Время надежд (Книга 1)

      Стрельбицкий молча наклонил голову. Он был высокий, чернобровый, с тонким лицом, длинными ногами, никогда не спорил, аккуратно выполнял любые распоряжения Зуева, но делал все как-то механически.
      И на девушек Стрельбицкий глядел обычно так равнодушно, что взгляд его казался Марго безжизненным.
      - Аргумент, - отчужденно сказал Зуев. - Разболтались вообще-то... Все отступаем, это не аргумент?
      - За неделю мы отошли всего на тридцать километров, - неожиданно громко произнес Стрельбицкий. - Разве это отступление? И позади нас еще линии обороны.
      Марго удивленно отметила, что голос его вовсе не мягкий, как думалось, а резкий, звонкий, бурлящий эмоциями. Зуев, как бы тоже удивленный, встал и нахмурился, покусывая губу.
      - Скажи еще, что Волга течет в Каспийское море И насчет бессмысленности я не так уж и вообще говорил Меньше рассуждай, а действуй... Я к пушкарям иду.
      Семидесятишестимиллиметровое орудие, приданное роте, стояло в десятке метров. Командир орудия, старший сержант, в бушлате и громадных подшитых валенках раскорякой лежал на земляном конусе погреба.
      Двое артиллеристов обтирали ветошью снаряды, наводчик проверял механизмы.
      - Эй, пушкарь, - окликнул Зуев старшего сержанта. Тот повернул голову, сполз на животе - Бронетранспортер выглядываю, - сказал он.
      - Ты накрой его по звуку.
      - Не могу, - старший сержант поскреб рукавицей щетинистый подбородок.
      - Что значит не могу? - возмутился Зуев.
      - Лимита нет.
      - Какого еще лимита?
      - На снаряды. По закрытым целям три снаряда в день. Больше не дают.
      - На кой черт мне здесь пушка?
      - Кабы высунулся он. А так не могу. Холку мне за пустую стрельбу комбат натрет.
      - Что мне твоя холка? - горячился Зуев. - Атаковать буду. Ясно?..
      - Не могу, - твердо сказал артиллерист. Маленький, усатый, с примороженной опухшей левой щекой, он виновато глядел на лейтенанта. - У меня ж девять снарядов только. И себя враз обнаружим...
      - Ах, вот чего боишься! - перебил его Зуев. - Так и говори!
      - Закусил ротный удила, - неприязненным тоном сказал Щукин около Марго. - Людей, как подковы, гнуть хочет. А люди не подковы... Идем, Кутейкин. Давай, военфельдшер, приходи. У нас там картошка печеная есть.
      - Спасибо, - ответила Марго и пошла к сидевшей на бревне Леночке.
      - Это Зуев послал их, когда увидел, что раненого тащишь, - сказала Леночка. - "Что, - говорит, - в роте мужиков нет? Вы сидите, а девчонка под пулями ходит".
      - Он умер, - вздохнула Марго. - Напрасно было...
      Устала я так, что даже заплакать не могу. А хочется...
      Зуев все же странный. Грубым часто бывает. Ты не ошибешься в нем?
      - Не ошиблась ли? - задумчиво проговорила Леночка. - Уже...
      - Что?
      - Я сама к нему пришла. Вчера... Да... Он совсем негрубый. Ему трудно.
      - Ленка, милая... Но как же ты?
      - Как? - сказала Леночка. - Если бы мы всегда хорошо умели разбираться в наших чувствах, то не было бы плохих людей, обманутых надежд и глубоких ошибок. Ведь и меня и его могут убить. Эго от нас не зависит. А пока живем - к черту всякую ерунду.
      - Зуев так говорил?
      - Нет. Он хотел наоборот... хотел, чтобы у нас после войны была свадьба, чтобы кричали "горько". И он бы тогда первый раз меня поцеловал. Он ведь агроном.
      У них на Дону много садов, и свадьбы устраивают в саду, когда цветут яблони. А я вспомнила Наташу.
      - Но ты... Ведь это... - начала Марго и закусила губу.
      Они помолчали немного.
      - Идем печеную картошку есть, - сказала Марго.
      - Идем, - улыбнулась Леночка, оглядываясь на Зуева, который еще разговаривал с артиллеристом, и в ее улыбке чувствовалась затаенная нежная грусть. - Печеная картошка - сила. Да?
      XII
      Щукин и Кутейкин устроились за обрушенной трубой. В горячей золе от сгоревшей хаты пеклась картошка. На камельке широкой русской печи стояли бутылки с зажигательной противотанковой смесью. Кутейкин держал одной рукой котелок, а другой противогазную коробку над ним. Щукин лил зажигательную смесь из бутылки, и через противогазные фильтры осветленная жидкость стекала в котелок.
      - Что вы делаете? - удивленно спросила Марго.
      - Сейчас испробуем, - ответил Кутейкин. Он тряхнул противогазную коробку, отложил ее и обеими руками взял котелок. - Ну, господи благослови!
      Кутейкин отпил глоток синеватой жидкости, затем еще. Глаза его выпучились, каска сползла на лоб.
      - У-ух... Вроде первака. Чистый денатур. Опричастился. Мать честная!
      - И как? - поинтересовалась Леночка.
      - В самый раз. До печенки достает. Это ж надо выдумать. И против танки можно, и для успокоения души... Немец бы в жисть не сообразил такого.
      В той стороне, где находились немцы, приятный баритон запел: "Мо-оскау моя..."
      Та-тата, - протрещал немецкий пулемет, как бы аккомпанируя в удивительно точном ритме, а пули высвистами растянули эту мелодию над трубой.
      - Гляди-ка, поют, - сказал Кутейкин, приноравливаясь еще выпить. Но Щукин отобрал у него котелок:
      - Дорвался... Хлебнешь, военфельдшер?
      - Нет уж! - ответила Марго.
      - А то бы согрелась. - Щукин допил жидкость, поморщился, выковырнул из золы печеную картофелину. - Ух, черт! Два раза, говорил тебе, надо фильтровать. Серой еще отдает.
      - Как наши деды бают, - засмеялся Кутейкин. - У солдата на войне бывает два выхода: либо живой останется, либо убьют. Если убьют - опять два выхода: либо в рай попадет, либо в ад. И в аду два выхода:
      либо черт солдата съест, либо солдат черта...
      - Ну а если черт? - спросил Щукин.
      - Вот из черта будет один выход, как у этой серы из нас.
      Щукин усмехнулся, покидал в ладонях горячую картофелину, отдал ее Марго. На Леночку он почему-то даже не смотрел.
      - А у некоторых и на войне третий выход бывает, - сказал он.
      - Это как? - удивился Кутейкин.
      - Под крылышко лейтенанта. Раз - и в дамках, - ответил Щукин.
      - А-а, - Кутейкин смущенно наклонил голову, отковыривая запекшуюся картофельную шелуху. Щукин теперь в упор глядел на Леночку.
      "Они все знают, - догадалась Марго по злому, насмешливому блеску в его глазах. - Я не знала еще, а они знали. Сейчас Ленка даст ему оплеуху".
      Но Леночка как-то беззащитно улыбнулась и вздохнула.
      - Понимаете, ребята, - сказала она. - Люблю его.
      Что же делать?
      Щукин, ждавший совсем другого, растерянно заморгал веками.
      - Что же делать? - повторила Леночка. - Если так...
      - Уж тут ничего не сделаешь, - закивал ей Кутейкин. - Уж тут... Любовь, она как война. Дезертиров не жалует. И другим соваться нечего. Она другим непонятная. Другие токо мусору нанесут. Это уж так.
      - Дайте закурить, - попросила Леночка.
      - Еще и курить?.. Дыму-то напущено, что неба не видать. Ты горяченькой поешь, - сказал Кутейкин.
      Щукин молча вытащил кисет, протянул его Леногтке.
      - А вы, Кутейкин, женаты? - спросила Леночка.
      - Вдовый. Десять годков уже неприкаянный.
      - Кому же письма строчишь? - удивился Щукин. - По нескольку штук в день...
      - Разным, - смущенно кашлянул тот. - Одиноких теперь много. В газетке вычитаю: доярка или на заводе работает. И пишу, что есть на свете боец Егор Матвеич Кутейкин, тоже одинокий.
      - Эх, Егорий-мученик, - рассмеялся Щукин.
      - Мне-то пажить невелика, - сказал Кутейкин. - И почта казенная, без марок. А им вдовью тоску легче нести. Отойдет война, если не убьют, поеду гостевать.
      - Вот охламон, - покрутил головой Щукин. - Сколько баб заневестишь.
      - Не то, - вздохнул Кутейкин. - Без мужних рук хозяйство теперь валится. Я ж плотник. И по сапожному делу могу. Где крышу обладить надо, где еще что.
      Леночка прикрыла глаза. Марго вдруг заметила, что от уголков губ ее тянутся, будто легкая осенняя паутинка, морщинки, невидимые раньше.
      - Обкрутят, - сказал Щукин. - Бабы обкрутят враз.
      - Да оно как... Женщины бывают хороши по всем статьям, а вспомню Марьюшку, и нет душевного согласия. Тихая она была, вроде незаметная. И засватал ее по пьяному делу. Дружок мой свадьбу играл, ну и заспорили. Я говорю, бабы все одинаковые. Которую первую на улице встречу, та и будет моей. Вывалились гурьбой на улицу, и Марьюшка тут, босая, расхристанная, да еще с тряпкой в руке. А куда ж деваться?.. Прожил три года. Я в себе обиженность имел, что ее тогда как раз на улицу вынесло. Чуть не по мне до крика распалялся. Она сидит в уголке и тихо плачет. Ласковости к ней не допускал, а теперь бы... Эх, да не вернешь. Застудилась она и слегла. Говорит мне вдруг:
      "Ты, Егорушка, женись быстрей. Кто тебя, пьяного, домой сведет и рассолом отпоит?.. А в тот день, как засватал, я полы в хате мыла. Подружка забегла и сказала про ваш спор. Вот я и выскочила босая. Любила тебя..."
      Померла тихо, незаметно. А я десять лет к водке боле не прикасался. Человек-то своей радости не видит, пока не отымут у него...
      Длинная пулеметная очередь хлестнула в трубу.
      - Рус, ходи! - прокричал немец. - Ходи, иван!
      - Это по кому-то бьют, - сказал Щукин, приподнимаясь. - Точно. Младший лейтенант идет.
      Через обгорелые бревна прыгнул Стрельбицкий, тяжело, с хрипом в легких дыша, упал на колени. А глаза, обычно равнодушные, теперь сияли мальчишеским удовольствием.
      - Заметили, дьяволы. Я бегу, а он чешет из пулемета. Бегу, а он чешет. И мимо...
      - Вы бы кругом обошли, - посоветовал Щукин.
      - Далеко. Нет время. Сколько вас тут?
      - Он, да я, да мы с ним, - ответил Щукин. - И санчасть при нас. Бери картошку, младший лейтенант.
      - Значит, вас двое? - уточнил Стрельбицкий, обчищая тонкими пальцами бурую золу с картофелины. - Этот пулемет мешает. По красной ракете надо его убрать, лучше гранатами.
      - Я уж прицеливался, - сказал Щукин. - Там веселый фриц сидит. То поет, то играет.
      Как бы в подтверждение немец стал исполнять на губной гармошке что-то бравурно-тягучее.
      - Бах, - задумчиво улыбнулась Леночка.
      - Что? - насторожился Кутейкин.
      - Баха играет, - кивнул Стрельбицкий. - Значит, ясно, Щукин? Главное, этого музыканта убрать.
      Я дальше...
      Легкими прыжками, с какой-то грациозной стремительностью он пронесся над пепелищем и скрылся за соседней, такой же обгорелой, широкой русской печкой, возвышающейся меж дымящих углей.
      - Кем раньше был Стрельбицкий? - спросила Марго.
      - Вроде бы по женской части, - ответил Кутейкин. - Из тех, что представления дают.
      - Танцором, лапоть, в балете, - сказал Щукин. - Он парень что надо.
      - Это верно, - согласился Кутейкин. - Да я про то, что не мужчинское это дело. Мужик должен землю пахать иль у машины работать. А это что?
      Леночка старательно разжевывала картошку, и на зубах у нее хрустела зола. Кутейкин привалился спиной к трубе.
      - Еще в запасном полку был у нас один. Так он всем говорил: "Я игуанодон".
      - Кто? - недоуменно переспросила Леночка.
      - Игуанодон... Чего это, никому было не ведомо.
      Попробуй угадай, а спросить никто не спросит, чтобы дурость свою не выказать. Игуанодон - может, ученый какой. Ротный его писарем определил. Мы на учении целый день, а он в кухне сидит... Потом уж вызнали, что так здоровый дурак назывался, который ходил на двух ногах и жрал много. Животное такое было.
      - Ловкач. Ну и ловкач, - хохотал Щукин.
      Рассмеялись и Марго с Леночкой. Короткая пулеметная очередь тут же ударила в трубу.
      - Иван, нихт ха-ха! - крикнул немец.
      - Ну, бродяга, дождешься! - заорал Щукин, хватая автомат.
      - Да чего ты? - удержал его Кутейкин. - Ты высунешься, а он из пулемета. Куражится он...
      На запад от села повисло и будто примерзло к лесу огромное темно-красное в дыму солнце. И вечернее стылое небо обливалось кровяными пятнами. Леночка беспокойно посмотрела назад, где остался Зуев.
      - У вас трудно понять, - сказала Марго, - где шутка, где серьезно.
      - Да-к оно и в жизни, - Кутейкин хитро прищурил один глаз, - не поймешь, когда плакать надо, а когда смеяться.
      - Картошка очень вкусная, - проговорила Леночка, сворачивая цигарку. Щукин, ты под пули не лезь.
      Не надо. Мне будет горько, если тебя убьют. Честное слово.
      - Обойдется, - примирительно сказал Щукин. - Возьми кисет, у меня другой есть. В госпитале, когда был, одна черноглазая на память расшила.
      Тем же путем, укрываясь за плетнем, где на кольях, точно отрубленные головы, висели горшки, а у основания намело снегу и копоти, они добежали к погребищу Зуев сидел на бревне, что-то писал. Около него топтался старшина Бурда и рядом, присев на корточки, ждал молоденький связной из штаба батальона. Артиллеристы еще возились у пушки.
      - Отдашь комбату, - говорил Зуев. - Противника я сейчас выбью. Драпанут на пулеметы третьей роты.
      Еще лучше минами накрыть. Там лощинка... А ты, Бурда, принимай взвод Ханбулатова. У тебя задача: двигаться с фланга.
      - Коней-то куда? - спросил Бурда. - Имущество ведь ротное ..
      - Мне думать о твоем имуществе? - резко сказал Зуев. - Бегом к взводу!
      Глядя вслед старшине, который побежал мелкой, стариковской торопью, нагнувшись и смешно виляя широким, обтянутым ватными брюками задом, раскидывая ноги в негнущихся валенках, он протянул связному записку:
      - Если через десять минут комбату не вручишь, голову оторву. Понял?
      И тот, кивнув, бросился мимо девушек, чуть не споткнувшись о тело Ханбулатова. Пустой котелок громко звякнул в его вещмешке.
      - Ну, все, - проговорил Зуев. - Где это вы гуляли?
      - Ужинали, - ответила Леночка, вытаскивая из кармана печеную картофелину.
      - Чудеса, - улыбнулся Зуев, суровость на его лице как-то вдруг исчезла, хотя брови оставались сдвинутыми. - А старшина тут живого гуся разыскал. Выбьем фрицев и позавтракаем.
      - Лейтенант! - крикнул артиллерист с погребища. - Опять дымовую завесу ставят.
      - Балуются, черти, - ответил Зуев. - Пусть дымят.
      Он снова улыбнулся Леночке и, держа в одной руке картофелину, а в другой ракетницу, полез на погребище. Не было стука пулеметов, лишь потрескивали догорающие срубы, где-то скрипела зола - это переползали, готовясь к атаке, бойцы. Солнце утонуло в дыму, и зыбкая, пугливая тьма клочьями обваливалась с неба.
      - А знаешь, - тихо сказала Марго, - у Щукина другого кисета нет.
      - И что же?
      - Так... Зуев, по-твоему, идеал?
      Леночка нахмурилась, быстро взглянула на подругу.
      - Не могу понять, добрая ты или нет.
      Холодный ветер гнал дым на юг, к Москве. Дым стелился низко, резал глаза. И, может быть, оттого у обеих выступили слезы.
      XIII
      Атака началась в тишине. Но спустя пять или шесть секунд взвилась ракета, изливая мертвенный свет, и тут же неистово затрещали пулеметы. Где-то бухнули гранаты, донесся короткий истошный вопль. Теперь десятки ракет словно изорвали ночь, отодвинули мрак в поле, где он загустел каменной чернотой, отгородив прочий мир. А здесь, в ярком свете, перепрыгивая через воронки, минуя обгорелые трубы, по не затухшей еще золе, раскидывая ногами угли, бежали цепью люди. За плечами у некоторых болтались вещмешки с притороченными котелками, поблескивали каски. И сверху от ракет на них осыпался дождь искр. Выкаченное из укрытия орудие плеснуло снопом огня.
      Леночка привстала, отыскивая взглядом Зуева.
      - Левее два! - командовал старший сержант. Опять гулко выстрелила пушка, и сразу тяжелый разрыв осветил подкинутые бревна, какие-то лохмотья, человеческие фигуры в том месте, откуда неслись зеленые пулеметные трассы.
      Было ясно, что атака, как и рассчитывал Зуев, оказалась внезапной. Бойцам оставалось пробежать еще немного. И там неожиданно взревел мотор бронетранспортера, оглушительно застучала его автоматическая пушка. Видно было, как на упавших, пробитых этими снарядами, загорались шинели, как с одного бойца сорвало каску и он присел. Кто-то метнулся назад под прикрытие печных труб, кто-то еще бежал вперед, и навстречу поднимались темные силуэты, брызжущие рыжими клочьями огня автоматных дул.
      - Разворачивай! - закричал осипшим вдруг голосом старший сержант. - По бронетранспортеру...
      Его команда утонула в разрывах, хлестнувших по земляному конусу погребища, по щиту орудия. Двое артиллеристов, взявшихся за лапу станины, повалились. Откинулся навзничь и заряжающий, выронив из рук снаряд. Марго кинулась туда и увидела еще, как скатился с погребища Зуев. Большими скачками, чтото крича, он побежал в гущу боя, а следом метнулась фигурка Леночки.
      Старший сержант оттолкнул наводчика.
      - Заряжай! - выкрикнул он.
      Другой боец уже повернул станину, когда хлестнула новая очередь, и пушка точно подпрыгнула, издав скрежет, звон. Марго упала на артиллеристов, оба, видно, были убиты и даже не шевельнулись. Наводчик сидел, прикрыв руками лицо, кровь текла меж пальцев.
      Бронетранспортер, лязгая гусеницами, двигался к орудию.
      - Подавай, - толкнул ее боец. - Снаряды подавай.
      Он выругался, принимая ее за кого-то из расчета, сунул в руки тяжелый холодный снаряд. Все решали какие-то мгновения - удастся ли подбить бронетранспортер до того, как он наползет на орудие. Взгляд ее теперь схватывал то залитое потом скуластое лицо бойца, то руки сержанта, который выхватил у нее снаряд. Голые пальцы ее уже не чувствовали холода металла, и полупудовая чушка казалась почти невесомой. Выстрел блеснул молнией.
      - Готов! - закричал старший сержант. - Давай еще...
      Она повернулась, но вместо скуластого лица увидела раскинутые ноги в ботинках. Перешагнув через убитого, схватила из ящика снаряд...
      Не было уже гулкого треска автоматической пушки.
      Затухали ракеты. Метрах в тридцати стоял бронетранспортер. Что-то горело внутри, освещая железные лепестки пробоины. Словно растворились в обволакивающей мгле фигурки людей. И только часто бухали карабины, режуще-звонко перекатывалась автоматная стрельба. У станины присел и дергал затвор винтовки какой-то боец. Орудие зарядили, но старший сержант медлил.
      - Погодим, - сказал он. - Что еще? Хитер немец.
      Бронетранспортер сюда на руках выкатил. Для чо и дым пускал.
      - Уж как хитер, - отозвался присевший боец.
      - А ты кто? Почему здесь? - удивился старший сержант. - Какого взвода?
      - Я и есть взвод... Гляди-ка, - ответил боец, показывая стволом винтовки на лежащих метрах в десяти убитых немцев - Уж посекли бы вас тут. Орудию, вишь, забрать хотели.
      Отблески горящего бронетранспортера играли на его каске и худых скулах.
      Марго стала бинтовать лицо наводчика, иссеченное осколками. А он громко, натужно скрипел челюстями.
      - Шестеро нас было, - продолжал боец, - и старшина. Теперь-то я один, значит. Куда ж мне?
      - Оставайся, - согласился старший сержант и повернулся к наводчику: Как ты, Иван? Глаза целы?
      Наводчик промычал что-то из-под руки Марго.
      У погребища двигались тени, хриплый голос Зуева спрашивал:
      - Федосов где? Кто видел? А Стрельбицкий жив?
      - Ранен, - ответил кто-то. - Вон тащат его.
      Тишина опять висела над пепелищами, лишь доносились стоны раненых, невнятные, глухие в плывущей из-за печных труб черноте.
      Бой кончился Теперь командиры собирали оставшихся, подсчитывали убитых, чтобы написать донесение в штаб и по неписаному обычаю войн указать свои и чужие потери, хотя чужих потерь никто не знал.
      Марго отвела к погребищу артиллериста. Сюда шли легкораненые и несли на руках тех, кто не мог идти.
      Леночка уже бинтовала грудь Стрельбицкому, а Кутейкин одной рукой поддерживал его, другая pyka, выпростанная из рукава шинели, была наспех замотана полотенцем.
      - Ты молчи, - говорил Стрельбицкому Зуев - И так все ясно... Это бронетранспортер, черт бы его побрал, все испортил. Кому передашь взвод?
      - Щукину, - прохрипел тот.
      - Ну что ж, - ответил Зуев. - Так и сделаем Вынырнул из темноты Федосов, без каски, с немецким ручным пулеметом на плече. Он бросил пулемет, молча обвел глазами сидевших раненых и так же молча, не глядя на Зуева, опустился на корточки возло Стрельбицкого.
      - Крепко тебя?
      - Ничего, - простонал Стрельбицкий. - Автоматчик...
      Он закашлялся, брызгая кровавой слюной.
      - Молчи, молчи, - сказал Зуев. - Сейчас отправим.
      А там быстро штопают.
      Кто-то подвел ближе лошадей. Стрельбицкого и еще двух тяжелораненых уложили в повозку. Лошади храпели, чуя кровь, испуганно дергались.
      - Галицына, - распорядился Зуев, - повезешь их.
      - Да я никогда не ездила, - ответила Марго. - И лошадей боюсь.
      - Что еще за дамские штучки? - вспылил Зуев. - Быстро! Кого еще я могу выделить? А, черт! Кутейкин, садись, поможешь ей.
      - Это ладно, - засуетился Кутейкин. - Хоть и одноруч, а управимся.
      - Около Красной Поляны медсанбат, - говорил Зуев. - Дорога прямо через лес.
      - Управимся, - повторил Кутейкин, беря вожжи.
      XIV
      Как только отъехали от села, ночь будто стала гуще Погромыхивала дальнобойная артиллерия. Иногда мглу синим огоньком рассекала шальная трассирующая пуля. Было одиноко, жутко в этой шумящей гулом орудий холодной темноте.
      - На-алегай, милые, - ласково покрикивал Кутейкин. - Отдохнули, чать... - И лошади, как бы успокоенные его голосом, шли ровнее.
      Марго стала накрывать раненых дырявыми, отслужившими свой срок телогрейками, шинелями, которые числились еще где-то в ведомостях за убитым старшиной.
      - Сестренка... пить, - застонал боец с раной в животе.
      - Нельзя тебе, нельзя.
      - Печет... Хотя снежку дай. Все нутро печет. Хоть лизнуть.
      - Ты пойми, до операции никак нельзя.
      - Понимаю, а спасу нет, как печет. Скорей бы...
      В легком скрипе двуколки ей почудился и голос Стрельбицкого.
      - Что? - наклонилась она к нему. - Вам холодно?
      Голова его тряслась, подпрыгивала, и, закусив губу, он смотрел вверх.
      - Небо черное. Какое оно черное... А там звезда упала.
      - Это пуля. Трассирующая пуля, больше ничего
      - Да, - медленно, как при смертельной усталости, он закрыл веки, но тут же их снова поднял. - Не хочется умирать под таким небом. Совсем нет звезд Я доживу до утра?
      - Конечно, - говорила ему на ухо Марго. - И не только до утра...
      - Правда? - слабо улыбнулся он. - А звезд нет...
      Каждая женщина хочет быть чьей-то звездой. Ведь хочет? Если вы будете моей звездой... пусть недолго.
      Марго подумала, что это бред, но глаза Стрельбицкого смотрели осмысленно и вопросительно. Что-то стиснуло ее горло, невозможно было дышать.
      - Да, - сказала она, - да.
      - Спасибо... А Зуеву... ему не нужна звезда. И таких, как ни странно, любят больше... Почему?
      - Не надо говорить. Вам нельзя. Молчите.
      Стрельбицкий умолк, и лицо его в копоти и пороховой гари обрело выражение покорной задумчивости.
      - Испить бы, - стонал рядом боец. - Ох, печет.
      Они уже ехали через лес. Стало еще темнее. Глаз различал лишь неровные, пушистые контуры заснеженных елей, туманные стволы берез. И запах морозной свежести, совершенно непривычный, колкий после дыма, остро щекотал ноздри. Вытянув руку, она ухватила с ветки немного снега и приложила к губам бойца.
      - Э-эх, благодать, - слизывая языком тающие кристаллики, выдохнул он. Морошкой отдает... У нас морошка-то в лесу ковром. Пиво из нее...
      - Стой! Тп-ру-у! - закричал вдруг Кутейкин. - Мать честная!
      - Что там?
      - Завал... Во тебе и прямая дорожка.
      - Как же? - обеспокоилась Марго. - Как теперь?
      - Объезд где-то. Старшина ведь ездил.
      - Быстрее надо, Кутейкин... Быстрее!
      Кутейкин молча спрыгнул и начал разворачивать лошадей. Метрах в тридцати от завала была узкая просека со следами колес. Кутейкин внимательно пригляделся к этой дороге и прошел вперед немного, топая валенками.
      - Кабы мин тут не набросали, - сказал он, возвратившись. - У саперов это просто.
      - А если бы вы подорвались? - удивленно спросила Марго.
      Кутейкин не ответил и, шумно сопя, забрался на облучок.
      - Ну авось да небось... Трогай, милые!
      - Как рука? - спросила Марго.
      - Да-к, шевелится. Письма отписывать буду... Сон мне нынче интересный приснился. Вздремнул я на горяченькой золе, аккурат перед атакой. Гляжу: собрались все правительства, сколь их есть на земле, - толпа огромная, краю нет. Спрашивает один: "А что, мужики, не довольно ли кровушку простого народа лить, хаты жечь?" Галдеж тут поднялся: "Как это, да чего?.." "А так, - говорит, - сделаем на всех одно правительство. Когда одно правительство, то с кем ему воевать? Солдат - по домам, к бабам".
      Жизнь, как в раю. Сызнова галдеж: "А нам куда?.."
      - И тебя бы, Кутейкин, сделать президентом, - слабо отозвался младший лейтенант.
      - А что? Уж я бы... Ну, чего из этого разговора вышло, я не доглядел. Щукин меня толкнул и говорит:
      "Идем пулемет сымать". Певуна того мы гранатой достали. Верещал, как заяц. Еще трое было... Какой-то успел меня из автомата. Да положили мы всех.
      Кутейкин оглянулся и тихо сказал Марго:
      - В самом деле, кажись, нету мин. Или пронесло?..
      И дорога езженая, а людей не видать. Что бы это?
      Проехали еще километр. Беспокойство все сильнее охватывало Марго: неужели заблудились? Чуть синее стал воздух, и лес будто кутался в холодный рассветный туман. Из этого тумана донеслось глухое урчание моторов.
      - Танки идут, - обрадовался Кутейкин. - Значит, и живая душа есть... В медсанбате перво-наперво водкой угостят. А как же? На таком холодище без этого нельзя.
      Дорога круто сворачивала по опушке леса. Впереди, скрывая гудящие танки, была железнодорожная насыпь. Марго соскочила с повозки:
      - Я узнаю...
      Она взбежала на гребень насыпи к рельсам и тут же испуганно присела, услыхав далекую немецкую речь.
      Там, за насыпью, у опушки леса, виднелись какие-то громадные силуэты. Около них двигались тягачи.
      - Чего это? - проговорил, взбираясь следом, Кутейкин.
      - Немцы.
      Опять донеслась команда, отчетливая и резкая в сухом морозном воздухе.
      - Гляди-ка, пушки это, да огромадные. Мать честная. Выше леса торчат. Эт-та угостит, и не проглотишь.. Давай назад, от греха!
      В поле зрения Марго еще попался железнодорожный столбик и отметка "31". Спустившись, они вместе начали заворачивать лошадей.
      - Куда? - приподнял голову Стрельбицкий.
      - Да немцы тут, - шепотом ответил Кутейкин. - Известное дело... Пушки у них.
      - Где мы?..
      - А поди разберись.
      - Большие пушки?
      - Обомрешь. Снаряд, чай, поболе меня.
      - Нельзя уходить... Нельзя! - беспокойно завозился младший лейтенант. Вы понимаете? Дальнобойные. Они будут стрелять... По Москве.
      - Так у нас и винтовок нет, - опешил Кутейкин. - Чего делать?
      - Этими снарядами по Москве... Подождите... Тут железнодорожная линия. Где-то должен быть телефон.
      Станция или разъезд. Надо туда.
      - Постреляют же, - уронил Кутейкин.
      - Нельзя иначе... - Глаза его вдруг стали прозрачными как лед. - Я приказываю!
      - Эх,- вздохнул Кутейкин. - Думал, еще малость поживу.
      Он погнал лошадей вдоль насыпи. Отпечатки танковых гусениц явственно вырисовывались здесь, на снегу.
      Немецкие танки шли, очевидно, ночью в ту же сторону, куда ехали они.
      - Ну, Галицына, - тихо спрашивал младший лейтенант, - что-нибудь есть? Вы же моя звезда... Что увидели?
      - Ничего пока, - стараясь унять дрожь в голосе, отвечала она.
      Раненный в живот боец только ворочал глазами.
      Третий, артиллерист с забинтованным лицом, не приходил в сознание.
      - Темнеет что-то, - сказал Кутейкин. - Дом вроде.
      - Хорошо... Гони, - проговорил Стрельбицкий. - Должен быть телефон.
      - А если там они? - спросила Марго.
      ~ Вы уйдете в лес, - ответил Стрельбицкий. - Звезды не умирают.
      Это был станционный домик на разъезде.
      - У меня пистолет, - сказал младший лейтенант. - Я буду стрелять, если что... А вы успеете добежать к лесу... Идите!.. Черт, не могу сам.
      И она медленно пошла туда.
      - Телефон, - добавил с повозки младший лейтенант.
      Слабый, угасающий вскрик показался ей громом - так обострился слух. Двери были распахнуты, окно выбито. Снег кругом в жирных, черных пятнах и разрыхлен гусеницами. Она ждала, что вот-вот затрещит автомат. Ноги слушались плохо, не гнулись почему-то в коленях, и каждый шаг давался с большим усилием. Она поднялась на крылечко и зашла внутрь. Свет луны едва пробивался в окно. На полу, истоптанном и грязном, валялись окурки немецких сигарет. Телефон висел на стене, в другой маленькой комнатке. Она сняла трубку, не веря, что может работать этот телефон, когда танки пересекли линию связи. Но в трубке зашуршало, сердитый женский голос ответил:
      - Диспетчер.
      - Послушайте, - давясь от волнения и радости, заговорила Марго. - Где вы находитесь?
      - То есть как где? В Москве... Что вы там шепчете?
      - Послушайте, я не могу громче... Мне нужен какой-нибудь штаб. Здесь немцы.
      - Где немцы? - испуганно спросила женщина.
      - Здесь какой-то разъезд .. Мне нужен штаб. Это очень важно...
      - Не знаю я никакого штаба, - проговорила трубка. - Глупо разыгрывать.
      - Да поймите же... Немцы устанавливают пушки...
      Вот номер, - и Марго сказала ей ном-эр телефона Невзорова. Пожалуйста...
      - Серьезно говорите? Ну, попробую, - в трубке щелкнуло и долго была тишина. Потом мужской усталый голос ответил:
      - Слушаю.
      - Костя? - крикнула она, хотя уже поняла, что не его голос. - Это штаб?.. Штаб?
      - Кто говорит?.. Вы, дамочка, перепутали.
      Марго торопливо стала говорить о пушках, которые устанавливают возле железной дороги.
      - Вы сами видели? - спросил тот, и она чувствовала, как беспокойно напрягся человек у другого конца провода.
      - Да, да... У железной дороги. На столбе здесь отметка "31". Это у Красной Поляны.