Осколки ледяной души

Степан тогда, помнится, притормозил и понаблюдал.

Кажется, Татьяна Верещагина и не думала отказываться от своей глупой затеи. Интересно, что это за парень? Очередная жертва? По всей видимости, так оно и было. Верещагина глядела на собеседника холодно, с плохо скрываемым расчетом и что-то говорила и говорила ему, едва шевеля губами. А парень… Парень, кажется, оказался более сговорчивым. Он то и дело согласно кивал, призывно улыбался и косился на ее машину.

Вот ведь дура! Степан разозлился на нее тогда смертельно. Просто сам не знал, как удержался и не вылез из машины и не начал трясти эту холодную, белобрысую куклу. Сдержался, наверное, потому что был трезвый. Вот если бы чуть принял в кафе, то построил бы ее непременно. А вместо этого…

Вместо этого Степан опустил стекло своей машины. Посигналил пару раз и, не дождавшись внимания с ее стороны, гаркнул на всю стоянку:

— Танька! Верещагина! А ну иди сюда!

Ее собеседник от его рева вздрогнул, как от пушечного выстрела. Вжал голову в плечи и бочком, бочком растворился за пузатыми иномарками. Верещагина оторопело вертела головой по сторонам и не знала, что ей предпринять. Бежать, догонять несостоявшегося кавалера было глупо. Идти на зов, прозвучавший в столь грубой форме… Она пошла. Быстренько так, виновато.

— Вы мне? — проговорила она с достоинством, когда подошла к его «фольцу».

— А здесь есть еще Верещагина Татьяна? Или то, что от тебя сейчас с такой прытью упрыгало, она и есть? — Он просто сочился сарказмом и не думал этого скрывать.

Глупая несчастная баба раздражала его своей наивностью и неподготовленностью ко всякого рода подлостям. Сначала одного снимает в кафе. Потом ко второму пристраивается. Чего ищет? Приключений на свою аккуратную попку? Так найдет, сомневаться не стоит. Желающих избавить ее от одиночества, а также от содержимого кошелька, а то и квартиры, пруд пруди. Только что она вынесет из всего этого, кроме глупого пустого удовлетворения, что вот, мол: мы квиты, как там его — Васенька или Сашенька…

— Как вы можете?! — ахнула Верещагина, когда он, не церемонясь особо в выражениях, обрисовал ей возможный стопроцентный финал ее авантюрной затеи. — Как вы можете разговаривать со мной в таком тоне?!

— Я, дорогая Татьяна Верещагина, еще и не то могу! — ухмыльнулся Степан и сердито от нее отвернулся.

Он почему-то был уверен, что она не уйдет, а останется стоять возле его машины и будет ждать, что он ей скажет дальше. Грубым ей это покажется или не очень, но она обязана выслушать, раз он ее окликнул и попросил подойти. Ну, может, не попросил, а потребовал. Скорее, даже приказал, ну да это не важно. Ждать она все равно будет.

Степан зло барабанил пальцами по баранке руля, с неудовольствием отмечая, что ногти чудодейственным разрекламированным средством и в самом деле не отмылись. Хотя и щеткой их шкрябал, и намыливал с десяток раз. Потом, проклиная себя за глупую мягкость, вызванную наверняка вчерашними слезами неудовлетворенной барышни, он достал из внутреннего кармана куртки свою визитку. Сунул ее в тонкие пальцы Верещагиной и буркнул:

— Звони.

Она среагировала молниеносно. Ахнула. Вздохнула. Взметнула своей бесцветной блестящей гривой и кротко поинтересовалась:

— А когда? Когда звонить, Степан?

Он с силой выдохнул воздух, следом с силой его хватанул, чтобы не дай бог снова не выругаться. И почти.., почти вежливо проскрипел:

— А как на работу нужно будет выходить, так и звони, работодательница, елки!

И все. Он уехал. Сорвался потом к Кирюхе на дачу. Они там гудели два дня. Жрали пиво ведрами, заедали рыбой, жареным мясом и ржали над глупой затеей глупой несчастной бабы.

С понедельника нахлынула масса заказов, все нужные, ни от одного не отвертеться. Они с Кирюхой метались, как ужи под вилами. Орали, потели, матерились, напрягались из последних сил, но что-то как-то выравнивали. Вечерами отрывались в любимом баре на набережной. Ночами… Ночами ему было хорошо и совсем не хлопотно. Короче, про Верещагину Степан забыл, и когда она позвонила, очень долго вспоминал, почему он должен был ехать куда-то вечером, причем в самом лучшем своем костюме да еще при галстуке. Вспомнив, поскучнел и тут же принялся названивать Кирюхе.

— Ладно тебе, Степаша! — заржал другая во все горло. — Съезди, оторвись, поприкалывайся. Потом расскажешь. А то глядишь, удастся и под корсаж принцессе проникнуть.

Не удалось. Да он и не пытался. Сидел на каком-то непонятном ему концерте прославленного пианиста или виолончелиста, точно даже не запомнил. Проклинал свою гребаную мягкотелость, сыгравшую с ним такую злую шутку, и почти не смотрел в сторону Верещагиной. А все больше таращился на спутницу этого, как его там… Ванечки или Санечки.

Спутница была то, что надо. Из этих самых — задурелых телок, так обожаемых им и его другом Кирюхой. Это Степан вычислил мгновенно, по тому как она взглянула на него сквозь ресницы, как затрепетала ноздрями и как тут же принялась поправлять длинные волосы, рассыпанные по плечам.

— Вероника, — пропела она томно, знакомясь с Татьяной и Степаном, дождалась ответного приветствия и продолжила солировать:

— Мне очень приятно, знаете! Шурик мне так много о вас рассказывал.

О ком конкретно рассказывал ей Шурик, она не уточнила, но косила в сторону Степана со знанием дела. Шурик, или по версии Верещагиной — Санечка, игривость ее взглядов молниеносно уловил, занервничал, задергался, скупо поговорил с супругой о дочери и поспешил смыться. В их сторону он больше даже и не взглянул, зато Татьяна с него глаз не сводила. Вздыхала тяжело и протяжно каждые три минуты и, кажется, совсем забыла, зачем и с кем она здесь.

Степан еле дожил до последнего аккорда, тут же заторопился убраться в туалет, а когда вернулся, застал в фойе душещипательную сцену.

Верещагина говорила со своим бывшим мужем и даже немного позволила себе поплакать.

— Как ты мог?! — громким шепотом восклицала она, хватая его за рукав дешевого пиджака. — Как ты мог променять меня на эту шлюху?! Посмотри, на кого ты стал похож!!!

— Я, Танюша, наконец-то стал самим собой! — воскликнул ее бывший супруг без тени сожаления. — И кофе мне по утрам в постель подают, так что сахар мне рассыпать не приходится. А что касается твоей характеристики моей женщины, то…

Степану пришлось вывернуть из-за угла, дабы не быть уличенным в том, что он подслушивает. Он вышел и вальяжной походкой пошел в их сторону. При этом он излишне плотоядно косил на декольте своей спутницы и даже несколько раз позволил себе облизнуться. Может, и лишним это было, но что-то понесло его в тот момент.

— О твоем спутнике тогда и вообще говорить нечего, — закончил Санечка с кислой улыбкой.

Верещагина промолчала. Взгляды Степана, шарившие у нее за пазухой, она уловила и стояла теперь, одеревенело сведя руки на груди. Видимо, стеснялась.

Это не могло его не взбесить. Сама же навязалась, платит ему, причем вперед. Чего же теперь стесняться?

И вот тогда он решил отработать свои деньги сполна.

— Воркуете, голубки? — Он глупо хихикнул, подойдя к Татьяне со спины. — Ну что, мы идем, киска?

У Санечки вытянулось лицо до размеров лошадиного профиля. У Татьяны покрылись мурашками и плечи, и руки.

— Д-да-а, наверное, нам пора, — с трудом выдавила она из себя и сделала робкий шажок вперед, так как Степан слишком близко подошел к ней и дышал ей в шею горячо и шумно. — Всего доброго, Санечка. Звони. Скажи Иришке, чтобы не забывала мать и…

Закончить она не успела, вернее, не смогла, мгновенно лишившись дара речи. Степан, которому эта хрень, начиная с концерта и заканчивая прощальными соплями разбежавшихся супругов, изрядно надоела, сделал следующее. Он вдруг обнял ее крепко и с силой привлек к себе. При этом руки свои он хозяйски расположил прямо у нее на груди, а губам нашел другое применение. Он начал осторожненько и вдохновенно водить своими губами прямо по ее тоненькой шейке в крупных мурашках.

— Ум-м, сладенькая… — промычал он, хотя совсем не чувствовал ее вкуса и запаха, дикое бешенство затопило все. — А кто у нас Иришка, уу-мм? Это кто у нас такой еще?

— Это, молодой человек, наша с Таней дочь! — вдруг взвизгнул бывший, а Верещагина лишь кивнула. — И попрошу!.. Попрошу вести себя!..

Его изрядно поредевшие кудряшки липли к потному лбу и щекам. Он пытался их смахнуть подрагивающими пальцами и делал это неловко и нелепо. Он чувствовал это и злился еще больше. Кончилось тем, что Санечка сунул крепко сжатые кулаки в карманы пиджака и, презрительно скривив все еще по-юношески пухлый рот, обронил:

— Вот уж никогда не подумал бы, что ты, Танюша, сможешь клюнуть на такого плохого парня!

Верещагина звучно сглотнула и с отчетливой хрипотцой в голосе обронила:

— Один-один, Санечка.

— Что?! — Ее бывший муж запрокинул голову и рассмеялся зло и неприятно. — Хочешь сказать, что это можно сравнить с моей Вероникой?! Если твой выбор обусловлен исключительно такими мотивами, то ты проиграла.

Еще минута-другая — и Степан дал бы ему в морду. Точно дал бы. Ситуацию, как ни странно, спасла Вероника.

— Че за базар? — пропела она откуда-то со спины и тут же затянула капризно:

— Шу-урик! Какого черта я жду тебя в такси уже миллион лет?! Мы едем домой или нет?!

Они, конечно же, уехали. Шумно уезжали, с сюсюканьем, похлопыванием по попке и непременными поцелуйчиками. Все это Степан с Верещагиной наблюдали, усаживаясь в ее «Мазду».

— Клоунесса! — фыркала Татьяна, злилась и никак не могла вырулить со стоянки. — Шлюха и клоунесса! Как он может водить ее в свой дом?! Там же Иришка!

Степан молчал. Он так вымотался за этот вечер, что уже сотню раз пожалел, что согласился на эту дурацкую «работу». Думал, развлечется, а выходило как раз наоборот. Психовал, раздражался и отчаянно хотел домой.

— Вот ваши деньги, — затеребила сумочку Верещагина, подвозя его к его дому.

— Так вы же мне уже заплатили, — сонно отозвался Степан, езды было двадцать минут, и его успело укачать.

— Это за то.., что вам пришлось импровизировать, — выдавила она из себя через силу. — Только больше никогда этого не делайте. Пожалуйста!

— Да ладно, без проблем. — Он потянулся с хрустом и без лишних угрызений совести взял у нее еще тысячу. — Не очень-то и хотелось.

— Ага! Вот и ладно! — Кажется, она этому обрадовалась. — Ну, до следующей встречи…

Потом были еще концерты. Пара выставок. Три ужина в ресторане и еще какая-то вечеринка, на которой Степан напился и добросовестно проспал весь вечер в углу дивана.

— Зачем мне это, Кирюха?! — восклицал он всякий раз, когда его настигал очередной звонок Верещагиной.

— Это тебе, Степаша, в наказание за все твои грехи, — издевательски хихикал Кирюха. — Искупление!

Может, и так, но никто не договаривался, чтобы это самое искупление настигало его в субботу в восемь часов утра. Удумала тоже…

Степан поднялся и с кряхтением потянулся. Затем замотал головой из стороны в сторону. Болевых симптомов не было, и слава богу! Аспирин, как всегда, помог.

Больше никаких пьянок, решил он, разглядывая свое отражение в зеркале, перед тем как залезть в Душ. Никаких пьянок и случайных половых связей. Нужно как-то подпортить свою незапятнанную браком репутацию, наверное. Вон и Ираида Васильевна настаивает. Найти себе какую-нибудь разведенку лет двадцати пяти, можно и с ребенком. И шастать к ней вечерами, и в ожидании, пока малыш уснет, сидеть на кухне, шуршать газетой, попивать душистый черный чай, можно кофе — не принципиально. А потом…

Не катит ни черта!

Степан пустил мощную струю прохладной воды. Думаться сразу стало проще и позитивнее.

Никаких разведенок! Никаких детей! Ему своих-то не хочется, а тут чужой. И чего ради?! Ради секса, который он и так может иметь в любой подворотне.

Вот до чего похмелье может довести. Похмелье да еще эта Верещагина.

Степан намылил голову и полез на полочку за зубной щеткой.

Чего-то у нее наверняка случилось, раз позвонила так рано и при этом хлюпала носом. Может, ночь не спала и, едва дождавшись утра, принялась ему названивать. С чего бы это? «Мне, — говорит, — надо с тобой встретиться», — и заревела. Вот ведь выдалось утречко…

Он фыркал и плескался. Чистил зубы, брился, потом споласкивал с себя пену и снова фыркал. В желудке перестало все трепетать и переворачиваться, пропала горечь, и голова прояснилась. Только вот мысли о Верещагиной не хотели покидать. Связался же на свою голову!

И чего она так рано?! Обычно все происходило совсем не так. Она звонила дня за два. Оговаривала час, место и то, как он должен быть одет. Оговаривала все сухим и казенным, как скрип снега под ногами, голосом. А сегодня… А сегодня сразу же потребовала встречи, и опять же эти слезы.

А может, она влюбилась?! Степан едва не присел от подобных мыслей, посетивших его так некстати. А что?! Разве такое невозможно? Вполне. Тем более что в последний раз он снова целовал ее, но теперь уже по заказу.

Вероника с Санечкой окончательно распоясались и принялись лапать друг друга прямо в музее. Тогда и Татьяна потребовала ее поцеловать. Он и поцеловал. Что ему? Убудет, что ли? Поцеловал и посмотрел потом ей прямо в глаза с усмешкой. Он знал, что это срабатывает беспроигрышно. Надо же, не сработало. Татьяна не зарделась от смущения, не попыталась отвести взгляд и не понесла вздор, какой обычно несут его девчонки без принципов. Она вытаращилась на него изумленно и вдруг спросила:

— А что это такое ты сейчас делал своим языком?!

— ??? — Он даже не нашелся, что ответить.

— Вот так? — И она вытащила кончик своего розового, будто зефир, язычка и поводила им из стороны в сторону. — Это так принято, что ли? Это какой-то не такой поцелуй, который я знаю!

— Не понравилось? — буркнул он недовольно, все всегда с ней было не так.

— Не знаю, я об этом не думала, просто стало интересно: так разве бывает? Разве так правильно?

С ней еще и не такое может быть, думал теперь Степан, в бешенстве растираясь полотенцем. Звонит вон чуть свет, плачет, а ты думай, что хочешь. Не нужно, наверное, было трубку бросать. Нужно было выслушать хотя бы. Может, и правда влюбилась и мучается теперь.

Он обмотал бедра полотенцем и босиком пошел прямо на кухню.

Где-то там среди пакетиков со специями Ираида Васильевна хранила листок бумаги с номером телефона Верещагиной. Он его принципиально не желал знать. А вот Ираида Васильевна, однажды увидев их вместе, возжелала иметь ее номер. Он уважил. Теперь вот надо было этот самый листок отыскать.

Степан вывалил на стол из большой жестяной коробки все имеющиеся там мешочки и пакетики и принялся рыться в огромной пахучей куче, то и дело почесывая нос и изо всех сил борясь с чиханием.

Звонок в дверь настиг его в тот самый момент, когда он уже набирал номер Верещагиной.

— Да что за черт?! — вспылил Степан, бросая трубку обратно на аппарат и нашаривая взглядом часы. — Что сегодня с утра всем от меня нужно?!

Кирюха прийти не мог — это однозначно. У того похмелье протекало еще более мучительно, и без трехлитровой банки с рассолом дело не обходилось. К тому же из бара он прямиком направился к Нюсе, а это могло значить…

— Все, Степа, друг! — Это все же был Кирюха. — Развожусь! Сил моих больше нет! Нет, ты послушай, прихожу к ней, как к человеку, как к своей будущей жене, можно сказать, а она!..

— А она? — Степан посторонился, пропуская своего друга с разбитыми вдрызг мечтами в свою квартиру.

— А она мне!.. Эта моль!.. Эта.., эта слякоть, дрянь… Иди, говорит, проспись, дорогой! И чтобы я тебя больше никогда в таком состоянии рядом с собой не видела! Прикинь!!! — Кирюха стащил с ног кроссовки и с третьей попытки повесил на крюк вешалки кожаную куртку. — Говорю ей, ты че, Нюся, офигела?! Я муж тебе без пяти минут! Я муж тебе или нет?! Муж, говорю, или нет?! Ты меня должна в любое время в любом состоянии, а ты мне…

На Кирюху было жалко смотреть. С глубокого перепоя, с растрепанными волосами, которые он обычно убирал в хвост, а теперь поленился. С красными от бессонной ночи и пьяных слез глазами. —И с разбитыми надеждами.

— Нет, ты понял, друг?! Понял?! — всхлипнул бедный Кирюха и повалился на спину на диван в гостиной.

— Понял, — кротко отвечал Степан, пристраиваясь в кресло напротив.

— Что ты понял?! Ну, вот что ты понял, скажи?! — возопил его друг, приподнимаясь на локтях и зло сверля его глазами. — Что понял, говори, или я…

— Я понял, что свадьбы не будет, — снова покорно ответил Степан и через минуту заржал в полный голос. — Кирюха!.. Это, блин, вообще, прикол!!! Эта серая порточная моль тебя выгнала!!! Это атас полнейший!!! Как же она теперь-то?! С кем же?.. Елки-палки, кто же на нее теперь-то…

— Да ну тебя, — кажется, обиделся друг и снова упал на диванные подушки, а потом вдруг:

— Выпить нету?

— Выпить-то всегда есть, но надо ли? — Степан старался никогда не похмеляться, потому что знал: похмелье плавно перетечет в очередную попойку, и тогда все. — Нам с тобой сегодня в гараж надо. Кое-что подбить…

— Кое-кому морду набить, — отозвался Кирилл. — Валерка опять с ремнем генератора вчера не справился. Уволю я его, как хочешь, уволю.

— Увольняй, друг. Я не против. Нет работника, и этот не работник. У меня есть паренек на примете. Руки золотые, просто Кулибин и…

В дверь снова позвонили.

— Кто это?! — Кирилл подскочил на диване, глаза его заметались. — Если это за мной, то меня здесь нет! Не хочу никого видеть! Маман теперь выть начнет, батя косорылиться… Вот, блин, жизнь, а?! Меня здесь нет, Степка!!!

Степан встал с кресла и пару минут разглядывал себя. Выходить или нет в полотенце? Может, лучше все же одеться? Нет, одеваться он не станет. Вдруг это и правда Нюся. Он ее не пустит. И соврет, что не один, а с женщиной. И что он вообще только что после секса и после душа. И делать ей в его квартире нечего абсолютно. Если не дура, поймет и уберется. И для Кирюхиных родителей это полотенце станет хорошим шлагбаумом. Те так вообще люди деликатные, даже порога не переступят.

К двери он подходил очень даже недоброжелательно настроенным. Не торопясь, шмыгнул замком, медленно потянул на себя дверь и в следующую минуту остолбенел.

На пороге стояла заплаканная Верещагина. И была она не одна, а с чемоданом. И, судя по ее решительному шажку вперед, оставлять его в покое на сегодня она не собиралась.

— Привет, — хрипло поздоровалась она еще раз и, не обращая внимания на то, что он совершенно не одет, вошла в квартиру. — Прости, что без приглашения да еще с вещами.

— Угу… — только и нашелся он что ответить и неожиданно застеснялся и своих босых ступней, и волосатого пупка, и мокрой шевелюры. — Ты это… Уезжать, что ли, собралась?

— Не-а, не уезжать. Переезжать. И переезжаю я, если ты еще не догадался, к тебе. Комнату сдашь?

— Что? — Он вытаращился на свою непрошеную гостью и даже, кажется, отступил на шаг. — Ты чего несешь?

— Я поживу у тебя, хорошо? — Самоуверенность, которая ей очень дорогого стоила и которую она в течение часа тренировала, отираясь у его подъезда, постепенно пошла на убыль, снова забрезжили близкие слезы, и Татьяна заторопилась:

— Я заплачу тебе! Ты не думай…

— Нет, это ты не думай! — взвыл Степан, которому только теперь стал понятен истинный смысл ее визита.

Пожить? У него? А как же… Как же его личная жизнь?! Его девчонки?! Как он станет приводить в дом подружек на ночь, когда тут будет отираться эта.., эта принцесса?!

— Я не стану мешать твоей личной жизни! — воскликнула она, будто догадалась, о чем он сейчас думает. — Я буду сидеть в самой дальней комнате тихо-тихо, как мышка! Ну, пожалуйста!!!

— Во-первых, я ненавижу грызунов! — взревел Степан и взъерошил гладко зачесанные назад волосы. — Во-вторых… Во-вторых, ты не можешь не мешать уже одним тем, что будешь где-то там сидеть, затаившись! Мало ли что нам взбредет в голову?! Может, мы станем голышом скакать по квартире или…

— Я переживу, — продолжала умолять Верещагина, топчась у порога и ни в какую не желая уходить. — Сейчас же ты почти голый, и ничего. Меня совершенно не интересует твое обнаженное тело! Честно!!!

Врала без зазрения совести.

Такое тело не могло не интересовать, тут же подумалось Татьяне воровато. Хотя бы потому, что оно совершенно не было похоже ни на одно из тех, что ей прежде доводилось видеть.

У Санечки торс был рыхловатым и абсолютно лишенным растительности. Кожа белая с редким вкраплением веснушек. Мышечная масса, приобретенная в юности на разгрузке вагонов, была безжалостно погребена экономической практикой и сытой беззаботной жизнью. Что касается других…

Их просто не было. Хотя Светка и пыталась обвешать ее ухажерами, и зазывала холостяков к себе на дачу, и кружили они вокруг Татьяны подобно мотылькам. Но ни один не пленил ее. Ни один. Да и были они все старше ее лет на пять, а то и на десять, а это уже прилично за сорок. Какие тут, к чертям собачьим, торсы и мышцы? Все ушло с годами и пивом, потребляемым декалитрами, в округлые животы и мягкие валики над воротниками и ремнями штанов. Ей это было противно.

Со Степаном дело обстояло не так. Он был неприличным, «плохим» парнем от кончиков пальцев на сильных волосатых ногах до всклокоченной макушки. Широкие крепкие плечи. Непотребно плоский живот. Ну, просто непотребно плоский. И еще эти волосы, убегающие тонкой струйкой под край полотенца… А загар! Где так можно было загореть, если он утверждал, что ни шагу этим летом не сделал из города?

Нет, пожалуй, она погорячилась, сказав, что спокойно переживет, если он с какой-нибудь шлюшкой станет голышом скакать по квартире. Погорячилась однозначно. Но отступать некуда, уходить тоже, приходилось врать напропалую.

А Степан разозлился.

Подумаешь, принцесса! Тело его ее совершенно не интересует, скажите, какие мы разборчивые! Жить она к нему пришла…

Что, что?..

— Слушай, у меня сегодня выходной, — начал он, нервничая уже от одного того, что она стоит сейчас в его прихожей; а тут еще Кирюха вздумал подглядывать. — Болит голова после вчерашнего. Я не могу адекватно реагировать на такие вот изменения в своей личной жизни… Так что…

— Так что? — Ее голубые зареванные глазищи смотрели на него с мольбой.

— Так что проваливай!!! — заорал он вдруг и ухватил ее за рукав легкой курточки. — У меня нет желания с тобой возиться еще и по выходным!!! Уходи!!!

Такого конфуза с ней не случалось с момента сватовства Санечки. Чтобы ее так прилюдно оскорбили, растоптали, а потом еще выставили! Почему прилюдно? Да потому что она уловила движение за дверью гостиной. И тень чью-то заметила, и шумное дыхание услышала. Кто-то наблюдал за тем, как Степан вышвыривает ее из собственного дома. Это было очень унизительно. И в любое другое время Татьяна Верещагина даже головы бы не повернула в сторону этого хама, но сейчас…

— Пусти меня, скотина! — вдруг заорала она так, как никогда в жизни не позволяла себе орать; резким движением высвободила из его пальцев свой рукав, тряхнула головой и, чуть понизив голос, командно отчеканила:

— Я никуда отсюда не уйду, понял, ты?! Если уж мне пришлось пересечь рубеж, опустившись столь низко, то отсюда ты вынесешь меня только вперед ногами!

— С удовольствием! — снова заорал Степан так же громко.

Тут же подхватил ее на руки, подивившись ее легкости. Такая высокая и достаточно округлая, а легкая.

— Вынесу вперед ногами, как и заказывали, госпожа Верещагина! — Степан сделал шаг к двери и, крепко удерживая ее одной рукой под коленки, а второй за талию, попытался отпереть замок. — Как и заказывали, мать вашу!

И вот тут Верещагина совершила самую большую ошибку в своей жизни, как потом неоднократно ему признавалась.

Она обняла его за шею. Прижалась к его пылающему лицу прохладной щекой и быстро-быстро зашептала:

— Степочка, миленький, не выбрасывай меня на улицу, ну, пожалуйста! Мне некуда больше идти!.. У меня никого больше нет, кроме тебя! Так уж сложилось, прости! Я не стану путаться у тебя под ногами, клянусь! Позволь мне остаться, хотя бы на сегодня! Потом я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю!

Замок не хотел открываться. Так приходилось еще и Верещагину держать на руках. А она льнет и льнет, зараза. И еще шепчет. И голос вдруг с чего-то стал такой… Такой обволакивающий. Как у тех девчонок, с которыми он так любил отрываться.

А может, они дурят их всех, мужиков-то?! Может, каждая владеет в совершенстве такими вот штучками, только врет и изворачивается до поры до времени? Ишь, вцепилась!..

Он оставил свои попытки отпереть замок и, выругавшись вполголоса, поставил Верещагину на прежнее место.

— Что уставилась? — зло рявкнул Степан, судорожно поправляя на себе полотенце, которое после возни с этой длинноногой балбесиной поползло вниз. — Что вот мне с этим со всем делать, скажи?!

При этом он тыкал широко растопыренными пальцами то в нее, то в объемистый чемодан, сиротливо притулившийся у стены.

— Что у тебя случилось, а?! С чего вдруг все это?! — Он снова указал на чемодан. — Ну!!! Что там у тебя за проблемы, которые отчего-то вдруг стали моими?! Отвечай!

Господи!!! Господи помилуй, что она делает? Что она делает со своей жизнью и со своим тихим спокойным будущим? Что вообще она делает в квартире этого грубого голого мужика, который ненавидит ее с каждой минутой все острее?! Почему не поехала к Светке? К бывшему мужу? Или, к примеру, к матери?

Ответы, как из рога изобилия, посыпались тут же.

Светка уехала в Турцию. Только вчера звонила оттуда. Довольная, счастливая и наверняка загорелая. Ключи не оставила, забыла. И все сокрушалась, смеясь, что цветочки теперь точно завянут.

Санечка с Вероникой. Ирка в каком-то лагере, даже не оповестила — в каком именно. Жить в квартире с бывшим мужем и его любовницей?! Нет, до такого она еще не дожила.

Ехать к матери… Нет, лучше умереть!

Оставался только он — ее наемный сопровождающий, играющий роль ее любовника. Который из жалости принял когда-то ее предложение, а теперь от этого и страдал. Она видела и чувствовала это. Особенно остро почувствовала, когда он хотел выбросить ее из квартиры и поднял на руки. И наговорила ему… Она даже с Санечкой никогда таким умоляющим голосом не говорила, а тут надо было так унизиться!..

— У меня проблемы, — тихо обронила Татьяна, потупившись под его ненавидящим взглядом.

— Я понял! Какие проблемы?! Неуплата за коммунальные услуги? И потому тебя хотят выселить? Я угадал? — Степану хотелось говорить зло и непримиримо, но гнев отчего-то начал гаснуть, и закончил он почти миролюбиво:

— За что же тебя хотят лишить жилплощади, уважаемая Татьяна Верещагина?

— Меня не выселить хотят, — проговорила она с заметной хрипотцой в голосе, это снова было от волнения. — Меня хотят убить!

За дверью тихо присвистнул Кирюха. Степан услышал это и снова взбесился. Друг, значит, по достоинству оценил глобальность его неприятностей и не постеснялся подать голос. Наверняка ночное объяснение с Нюсей показалось тому теперь детскими игрищами.

Во что он влип, интересно, по вине этой цыпочки?! Убить! Убить?! Да кто, господи?! Мастер стройцеха с той фирмы, где она трудится? Или маляр, которому она не подписала заявление на отпуск?! Или, может быть, ее соперница? Так Татьяна ей не конкурент. Санечка ее так тискал на последней презентации, что даже Степану за него сделалось неловко, а он далеко не моралист.

— Так! Стоп! — Он поднял указательный палец правой руки и ткнул им Татьяну в грудь. — Тебя? Хотят? Убить? Я правильно понял? За что?

Он ей не поверил, и Татьяна мгновенно сникла.

Стиснула пальцы, опустила голову и попыталась собраться с мыслями. Хотя бы постараться подумать над тем, что же ей делать дальше, если он повторит свою попытку выставить ее? Она пыталась думать, честно пыталась. Но тут, как назло, взгляд ее с носков собственных туфель переполз на его голые икры. Потом полез выше, еще выше и остановился на том самом месте, которое было несколько ниже края полотенца. И она снова растерялась.

Чертовщина какая-то с этим парнем получалась!

Все буквально у него было не так, как у всех. Ну, насчет всех, допустим, она представление имела достаточно смутное. Но замужем-то была не год и не два!

Уж с чем с чем, а с физиологическими особенностями противоположного пола знакома не понаслышке. Чтобы привести в такое вот состояние некоторые фрагменты их тела, требовались необходимые усилия и еще, как это Санечка всегда говорил, приличествующая случаю обстановка. Вот! Обстановка, да еще приличествующая!

Сейчас обстановки не было, усилий с ее стороны тем более, а то, что находилось у Степана под полотенцем, казалось, жило своей собственной самостоятельной жизнью. И это не могло не возмущать и интриговать одновременно.

Ну почему же с ним все не так! Не похоже на то, к чему она давно привыкла, и…

— Чего вытаращилась? — вдруг вклинился в ее совершенно искреннее изумление его сердитый голос. — Дурдом просто какой-то! Просто дом дур, да и только!

И Степан, с силой ударив по двери гостиной растопыренной ладонью, ушел одеваться.

Татьяна с облегчением выдохнула ему в след.

Слава богу! Кажется, он на время оставил свои попытки выгнать ее. Первый раунд она выиграла, хотя и не без потерь. Пришлось нашептывать ему первое, что пришло в голову. А так раньше она не делала никогда. Тщательно обдумывала каждое слово, прежде чем раскрывать рот.

Татьяна, нерешительно потоптавшись в прихожей, скинула туфли. От высоких каблуков ныла вся стопа. Но обувь без каблуков она не носила лет двадцать. Даже домашние туфли были хоть с небольшим, но все же каблучком. Стянула с себя курточку и пристроила ее рядом с чьей-то кожанкой. Одернула тонкий свитерок, оправила юбку и пошла в противоположную от гостиной сторону. Там, по ее расчетам, должна была быть кухня. Она уловила слабое, едва слышное урчание холодильника.

Кухня нашлась: Огромная, стильная и очень чистая. Такая чистая, что казалось, там никогда не готовили, и никто там не обедал и не ужинал, и уж тем более не рассыпал по полу сахар.