Гримус

Орел смотрел на меня не отрываясь. Верите или нет, но взгляд птицы заставил меня остановиться. Орел был самым обыкновенным, но на редкость большим, настоящий великан среди орлов. Я медленно и очень осторожно двинулся в сторону птицы, подходя к ней все ближе и ближе. Орел не улетал, даже не шевелился и ничем не выказывал страха, будто ожидал моего прихода. Приблизившись к орлу вплотную, я поднял руки и осторожно положил ладони птице на крылья. Поистине день моего совершеннолетия был удивительным – необычно начавшись, он так же необычно заканчивался. Несколько мгновений я практически держал орла в руках и гладил по перьям, потом птица, внезапно обеспокоившись, начала вырываться. Само собой, я моментально раскрыл объятия и отскочил на приличное расстояние, убоявшись грозного могучего клюва, который несколько раз громко щелкнул у моей груди. Шумно хлопая крыльями, орел поднялся в воздух и скрылся в небе. Я долго стоял и смотрел птице вслед; можно сказать, частица меня улетела вместе с орлом.

– Взлетающий Орел, – раздался у меня за спиной голос Птицепес. – Вот подходящее имя для тебя, чтобы идти с ним по жизни, – добавила она.

– Да, – согласно отозвался я.

– Значит, тебе пришло время стать мужчиной, – сказала она.

Сестра Птицепес легла на спину прямо на камни под скалой, откуда она следила за моей встречей с орлом, и высоко задрала юбку из мешковины.

Таким вот образом в один день я получил возможность жить вечно, нарушил закон аксона, получил благодаря знамению имя храброго и потерял девственность с собственной сестрой. По мне, так всего этого вполне достаточно для того, чтобы почувствовать: достигнуть совершеннолетия – что-нибудь да значит.

Глава 4

Шаман вошел в вигвам Взлетающего Орла с посохом ю-ю в руках, который он задумчиво поглаживал с видом мрачного школьного надзирателя-садиста, и своим присутствием мгновенно создал в жилище свою излюбленную атмосферу безысходной печали. Шаман любил повторять, что боль другим он причиняет только в самых крайних случаях, когда в отправлении обрядов без этого просто не обойтись. Мол, делать нечего, он должен выполнять свою работу. Шаман, очень похожий на тучного старого матерого моржа, плотоядно навис над напряженно сжавшейся и молчаливо ожидающей своей участи устрицей – Взлетающим Орлом.

– Прошу простить за вторжение, – скорбным голосом проговорил шаман вместо приветствия. – Но мне кажется, нам есть о чем поговорить. Одно деликатное дело…

(Взлетающий Орел почему-то сразу обратил внимание на рот шамана – по углам этого рта залегала и подсыхала беловатая пена).

– Гм, – продолжил шаман. – Не знаешь ли ты случайно, куда ушла… она?

Как и подавляющее большинство аксона, шаман не желал называть Птицепес ее заслуженным именем храброго; и так же, как подавляющее большинство, он напрочь забыл, как Птицепес звалась раньше.

– Нет, – ответил Взлетающий Орел. – Я давно ее не видел. У аксона ее нет.

– Совершенно верно. Надеюсь, ты понимаешь, что исчезновение твоей сестры ставит нас всех в довольно затруднительное положение? Vis-?-vis с законом, так сказать.

Все было очень просто. Исчезновение Птицепес означало, что Взлетающий Орел, следующий за ней по старшинству и единственный член ее семьи, должен держать ответ перед племенем. Поскольку собственно нарушительницу закона нельзя было наказать ввиду ее отсутствия, ответственность за ее преступление ложилась на Взлетающего Орла. Наказание было известным: изгнание из племени.

То, что Птицепес сказала ему перед уходом, сводилось к следующему: сегодня я снова встретилась с Сиспи. Я ухожу вместе с ним, навсегда. Сказано это было рано утром, сразу после восхода солнца. И только после того как Птицепес ушла, Взлетающий Орел внезапно сообразил, что лет ему сейчас ровно столько же, сколько было сестре в день, когда она впервые повстречала бродячего торговца. Тридцать четыре года, три месяца и четыре дня. Словно его будущее вдруг соприкоснулось с ее прошлым.

Уход сестры стал полной неожиданностью для Взлетающего Орла, совершенно не посвященного в ее планы, поскольку с тех пор, как он отказался выпить желтый эликсир, пропасть между ними неуклонно росла. Им было нелегко друг с другом. Взлетающему Орлу было невыносимо смотреть на прекратившее меняться лицо сестры: каждая клетка кожи день за днем в точности воспроизводилась, каждый выпавший волос на голове неизменно заменялся точной равноценной копией. Что касается Птицепес, то для нее видеть, как младший брат медленно, но неуклонно становится старше – становится ее ровесником – было равносильно постоянному укору из-за когда-то принятого ею судьбоносного решения. Знакомство с желтым эликсиром стало главнейшим событием ее жизни, но тут Взлетающий Орел отказался следовать за ней.

Их любовные утехи быстро прекратились; отвергая друг друга, и он и она очень тосковали. Теперь, подумал Взлетающий Орел, у нее появился Сиспи. Птицепес стала женщиной бродячего торговца; дикая краса приручена – невеселый финал.

Шаман сердито откашлялся. Взлетающий Орел заставил себя прислушаться и вникнуть в смысл витиеватых словоизлияний старца.

– Здоровье, – продолжал вещать морж значительно, – очень хитрая штука. Ужасно хитрая. И непростая. Весь фокус вот в чем: для полной уверенности всегда нужно оказываться на шаг впереди. Это еще сложнее, чем недоношенный зародыш, если, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду. Нужно успеть поймать червя за хвост, прежде чем он повернет и уйдет в глубину, хм-хм.

Аксона были просто одержимы идеями чистоты и здоровья. По этому поводу у них в запасе имелось больше метафор и крылатых выражений, чем у самого законченного ипохондрика.

– При данном положении вещей (лицо шамана превратилось в трагическую маску) остов преступления свидетельствует против тебя, старина.

– Состав, – подал голос Взлетающий Орел.

– Вот именно. Против тебя по всем статьям. Температура поднимается. Можно сказать, что плато лихорадит, если ты улавливаешь мою мысль. Кое-кто даже советуют прибегнуть к небольшому кровопусканию (губы шамана слегка изогнулись, что, очевидно, должно было обозначать неприязнь по отношению к подобной возможности развития событий). Конечно, я был против подобных крайностей. Но их тоже можно понять, имей в виду. Просто я был не согласен. Должно быть, помешало излишне либеральное воспитание.

– Что вы предлагаете? – поинтересовался Взлетающий Орел.

– А? Что я предлагаю? Ага. Стало быть, ты хочешь это знать? Хорошо. Цитирую одну из заповедей аксона, и поправь меня, если я ошибаюсь: «Все, что неаксона, Нечисто». Мы не можем позволить заразе свободно разгуливать по округе, и уверен, что ты понимаешь нас правильно. Зараза расходится быстрее лесного пожара. Дело не в тебе, дружище, а в самой болезни. Сам ты нас вполне устраиваешь, поверь. Твой грех – не твоя вина. Такой уж ты уродился. Но была она, и она сделала тебя таким, как теперь, вот что тревожит. После нее зараза угнездилась в тебе очень прочно.

– Так что вы предлагаете?

– Что я предлагаю? Вот что – сейчас скажу. Слушай внимательно. Сегодня вечером, после наступления темноты – следишь за моей мыслью? – ты вполне можешь выйти из вигвама и уйти куда глаза глядят – никто не станет мешать тебе. Ясно? Так будет лучше для всех. Подумай о том, что я сказал. Мне очень жаль, что так вышло.

Оставшись в вигваме один, Взлетающий Орел откинул циновку и принялся копать ножом утоптанную землю пола. Через несколько мгновений он уже держал их в руках: голубую и желтую бутылочки.

– Если уж мне суждено жить дальше на равнинах, – сказал себе он, – то по крайней мере я буду иметь одно преимущество.

Откупорив бутылку с эликсиром жизни, он осушил ее до дна. Вкус у желтой жидкости был горько-сладким. Голубую бутылочку Взлетающий Орел спрятал в карман.

Выше я уже упоминал, что жизнь с аксона во многом подготовила меня к укладу острова Каф. В частности, можно было бы назвать следующее: Взлетающий Орел понял, что в болезненной одержимости есть сила.

Город назывался Феникс, потому что когда-то давно он поднялся из пепла другого города, гораздо большего и тоже называвшегося Феникс, но уничтоженного великим пожаром. Никто не знал, почему старому городу дали такое имя. Новый Феникс был значительно меньше предыдущего.

Проезжая по улицам любого города, не только Феникса, Ливия Крамм на заднем сиденье своего авто обычно прикрывала глаза, напуская на себя вид томный и скучающий. Миссис Крамм была хищницей в обличье человека; с совершенно нездоровой алчностью она насыщалась любовным пылом мужчин. Выжав из несчастного мистера Крамма, низкорослого эксцентричного миллиардера, некогда взиравшего на мир сквозь стекла пенсне, все жизненные соки до последней капли, после чего он, шепча слова благодарности, испустил в ее сокрушительных объятиях дух, миссис Крамм получила в полное свое распоряжение все завещанные ей миллиарды.

Кроме того, мистер Крамм оставил молодой супруге свои автомобили, лошадей, поместья в Америндии и на Кавказе и одну из лучших яхт. А если в мире и существовало нечто, способное соблазнить миссис Крамм сойти на время с пути соблазна, это было море. То была их общая с мистером Краммом любовь: общая и единственная.

– У мистера Крамма, – частенько говаривала миссис Крамм в те дни, когда ее речь еще не стала столь рафинированной и изысканной, как ныне, – есть излюбленная морская шутка. – Опечаленный или расстроенный чем-то, он, чтобы успокоиться, говорит: «стараюсь вспоминать про нежности… то есть промежности». Мистер Крамм был горазд на такие каламбуры. Он, полиглот, называл меня своей «юнгфрау». А когда я однажды спросила, почему он так меня зовет, то Оскар моментально ответил, мол, детка моя, называть тебя «фройляйн» уж никак нельзя! О Господи, вот такие каламбуры. Я люблю остроумных мужчин, с ними никогда не скучно.

В тот день, когда миссис Крамм повстречала Взлетающего Орла, она была уже гораздо более изысканна и менее разборчива. Она любила мужчин молодых, но не слишком; высоких, но не чересчур; светлокожих, но смуглых, а не бледных. Другими словами, она брала все, что подворачивалось. Выезжая на автомобильные прогулки по улицам городов вроде Феникса, она всегда держала глаза полуприкрытыми, поскольку в таких местах всегда и повсюду полно моложавых, высоких, смугловатых и обнадеживающе неустроенных претендентов.

При виде бредущего по тротуару Взлетающего Орла сердце миссис Крамм учащенно забилось. Она почувствовала приближение привычного восторга охотничьего азарта. Милашка, мелькнула у нее в голове хищная мысль.

– Эй, ты, большеглазый, – позвала она. – Иди-ка сюда.

Окрик заставил Взлетающего Орла прервать бесцельную прогулку и поднять глаза. Пустая жестянка, которую он лениво гнал перед собой, наконец затихла и улеглась отдохнуть.

– Работа нужна?

– Работа? А что нужно делать?

Взлетающий Орел не без труда унял в груди поднимающееся возбуждение и сделал равнодушное лицо.

– Зарабатывать деньги, что же еще, – гаркнула в ответ миссис Крамм. – Будешь выполнять всякие необычные поручения. Понятно?

Взлетающий Орел обдумывал услышанное от силы мгновение. Потом смело приблизился к длинной машине миллиардерши.

– Мадам, – проговорил он, – там, откуда я родом, есть одна поговорка. Живой пес лучше мертвого льва, но смерть все-таки предпочтительней бедности.

– Чувствую, мы с тобой замечательно поладим, – довольно проговорила миссис Крамм. – Мне нравятся мужчины с головой на плечах.

Покуда машина мчала их от места встречи, Взлетающий Орел мысленно сказал себе, что его судьбу вновь взяла в свои руки женщина старше его. Но я не имею ничего против такого положения вещей – сразу же пришла следующая мысль. Я могу приспособиться к любым условиям жизни, я не орел, а в большей степени хамелеон, всегда готовый быстро приноровиться, подладиться, а не предпринимать активные действия. Что касается миссис Крамм, та сразу взяла быка за рога.

Глава 5

Николаса Деггла Взлетающий Орел сразу же невзлюбил. Во-первых, он не мог взять в толк, в каком качестве этот человек состоит при миссис Ливии Крамм. В двух словах функция Деггла была самой простой: он изредка проводил в доме миссис Крамм сеансы магии и очень часто уносил из этого дома в карманах своих одежд крупные суммы или редкостные драгоценности, однако чувствовалось, что за всем этим кроется нечто гораздо большее.

– Это подарки, дорогой, – объясняла миссис Крамм. – Николас мой хороший друг, и, что еще важнее, он гений. Настоящий злой гений. Могу я преподнести своему другу подарок?

Взлетающий Орел не видел в Николасе Деггле ничего гениального, за исключением, может быть, гениальной способности с изящной непринужденностью принимать от своей благодетельницы ценные подарки. Ничто в его облике, стройной, гибкой и в меру упитанной фигуре, дорогом платье, унизанных кольцами пальцах и тонком парфюме не говорило о том, что он нуждается в подарках.

Существуя не под дамокловым мечом неумолимо разматывающейся ленты ограниченного жизненного срока, Взлетающий Орел не способен был понять причины столь сильной привязанности Ливии к Дегглу, если не сказать зависимости. С приближением старости миссис Крамм вдруг почувствовала в себе нарастающую тягу ко всему сверхъестественному. Она с удовольствием предавалась манипуляциям с картами таро, разбору и практическому применению заклинаний из старинных рукописей, каббалистике, хиромантии, в общем, всему, что свидетельствовало о том, что в действительности мир содержит в себе гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, и физический конец, по сути дела, вовсе не конец. Поскольку Деггл не только активно разделял интересы миссис Ливии, но был в этих областях гораздо более сведущ, та находила его общество совершенно необходимым.

У Деггла был предмет, который он называл магическим жезлом и с которым не расставался никогда. Вещица эта была с виду очень занятной: гладкая, цилиндрическая, около шести футов длиной, слегка изогнутая. И что самое поразительное, жезл Деггла был искусно выточен из цельного камня. Ничего подобного Взлетающий Орел в жизни не видел.

– Где вы взяли этот свой жезл? – спросил он однажды Деггла, который, лукаво глянув на него, ответил так:

– Это часть стебля Каменной Розы; я отломил его собственными руками.

Взлетающий Орел почувствовал, что над ним смеются; но, задав такой вопрос, он сам напросился на издевку.

Жезлом Деггл пользовался во время нечастых демонстраций своего магического искусства, когда он, спокойный, мрачный и длинноносый, в особом черном плаще, без труда извлекал из воздуха различные предметы. Зрелище не могло не потрясать и производило впечатление даже на Взлетающего Орла, что настроило его против Деггла еще сильнее. Маг никогда не раскрывал своих секретов, но за эти трюки Ливия любила его безумно.

В один прекрасный день, после очередного сеанса, миссис Крамм тоже пожелала продемонстрировать свое умение. Повелительным жестом она приказала Орлу приблизиться.

– Пойди присядь со мной, дорогой, и позволь Ливии прочитать линии на твоей ладони.

Почувствовав тревогу, Взлетающий Орел повиновался. Ливия долго рассматривала обе его ладони, мяла и поворачивала их так и эдак, водила пальцем и что-то шептала; все это происходило в атмосфере величайшей серьезности и значительности.

– Ну что ж, дорогой мой Орел, – наконец проговорила она. – Могу сказать одно – у тебя ужасная рука.

Сердце у Взлетающего Орла екнуло.

– Ты точно хочешь узнать, что я там увидела? – замогильным голосом осведомилась у него миссис Крамм.

Послушать ее, так может показаться, что у меня есть выбор, подумал Взлетающий Орел. Заглянув в ее горящие желанием поделиться сокровенным глаза, где черным антрацитом поблескивало роковое знание, он кивнул.

Ливия Крамм приопустила веки и заговорила хорошо поставленным голосом:

– Ты будешь жить долго и перенесешь всего одну серьезную болезнь. Твоего физического здоровья эта болезнь не коснется – ты необыкновенно крепок и чист, мой Орел. Эта болезнь будет болезнью разума, но и от нее ты со временем излечишься, хотя отпечаток недуга пронесешь через всю свою жизнь. Ты не будешь состоять в браке, и у тебя не будет детей. Труд будет также незнаком тебе, никакой профессии ты не приобретешь. Признаков великих талантов в тебе тоже не заметно. Удача не будет тебе сопутствовать. Твой удел быть ведомым другими; в конце концов ты примешь его и смиришься. Но самое главное в другом – ты опасен для окружающих. Ты приносишь боль, горе и страдания всем, с кем встречаешься. Ты делаешь это не преднамеренно; по натуре ты добрый человек. Но злые ветры следуют за тобой всюду, куда бы ты ни направился. Там, где ступаешь ты, ступает Смерть.

Чтобы унять дрожь в руках, Взлетающему Орлу пришлось сделать над собой усилие. Сама того не зная, Ливия Крамм в точности повторила проклятие его рождения и первого настоящего имени.

Женщина подняла голову и успокоительно улыбнулась ему.

– Но при всем том ты очень привлекательный мужчина, – закончила она обычным голосом.

Следом за Ливией улыбнулся и Деггл.

День ото дня зависимость миссис Крамм от Деггла росла. Что бы ни предложил Взлетающий Орел, направить ли яхту к тем-то и тем-то берегам, например, перезимовать ли там или пообедать здесь, головка миссис Крамм неизменно совершала вопросительный полуповорот в сторону Деггла, и только после этого она либо соглашалась, либо отвергала предложение. Все это немало раздражало Орла. Раз приняв то или иное решение, миссис Крамм отказывалась его обсуждать.

Более всего Взлетающему Орлу досаждали две фразы, можно сказать, истерзавшие его слух. Одна фраза принадлежала Ливии Крамм. Когда бы с мрачных уст Деггла ни слетело очередное темное соцветие глубокомысленных слов, Ливия неизменно хлопала в ладоши на манер молоденькой девушки пубертатного возраста, внезапно заметившей под розовым кустом спаривающихся зверушек, и восклицала (продуманно допуская в своей речи тщательно культивируемые огрехи произношения) – «Да неужто это сам Деггл соблаговолил заговорить с нами». Шутка эта нравилась ей чрезвычайно. Услышав очередной хлопок в ладоши, Взлетающий Орел всякий раз поджимал губы и уходил в себя.

Автором второй фразы был сам Деггл. Предаваясь днем, утром или ночью своему таинственному времяпрепровождению и возвращаясь затем на виллу миссис Крамм, на южный берег Мориспании, Деггл неизменно без улыбки вздымал к небесам руки и восклицал:

– Эфиопия! Эфиопия!

Шутка эта была лаконичной, чудовищной, корнями восходила к архаическому имени этой уединенной, отгородившейся от всего мира, малопосещаемой местности (Абиссиния… я видел тебя) и портила настроение Взлетающему Орлу, стоило ему раз услышать ее, на целый день. Эфиопия. Эфиопия. Эфиопия.

Присутствие Деггла иногда заставляло Взлетающего Орла задуматься о том, способен ли он до конца пройти свой жизненный путь?

Став личным жиголо Ливии Крамм, Взлетающий Орел прожил при ней неотлучно двадцать пять лет. Резоны были самыми простыми: в его распоряжении имелось большее количество времени, чем у любого существа во вселенной, но не было денег. Ливия была богата, но срок ее жизни был крайне ограничен. Таким образом, предоставляя в распоряжение миссис Ливии небольшое количество своего времени, Взлетающий Орел приобретал изрядную толику ее наличных. Решение, принятое им, было чрезвычайно циничным, рожденным отчаянием, не обещавшей ему абсолютно ничего безрадостной ревущей вечностью, на заре которой ему выпал миг, когда в городе Феникс миссис Крамм заметила его. Вполне возможно, что он мог бы чувствовать за собой вину, если бы не одна важная деталь: Ливию Крамм он нисколько не любил.

Ливии Крамм было сорок четыре года, когда она повстречала Взлетающего Орла, и тогда в ней еще можно было найти остатки былой красоты, которым не позволяли исчезнуть огромная сексуальная притягательность и природный магнетизм. К дню развязки, к семидесяти годам, сексуальная притягательность миссис Крамм начисто выдохлась. Она превратилась в несносность, безумную привязанность клаустрофоба. Ливия яростно цеплялась за Орла, с таким видом, словно желала умертвить его на себе, как это вышло когда-то давно с несчастным мистером Оскаром Краммом. На людях ее костистая лапа никогда не отпускала его локтя; оставшись с ним наедине, она лежала не поднимая головы с его коленей и обхватив свои ноги руками так крепко, что костяшки пальцев становились белыми; ночью на ложе она обнимала его с силой просто поразительной – нередко он даже пускал ветры. Если Ливия вдруг замечала, что Взлетающий Орел разговаривает с другой женщиной, то немедленно нависала над ними и принималась отпускать своим хриплым каркающим голосом такие вульгарные и оскорбительные замечания, что несчастная дама спешила спастись бегством. После этого миссис Ливия тоном девочки-дошкольницы (что, принимая во внимание ее возраст и внешность, вызывало тошноту) приносила Взлетающему Орлу свои извинения, произнося примерно следующее:

– Ах, прости меня, дорогой, я, наверно, испортила тебе веселье?

Деваться от миссис Крамм было просто некуда.

Деггл появился на сцене сравнительно недавно – всего каких-нибудь восемнадцать месяцев назад. Появление мага сделало жизнь Орла еще более невыносимой, поскольку с этих пор он перестал быть тем единственным, кто помогал Ливии определять завтрашние вехи на ее тривиальном пути неуклонного умирания. Он превратился в простой символ ее людской власти, став мужской инкарнацией ее прежней физической красоты – размышления никак не входили в круг его обязанностей. Он был ее прибежищем от разрушительного потока старения.

– Мой Орел не знает, что такое старость, – гордо заявляла иногда она. – Взгляните на него: в сорок четыре года (в день первой встречи Взлетающий Орел благоразумно сбавил себе десяток лет) он выглядит только на тридцать. Наглядный пример пользы обильного секса.

Вежливые собеседники миссис Крамм обычно отвечали:

– Этот мужчина не единственный пример, Ливия. Взять хотя бы вас – вы просто потрясающе красивы, поверьте.

Услышав это, миссис Крамм успокаивалась – никакой иной цели ее замечания относительно Орла не преследовали. Но доброжелательных знакомцев оставалось все меньше – вот беда.

Единственной дозволенной Взлетающему Орлу возможностью контакта с реальным окружающим миром был Николас Деггл. И время от времени Орлу приходилось пользоваться этой возможностью, до того он задыхался в навязчивом обществе миссис Крамм. Взлетающий Орел старательно убеждал себя, что Николас Деггл не заслуживает к себе иного отношения, кроме как к содержанцу Ливии в социальном планет, такому же, каким в сексуальном отношении был он сам; однако признать это с чистой совестью Орел не мог, так как во всех их беседах Деггл неизменно верховодил и был центром внимания.

Деггл полулежит в свободной позе на просторной софе.

– Сомнений больше нет, – неожиданно объявляет он, в присущей ему манере протяжно выговаривая слова. – Ливия Крамм чудовище.

Взлетающий Орел отвечает молчанием.

– La Femme-Crammpon, – продолжает тогда Николас Деггл и разражается пронзительным лающим смехом, срывающимся на фальцет.

– Что?

– Мой дорогой Орел, я только что все понял. Знаете ли вы, на чей крючок попали?

Деггл снова смеется своей совершенно непонятной Взлетающему Орлу шутке.

Тому хочется объяснения.

– Я не понимаю вас. Растолкуйте, что к чему.

– Да ну что вы, дорогой мой, ведь la Femme-Crammpon! Женщина-крюк! Морская Старуха, если так понятнее! Сама Вейярда!

От неудержимого смеха Деггл хватается за бока. (Взлетающий Орел сидел неподвижно, побледнев как полотно. В такие минуты Николас Деггл особенно его пугал.)

– Все сходится, – выдавливает Деггл сквозь душащие его спазмы. – Она старуха. Она уродлива. Она живет морем. Она подбирает по пути наивных любопытных юнцов вроде вас, хоть вы и не так молоды, как кажется. После этого она вцепляется в вас своими лапами с крючьями и сжимает и стискивает до тех пор, пока из вас весь дух не выйдет вон. Ливия Крамм – гроза путников! А что – вам она даже привила любовь к морю, чтобы легче было вами управлять! Бедный морячок, несчастный красавчик – вот кто вы такой. Ходячий труп с Морской Старухой на плечах, ее ноги крепко обхватывают ваши бока и подобны мертвой петле, с которой вы боретесь, но которая стягивается все крепче и крепче у вас на шее.

– На вашем месте я бы и бороться не стал, – заканчивает Деггл, утирая слезы.

Вот другой отрывок из разговора Взлетающего Орла с Николасом Дегглом:

– Вас никогда не интересовала судьба старого Оскара Крамма?

– Нет, как-то не приходилось задумываться, – отзывается Взлетающий Орел. На самом деле у него было много других, более интересных тем для расспросов и размышлений.

– Против этой старой людоедки у него не было ни единого шанса, – говорит тогда Деггл. – Ходят слухи, что он отдал концы, занимаясь любовью с нашей общей знакомой – ясно? Интересно, не было ли у него следов укусов на шее?

– Вы хотите сказать… – начинает Взлетающий Орел.

– Все возможно, – улыбается в ответ Николас Деггл. – Он был совсем еще не стар, да будет вам известно. И если Ливии вдруг придет в голову, что вы с ней поменялись ролями, то она может начать подыскивать вам замену.

– У вас нет абсолютно никаких причин… – снова начинает Взлетающий Орел, но Деггл опять его перебивает. В разговоре с этим мрачным шутником Орлу удавалось закончить лишь считанное число фраз.

– Я хотел сказать только, что вы мне симпатичны. Я по непонятным причинам питаю к вам привязанность, и мне не хотелось бы, чтобы вы, такой красавчик, закончили так же печально, как некоторые.

После этого разговора Взлетающий Орел несколько ночей подряд ловил себя на том, что смотрит на спящую миссис Крамм не отрываясь; едва ее руки или ноги обхватывали его тело, а сама она прижималась к нему, он немедленно вспоминал про покойного Оскара Крамма и по спине его пробегал холодок. В итоге переживания пагубно сказались на его мужских способностях, и, заметив, что после очередного конфуза миссис Крамм задумчиво нахмурилась и поджала губы и лишь потом обронила – дескать, ничего, дело житейское, он встревожился еще пуще. Миссис Крамм взяла с ночного столика пилюлю, коих – разных сортов – там было великое множество, положила в рот, запила глотком воды из высокого стакана, который также всегда стоял на ее столике, повернулась к Орлу спиной и заснула.

Той же ночью Орлу приснился поразительный сон. Кошмар. Ливия Крамм сидела у него на груди, обхватив его горло руками, и душила, медленно стискивая пальцы. Во сне он тоже спал и проснулся, лишь когда почувствовал, что жизнь постепенно покидает его. Он вступил в борьбу за свою жизнь, пытаясь освободиться, но, едва он начал вырываться, Ливия стала меняться, превращаясь в мокрую, отвратительно пахнущую, бесформенную скользкую тварь. Он пытался схватить ее и оторвать от себя, но руки всякий раз соскальзывали. Пальцы же миссис Крамм сжимались на его горле все сильнее. Взлетающий Орел понял, что вот-вот потеряет сознание и, собравшись с силами, взмолился:

– Ты стара, Ливия. Ты жалкая старуха. Если я умру, ты останешься одна.

И только он сказал это (что в это время происходило, он не видел, ибо во сне в глазах у него уже потемнело), как мокрые холодные пальцы ослабили хватку. Он услышал голос Ливии:

– Да, мой Орел, моя вольная птица. Ты прав.

Проснувшись на следующее утро, Взлетающий Орел обнаружил, что его соложница уже умерла, окоченела, и руки ее застыли, впившись пальцами в ее же собственное горло. Стакан с водой был пуст, пилюль на столике заметно поубавилось.

Только через несколько часов Взлетающий Орел неожиданно обнаружил, что его единственная собственность, драгоценная бутылочка с голубой жидкостью, со снадобьем, сулящим избавление, исчезла. Он бросился разыскивать Деггла, которого обнаружил в обычной позе раскинувшимся на просторной софе в гостиной, в обычном темном одеянии, на сей раз вполне соответствующим случаю.

– Ливия была не из тех, кто кончает жизнь самоубийством, – с ходу заявил Взлетающий Орел.

– О ком это вы говорите, глупый мальчишка? – спросил его Деггл. – Она была стара.

– Вы ничего не знаете о некой бутылочке? Она принадлежала мне, а теперь ее нет, – поинтересовался тогда Взлетающий Орел.

– Вы переволновались, – отозвался Деггл. – Вы мне нравитесь, я уже говорил это. Самое лучшее, мой мальчик, если вы как можно скорее уедете от всех этих переживаний куда-нибудь подальше. Берите яхту. Правьте в открытое море. Море такое, ха-ха, голубое.

Что мог Орел сказать человеку, который мог быть, а мог и не быть убийцей, который мог спасти, а мог и не спасти когда-то ему жизнь?

– Судьба замечательно бережет вас, – улыбнулся Деггл. – Вероятно, за вами следит ваш ангел-хранитель.

Или дьявол, подумал про себя Взлетающий Орел.

По завещанию я получил деньги, а яхта досталась Дегглу. Причиной смерти было названо самоубийство.

Поскольку Дегглу, по его словам, яхта была совершенно не нужна, а я отчаянно стремился бежать, я принял его предложение и первый раз за четверть века вышел в открытое море – в полном одиночестве, без цели и курса.

Глава 6

Он был леопардом, меняющим свое логово; ловким увертливым червем. Текучим песком и уходящим отливом. Он напоминал круговорот времен года, был пасмурным как небо, безымянным как стекло. Он был Хамелеоном, вечно меняющимся, всем для всех и ничем ни для кого. Он становился собственным врагом и поедал друзей. Он был всем чем угодно и ничем.

Он был орлом, царем птиц – но был и альбатросом. Она обвилась вокруг его шеи и умерла, и мореход сделался альбатросом.

Никогда не стесненный в средствах, он влачил свое существование без цели и смысла, направляя судно от одного неведомого берега к другому, заполняя пустые часы досужных дней ничем не обремененных лет. Удовольствия без радостей, достижения без целей, парадоксы на его пути поглощали его.

Ему хватало времени замечать то, на что обычные люди в обычной жизни не обращают внимания.

Нагую деву, распятую на песке незнакомого пляжа, по ногам которой к своей цели ползли гигантские муравьи; он слышал ее крики, но не свернул и проплыл мимо.

Человека, пробующего голос на краю высокого обрывистого утеса: голос незнакомца был то высоким, воющим, то низким и мрачным, то тихим и вкрадчивым, то резким, хриплым и скрипучим, то напитанным болью, как кусочек хлеба – медом, то сверкающим от смеха, то голосом птиц или голосом рыб. Он (проплывая мимо) спросил человека, чем тот занят. Человек прокричал ему в ответ – и каждое его слово было словом иного существа: – Я пробую голоса, хочу выбрать себе по вкусу, чтобы говорить.