Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ячейка 21

ModernLib.Net / Детективы / Рослунд Андерс / Ячейка 21 - Чтение (стр. 5)
Автор: Рослунд Андерс
Жанр: Детективы

 

 


Каждый шприц – держала в руке она, каждый раз в мерзкую ночлежку – попадала она, каждый раз передозировка и остановка дыхания – были у нее. Она ходила в группу аутотренинга, на все эти курсы «помоги себе сам», там ей объяснили, что она была вовлечена в этот круговорот. Что ее собственные чувства ничего не значили, и были долгие периоды в ее жизни, когда их почти совсем не существовало. Важным было только одно – наркозависимость Хильдинга. Это и только это управляло ею, управляло всей их семьей.
      Не успела она встать и выйти в коридор, как он принялся ее звать. Она решила не возвращаться к нему и уйти к своим пациентам, но он кричал все громче и громче. Она постояла в коридоре несколько минут, плача от ярости, а потом ворвалась к нему в палату.
      – Чего ты хочешь?!
      – Сеструха, ну че ты, как эта…
      – Чего! Ты! Хочешь?!!
      – Ну чего, мне просто так вот тут валяться? У меня ж передоз!
      Лиса Орстрём почувствовала, что на нее с беспокойством смотрят и пожилой мужчина с коликами, и молодой парень, который так не хотел умирать. Они смотрели на нее, и она должна была сделать все, чтобы внушить им мужество, поддержать их. Но она не могла. Только не сейчас.
      – Сеструха, мне бы транквилизаторов…
      – Нет. Уж кто-кто, а ты ничего здесь не получишь. Хочешь – дождись своего врача и спроси его. Но учти – получишь тот же ответ.
      – Стесолид, а?
      Она проглотила комок в горле, слезы сами собой побежали по щекам. Он всегда доводил ее до слез.
      – Мы боролись за тебя все эти годы. Мама, я и Ульва. Мы жили бок о бок с твоей наркоманией. Так что нечего тут лежать и ныть.
      Но Хильдинг и не слышал ее слов. Правда, голос ее ему не понравился.
      – Или рогипнолу, а?
      – Мы радовались, когда ты сидел. Как и теперь, в Аспсосе. Понимаешь ты или нет? Тогда мы по крайней мере знали, где ты.
      – Валиум, а?
      – В следующий раз. В следующий раз сделай это как следует. Будешь превышать дозу – сделай так, чтобы получить настоящий передоз и сдохнуть наконец.
      Лиса Орстрём наклонилась вперед, прижала обе руки к животу и отвернулась – он не должен видеть, что она плачет. Она ничего больше не произнесла, ни слова, она только встала с его кровати и направилась к пожилому мужчине, который наконец нашел кнопку, и резкий звук его сигнала заливал коридор. Он сидел, держась рукой за грудь. Ему нужно было болеутоляющее: у рака есть свои причуды. Она поздоровалась с ним, взяла его за руку, но тут же повернулась к Хильдингу:
      – Кстати. К тебе приходили.
      Брат ничего не ответил.
      – Я обещала сказать, как только ты очнешься.
      Она направилась к двери, вышла и тут же исчезла в зелено-голубых больничных коридорах.
      Хильдинг посмотрел ей вслед. Он не понимал.
      Как кто-то мог узнать, что он здесь?
      Он сам-то не вполне был в этом уверен.
 
      Йохум Ланг вышел из машины, припаркованной возле входа в Южную больницу. Всего пара часов в кожаном салоне – и он научился ненавидеть его запах так же, как ненавидел запах своей тюремной камеры, в которой провел два года и четыре месяца. Запахи, конечно, разные, но что-то общее в них все же было: способность проникать во все поры. Запах власти и контроля, запах несвободы. Ланг уже понял, что, в сущности, никакой разницы нет – сидеть в камере и выполнять приказы вертухая или быть на воле и выполнять приказы Мио.
      Он миновал несколько человек, что тосковали по дому, стоя у подъезда больницы; прошел по коридору, вечно полному спешащих куда-то людей, и втиснулся в лифт, который подмигивал огоньками и приветливым голосом сообщал, на каком этаже собирается остановиться.
       Он сам виноват.
       Это его собственная ошибка.
      У Йохума Ланга была своя мантра. Он читал ее каждый раз, потому что знал: она сработает.
       Он сам виноват.
      Он знал, где тот лежит, в каком отделении. Шестой этаж. Зал номер два.
      Быстрыми шагами он направился туда. Он хотел покончить с этим как можно скорее.
      В палате было тихо. Старикан напротив него и парнишка, который выглядел скорее мертвым, чем живым, – оба спали. Хильдинг не любил тишину. Никогда она ему не нравилась. Он беспокойно огляделся вокруг, уставился на дверь: он ждал.
      Он увидел его, как только тот открыл дверь. С его одежды текло – видно, на улице шел дождь.
      – Йохум?
      Сердце екнуло. Он яростно копнул в язве в носу, пытаясь отделаться от страха, который уже терзал его.
      – Какого хрена ты тут делаешь?
      Йохум Ланг выглядел так же, как обычно. Был точно такой же охренительно огромный, с лысой башкой. И тут Хильдинг почуял, что сегодня ему так просто не отделаться. Не хотел он этого. Ох как не хотел. Сейчас бы стесолиду. Или рогипнолу.
      – Садись.
      Йохум торопился, голос у него был тихий, но жесткий:
      – Сядь.
      Йохум взял кресло-каталку, которое стояло у койки старика. Он наклонился, снял кресло с тормоза, провез его через всю палату и поставил прямо перед Хильдингом. Тот в это время усаживался на краешке матраса.
      Ланг ткнул пальцем сначала в койку, потом в кресло:
      – Сюда сядь.
      – Чего ты?
      – Не здесь. У лифтов.
      – Да чего ты?!
      – Садись, бля!
      Йохум снова ткнул пальцем в кресло, прямо перед носом у Хильдинга. Он сам виноват. Хильдинг захлопал глазами, его тощее тело было вялым – всего несколько часов назад он валялся без сознания в кабинке моментальной фотографии. Это его собственная ошибка. Он медленно стал переползать с койки на кресло, останавливаясь, чтобы поковырять рану в носу, и кровь снова потекла у него по подбородку.
      – Я ничего такого не говорил.
      Йохум встал сзади и покатил кресло из палаты мимо парня и старика. Они спали на своих койках.
      – Слышь, Йохум, мать твою. Я ничего не говорил, ты понял? Они спрашивали, легавые, спрашивали о тебе на допросе, а я ничего не сказал.
      Коридор был пуст. Зелено-голубой пол, белые стены – холодно.
      – Верю тебе. Кишка тонка у тебя про меня легавым болтать.
      Навстречу им попались две медсестры, обе приветливо кивнули и прошли дальше. Хильдинг заплакал. Он не плакал с тех пор, как был совсем маленьким, еще до того как подсел на наркоту.
      – Не тех людей ты кинул. Со стиральным порошком.
      Отделение осталось позади, теперь они были в холле рядом с лифтами. Коридор стал шире и сменил цвет: пол серый, а стены желтые. Тело Хильдинга свело судорогой. Он и не знал, что страх – это так больно.
      – Каких таких «не тех»?
      – Мирью.
      – Мирья? Да она тварь последняя.
      – Она племянница Мио. А ты, мудак, набодяжил в дурь стирального порошка да ей толкнул.
      Хильдинг попытался сдержать слезы. Он их не чувствовал. Они были не его.
      – Не догоняю…
      Они остановились между лифтами: четыре штуки, по два на каждой стене.
      – Да не догоняю ж я!
      – Догонишь. Сейчас поговорим с тобой немного – и догонишь.
      – Йохум, мать твою!
      Двери лифта. Если постараться и расставить руки как можно дальше – можно за них ухватиться, зацепиться, задержаться…
      Но он не знал.
      Откуда эти гребаные слезы.
 
      Алена Слюсарева бежала по набережной Вэртахамн.
      Она не сводила глаз с темной воды. Шел дождь, шел все утро, а если бы светило яркое солнце, вода могла бы быть синей, но сейчас была просто черной. Волны бились о бетон. Похоже больше на осень, чем на лето.
      Она плакала. Уже почти целые сутки. Сперва от страха, потом от злости, немного от тоски, а теперь от безысходности.
      За эти сутки она заново пережила три последних года. Сквозь прошедшие дни увидела, как они с Лидией поднимаются по трапу. Дорогу им показывают двое мужчин, которые учтиво открывают перед ними двери, улыбаются и говорят комплименты. Один из них швед, но хорошо говорит по-русски. Он дает им фальшивые паспорта – пропуск в новую жизнь. Каюта на корабле большая, прямо как спальня в Клайпеде, где они жили все вчетвером. Алена тогда так смеялась… Она была счастлива, она была на пути в другую, прекрасную жизнь.
      Она никому ничего не была должна.
      Корабль только покинул гавань.
      Она по-прежнему чувствовала, как кровь струится по венам.
      Три года. Стокгольм, Гётеборг, Осло, Копенгаген и снова Стокгольм. Не меньше двенадцати клиентов в день. В день. Она попыталась вспомнить хоть одного из них. И тех, что били. И тех, что ложились на нее. И тех, что хотели только смотреть.
      Ни одного она не помнила.
      Ни одного.
      Но между прочим, у нее все не так, как у Лидии. Наоборот. Лидия не чувствовала своего тела, его как будто не было. У Алены оно было. И его насиловали, это тело. Она осознавала это и каждый вечер считала. Лежала голая в постели и считала, сколько это будет – двенадцать раз каждый день на протяжении трех лет.
      У нее было тело, как бы его ни пытались у нее отобрать.
      Это у них ничего не было – ни лиц, ни тел. Для нее это было вот так.
      Она пыталась предупредить Лидию. Успокоить ее. Не получилось. Ее как будто подменили в тот самый миг, когда Алена показала ей газетную статью. Ее бурная реакция, ее глаза – в них была ненависть. Она часто видела Лидию униженной, раздавленной, но никогда – ненавидящей. Теперь Алена жалела, что не припрятала газету. Не выбросила, как хотела сделать с самого начала.
       Лидия, с голой спиной, стояла перед Дмитрием и говорила, что с этого момента она будет забирать деньги себе, что это она обслуживает клиентов, так что зарабатывает их именно она, а не кто-то другой. Он сперва ударил ее по лицу. Она к этому была готова – так он обычно и начинал. Но она не отступила. Она сказала затем, что несколько дней вообще не примет ни одного клиента, что никого обслуживать не станет, потому что устала и больше не хочет.
      До этого дня Лидия ни разу не отказывалась работать. Никогда не протестовала. В открытую. Потому что боялась Дмитрия, его ударов, боли, которую он причинял, и пистолета, который время от времени он подносил к их головам.
      Алена уселась на бетонную набережную, свесила ноги. Три года. Она так скучала по Яношу! Тоска вновь охватила ее. Зачем она уехала, почему не сказала ему?
      Она была ребенком.
      Теперь она стала другой.
      Она стала меняться уже тогда, в каюте. Когда один из мужчин повалил ее и, пока входил в нее, успел дважды плюнуть ей в лицо. Она потом поняла, как это – становиться другим человеком. Просто с каждым разом ее самой у нее становилось все меньше. Ее у нее украли.
       Она стояла в своей комнате и смотрела. Когда он вынул кнут и ткнул им Лидии в лицо, она выскочила и бросилась на него. Он никогда еще не пускал в ход кнут, только грозил им. А теперь он ударил Лидию, а она попыталась вырвать кнут, но он ударил ее в живот, отволок в ее комнату и запер там. Он собирался заняться ею позже.
      Она смотрела на воду.
      Она ждала.
      Ей пора отправляться обратно. В Клайпеду. К Яношу, если только он по-прежнему там. Но не теперь, пока Лидия не дала о себе знать. Только после этого, да.
       Она считала удары. По одному. Полиция явилась, когда Дмитрий ударил тридцать пятый раз. И она слышала все до единого через закрытую дверь. Как он взмахивал кнутом и как он обрушивал его на голую спину Лидии.
      Ее ноги почти касались темной воды, она могла бы прыгнуть. Она могла бы уехать, подняться на борт корабля.
      Но не теперь.
      Они были вместе, когда их насиловали. Она должна подождать.
       Кто-то открыл ее комнату. Квартиру обыскивали, а Дмитрий лежал в холле на полу и держался за живот. Она стояла там несколько секунд, а потом увидела полицейского. Она узнала его, и ее охватила паника. Она выскочила в холл, пробежала несколько шагов к входной двери, в которой кто-то проделал большую дыру, а потом обернулась и двинула ногой Диму Шмаровоза. Каблуком. Изо всей силы. Прямо в пах. И после – выбежала на пустую лестницу и помчалась вниз.
      Телефон лежал в сумке, перекинутой через плечо. Она услышала, как он зазвонил.
      Она знала, кто звонит.
      – Да?
      – Алена?
      – Это я.
      Когда она услышала голос Лидии, ей стало жарко. В нем была боль, Алена почувствовала ее. Лидии тяжело разговаривать – но как же хорошо снова слышать ее голос!
      – Где ты?
      – В гавани.
      – Едешь домой?
      – Я ждала твоего звонка. Я знала, что ты позвонишь. Потом. Я потом поеду.
      Мобильный она получила в подарок. От одного из тех, чьих лиц она не могла вспомнить. Лидия обычно брала сотенную. А сама она не хотела денег, ей нужны были вещи. Она получала вещи, а они получали «что-нибудь эдакое». Они приносили ей одежду, две пары бус, иногда – сережки. Дмитрий не имел обо всем этом никакого понятия. В том числе и о мобильном телефоне. Он был довольно новый. За него человек с незапомнившимся лицом развлекался с ними обеими одновременно. Это была Лидина идея.
      – Что будешь делать?
      – Когда?
      – Когда вернешься домой.
      – Не знаю.
      – Скучаешь?
      Алена затаила дыхание. Она посмотрела вниз, на колышущуюся темную воду. Клайпеда никогда не была очень уж красивым городом.
      – Да. Я хочу их увидеть. Увидеть, как они выглядят. Как мы когда-то выглядели.
      Она рассказала, как она бежала не оглядываясь вниз по лестнице в доме на улице Вёлунда, прочь из квартиры, которую ненавидела, из дома, который тоже ненавидела. Рассказала о долгих сутках без сна, которые она провела в городе, о том, что сейчас она хочет только одного – лечь спать. Лидия рассказала гораздо меньше. Немного о больнице, в которой они обе пару раз уже бывали. Немного о своей койке, о еде, о медсестре из Польши, которая говорила по-русски.
      О ранах на спине – ничего.
      – Послушай-ка…
      – Да?
      – Помоги мне.
      Алена взглянула вниз на воду, которая успела успокоиться, и теперь на ее глади девушке видно было собственное отражение. Ноги, которыми она болтала. Рука с телефоном, который она держала у уха.
      – Я помогу. А что надо сделать?
      Лидия медленно дышала в трубку. Она подыскивала слова.
      – Помнишь подвал?
      Она помнила. Жесткий пол, тесную темноту, влажный воздух. Дмитрий запирал их там на два дня, когда к нему приезжал кто-то, кто должен был занять их постели. Он никогда не говорил им кто.
      – Да. Помню.
      – Сходи туда.
      По воде пошла рябь от проплывшего мимо катера, и отражение исчезло.
      – За мной, возможно, следят. Может, прослушивают. Я не могу так свободно расхаживать.
      – Сделай это.
      – Зачем?
      Лидия помолчала, не ответила.
      – Зачем, Лидия?
      – Зачем? Чтобы это никогда не повторилось. То, что произошло. Вот зачем.
      Алена встала. Она прошлась туда-сюда между двухметровыми железными столбами.
      – И что я должна сделать?
      – Там есть тайник. В ведре под полотенцами. Оружие. Револьвер. И семтекс.
      – Семтекс?
      – Пластиковая взрывчатка. И несколько запалов. В пакете.
      – Откуда ты знаешь, что такое семтекс?
      – Просто знаю, и все.
      Алена Слюсарева слушала. Она слушала, но не слышала. Она шикнула. Но Лидия продолжала говорить, поэтому она шикнула еще раз, громче. Она шипела в трубку, пока там не воцарилась тишина.
      – Я сейчас прерву связь. А ты перезвони мне через две минуты, ладно?
      Катер везет на корабль провизию. За два с половиной часа. Она может на нем добраться. Деньги и все необходимое у нее в сумке. Она хотела домой. В то место, которое она называла домом. Она хотела закрыть глаза и забыть о том, что прошло три года. Так, чтобы она снова стала семнадцатилетней красавицей, которая никогда не уезжала из Клайпеды. Даже в Вильнюс.
      Но это не так. И время было другим. И она сама стала другим человеком.
      Телефон снова зазвонил.
      – Я помогу тебе.
      – Спасибо. Я тебя люблю, Алена.
      Она продолжала беспокойно вышагивать между железными столбами на набережной. Туда. И обратно. Прижимая трубку к уху.
      – Номер сорок семь. Маленькие цифры на двери наверху. Там еще такой висячий замочек – почти незаметный. Ведро стоит, как войдешь, сразу направо. Пистолет лежит вместе с патронами, в пакете. Взрывчатка рядом. Бери все и отправляйся на Центральный вокзал к нашей ячейке.
      – Я там была вчера.
      – Все цело?
      Алена помедлила. Четырехугольный ящик с железной дверцей в одном из залов ожидания. В нем вся их жизнь. Ячейка 21.
      – Все цело.
      – Возьми оттуда видеокассету.
      Кассета. Алена почти забыла о ней. Тот, без лица, все время хотел, чтобы его снимали. Тот, что однажды попросил ее заняться любовью с Лидией. Она отказалась, но тут Лидия погладила ее по щеке и сказала, что они сделают это перед его камерой, если он запишет кассету и для них тоже.
      – Сейчас!
      – Да. Самое время. Пустим ее в ход.
      – Ты уверена?
      – Совершенно уверена.
      Лидия откашлялась и принялась объяснять:
      – Я все обдумала, пока лежала тут. Рука болит страшно, и спину жжет, так что поспать не получилось. И я лежала и думала. Даже записала все. Потом перечитала, зачеркнула и переписала заново. Алена, да, я совершенно уверена. Надо, чтобы об этом узнали. Это не должно повториться.
      Алена остановилась и посмотрела на большой голубой паром, который ждал в нескольких сотнях метров от берега. Этак она не успеет. Стало быть, не сегодня. Завтра. Он отходит в то же время. Ей всего-то и надо исчезнуть еще на одну ночь, с этим проблем возникнуть не должно.
      – А потом?
      – Потом приезжай сюда, ко мне. В Южную больницу. Меня охраняют, так что поговорить нам не удастся. Я приду посидеть в общем зале, там, где телевизор. Там обычно сидят еще другие пациенты. И там есть туалет. С дивана мне будет все видно, я тебя увижу. Заходи в туалет и клади все, что принесешь, в мусорку. Только в пакете, а то там может быть мокро. Пистолет, патроны, взрывчатку, видеокассету. И пару шнуров. Сможешь достать?
      – Так я просто пройду мимо тебя? Не здороваясь?
      – Да.
      Алена Слюсарева повернулась спиной к воде и пошла в обратном направлении. Когда она вышла на дорогу, ведущую из гавани в город, задул ветер.
      В городе было много народу. Туристы в отчаянии разбрелись по магазинам, пережидая дождь. Ну и слава богу. Все равно тех, что остались на улице, достаточно, чтобы среди них затеряться.
      Она поехала на метро, сперва на Центральный вокзал Стокгольма. Там она открыла ячейку, взяла кассету и запихала ее в сумку. Она еще долго стояла перед открытой дверцей, глядя в темноту, где на двух полочках лежало все их имущество. Их жизнь. Их единственная жизнь. Та, что длилась три года.
      Она была тут всего два раза: вчера и тогда, когда открывала ячейку.
      Они ждали пересадки, тогда, почти два года тому назад. Дима Шмаровоз объяснил, что на пару недель им надо сменить квартиру в Стокгольме на почти такую же в Копенгагене, недалеко от Стрёгет. Там большей частью расхаживали шведы, приехавшие на пароме из Мальмё. От них пахло тоблероном и пилснером, и они частенько платили сразу за два раза. Пропьянствовав еще ночь, они заходили к девушкам «на дорожку». Иногда били. Иногда просто трясли головой, когда входили в них.
      Она отпросилась в туалет, пока они ждали поезда на Копенгаген. Сказала, что не может терпеть. Дмитрий остался с ними один, поэтому предупредил, что попросту убьет Лидию, если Алена не вернется вовремя. Она не сомневалась, что он не шутил, а кроме того, она и не собиралась оставлять подружку. Даже в мыслях такого не держала.
      Ей просто нужна была камера хранения. Ячейка. Дом.
      У нее был один постоянный клиент, у него своя фирма по грузоперевозкам в Стрэнгнэсе, и он раз в неделю целый час тащился оттуда в Стокгольм и уж конечно заглядывал к ней. Так вот, он рассказал ей о ячейке, которую можно снять, заплатив за две недели вперед. В принципе, это было задумано для приличных жителей столицы, но использовалось в основном бездомными.
      Вместо того чтобы идти в туалет, Алена отправилась в камеру хранения и сняла одну ячейку. Бежала сломя голову, но все же успела вовремя – счастливая, спрятав в туфлях два ключа: основной и запасной.
      Постоянный клиент с грузоперевозками потом сделал себе дубликат ключа и раз в две недели платил за пользование ячейкой. За это он получал от Алены «что-нибудь эдакое». После него, правда, кровь из нее так и хлестала, но оно того стоило.
      Это она поняла именно сейчас, стоя перед открытой дверцей ячейки.
      Это стоило каждого удара. Потому что теперь она знала, что есть место, которое принадлежит только ей, до которого Диме Шмаровозу никогда в жизни не добраться, как бы он ни старался.
      Она знала, что никогда не вернется сюда. Она взяла все, что принадлежало ей: бусы, сережки, одежду. Оставила только ящик, где лежали вещи и деньги Лидии. У каждой из них свой ключ, так что когда она поправится, то придет сюда сама и заберет все.
      Она закрыла ячейку и пошла прочь.
      Снова метро, зеленая линия. Она ехала стоя и вышла из переполненного вагона на остановке «Площадь церкви Святого Эрика», поднялась на эскалаторе и шагнула на мокрый асфальт. Алена поискала взглядом вьетнамский ресторан, который был для нее ориентиром, прошла мимо него и повернула на красивую лестницу с каменными ангелами. По ней она вышла на улицу Вёлунда.
      Она увидела полицейский автомобиль, когда была на последней ступеньке. Там сидели двое в форме. Она наклонилась, сняла ботинок и притворилась, будто вытряхивает из него надоевший камешек. Ей нужно подумать. Но времени на раздумье мало.
      Не получалось.
      Она проследила за двумя ребятишками на велосипедах. Полицейские на них и не взглянули.
      Думать не получалось.
      Все было по-прежнему. Как всегда.
      Она надела ботинок, выпрямилась и пошла, как будто дождь ее ничуть не заботил. Твердыми шагами – прямо к подъезду. Она думала о тех, кто наваливался на нее всем телом, об их лицах, которых она не помнила. Так она думала о них и шла прямо, прямо…
      Они и не шевельнулись. Сидели на передних сиденьях и смотрели, как она проходит мимо.
      Она вошла в подъезд. Подождала немного.
      Ничего.
      Она досчитала до шестидесяти. Минута. Через минуту она спустится в подвал.
      Она прислушивалась, не раздадутся ли шаги у нее за спиной или голос, приказ остановиться, обернуться и проследовать к автомобилю.
      Ничего.
      Заставив себя не думать больше об этом, она начала спускаться по лестнице. Два пролета. Она шла не слишком быстро, стараясь не очень тяжело дышать, быть бесшумной. Она думала о двери на седьмом этаже. Об огромной дыре, что зияла там, через которую кто-то выпустил на свободу ее саму.
      Она оказалась там, когда услышала удары топора, взятого из противопожарного ящика. Какой-то человек в полицейской форме откалывал от двери крупные щепки, а Дмитрий швырнул Лидию, вернее, ее бесчувственное тело на пол и бросился навстречу людям, входившим в квартиру.
      Она остановилась на мгновение, попыталась восстановить дыхание.
      Почти три года она ждала этого.
      Она не понимала.
      Уже целые сутки она свободна, ходит себе по городу, а ощущение такое, как будто она никогда и не бывала в той квартире с двумя огромными кроватями, никогда не стояла часами в прихожей, уставившись на электронный замок.
      Она продолжала спускаться, вскоре показался последний пролет. Вот он, подвал. Она обернулась. Где-то там, наверху, та дверь с дырой. Она резко выбросила в ту сторону руку с вытянутым средним пальцем. Алена адресовала этот жест всем тем, кто больше никогда уже не придет и не позвонит в дверь.
      Железная дверь, ведущая в подвал, оказалась серой и холодной на ощупь. Алену не назовешь сильной, но, пожалуй, она бы с ней справилась с помощью лома. Она так делала давным-давно, еще в Клайпеде. Тяжелая тогда выдалась ночка, но теперь она вспоминала о ней чуть ли не с радостью – ведь это было тогда, в другой жизни.
      Она сняла с плеча сумку и поставила ее на каменный пол. Пакеты с платьями, сверток с бусами и сережками и моток веревки положила рядом.
      Он лежал где-то тут, на дне, лом-то.
      Продавец в хозяйственной лавке еще рассмеялся: «Лом и шнур – да ты явно готовишь преступление! Хотя совсем не похожа на преступницу». Она тогда в ответ тоже рассмеялась: «I live in an old house, – сказала, – you know, I just need a strong man and some tools». Она посмотрела на него, как смотрела на тех, кто с ней спал. Она знала – им нравится, когда она так смотрит. И он отдал ей моток веревки бесплатно, да еще пожелал удачи. Со старым домом и сильным мужиком.
      Это было легко. Самое необходимое у нее есть. Она подняла лом, приложила оба его жала к замку и навалилась всем весом на второй конец. Раз, другой, третий… Безрезультатно.
      Она боялась, что ее услышат.
      Но выбора не было.
      Она снова приложила стальные жала к двери, загнала их поглубже под замок, нажала несильно – для пробы, а потом навалилась всем телом.
      Замок поддался, но по всему подвалу разнесся глухой лязг. Да такой, что казалось – все до единого жильцы дома услышали.
      Она легла на пол, как будто это помогло ей стать меньше, незаметней.
      Она выждала. Снова досчитала до шестидесяти.
      Было по-прежнему тихо. Никто не хлопал в тревоге входными дверями, не спускался по лестнице, чтобы проверить, откуда шум. Она поднялась, собрала свои шмотки, снова засунула их в сумку.
      Потом еще раз досчитала до шестидесяти.
      Нажала на дверь – и та легко распахнулась.
      Перед ней был длинный коридор с белыми бетонными стенами. И где-то вдалеке – еще одна дверь. Она знала, что за ней – те самые подвальные помещения, куда ей надо попасть.
      Она уже взялась покрепче за лом, когда заметила, что дверь не заперта.
      Кто-то тут уже побывал до нее. И этот кто-то мог в любой момент вернуться, чтобы запереть эту чертову дверь.
      Она открыла ее.
      Пахнуло затхлостью, сыростью.
      Ее глаза на мгновение уставились в темноту.
      Пахло еще чем-то.
      Мужским одеколоном. Тем самым. Любимым одеколоном Дмитрия. Впрочем, его могли использовать и другие. Она замерла на месте. До боли стеснило грудь. Ей стало трудно дышать, как будто, как она ни старалась вдохнуть, воздух не шел в легкие.
      Там кто-то был.
      Алена подумала о билете на паром, о воде, на которую она смотрела, сидя на набережной.
      Чьи-то шаги.
      Чьи-то шаги по кирпичному полу.
      Она заплакала. Она заплакала и тихо прошмыгнула вдоль стены к ближайшему проходу, спряталась в каком-то закутке. Она пересидит здесь, пока все не закончится.
      Она сидела там долго. Кто-то ходил по подвалу, открывал и закрывал двери, перекладывал, судя по звуку, что-то тяжелое. Звуки пронзали ее, пока она не перестала их слышать.
      Наступившая тишина была еще хуже.
      Она задыхалась от рыданий и мотала головой, пока наконец не осознала, что осталась в подвале одна.
      На ватных ногах, с кружащейся головой, она поднялась и двинулась в путь. Зажигать свет она не стала – она знала, где лежит то, что ей нужно, и могла дойти туда на ощупь.
      Она знала, куда идти.
      Не зря же она однажды провела здесь, в этом спертом влажном воздухе, два дня и две ночи.
      Нужное место было в середине прохода. Стены из крашеных досок, небольшая дверца открывалась сверху справа. Тесновато – дверца-то чуть побольше вентиляционного отверстия. Замок, простой висячий замок – она взвесила его на руке.
      Тяжело дыша, она вставила ломик между золотистым деревом и стальной дужкой. Стоя у двери, Алена напряглась и нажала на свой конец лома. Только что она делала то же самое.
      Мгновение – и она уже удивленно смотрит на выломанный замок.
      Она открыла дверь и вошла внутрь.
 
      Был по-прежнему вечер среды, пятое июня, а дождь, который хлестал с утра, все лил и лил на уличный асфальт, и небо казалось темным и сонным, как ноябрьский вечер. Эверт Гренс открыл дверцу полицейского автомобиля и уселся на пассажирское сиденье. Он хотел, чтобы за руль сел Свен. Он все чаще так делал, потому что уставал и не мог сосредоточиться на дороге, особенно сейчас, при свете фар. Они сверкали так, что слепили глаза. Как-то внезапно он постарел, черт возьми. И дело даже не в том, что старело тело. Внешней оболочке он как раз давно уж не придавал никакого значения. Ему не для кого больше быть красивым – после всех лет, что он посвятил ей. Но сила… Раньше ведь он мог все. А теперь? Пятьдесят шесть лет. Не женат. Одинок. Как быть с утекающим временем?
      Свен гнал от Арланды к Стокгольму. Они опаздывали, они подустали оба: утро-то выдалось хлопотное. Через пару минут в пятом терминале начнется посадка на самолет. Им надо туда – они хотели своими глазами убедиться в том, что человек, которого называли Димой Шмаровозом, поднимется на борт бело-голубого самолета и тот унесет его в Вильнюс. Они хотели быть уверенными в том, что он улетел к чертям, и покончить с ним и с рапортом об утреннем происшествии.
      Эверт не отрывал глаз от дороги, поэтому и не заметил раздражения в голосе Свена.
      – Опаздываем.
      – Что?
      – Надо бы поднажать. Нас кто-нибудь встретит?
      – Не имею понятия.
      Следующий спуск был на Арланду. Свен намного превысил скорость. Ему хотелось побыстрее разделаться со всем этим и отправиться домой.
      Дима Шмаровоз был, как они и надеялись, в аэропорту.
      Он как раз направлялся к накопителю, сопровождаемый двумя амбалами в штатском. Эверт и Свен стояли немного поодаль, у стойки регистрации, и смотрели, как он нервно подергивает головой, как мелко семенит, почти совсем не продвигаясь вперед (что страшна раздражало сопровождающих). Он рылся в карманах в поисках посадочного талона, как вдруг к нему стремительно подошел коренастый, одетый в костюм человек лет шестидесяти, громко закричал на него, ударил по щеке, чем заручился на несколько минут всеобщим вниманием, затем, потрясая руками в воздухе, проорал еще что-то прямо в лицо Дмитрию, который аж согнулся пополам. Затем пожилой человек отвесил ему еще одну оплеуху и толкнул его в спину по направлению к рамке металлоискателя и дальше – к проходу, огороженному красной лентой, и залу ожидания.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19