Горячие ветры Севера (№3) - Закатный ураган

Владислав РУСАНОВ

ЗАКАТНЫЙ УРАГАН

(ГОРЯЧИЕ ВЕТРЫ СЕВЕРА — 3)

Автор выражает благодарность

членам Донецкого КЛФ «Странник»

за дружескую поддержку

* * *

Беглец летит, не чуя ног,

Дрожит от страха, изнемог.

Еще чуть-чуть, еще рывок…

Упал — пробит стрелою бок.

Клубок!

Кто распахал за речкой лог?

Кто потравил люцерки стог?

Ужо задам тебе урок!

Рогатиной соседа в бок!

Клубок!

Тот трус, кто чести не сберег.

Шагнет размолвка на порог.

Упрек, пощечина, плевок,

И рвет кольчугу злой клинок.

Клубок!

Наследства делится пирог:

«К удару копья! С нами Бог!»

Ату! Рвани побольше клок,

Послаще заглотни кусок!

Клубок!

ПРОЛОГ

В середине второго осеннего месяца — златолиста — светает поздно. Даже в левобережье Ауд Мора. Утром по полям ползут языки белесого тумана. Клубятся в низинах, огибают пригорки, заползают в лесную чащу. Наполовину облетевшие ясени и падубы стоят по колено в молочных реках, как сказочные великаны. Их ветви, словно растопыренные руки, так и норовят сцапать неосторожного путника. Нагоняют страх…

Трелек проснулся задолго до рассвета. Прошлепал босыми пятками через избу. На лавках сопели младшие братья и сестры. Из-за вышитой занавески доносился зычный храп отца. Засонь среди поселян в пограничных землях Повесья и Трегетрена днем с огнем не сыщешь, но осенью можно позволить себе подремать чуток подольше. Не спал только старший брат Трелека — Дрон. От заката до рассвета он должен поститься и молиться Огню Небесному в маленьком, нарочно для этого поставленном соседскими мужиками, лабазе за овином. Пришла парню охота жениться. Разве ж это плохо? Восемнадцать годков — самый возраст семью создавать.

Вот из-за предстоящего гуляния и решил Трелек поставить с вечера донки в тихой старице неподалеку от села. Их тут несколько стариц оставалось. Видно, в стародавние времена речка, приток Отца Рек, вовсе не была такой неспешной, как сейчас. Теперь-то ее Тихой прозвали. А раньше бегущие воды прорезали извилистое русло среди холмов, напоминающих о близости Железных гор.

С годами сила воды иссякла. Русло распрямилось, оставив вместо излучин целое ожерелье напоминающих полумесяц озер. Некоторые совсем заросли тиной, покрылись толстым ковром ряски — дикого кота выдержит. Одна старица превратилась в трясину. Давеча у соседа корова забрела, так всем селом тянули. Но, благодаренье Огню Небесному, спасли животину.

Облюбованный же Трелеком водоем еще радовал чистой, отражающей облака, поверхностьюи неизменным уловом. —В него и забросил паренек полдюжины прочных, плетеных из конского волоса, бечевок с грузами на конце. К каждой пяток крючков привязано. На крючки рыбак разной наживки насадил. И розоватых дождевых червей, накопанных в огороде , и найденных в куче перегноя жирных белых личинок-опарышей. И даже пару медведок — земляных сверчков. За ночь обязательно какая-нибудь рыба клюнет. Хорошо бы сом или угорь.

Парень зачерпнул ковшиком из стоящей у двери кадушки. Отхлебнул согревшуюся за ночь воду, роняя капли на рубаху. Потом обулся в грубые поршни, накинул на плечи овчинную безрукавку и выскочил во двор, обнесенный частоколом, переплетенным толстыми прутьями лозняка. Землепашцы Спорных земель пока не огораживали поселения единой стеной, но каждый двор защищали, как положено. К осторожности селян еще больше приучила отгремевшая недавно война между тремя северными человеческими королевствами — Трегетреном, Повесьем и Ард'э'Клуэном — и королевством перворожденных, замки которых разбросаны там и сям по отрогам и перевалам Облачного кряжа. Той войне еще не придумали названия летописцы и сказители. Поэтому ее так и называли — Последняя война.

Не далее, как в минувшем сечне, по приглашению Трегетренского государя Витгольда, ясновельможные короли Властомир и Экхард прибыли в Трегетройм с тем, чтобы заключить долгожданное перемирие и союз против ненавистных остроухих. Герольды призвали тех, в ком течет человеческая кровь, к оружию.

Люди отозвались с радостью. Сказалась и многолетняя неприязнь к высокомерным перворожденным, и разжигаемые жрецами суеверия, и обыкновенная жажда наживы. Когда ж еще быстрее и надежнее наполняется кубышка, как не во время войн, штурмов и грабежей?

Итак, три людские армии двинулись на север. Форсировали скованный льдом Ауд Мор и устремились вверх по долинам рек Звонкая и Поскакуха — Аен Л'ем и Аен Г'ер на старшей речи. Первоначально снеговые заносы на перевалах Облачного кряжа способствовали успеху людей. Отрезанные от подкреплений замки перворожденных ярлов Мак Кью и Мак Бриэна, Мак Карэга и Мак Тьорла, Мак Дрэйна и Мак Кехты, торжествующие орды победителей сровняли с землей.

Но после снежного и морозного лютого пришел березозол с дневными оттепелями. Наледью покрылись дороги, острые, как стальные ножи, осколки наста в кровь резали ноги обозным и верховым коням. Отстали от армий обозы, отягощенные награбленным добром. Тогда, не без помощи Большого Совета филидов из Уэсэл-Клох-Балэ, сидские дружины, ведомые разменявшим согласно легендам третье тысячелетие королем Эохо Бекхом, скатились с перевалов и обрушились всей мощью на человеческие армии.

Эохо Бекх показал себя мудрым стратегом. Первоначально он ударил во фланг армии Ард'э'Клуэнского монарха — Экхарда. Разрезал силы арданов на две половинки, одну из которых истребил полностью, а другую отбросил за Аен Маху к Лесогорью. Арданские талуны, предпочитающие быстрые набеги медлительному и кропотливому воинскому ремеслу, начали разбегаться по домам.

Экхарду пришлось отступить. Его не преследовали. Трейги могли зайти армии перворожденных в тыл и поэтому сиды повернулись к ним. Основу армии Витгольда составляли регулярные части лучников и щитоносцев. Баронские дружины, малочисленные и неорганизованные, лишь прикрывали фланги в сражениях. Огрызаясь, щелкая плоскими клыками как загнанный в угол космач на обложивших его в лесной чаще собак, трегетренское войско пятилось между Ауд Мором и Железными горами пока на всхолмье, в Спорных землях, не соединился со спешащими ему на подмогу веселинскими всадниками.

Неподалеку от села, где жили Трелек со всеми родными и соседями, в безымянной лощине, прозванной после Кровавой, три рати столкнулись. Мирные жители из окрестных деревень прятались тогда в лесах со всей домашней скотиной и убогим скарбом. Некоторым повезло — дома не спалили, подворья с землей не сровняли.

А битва вышла страшная и кровавая. Поначалу перворожденные острым клином ударили в стык между армиями Витгольда и Властомира. Трегетренский государь за день до сражения слег с печеночной хворью и командование принял граф Пален, военачальник надежный и толковый, но чересчур осторожный. Он чуть помедлил с приказом резерву, состоящему из баронских дружин, и задуманный накануне охват врага железными клещами с двух сторон не состоялся. Веселинские конники потеснили правый фланг сидского войска, но не так сильно, как того хотелось людям. Эохо Бекх, в свою очередь, бросил в битву резерв — три сотни перворожденных и два десятка всадников на грифонах — Крылатую гвардию из Шкиэхан Уэв'. Да в спину веселинам ударили вольные отряды мстителей — Сенлайха Мак Кро, Рудрака Мак Дабхты и Фиал Мак Кехты. Эти немногочисленные летучие отряды состояли из сидов, выживших после учиненной людьми резни на южных склонах, отличались особой, изощренной жестокостью и пощады не давали никому.

Мак Дабхт и Мак Кехта рискованным маневром атаковали ставку короля Властомира, едва не уничтожили охраняющих его гвардейцев и тем самым обезглавили армию Повесья. Веселинский король или, как именовали его сами бородачи, вождь вождей получил дротик в бедро и бежал с поля боя. Сиды догнали его небольшой отряд и быть бы в Повесье великому сбору вождей и выборам нового короля, если бы не трегетренские петельщики, получившие свое прозвище из-за веревочного аксельбанта на левом плече — под предводительством принца Кейлина и капитана гвардии Валлана, восьмого барона Берсана. Не многие перворожденные сумели уйти тогда живыми. Голову Мак Дабхта после водрузили над воротами королевского замка в Трегетройме. Вот только проклятая ведьма, ярлесса Мак Кехта удрала.

В то время, когда петельщики отбивали у сидов Властомира, строй щитоносцев Трегетрена подался назад, согнулся, но не разорвался, хвала Огню Небесному. Лучники под градом дротиков из копьеметалок перворожденных и самострельных бельтов, прошивавших с одинаковой легкостью и кожаный бригантин, и кольчужный хауберк, и толстые доски щитов, упрямо били залп за залпом, почти в упор, по мечущимся остроухим конникам. И вырвали в конце концов победу, казавшуюся недоступной.

Впрочем, побывавшие на поле боя о победе говорили скептически усмехаясь. Просто Эохо Бекх решил не дожимать прижатых к опушке леса людей. Проживший больше двух тысячи лет сид знал — загнанный в угол зверь вдвое опаснее. Да и рисковать лучшими представителями своего народа не захотел. Перворожденные отошли, вернулись обратно за Ауд Мор, навсегда покинув разрушенные замки. Люди не стали их преследовать. Себе дороже. Когда подсчитали погибших и раненых в битве у Кровавой лощины, ужаснулись. Из каждых троих — один убит, один ранен и лишь один остался невредим. Можно ли сие назвать победой?

Война заглохла.

Кое-кто из горлопанов именовал ее священной и победной.

Но о новом сговоре и наступлении на остроухих почему-то ни один из королей не помышлял.

Земля зализывала раны.

Селяне отстраивали разрушенные деревни. Жизнь не заканчивается одной, отдельно взятой войной. Все равно в сердцах остается любовь и желание лучшей жизни.

Вот и Дрон, едва встретив восемнадцатое лето. заслал сватов в соседнее село. Играть свадьбы по всему Трегетрену принято по осени. После того, как пшеница и ячмень собраны, обмолочены и сложены в амбарах, накоплены запасы на зиму в лабазах, заготовлено сено и солома для скотины.

Старшему брату Трелека сосватали девку красивую и работящую. Мать, урожденная веселинка, нарекла ее Светанкой. Девка и впрямь уродилась светлой и ласковой, как летняя зорька. И приданое за ней давали хорошее — пегую корову. На такой и пахать можно и молока ведра два в день надаивать. Просто отличное приданое, даром что невеста — сирота. Сгинул ее отец, дядька Гуж, как раз в день битвы у Кровавой лощины. Распахивал он неподалеку клин целины, да там и смерть свою нашел.

Обнаружили его тело после того как корова, голодная и ободранная, одна домой вернулась. В глазу у дядьки Гужа торчал бельт из тех, какими остроухие пользуются. Да в полутора стрелищах валялись обглоданные волками трупы лошадей и людей. Там же и сидовские мертвяки лежали, но проклятым племенем даже хищники побрезговали. Не стали жрать.

У Трелека аж мурашки побежали между лопатками, когда он вспомнил, что совсем неподалеку такое смертоубийство случилось. Очень уж много трупов побросали без должного погребения. Не сожгли павших в бою трейгов в просмоленной лодочке, не насыпали курган над веселинами. Не говоря уже об остроухих… Какие боги ведают, как их хоронить? А от непохороненных мертвяков так и жди беды. Вылезут ночью или вот в такие предрассветные часы, схватят и задушат неосторожного путника.

Оголенные ветви падубов сразу перестали казаться лапами великанов. Напротив, в их очертаниях подростку померещились когтистые лапы восставших из земли костяков. Тут же подумалось, что палая листва слишком сильно шуршит под ногами. Не худо бы ставить поршни поосторожнее.

Вдобавок ко всем страхам неподалеку заухал филин. Пугач по-местному.

Трелек заозирался по сторонам и тут же поплатился за это. Зацепился за торчащее корневище — едва носом не запахал… Но, благодарение Огню Небесному, на ногах устоял и даже коленку не испачкал.

Вот и старица.

Парень без труда разыскал воткнутые во влажный илистый берег палки с привязанными бечевками донок. Все, как одна, наклонились в сторону воды. Значит, рыба клюнула.

Поплевав на три стороны, для вящей приманки рыбацкого счастья, Трелек приготовил ременную петлю кукана и костяную проколку. Осторожно потянул первую бечевку, и сразу ощутил, как под толщей воды забилось сильное, упругое тело добычи.

Опытный рыбак не тянет снасть резко. Спешка, говорил соседский дед Плика, безбородый и лысый, как коленка, нужна в двух случаях — при ловле блох и когда брюхо пучит с протухшего харча. Знающий рыболов вываживает осторожно, плавно. С чувством, с толком, с расстановкой.

Своим рыбацким искусством Трелек по праву гордился. Не всякий взрослый мужик, не говоря уже о сверстниках и младших мальчишках, приносил в дом столько добычи.

Счастье не изменило ему и на этот раз. На первой донке оказалось сразу три угря. Да какие! Руки не хватит длину показать. Пусть посмеиваются над рыбаками те, кто этого ремесла не сподобился. Голова — полтора кулака в ширину. Известно, у тех угрей, что всякую мелкую живность пожирают — будь то рыбешка или рак, улитка или лягушка — голова шире, чем у тех, кто травой речной питается. Такие угри крупнее вырастают. Хотя многие считают, что узкомордые вкуснее — жирнее и нежнее, в деревне Трелека с этим не соглашались. Здесь тушки угрей коптили на зиму. Натерев ладони землей, парень снял угрей одного за другим с крючков, продел ремешок кукана сквозь жабры, зацепил петлю за сучок близкого ясеня. Потянул очередную донку. И здесь улов порадовал. И в следующей…

Сомов, к слову сказать, не попалось ни единого. Зато угрей — аж двенадцать штук. Счастливое число. И Огню Небесному угодное. Длинные рыбины извивались подобно диковинным змеям — темно-зеленые спины, желтоватые бока, брюшки, серебром отсвечивающие под лучами изредка выглядывающей из-за облаков Ночной Хозяйки. Говорят, в теплых краях… например, в той же Приозерной империи, навалом всяких змей. Есть такие, что укусят человека и все — справляй тризну. Трелек этим рассказам верил не слишком сильно. Мало ли что говорят? Некоторые треплются, будто своими глазами тролля видели. Здоровущего, десяти стоп в высоту, одноглазого, большерукого и большеногого. Пасть, дескать, у него до ушей. Уши — махонькие и острые, ровно у сида перворожденного. А глаз — один. И прилепился посреди лба. Будто гоняется тролль за одинокими путниками, стонет, подвывает и норовит сцапать загребущими лапами. Кто ж такому поверит, ежели в здравом уме человек? Вот и в смертельно ядовитых змей Трелек не верил. Водятся и в северных королевствах ползучие гады. Так самая опасная из них — лесная гадюка. Взаправду, после ее укуса рука или нога отекает, жаром наливается и болит. День болит, второй, третий, а потом и перестает. А другие змеи — уж желтоухий или полоз четырехполосый — и вовсе безвредные. Человека боятся и завсегда при встрече с ним удрать норовят. Нет, конечно, если схватить, могут и они укусить. Так и белка кусает, ежели ей в пасть палец засунуть. Капелька крови вытечет, и что с того? Пососи палец и все пройдет.

Паренек взвалил груз на плечо. Своя ноша не тянет — верно старики говорят. Как представишь выпученные глаза соседей, ноги будто в пляс идут, все ж таки не легко дюжину здоровущих рыбин волочить. Все вместе они тянули почти на доброго барана.

Зато сразу некогда стало думать обо всяких глупостях — бэньши или оживших мертвяков. И холод больше не ощущался, даже струйка поты между лопаток побежала.

Борясь с шевелящейся добычей, Трелек и не заметил, как уткнулся в изгородь отцовского двора. От распахнутой двери избы вовсю тянуло дымком очага. Ароматы готовящегося угощения ворвались в ноздри стремительнее, чем талые ручьи сбегают с холмов. Видно и мать, и соседки тоже поднялись до рассвета. Да и не только они.

Парнишка забежал сперва в дом, поклонился матери, повесил на вбитый в стену колышек добычу. Захотят женщины — поджарят гостям на угощение, не захотят — оставят, дед Шершак потом закоптит. Дородная тетка Стора, жена отцовского троюродного брата Мюкура (в селе вообще все были родичами, потому и старались поддерживать старинный обычай — женихов и невест подыскивать из соседних поселений), кивнула одобрительно — молодец, мол. А Трелек уже помчался помогать отцу и дядькам запрягать повозки. Их село по здешним меркам почитали зажиточным. Еще бы! Где еще могли позволить себе держать аж две лошади?

— Тужее, тужее притягивай, — волновался вертлявый и дотошный дед Плика, прыгал вокруг трелекова отца, норовил схватиться за супонь.

— Отлезь, старый… — беззлобно отмахивался коренастый как дубовый пень Дрон-старший. — Вот привязался!

— Дык, тужее надоть, а то как развалится вся повозка…

— Да не развалится. Бухти меньше под руку.

Дрон неторопливо завел второй конец дуги в петлю гужа, взялся за супонь.

Трелек застыл с разинутым ртом — никогда еще отцовская упряжь не выглядела такой нарядной и праздничной. Как столб, устанавливаемый на Белен-Тейд. То тут, то там на дугу и оглобли повязали ленточки и лоскутки, крашеные плодами восковника и бузины, корой ольхи и черемухи, щавелем и душицей.

— Что вылупился, малой? — вцепился в новую жертву Плика. — Соломы свежей тащи пару охапок — в телегу кинешь. Да побольше охапки-то!

Парнишка с радостью повиновался. Всякий понимал — свадебное «поезжание» таким должно быть, чтоб на много лет вперед запомнилось. Чтоб в Светанкиной деревне еще долго вспоминали какие справные мужики у них девку засватали и другим здешним парням отказу не знали.

Скоро и Дрон-младший подошел. Плечистый — весь в отца — только не такой еще коренастый. На женихе ладно смотрелись штаны из беленого полотна, вышитая по вороту рубаха и кептарь из медвежьей шкуры. Густые непокорные волосы приглажены топленым маслом. Усы лихо закручены.

Дед Плика даже крякнул:

— Ай, красавец-парень! Какая девка устоит?

— Ладно, сплюнь, — сурово осадил его Дрон-старший. — Не гони удачу.

Плика смачно плюнул под ноги, растер подошвой поршня.

— Ну, что? Поехали? — пробасил дядька Мюкур. Он как раз подвел под уздцы коня. Впряженного во вторую телегу.

— Поехали, помолясь Огню Небесному, — кивнул Дрон.

В первую повозку загрузились жених с отцом, за вожжи уселся плешивый Плика. Вторая пошла порожняком — нарочно для того чтоб будущих родственников на свадебный пир привезти после сговора.

Возчики гикнули, свистнули и сытые лошади пошли бодрой рысью. Выглянувшая из избы раскрасневшаяся мать обмахнула их на прощание трижды головным платком — от сглаза.

— Ну че, паря? — на плече Трелека легла тяжелая, как булыжник, и такая же твердая ладонь деда Шершака. — Показывай, чего натягал, рыбак.

Старый Шершака в ширину пока еще не уступал сыновьям и внукам, но плечи уже ссутулились под тяжестью прожитых лет, да и глаза утратили прежнюю зоркость. Вот и оставался от деда толк только на подворье. Ни в лесу, ни в поле он уже не был работником.

Внуки Шершаку любили. И Дрон-младший с Трелеком, и их двоюродные братья. Когда они еще без штанов бегали, дед часто рассказывал им сказки со времен Войны Обретения и охотничьи истории. Показывал, вызывая ужас и бесконечную зависть детворы, четыре неровных косых шрама через грудь — отметину на память от черного остромордого медведя, одного из самых опасных хищников в лесах левобережья Отца Рек.

— Идем, деда, покажу, — не без гордости согласился Трелек.

Он отправились в избу, где вначале хвастался уловом, а потом, на свою беду, попал на глаза матери. И тут же оказался приставлен к работе. Воды наносить, дров из поленницы притянуть, лучины нащепить, помои вынести и вылить в корыто в загородке, где копошились три пегих вислоухих свиньи. Да мало ли что еще нужно, когда село готовится свадьбу гулять. Тут уж не присядешь.

За хлопотами время пролетело незаметно. К полудню вернулись повозки, битком набитые подвыпившими, веселыми людьми. Кто во всю глотку горланил песню, кто спорил с соседом, с жаром размахивая руками, а один круглолицый мужичок уже спал, зарыв раздвоенную бороденку в золотистую солому.

Жениха и невесту ссадили под руки с телеги. Руки у них, согласно обычаю, давно уже связали цветастым треугольным платком.

Дед Шершака, по праву старшего в роду взял заскорузлыми пальцами свободный угол платка и повел новобрачных вокруг кострища, разложенного загодя в самой середине села. Огонь разводили от некогда упавшего с неба грозового трезубца. Бережно хранили, поддерживали и передавали из поколения в поколение.

Бабы слаженно запели величальную.

Мужики, придав лицам серьезность и озабоченность, сохраняли сосредоточенное молчание.

Дрон-младший выступал кочетом, развернув плечи и гордо вскинув подбородок. Светлокосая невеста робко семенила рядом, не поднимая глаз.

Пара просто на заглядение. Вот окурят углями от свадебного костра новую избу, срубленную сельчанами, ожидающими прибавления числа семей в деревне, поселятся там Дрон со Светанкой, и пойдут один за другим правнуки старого Шершаки. Счастлив тот дед, что правнуков дождался. А удастся их взрослыми увидеть… И вовсе редкость редкая.

Не удалось.

Молодые, ведомые старейшиной, заканчивали третий, последний круг около костра, как вдруг топот многих копыт заставил мужиков — и местных, и гостей — встрепенуться, закрутить головами.

От ближнего леска, где каждую осень собирали такие славные урожаи грибов, налетала конная лава.

Бородатые, русобородые воины нацелили злые, охочие до крови жала копий. На головах лохматые шапки, волосы на висках заплетены в косички.

Так и есть, веселины!

Да полно, откуда они здесь?

Ведь скоро год, как прочный и нерушимый мир заключен между двумя королевствами. Вместе на войну ходили, остроухую заразу выжигать. Да и посольство король Властомир, владыка Повесья, снарядил к Витгольду, в стольный город Трегетройм. Говорят, жениться на принцессе трейговской удумал, Селине.

Но нападающие веселины не вдавались в объяснения.

Задние, через головы первого ряда, ударили из луков.

С седел, понятное дело, тщательно не прицелишься, но по толпе промазать тяжело…

Дрон-младший, красавец-жених, нелепо подпрыгнул, дернул головой, словно конь, закусивший удила, и упал навзничь. Дед Плика медленно опустился на колени, зажимая обеими руками древко стрелы, торчащее у него из живота, на ладонь правее пупка. Безбородое лицо его скривилось от боли, рот открылся, но никаких звуков Трелек не услыхал. Он вообще перестал слышать звуки, словно уши ему кто-то коварный, подкравшись сзади, заткнул льняной куделью. От этого наблюдать происходящее стало еще страшнее.

Незнакомый мужик, видно из гостей, покатился через горящий костер. Одежда на нем дымилась, руки и ноги судорожно дергались, разметывая угли.

А всадники все ближе и ближе. Вот уже можно различить стальные пластинки, нашитые спереди на шапки.

Гвардия Властомира? Откуда?

Отец, Дрон-старший, метнулся в сторону, потянул кол из забора. Копье веселина ударило его подмышку, приподняло в воздух, пронесло несколько шагов и уронило в притоптанную грязь деревенской улицы.

— Спаси-и-и-и-те!!! — истошный женский визг — уж и не разберешь по голосу, кто кричит, — ворвался Трелеку в уши, заставил зайцем метнуться в прореху между неплотно пригнанной лозой.

Парень покатился по земле, увидел мелькнувшие неподалеку желтовато-серые копыта коня. Вскочил, бросился в дом, в темные сени. Чей дом? Об этом он даже не задумывался.

Спрятаться? Укрыться?

Да нет, все едино найдут! А то и того хуже: начнут дома жечь — живьем сгоришь.

Словно в подтверждение раздалось:

— Жги! Пали!

Над плетнем проплыла рыжая с белой проточиной голова коня, распяленный криком рот в зарослях светлых волос:

— Бей! Убивай!

Толстая стрела с желто-синим оперением воткнулась в притолоку, мелко задрожала, загудела низко и басовито.

Трелек охнул, присел. Под руку ему попалось древко рогатины. С таким и дед Шершака, и отец ходили некогда на медведей, когда косматый лесной хозяин излишней наглости набирался, овцу или корову задирал. Парень схватил рогатину. Отполированное жесткими ладонями оскепище придало уверенности, заставило почувствовать себя сильным и мужественным.

Да только, когда вооруженный мальчик выбежал из сеней и увидел кружащихся по улице веселинов, размахивающих блестящими клинками, тычущими с седел копьями во что-то, распростертое на земле, отвага тотчас исчезла. Запропастилась, ровно бабка отшептала.

Он заметался по двору, одержимый одним желанием — выжить, спастись.

Как мышь в норку, юркнул Трелек в узкий проход между овином и лабазом. Рогатину, несмотря на испуг, он не бросил, волочил за собой. Длинное древко путалось под ногами, но тяжесть оружия придавала какую-никакую уверенность.

Огибая позади двор дядьки Крешана, мальчишка услышал позади топот и громкий возглас:

— Ага! Еще один попался!

Кинул быстрый взгляд через плечо.

Его настигал веселин на золотисто-рыжем скакуне. Голова у коня маленькая сухая, глаза налиты кровью, зубы оскалены, словно у волка. Того и гляди, в горло вцепится. Всадника Трелек не разглядел. Не до того стало.

Парень бросился вправо, влево, думая проскочить в узкий проход, куда конному нет дороги. Но веселин не отставал.

— Врешь, не уйдешь!

Голос еще не окрепший. Похоже, гвардеец совсем недавно из мальчишек в воины вышел.

Забежав за очередной сарай, Трелек замер как вкопанный. Прямо перед его глазами возвышалась сложенная из ясеневых бревен стена чьего-то лабаза. «Влип! По горло влип! Теперь все…»

Отчаяние придало трейгу силы и он, развернувшись, выставил рогатину перед собой, придавив ногой для верности тупой конец оскепища.

Он еще успел увидеть светлое, заляпанное мелкими брызгами грязи по вычищенной волосок к волоску шерсти, брюхо вздыбившегося коня, темную кожу двух подпруг, остроносые, щегольские сапоги и молодое, безбородое лицо замахнувшегося копьем веселина. А потом твердое, маленькое копыто опустилось на темя человека. Кость треснула как ореховая скорлупа, на глаза хлынула кровь. Опустилась пелена беспамятства.

Трелек упал замертво и не услышал, как с хрустом, словно нож в капустный кочан, вошло лезвие рогатины в грудь коню. На два пальца от передней подпруги. Не слышал крика горя и ужаса, вырвавшегося из горла молодого веселина. Не видел, как рыдал, не стыдясь горьких слез, гвардеец над мертвым другом. Как шептали побелевшие губы:

— На кого ж ты кинул меня, Золоток? Чтоб мне с волчьей стаей пеше встретиться, неумехе бесталанному. Прости, друг, прости, Золоток.

Меньше месяца пробыл в гвардейцах простой веселинский парень Прискор. Бывший табунщик из рода Куницы Желтогрудки. Меньше месяца делил и хлеб, и воду со своим первым в жизни заезженным милостным конем…

К вечеру от трейговской деревни осталось лишь пепелище. Ни людей, ни скотины, ни домов. Приказ разобиженного за надругательство над своим посольством Властомира был ясен и не требовал особой хитрости в исполнении: трейги ныне — враги, хуже остроухих, изводить под корень.

Отряд гвардейцев, соединяясь с остальными силами, двинулся дальше в глубь спорных земель, к границам баронских феодов, в западный Трегетрен.

ГЛАВА I

Ард'э'Клуэн, Фан-Белл, подземелье,

златолист, день девятнадцатый, утро

Кикимора зашипела и оскалила клыки. Гребень жестких, бурых с прозеленью волос от загривка до темени встопорщился от возбуждения.

Гырр понял, что сегодня умрет. Умрет нехорошей смертью, ведь из звериного брюха заказан путь в охотничьи угодья предков. Пальцы его шарили вокруг в поисках камня поувесистей, глаза ловили каждое движение разъяренной твари. Но духи болот, как назло, попрятали все камни, а попавшийся под руку сук оказался трухляв и легок.

Все же человек приготовился встретить смерть в бою. Охотники племени не станут стыдиться за него.

Когтистая лапа рванула бледные корешки очерета. Кикимора чуть подалась назад, сжалась перед прыжком…

Сперва Гырр не понял, почему хищник прыгнул не вперед, а в сторону, нелепо поджимая лапы, и забился, заскреб когтями липкую грязь. Из левой лопатки кикиморы словно выросла отшлифованная палка.

Оглянувшись, мальчик увидел двух гривастых тонконогих зверей, на спинах которых сидели существа, смутно напомнившие его сородичей. Их отличали раскосые глаза и острые кончики ушей. Одно из них подняло руку, указывая на Гырра пальцем, откинуло резким движением головы серебристо-серую челку, упавшую на бровь, и произнесло, переливчато выпевая звуки:

— Шо кул’ан—салэх имэр мид’э лаан бюэх…

Заворчав спросонок, Гырр открыл глаза. Вот уж больше десяти зим один и тот же сон преследовал его и всегда приходил перед рассветом. Теперь он научился смутно понимать хозяев. Фраза сида на той битве с кикиморой означала: «Этот щенок-человек принесет нам много побед». Что ж, сказанное оказалось правдой.

Гырр потянулся, выудил из бороды блоху и с хрустом разгрыз ее.

Близилось время кормежки.

В соседних клетках ворочались, поскуливали, рычали прочие обитатели бойцовых ям ярла Мак Гегры.

В урочный час скрипнула дверца. Как обычно, тут же заклекотали два стрыгая, не слезая с насестов, захлопали подрезанными крыльями. Заворчал просительно, зацокал длинными когтями по серому камню годовалый детеныш пещерного медведя.

Угрюмый прибиральщик Сенха катил тележку по проходу, ловко просовывая сквозь прутья решеток куски свежеприготовленного мяса. Стукнул железной палкой по лапе клыкана, норовящего зацепить его за полу куртки:

— Не балуй!

Напротив Гырра он остановился. Постоял, поцокал языком, дивясь на широченные плечи и украшенные шрамами руки, каждая из которых не уступала толщиной его туловищу. Протянул ломоть пожирнее:

— На, держи, Дубх’кроо!

Для всех сидов Гырр был теперь Бюэханом — Победителем — и только Сенха, старательно прячущий привязанность к детенышу-салэх под напускной строгостью, звал его как и десять лет назад — Черноглазым.

Гырр подхватил еще теплую козлятину и впился в мякоть. Прибиральщик покатил тележку дальше, а в дверь уже входил, слегка пригнув голову, чтобы не зацепить притолоку, Дамах Лох Ойнах — старший распорядитель зверинца. Сразу от входа он отступил в сторону, пропуская сида в белоснежной мантии до пят. Не менее дюжины длинных косиц, спадавших с головы незнакомца, были украшены маленькими серебряными колокольцами.

— Прошу тебя, каннэс, — приглашающим жестом Лох Ойнах указал на клетку Гырра. — Будь так добр, осмотри его рану.

Человек умел слушать и запоминать. Белые одежды, косы и обращение «каннес» — мудрый — означало, что перед ним филид. Скорее всего Кондла Пестрое Крыло, придворный мудрец и советник ярла.

Рана! Какая рана?

Увлеченный утренней трапезой Гырр только сейчас почувствовал тупую боль и жар в левом предплечье — последствие прошлого боя, когда против него выпустили сразу двух северных волков. Первого он отбросил, оглушив кулаком, но второй, извернувшись в прыжке, сумел-таки вцепиться в поднятую на защиту горла руку. После этого Гырр перехватил серого за задние лапы и лупил по стенам, утрамбованному полу арены и пытающемуся подняться на ноги сородичу до тех пор, пока Сенха с напарником, Конадом, не выплеснули на него по ведру ледяной воды.

Лох Ойнах, вполне удовлетворенный результатами боя, лично осмотрел рану, наложил лепешку вонючего горного воска и забинтовал. Но вскоре Сенха обратил внимание, что подопечный осторожничает, старается меньше двигать рукой, и поднял тревогу.

Филид остановился перед Гырром, оглядел его, склонив голову к плечу.

— Нет, Дамах, — произнес он скрипучим голосом, свидетельствовавшем о бессчетном числе прожитых весен, — все-таки неправильно, не должно животное настолько походить на нас. Возможно, прав Мак Кехта, уничтожая этих тварей где только можно?

Лох Ойнах хмыкнул:

— Будь осторожнее со словами, каннэс. Погляди, он все понимает. Только говорить не может. Понимаешь, Бюэхан?

Гырр заворчал, склоняя крупную голову с космами черных волос.

— Видишь, понимает.

Кондла брезгливо поджал губы:

— Уродливая тварь. Ладно, Дамах, что там у него?

— Нагноение, жар. Вообще-то я промыл рану, как положено.

— Посмотрим. Привяжи его, а лучше, переведи в клетку поменьше, чтобы я мог…

— Не волнуйся, каннэс, он не шелохнется, — распорядитель открыл низкую дверку и, согнувшись в три погибели, забрался к человеку. Почесал его за ухом, положил ладонь на загривок. — Ведь не шелохнешься? А, Бюэхан?

Гырр басовито заворчал, зажмурил глаза и замер.

— Видишь, каннэс? Не бойся, иди.

Кондла, морща нос — салэх есть салэх, что со зверя возьмешь? — вошел в клетку. Опасливо прикоснулся к раненой лапе.

— Не бойся, каннэс, снимай повязку, — подбодрил его Лох Ойнах.

Под заскорузлым от гноя полотном оказалась синюшная опухоль, на ощупь горячая и твердая.

— Промывал, говоришь? — скептически пробормотал Кондла. — Эх, не знал бы я тебя еще до отплытия из Б'енэхт Ольен.

Дамах закусил ус, нахмурился. Вины за собой он не чувствовал, но о причине нагноения не догадывался, а потому злился.

— Сейчас поглядим, — Пестрое Крыло уже забыл и о грязи, и о вони. Отпустив края мантии, упавший прямо в желто-коричневую лужу, он поднес обе ладони к предплечью Гырра. — Сейчас, сейчас…

Между сухими ладонями целителя и опухолью возникло слабое свечение.

— Промывал, говоришь… Верю. Промывал.

Филид выпрямился, опять брезгливо сморщился, подобрал испачканный подол.

— Там застряло что-то твердое. Щепка или кость. Дай нож.

Лох Ойнах вытащил из ножен и протянул рукоятью вперед корд — почти что короткий меч.

— Не бросится? — примериваясь, снова недоверчиво произнес Кондла.

— Терпи, Бюэхан, терпи, — вместо ответа Лох Ойнах чуть сильнее прижал пальцы к загривку человека.

Когда филид сделал два быстрых разреза клинком, Гырр не дернулся. Только напряглись и расслабились шейные мускулы.

— Хорошо, Бюэхан. Молодец, — похвалил сид.

Кондла надавил на края раны и вместе со сгустком зеленоватого гноя наружу выскочил обломанный волчий клык.

— Вот оно что! — пробормотал Лох Ойнах. — Ну, теперь до травли все заживет.

— Промоешь и забинтуешь сам? — Пестрое Крыло вытер пальцы об одежду — все равно выбрасывать.

— Конечно. Благодарю тебя, каннэс, — церемонно поклонился распорядитель зверинца и уже в проходе между клетками добавил. — А с Мак Кехтой я не согласен. Салэх понятливые, учатся на лету. Дай мне срок и у нас будут новые домашние звери. Сильнее собак и умнее коней.

— Смотри, Дамах, чтобы твой Бюэхан не свернул однажды тебе шею, — с сомнением покачал головой филид.

— Не свернет, — усмехнулся Лох Ойнах. — А вот кикиморе Сенлайха из Ласточкина Гнезда через пол-луны придется туго. К кикиморам у него особый счет, но Сенлайх-то об этом не знает. Мой совет — заключи с кем-нибудь пари. Не прогадаешь.

Холодный горный воздух пьянил, врываясь в легкие. Снег с перевалов сошел, но зима изредка напоминала о себе утренними заморозками, иголочками инея на замшелых валунах по обе стороны наезженной тропы.

Гырр бежал легко и размеренно, бесшумно опуская на камни босые ступни. Только поскрипывал новый кожаный ошейник с шипами — подарок ярла Маг Гегры. Тонкая цепь соединяла ошейник с седлом Лох Ойнаха, рысящего на соловом, косящем глазом, скакуне.

Позади тянулся караван поставленных на колеса походных клеток — и ярл и Лох Ойнах достойно подготовились к предстоящим травлям. Сам Эохо Бекх — верховный король сидов — обещал посетить развлечение, приуроченное к празднику Начала Весны — Арэх Фьелэ.

Далеко опередивший процессию ярл натянул поводья и дождался, пока Лох Ойнах с Гырром поравняются с ним.

— Жарковато для начала абр'аана, — не то спросил, не то утвердительно сказал Мак Гегра, расстегивая вычурную пряжку, и сбросил шерстяной плащ на заднюю луку.

— Твоя правда, мой феанн, — отозвался Дамах, подставляя нежным лучикам поочередно обе щеки, — но в долинах в это время уже распускаются цветы.

— Как Бюэхан? — этот вопрос Мак Гегра задавал в сотый, должно быть, раз.

— Пышет здоровьем. Гляди, феанн.

Лох Ойнах мимолетным движением правого шенкеля и левого повода поднял коня в галоп. Гырр помчался рядом, не отставая. Чувство рвущейся наружу силы переполняло его настолько, что он задрал лицо к небу, издавая протяжный клич.

— Просто чудо, — продолжил распорядитель зверинца, когда ярл нагнал их. — Такого салэх я еще не встречал. Он способен голыми руками задушить молодого грифона, не говоря уж о кикиморе Сенлайха.

Он хитро прищурился и подмигнул феанну. Ярл ответил улыбкой.

— Знаешь, феанн, что я думаю? — вел дальше Лох Ойнах. — Я хочу научить его драться оружием.

— В своем ли ты уме, Дамах? — поразился Мак Гегра. — Зверь с оружием? А правила травли?

— В правилах об оружии ничего не сказано, мой феанн. Кому в голову приходило, что звери будут сражаться мечами или секирами? А Бюэхан справится, я уверен. Вчера, — Лох Ойнах оглянулся на Сенху, правившего первой повозкой. Сид кривился и держал руку за перевязью. — Вчера, когда разбивали вечерний бивак, клыкан умудрился открыть дверцу. Сенха кинулся остановить его, но получил когтями так, что бросил палку. Так вот, Бюэхан подхватил палку и загнал клыкана обратно в клетку. Не чудо ли?

— Поразительный зверь, — согласился ярл. — Надо будет…

Он не договорил, отвлекшись. За поворотом тропы был виден мостик через бурный ручей Аен Айр, сбегающий с ледника, и на нем перекосившаяся телега с клеткой. Очевидно, колесо соскользнуло с обмерзшего ночью бревна.

Несколько сидов совместными усилиями пытались поставить распряженную повозку на место, но она раз за разом срывалась, грозя перевернуться и покалечить одного, а то и всех сразу.

Неподалеку на серой в яблоках кобыле гарцевала, хлеща зажатыми в кулачке перчатками по конской гриве, сида в расшитой гранатами замшевой курточке — дочь ярла Мак Тьорла из Светлых Склонов, и Мак Гегра имел самые серьезные виды на брак с наследницей старинного рода.

Ярл учтиво кивнул, поднеся ладонь к глазам. Лох Ойнах склонился до самой холки солового, отведя правую руку в сторону и назад.

— Рад видеть тебя, высокородная феанни, — ярл приблизился, сдерживая затанцевавшего жеребца.

— Не могу ответить тем же, хоть твоей вины в том нет, — отвечала ярлесса. — Видишь…

Она махнула перчаткой в сторону суетящейся челяди, громко вздохнула, перекинула за спину толстую, отливающую платиной косу. Дело на мосту не двигалось с места. Сиды бранились, в клетке ворочался, урча, крупный зверь.

— Пещерный медведь? — на слух определил Маг Гегра.

— Да, феанн. Отец надеется выиграть давний спор с Мак Снахтой. Но, видно, не судьба.

Лох Ойнах окинул оценивающим взглядом клетку:

— Позволишь, мой феанн?

— Что ты надумал? — искренне поразился ярл.

— Хочу показать выучку Бюэхана.

— Э, постой, — запротестовала Мак Тьорла. — Мы еще не добрались до ристалища.

— Прости, высокородная феанни, — повторно поклонился Дамах. — Я не собираюсь стравливать зверей прямо здесь. Просто погляди, на что способен наш салэх.

Он подвел Гырра к опасливо расступившимся сидам.

Медведь в клетке утробно ворчал и пробовал на прочность решетку. Блестящие капли слюны слетали с желтоватых клыков.

— Бюэхан, возьми, — Лох Ойнах постучал хлыстом по задней оси повозки.

Гырр послушно сжал дубовый брус в ладонь толщиной.

— Подними.

Тугие мускулы человека напряглись, ошейник врезался в побагровевшую шею… Повозка медленно приподнялась.

— Толкай, Бюэхан.

Шаг. Другой. Третий.

Затаив дыхание сиды Мак Тьорлы и Мак Гегры наблюдали, как салэх перемещает клетку, которую обычно везла пароконная упряжка.

— Во имя Небесной горы, — прошептала Мак Тьорла, когда повозка оказалась на противоположном берегу ручья, там, где дожидалось ярлессу прочее зверье бойцовых ям Светлых Склонов. — Какая силища!

— Довольно, Бюэхан. Отпусти, — скомандовал Лох Ойнах.

Гырр разжал пальцы, позволяя колесам коснуться каменистой земли, и вдруг его внимание привлекло движение на запятках одной из повозок. Он повернул голову и остолбенел. Прямо на него глядели огромные глаза цвета спелого желудя. Не раскосые, как у сидов, а…

Человек,женщина — Гырр разглядел тонкую шею, волну расчесанных на пробор волос, а, главное, незаостренные уши — предмета гордости хозяев.

Мгновением позже, он понял, что женщина сидит совершенно свободно, без привязи, и одета в длинную рубаху на манер домашних одеяний обитателей горных замков. Чем-то она напомнила Гырру подростков родного племени. Племени, о котором он уже не вспоминал даже во снах.

— Куда, Бюэхан? Стой!

Несмотря на окрики Лох Ойнаха, под дружный хохот сидов Мак Тьорлы, Гырр сделал шаг вперед. Заворожено, будто в тумане. Ему захотелось прикоснуться пальцем к легкому пушку на разрумянившейся щеке, вдохнуть аромат волос, наверняка вымытых и вычесанных от вшей заботливой хозяйкой или ее слугами.

Позади ржал соловый, через силу переступая боком. Стальная цепь, натянутая человеком волокла его вперед, а трензель стремящегося остановить их сида разрывал рот.

— Стой, Бюэхан!

Гырр протянул раскрытую ладонь. Женщина испуганно отшатнулась, сжалась в комок, готовая к прыжку.

— Эй, феанн, прикажи убрать свое чудовище от моей зверюшки, — процедила сквозь сжатые зубы Мак Тьорла, поднимая самострел, — или я прикончу его!

— Бюэхан! — удар хлыста Лох Ойнаха ожег плечо. И еще один. — Ко мне!

Под взглядом медленно развернувшегося человека сиды попятились. Мак Гегра потянулся к рукояти меча, а ярлесса поднесла приклад к плечу.

С неохотой, опустив голову, Гырр вернулся и занял место у левого стремени Лох Ойнаха.

— Опусти оружие, высокородная феанни, — Мак Гегра сделал вид, что сбивает щелчком пальца несуществующую пыль с эфеса. — Этот зверь слишком дорог мне. Может быть весен через сорок…

— Благодарю за помощь, — ледяным голосом отозвалась сида. — Нам нужно продолжать путь. Внимательнее следи за своими повозками, феанн.

Она отвернулась, ткнула кобылу шпорами и умчалась в голову колонны.

Взгляд, брошенный Мак Гегрой на Лох Ойнаха с Бюэханом не сулил обоим ничего доброго.

Впервые за много ночей Гырру не приснилась кикимора.

И вообще ничего не приснилось. Только он опускал веки, ворочаясь на куче свежей сосновой стружки, как перед глазами появлялись волосы цвета клыкановой шкуры, румянец испуга на щеках и полоска зубов, блестящих, как ракушки — любимое лакомство детства. Гырр не думал о предстоящей схватке с кикиморой, хотя Лох Ойнах, стремясь подогреть ярость питомца, издали показывал ее, шевелящуюся в клетке. Ему хотелось быть рядом с женщиной. Видеть ее, дышать одним воздухом, изредка прикасаться, ощущая тепло молодого тела.

Через клетку ворчал клыкан. Топтался с ноги на ногу пещерный медведь Мак Тьорлов — помещение для зверей у хозяев арены было одно на всех.

Гырр подошел к решетке, взялся за граненые прутья. Сталь подалась с жалобным, протестующим поскрипыванием. Когда человек протиснулся сквозь дыру, проснулись стрыгаи, захлопали крыльями сослепу.

Прикорнувший на расстеленном у стены плаще сторож вскочил:

— Что здесь?

Это были последние слова в его жизни.

Осторожно отворив дверь, Гырр выглянул в коридор. Втянул широкими ноздрями воздух. Домашних любимцев не запирают на ночь с бойцами, но на закате ярлесса проведывала пещерного медведя.

На зависть охотничьим псам Гырр встал на след, миновал три коридора, поворот, сторожку со спящим караульным. Убивать сидов оказалось еще проще, чем волчат-переярков. Почему же тогда они владеют людьми, а не наоборот? Наверное, дело в острых полосках железа, палках с наконечниками-жалами, в том, что кони и псы им служат…

Покои Мак Тьорлов не охранялись. Запомнившуюся фигурку боец разглядел на ворохе шкур у прогоревшего камина. Желудевые глаза глянули в упор.

— Гырр, — произнес человек, ударяя себя в грудь.

— Фан'л'ог, — помедлив, ответила женщина. Человеческой речи она либо не помнила, либо не знала никогда.

Мужчина махнул рукой, показывая на окно:

— Бежим. Лес — дом.

Фан'л'ог покачала головой, не понимая.

— Гырр — сильный. Гырр прокормит двоих.

Ответ тот же.

Отчаявшись в уговорах, Гырр напряг плечи и руки. Покрасовался. Потом сделал вид, что вылезает из окна и бежит. Вдохнул полной грудью, показывая свободу, показал на себя, после на Фан'л'ог.

В этот миг хлопнула дверь, в комнате стало тесно от вооруженных сидов и рычащих псов. Гырр сжал кулаки, с вызовом заревел.

Из толпы шагнул Лох Ойнах.

— Бюэхан! Вот я тебя… Ко мне!

Рука сида потянулась к ошейнику. Гырр отшатнулся и прорычал, коверкая хозяйскую речь:

— Эмах! Прочь!

В другое время Дамах Лох Ойнах удивился бы поразительным способностям любимца, но не сейчас, под угрозой потери лица перед ярлом.

Узкая ладонь рванулась к загривку Бюэхана, как рогатая гадюка. Так некогда Лох Ойнах ловил и укрощал строптивых волков. Гырр оказался быстрее хищников. Его пальцы сомкнулись на жилистом запястье сида. Сжались. Кость хрустнула, заставив Лох Ойнаха дрогнуть и отпрянуть.

— Спускайте собак! — резкий окрик Мак Гегры перекрыл царящий шум.

Псы бросились вперед. Не охотничьи, ловчие. Обученные не убивать, а хватать и удерживать.

Но Гырра-то учили убивать!

Рычащий комок покатился по зале, влетел в камин, поднимая облако пепла.

Один пес забился, судорожно пытаясь вдохнуть изломанным горлом. Второй, жалобно скуля, полз, волоча задние лапы.

— Сети!

Мелкоячеистые сети опутали и человека, и собак. Дальше в ход пошли веревки с петлями и цепи.

Баюкая сломанную руку, Лох Ойнах наклонился над Гырром, вздохнул:

— Ты разочаровал меня, Бюэхан.

Фан'л'ог прижималась к коленям побелевшей от гнева Мак Тьорлы. Голос сиды звенел закаленным клинком:

— Я же просила, тебя, феанн Мак Гегра, усмирить свое чудовище! Я не желаю, чтобы этот похотливый самец домогался ее!

Ярл наклонил голову.

— Да простит меня высокородная феанни за причиненное беспокойство. Пусть убьет кикимору Сенлайха и я собственноручно выхолощу эту тварь, — краем глаза Мак Гегра проверил реакцию Лох Ойнаха, но сид смолчал, разделяя мнение господина.

— Принято, — кивнула ярлесса. — Мир. Не забудь пригласить меня, феанн, когда… Когда возьмешься за нож.

— Твои желания — закон для меня, феанни.

Спеленатый Гырр не мог ни сопротивляться, ни даже закричать, лишь хрипел перетянутым горлом и в ярости вращал глазами.

Утреннее солнце позолотило ристалище.

— Кикимора Мак Рота против салэх Мак Гегры! — провозгласил маршал травли.

Гырр шагнул босиком на холодный песок. Из противоположной дверки быстрыми прыжками выскочила кикимора. Матерый самец. С проседью на горловом мешке.

На расстоянии трех шагов друг от друга бойцы остановились.

Кикимора зашипела и оскалила клыки. Гребень жестких, бурых с прозеленью волос от загривка до темени встопорщился от возбуждения.

Гырр понял, что сегодня умрет…

Я вскрикнул и вскочил, ударившись локтем о каменную кладку. Сердце колотилось, словно намеревалось проломить грудную клетку. Задыхаясь, огляделся по сторонам.

Все попрежнему.

Тьма, нарушаемая лишь слабым желтоватым светом из глазка в прочной двери. Сырость, от которой уже начинало ломить надорванные работой в шурфе суставы, и вонь.

Вот моя привычная обстановка на второй день заключения. Ко всему можно привыкнуть, но увиденный кошмар выбивался из обычного хода событий.

Я-то думал, что мои сны, изредка приходящие во время путешествия с прииска Красная Лошадь к городку со смешным названием Пузырь, остались в прошлом.

Оказалось, нет.

Сегодня ночью я, недоучившийся жрец, бесталанный чародей, старатель-неудачник Молчун, был Гырром, парнем-салэх, угодившим в бойцовые ямы сидов лет за семьсот до моего рождения. Жил его жизнью, видел его глазами, переживал его чувства. По крайней мере, упоминавшийся ярл Мак Кехта, тот самый, кто первый из перворожденных высказал догадку о разумности людей, наших диких предков, погиб во время Войны Обретения, окончившейся больше шестисот лет тому назад.

Действительно ли имели место увиденные мной события или они всего лишь плод больного, издерганного рассудка?

Что предвещает мой сон?

Какой новый поворот злосчастной судьбы?

Еще пять дней назад мне казалось, что жизнь начала налаживаться. Привольная дорога, надежные спутники и видимая впереди цель. И вот теперь я оказался в подземелье, запертый в тесной камере, темной и сырой. Все тело ломит после непривычной мне скачки от Пузыря до Фан-Белла — столицы королевства Ард'э'Клуэн. Но пуще натруженных мышц болела душа, мучаясь неизвестностью. Какова судьба моих спутников? Что ждет меня здесь? Куда девали Гелку?

Впрочем, по порядку.

Гелка — это девочка-арданка. Когда-то ее отец, Хард, содержал харчевню на прииске Красная Лошадь, где я, как и десятки прочих старателей, искал самоцветы. В березозоле нынешнего года всю ее семью вырезали конные егеря короля Экхарда. Они прискакали на прииск в погоне за перворожденным, старшим дружинником ярла Мак Кехты.

Звали его Байр Лох Белах, и, сколько стоит наша Красная Лошадь, он приезжал дважды в год за податью, десятиной. Потому нельзя сказать, чтоб на прииске его любили. Избитого до полусмерти Лох Белаха распяли гвоздями к стволу старой липы, росшей во дворе «Развеселого рудокопа» — харчевни, хозяином которой и был отец Гелки. А потом пошла гулять вольница. Егеря и часть наших, почувствовавших пьянящий вкус свободы и безнаказанности, начали бесчинствовать. Разграбили харчевню.

Всего я не видел. Не видел, как убивали Харда и гелкиных сестер. А вот мать ее прямо на моих глазах Воробей — кличку свою дурацкую он получил за то, что слегка подпрыгивал на ходу, — ногами забил. Видно нутро отбил — тем же вечером померла. Гелку подобная участь ждала бы — что насильникам девичьи слезы? — но нашелся на прииске один человек, сумевший пойти наперекор силе.

Тогда еще я не знал его имени. Только прозвище. Сотник. И то, что он из Пригорья родом. Положим, я и сам неразговорчивый и замкнутый, но по сравнению с ним — просто болтун и хохотун. Сотник в одиночку, голыми руками разметал десяток экхардовых гвардейцев. Я, видя это, глазам своим не верил. Ну, не может обычный человек так сражаться! Глупый Молчун, ты просто плохо знал пригорян. В общей свалке Сотник отобрал у одного из егерей меч и мечом тем срубил их предводителя — капитана Эвана. Тут уж и наши смелости набрались. Начатое им дело довершили. Никто из пришельцев не ушел живым с прииска.

А Сотник пропал. Исчез, сгинул без следа в лесу, раскинувшемся на холмах вокруг Красной Лошади. Он только мне признался, больше никому, что убитый капитан егерей был его братом. Родным, единокровным. Но видно, слишком уж разошлись пути братьев, слишком разными они выросли. Эван ведь первым бросился на Сотника. Сзади зарубить его хотел, да не вышло.

После той ночи страха приисковый быт долго в порядок приходил. Убитых хоронили, раненых лечили. Нового старшего выбирали — прежний голова Желвак куда-то удрал, как только жареным запахло. В те дни Гелка и прибилась ко мне. Не может же подросток в одиночку выживать в краях, где не всякий взрослый выдюжит.

Своих детей у меня никогда не было, да и, скорее всего, уже никогда не будет. А о такой дочке, как Гелка, любой отец только мечтать может. Тихая, скромная, за работу возьмется — любое дело ладится. Если бы не досужие пересуды, может я так и остался бы жить на Красной Лошади. Удочерил бы ее по закону — как там у арданов положено? Так нет же, злые языки хуже острого ножа. Когда я от головы нашего, Белого — справедливого и серьезного мужика, услыхал, что де судачат на прииске, что не дочка у меня в хижине живет, а любовница, такая злость взяла… Прямо бери, что в руках унесешь, и удирай, куда глаза глядят.

И удрал. Вместе с дочкой.

Тут еще оказия подвернулась. На Красную Лошадь новые гости нагрянули. Гости нежданные и незваные. С клинками острыми и самострелами бойкими. Вдова погибшего в последнюю войну ярла Мак Кехты припожаловала. Она, после того, как арданское войско ее родовой замок, Рассветные Башни, разрушило, камня на камне не оставив, начала людям мстить. Со звериной жестокостью. Да что там — звериной! Хищники себе такого не позволяют… Животы вспарывать, младенцев живьем жечь, руки-ноги рубить, кишки по веткам развешивать. Это только сиды перворожденные могут, да мы — люди. И кто кого злее и беспощаднее изничтожает, не знаю. Во всяком случае, с уверенностью утверждать не берусь.

Ох, и лютовала Мак Кехта!

До сих пор матери непослушных детей ею пугают по городам и селам, во всех северных краях.

А в середине жнивца припожаловала со своим летучим отрядом к нам на прииск. Сперва я подумал, за десятиной. Оказалось, нет. Другую цель имела неугомонная сида. Не корыстную, а вовсе даже сердечного свойства. Ладно, не буду досужим сплетникам уподобляться.

Я напросился к телохранителю Мак Кехты, Этлену, чтоб выбраться вместе с сидами с прииска. Так и случилось. Выбрались. Хотя вовсе не так, как задумывали.

В ту же ночь на перворожденных ударил отряд петельщиков (УЖЕ БЫЛО АВТОРСКОЕ ПОЯСНЕНИЕ НА СТР.4) под командой своего капитана. Не меньше трех десятков бойцов привел с собой капитан Валлан. Всех сидов перебили. Только Этлен уцелел и вытащил из боя полуживую ярлессу. Пришлось мне их уводить через рассечку и прорытые стуканцом — зверем злобным и опасным, обитателем Севера — ходы.

Больше десяти дней мы блуждали под землей. Вначале по старой штольне, оставшейся от прошлых поколений старателей, потом по пещере, промытой подземными водами в известковых породах. Там погиб Этлен, загрызенный стуканцом. Там же мы нашли старинный артефакт. С виду — невзрачная деревяшка приблизительно две ладони в длину да толщиной с мое запястье. А на самом деле — Пята Силы, артефакт имеющий огромное значение для поддержания равновесия нашего мира. Это нам потом тролль объяснил. Точнее, не тролль, а последний представитель народа фир-болг. Единственный, кто выжил после войны, объявленной им сидами. Отряд перворожденных в незапамятные времена проник на остров в северной части Озера, на берегах которого сейчас лежит моя родина — Приозерная империя, и выкрал артефакт с гранитного алтаря в фир-болжьем капище.

По словам Болга, как последний фир-болг разрешил себя называть, если вернуть Пяту Силы на место, на алтарь, то зло и жестокость из нашего мира должны исчезнуть. С трудом верится, но… Попытка, как говорится, не пытка.

Почему бы не попробовать? А вдруг Болг прав? Вернем артефакт, и люди с перворожденными перестанут резать друг другу горла. Да и народы северных королевств навсегда прекратят войны и междоусобицы.

Мечта…

Красивая и почти несбыточная.

И мы решили попробовать вернуть Пяту Силы на место.

Мы — это я, феанни Мак Кехта, Гелка и Сотник. Оказалось, не сгинул он без вести в зимнем лесу. Болг подобрал его больного, обмороженного, выходил в своем лесном убежище. Вот только один глаз пригорянину спасти не удалось. Конечно, и я, и Глан — настоящее имя Сотника — отдавали себе отчет, что нелегко будет пробраться через три страны, за несколько сотен лиг на Юг. Тем более в компании остроухой сиды, чей внешний вид, не говоря уже об имени, вызывает жгучую ненависть у всех людей. Да и для девочки-подростка этот путь наверняка нелегким окажется. Ей бы жить тихой, спокойной жизнью, учиться грамоте… А не по лесам верхом скакать. Но тут наши с Гланом возражения натолкнулись на яростный отпор и со стороны феанни, и со стороны Гелки. Чуть ли не силой нас заставили свое общество терпеть.

Теперь я жестоко раскаиваюсь в собственном безволии. Нет, нужно было настоять, убедить Гелку остаться. Потому что в городке со смешным названием Пузырь, выросшем на перекрестке торговых путей в северном Ард'э'Клуэне, нас с ней захватила в плен шайка вооруженных людей. Кто они такие, я так и не понял за все пять дней, проведенные в пути до Фан-Белла. Имена, вернее клички, запомнил, а вот зачем они нас везут в столицу арданского королевства, по чьему приказу, так и не понял.

Ватага, схватившая нас, была небольшая, но состояла из опытных, хорошо вооруженных людей. Их предводитель, Кисель, добрых два дня ждал отставших ватажников — коренастого поморянина и рябого в длинной кольчуге, а с ними еще пяток воинов. Как я понял, он поручил им схватить Сотника и Мак Кехту. Да только не нагнали они нас ни на первый день, ни на второй. Это вселяло надежду. Значит, сида и пригорянин не дались запросто. А то, чего доброго, и поубивали дерзнувших напасть на них. И мне захотелось поверить в возможное освобождение.

Напрасно.

До Фан-Белла никто нас так и не освободил.

Кисель злился, кусал ус, ходил мрачнее тучи, но пленников, то есть меня с Гелкой, не обижал. Видно, в задании неизвестный наниматель четко оговорил — целыми и невредимыми доставить. Изредка получаемые мною пинки — не в счет. Подумаешь, эка невидаль. Вообще-то, я заметил, что ватажники меня слегка опасались. Рук старались не развязывать, а если и приходилось — по нужде ведь связанным не сходишь — то всегда за спиной стоял один ардан с обнаженным мечом и еще один в паре шагов сзади сторожил — с заряженным самострелом.

За кого они меня принимали? За великого воина или могущественного чародея? Не знаю, не знаю. Какой из меня боец, по-моему, при пленении любой догадаться смог бы, если не слепой и голова варит. Рябой Тусан и его товарищ, меченый шрамом, не дали к себе даже прикоснуться, а меня под орех разделали. Или боятся, что колдовать начну? Так я, сколько ни пытался, так за всю дорогу и не смог Силу ощутить. Колдун, курам на смех.

По моим подсчетам прибыли мы в столицу Ард'э'Клуэна на семнадцатый день месяца златолиста. Въехали с северо-запада, миновали причалы с выстроившимися вдоль бревенчатого помоста судами — тут были и веселинские струги, и байдаки поморян, и лодьи речной стражи короля Экхарда. Из обрывков разговоров наших захватчиков я понял, что король Экхард, который сговаривался с Витгольдом и Властомиром идти войной на перворожденных, умер в конце лета. Сейчас «оленью» корону принял его сын. Когда принцем был, Хардваром звался, а теперь, Экхардом Вторым стал.

Смеркалось, когда мы миновали ворота в крепостной стене. Фан-Белл окружали не каменные стены, а высокий вал с частоколом из толстых бревен поверху. Проникнуть в город жители окрестных сел и слобожане могли через двое ворот, защищенных бревенчатыми же башнями с площадками для лучников и караулками внизу. Кисель показал стражникам какой-то знак — то ли перстень, то ли грамотку, я не разглядел, — и этого оказалось довольно. Десятник стражи даже поклонился, пока его подчиненные отодвигали тяжелую створку ворот.

Когда-то давно, больше десяти лет назад, я побывал в Фан-Белле, но, проезжая по полутемным улочкам, не узнал ничего. Может его отстроили заново после очередного пожара? Изредка слухи на Красную Лошадь доходили — деревянный город страдал от неосторожного обращения с огнем. Иногда выгорали целые кварталы. А может, просто у меня память такая слабая?

К месту назначения мы добрались уже в кромешной темноте. Желтоватые отблески двух факелов не давали разглядеть что-либо за пределами освещенного круга. Какая-то каменная громадина. Похоже, замок. Чей, интересно знать?

Тут нас с Гелкой разлучили окончательно. Арданы и в пути нас рядом не сажали, спать поблизости друг от друга не укладывали. Разговаривать не разрешали. Только и удавалось взглядом обменяться, улыбкой, кивком головы дочку подбодрить. А теперь нас свели в подземелье и посадили по разным комнатам.

Мне досталась темница в подлинном смысле этого слова. Никаких окон, никакого освещения. Камера три на четыре шага. Точно подсчитано, не один раз проверил. У одной стены сбитый из горбыля топчан. Ни о какой постели даже речи не шло. Впрочем, если были бы в темнице какие-то тряпки, я бы их сам скинул на пол. Только вшей от прежних постояльцев мне не хватало.

В углу темницы — бадейка для отправления естественных надобностей. За те два дня, что я провел взаперти, никто нечистоты не выносил.

Ни стола, ни стула. Темно, хоть глаз выколи. Только в коридоре, куда выходит дверь моей камеры, факелы горели, и то не частые. Свет проникал в маленькое — пядь на полторы — прямоугольное отверстие в двери. Через него же дважды в день охранник, угрюмый и неразговорчивый, просовывал глиняную миску с едой — крошево вареной моркови с репой, и кружку воды, хвала Сущему, не затхлой.

Второй день я предавался размышлениям — кто нас приказал схватить и для чего? Ответа пока не находилось.

Еще в Пузыре люди Киселя тщательно меня обыскали. Отняли нож, сумку с Пятой Силы и мешочек с самоцветами, отложенными за восемь лет работы на прииске. Теперь, даже если случится чудо и нам удастся сбежать, прощай надежда на безбедную жизнь где-нибудь в отдаленной провинции Приозерной империи. Прощай нарисованный в воображении маленький домик с садиком, книга, которую начал писать в уме. Придется зарабатывать.

Умею я немного, но все же кое-что делаю неплохо. Могу ловушки ставить на пушного зверя — соболя, куницу, белку, лису. К трапперам что ли прибиться? Могу руду добывать… А могу и писарем куда-нибудь устроиться. Все-таки ученье в Храмовой Школе даром не прошло. Пишу нынешними рунами и старыми — сидскими. Понимаю и старшую речь, на которой перворожденные разговаривают. Может, толмачем попробовать?

Смешной ты, Молчун, право слово. Сидишь в темнице, под замком, не знаешь оставят ли тебя в живых, или завтра повесят на заднем дворе, или полторы ладони стали под лопатку сунут и в выгребную яму сбросят, а рассуждаешь о том, как дальше жить намерен, как на пропитание зарабатывать…

Ты выберись сначала, с друзьями встреться, да попытайся ту ношу, какую сам на себя взвалил до цели донести, а потом и рассуждать будешь.

Стрежень Ауд Мора, две лиги севернее Фан-Белла,

златолист, день девятнадцатый, полдень

Ясеневое тело корабля легонько поскрипывало в такт согласным движениям длинных весел. Узкие лопасти уходили в воду без плеска, без брызг, показывая многолетнюю выучку гребцов. Высокий форштевень расталкивал темно-серую воду Ауд Мора. Грозно щурилась на заросший очеретом пологий левый берег грифонья голова. Шею искусно вырезанного хищника обхватывала рука впередсмотрящего, чьи раскосые глаза внимательно обшаривали теряющуюся в призрачной завесе дождя полосу водной дороги. Кончики ушей наблюдателя заострялись кверху, выдавая его принадлежность к старшей расе — перворожденным. Любой встречный житель северных королевств назвал бы его остроухим и с радостью угостил бы отточенной сталью.

Только попробуй это сделать, когда за спиной сида тридцать два его сородича, одетые в кольчужную броню да при оружии. Мечи, дротики, самострелы — все, чтобы отбить любопытство ненужного и непрошеного свидетеля. Чем меньше салэх — так перворожденные называли людей — узнают о глубоком южном рейде сидского корабля, тем лучше.

Впрочем, один человек все же присутствовал на потемневшей от соленой воды палубе. Около степса (четырехгранного отверстия в середине кильсона, куда вставлялся шпор мачты, уложенной сейчас вдоль судна) сидел, скрестив ноги, невысокий, сухощавый человек — южанин по всем признакам. Седые виски, темная полоска усов над верхней губой, левый глаз закрыт чисто отстиранным льняным лоскутом. На коленях — меч. Некоторые перворожденные из числа гребцов бросали на его оружие презрительные взгляды.

Как же! Благородное оружие в звериных лапах.

Они не видели воина из Пригорья в деле.

Напротив человека восседал на резной скамеечке Эйан Мак Тетба, последний морской ярл расы перворожденных. Совершенно белые волосы — даже для сида он выглядел очень, очень старым — свободно спадали на спину. Поперек лица, закрывая оба глаза, легла белая повязка, украшенная сложным узором из самоцветной пыли — филигранная работа искусников-перворожденных. Из-под вышитой ленты виднелись неровные края застарелого шрама. Никто из ныне живущих не знал, где и как Эйан потерял глаза. Слепцом он покинул Б'энехт Ольен — Благословенную Землю, и привел остатки своего рода в залив Надежды (Дохьес Траа по-сидски). Даже Эохо Бекх, король сидов и верховный владыка Севера, не помнил Мак Тетбу зрячим. Но мало кто из ярлов, и представителей древних морских родов, и более молодых, ставших горским народом, мог поспорить с незрячим стариком в прозорливости, мудрости, воинском искусстве. Казалось, Эйану не нужны глаза. Опыт прожитых лет и другие, невероятно обострившиеся за многовековую жизнь слепца, чувства заменили ему зрение.

Мак Тетба глядел на сухопарого салэх. Точнее, просто сидел, повернувшись лицом в его сторону. Он слышал размеренной ровное дыхание без малейших признаков беспокойства, легкий шорох, с которым пальцы человека ласкали черные кожаные ножны. Впервые перворожденный испытывал что-то похожее на уважение к грязному животному.

По левую руку от ярла на круглобоком сундучке примостилась сида в вороненой кольчуге. Золото волос опускалось чуть-чуть ниже плеч. Когда-то, скоро уж год тому назад, она обрезала косу, поклявшись на честной стали перед лицом зверски убитых сородичей, мстить проклятым салэх, где только сумеет достать их клинком ли, арбалетным ли бельтом.

С тех пор произошло много событий. Отросшие неровно обкорнанные волосы — это лишь малая малость. Ярлесса Фиал Мак Кехта отыскала заветную любовь с тем, чтобы похоронить ее навсегда. Байр Лох Белах остался глядеть вечные сны на кривовато сбитом помосте близ прииска Красная Лошадь.

Прошел всего десяток дней, и высокородную феанни подстерегла новая утрата — гибель старого советчика и учителя. Телохранитель Мак Кехты, белоголовый Этлен, не знал соперников в бою на любом оружии ни среди перворожденных, ни среди людей. Но с чудовищем подземных глубин, ужасом старателей и рудокопов, встреченным в пещерах под холмами, он не совладал. Победитель в бесчисленных стычках и боях погиб от зубов стуканца.

После были странствия по лесам в широкой долине Аен Махи. Унизительная зависимость от салэх по имени Эшт, Молчун, и сопровождавшего его человеческого детеныша. То, что люди заботились о ней совершенно искренне и бескорыстно, не ища выгоды и не требуя награды — кормили, лечили, купили довольно хорошего коня, — порой доводило болезненно гордую сиду до бешенства. Мак Кехта злилась на весь свет и готова была рубить всякого, кто под руку подвернется.

Один раз подвернулся траппер. Еще на правобережье Аен Махи. Хитрый, жадный, злой человечишка. Никчемная душонка, если у салэх вообще наличествует душа. Сида не жалела, что обагрила его кровью один из клинков, оставшихся ей от Этлена.

А вот проклятье, брошенное ей в лицо женой, вернее, вдовой траппера заставляло задуматься. «Пускай кровь, тобой пролитая, на тебя ж и падет…» Мак Кехта великолепно понимала убогую, каркающую речь салэх и не сомневалась, что правильно перевела услышанное.

Проклятье крови — не шутка. Вознесенная к чертогам Небесной Горы, оно рано или поздно исполнится. И нет дела высшим силам, что произнесло его низшее существо — самка грязного салэх.

А если вспомнить еще встречу с бэньши — ночной плакальщицей, предвещающей смерть. Киин'э, тарэнг'эр'эхт баас.

Мак Кехта почти поверила в свою неизбежную гибель, когда свалилась от неведомой болезни. Вот вам и близкое общение со зверообразными! Живущие замкнутым миром в горных замках перворожденные заразных болезней не знали. От ран, полученных в сражении или на охоте, спасало лекарское искусство филидов, достигших замечательных успехов на этом поприще. К примеру, Айлиль Черный Буревестник, входящий в Большой Совет из Уэсэл-Клох-Балэ, поднимал заступивших одной ногой за пределы чертога смерти. Поднимал и возвращал к полноценной жизни. Раздробленные в осколки кости, сломанные хребты, разорванные, словно канаты, связки…

А вот с моровым поветрием филиды бороться не умели. Больше того, погруженные в высокоученые размышления, даже не догадывались об их опасности.

Ярлесса аж поежилась, представив, как приходит в голову любого из правителей людских королевств идея свести с лица земли перворожденных, простонапросто заразив их любой из болезней, спасения от которой филиды не нашли, да и не искали.

Но с чем не справился бы и весь Большой Совет, оказалось по плечу лекарю-самоучке из салэх. Молчаливый спутник Мак Кехты, Эшт, выходил ее, не прибегая к чародейству. Одними лишь настойками трав и сушеных ягод поставил на ноги, и не считал совершенное подвигом.

Этот задумчивый, тихий человек, порой проявляющий твердость стали наилучшего закала, своим бескорыстием выводил сиду из душевного равновесия.

Достаточно вспомнить его внезапное решение вернуть М'акэн Н'арт на островной алтарь в разрушенном капище фир-болг?! С немытыми звериными лапами, а туда же — древнюю святыню хватать! Гордая сида не смогла не пойти с ним вместе, презрев опасности путешествия на Юг, через населенные людьми земли.

И вдруг, в городке на севере человеческого королевства Ард'э'Клуэн Эшт исчез. Вместе с детенышем-салэх и с Пятой Силы. В тот же вечер саму Мак Кехту попытались убить. Или пленить… Для высокородной сиды это одно и то же.

Когда в окно комнаты, где она предавалась невеселым раздумьям, влетели вышибая ставень два вооруженных головореза, ярлесса даже не удивилась. Проклятие крови должно когда-то сбыться. Но сдаваться на милость провидения она тоже не собиралась. Один из нападавших получил клинком поперек морды — умойся кровушкой, грязная тварь! Второй оказался удачливее — сумел схватить Мак Кехту и даже приставил нож ей к горлу. Как будто свыкшуюся с неизбежностью смерти клинок у горла остановит!

Эх! Как выпучились глаза потного вонючего зверя! Как сквозь длинную резаную рану брюха рванулись наружу сизые петли кишок!

— Баас кюэр'дах, салэх? Смерть ищете, твари? Та — Мак Кехта! Я — Мак Кехта! — почти весело бросила феанни в перекошенные ненавистью и злобой лица врагов.

А было их не мало.

Но пригорянин успел положить всех в считанные мгновения, не дав ярлессе еще раз обагрить клинок кровью.

В какой-то миг ей показалось, что не худощавый, смуглый человек в латаной рубахе пляшет в окружении размахивающих сталью бойцов, а сид с длинным хвостом снежно-белых волос, прихрамывающий от полученной еще у Кровавой Лощины раны, снова ведет игру со смертью.

Обман зрения. Пустые мечты. Этлена уж не поднять никаким чудом.

Но с этого вечера слово Сотника, которого она на старшей речи звала К'ееделом, значило для Мак Кехты почти столько же, сколько и свое собственное.

Именно она остановила дружинников Мак Тетбы, готовых изрешетить человека десятком дротиков. Да и то сказать, кто знает, не перебрался бы он на борт корабля прямо с крутого обрывистого берега и не перерезал бы половину перворожденных прежде, чем погибнуть?

Так что польза от примирения вышла и Сотнику, и воинам Эйана Мак Тетбы. Сейчас они заключили нечто вроде военного союза. До поры до времени.

Зрелище морского сидского корабля с грифоньей головой на форштевне в сотнях лиг от Дохьес Траа несказанно поразило Мак Кехту. А еще больше озадачила цель похода перворожденных, изложенная Мак Тетбой на борту, куда они с К'ееделом поднялись, бросив после недолгого размышления лошадей на берегу.

Оказалось, последнего морского ярла направил на поиски Фиал Мак Кехты Большой Совет филидов с согласия и одобрения самого Эохо Бекха. Утехайр Семь Звезд — глава совета — и Морана Пенный Клык — его правая рука — во время гадания на день С'аухн определили ее связь с неведомой опасностью, проснувшейся после долгих лет покоя. Несомненно, так необычно показала себя Пята Силы — М'акэн Н'арт. И связь была самая прямая. Кто, как не Мак Кехта решила во что бы то ни стало присутствовать у алтаря на острове, когда человек, Молчун, возложит Пяту Силы на гранитную поверхность? А если понадобиться, и самой водрузить артефакт. Ведь сняла его рука перворожденного, а значит представитель той же расы и должен вернуть украденное.

Мак Кехта выложила все Эйану Мак Тетбе, выложила так откровенно, как если бы говорила с отцом. Или с филидом-наставником. Не утаила ни малейшей детали.

Сотник при этом молчал, угрюмо царапая ногтем бронзовую пряжку ножен. Старшую речь он понимал с пятого на десятое — отдельные слова, не более.

Мак Тетба долго не отвечал. Втягивал резко очерченными ноздрями влажный, холодный ветер над гладью Ауд Мора. Вслушивался в шорох дождевых капель над водной поверхностью, в шепот очерета и камыша на близком берегу. Вертел в пальцах сложную конструкцию из веточек омелы, ивовых прутиков и неограненных драгоценных камней. Ею снабдили морского ярла филиды Уэсэл-Клох-Балэ с тем, чтобы указать путь к Пяте Силы и Фиал Мак Кехте.

— Эйан, шив' лиом'э ахэн', аат' эниш М'акэн Н'арт? — не выдержала ярлесса. — Эйан, ты можешь узнать, где сейчас Пята Силы?

Ярл покачал головой.

— Ниа шиил'. Не думаю.

— Иэрэхт'эл. Попытайся.

Мак Тетба снова надолго замолчал.

— Фиал, шив' к'рэд'э эр шкелл фир-болг? Фиал, ты веришь в сказку фир-болг?

— Шеа, Эйан. К'рэд'. Да, Эйан. Верю.

Слепой старик осторожно установил сработанную филидами штуку на палубу. Отнял пальцы. Замер.

Все присутствующие невольно затаили дыхание.

Получится ли?

Сложное переплетение веточек и прутиков с узлами-кристаллами зашевелилось, покачнулось и развернулось заостренным аметистом в сторону феанни. Похожая на фиолетовую сосульку тонкая палочка самоцвета дрожала подобно язычку гадюки. Казалось, она колеблется, не чувствуя уверенности.

Мак Кехта напряглась, закусила губу. Вздох разочарования, готовый вырваться у трех десятков перворожденных, вдруг сменился невнятным гулом удивления, смешанного с восторгом. Конструкция вновь дернулась, провернулась на досках палубы и нацелила аметист на восход — вверх по течению Ауд Мора.

— Ард'э'Клуэн! — воскликнула Фиал.

— Фан Белл… — проговорил Сотник.

— Лейс? Удалось? — напрягся Мак Тетба.

— Шеа, Эйан. — Мак Кехта сжала кулаки. — Да, Эйан.

— Кэарт го л'оор. Ну, хорошо, — склонил голову старик. — Саал'э эр сор. Идем на восход.

Почему-то уверенность в его голосе не звучала.

— Мы оставим корабль далеко от поселения салэх, — быстро проговорила Мак Кехта. — Не стоит без нужды подвергать риску столько перворожденных.

Сотник с интересом глянул на нее. Точного смысла слов он не разобрал, но догадался по интонации, к чему ведет феанни.

— Я и не думал брать город салэх штурмом, — без усмешки заметил ярл.

— Пойду я один, — подал Сотник, для верности ткнув себя в грудь, а потом поднял один палец.

— Нет! — встрепенулась сида. — Я тоже!

— Не стоит. Велика опасность быть раскрытыми. Город — не поселок трапперов, — позволил себе нанести легкий укол пригорянин. — Один я проберусь незаметно. Таких, как я, в толпе из десяти десяток.

— Что говорит салэх, — повернул к Фиал незрячие глаза Мак Тетба.

— Он говорит, что должен идти в город один, — перевела сида. — Что для перворожденного существует опасность быть раскрытым…

— Он прав, — кивнул старик.

— Но как же… — возмутилась Мак Кехта. — Ты тоже, Эйан? Я должна!..

— Быть узнанным в городе салэх — смерть. Ты не пойдешь с ним, Фиал. Не годится нам посылать на гибель своих феанни.

— Но Эйан!

— Нет, я сказал. Но и К'еедел не пойдет один… Улад, Сенха, — бросил Мак Тетба через плечо.

Два сида приблизились и встали за его спиной. Один тонкий, золотоволосый с глазами, как сапфиры. Небольшой шрам превращал его левую бровь в силуэт летящей над морем чайки. Второй отличался более широкими плечами и длинными усами, серыми, словно остывший пепел костра.

— Они помогут ему, — указательный палец Мак Тетбы едва заметно качнулся в сторону Сотника. — И проследят, чтоб салэх не вздумал бежать с Пятой Силы. Переведи ему, Фиал. Я еще подумаю, стоит ли везти артефакт в Уэсэл-Клох-Балэ.

Мак Кехта обиженно поджала губы, но спорить поостереглась. Морской ярл — полновластный хозяин и господин на палубе своего корабля.

Сотник, выслушав ее перевод речи Мак Тетбы, не выказал ни озабоченности, ни обиды.

Покачал головой, поднял один палец.

— Одного возьму. С двумя некогда нянчиться. Были бы оба глаза, — он слегка усмехнулся в усы и коснулся повязки, пересекающей лицо.

Мак Кехта, едва сдерживаясь, то ли от раздражения упрямством салэх, то ли от недовольства словами морского ярла — перевела.

Мак Тетба покачал головой.

— Фиал, шо салэх ф'иир ниабюэ лиих? Фиал, этот человек правда непобедимый воин?

— Шеа. Да.

— Кэарт го л'оор. Ну, хорошо. Шюю'л Улад. Пойдет Улад.

Синеглазый сид приложил ладонь левой руки к сердцу, отводя правую назад. Жест почтения у перворожденных.

Сотник окинул его взглядом, кивнул и, слегка поклонившись ярлу, повернулся лицом по ходу судна.

Серая вода Ауд Мора пузырилась под мелким обложным дождем. В преддверии Халлан-Тейда осень оплакивала уходящий год. Будет ли наступающий год удачнее? Не вынудит ли пролить слез вдвое больше?

ГЛАВА II

Трегетройм, королевский замок,

златолист, день двадцатый, позднее утро

Мрачный рассвет заглянул в узкое стрельчатое окно. Порывом сырого ветра толкнул тяжелую портьеру.

Валлан открыл глаза словно от толчка.

Утро.

Позднее утро, если принять во внимание конец златолиста. Дни, чем дальше, тем короче, а ночи — длиннее и темнее.

Капитан трегетренских гвардейцев опустил босые пятки на густую черную шкуру пещерного медведя, покрывавшую пол в королевской опочивальне от стены до стены. Потянулся за штанами, брошенными поверх пары высоких сапог.

Вместе с рассветом в спальню заглянул и утренний холодок. Несмотря на закалку, Валлан поежился — камин прогорел еще вечером. Теперь в трубу немилосердно сквозило.

Петельщик покосился на широкое, воистину королевское, ложе. Селина спала, разметав черные волосы поверх одеяла из серебристо-серых рысьих шкур. Рот принцессы приоткрылся, вокруг глаз легли темные круги — последний месяц дался ей не легко. А сегодняшний день обещает быть тоже трудным, хотя и приятным. Коронация.

«Пусть спит», — подумал Валлан, натягивая штаны, а следом за ними и сапоги.

Селина пошевелилась, пошарила рукой по еще теплой половинке кровати, где только что лежал гвардеец. Приподнялась на локте.

— Пора?

— Спи, — откликнулся Валлан, заправляя длинную рубаху. К чему спешить? Невеот начнет церемонию ровно в полдень.

Принцесса кивнула и уткнулась лицом в плотный мех покрывала. Уснула, словно и не просыпалась.

Хмыкнув, Валлан накинул на плечи светло-коричневый, стеганный дублет. Во дворце он старался обходиться без кольчуги, чтобы не обижать лишний раз петельщиков, несущих охрану везде и всюду. «Мышь не проскользнет», — любил, самодовольно усмехаясь, повторять барон Остан. С недавнего времени барон — раньше он был простым сотником гвардии. А вот обходиться без секиры капитан не смог себя приучить. Ощущение надежной тяжести на бедре — многолетняя привычка, от которой так запросто не избавишься. Даже если станешь принцем-консортом и всю жизнь проведешь во дворце под надежной охраной.

Впрочем, сидеть сиднем в Трегетройме Валлан тоже не собирался. Да и кто ему даст?

Уже сейчас на юге страны зреет баронский бунт. Да не один, по всей видимости. Не все трейги с радостным единодушием восприняли весть о смерти короля. Понятное дело, Витгольд давно и тяжело болел. От лекарей отказывался. И от местных жрецов-целителей, служащих Огню Небесному, и от приезжего чародея-озерника. Не принимал никаких снадобий, опасаясь отравления. Пил исключительно чистую ключевую воду, пользуясь кубком, вырезанным из рога полулегендарного зверя-единорога, обитающего далеко-далеко на юге, за горами Крыша Мира. Кость единорога, согласно народному поверью и заверениям купцов-поморян, доставлявшим диковинные товары морским путем в северные королевства, обладала свойством обезвреживать любой яд, добавленный в питье. А ел его покойное величество только перепелиные яйца. Тоже задачка для отравителя еще та. Как сквозь скорлупу яд пропихнуть? Вот Витгольд и рассчитывал врагов за нос провести.

Не учел лишь дочку, решительностью в батюшку пошедшую.

Селина давненько уже возмущалась глупыми законами да пресловутой дочерней покорностью. Не желала сидеть за пяльцами в светлице и жениха дожидаться, какого его величество сговорит. Хотя поначалу Витгольд был не против ее брака с Валланом, восьмым бароном Берсаном, капитаном гвардии Трегетрена. И род старинный, и воин, каких поискать. Надежная опора женщине-королеве в тот момент, когда отец отправится в Верхний мир, возляжет в просмоленную лодочку, по стародавнему обычаю, завещанному поколениями предков.

Единственное препятствие между принцессой и вожделенной короной давно устранили. Да и что за препятствие?

Старший брат.

Принц Кейлин.

Он уродился неплохим воином. Умелым бойцом. Достойным командиром. И лицом, и статью, пожилые люди утверждают, в батюшку покойного. Тот, бывало ни одной юбки не пропускал. А отказа не ведал вовсе не потому, что коронованная особа. Просто удал и хорош собой.

Вот характером Кейлин не пошел в Витгольда. Чересчур мягок.

Валлан аж скривился от презрения.

Ну, скажите на милость, что это за будущий король, коли он не желает огнем и мечом баронские смуты подавлять, крестьянские восстания в крови топить. Ведь, кого боятся, того уважают. Власть зиждется на силе. И страхе.

Нет, этот белоручка вздумал вести речи об отмене пошлин и селянских податей. Мол, легче станет жить земледельцу, больше будет зерна производить, всему Трегетрену прямая выгода. Ага, развязывай кошель. Будет тебе смерд из кожи вон лезть, чтоб баронов кормить, да королевский двор, да армию. А ремесленник начнет мастерить больше товаров, рудокоп черенок у лопаты сломает от усердия… А купец растает от милости монаршей и перестанет часть прибыли утаивать.

Кто ж в здравом уме захочет больше работать?

Еще Кейлин носился с вовсе уж бредовой затеей — раскрепостить тягловых селян. Чтоб не волен был местный барон или граф в их животе или смерти, а получал урочную подать в обмен на суд и защиту от лихих людей.

Кто из баронов на такое согласится?

Вот где начались бы бунты — всем бунтам бунты. И полетела бы, как пить дать, корона с головы балбеса-мечтателя. Развалился бы Трегетрен на удельные вотчины. А тут и соседушки не задержатся. Повесье с Ард'э'Клуэном спят и видят, как бы трейговское королевство по кусочкам растащить. Разрушить до основания и на развалинах еще меж собой свару учинить.

А чего стоит чистоплюйство Кейлина во время последней войны? Последней ее называли потому, что названия еще не придумали. Иногда говорили «остроушья», иногда — «северный поход».

Пытать и на колья пленных сажать он, видите ли, не желал, не хотел сучек остроухих и их ублюдков злобных жечь.

«Воевать надо с воинами!»

«Победа на поле брани достигается, а не в пыточном каземате!»

Чистоплюй и белоручка!

Из-за него и Мак Кехту в первый раз Валлан упустил. У Кровавой Лощины.

Когда остроухие Мак Кехты и Мак Дабхта прижали Властомира с его гвардейцами. Веселинский король дротик в бедро получил и думал отступить из боя, но косоглазые нелюди достали таки его. Численный перевес на стороне остроухих оказался и быть бы Властомиру глубоко под курганом, если бы не петельщики. Их вели тогда Валлан и Кейлин.

Ох, и врезали они нелюдям!

Из трех десятков едва ли пяток ушел.

В том числе и ведьма проклятая. Мак Кехта.

Они с Мак Дабхтом вдвоем удирали, но под ярлом конь ногу сломал, поскользнувшись. Кейлин с парой бойцов на них налетел, а под Валланом скакун замешкался: почти с утра в бою — какое животное выдержит?

И рубить бы принцу остроухую, а он Мак Дабхту голову снес!

«Не могу, баба…»

Мало проклятая баба, тьфу, сида крови людской попила?

А ярл все едино не ушел бы! Пешком от конных? Курам на смех.

Ушла Мак Кехта, а Валлан глухую злобу затаил на прежнего соратника и товарища по буйным молодецким забавам. Вначале терпел, не признавался никому. Все потому, что давно молодому барону и капитану гвардии пришлась по сердцу трегетренская принцесса Селина.

Не хотел барон Берсан с будущим шурином ссориться, пока однажды не понял, что и черноволосой, черноглазой принцессе братишка старший тоже не по нутру.

Вот кто родился корону надеть, так это Селина.

Смелая, решительная, достаточно жестокая, чтобы любому бунтарю хвост прикрутить. И надо же уродиться девкой. Да еще младшей в семье!

Тут уж ни о каком престолонаследии и речи быть не может. Заранее на роду написано выйти замуж либо за соседнего правителя или сынка такового, либо за королевского вассала побогаче и помогущественнее с тем, чтобы кровными узами родное королевство укрепить.

А Селина смиряться с таким положением не желала.

Вот и устроили они, заодно с Валланом и еще несколькими особо доверенными командирами из числа петельщиков, принцу Кейлину веселую прогулочку аж на Восходный кряж. С мешком на голове.

Можно, конечно, было и сразу корд под лопатку сунуть, но почему-то никому не захотелось мараться в королевской крови. Или гнева Огня Небесного испугались?

Насчет Восходного кряжа им молодой чародей из озерников подсказал.

Есть, оказывается, на скалистых кручах, защищающих Ард'э'Клуэн и Восточную марку от суховеев, набегающих из великой степи, пещерные храмы. Ничего общего они не имеют с Храмом, которому чародей Квартул служил и за который жизнь отдать был всегда готов. Ни о каком волшебстве тамошние отшельники знать не знали и ведать не ведали. Надо полагать, только поэтому и не разрушили их убежища до сей поры. К конкурентам Храм Приозерной империи жалости и снисхождения не испытывал.

Обитатели пещерных монастырей жизнь проводили в тяжких испытаниях, каковые сами для себя и придумывали. Таким образом они намеревались достичь сверхчеловеческих возможностей, не прибегая к чародейству. К примеру, из уст в уста в империи передавались легенды об учителе, сумевшем взлететь одним усилием воли. Или о старце, провидящем будущее с такой точностью, что погоду мог предсказывать и виды на урожай на несколько лет вперед. Не всегда в пещерные монастыри уходили добровольно. Иногда старцы-отшельники покупали себе рабов из числа осужденных преступников. Кто-то же должен выполнять тяжелую работу — носить воду, колоть дрова, убираться в кельях — пока достигается просветление? Правители охотно соглашались обменять висельников на звонкую монету или горный воск. От пещерников еще никто не возвращался. При первой попытке удрать пойманного выхолащивали. За вторую — ослепляли. Обычно после этого уже ни один не убегал. Как? Да и к чему?

Квартул — так звали жреца-чародея согласно правилам Храма — набросал записку в несколько строчек настоятелю или, как величали своих старших сами пещерники, Просветленному одного из монастырей с просьбой приютить опасного преступника, злоумышлявшего против короны и Сущего Вовне.

Захватить Кейлина оказалось на удивление легко — он не ожидал подвоха, привык доверять близким. Во дворце тоже ни одна живая душа ничего не заподозрила. Витгольду скормили байку об исчезновении. Король грустил, горевал, пытался наладить поиски наследника. Валлан ему не препятствовал. Наоборот, всячески помогал.

Трегетрен прочесали от Спорных земель до Восточной марки, от Железных гор до Черного нагорья. Безуспешно.

И без того тяжко больной Витгольд сильно сдал. Почти не вставал с постели. Все чаще задумывался о смерти.

А разрешив Валлану отправиться на поиски отряда Мак Кехты в середине липоцвета, король в приватной беседе дал согласие на брак восьмого барона Берсана с наследницей престола. И даже напутствовал пожеланием беречь себя.

Все шло как нельзя лучше, но…

Витгольд всегда был самодуром. Уж если что втямяшилось ему под черепок, увенчанный железным ободом короны Трегетрена, так напрочь вытесняло все предыдущие обещания.

«Я хозяин слову королевскому. Захотел — дал, а захотел — и назад взял».

На беду, чью только — не понять, в отсутствие Валлана в Трегетройм прибыли послы Властомира. Из далекого Весеграда приехал королевский дядька и наставник, почитавшийся им заместо отца, Зимогляд. Да не просто так, грамотами обменяться, да о торговых путях и пошлинах договориться явились послы. Жениться Властомиру приспичило.

Валлан как узнал, враз пожалел, что коня гнал при Кровавой Лощине. Глядишь, замешкался бы, дал роздых измученному вороному, и пришлепнули бы повесского жениха остроухие. Хоть какая-то польза от нелюдей. Хоть раз в жизни.

По правде говоря, Властомиру давно уж нужно было невесту подыскать. Шутка ли? Королю давно за тридцать перевалило, а все холостой и бездетный. Байстрюки от слободских девок прижитые — не в счет. Только к кому свататься? У Экхарда — сын. У владыки Приозерной империи детей нет…

Само собой, вожди веселинских родов, бояре знатные, так и норовили с какой-нибудь из своих дочек Властомира окрутить. Но он благоразумно умудрялся всякий раз отвертеться от чересчур уж рьяных отцов. Выдели один род — другие обидятся. Королю это надо?

Да, в народе говорили еще про дочку Витека Железный Кулак. Этот талун по праву почитался в Ард'э'Клуэне вторым после короля. Тал Ихэрен раскинулся на левобережье Отца Рек, ближе к Железным горам. Отсюда и богатство Витека — сталь, железная крица, медь. Отсюда и военная мощь — до сотни колесниц Железный Кулак, случалось, собирал под свою руку. Но от его девки даже в Фан-Белле отказались. А на что уж охочие до женского полу и сам Экхард, и сынок его — Хардвар. Тем не менее, отправили назад в Ихэрен, к отцу. Зачем Властомиру ославленная таким манером девка? Пусть даже и талунская дочка. Пусть даже и самого Витека плоть от плоти.

Кстати, владыка ихэренский обиды от короля не стерпел и надумал отделиться от Ард'э'Клуэна. За что и поплатился. В самом начале златолиста его рать сошлась с королевским войском, которым командовали Брохан Крыло Чайки — предводитель «речных ястребов» — и Брицелл Постум, капитан конных егерей Экхарда, наемник с далекого юга. В том бою Витек погиб, а королевская армия сейчас довершала разгром и разграбление его вотчины. Пропал в общей свалке и Брохан Крыло Чайки. Так что озерник Брицелл сейчас остался единственным опытным военачальником при молодом Ард'э'Клуэнском монархе — Экхарде Втором.

И все же мысли Валлана, сделавшие основательный крюк, вернулись к посольству Властомира.

Зимогляд прямо предложил Витгольду через брак укрепить позиции обоих королевств. Не исключая и объединение их после смерти Трегетренского короля.

К сожалению, отец Селины за эту идею ухватился двумя руками, как голодный за окорок. Наплевал на обещания, данные дочери и Валлану. Начал сговариваться с дядькой Властомира о свадьбе.

Сам барон Берсан узнал о том случайно, на границе Трегетрена с Ихэреном. Когда возвращался после удачной погони за Мак Кехтой, увенчавшейся полным разгромом ее банды и смертью — кто бы сомневался? — остроухой ведьмы.

Капитан гвардии повел остатки своего отряда с такой скоростью, что едва не загнал вконец измученных долгим переходом коней. Рукоять секиры ныла в ладонях, отзываясь на прикосновения мелкой дрожью, словно живая. Кто знает, что бы Валлан наговорил королю, успей в Трегетройм вовремя, и чем бы их встреча закончилась?

Но он не успел.

Как ни гнал коня, не успел.

Селина все сделала сама.

Не без помощи расквартированных в столице петельщиков, которым Валлан дал строжайший наказ — слушать принцессу как самого себя, ее высочество устроила ночью дворцовый переворот в лучших традициях. Не даром характером в отца удалась.

Витгольда, столь упрямо цеплявшегося за жизнь, задушили подушкой. И то дело. Кровь королевскую, согласно бытующей молве, проливать грешно. Не отмолишься. А удушить — милое дело.

Сотник Остан со всеми петельщиками поддержали начинание принцессы. На ее же сторону переметнулся королевский казначей — барон Нувель, ныне граф Нувель — и верховный жрец Огня Небесного — Невеот. А коль деньги и божество с нами — кто на нас?

Так и вышло, что капитан гвардии прибыл на все готовое. Вот тебе невеста, вот тебе корона, вот тебе власть…

Но еще одну новость узнали Валлан с Квартулом от армейского сотника Хродгара, направленного с подкреплением в форт Турий Рог на северной окраине королевства. Разбойник-перебежчик, сам того не желая, выдал страшную тайну. Оказалось, Кейлин жив и находится на свободе.

Нелепая случайность.

Десяток петельщиков, сопровождавший принца в его принудительной прогулке на Восходный кряж, напоролся на засаду банды веселинских дезертиров. Каким ветром занесло бородачей аж в пределы Восточной марки? Спору нет, таких ватаг много осталось по всем трем королевствам после того, как война вяло затихла. Еще бы, пропасть народа оружие в руки получила, да хлебнула вольной вольницы. Поняли бандиты, что кровь пролить и отнять чужое гораздо проще, чем соленым потом свое добывать, строить, выращивать.

И вот неведомый промысел высших сил столкнул конвой Кейлина и лесных молодцев. Гвардейцев перебили без всякой жалости. Еще бы, петельщики сами разбойникам спуску не давали. Так чего же в ответ милосердия дожидаться? Пленника, понятное дело, освободили. Враг моего врага — мой друг. Истина давно известная.

Кейлин свое происхождение скрыл. Не стал называться перед лесными молодцами. Мало ли что?

Но воинского искусства своего не припрятывал. Враз показал, как с мечом обращается. А полутораручником, следует признать, владел принц как немногие в Трегетрене. Главарь ватаги в восторг пришел, а с ним и остальные разбойнички. Дали новичку прозвище — Живолом.

А вот с перебежчиком Вырвиглазом трейговский принц явно что-то не поделил. Да оно и понятно, предатель из арданов был, рыжий, усатый и верткий, ровно таракан запечный. А Кейлин арданов никогда не любил.

Вырвиглаз с радостью выложил перед Хродгаром, а потом и перед Валланом, куда направляется шайка, сколько в ней людей, коней и подвод, сколько луков, мечей и копий. Выходило не очень внушительно. Ну, банда и банда. Окружали и вырезали до единого человека и более многочисленные отряды.

Капитан послал расправиться с веселинской ватагой четыре десятка воинов под командованием полусотенника Лабона. Десяток петельщиков и три десятка воинов Хродгара — двадцать лучников, а остальные щитоносцы-копейщики. На первый взгляд, сила вполне достаточная, чтобы раздавить любую шайку, пускай даже три принца там в подручных у главаря ходят.

Не вернулся ни один.

Или нет, неправда. Вернулся один Лабон.

Прискакал в Трегетройм дней через пять после прибытия Валлана. На измученном коне. Сам бледный, в лице ни кровинки, краше в просмоленную лодочку укладывают. И правой руки нет. Обрублена выше локтя.

Лабон-то и рассказал Валлану и Квартулу, как в заброшенной и людьми, и богами деревеньке Щучий Плес у брода встретились два отряда. И что веселинская банда совсем даже на банду не похожа, а скорее на слаженный и отлично вымуштрованный летучий отряд. И Кейлин там если не за предводителя, то уж первый помощник у главаря точно.

Взять шайку с налета, врасплох не получилось. Видать местные предупредили о засаде. Лабон себя воином и командиром из последних никогда не считал, но тут нашла коса на камень. Любой его ход принц упреждал. Лучникам даже нос высунуть из лесу не дал. Полусотенник в обход часть своих конников бросил, так их перебили, словно бабка нашептала, где именно они реку переходить надумали.

Отчаявшись, Лабон предложил Кейлину поединок. Один на один. Грудь на грудь. Знал, не погладит капитан по головке, если не выполнив приказ петельщик вернется. А приказ простой и ясный — привезти голову его высочества в мешке.

Но и тут не повезло полусотеннику. Хоть в гвардии почитался он едва ли не первым мечником. То ли стареть начал, то ли и впрямь Огонь Небесный к принцу благоволил. Кейлин его свалил. Ранил тяжело. Руку отрубил на ладонь выше локтя и еще ребрам досталось. Ежели б не кольчуга, уложил бы на месте.

Тут бы и конец бравому полусотеннику, но принц, по своему обыкновению, раненого пощадил. Велел перевязать.

А потом открылся и перед лесными молодцами, и перед трегетренским отрядом. Объявил, мол, те, кто его наследства лишить удумали, еще кровушкой умоются. Призвал лучников, щитоносцев и петельщиков, в общем, всех бойцов, что с Лабоном к Щучьему Плесу пришли, под свои знамена.

Перешли все. Валлан едва зубы не сломал, когда о том услышал. Его петельщики! Жердяй, Скреп, Заяц… Верные псы.

Нет, человек не может быть понастоящему верным. До конца, до предела, до смерти. Только собакам истинная преданность по силам. За это барон Берсан и любил собак больше, чем людей.

А Лабона отправил Кейлин-Живолом в Трегетройм рассказать об увиденном Валлану и Селине. Принц не сомневался, что его пленение и отправка на восток, в пещерный монастырь — дело, задуманное сестрой, а приведенное в исполнение будущим зятем.

Валлан, выслушав бывшего, но теперь потерявшего доверие помощника, пришел в бешенство. Две ореховые панели, расколотый секирой, и разбитый в щепки кулаком стол — не в счет. Хвала Огню Небесному, люди под горячую руку не подвернулись. Лабон-то привычный — два раза увернулся, а после и гнев прошел. Так же быстро, как и возник.

Через несколько дней, капитан петельщиков, успокоившись, решил вновь выслушать от полусотенника подробности событий в Щучьем Плесе. Но Лабон исчез. Словно сквозь землю провалился. Караковый конь остался стоять в конюшне, а вот хозяин его пропал. Однорукого калеку искали по дворцу, потом по всему Трегетройму. Поискали и бросили. Решили, что Лабон застыдился насмешливых взглядов бывших соратников — еще бы, дал себя обвести вокруг пальца, словно ребенка несмышленого — и ушел. Куда? Да кто его ведает? Может в ту деревню, откуда родом, из которой больше тридцати лет назад явился в столицу счастья искать. А может, еще куда. Трегетрен — большое королевство. Опытный мечник, пусть даже и покалеченный, не пропадет. К любому барону может наняться ратников школить или сынков баронских с мечом обращаться учить.

Наконец-то Валлан выбрался из спальни. Размышления здорово отвлекли его и заставили замешкаться. В маленькой комнатушке-предбанникесоединяющем королевскую опочивальню с коридорами замка, клевали носом четверо петельщиков. Хоть и все вокруг родные и свои в доску, а охрана не помешает.

Увидели капитана. Вскочили, вытянулись во «фронт».

Тут же возились в углу два толстых щенка по-волчьи серой масти. Клык и Коготь. Их капитан петельщиков подобрал еще в конце жнивца, в небогатой фактории трапперов на правобережье Аен Махи.

История обычная — сука загуляла в лесу с волком. А хозяин, нет бы радоваться, решил потопить щенков. За что получил в глаз от капитана петельщиков. А собакус щенками вместе, Валлан забрал с собой. Всего их семеро было, кутят-то. Выжили лишь двое. Переход неблизкий — несколько сот лиг, а они еще маленькие, слабые… Зато теперь отъелись, окрепли и обнаглели. Уже пробовали кусать обитателей дворца за лодыжки. Вот только голосов не подавали. Не лаяли никогда, хотя другие щенки в четыре месяца уже вовсю пробуют тявкать. А у этих, видать, волчья порода сказывалась. Может, потому и избавляются трапперы от помесей? Им-то нужны собаки, чтоб зверя облаивать, охотника к добыче привлекать.

Клички волчатам Валлан сам придумал. Клык и Коготь не отходили от своего хозяина и благодетеля. Так весь день двумя хвостиками и волочились за ним. А вот мать их, черно-белая лайка Тучка, предала спасителя своих детей. Променяла на сладкий аромат кухни и сытную кормежку. От дворцовых поваров не отходила.

Вот и сейчас оба пса-подростка бросились к сапогам капитана гвардии, заскакали на задних лапах, завиляли толстыми, негнущимися хвостами.

Стоящий с правого краю невысокий курносый петельщик улыбнулся, обнажив гнилые зубы. Он тоже был для щенков не последним человеком. Кормил, возил в большой корзине, блох выбирал еще от пустоземелья Аен Махи. Правда, теперь Клык и Коготь вспоминали о старой дружбе все реже и реже.

— Ну что, Рохля, — окинул курносого взглядом Валлан, — кормил псов?

— Так точно! — гаркнул петельщик, еще больше выпячивая грудь.

— Молодцом!

— Рад стараться!

Капитан кивнул. Коротко бросил:

— Охраняйте.

И стремительным шагом направился в оружейную комнату, приспособленную им под кабинет.

Здесь радовал ноздри запах смазки, стали и хорошо пропитанной дегтем кожи перевязей и ножен. Вдоль стен протянулись стойки со старинными алебардами: с прямыми лезвиями, и с более новыми — полукруглыми; с рогатинами и гизармами; с глевиями и рогатыми копьями арданов. На стальных скобах висели секиры, боевые топоры, клевцы и чеканы. На длинном столе лежали одноручные и полутораручные мечи: кавалерийские, с заточкой одного лезвия полностью, а другого — на треть, и пехотные обоюдоострые. Здесь же грудой валялись корды и охотничьи ножи. Под слоем паутины, в укромном уголке, спряталась узкая кривая сабля кочевника из восточной степи. В углу возвышалась громадина двуручного меча — крестообразная гарда почти на уровне ключиц капитана, тяжелый противовес, выполненные в виде копыта, — выше бритого темени.

Валлан провел ладонью по тщательно отполированному древку двурогого, увенчанного тремя зацепами и тремя пробойниками, копья. Память о победе трегетренского оружия над арданскими талунами в отрогах Железных гор.

— Чудная штучка!

— Как сказать… — ответил ему негромкий, но уверенный голос. — Как сказать… Если бы люди придумали столько приспособления для продления и сохранения жизни, как для отнятия оной…

У стола с мечами, опершись узкой ладонью о край, стоял молодой светловолосый мужчина в длиннополом сером кафтане-гамбезоне. Лицо тщательно выбрито, но осунувшееся. Мешки под глазами выдавали усталость чародея. Квартулу в последние дни доставалось не меньше других.

— Угу, — буркнул Валлан. — Ты еще посетуй, что для создания жизни только одна штука придумана.

Жрец пожал плечами. Мол, какой смысл отвечать на скабрезные шутки?

— Вы все, жрецы, такие? — капитан петельщиков прошагал через оружейную и опустился на табурет.

— Какие — «такие»?

— Ну, не от мира сего… Ты ж погляди на себя сбоку. Хорошую шутку-прибаутку услышал и враз покраснел, ровно девка-недотрога.

— Вопрос в том, барон Берсан, что считать хорошей шуткой.

— Да? Ну, давай тебе сказку расскажу. Собрались как-то веселин, ардан и трейг к королевской дочке свататься…

— Довольно, — Квартул устало вздохнул, сделал отстраняющий жест рукой. — На мой взгляд, не время сейчас прибаутками развлекаться.

— Ты думаешь? А что нам помешает? — Валлан набычился. — Южный бунт? Заговорщики из застенка? Или, может, тот повстанец недоделанный?.. Ну, ты меня понял.

— Да понял, понял. Жаль, что мне приходится тебе это объяснять. Должно быть, ее королевское высочество, принцесса Селина, все же чуть больше разбирается в тонкостях государственного управления. Мне бы с ней поговорить…

— Ну да! Пускай спит. Коронация только в полдень. Да, ты проверил — Невеот все по чести приготовил?

— Проверил, — Квартул уселся на соседний табурет. — Невеот сделает все, что ты ему скажешь. А если еще секиру с собой прихватишь… — в голубовато-серых глазах чародея вспыхнули смешливые искорки.

Петельщик громко захохотал. Словно в охотничий рог затрубил.

— Да ты, никак, шутить выучился? А я думал, вовсе пропащий!

«Ты еще и думать умеешь, а я полагал — только секирой махать», — пронеслось в голове у озерника, но вслух он сказал совсем другое:

— Верховный жрец Огня Небесного вчера согласился, что Сущий Вовне есть никто иной, как создатель Огня, а, следовательно, должен верховенствовать.

— Это ж надо! Ты переспорил жреца Огня Небесного?

— Пришлось. Но, признаюсь, он все жилы из меня вытянул.

— Я ж говорил, дай его мне — тогда поглядим, кто из кого жилы тянуть будет.

— Вот и хорошо, что не дал, — Квартул потеребил нижнюю губу — старая школярская привычка. — Теперь он соберет Круг жрецов и разошлет весть по всему Трегетрену. Обновление культа пройдет мягко и безболезненно…

— Как поход в сортир. Слушай, я тебе рассказывал историю? Умирает старый ардан. Вокруг вся семья собралась…

— Прошу, барон Берсан, давай в другой раз, а? — почти взмолился жрец Храма. — Что-то ты слишком веселый сегодня.

— Ха! Квартул, сегодня моя невеста станет королевой. Что ж мне не радоваться?

— Помнится кто-то говорил мне, что хочет получить корону с бою, а не в приданое или по наследству.

Валлан нахмурился.

— Я не понял, чародей. Ты не рад, что ли?

— Почему же, рад…

— Да? Ну, гляди мне…

— Да рад я, рад. Только не стоит от радости плевать на заботы и беды королевства.

— Заговорщиков казним. Сегодня же. Бунты подавим. Не далее, чем в порошнике. Пускай дороги чуток подмерзнут. И телегам обозным сподручнее, и конница незаморенная подтянется. Кейлина… — Валлан все же понизил голос. — Кейлина тоже придушим. Ну что он за силу наберет? Сотню? Ну, две… Ладно, пускай пять. Да я петельщиков прямо сейчас в половину больше выставлю. Причем отборных воинов, не чета его сброду!

— Хорошо, если так. Буду молиться Сущему Вовне, чтобы бунты не заполонили страну…

Прерванный на полуслове звуком осторожных ударов в двери, он замолчал и взглянул на собеседника.

— Кого еще стрыгаи на крыльях принесли? — рыкнул Валлан. — Заходи!

Двойные створки распахнулись. Через порог шагнул чернявый петельщик с седыми висками и нашивками полусотенника. Его лицо выражало крайнюю озабоченность.

— Полусотенник Крег, мой капитан, — гвардеец поднял кулак правой руки до уровня плеча, отдавая честь.

— Что такое? Быстро говори!

— Гонец с западных рубежей, мой капитан.

— Ну?..

— У него послание к тебе от барона Даглана.

— Веди. Да быстро!

Петельщик высунулся в коридор, проорал:

— Заводи!

Вошло еще трое. Два гвардейца поддерживали под локти едва стоявшего на ногах человека в черном табарде с вышивкой на груди — черный медведь, стоящий на задних лапах, на фоне белого щита. Герб Дагланов. Одежду и лицо баронского дружинника покрывала грязь, сапоги на всю высоту голенища измараны засохшей конской пеной.

Валлан насупился еще большеи поднялся с табурета, скалой нависая над вошедшими воинами:

— Что за кикиморовы шутки? Что случилось?

Гонец открыл покрасневшие, воспаленные веки.

— Барон Берсан?

— Да! Я, я! Кто ж еще?

— Тебе письмо от барона Даглана, защитника западных рубежей… — ладонь воина скользнула за пазуху, извлекая на свет перемотанный бечевой клочок пергамента.

— Прими, — кивнул Валлан полусотеннику.

Крег повиновался, бережно забрал из дрожащих пальцев гонца письмо, протянул его капитану.

— Ему, — дернул щекой Валлан, указывая на Квартула, а сам шагнул ближе к дружиннику с западной границы. — Что стряслось? На словах что велел барон передать? Ну?

Петельщик слишком хорошо знал Даглана. Обросший черной бородой, как и служившим гербом многим поколениям его предков медведь, такой же угрюмый и обстоятельный, предводитель баронского ополчения не доверил бы всего послания чернилам и выделанной телячьей коже.

Гонец набрал воздуха в грудь.

— Веселины начали войну…

— Что?! — взревел Валлан, сжимая кулаки.

— Веселины начали войну. Вторглись в Спорные земли. Им не нужна добыча. Они жгут наши поселения, убивают всех… И скотину тоже. Разрушено три форта. До основания. Гарнизоны вырезаны. Веселая Горка и Три Петуха в осаде, но еще держались… — дружинник помолчал, пошевелил губами. — Четыре замка захвачены с налету. От десятка баронов нет вестей.

— Как так! Почему? — капитан петельщиков в сердцах грянул кулаком по стойке с алебардами. Она с грохотом опрокинулась, оружие со звоном запрыгало по каменному полу.

— Не могу знать. Даглан просит помощи. Я скакал три дня. Загнал пять коней…

Усилием воли Валлан взял себя в руки:

— Ладно, воин. Ты с честью исполнил долг, — махнул рукой петельщикам. — Накормить, напоить, уложить спать. Как проснется, Крег, скажешь Нувелю, я передавал-де, десяток корон пускай отсыплет.

— Слушаюсь, мой капитан, — полусотенник дал знак своим и гонца увели. Точнее унесли — сомлевшие от долгой скачки ноги ему почти не повиновались.

Капитан повернулся к жрецу, который сломал печать и разглядывал пергамент, повернувшись спиной к окну.

— Ну?

— Все, как он и сказал, — озабоченно отвечал чародей. — Тут названия сожженных фортов и имена погибших, предположительно, баронов. Даглан собирает ополчение, но боится, что их разобьют по одиночке.

— Три стрыгая и бэньши!

— А не нужно было королевскому дядьке глаза выкалывать и руки послам рубить, — веско проговорил Квартул.

— Учить меня он будет! — вновь вспылил барон, но осекся, замолчал.

Тишину прерывало лишь сопение чародея — местная промозглая осень наградила привыкшего к теплому климату южанина-озерника сильнейшим насморком. Он продолжал теребить губу и водил ногтем по строчкам на листке.

— Теперь Властомиру, курва его мать, только дай порвать, — хрипло буркнул наконец будущий принц-консорт.

— Вот-вот, — согласился Квартул. — А у нас южный бунт на шее камнем висит, да шурин твой на северо-востоке воду мутит…

— Я его голыми руками порву! Честную сталь не измараю! На одну ногу наступлю, за другую дерну!

— Кого? Властомира или Кейлина?

— Обоих! — Валлан врезал с размаху кулаком по столу. Мечи подпрыгнули и жалобно тренькнули.

— Хватит мебель ломать, — чародей опасливо отодвинулся вместе с табуретом. — Что делать думаешь?

Петельщик заходил по комнате, как пойманный волк по тесной клетке:

— Перво-наперво, собирать баронские дружины под копье. Глашатая в Восточную марку. Пусть Торкен Третий поднимает своих баронов и ведет на юг. Бунт подавить. Пускай пообещает каждому дружиннику рыцарский лен в южных землях, а каждому рыцарю — баронскую корону…

— Разумно, — усмехнулся Квартул. — А потом юг будет бунтовать еще два поколения.

— Плевать! Лишь бы подавил. Торкен справится. Я видел маркграфа в деле. А мы встретим веселинов.

— Может, попытаемся договориться? Отдадим Спорные земли. Пошлем кого-нибудь постарше на переговоры.

— С бородачами-лошадниками я еще не договаривался! — вспыхнул Валлан, остановился, перекатываясь с пятки на носок. — Да и не пойдет Властомир на переговоры. Он горло перегрызет за Зимогляда.

— Значит раньше надо было по чести договариваться, — жрец пожал плечами. — Что уж теперь…

— Думаешь, когда б руки не рубили, он бы добрее был бы?

— Ну, не знаю…

— Селина знала, что делала. Витгольд, король наш покойный, меня бы в Трегетройм не впустил. Ее под замком держал.

— Правильно, а она за это батюшку подушкой.

— А что с ним цацкаться? Одной ногой в лодке, а туда же — государственные дела устраивать!

— Не знаю, — Квартул задумчиво отложил пергамент, провел ладонью по груди, нащупывая что-то, незаметное под одеждой. — В Приозерной империи убийство кровного родственника всегда самым страшным грехом считалось и сейчас еще считается. Даже изменившего императору не карают так сурово, как отцеубийцу. Ведь это же человек, которому ты жизнью обязан. Штука, на мой взгляд, почище вассальной присяги будет.

— Тебя не припекало просто, — огрызнулся Валлан. — И вообще вы там, на Юге, давно забыли, с какого конца за меч берутся.

— Ты так думаешь? У меня отец — легат семнадцатого Серебряного легиона. Там у каждого воина серебряная стрелка на шлеме выгравирована. За то, что в чистом поле против десяти тысяч кочевников держались и отход имперского войска прикрыли. Чтоб в семнадцатый легион попасть, рекрут дерется, бывает, на вербовочных пунктах, да только не всякого десятник все равно возьмет.

— Вот как? — петельщик скривился, словно гнилую сливу раскусил. — А что ж ты в жрецы подался? Или трусоват? Не в отца.

Чародей выпрямился, сжав челюсти так, что под тонкой кожей заиграли желваки. Ответил, тщательно подбирая слова:

— В Империи нет обязанности почетнее, чем служить Храму.

— Я ж и говорю — странные вы все.

— Тем более, что я и должен был унаследовать дело отца. Меня, может, с пеленок готовили в армию!

Валлан скептически скользнул глазом по щупловатой фигуре собеседника. Но смолчал. Тем не менее, Квартул его взгляд заметил

— Я с тобой на Север, за Мак Кехтой, ходил — просил пощады? Или, может быть, ныл?

— Ну, нет.

— То-то же.

— А как же тебя угораздило в мантию вырядиться?

Квартул вздохнул:

— У меня был брат. Старший…

— Был?

— Да. Был. Отец сказал, что для нашего рода он умер. Что у Сестора Ларра остался лишь один сын, который должен спасти честь рода.

— И что он натворил, твой мертвый брат?

— У нас, в Империи, принято отправлять старших сыновей от каждого нобильского рода в Храмовую школу. В лето, когда им сравняется десять полных лет. Там проверяют их магические способности. Если мальчики подают надежды, их оставляют для обучения…

— А девок не отправляют, что ли? — заинтересовался рассказом петельщик.

— Фу, — чародей скорчил такую гримасу, словно ему предложили голым по гребню крепостной стены пробежаться. — Какой от женщины может быть прок в магических занятиях? Они живут не разумом, а чувствами. Эмоции в них сильнее рассудка. И таким существам давать в руки магию?

Валлан хмыкнул:

— Вона как у вас там заведено! А все нас варварами зовете.

— Варварство — это бесконтрольное использование Силы. Не прошедший смиряющего дух и плоть обучения в храмовой Школе тебе такого наколдует!..

— Ну-ну. Ты дальше про себя рассказывай. Нечего мне тут храмовыми истинами трясти.

— Мой старший брат… — Квартул запнулся, мучительно решая для себя — называть или не называть имя. И решил, что не стоит. — Мой старший брат был по праву первородства удостоен этой чести. Его приняли в Школу. А потом… Потом он оттуда сбежал.

— Вот так прямо — взял и сбежал?

— Да.

— Молодец твой брат, — петельщик усмехнулся, присел. — Не захотел штаны протирать о лавки. Э, да вы там же, видать, штанов не носите — балахоны ученические. Все равно молодец. Небось матросом на корабль императорский записался или в легион?

— Нет. Вряд ли, — чародей покачал головой. — Храмовая Школа не отпускает так просто своих воспитанников. Тем более прошедших почти шесть лет обучения. Ведь это уже готовый волшебник.

— Ну да, — Валлан притворно всплеснул широкими ладонями, — готовый чародей и вдруг не под надзором у отцов Примулов.

— Вот именно. И он это понимал. Не мог не понимать. Наверняка убежал в Йоль. Или к поморянам. Или на Север, к вам.

— Так ты поищи братца-то. Или нет больше родственных чувств? Любви там братской…

— Нет. Да, наверное, и не было. Я ж его совсем не помню. Когда он уезжал в Школу, два года мне было. Когда удирал — а он забежал домой ненадолго после побега — я его видел, но не запомнил. Дядька какой-то чужой… Темно, страшно, мать плачет. Отцу она так и не рассказала, что брат заглядывал к нам. Отец сильно сердился. Сказал, что нет у него больше старшего сына. Единственный я.

— А тебя в Школу, значит…

— Да. Искупать позор рода Ларров. Как видишь, не зря. К двадцати пяти годам не всякий Квартулом становится. Иной и помрет Додекатулом.

— Чудно говоришь.

— Это у нас ранги такие. Чем ты сильнее, тем ранг выше. Самый верхний — Примул. Из них состоит Священный Синклит, восседающий в Соль-Эльрине. А Додекатул — едва ли не самый нижний.

— Ладно, — Валлан махнул рукой. — Я вот о чем хотел тебя… просить.

Последнее слово далось ему с немалым усилием.

— О чем же? — прищурился жрец.

— Поможешь волшбой? С твоими молниями и огненными шарами мы с веселинами легко совладаем.

Квартул задумался.

— Ну, что ты молчишь, словно медом язык залепил?

— Да вот, думаю. Узнает совет Примулов — сошлют в лучшем случае. В худшем — в подземелье посадят грехи замаливать. Пожизненно.

— Неужто никогда ваши чародеи в мирские дела не вмешивались?

— Вмешивались. Давно. Когда Империя еще молодой была. Тогда все колдовали, кому не лень.

— И что?

— А ничего. Самый первый Священный Синклит, который собрался в Соль-Эльрине, решил — не использовать магию в войнах. Иначе все человечество истребить можно. Армия магов, она…

— Да знаю. Видел, как ты на Красной Лошади управлялся.

— Представь сотню таких как я.

— Представил. Здорово было бы. Таких делов наворотить можно! — Валлан даже руки потер от предвкушения. — Но ты уже колдовал против… Против остроухих.

— В том то и дело, что не против людей. Тут, даже если кто донесет, я как-нибудь выкручусь. Нелюди. Враждебная раса. Необходимость, с целью спасения жизни. Или еще чего придумаю, — жрец не удержался и смачно чихнул.

Петельщик насупился:

— А если так выставим дело. Ты мне военную помощь, а я тебе, после победы, разрешу проповедовать Сущего Вовне вперед Огня Небесного. Так твои отцы Примулы согласятся?

Квартул подумал еще немного и кивнул.

— Согласятся. Только я наперед разрешения спрашивать не буду. А то не дадут. Постой! А ну как люди не захотят Сущего славить?

— Захотят. А не захотят, мы их — на кол, в батоги, в подземелья.

Молодой чародей передернулся:

— Как же так можно?

— А вот так. Можно и все. Соглашайся. Ты свое задание исполнишь. Победителей не судят. Глядишь, к тридцатой зиме сам Примулом станешь. А я королевство сохраню.

— Ладно. Только мне готовиться нужно. Амулеты заряжать. У меня почти ничего не осталось. Дашь мне резчиков? Лучше камнерезов, но можно и мастеров по кости.

— Найду.

— Вот и хорошо, — Квартул вытер нос и верхнюю губу пальцем, потом отер палец о полу гамбезона. — И все же я никогда не пойму жестокости ваших народов… Дочь убивает отца, ищет смерти брата, брат платит ей той же монетой, не захочешь молиться по приказу — на кол…

— Для того, что б понимать, надо вырасти здесь, — Валлан потер лысину. — Три дня не брил, колется. Моего отца, седьмого барона Берсана, грязный смерд убил стрелой. Не понравилось, видишь ли, что за недоимки по всей строгости спрашивал. На охоте подловил. Трейговские луки знаешь как бьют? Не чета вашим пукалкам. Как мне такое стерпеть было? Вот ты мне скажи — ты бы стерпел?

— Да не знаю, — Квартул пожал плечами.

— Ты-то, может, и не стерпел бы. А любой иной озерник утерся и пошел бы к судье. Что, не так?

Чародей промолчал.

— Молчишь? Все вы… — петельщик махнул рукой. — А мне одиннадцать годков было. Я корону баронскую принял и никому не позволил усомниться, что справлюсь. Нашелся один умник. «Опекунство, опекунство…» Я ему шип от моей секиры, — пальцы Валлана нежно пробежали по полукруглому лезвию, — в висок забил, а пока падал, башку снес. Дружина меня во двор на руках вынесла. С тех пор я — восьмой барон Берсан.

— А тот смерд?..

— Не переживай, ему я отомстил. Самого, правда, не поймал. Ушлый мужичонка оказался. И трусливый. Задницу в чащобе схоронил, да так и не вылез. А вся его семья: жена-стерва, трое ублюдков недоношенных, старики — волчья кровь — долго на стене сдыхали. Повешенный на крюке за ребро еще три дня живет. И то если воды не давать. А если давать, и дольше протянет…

Валлан остановился, обнаружив, что чародей глядит на него едва ли не с ужасом. Сказал, как припечатал:

— У нас тут все просто. Не сожрешь, так тебя сожрут. Жди камнерезов. К обеду будут. Да, на коронацию не забудь прийти. Приглашаю.

После того, как петельщик вышел, плотно притворив за собой двери, Квартул еще долго сидел, тупо вперившись глазами в столешницу. Его правая рука, пробравшись за пазуху гамбезона, сжала висящий на простом шнуре амулет — фигурку человека, неумело вырезанную из темного дерева. Руки и ноги едва намечены, круглая голова — две дырки — глаза, две дырки — нос, одна, побольше, рот. Да и чародейств в нем раз, два и обчелся. Ни для какого серьезного волшебства не используешь. Признаться, у амулета было лишь одно магическое свойство. Всегда, в любую погоду, под одеждой или сверху, в кулаке или на столе, он оставался теплым. Когда-то молодому чародею, тогда еще восьмилетнему мальчику, надел его на шею сбежавший из Храмовой Школы старший брат Сесторий Ларр.

ГЛАВА III

Ард'э'Клуэн, Фан-Белл, королевский замок,

златолист, день двадцать первый, полдень

Брицелл Постум, капитан конных егерей, побарабанил пальцами по столешнице и насмешливо глянул на молодого короля. Тот не обратил на гвардейца ни малейшего внимания. Сжав виски ладонями и закусив светлый ус, его королевское величество Экхард Второй, усиленно разбирал буквы, написанные на лежащем перед ним листке пергамента. Это занятие давалось ему с трудом. Монарх раскраснелся и вспотел. Корона — золотой обруч с затейливой резьбой по внешней стороне — сползла на затылок. Венец королей Ард'э'Клуэна не имел ни зубцов, ни самоцветных каменьев. Резьба изображала скачущих в вечной погоне друг за другом круторогих оленей.

Зато издевку, сквозящую во взгляде, капитана ясно различил третий присутствующий за столом человек. Его нескладную костистую фигуру скрывал светло-коричневый жреческий балахон, виски посеребрила седина, впалые щеки свидетельствовали об аскетизме. Посланник Священного Синклита из Приозерной империи ко двору Ард'э'Клуэна, его святейшество Терциел с едва заметным неодобрением покачал головой. Мол, меня тоже раздражает малограмотный северный варвар, но я же терплю.

— Позвольте, ваше величество, я подскажу, — мягко обратился жрец к королю. — Что там вызвало такое затруднение?

Экхард раздраженно зыркнул на него исподлобья. Придавил пергамент рукой:

— Спасибо. Я уже прочитал.

— Не будет ли угодно вашему величеству и нас ознакомить с содержанием этой… э… записки, — проговорил Брицелл, деланно равнодушно глядя на закрывавший стену гобелен. Бело-зеленое полотнище украшал излюбленный арданами орнамент — бегущие олени-рогачи и преследующие их колесницы с натянувшими луки охотниками. Иногда прибывшему в Ард'э'Клуэн с юга материка капитану казалось, что он умом тронется от обилия окружавших его оленей — на гербе и знаменах королевской армии, на одежде и полотенцах горожан, на вывесках у харчевен, в храмах и домах знати. Однако время доказывало, что разум озерника гораздо крепче, чем он полагал с начала.

Молодой король пожал плечами, почесал макушку:

— Признаться, я очень озадачен. Потому вас и позвал.

«Понятно дело, сорвал меня ни с того, ни с сего, — подумал Брицелл без приязни. — А ведь сегодня — срок очередного сеанса лечения Эльвия. Хотел бы я сказать пару ласковых и чурбану в золотой короне, который руны с трудом разбирает, и этому сушеному карасю в балахоне — все зубы мне заговаривает, все обещает, что мальчик поправится, а на деле…»

— А что миледи Бейона, — елейным голосом осведомился жрец, — не почтит нас присутствием?

— Нет, — твердо отвечал Экхард Второй. — У нее дела.

Брицелл и Терциел переглянулись.

«Понятное дело, — капитан начал ощущать закипающее в груди глухое раздражение. — У нее дела, а у нас — делишки. Пригорянскую шлюху нельзя сдернуть срочным приказом и заставить наблюдать потуги малограмотного дурня дабы выглядеть мудрым и просвещенным монархом, а меня можно. И облеченного высоким рангом служителя Сущего Вовне тоже можно оторвать от любых занятий. Свистнуть, как охотничьему кобелю, и он примчится. Будет семенить на задних лапах, заглядывать хозяину в глаза и ожидать брошенной кости.»

— Надеюсь, эти дела государственной важности? — произнес он вслух.

— Что ты хочешь сказать, капитан? — кровь короля прилила к скулам.

— Капитан Брицелл, конечно, хочет сказать, — пришел жрец на выручку земляку, — что в нашем краю женщины часто считают важными делами покупку нового платья, выбор украшений в ювелирной лавке. Простим ему несколько неудачную шутку, ваше величество. Кстати, я не сомневаюсь, леди Бейона не могла предпочесть общество ювелира или портного нашему.

— А? Нет, конечно же, — Экхард замотал головой. — Она допрашивает какого-то важного пленника. Его доставили с северных границ. Сказала, что это очень важно, но объяснить что к чему пока тяжело.

«Еще бы, — опять про себя произнес Брицелл. — Разве в твою тупую башку что-нибудь сложнее охотничьего устава вобьешь? Псари и то больших успехов добиваются.»

— Вот и славно, — мягко проговорил чародей. — И все же, о чем же идет речь в пергаменте, который ваше величество так сильно прижимает ладонью к столу? Кстати, я настоятельно рекомендую вашему величеству не нагружать правую руку столь сильно. Мне доложили, вы опять упражнялись с рогатым копьем.

— Так не болит давно уже! — король несколько раз согнул и разогнул правую руку в локте, взмахнул ею, словно нанося удар шестопером невидимому врагу.

— Все равно еще рановато. Разрабатывайте кисть, ваше величество, более легкими предметами.

— Ага, ложкой, — хмыкнул Экхард.

— Ну, конечно, настолько беречь себя — это уже слишком, — пропустил шутку мимо ушей Терциел.

— И все-таки, что в письме? — вернул разговор в прежнее русло капитан егерей.

Король вновь почесал голову, поправил корону, откашлялся:

— Самое необычное — подпись.

— И кто же его подписал?

— Принц Кейлин.

— Однако… — протянул Брицелл.

Терциел потер кончик длинного носа, склонил голову к плечу:

— Прошу простить меня, ваше величество. Возможно, конечно, я не слишком хорошо разбираюсь в политических перипетиях Ард'э'Клуэна, но кто это?

Прежде, чем Экхард ответил, Брицелл бросил отрывисто:

— Сын Витгольда.

— То есть, покойного государя Трегетрена?

— Да, твое святейшество. Именно так, — кивнул Экхард.

— Старший брат ее королевского величества Селины, чья коронация должна была пройти вчера, если в Трегетрене не случилось нового переворота, — добавил егерь.

— Но ведь в таком случае коронацию, конечно же, можно считать недействительной? Насколько я понимаю, королем должен стать этот принц… Как его?

— Кейлин, твое святейшество, Кейлин…

— Да, Кейлин.

— И что он пишет? — продолжал гнуть свою линию Брицелл.

— Об этом он и пишет, капитан, — король опять вперился глазами в пергаментный листок. — Что считает Селину с Валланом узру…

— Узурпаторами? — подсказал Брицелл.

— Во-во. Слово-то какое… Короче, не по правде они корону заграбастали. И его в Верхний мир спровадить хотели. Только он выжил. И даже оброс кой-какой воинской силой.

— Да? — опасно прищурился капитан егерей.

— Так написано.

— А от вас ему что нужно, ваше величество? — Терциел поменял наклон головы, напоминая желтоклювку, выискивающую червяка на черной пашне, потер кончик носа.

— Кейлин заявил, что будет бороться за отцовское наследство. Просит признания и…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.