Плач палача

      Рядом с ноги на ногу переминался Панин. Он выглядел озабоченным, мрачным. Голова его была полна не самых радостных мыслей. Он следил за каждым движением Нины, словно прощался с нею навсегда. Он уже получил повестку из военкомата, успел пройти медицинскую комиссию. Панин был признан годным к службе. В этом он ни на минуту не сомневался, потому что увиливать от армии не собирался. Он давно готовил себя к этому, считая, что отслужить обязан. Это означало, что на два года жизнь его круто переменится. И к дисциплине придется привыкать, как ни крути. Володька подумывал о том, что хорошо было бы служить исправно, получать отпуска и наведываться домой. Только одно «но» – Нины в Саринске не будет. Лишь мама с отцом и обрадуются, а ему этого маловато. Будет в это время Нина учиться в своем театральном вузе, вращаясь в совсем иной среде. И не вспомнит она о нем через месяц-другой, что уж на годы загадывать. Володя ловил на себе ее мимолетные взгляды. После последних поцелуев с мамой, объятий с Леной настала его очередь. Алевтина Михайловна с Леной деликатно отошли на несколько шагов. Нина протянула руку Володе, он крепко пожал ее, не рассчитав, отчего Нина даже чуть присела, а после трясла покрасневшую кисть.
      – Медведь, настоящий медведь ты, Володька! – засмеялась она.
      – Я родителям писать буду, так адрес у них узнаешь, если захочешь, конечно, – делая вид, что говорит об этом вскользь, сказал Панин. – Тетя Аля с моей матерью частенько общаются. Вот через нее и можно узнать.
      – Обязательно узнаю, а я на первых порах остановлюсь у Ленкиной родственницы. Потом видно будет, что к чему.
      – Удачи тебе, артистка, – улыбнулся Володя. Он хотел, чтобы она запомнила его таким, а не хмурым, обиженным. Пусть запомнится эта улыбка и его загорелое лицо, без тени сомнения в том, что впереди их ждет только хорошее. – Дождись меня, Орлова. То, что сейчас замуж не хочешь, – понимаю. Но через два года мы вернемся к этому разговору.
      – Смешной ты, Володя. За два года ты не одну девчонку встретишь. Может, среди них и найдешь ту, единственную.
      – Ага, на границе там специально для Владимира Панина институт благородных девиц открыли, – покачал головой Володя и поспешил добавить: – Ты так и не поняла, что мне никто не нужен, кроме тебя!
      – Не надо сейчас об этом. Мне тяжело это слышать.
      – Тяжело?
      – Я чувствую себя виноватой и в то же время понимаю, что это твое решение, только твое. Я никогда не говорила, что хочу за тебя замуж. Мы дружим, Панин. Пока я не готова на большее. Считай, что я – ребенок, который еще не вырос до взрослого восприятия жизни.
      – Ты способная, хорошо все схватываешь, а учителей в этом плане хватает везде.
      – Не о том ты думаешь, пойми ты, голова садовая.
      – Я – служить, ты – учиться.
      – Именно так, – Нина прислушалась: объявили посадку. – Все, Володя, целоваться не будем, чтоб не смущать родных и близких.
      – Дай мне что-нибудь на память. Будет у меня талисман, – вдруг взволнованно попросил Панин. Резким движением он провел рукой по густым черным волосам, словно это могло помочь сообразить, что именно можно попросить.
      – Господи, что ж ты в последнюю минуту! Голова не соображает, что бы такое придумать? – Нина приложила палец к губам, лихорадочно соображая. – Придумала!
      Она быстро достала из одной сумки косметичку, поискала с минуту и вытащила тонкую серебряную цепочку с кулоном в виде маленького дельфина – этот подарок она сделала себе сама на прошлый день рождения. Ей тогда так понравился этот изогнувшийся в прыжке дельфин. Еще секунда – и он окажется в океанских просторах. Это его стихия – безбрежный океан. Он бесстрашно погружается в холодную толщу вод… Нине показалось символичным иметь такую безделушку. Как и этот житель океана, Нина хотела всегда быть готова к прыжку. Дельфин лежал на ее горячей ладони, улыбаясь. Нине всегда нравилось, как эти рыбы сохраняют приветливое выражение на своей добродушной мордашке.
      – Держи, – на выдохе сказала Нина.
      – Это мне?
      – Ну да.
      – Спасибо, – неуверенно произнес Володя, с трогательной нежностью перебирая пальцами звенья цепочки. Взгляд его остановился на серебряном дельфине. Панин улыбнулся. – Спасибо. Я буду всегда носить твой подарок. Он принесет мне удачу, отведет любую беду.
      – Рада, что тебе понравилось. Когда я его увидела, этого смеющегося дельфина, то не смогла пройти мимо. Надеюсь, он будет тебе действительно на счастье.
      – Стоянов всегда говорил, что у тебя необычное воображение из-за того, что ты родилась в такой удивительный день, – рассмеялся Володя, почему-то вспомнив об Илье. По лицу Нины он понял, что она не в восторге от этого. – Это я к тому, что помню: ты любишь получать в этот день два подарка.
      – Точно. Мама всегда подговаривала Деда Мороза, чтобы он поздравлял меня с Новым годом и днем рождения, вручая при этом два подарка. Ради торжества справедливости, и только. Хорошее было время – время веры в Дедов Морозов, – добавила Нина, наблюдая, как Панин застегивает цепочку на шее. Он расстегнул еще одну пуговицу на своей белоснежной рубашке, чтобы было видно дельфина. – Здорово смотрится.
      – Тебе пора. Тетя Аля посматривает на нас с нетерпением, а Ленка делает отчаянные знаки. Теперь она всю дорогу будет называть меня эгоистом. Ладно, потерплю. Ради тебя я готов многое вытерпеть… До встречи, Нина, – они еще раз пожали друг другу руки, обменявшись долгими взглядами.
      Нина взяла сумки в руки. Рядом тут же оказалась мама, чуть позади – Лена.
      – Ну, спасибо вам. Буду скучать. Ругайте меня, скрещивайте пальцы на удачу. Мамочка, все будет хорошо, – Нина второпях обняла маму, махнула на прощание друзьям и поднялась по ступенькам в вагон. Проводница недовольно ворчала на пассажиров, садящихся в последние секунды. Нина осталась в тамбуре и, выглядывая из-за ее спины, посылала воздушные поцелуи провожающим.
      Алевтина Михайловна бежала вслед за уходящим поездом, пока он не набрал достаточно высокую скорость. Шаги ее замедлялись, наконец она остановилась с поднятой к глазам рукой – яркие лучи солнца слепили. Слезы полились из воспаленных глаз. Теперь Алевтина Михайловна могла позволить себе расслабиться. Всхлипывая, она вытирала платком вспотевший лоб. Она чувствовала себя так плохо, что даже разговаривать в таком состоянии с друзьями Нины не могла. Обычно общительная, легко располагающая к себе, она мечтала о том, чтобы провести обратную дорогу домой в одиночестве и молчании. Лена – понятливая девочка, она не станет лишний раз пытаться отвлечь ее пустыми разговорами, а вот Володька – тот будет беспрестанно говорить. У него удивительная способность не чувствовать момента, когда он лишний. Панина всегда много, в избытке. Нину это раздражало, но Алевтина Михайловна говорила ей, что это с ним происходит от переполненности чувствами.
      Оглянувшись на оставшихся далеко позади Лену и Володю, она медленно пошла им навстречу. Молодые люди выглядели уставшими, расстроенными.
      – Долгие проводы отнимают много сил, – поравнявшись с ними, произнесла Алевтина Михайловна. – Пора домой.
      – Тетя Аля, – Лена внимательно посмотрела на нее. – У вас был трудный день. Наверное, даже разговаривать не хочется. Если вы не возражаете, мы с Володей пешком пройдемся.
      – Из меня сейчас на самом деле плохой собеседник и для пешего похода я не гожусь, – вяло улыбнулась Алевтина Михайловна.
      – Я буду звонить часто-часто, чтобы вы не грустили, – взяв ее за руку, сказала Лена.
      – Спасибо, милая.
      – Я тоже буду давать о себе знать, – не поднимая глаз, произнес Володя.
      – Обязательно, Володенька.
      – Ну, мы пойдем, – Лена слегка сжала ее пальцы и отпустила их.
      – До свидания, ребятки.
      Алевтина Михайловна пошла к остановке автобуса. Она шла, едва переставляя ноги, словно на них навесили гири. Как же тяжело ей было возвращаться в пустую комнату. Все теряло смысл, если рядом нет Нины. «Вот так расти их, вкладывай душу, а в один прекрасный момент ваше драгоценное чадо продемонстрирует, что больше не нуждается в вас», – думала Алевтина Михайловна, глядя под ноги, словно боясь упасть. Движения женщины были неловкими, заторможенными. Она шла, осторожно ступая. Мысленно она все еще бежала по перрону и смотрела на удаляющийся поезд. Он увозил ее Нину далеко, и время встречи они не назначали даже с точностью до недели. Они всегда были вместе – семнадцать лет все-таки, изо дня в день. Все горести и радости, маленькие победы и поражения, успехи и неудачи – все осталось в сердце. Каждый этап взросления дочери Алевтина Михайловна помнила очень отчетливо, ей не с кем было делиться своими переживаниями. Но она никогда не жалела о том, что в ее жизни однажды появилось крохотное существо. Память вдруг отшвырнула ее к самому началу, к первому дню их знакомства. Акушерка положила только что родившуюся девочку ей на грудь и улыбнулась:
      – С дочкой вас! Знакомьтесь. Горластая, значит, все будет замечательно!
      Посмотрев на девочку, Алевтина забыла все те мучения, которые пришлось пережить, прежде чем она появилась на свет. Место разрывающей все тело боли заняла бесконечная нежность. Слезы сами лились из глаз, и были они такими сладкими. Осторожно прикоснувшись к малышке, она сразу обратилась к ней по имени: «Ну, здравствуй, Ниночка, моя принцесса…»
 
      Она родила ее в тридцать семь. От любимого мужчины, в тот момент, когда она совсем не была готова к материнству. Вернее сказать – перестав напрасно мечтать и мучиться по этому поводу. Она считала, что ее жизнь была серой, скучной, сама она – блеклой, боящейся лишний раз поднять глаза и оглядеться вокруг. Некому было подсказать, что нужно расправить плечи и ходить с гордо поднятой головой. Что нет повода настолько бояться людей, нового, жизни вообще.
      С самого детства ей пришлось быть хозяйкой своей судьбы. Она рано повзрослела – после смерти матери надолго пришлось забыть о том, что она все еще маленькая девочка. Вскоре в доме появилась новая хозяйка. Жить с отцом и мачехой было нелегко. Новая жена отца невзлюбила Алевтину более остальных детей, вымещая свой потаенный гнев в постоянной, бесконечной работе, которую возлагала на падчерицу. Но Алевтина успевала все: доить корову, убирать в хлеву, выгонять птицу на сочные луга за околицей села. Ее маленькие ручки не знали покоя. Работа менялась в зависимости от времени года. Аля присматривала за младшими братьями и сестрами, помогала заготавливать еду для скота, падая к вечеру с ног от усталости. По вечерам вязала бесконечные носки, варежки, шарфики. При этом она сносно училась, проявляя особый интерес к литературе. Но читать дома удавалось редко. При виде книги в руках падчерицы мачеха впадала в гнев. Она ничего не говорила о том, что ей не нравится, никогда не повышала на детей голоса, но умела несколькими словами заставить их делать то, что хотела она. В большей степени это касалось Алевтины. Остальных приемных сыновей и дочерей она не так замечала, предоставляя им мало-мальскую свободу. Но невысокую с длинной косой девчушку она изматывала, как могла.
      Иногда Алевтина собиралась поговорить с отцом обо всем, что наболело. Она хотела рассказать ему, как тяжело ей стало жить в отчем доме, где больше нет ласки, тепла. Где хозяйничает эта молодая, не знающая жалости женщина, велевшая с первого дня называть ее Варварой Петровной. Да по-другому и язык бы не повернулся – мачеха расставила все по местам с самого начала. Родившиеся Прохор и Матвей обращались к ней «мама» и получали от нее заботу, на которую она была способна, а остальным доставались жалкие остатки от того, что называется вниманием, чуткостью. С годами Але так хотелось узнать, что же привлекло отца в этой широкоплечей, грубоватой женщине? Почему он решил привести ее в дом и сделать полновластной хозяйкой? Он совсем забыл о матери. Даже на ее могилу детям приходилось ходить тайком. Неужели отец не видел того, что стало с их домом?
      Однако, едва настроившись на откровенный разговор с отцом, Аля сникала. Она боялась, что он не поймет ее. Еще подумает, что она хочет увильнуть от работы. Прослыть лентяйкой в деревне – поставить себе несмываемое клеймо на долгие годы. К тому же Варвара Петровна была хитрой женщиной – она никогда не жаловалась на детей. Напротив, она всегда их хвалила, вскользь замечая, что им бы побольше усердия, так были бы идеальными.
      Особенно невыносимыми были летние каникулы – тогда Аля работала от зари до позднего вечера. А утром все начиналось сначала. Тяжелее всего было переносить постоянное недовольство и попреки мачехи. Алевтина старалась изо всех сил, но чем более усердно она выполняла ее поручения, тем больший гнев вызывала. Так прошло несколько лет – в молчаливой ненависти, сквозившей в каждом взгляде, обращенном мачехой на Алевтину. Именно в это время девочка выработала привычку ходить с опущенной головой, ступая едва слышно – иногда такой способ передвижения помогал избежать очередного контакта с мачехой.
      Потом случилось то, что отодвинуло все проблемы на дальний план. Они и проблемами-то теперь не считались, потому что грянула война. Отец ушел на фронт. В деревне практически не осталось взрослых мужчин. Женщины, дети работали на равных. Вскоре в село вошли немцы. Казалось, наступил конец света. Загорелые, говорившие на непонятном языке, они селились в домах, вытесняя хозяев в лучшем случае в имевшийся сарай. Не стала исключением и семья Али.
      Все происходящее казалось девочке страшной сказкой, которая вот-вот должна окончиться. Аля помнила ужас бомбежек, полную потерю сил от голода, плач голодных братьев и сестер. Куски хлеба, которые милостиво давали немцы, помогли им не умереть от истощения. Алевтину подсылали к ним, и они практически всегда давали ей что-то из еды. Вид маленькой, хрупкой девочки с длинной косой приводил их в необъяснимое умиление. Им нравилось видеть, как она стоит и плачет, а потом снова плачет, уже получив что-то из еды. Эта порция делилась на множество частей между всеми членами семьи.
      Все когда-нибудь заканчивается. Окончилась и страшная война, вернулся с фронта отец. Из девяти детей в живых осталось шестеро. Исхудавшие, едва переставляющие ноги, они повисли у отца на шее, плача. Такие сцены можно было наблюдать время от времени. Потом – реже, реже. Семье Орловых по военным меркам несказанно повезло – вернулся кормилец. Мужские руки были нужны разрушенному селу, обессилевшим от непосильного труда женщинам и детям. Работе не было видно конца. Но, несмотря на все перенесенные тяготы, люди чувствовали невероятный эмоциональный подъем от сознания своей победы. Сплоченность и вера в прекрасное будущее помогали восстанавливать нормальную жизнь невероятными темпами. Все постепенно налаживалось. Открылась школа, где отец Алевтины стал преподавать. Дети снова сели за парту. Аля тоже с радостью окунулась в уроки, домашние задания, но вскоре оставила школу, потому что ее руки были больше нужны в доме. Об этом много раз настойчиво говорила Варвара Петровна. Отец не стал спорить, и образование Алевтины окончилось после восьмого класса. Повзрослевшие дети устраивали свою жизнь: старший брат Али женился, одна из сестер уехала в соседнее село. Но в доме по-прежнему было многолюдно и голодно. Конфликты между Алей и мачехой возобновились. Варвара Петровна снова вспомнила, что недолюбливает падчерицу, забыв о том, что благодаря ее стараниям они получали кусок хлеба в голодное время.
      Но однажды все неожиданно изменилось. Шестнадцатилетней девчонкой Алевтину забрала к себе в город сестра отца. Она приехала проведать брата, увидела ораву голодных ребятишек, полунищенское существование и предложила забрать с собой одну из девочек. Там тоже было нелегко, но главное – там была работа. Выбор ее сразу пал на Алевтину. Хотя она считалась в семье первой помощницей, что поспешила сообщить мачеха, было решено отпустить девочку. Свое веское слово высказал глава семейства, а спорить с ним было не принято. Наверное, он чувствовал вину за то, что девочке пришлось оставить учебу и полностью посвятить себя домашней работе. Он не говорил об этом прямо, но в его взгляде частенько появлялось что-то неуловимо болезненное. Как будто что-то беспокоило его, но поделиться этим он не мог. В конце концов мачеха съязвила что-то насчет избавления от лишнего рта. Эти слова отозвались болью обиды в сердце девочки. Она-то свой кусок хлеба отрабатывала в поте лица, не покладая рук, а в войну – рискуя жизнью. И снова отец промолчал, бросив суровый взгляд на жену. Но Аля не стала заострять на этом свое внимание, она понимала, что главное – наступает новая, неизвестная пора. Она и пугала, и манила одновременно.
      Сборы не заняли много времени. Отец благословил ее, напутствуя на честный труд.
      – Будь честной, дочка. Людей не бойся, но и душу нараспашку перед каждым не распахивай. О человеке суди по поступкам. Пиши нам. Найдешь работу – дай знать. Не обременяй никого своими проблемами – решай сама, и с головой. Подсказки слушай, да мнение имей свое, понимаешь? – оглядывая невысокую, прячущую глаза дочь, отец поджал губы, покачал головой и добавил: – Думаю, мужчины не станут докучать тебе, но когда-нибудь это все же случится. Бывает, что гадкий утенок превращается в прекрасного лебедя. Может быть, это о тебе? Надеюсь, тебе попадется порядочный человек. Господь с тобой. Поезжай, дочка, тебе будет лучше в городе…
      Ее мнения никто не спрашивал, но Алевтина не привыкла перечить родительской воле. Так она оказалась в Саринске. Сначала жила на квартире своей тети, а вскоре поступила на швейную фабрику и получила комнату в общежитии. Тетя Зоя предлагала ей оставаться и дальше у нее, но девочка не хотела быть в тягость. Алевтина никак не могла избавиться от комплексов, которые привила ей мачеха. Они упорно следовали за ней, усложняя существование молодой девушки. Ей было трудно поверить, что забота и внимание, которое проявляет к ней тетя, идут от чистого сердца. Не было причин не доверять этой поседевшей женщине, всегда приветливо улыбающейся ей, но внутренний голос неизменно заставлял настораживаться. Отчего кто-то должен быть так добр к ней? Этот вопрос Аля задавала себе не раз.
      Она так отвыкла от внимания и любви, что, получив все это в достатке, оказалась не готова принять. Наверное, поэтому Аля так стремилась жить самостоятельно. Она не могла каждый день бороться с одним из самых сильных страхов, хозяйничавших в ее душе: она боялась крепко привязываться к кому-либо. Ощутив пустоту от потери родного, самого близкого человека, она не хотела, чтобы это случилось еще раз. Она знала, что ее сердце не выдержит такого испытания.
      Зоя Федоровна привыкла к племяннице очень быстро. Она даже сама не ожидала, но девочка вскоре стала важной частью ее жизни. Отступило одиночество, и появилось неизвестное ранее чувство радости от возвращения домой с работы. Она ни на минуту не пожалела о том, что привезла племянницу к себе. Девочка была очень неприхотливой, тихой, покладистой. Единственное, что сразу заметила Зоя Федоровна, – привычку племянницы запасаться хлебом. Она не могла лечь спать, если знала, что его осталось мало, или того хуже – нет вообще. Даже если она была сыта, она должна была знать, что в хлебнице есть самая лучшая еда. Зоя Федоровна все понимала – война не прошла бесследно. Она оставляла глубокие, незаживающие раны. Поэтому, зная, что племянница будет очень довольна, Зоя Федоровна поручила именно ей следить за тем, чтобы хлеб в доме не переводился. Аля справлялась с заданием, понимая, что тетя хочет сделать ее пребывание в доме максимально комфортным. Отношения между ними становились все теплее. Зое Федоровне нравилось делать приятные маленькие сюрпризы Алевтине: коробку леденцов, заколку для волос, интересную книгу, которую та хотела прочесть. Ради племянницы она записалась в заводскую библиотеку и теперь частенько брала книги для поглощающей их с невероятной скоростью Али.
      Хотя тетя старалась изо всех сил, чтобы племяннице было у нее уютно, Аля все же настояла на переезде в общежитие. Она слыла затворницей и хотела изменить мнение о себе. Она не шла ни у кого на поводу, просто понимала, что нужно внедряться в новую жизнь, а не отгораживаться от нее. Приходилось, что называется, ломать себя. Первым шагом Алевтины на пути к этому должен был стать переезд в общежитие. Зоя Федоровна перестала отговаривать ее и благословила. Она несколько раз перекрестила ее, поцеловала.
      – Делай как знаешь, милая. Только не забывай меня, хорошо? Каждое воскресенье буду ждать тебя. Да что там воскресенье – двери моего дома всегда открыты для тебя.
      Шумная жизнь среди молодежи благотворно подействовала на Алевтину – поначалу стеснявшаяся своего говора, удивлявшаяся привычным для горожан вещам, она трудно вписывалась в новую обстановку. Юноши обделяли ее своим вниманием, считая странной, слишком мечтательной. Да и внешность ее не была примечательной: невысокого роста, с крупными чертами лица и маленьким лбом, окаймленным пепельными кудряшками. Серые глаза выражали детскую робость, беспомощность и мудрость одновременно. Они чуть испуганно взирали на окружающий мир, а на губах то и дело появлялась виноватая улыбка. Она словно постоянно просила извинения за то, что не была похожа на остальных. Даже поселившись в общежитии, Аля не искала общения и обожала проводить время в одиночестве, зачитываясь очередной книгой. Там она ощущала себя уютно. Она то и дело представляла себя той или иной героиней и переживала все страсти и приключения, происходившие с ними. В реальной жизни не было ничего подобного, но до поры до времени Алевтину это не беспокоило.
      Она ждала, пока ее заметят, выберут, боясь самой сделать какой-то шаг навстречу. Ей казалось ужасным, что девушка на танцах приглашает юношу. Ее лицо заливала краска от одной мысли, что нужно произнести обычные слова: «Можно вас пригласить?» Лишь когда одна за другой ее соседки по комнате стали выходить замуж, она почувствовала себя неуютно. За четыре года в Саринске у нее не случилось ни одного романа.
      Работа на фабрике, проведывание тети Зои в выходной, редкие походы на танцплощадку, постоянное желание окунуться в полную любви и приключений книжную жизнь – это и было существование Алевтины. В нем не было ничего, о чем мечтала Аля, закрывая очередную прочитанную книгу. Она переживала свою отчужденность, но без паники. Как-никак она была еще так молода. Девушка верила, что у каждого свое время для счастья. Кому-то оно дается в ранней молодости, кому-то – в зрелости. Аля даже не пыталась брать в расчет тех, кто за всю жизнь так и не нашел своей второй половинки, смирившись с одиночеством. Она считала, что все в ее жизни складывается замечательно: работа, крыша над головой, молодость, жизнелюбие. Будет все, нужно только суметь дождаться того, что принадлежит только тебе.
      В своих рассуждениях Алевтина заходила далеко. Они касались всего: самые обыденные вещи девушка видела по-особому, замечая в них радость, мимо которой остальные проходили равнодушно. Иногда этими мыслями хотелось с кем-то поделиться, но Аля боялась быть непонятой. Однажды решила, что лучшего собеседника, чем отец, ей не найти, и приехала домой, взяв свой первый отпуск. Но там ее встретили так, что желание повторить это не возникло. Мачеха Алевтины откровенно игнорировала появление падчерицы, отец пропадал целыми днями в школе, где в то время работал директором. Он уделил ей внимание в первый день ее приезда и, вероятно, посчитал, что этого достаточно.
      – Ты зачем приехала-то? – его вопрос сразу расставил все на свои места. Откровенного разговора, о котором мечтала Аля, не состоялось. Отец возвращался поздними вечерами, быстро поглощал приготовленный ужин. Он ел, думая о чем угодно, кроме еды. Даже не замечал, как Алевтина замирает за столом напротив, ожидая похвалы за вкусно приготовленный ужин. Варвара Петровна оставалась верной себе – она «милостиво позволила» падчерице готовить в дни пребывания дома.
      – Ты ведь не привыкла бездельничать? – растягивая губы в тонкую полоску, заметила она. – Отцу будет приятно заметить, что ты отличная кулинарка. Ты согласна?
      Наблюдая за разочарованием на лице падчерицы, она теперь испытывала злорадное удовлетворение. Это был маленький штрих к ее портрету. Алевтина поняла, что со временем люди не меняются, они остаются верны своим привычкам, привязанностям и неприятиям. Значит, ей нечего делать в отчем доме. Чуда не будет. Она чувствует себя чужой, ненужной, одинокой. Из братьев и сестер в доме остались только Прохор и Матвей. Они не испытывали родственных чувств к приехавшей сестре. В их взглядах, усмешках было открытое желание поскорее избавиться от ее присутствия в доме. Общих тем так и не нашлось. Алевтина выдержала неделю и уехала, дав себе зарок не возвращаться туда, где ее не ждут. Напоследок она побывала на кладбище. Могилы матери там не было давно – во время войны бомбежка не жалела ни живых, ни мертвых. Односельчане сделали братскую могилу, на плите которой записали имена и фамилии всех, кто был захоронен здесь. Найдя в длинном списке фамилию матери, Алевтина почувствовала, как сжалось сердце: Орлова Нина Григорьевна. Девушка прислушалась к собственным ощущениям: ни горечи, ни подступающих слез. Память давно лишила ее возможности вспомнить даже лицо матери. Что же у нее осталось? Только пустота и боязнь перед жизнью, в которой ей предстоит все решать самой. Будто и привыкла к этому, хотя разве можно смириться с тем, что одинок? И обратиться к матери – только во снах, к отцу – лишь со словами прощания. Аля машинально расплетала и заплетала кончик косы, занимая дрожащие пальцы. Могила была ухоженной, даже травинки не нашлось, чтобы выдернуть. Холодный камень, ровный ковер ярко-зеленой травы, вечное безмолвие…
      В Саринск она вернулась со вновь открывшейся раной – прошлое не отпускало. Оно шло, наступало на пятки, заставляя снова смотреть под ноги, не поднимая глаза на окружающий мир. Захотелось срочно увидеться с Зоей Федоровной. Она всегда понимала ее настроение. Аля уже не удивлялась тому, что эта женщина стала ей близка, и отношения с нею были важны, необходимы для молодой девушки. Она пыталась заполнить пустоту в своем сердце, возникшую давно и никак не проходящую.
      Зоя Федоровна всегда была рада Алевтине. Суетясь вокруг нее, она снова заговорила о том, чтобы Аля вернулась к ней. В этом было не только желание покончить с одиночеством, но и боязнь неуклонно приближающейся старости. Ее легче было встречать в компании. Пожилая женщина настаивала на том, чтобы племянница перебралась из шумного общежития в ее небольшую, но уютную квартиру. Аля сопротивлялась, пока не нашла оправдание для своего пребывания в этом доме: тетя нуждалась в ней. Значит, это место, где она должна находиться. Ей сразу стало легко принять решение.
      Жизнь снова делала новый поворот. По настоянию тети Алевтина поступила на вечернее отделение химико-технологического техникума Саринска. Зоя Федоровна полностью освободила ее от домашних забот, приветствуя желание племянницы учиться. Влияние на нее оказал мастер покрасочного цеха. Именно он красноречиво рассказывал о том, как быстро и уверенно шагает вперед эта наука. Аля заслушивалась его речами. Она вообще чувствовала, что этот невысокий, коренастый мужчина привлекает ее больше, чем она того хотела. Ей нравился запах табака, постоянно исходивший от него, пальцы, измазанные красками настолько, что, кажется, не отмыть.
      Евгений Павлович Завьялов относился к ней поотечески, все-таки он был вдвое старше Алевтины. На собраниях не забывал похвалить, подчеркивая целостность натуры. Говорил, что Алевтина Орлова – перспективный работник, которому нужно идти вперед. Он постоянно подводил ее к тому, что нужно учиться дальше. Часто они вместе выходили из здания фабрики, за разговорами проходя пару остановок. В основном говорил Евгений Павлович. Аля слушала, односложно отвечая. Ей было нелегко поддерживать беседу. Она то и дело теряла ее нить, утопая и выбираясь из омута голубых глаз этого мужчины. Она успела проникнуться к нему нежными чувствами, мечтая о том, что когда-нибудь он увидит в ней не только собеседницу. В одну из таких прогулок состоялся важный разговор.
      – Учиться никогда не поздно, Алевтина, – его низкий, хрипловатый голос звучал убедительно. – Пока молода – дерзай. Потом семья, дети – не все могут совмещать. Сейчас – самое время двигаться дальше. Для многих девушек замужество – главное, но, присматриваясь к тебе, я вижу, что ты более серьезна, чем многие, с кем мне пришлось сталкиваться. Ты можешь достичь многого, Аля.
      – Я еще не знаю, чего хочу от этой жизни. То, как я жила раньше, и как живу сейчас – ад и рай. Мне нечего больше желать.
      – Странно, – искоса поглядывая на девушку, произнес Евгений Павлович. – В твоем возрасте и без желаний…
      – Ну, не совсем, однако они очень скромны.
      – Излишняя скромность не всегда признак добродетели, – внимательно вглядываясь в потемневшие от негодования глаза девушки, сказал Завьялов. – Извини, если мои слова обидели тебя. Я придерживаюсь мнения насчет тихих омутов.
      – Это не обо мне, – раздраженно перебила его Алевтина. – Зачем так односложно, всех под одну гребенку? Мне больше нравилось, когда вы говорили об учебе. Кажется, вы почти убедили меня продолжить ее. Я привыкла решать все свои проблемы сама, но это не значит, что я остаюсь глухой к разумным доводам.
      – Да? – Евгений Павлович не мог не заметить непривычно твердую интонацию. Пожалуй, он снова убедился в том, что эта невысокая, хрупкая девушка гораздо взрослее и сильнее духом, чем он думает.
      Алевтина прислушивалась к его словам. Она почти убедила себя, что его усиленное внимание вызвано не только тем, что она – хороший слушатель, добросовестная швея, но и интересом к ней самой. Она уже успела придумать, как могли бы сложиться их отношения, если бы Евгений Павлович начал ухаживать за ней. Она даже забыла о своем страхе любить кого-то по-настоящему, оставила комплекс пожизненного одиночества, автоматически исключавшего волнение за другого человека. Она нашла, что это такая сладкая мука – чувствовать, как стук твоего сердца словно заглушает твою речь. И все потому, что ты видишь перед собой его… Осторожно наведя о мастере справки, Аля перестала питать иллюзии: Евгений Павлович давно был женат, растил сына и дочь. Девчонки сразу сообразили, что к чему, посмеявшись над Алевтиной.