жизненным опытом муж.

– Но зачем? – насупился пфальцграф. – Зачем мне твой Фридрих? Если потребуется, я смогу защитить себя сам.

– Не всегда, – покачал головой Карл. – Не от всякого врага.

– Я смогу… – упрямо заявил Дипольд.

– И все же тебе может понадобиться совет Фридриха и…

– И?

– И его присмотр.

Ах, вот оно что! Пфальцграф выдохнул сквозь сжатые зубы:

– А я полагал, что не сегодня-завтра отправлюсь к себе в Гейн.

– Нет, Дипольд, до моего возвращения ты останешься здесь. Твой Гейнский замок подождет.

– Понятно…

Все ему теперь было понятно. После одного заключения – другое. Мягкое, ненавязчивое, почетное, без подземелий, клеток и цепей, но от того не менее горькое. Кажется, отец всерьез опасался предоставлять вернувшегося из плена «иного» (так ведь его охарактеризовали?) сына самому себе.

– Мы еще не обсудили план предстоящей кампании против Оберландмарки, – заметил курфюрст. – Когда я вернусь от императора…

Дипольд только скривил губы. Не в том причина. Ох, не в том!

Карл вздохнул, сокрушенно покачал головой:

– Ты сильно изменился, сын, – будто оправдываясь перед капризным ребенком, проговорил он. – Очень сильно. Сейчас, как никогда, ты склонен к совершению необдуманных поступков.

Дипольд усмехнулся:

– И, следовательно, мне нужна опека? Нянька?

«Или нет, – скорее уж достаточно крепкая рука, чтобы схватить при необходимости мою руку, покуда я не натворил чего-нибудь «необдуманного», – злые, невысказанные мысли текли бурным неудержимым потоком. – Схватить, а, быть может, даже отсечь – все зависит от приказа, который получит (или уже получил?) остландский человек-голем по имени Фридрих. И все, разумеется, мне же во благо. Во имя великой цели. Во спасение меня, такого изменившегося и неразумного… Что ж, спасибо за доверие, отец».

– Не нужно дуться, Дипольд, – негромко произнес курфюрст. – Нежелательных пересудов не возникнет. О том, что к тебе приставлен Фридрих, в замке не знает и не узнает никто.

Как будто это что-то меняло!

Говорить им было больше не о чем. Прощаться, соблюдая все необходимые формальности, не хотелось. Крутанувшись на каблуках, Дипольд направился к двери. Шагал быстро, шумно, с мстительным злорадством царапая шпорами плиты пола.

Карл кивнул гвардейцу.

Фридрих последовал за пфальцграфом.

Он не был уже ни недвижимой статуей, ни неслышной тенью. Дипольд отчетливо различал за спиной позвякивание чужого доспеха.

Шаг – звяк. Шаг – звяк…

«Проклятый голем во плоти! Пес цепной! Безродный выско»…

И вдруг – часто, сильно, громко. Хлоп… Хлоп… хлопанье за узким высоким окном-бойницей:

«…чка!»

Странный шум сбил и прервал яростный ток мыслей. Дипольд повернулся к окну.

Он видел стремительное движение Фридриха, разворачивающегося в прыжке, собственным телом пытающегося прикрыть одновременно и пфальцграфа, и курфюрста. От бойницы прикрыть, от арбалетного болта, который мог влететь снаружи.

Видел Дипольд и меч гвардейца – молнией высверкнувший из ножен клинок, готовый срубить любого, кто сунется в залу.

А еще пфальцграф заметил черное крыло. Кончик крыла, точнее. Едва успел заметить…

И после – услышал… Где-то вверху, над окном, над крышей – пронзительный, похожий на смешок, вороний «К-карк-х!».

«Воронье уже кружит в небе Остланда, – с горечью подумал Дипольд. – Чует поживу воронье. Даже неразумные птицы понимают то, чего никак невозможно втолковать отцу!».

Гейнский пфальцграф скорым шагом покинул приемную залу Карла Вассершлосского.

Фридрих, удостоверившись, что опасности нет, быстро догнал Дипольда.

И снова, как ни в чем не бывало: шаг – звяк за спиной.

Шаг – звяк…

Глава 5

Дипольд наблюдал за отъездом отца из закрытой верхней галереи, опоясывающей могучий донжон и нависающей над внутренним замковым двором. Наблюдал через хорошо защищенную и безопасную, по мнению Фридриха, бойницу. По мнению Фридриха!.. Ненавистная опека начиналась. Карл Осторожный уезжал, но гвардеец отца стоял рядом, дабы исполнять волю курфюрста. Стоял, следил, сторожил, оберегал …

Больше поблизости никого не было. Ни души. И сама галерея, и примыкающие к ней покои Дипольда были отделены от остальной цитадели запертыми дверями. Страже, расположившейся у входов снаружи, Фридрих строго-настрого наказал никого не впускать наверх. Ну да, безопасность и покой курфюрстова сына, вернувшегося из плена – превыше всего.

Дипольд хмуро созерцал знакомый пейзаж. Водной крепостью, замком на воде твердыня герцога Вассершлосского[7] названа не случайно. Еще бы! Вокруг – только водная гладь, да редкие пятна небольших рыбацких лодчонок. Обширное озеро, питаемое бесчисленными родниками и притоками, представляло собой преграду более надежную, нежели обычный крепостной ров. В центре огромного водоема располагался каменистый остров, на котором и высился замок Карла Осторожного. Омываемая со всех сторон водой цитадель Вассершлосского герцога была столь же неприступна, как горное логово Альфреда Оберландского, слившееся со скальной породой.

Из островной крепости хорошо просматривалась береговая линия. Темная полоса вырубленного леса. Куцые огородики и наделы. Небольшие клинышки отвоеванных у густой чащобы, малопригодных для земледелия, но все же засеянных полей и делянок. Рыбацкие поселения в пять-шесть домов, обнесенные глухими частоколами со стороны суши, а с озером, словно пуповиной, связанные хлипкими дощатыми мостками и причальчиками. Казармы дальнего – берегового – гарнизона. Сторожевые вышки… Берег находился на расстоянии выстрела из крупной бомбарды, каковые были установлены на четырех угловых башнях вассершлосской крепости и на стенах между ними.

Озерный замок Карла Осторожного соединял с сушей единственный мост, установленный на сваях и тянувшийся от самых ворот. Длинный – не в одну и не в две дюжины пролетов, прочный, надежный. До поры до времени надежный, ибо при малейшей опасности мост разбирался в считанные минуты, после чего над водой оставались сиротливо торчать лишь выморенные, почерневшие концы крепких дубовых кряжей, вбитых глубоко в илистое дно. В случае же крайней нужды и при недостатке времени единственную дорогу к замку нетрудно было взорвать: пороха потребовалось бы совсем немного.

Вот по этому-то мосту и покидал сейчас свою крепость остландский курфюрст. Овеянный славой прошлых веков фамильный златокрылый грифон – герб, который Дипольду приходилось делить с отцом – трепетал на ветру. Курфюрста сопровождала многочисленная свита. Гвардейцы, оруженосцы, слуги… Процессия, растянувшаяся от начала до конца моста, двигалась неторопливо, сторожко. Как всегда, впрочем. Большому конному отряду выехать из замка по тесному дощатому настилу не так-то просто. Случалось уже, что неумелые всадники на боязливых лошадях ломали низенькие перильца и падали в воду.

Зато и ворваться в Вассершлос с наскока практически невозможно. Вероятно, потому твердыню Карла Остландского не штурмовали еще ни разу. Нет дураков! Длинные, узкие мостки находятся под неусыпным наблюдением стражи – как на самом острове, так и на береговых подступах. И команда расторопных плотников, готовых на раз-два раскидать по бревнышку пролет-другой, несет дежурство круглые сутки. И пороховые бочонки для подрыва дощатой тропки к замку всегда припасены. Так что дорожка эта неприятелю заказана. А другого пути на остров-крепость – нет.

Зимой, когда встает лед, и мороз более чем на локоть сковывает водяную гладь вокруг острова-крепости, никакому ворогу сюда тоже не пробраться. Конницу через окрестные леса – по непролазным сугробам, засекам да буреломам – не провести. Бомбарды и обозы – не протащить.

По воде штурмовать Вассершлос – опять-таки – гиблое дело. На рыбачьих лодках большой отряд к крепостным стенам не перебросить. Разве что десяток-другой стрелков. Да ведь и тех потопят прежде, чем утлые челны ткнутся носами в островную твердь. А большим кораблям тут взяться неоткуда. Хоть и питают Вассершлосское озеро множество безымянных ручейков и речушек, все они – мелкие, бурные, порожистые, извилистые и к судоходству непригодные. Мало того, в верхнем, и в нижнем течении речушки эти перекрыты плотинами. Если вражеский флот и способен добраться до вотчины Карла Осторожного, то исключительно волоком. Что, в общем-то, непосильная задача даже для опытного магиера.

Конечно, если рассуждать теоретически, то ради одной-единственной переправы-штурма можно было бы и на месте сбить абы-какие плоты или большие лодки. Но это – дело долгое, кропотливое, к тому же в крепости имеются бомбарды, которые достанут до береговых верфей или уже при спуске на воду разнесут в щепу любой крупный плот или судно. Измором осажденных тоже не взять: нехватки воды на острове ощущаться не будет никогда, а изобилием рыбы Вассершлосские озера славятся на весь Остланд.

Все! Отряд отца миновал, наконец, мост, въехал в лес и скрылся из виду… Выждав еще несколько минут, Дипольд повернулся к няньке-стражу.

– Фридрих, мне тоже нужно покинуть замок, – надежды на успех было мало, но пфальцграф все же постарался, чтобы его голос звучал властно и твердо, чтобы сам тон сказанного отбивал охоту возражать. – Я уезжаю немедленно. Сейчас же.

Это – первая проверка. На крепость. На волю. Попытка показать, кто есть кто. И она, увы, провалилась.

– Сожалею, но это невозможно, ваша светлость, – с вежливым спокойствием ответил гвардеец. Он был уверен и в своей силе, и в своем праве.

Дипольд скрежетнул зубами. Такого вояку, как и островной замок, взять с наскока трудно. Да и длительную осаду отцовский трабант тоже выдержит успешно. И все же…

– Фридрих, я должен… – нахмурился Дипольд. – Отец слишком медлителен в вопросах войны, а значит, решать быстро и поступать решительно теперь должен я. Понимаешь, дол-жен! Следует срочно собирать войска, которые можно собрать сразу, и выступать в поход, пока не…

– Позволю себе заметить, его сиятельство не медлителен, но мудр и осторожен, – со всей мягкостью, на которую он был способен, перебил Фридрих. – А я… я тоже скован долгом и словом, данным вашему отцу. Мне надлежит быть при вас.

– Ну и прекрасно! – Дипольд решил зайти с другого бока. – Ты ведь можешь отправиться со мной. Можешь спокойно нести при мне свою службу. Я буду только рад этому…

– Нет, не могу, ваша светлость. На этот счет у меня имеются четкие указания от его сиятельства. Ваш отец не желает, чтобы вы покидали Вассершлос до его возвращения. Возможно, через неделю… быть может, через две…

– О чем ты говоришь, Фридрих! – взорвался Дипольд. – Неделя?! Две?! У меня… у всех нас нет столько времени. Действовать нужно сейчас!

– Нельзя, – прозвучал бесстрастный ответ. – Вам – нельзя. Мне очень жаль, ваша светлость.

– Плен? – криво усмехнулся Дипольд. – Все-таки плен? В замке собственного отца. Плен и персональный тюремщик? Так?

– Нет, – коротко ответил Фридрих. Но тут же честно добавил, как и подобает солдату: – Пока нет.

– Пока? И что же это, значит, позволь спросить?

– Я получил приказ защитить вас, – с каменным лицом и стеклянными глазами неподкупного служаки отчеканил гвардеец. – В первую очередь, защищать от вас самих же, от ваших необдуманных поступков. Для этого его сиятельством мне предоставлены самые широкие полномочия. Вплоть до…

– Темница? – сощурил глаза Дипольд. – Цепь и клетка?

На этот раз ему не ответили.

Вернее, ответили не сразу.

– Господин курфюрст редко ошибается, – после долгой паузы произнес, наконец, Фридрих.

Дипольд больше не слышал в его тоне прежних солдафонских ноток. Посеченный в битвах ветеран говорил обычным человеческим голосом. Голосом умудренного наставника, дающего дружеский совет.

– Я привык ему доверять, – говорил старый гвардеец. – И я прошу вас не упрямиться, а тоже полностью довериться его сиятельству. Поверьте, он не желает вам зла. Господин курфюрст любит вас, как только может любить отец сына. Возможно, он показывал свою любовь не часто, но это так. И все, что делается сейчас, делается ради вашего же блага.

Еще пауза. Еще уточнение:

– И ради блага Остланда, разумеется.

Снова – недолгое молчание.

– И ради блага империи тоже.

«Ну, кто бы сомневался! – усмехнулся про себя Дипольд. – Куда же без блага империи, во главе которой скоро встанет мой батюшка-благолюб».

Вслух он сказал иное.

– Видишь ли, Фридрих, то, что, по мнению отца, хорошо для империи, не всегда устроит меня, – дрожащим голосом, едва сдерживая подступающую ярость, произнес Дипольд. – А потому я предпочитаю сам добиваться своего счастья. Я лучше отца и, уж несомненно, лучше тебя знаю, в чем сейчас заключается для меня наивысшее благо. Месть – вот в чем. Месть за унижения и позор, который довелось пережить некоему благородному пфальцграфу по прозвищу Славный.

– Месть следует вершить на холодную голову, ваша светлость, – заметил Фридрих.

– Карлу Осторожному – возможно. Но не мне. Моя месть горяча, как раскаленный в кузнечном горне клинок, и со временем становится лишь горячее. Если ее не залить кровью, если не остудить ее, она – я чувствую это! – сожжет меня изнутри. Сгрызет, пожрет. Мне этого не нужно. Так что, пока отец раскачивается, я намерен мстить. Альфреду Чернокнижнику. Лебиусу Прагсбургскому. Всей Оберландмарке. Равно как и тем, кто по своей или чужой воле пытается мне в этом воспрепятствовать. Подумай об этом, Фридрих, крепко подумай. Твой господин стареет. А со стариками… даже с осторожными стариками, даже со стариками-курфюрстами, даже со стариками-императорами… а с императорами – так, пожалуй, в особенности, всякое может случиться. Разное может случиться. Я же – молод. И я умею ценить верность не хуже отца. И оказанных услуг я не забываю. А потому очень прошу тебя, Фридрих, не становись у меня на пути. Дай мне возможность уехать сейчас, чтобы не жалеть о своем упрямстве потом.

– Ваша светлость никуда не поедет, – сухо ответил гвардеец. – По крайней мере, до возвращения его сиятельства.

Ох, до чего не хотелось бы!.. Видит Бог, Дипольду вовсе не хотелось прибегать к последнему, крайнему средству. К постыдному, внезапному удару без предупреждения, без надлежащего вызова. Но, видимо, средства этого не избежать. Только так он мог избавиться от навязчивой опеки и от присмотра, сковывающего руки.

Одолеть опытного ветерана-гвардейца в честном поединке никаких шансов нет – это Дипольд понимал прекрасно. Что ж, ради высшей цели… ради святой мести он готов был поступиться даже законами чести. В конце концов, с ним ведь тоже поступили бесчестно. Разве нет?

– Я вижу, с тобой говорить бесполезно, Фридрих, – со вздохом разочарования, выдавил Дипольд. – Ладно, пусть будет по-твоему. Подожду отца, а уж там как сложится…

Пфальцграф понурился, сгорбился, опустил плечи, усыпляя бдительность гвардейца. С видом полной покорности мерзавке-судьбе Дипольд медленно отвернулся и от бойницы, и от стража. И…

И резко повернулся снова.

А вот так?!

Еще в развороте Дипольд вырвал из ножен меч – стремительно, молниеносно.

А вырвав – ударил. Как казалось, внезапно, неотразимо. Рубанул, что было сил. Прямо в невозмутимое, иссеченное морщинами и шрамами лицо отцовского трабанта.

Глава 6

Зь-зь-зьвяк!

Звон и скрежет. Словно из воздуха между клинком пфальцграфа и лицом Фридриха возник меч гвардейца. Как?! Когда?! Откуда?! Этого Дипольд ни заметить, ни понять не успел. Но и отступать он не собирался. Некуда было уже отступать. Да и не хотелось.

И вновь знакомая кровавая пелена перед глазами.

Жгучая злость и ярость, заставляющие дрожать каждый мускул.

Дипольд ударил снова. Но это – так, отвлекающий удар. Потом – смена позиции, выпад с хитрым финтом.

Звяк! Звяк! Клинок Фридриха на долю мгновения опережал меч пфальцграфа и неизменно оказывался в том самом месте, где быть его не должно.

Звяк! Звяк! Звяк! Дипольд, взрыкивая от бессильного гнева, рубил и колол.

Звяк! Звяк! Гвардеец пока лишь оборонялся. Но делал это мастерски. Да, Карл Осторожный знал, кого следует брать в телохранители. И кого приставлять к непокорному сыну с горячим и непредсказуемым норовом.

Проклятье! То, на что так рассчитывал Дипольд – неожиданность нападения, не сработало. Он отскочил, тяжело дыша, приноравливаясь, с какого боку напасть снова.

– Будьте любезны, уберите оружие, ваша светлость, – холодно попросил гвардеец. Дыхание его было ровным и размеренным. Похоже, Фридрих не подвластен ни чувствам, ни усталости. Действительно, не человек – голем, закаленный годами битв и тренировок! – В противном случае, я вынужден буду вас обезоружить до приезда его сиятельства.

– Да? В самом деле? – Дипольд ощерился. – Только обезоружить? Убивать меня, как я понимаю, тебе не велено. Ну что ж, Фридрих, тогда давай продолжим. Я могу убить тебя, ты меня убить не можешь. И как, по-твоему, чья возьмет?

– Моя, ваша светлость, – спокойно ответил Фридрих. – Вы хороший воин, но вы слишком горячи. К тому же у меня в подобных делах больше опыта. Больше прожитых лет за плечами. И сражений много больше, чем турниров на вашем счету. А потому не принуждайте меня…

Дипольд принудил. Он атаковал снова. Нечеловеческое – звериное рычание взбешенного пфальцграфа. Свист рассекаемого воздуха. Звон стали о сталь.

– …забирать силой…

Еще звон. И еще.

– …ваше оружие.

Говорить и фехтовать одновременно способны немногие. Только лучшие из мечников. Тем более, так невозмутимо говорить. И так хладнокровно фехтовать. Не сбивая дыхания, не допуская ошибок.

Фридрих мог. Умел. И, как оказалось, не только это.

Звяк!

Хруст. Вскрик.

Выбитый мощным ударом сверху вниз, под самый эфес, клинок Дипольда летит на каменные плиты. Сам пфальцграф хватается за кисть правой руки. Нет, не перелом, не вывих, не разрыв хрящей и связок. Но боль жуткая. И рука – пуста!

Глухое ругательство, выцеженное сквозь зубы…

А Фридрих уже поднимает с пола меч пфальцграфа.

И возвращать оружие хозяину явно не собирается.

– Извините, ваша све…

Извинения, звучавшие вполне искренне, без тени насмешки, вдруг были прерваны на полуслове шумным хлопаньем больших черных крыльев в полутьме пустой галереи. В соседнем пролете. Буквально в нескольких шагах.

Опять ворон? Как тогда? Как в приемной зале отца?

Дипольд и рассмотреть-то толком птицу не смог. Фридрих же…

Фридрих повел себя странно. Более чем странно.

– На пол!

Бесцеремонный удар под правое колено и толчок в плечо повалили пфальцграфа под бойницу – в каменную нишу для стрел. Убежище, бесспорно, надежное, но вот столь непозволительное обращение…

– Да какого?! – взревел Дипольд, обозленный подобным рукоприкладством больше, чем поражением в бою на мечах. – Это всего лишь ворон!

Гвардеец не ответил. Позабыв о только что закончившемся поединке, с двумя мечами – своим и клинком Дипольда – наголо телохранитель и страж (но телохранитель, все же, в первую очередь!) пфальцграфа уже бежал по галерее. Туда – к мечущейся в полумраке птице.

Фридрих, конечно, не успел. Темный комок перьев вывалился из угловой бойницы. Выпорхнул из донжона.

Дипольд вскочил с пола, подбежал к гвардейцу. Потребовал объяснений:

– В чем дело, Фридрих?!

Отцовский трабант был хмурым, сосредоточенным, собранным. И, явно, не расположенным к долгим беседам. Но и Дипольд отступать не собирался.

– В чем дело, я тебя спрашиваю!

– Пока не знаю, ваша светлость. Ворон по доброй воле не залетит в человеческое жилье.

– Если почует труп – залетит, – Дипольд покосился на мечи в руках телохранителя. Оба клинка были заметно иззубрены.

Фридрих пропустил злую остроту мимо ушей. Добавил озабоченно:

– К тому же с этим вороном что-то не так.

– Что?

Этот вопрос Дипольда тоже проигнорировали.

– Я должен идти, – задумчиво пробормотал гвардеец. – Нужно расставить арбалетчиков у бойниц …

– Будешь охотиться на воронье? – фыркнул пфальцграф.

– …А вам, я полагаю, лучше пока не выходить из своих покоев без крайней нужды.

– Да мне плевать, что ты полагаешь! – Дипольд заводился по новой. Вслед за отцом и этот ландскнехтский выскочка обращался с ним как с ребенком. Хуже чем с ребенком!

– Ваша светлость, я получил приказ оберегать вас от любых неприятностей. И приказ этот я выполню, даже если мне придется применять по отношению к вам силу, – сказано это было как бы между прочим. Как само собой разумеющееся. Думал же сейчас Фридрих о чем-то ином. Не о Дипольде – это точно.

Не выпуская мечей, гвардеец выглянул из бойницы. Посмотрел вверх, выискивая встревожившую его птицу. Затем – вниз, где на внешних стенах лениво прохаживались стрелки дневной стражи. Только кликнуть стрелков он так и не успел.

Да, в первую очередь Фридрих был телохранителем. Хорошим телохранителем. Очень хорошим. Слишком хорошим. На свою беду. Озаботившись неведомой опасностью, он невольно подставил спину тому, кого обязан был защищать и оберегать.

Меча у пфальцграфа не было – об этом Фридрих, конечно же, знал, поскольку сам держал меч Дипольда в левой руке. Но гвардеец не подозревал о ноже, спрятанном в правом сапоге пфальцграфа. А если и подозревал – то в эту минуту напрочь забыл о своих подозрениях.

Пока Фридрих обозревал небеса, Дипольд извлек оружие из-за голенища. Когда гвардеец перевел взгляд на стены замка, Дипольд уже стоял над трабантом с занесенным засапожником. И ни опыт, ни чутье, ни воинское искусство не могли уже спасти Фридриха.

Небольшое изогнутое лезвие пропороло шею, словно специально подставленную под нож. Бритвенно-острая сталь вошла в щель между чешуйчатым воротом панциря и назатыльником шлема. Удар был сильным и точным, безжалостным и умелым. И удар достиг цели. Рассечены мышцы и артерии. Перебита кость в основании черепа. И – предсмертный хрип вместо крика. И – агония. И – все. И – одним верным гвардейцем у Карла Осторожного меньше.

Дипольд рывком втянул обмякшее тело обратно в бойницу – еще до того, как кровь хлынула вниз. Глубоко вдохнул. Выдохнул… Да, совсем не по-рыцарски получилось. Да, нечестная ему в этот раз досталась победа. Но ведь и Фридрих – не представитель древнего благородного рода, а всего лишь презренный ландскнехт, поднятый из грязи прихотью отца. И тут не ристалище. И никто не видит. И никто не узнает. И конечная цель слишком важна, чтобы привередливо перебирать самые доступные и простые средства. И потом, по-рыцарски все равно бы у него уже не вышло. Его рыцарский меч находился у Фридриха…

Дипольд вытер нож об одежду убитого, сунул обратно за голенище. Решительно тряхнул головой. Конечно, резать своих, остландских воинов, лучших, надо признать, воинов, которых разумнее было бы использовать иначе – препаскуднейшее дело. Но если не резать нельзя? Если только через труп Фридриха можно обрести свободу действий. И приступить, наконец, к тому, с чем медлит отец. И с чем медлить никак нельзя. Ему, Дипольду Славному – нельзя. А все остальное пусть горит огнем.

И снова откуда-то изнутри поднималось знакомое и успокаивающее ощущение правильности происходящего.

Правильно! Все было правильно! Все он сделал пра-виль-но!

Дипольд Гейнский вновь верил в себя и в свою правоту. И в душе не оставалось места для сомнений и угрызений совести. Тело полнилось силой и бодростью, сердце – непоколебимым спокойствием, в голове царила кристальная ясность мыслей.

Дипольд улыбался. Чрезмерно любопытный и невесть откуда взявшийся ворон оказал ему неоценимую услугу. Ну, а Фридрих… Что Фридрих? Отцовского трабанта найдут не сразу. Заходить в галереи, примыкающие к покоям пфальцграфа, запрещено и благородным обитателям замка, и челяди. Фридрихом же и запрещено. Но кто знает о том, что крепость нельзя покидать Дипольду? Только отец и Фридрих.

Примечания

1

Небольшое средневековое орудие малого калибра.

2

Казнозарядные орудия, использовавшиеся в средние века, но не выдержавшие конкуренции с дульнозарядными бомбардами. Веглеры отличались ненадежностью, часто разрывались при выстреле и из-за недостаточной обтюрации метали ядра на небольшое расстояние.

3

Бондоком («орехом») в средние века называли пулю или ядро небольшой бомбарды.

4

Schlange (нем.) – змея, уж. В реальной средневековой Германии именно так называли длинноствольные дальнобойные кулеврины.

5

Латинское слово granatus (зернистый), действительно, дало название гранатам – как оружию, так и фруктам.

6

Трабант (драбант) в данном случае – телохранитель.

7

Вассер – вода, шлос – замок, дворец (нем.).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.