Победитель драконов (№1) - Пасынок судьбы

– Вижу… Копье, щит?

– Забрали.

Сил ругаться у рыцаря уже не осталось. Рыча в бессильной ярости, он сполз спиной по коре.

– Кольчугу и шлем тоже… – Добить его, что ли, решил певец? – И кошелек, похоже… Вот орясина, рифмовки еще не хватало… – закончил Олешек едва слышно.

Годимир не отвечал. Закусил ус и остановившимся взглядом рассматривал растоптанные его же каблуком травинки. Не на одну ли из этих травинок и он похож? Что такое рыцарь без коня, без копья, без меча? Букашка. Муравей. Улитка, неторопливо проползающая по сломанной ветке. Ни тебе спросить с обидчиков, как полагается, ни за честь постоять, ни защитить слабого… Последней частью своего обета раньше Годимир очень гордился. А что теперь? Сам слабее последнего кметя. И прав столько же. А возможностей даже меньше. Кметь хоть может своими руками на краюху хлеба заработать. Дров наколоть, огород вскопать, упряжь починить. А что может рыцарь? Только сражаться. Но как теперь сражаться без оружия и доспехов?

Откуда-то издалека доносился голос шпильмана:

– Я, как ты и велел, пан рыцарь, едва заваруха началась, в лес пустился. Хуже зайца. Даже вспоминать стыдно…

«Лучше бы ты на коне удрал. Хоть меринка сберег бы…»

– Сам не свой был. Не помню, как из седла вывалился. Я, понимаешь, пан рыцарь, почему пешком удрал…

«Ну, и почему же?»

– Во-первых, не такой уж я ездок, как полагается. На ровной дороге худо-бедно справляюсь. А в лесу – до первой хорошей ветки… А во-вторых, подумал, что… Да что там врать? Подумал я уже потом, когда в кустах хоронился. Придумал объяснение, что с конем, мол, не спрятался бы так хорошо, как сам-один. Годится такое объяснение, нет?

«А чем оно хуже другого? Годится».

– А потом, когда они уехали… Ну, я слышал, как копыта протопали. Потом, когда уехали, я вернулся. Боялся, что они тебя насмерть. Хорошо, сапоги не сняли. И баклажку оставили…

«Конечно, хорошо. Могли и убить. А может, лучше было бы, если б убили? Нет униженного рыцаря, нет и позора».

– Что ты молчишь? – повысил тем временем голос Олешек. – Ты слышишь меня, а? Пан рыцарь!

«Слышу, чего орешь?» – хотел ответить Годимир, но промолчал. Не до того. Слишком сильна обида, злость, которую хочется выплеснуть, а не на кого. Не на музыканта же, в самом деле? Он-то в чем виноват? Что он мог поделать против восьмерых вооруженных и, главное, привычных к бою мужиков? Тем более что сам приказал ему убегать в случае чего.

– Пан рыцарь! – в голосе шпильмана проскользнула нотка раздражения. Как дребезжание струны, намотанной на плохо закрепленный колышек. – Ты долго будешь себя жалеть?

– Что? – удивился Годимир и от удивления забыл, что раздавлен горем и гордо молчит.

– А что слышал! Если сидеть под деревом, как красна девица, и жалеть себя, то ни кони, ни оружие сами не вернутся. Что-то делать надо!

– Делать? А что сделаешь тут?

– Не знаю! Я же шпильман, а не рыцарь. Тебе виднее, что делать, как отнятое вернуть, как обидчикам отомстить. Или ты, все-таки, предпочитаешь сидеть сложа руки? Тогда милости прошу – могу еще и песенку грустную набренчать. Глядишь, и слезу прошибет!

– Ты что несешь?

– А то и несу! Видел бы ты себя со стороны, пан рыцарь! Сидит, ус грызет, глаза, как у телка, бессмысленные и слезой подернутые…

– Замолчи! – Годимир сжал кулаки. – Ты как смеешь!

– Смею, смею… Я ж теперь тебе не оруженосец. Оружия у тебя нет – носить нечего. Коней нет – ухаживать не за кем. Да и денег, чтобы прислуге заплатить, и тех нет.

– Ну и давай! Можешь идти на все четыре стороны! – Рыцарь, превозмогая слабость и головокружение, взмахнул кулаком. – Кто тебя держит?

– Да я-то пойду, – усмехнулся Олешек. – А ты-то куда теперь, пан рыцарь? В родные Чечевичи?

– В Чечевичи? – Годимир скрипнул зубами. – Ну уж нет! Кто меня там ждет? Уже шесть лет, как странствую. Как шпоры получил, так и подался… Наследник – мой брат Ниномысл. А я что?

– Тогда в Ошмяны! – воскликнул шпильман.

– В Ошмяны?

– Ну да. К королю Доброжиру. Там турнир намечается. Там Желеслав со свитой будет.

– И что толку?

– Понимаешь, пан рыцарь, я про Доброжира тоже много слышал. Он совсем не такой, как сосед. У него можно потребовать суда чести. И даже поединка с обидчиком.

– Да? – Рыцарь приосанился, стряхнул налипшие на кожаный поддоспешник сухие травинки и листики. – Тогда, пожалуй…

– Раз «тогда, пожалуй», тогда пошли. – Олешек поднял брошенную баклажку, повесил на плечо, хлопнул ладонью по ее пузатому боку. – Надо будет родничок найти, запасти водицы.

Годимир опешил.

– А ты куда собрался?

– В Ошмяны. На турнир. Разве я могу пропустить такое событие? Я же шпильман. Просто обязан воспеть доблесть панов рыцарей, красоту королевны… Думаешь, ради чего турнир затевается?

– Ты же не хотел со мной?

– Неправда, пан рыцарь. Это ты меня прогонял. Я только сказал, что оруженосцем теперь быть не могу.

– А кем…

– А просто товарищем.

Тут уж и Годимир улыбнулся:

– Ну, спасибо, Олешек!

– Да не за что. А все-таки не «нукай», пан рыцарь.

– Ладно, не буду! – и вдруг вспомнил. – А как же мы без денег-то?

– Ничего, петь будем. На цистре играть. Ты ж тоже, говорил, умеешь?

– Ну, я не пробовал на людях…

– Но при дворе воеводы Стрешинского пел?

– То ж при дворе…

– А перед простолюдинами еще проще. Лишь бы складно было да за душу брало. А заодно и уроками обменяемся. Ты мне, я тебе, как говорили в старину.

– Ладно, пошли! – Годимир махнул рукой и сделал первый шаг. Зашатался и едва не свалился кулем. Удар по голове давал о себе знать. Может, со временем попустит…

Пришлось задержаться и вырезать палку из дикой вишенки – на свою беду деревце росло поблизости и отличалось гладкой корой и ровным стволом. Понятно, что корд[20] рыцаря и охотничий нож грабители отобрали, но небольшой ножик отыскался в тощем мешке Олешека. Не оружие. Так себе… Как выразился шпильман, колбаску порезать, яблоко для панны очистить…

Дальше Годимир шагал, опираясь на палку, словно старец или священник.

Дорога пешком это не одно и то же, что дорога верхом. Шагай и шагай. Вроде бы ничего сложного, но почему-то на птичек обращаешь меньше внимания и разговоры сами собой смолкают – сберечь ровное дыхание куда важнее, чем болтать по пустякам. А о чем-нибудь серьезном можно обменяться мыслями и на привале, до которого, между прочим, тоже еще нужно добраться.

Через пару верст солнце стало светить прямо в глаза, а Годимир ощутил чужой взгляд. Все-таки он считал себя неплохим странствующим рыцарем – охотником на чудовищ, – и умение почувствовать опасность не раз и не два спасало ему жизнь. Он остановился и несколько раз на пробу взмахнул посохом. Не меч, конечно, но волка отогнать можно, а то и полдюжины двуногих разбойников. Если они не вооружены, конечно.

– Что-то случилось? – немедленно заинтересовался Олешек.

Годимир приложил палец к губам, призывая к тишине. Шепнул тихонько:

– Следят.

– Кто? – свистящим шепотом спросил музыкант.

– Откуда мне знать? Идем. Но осторожно.

Они двинулись дальше, стараясь шагать как можно тише. Рыцарь изо всех сил прислушивался, шпильман тоже навострил уши.

– Ну что? – через полверсты Олешек не выдержал.

– Мне кажется, нелюдь. – Словинец покачал головой. – Человек выдал бы себя. Хоть веточкой хрустнул бы…

– А кто же?

– Не знаю. Но будем очень осторожны.

– Может волколак? – Шпильман даже побледнел слегка.

– Вряд ли. Полнолуние не скоро. Сейчас они не опасны.

– Волк? Медведь?

– Да откуда мне знать? – зашипел рыцарь. – Просто поглядывай по сторонам да прислушивайся.

– Я и так прислушиваюсь.

– Вот и чудно.

Дорога шла дальше. Ощущение упорно буравящего затылок чужого взгляда не отпускало. Годимира так и подмывало развернуться и прыгнуть в заросли на обочине. Останавливали его несколько причин, главной из которых была слабость. Рыцарь знал, что, попытавшись пробежаться, скорее всего, потеряет сознание. Да и ловкий преследователь, умудряющийся не хрустнуть сучком, не пошевелить листву, пожалуй, просто-напросто не даст себя рассмотреть. Скроется в чаще, и ищи свищи, а вернувшись в другой раз, будет осторожнее и постарается не выказывать своего присутствия. Оставалось идти и ждать удобного случая или надеяться на оплошность неизвестного существа.

Вот так они и прошагали еще две версты.

И вдруг за очередным поворотом дороги Годимир остановился как вкопанный, услышав треск ломаемых ветвей и бессвязные возгласы в кустах. Шпильман едва не налетел на него.

– Что?

– А вот там точно люди… – Рыцарь прислушался. – Точнее, один человек. Злой, как горный великан. И один конь, похоже…

– А что он там делает?

– Вот сейчас и выясним. – Словинец решительно шагнул на обочину, постучал палкой по веткам ракиты и крикнул: – Эй, добрый человек! Что-то случилось?

Брань в кустах прекратилась, словно по воле чародейства. А через несколько ударов сердца, раздвинув руками густую поросль, на дорогу вышел человек с кнутом на длинном кнутовище.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГОРШЕЧНИК ИЗ КОЛБЧИ

Несколько томительных мгновений незнакомец разглядывал Годимира, потом перевел взгляд на шпильмана. Почесал щеку кнутовищем. Странно, но в его глазах был не страх, а спокойная уверенность знающего себе цену человека.

Что ж, пялиться друг на друга, так пялиться. Рыцарь тоже принялся бесцеремонно рассматривать выглянувшего из кустов. Но вскоре убедился, что особого смысла в этом нет. Обычная одежда простолюдина из Заречья – широкие штаны, выкрашенные в коричневый цвет корой ольхи, заправлены в грубые упаки[21] с коротким голенищем; льняная рубаха навыпуск с подолом на полторы ладони выше колена; меховая безрукавка – в Полесье и словинецких королевствах такую называет кептарем[22], а заречане почему-то произносят как «киптарь», на голове бесформенная шапка-кучма. Небольшая, надо признаться, шапка, как и положено простолюдину. Это ведь панам из двух бараньих шкур себе шапку заказать по чину. Лицо незнакомца обрамляла темно-русая бородка, а кнут он держал в руках весьма привычно, как опытный погонщик. В общем, не пан, но и не кметь. Скорее всего, вольный землепашец или ремесленник…

Наконец человек с кнутом осторожно произнес:

– Поздорову вам, добрые люди.

– И тебе здравия желаем, – откликнулся шпильман, а рыцарь хотел сперва возмутиться, дескать, не обратились к нему как положено, но после сообразил, что больше похож на бродягу-паломника, чем на гербового пана, и гордо смолчал.

– Далеко ли путь держите? – продолжил беседу встречный.

– Да по тракту на Ошмяны, – Олешек махнул рукой, показывая направление. – А ты что по кустам хоронишься? Знаешь, есть в Поморье прибаутка такая: «Гром гремит, кусты трясутся…»

– А там медведь малину собирает! – улыбнулся во все тридцать два зуба незнакомец. – Я-то в кустах застрял, а вот как вы на ночь глядя в лесу очутились?

– Ты застрял? – пропустил мимо ушей его вопрос Олешек. Годимир в душе поблагодарил шпильмана, что тот взял на себя разговоры с местным уроженцем. Сам он на заречан крепко обиделся и вряд ли смог говорить доброжелательно.

– Ну, не я сам, сладкая бузина, а мой конь. С телегой вместе, сладкая бузина…

– А что тебя туда понесло? Для езды, что-то мне подсказывает, людьми тракты приспособлены.

– Да вот… – Незнакомец почесал затылок, сдвинув при этом кучму на самые брови, подошел ближе. – Меня, сладкая бузина, Пархимом зовут. Это так, к слову, чтоб проще разговаривать было.

– А я – Олешек, – ответил музыкант. С нежностью похлопал по выгнутому боку цистры. – Шпильман я. Хожу, брожу, песни добрым людям пою…

– Занятие знатное. – Пархим прищурился, глядя на рыцаря. – А твой товарищ?

– А мой товарищ, – с некой толикой гордости провозгласил Олешек, – пан рыцарь Годимир из Чечевичей, что близ Быткова, герба Косой Крест. Во! Я все правильно сказал, а, пан рыцарь?

– Не «акай»! Все правильно. Рыцарь я. Странствую во исполнение обета.

– Что-то не больно похож ты на рыцаря, пан… – развел руками Пархим и вдруг наотмашь врезал кнутом по терновым кустам. – Понял я! Все понял, как есть, сладкая бузина! Желеслава встренули никак?

– Догадостный ты, – кивнул Олешек. – Его самого.

– Так я и понял, сладкая бузина! Шишка на лбу у пана рыцаря…

– Да. От Желеслава меточка.

– Так я и понял! Значит…

– Какое тебе дело, что значит, а что не значит? – вспыхнул жарче соломы Годимир. – Откуда только ты выискался такой со своей бузиною?

– Я? Да я горшечник из Колбчи.

– Ну, порадовал! А что в кустах забыл? Горшки прячешь?

– Точно! Как ты догадался, пан рыцарь?

– Так ты там… – начал шпильман, но Пархим его перебил:

– Я ж, паны мои родненькие, местный, заречанин. Скоро двадцать три годка, как здесь живу, то бишь от самого рождения…

– Ну, и?.. – продолжал хмуриться Годимир.

– Да знаю я нашего короля с его свитой, как облупленного, сладкая бузина! Знаю, что в Ошмяны он собрался ехать. В гости к Доброжиру. Как услыхал топот на тракте, сей же миг в кусты порскнул. Как заяц. С телегой и всем грузом, сладкая бузина! Они и не догадались. Проскакали мимо… Точно! – Он звучно хлопнул себя по лбу. – То-то мне показалось, что под Желеславом конь больно хороший! У него отродясь таких не было, сладкая бузина! Так это твой, пан рыцарь?

– Ну, мой… – согласился Годимир без всякого желания.

– Это ж надо! – воскликнул горшечник. – Совсем совесть Желеслав наш потерял! Хоть бы завоевал кто, сладкая бузина! Пожили бы под достойным королем…

– А что, нет желающих? – вмешался Олешек.

– Да понимаешь, пан шпильман…

– Не пан я.

– Что?

– Не пан я, говорю. Можешь просто шпильманом звать или по имени.

– А! Понял, сладкая бузина. Понимаешь, Олешек, ближний сосед, Доброжир, не боевой совсем король. Хотя, случись чего, может так мошной тряхнуть, к нему рыцари сбегутся на подмогу от самого Дыбще. Только поэтому с ним Желеслав считается. А то б давно уже… А наше королевство, может, кому и надо, только я про таких завоевателей не слыхал. Выгоды никакой! – Пархим смачно плюнул под ноги, растер подошвой. – Одни убытки, сладкая бузина.

– Вот оно как, – кивнул Олешек. – Я многое про вашего короля и королевство слыхал, но вот в таких подробностях – первый раз.

– Еще бы! Кто ж тебе расскажет, сладкая бузина? В корчме и на подслуха можно напороться. И очень даже запросто… – Пархим улыбнулся виновато, словно это он рассаживал соглядатаев по зареченским корчмам.

– Ладно, – махнул рукой музыкант. – Пойдем мы, пожалуй. А, пан рыцарь?

– И то верно, – согласился гончар. – Чего я вас задерживаю? Если поторопитесь, к сумеркам до заставы доберетесь. А мне уж тут копошиться с горшками доля выпала, сладкая бузина…

Годимир кивнул, прощаясь, и уже поворачивался лицом в сторону тракта, как вдруг вспомнил о преследующем его едва ли не с полудня ощущении чужого взгляда в затылок. Годится ли странствующему рыцарю, пусть даже лишенному оружия, доспехов и коня, бросать человека на дороге перед лицом неведомой опасности?

– Погоди-ка, Олешек, – сказал он и обратился к горшечнику: – А что, Пархим, много у тебя горшков?

– Да полная телега, пан рыцарь. На ярмарку я собрался.

– На какую такую ярмарку?

– У Доброжира в Ошмянах ярмарка будет. Так уж у нас повелось, сладкая бузина, как где турнир, так, значит, и ярмарка. Панам копья преломлять, ан и нам тоже радость.

– Так мы попутчики, Пархим?

– Выходит, так.

– Показывай, где твоя телега.

– Зачем это, пан рыцарь? – Горшечник растерялся. Даже про любимую бузину не вспомнил.

– Показывай, показывай… Вместе веселее выбираться.

Веселее, не веселее, но с застрявшей телегой пришлось помаяться. До семи потов, как говорится. Когда Пархим спешил убраться с дороги, он не думал, как будет возвращаться, и загнал повозку между двумя стволами – молоденькой дикой яблоней и раскидистой липой. Дальше прямо перед мордой коня торчал могучий – в полтора обхвата – бук. Не объехать и не развернуться. Тупик.

Годимир предложил срубить деревья. Легко сказать, но трудно выполнить. Топор у горшечника имелся. Но маленький, плотницкий. Так, поправить что-нибудь из испортившегося имущества, нащепить лучины на костер, сделать рогульку для котла. Для работы лесоруба он не годился. Даже если попытаться убрать тонкую – всего полпяди толщиной – яблоню. Тем более, Пархим заявил, что такая мысль уже приходила ему в голову, но поваленная яблонька положения не спасет. Справа застыли в почетном карауле три граба – не деревья, а частокол, окружающий городище где-нибудь в левобережье Усожи, печально известном непрестанными набегами кочевников-басурманов.

Поэтому пошли по простому, но кропотливому и неинтересному пути – перенесли посуду на дорогу. По едкому замечанию Олешека, Пархим решил озолотиться на грядущей ярмарке и обеспечить товаром все соседнее королевство. В ответ горшечник буркнул, что половину заберет Желеслав руками сборщиков податей, а на остальные деньги нужно будет еще жить без малого полгода до следующей ярмарки, на сей раз зимней и приуроченной не к турниру, а к дорогому сердцу каждого верующего от Словечны до Горыни празднику Дня рождения Господа.

Заодно, когда таскали горшки и крынки, миски и полумиски, кружки и кувшины, обнаружили полдюжины треснувших или надколотых. Их выкинули.

После того как телегу разгрузили, Пархим выпряг коня и прицепил постромки упряжи его к задней оси. Годимиру, по причине слабости и головокружения, поручили понукать Гнедка, а горшечник со шпильманом взялись за оглобли.

Взялись, примерялись, уперлись.

Рыцарь свистнул, дернул вожжами…

Повозка покатилась.

И выскочила на дорогу.

На радостях Олешек подпрыгнул и взмахнул кулаком над головой, издав крик, похожий на боевой клич рыцарей из Крейцберга, широко известных отчаянностью в сражении и бесконечной набожностью в мирной жизни, а Пархим выкрутил замысловатое танцевальное коленце, ловко подбросил в воздух кнут и снова поймал его.

Назад товар грузили с шутками, прибаутками и настолько впопыхах, что грохнули еще три горшка. Красивых, с выдавленным по ободу узором.

– Леший с ними! Новых налеплю, – махнул рукой горшечник. – Успеть бы до сумерек к заставе!

Годимир не стал выяснять причину, по которой заречанин так торопится выбраться из лесу до наступления темноты, но решил услышанное намотать на ус.

Конь весело рысил на юг, туда, где через пять-шесть верст дорога должна упереться в реку.

Река Щара неширокая, но весьма глубокая, и вода в ней, говорили, отменно холодная. А что поделать? С гор стекает, с ледников. А вода талая завсегда студеная.

А вот за Щарой лежат уже владения Доброжира. Почему-то рыцарь представлял его высоким широкоплечим воином с проседью в черной бороде, в латных перчатках, начищенных до зеркального блеска, и золотой короне с изумрудами. Доброжир еще помнит о законах чести, о справедливости и умеет ценить рыцарскую доблесть, раз решил турнир устроить. Его можно попросить честного судейства в споре с Желеславом. А уж потом…

– Скажи-ка, Пархим… – Годимир чуть-чуть подвинулся, устраиваясь поудобнее – уж очень давил в бок край широкой миски. – Скажи-ка мне: нечисть, чудовища всякие в ваших краях встречаются?

– Эх, пан рыцарь! – тряхнул головой горшечник. – Чего ж им не встречаться? Они ж везде имеются. Случается, русалки с водяницами ночного прохожего защекотят. Годков пять тому одну бабу ободрали. Телешом в село прибежала…

– Водяницы, что ли? – заинтересовался Олешек.

– А то кто ж, сладкая бузина?

– Вот так шутка! То-то наши, мариенбержские, их не любят!

– Кого?

– Так водяниц же!

Горшечник засмеялся:

– Ты, видать, с ними не встречался ни разу?

– Нет, а что?

– Встретишься – узнаешь!

– Ты погоди, – прервал их рыцарь. – Еще какие чудища у вас обитают?

– Ну-у… – задумался Пархим.

– Да ты все вспоминай, что слышал. Может, кмети пьяные по корчмам трепались, или королевская стража чего рассказывала.

– Да что вспоминать? Особо и нечего… Ну, волколаки… Волки, медведи, тебя, пан рыцарь, вряд ли интересуют?

– С волками пускай охотники воюют, – улыбнулся Годимир. – Ты мне про нечисть толкуй, про нечисть…

– Про нечисть? Ну, слышал я, в соседнем королевстве кмети вомпера отловили. Били долго, потом в колодец скинули…

– Это которого вомпера? Который кровь сосет? – встрял шпильман. – Знаешь, баллада есть старинная про него. Шелест черного крыла, блеск клыков ночной порою…

– Какую такую кровь? – искренне удивился заречанин. – Всем известно – вомперы девок портят и баб совращают. Во!

– Ерунда! – возмутился шпильман. – Это не вомперы! Это инкубы!

– Какие такие… тьфу, сладкая бузина! Слово-то какое придумал! Не выговорить!

– Обычное слово! Это ж у нас всякий знает: суккуб к мужчинам ночью приходит, а инкуб – к женщинам. В особенности монахов и монашек они любят. Чтоб, значится, навредить людям Господа, сбить с пути праведного… А вы тут что в Заречье, совсем темные?

– Хе! – крякнул Пархим. – Мы посветлее многих будем! Сидел бы в своем Мариенберге и за Пологие горы носа не казал!

– А ну тихо! Оба! – прикрикнул на них Годимир. – Ишь, развоевались. Инкуба, то бишь вомпера, в каком королевстве видели? У Доброжира?

– Не-а! Дальше. Севернее. Там король Кремень Беспалый, вроде как. А Беспалый он потому, что…

– После про короля Кременя, после. Ты мне вот что скажи. У Доброжира в королевстве дракон водится?

– Дракон?

– Ну да.

– Это такой гад летучий с хвостом и крыльями?

– Во дает! – хохотнул Олешек. – Был бы он летучим без крыльев?

– Тихо! Не перебивай! – остановил его Годимир. – Ну, так что, Пархим? Есть дракон? Что люди говорят?

– Есть! – после некоторого раздумья уверенно кивнул горшечник. – Точно есть! Говорят, к бабе одной прилетал. Мужик-то ее пошел в лес борти проверять, а к ней змеюка летучая – шасть под бок…

– Тьфу на вас! – вновь не выдержал шпильман. – Вы тут в Заречье про другое говорить можете?

– Про что – про другое?

– Ну не про то, как кто-то к чужой жене под бок прыгнул?

– Тю… – насупился заречанин. – Я за что купил, за то и продаю, сладкая бузина. Что болтали лесорубы, то я и рассказал вам. Говорят, баба позеленела вся. Верный признак, что со змеей снюхалась.

– Ну, вряд ли это дракон… – разочарованно произнес Годимир.

– А еще я слыхал, видели всяких тварей летучих. И лесники, и бортники, и охотники… Но только не у Доброжира, а южнее, ближе к горам.

– Южнее?

– А то? Южнее там же ничьи земли пошли. Леса дремучие, чащобы непролазные… Люди там не селятся. Ну, надолго не селятся. Одно время, сладкая бузина, кмети норовили туда сбегать от панов, а потом как отрубило…

– Погоди-погоди. Что значит – «отрубило»?

– Да то и значит, сладкая бузина. Заимку срубят. Раз на ярмарку с пушниной выедут… Ну, или там с медом. А после пропадают. Один беглый выбрался, так сказывал, мол, камни самоцветные в отрогах попадаются. Бывало дерево ветром выворотит, так прямо под корнями, сладкая бузина, и блестят родимые. Только кто ему поверит? Он пока по лесу пробирался, совсем умом тронулся. С голодухи видать…

– А что он еще рассказывал? – Годимир даже привстал, хватая горшечника за рукав.

– Да что? – Заречанин почесал затылок. – Ничего. Каштелян ошмянский, пан Божидар Молотило, очень заинтересовался. Не беглым, сладкая бузина, само собой, а самоцветами. Полтора десятка воинов снарядил. Да и сам с ними поехал…

– Ну?

– Да не нашли ничего. Правда, мужик их привел на зимник, где с приятелями жил. А от избушки одни угольки остались.

– Дракон! – обрадованно воскликнул Годимир. – Точно дракон!

– С чего ты взял? – недоверчиво прищурился Олешек. – Может, с огнем неосторожно обошлись, сами себе красного петуха подпустили?

– А самоцветы все пропали! – ухмыльнулся Пархим.

– Так он же с ума свихнулся! Так или нет, а? Просто забыл, где тайник.

– Все перерыли и без него, – твердо сказал горшечник. – Очень уж пану Божидару хотелось халявных каменьев. Ты поверь мне, стражники изо всех сил старались.

– Да?

– Точно.

– Дракон! – Годимир взмахнул кулаком. – Они клады собирают. Веками собирают!

Олешек прыснул в кулак:

– Смотрю я на вас, и душа радуется.

– Это еще почему? – удивился рыцарь.

– Как дети маленькие. Пока среди словинцев, заречан, поморян такие люди живут, странствующий певец не пропадет. То скойц, то полскойца кинут всегда за красивую сказку.

– Так ты по-прежнему считаешь, что драконов нет и быть не может? – нахмурился Годимир.

– Конечно. Наверняка, разбойники старателей ограбили, порезали и сожгли в их же заимке. А молва рада стараться. Дракон, дракон… Почему не шпионы из Басурмани? Почему не горные великаны вниз в долины сошли? А?

Рыцарь не нашел что ответить, пожал плечами и отвернулся.

Пархим хлестнул вожжами по крупу серого коня.

– Вон, разбойников тут хватает. И с избытком, – вел дальше шпильман.

– Что, видели Яроша Бирюка? – буркнул горшечник.

– Это который в колодках? – Олешек смотрел на скользящие у них над головами ветки и, казалось, не проявил ни малейшей заинтересованности.

– Он самый. Страшный человек. Да и человек ли? Зверюга. Не зря ему, сладкая бузина, прозвище такое дали – Бирюк.

– Чем же он так страшен? – лениво спросил Годимир.

– Да людей резал хуже, чем волк овец.

– Ну, к этому у вас не привыкать-стать в королевстве. Один Желеслав чего стоит.

– Так-то оно так, да Желеслав, хоть и охоч до чужого добра сверх всякой меры, последней шкуры не дерет. Понимает, что овцу стричь можно и выгоду получать, а не зажаривать сразу на вертеле.

– Вот оно как… – задумчиво протянул рыцарь.

– Да уж так! – едко проговорил Олешек.

– А вам что, поди жалко его стало? – Пархим обернулся и внимательно оглядел собеседников.

– Ну, не без того, – уклончиво отвечал словинец. – По мне, так разбойника, коли вина его доказана, на плаху надо или в подземелье, за решетку, а выставлять умирать на тракте в колодках…

– А это Желеслав для острастки прочим. Хэвру[23] Яроша дней десять назад взяли. Сопротивлялись они отчаянно. Может, оттого король наш и злой сейчас? Я бы на его месте тоже злился, сладкая бузина, – потерять трех дружинников… А они-то у него все считанные. Не богат Желеслав, прямо скажу, не богат.

– Ты про Яроша давай, а, – дернул его за рукав музыкант.

– А ты что, сладкая бузина, песню никак про него сочинить задумал?

– Вот еще! Выдумаешь тоже! Просто интересно.

– Ты, если надумаешь сочинять, меня про другого вожака расспроси. Про Сыдора из Гражды. Он тоже в здешних краях шастает…

– Доскажи про Яроша, – попросил Годимир, и такая нотка проскользнула в его голосе, что Пархим не посмел ослушаться.

– Да взяли их. Взяли в корчме одной, сладкая бузина. Уж не знаю, может, корчмарь сдал всю хэвру с потрохами за то, что не поделились добычей, а может, кто из кметей сгонял бегом в Островец… Большинство лесных молодцев пораненные, побитые в руки стражников попали. Их тут же и порешили. Головы на бревно и все…

– А что, у Желеслава и палач имеется? – Олешек вроде бы и оттирал пятно с зипуна, но, оказывается, все слышал.

– Зачем ему палач, сладкая бузина, с таким мечником? Взял Авдей топор в руки и посек. Говорят люди, даже не запыхался. Вот оно как. А вожака приказал Желеслав в колодки заковать. Для позора. У нас так все больше кметей за недоимки наказывают. Ну, понятное дело, их-то не до смерти. А Яроша Бирюка, велел король не выпускать, пока ноги не протянет. И пускай торчит обок дороги, ровно пугало. Кто его пожалеет?

– Понял, пан рыцарь, каково выходит? – заметил Олешек.

Годимир не отвечал. Кусал соломинку, молчал и хмурился.

– Да что вы с этим Ярошем? – Пархим улыбнулся. – Давайте я вам про Сыдора расскажу… То есть, рассказал бы, сладкая бузина, да приехали уже!

И точно, дорога вынырнула из-под лесного полога на широкий луг у реки. Коснувшееся брюхом окоема солнце бросало розовые лучи на бревенчатую сторожку, крытую дранкой. Возле нее горел костер, пуская дым длинным хвостом по-над берегом, а у огня копошились три вояки в зеленых накидках с коричневыми полосами. Желеслава воинство. Теперь Годимир не спутал бы их ни с кем.

Неподалеку стояла телега, накрытая сверху дерюгой. Видно, какой-то купец или ремесленник тоже выбрался на ярмарку, приуроченную к турниру. Рядом с телегой тоже светился огонек костра. Вокруг сидели люди, четверо из которых показались знакомыми. Да это же те самые иконоборцы, что откушивали жаренных карасиков в корчме Ясей!

– То ли двужильные святые отцы, – пробормотал Олешек, тоже опознавший их, – то ли еще вчера в путь выбрались…

Но Годимира уже не интересовали ни стражники, ни иконоборцы, ни купцы.

На половину стрелища правее моста, перегороженного рогаткой, стоял шатер белых и красных цветов, за ним паслись стреноженные кони. Два, три… Ого! Целых пять!

– Что, пан рыцарь, уши навострил? – усмехнулся музыкант. – Своего брата почуял?

– Знаешь, зачем рыцари у мостов и бродов шатры ставят?

– Переночевать, небось, хотят, сладкая бузина… – рассеянно буркнул Пархим. Его сейчас больше всего интересовали стражники. Прямо глаз с них горшечник не спускал.