Воскресший для мщения

Рокотов Сергей
Воскресший для мщения

      СЕРГЕЙ РОКОТОВ
      ВОСКРЕСШИЙ ДЛЯ МЩЕНИЯ
      Роман
      Сюжетная разработка Григория Стернина
      Пролог
      Август 1991 г.
      Шел конец августа, и в городе стояла удушающая изнурительная жара. Температура была далеко за тридцать, порой приближалась к сорока и лишь только к вечеру становилось немного легче дышать.
      Но не только жара и духота висели в воздухе, ощущалось нечто другое... И было непонятно, что это. Все, вроде бы, было то же самое, среднеазиатский город, пыль, грязь, марево, загорелые дочерна чумазые бритые наголо ребятишки, кто в трусах, кто и вовсе без трусов, гомон, ленивое перекрикивание на родном языке...
      Около здания душанбинского вокзала шла оживленная торговля арбузами и дынями. Прямо на земле сидел чумазый торговец в грязном халате и гнусавым голосом зазывал покупателей, предлагая им баснословно дешевый товар. Вокруг него роилась туча мух, ос и шершней, на которых продавец, ошалевший от жары, никакого внимания не обращал. Слева, еле волоча ноги, прошел несчастный облезлый ишак. Откуда-то справа из кустов пахнуло характерным смачным запахом анаши. Переговаривались на местном языке три мужских голоса. Один сказал какую-то гадость и разразился оглушительным хохотом своей собственной шутке...
      Жара, духота, марево, скука... Но что-то еще, непременно что-то еще... Ведь все это бывало и раньше, но что-то новое появилось в воздухе... И Алексей Кондратьев остро ощущал это... Тревога, постоянно усиливающаяся, нарастающая тревога все глубже и глубже проникала в его сердце... И ему отчего-то было страшно. А ведь он считал, что давно позабыл это понятие "страх", ещё там, в Афганистане, особенно после того, как увидел обугленный труп своего заместителя лейтенанта Звягина, заживо сгоревшего в танке. Казалось, что он тогда отучился бояться, а тут... Откуда он взялся, этот страх? Он и сам не понимал этого, стоя на перроне и куря сигарету за сигаретой. В нескольких метрах от него молча стояла жена Лена, а шестилетний Митя бегал туда-сюда по перрону и то и дело задавал отцу и матери вопросы, сверкая веселенькими глазенками.
      - Пап, а что слаще арбуз или дыня? - спросил он, проглатывая букву "р".
      - А тебе-то самому что больше нравится?
      - Я люблю яблоки!
      - Яблок ты теперь много накушаешься, сынок, у бабушки такой замечательный сад в Белгороде.
      - А мы долго будем ехать до Белгорода?
      - Долго, сыночек, наберись терпения, Сначала более двух суток до Москвы, потом ещё одна ночь до Белгорода. Но ничего, ты уже большой, ты же мужчина, ты должен поддерживать маму... Я могу тебе доверять?
      - Да!!! - закричал Митька, засмеялся и побежал по перрону, махая длинной палкой от оторванного сачка. Поодаль, около чемоданов и сумок стоял долговязый шофер Коля и покуривал, глядя в сторону, не желая мешать прощанию командира с женой.
      Алексей смотрел вслед бегущему по перрону сыну и отчего-то это чувство тревоги стало совсем уже гнетущим. Закурил очередную сигарету, тяжело закашлялся.
      - Дай и мне, что ли, - тихо попросила Лена, подойдя к мужу.
      - Зачем?
      - Хочется, - мрачно ответила Лена.
      - Да приди же ты в себя, наконец, что с тобой? - взял её за руку повыше локтя Алексей. - Что такого страшного происходит? Поживете пока у твоей матери, а там...
      - А там пройдет полгода, год, два, потом потихоньку пройдет жизнь, я состарюсь, и во что, позволь тебя спросить, превратится моя жизнь? Что я вообще видела в жизни, ты когда-нибудь об этом задумывался? Что видел наш Митька? Ишаков? Верблюдов? Скрипучие качели в гарнизоне? Ему ведь скоро в школу! А он совершенно неразвит... Он же полным идиотом вырастет от такой собачьей жизни... Ты-то не уделяешь сыну ни малейшего внимания. Он же не танк, с ним возится не надо, и так как-нибудь вырастет... Кем только?
      - Неужели тебе больше нечего мне сказать перед долгим расставанием? сглотнул слюну Алексей. - Неужели сейчас время обо всем этом говорить?
      - Именно время. Как раз сейчас самое время обо всем этом говорить! Дай же ты сигарету, наконец! Я давно тебя попросила, а ты, словно, ничего не слышишь!
      Алексей протянул ей пачку "Родопи". Лена вытащила сигарету, сунула в рот, Алексей чиркнул спичкой. Лена неумело затянулась и ещё больше помрачнела.
      - Меня скоро переведут служить в Среднюю Россию, я уже говорил с командиром полка, - неуверенно произнес Алексей.
      - Я знаю, год назад ты с ним говорил, или ещё раньше, - Лена сделала подряд несколько глубоких затяжек. - Вернее, это ты мне говорил, что с ним говорил...
      - Лена, скоро поезд, так нельзя расставаться, - досадливо махнул рукой Алексей. - Нельзя так, - повторил он.
      - Нельзя, нельзя, - согласилась Лена. - А так жить можно? Нет, ты мне скажи, так жить можно, как мы живем? В каких условиях мы жили в этом проклятом месте? Это разве жизнь? Разве этого я хотела, когда выходила за тебя замуж?
      - А чего ты хотела? - помрачнел Алексей, пристально глядя на нее.
      - Чего хотела? - сузив глаза, переспросила Лена. - Не знаю, Алеша. Наверное, того же, чего и все женщины, выходящие замуж. Счастья...
      - А разве мы с тобой не были счастливы? - почувствовав подступившую к горлу обиду, прохрипел Алексей.
      - Может быть, и были... Месяца два перед женитьбой. Да еще, когда я была беременна, и когда Митька родился. А так... Переезды, ожидания, война в Афганистане.. Твое ранение... Нет! - вдруг крикнула она, схватив за рукав мужа и сверкнув голубыми большими глазами. - Я была счастлива, была, когда ты вернулся оттуда живым... Раненым, но живым... Счастлива, когда встречала тебя на вокзале в Белгороде... А потом..., - опустила она руку и снова понизила голос. - Потом все постепенно стало как-то обыденно, скучно, пусто... Эти гарнизоны, казенные квартиры с убогой мебелью... Эта жара, пыль, ишаки... Эти люди вокруг... Скучные грубые солдафоны, мещанки-жены. Они со всем примирились. Им все хорошо, никаких требований к жизни. А мне плохо, понимаешь ты, плохо... И я ненавижу эту Азию, эту жару, пыль эту, мух этих проклятых... Этот махровый национализм... Я по свежей траве соскучилась, по березкам, по елочкам, соснам... Я просто не выношу всего этого, меня душит эта обстановка... И я работать хочу, зачем я бросила пединститут?! Как я теперь жалею об этом, локти кусаю, до того жалко...
      - Ну... А если бы я... если бы мы... жили вместе... Если бы меня перевели служить куда-нибудь в Среднюю Россию, если бы служил в Москве или вообще демобилизовался, тогда бы ты была счастлива?
      - Тогда бы.. Не знаю. Не знаю, Алеша. Мне порой кажется, что я... Не знаю, - отвела взгляд Лена. - Не знаю, будет ли нам вообще когда-нибудь хорошо вместе...
      - Что тебе кажется?! - крепко сжал её руку повыше локтя Алексей, грозно глядя на нее. Какой-то холодок пробежал между ними в последнее время. Он все время старался как-то подбодрить унывающую жену, то шуткой, то каким-нибудь подарком, и постоянной нежностью и вниманием, но с отчаянием видел, что его попытки получались весьма жалкими. Голубые глаза Лены стали какими-то пустыми и обреченными, она практически перестала улыбаться, зато в её разговоре постоянно проскальзывали язвительные нотки, постоянная насмешка над всем тем, что делал Алексей.
      Их разговор прервал подбежавший к ним Митька.
      - Папа, жарко, так жарко, мороженого хочу, - улыбнулся он и дотронулся своей пухлой загорелой ручкой до отцовских форменных брюк. И тут Алексей почувствовал такой прилив нежности к этому родному маленькому существу в голубенькой кепочке , что у него на глаза навернулись слезы.
      До Алексея дошло, что через час он останется совсем один, войдет в свою опустевшую квартиру, в которой уже не будет слышаться звонкий голосок Митьки. "Ничего, зато они будут в безопасности", - успокоил себя Алексей. "Главное, они будут в безопасности, а все остальное ерунда".
      - Папа, мороженого хочу, - повторил Митя, схватил с земли свою палку от сачка и, размахивая ей, побежал по перрону.
      - Ладно, Лен, - пробасил Алексей. - Образуется. Все образуется. Пойду, мороженого куплю. Тебе купить?
      - Нет, не хочу, - еле слышно ответила Лена. - Мы пойдем посидим в здании, здесь так печет, невозможно. Коля! - позвала она шофера. - Постой с вещами, мы с Митей пойдем внутрь, а то меня солнечный удар хватит. Митя! Иди сюда, сынок!
      - Я не хочу туда! - закричал Митька, размахивая палкой.
      - Пошли, говорю! Будешь ты меня слушаться, или нет?! Если не пойдешь, папа тебе не купит мороженого! Иди же сюда, наконец!
      Малыш нехотя подошел к матери.
      - И опусти ты эту дурацкую палку, - раздраженно говорила Лена. - Так и ждешь, что ты ткнешь ею мне в глаз...
      Она взяла сына за руку, и они вошли в здание вокзала. За ними шагал Алексей. Коля подошел к чемоданам.
      - Пойдем, посидим вон там, тут хоть более менее чисто, - сказала Лена и повела сына к скамейке слева. Там сидели двое прилично одетых мужчин в одинаковых белых рубашках и галстуках и о чем-то неторопливо беседовали.
      - Я не хочу здесь сидеть, сама сиди, - захныкал Митя, надув губки. - Я с папой пойду за мороженым...
      - Нечего тебе туда идти! - ещё более раздраженно произнесла Лена. Папа сам сходит. Иди сюда, посмотри, какой ты грязный, рубашка опять вся в пыли, на тебя не настираешься. Господи, какой же все это кошмар! И двое с лишним суток ещё ехать... А потом ещё до Белгорода... Как только я все это вынесу?
      - Я с папой хочу, - упрямо повторял малыш, протягивая пухлую ручку к отцу.
      - Нет, останешься здесь, - не уступала Лена.
      - Ничего, Дмитрий, я сейчас, я быстро, - сказал Алексей и направился на вокзальную площадь. Там находился единственный ларек, где продавалось мороженое. Алексей поморщился, увидев довольно длинную очередь. Ему очень не хотелось стоять в этой очереди, он собирался сказать какие-то важные на его взгляд слова Лене, но отказать перед расставанием сыну он тоже не мог...
      - Разрешите мне без очереди? - попросил Алексей стоявших впереди. Жена с сыном уезжают, вот... жарко, понимаете ли...
      Толстая тетка с насурьмленными бровями, стоявшая в очереди первой, набычилась и мрачно глядела на Алексея.
      - Тут все уезжают, - пробубнил с сильным акцентом какой-то невзрачный человечек, несмотря на жару одетый в черный костюм и широченный цветастый галстук. - И у всех дети...
      - Да пропустите его, - вмешалась девушка в ситцевом платье. - Он же офицер, у него времени нет...
      - Вот и пусть едет в свою Россию, там его без очереди и пропустят, злобно проговорил человечек, теснее придвигаясь к безразмерной заднице стоявшей впереди тетки, чтобы Алексей не сумел втиснуться туда.
      Алексей хотел было что-то ответить, но только манул рукой, не желая вступать в беспредметный спор. Такими разговорами его было не удивить. А Лена их слышала в городе постоянно. А в последнее время все чаще и чаще... Особенно после августовского путча, когда дело запахло развалом огромной страны. Местные жители почувствовали запах призрачной свободы. Правда, свободы от чего именно, они и сами толком не знали, всем казалось, что грядущие перемены сразу ощутимо улучшат их жизнь...
      Отстояв минут десять, он купил мороженого и сыну и себе. Быстро шагал к вокзалу. Увидел приближающийся слева состав. "Все", - подумал он. "Слава Богу, хоть не задерживается... Посажу их, дождусь отправления и успокоюсь душой... А то тут в последнее время всякое бывает... Два месяца назад в центре города..."
      Но не успел он это подумать, как оглушительный взрыв потряс площадь. Полетели стекла из здания вокзала, раздался некий многоголосый душераздирающий крик. Алексей похолодел и почувствовал, что волосы зашевелились у него на голове. Ноги стали словно ватные, а во рту страшно пересохло. Продолжая держать в обеих руках стаканчики с мороженым, на подкашивающихся ногах он шел к вокзалу. Здание вокзала гудело словно улей, все шевелилось, как разворошенный гигантский муравейник. Нараставшая тревога разразилась молнией... Вот что э т о было... Это было марево перед грозой, перед страшной, уничтожающей все живое грозой....
      Навстречу Алексею бежали люди, обезумевшие от ужаса, окровавленные, растерзанные, размахивающие руками.... Продираясь сквозь толпу, он вошел в здание вокзала.
      ...Там... вон там они остались, на той скамейке они сели... "М-м-ми....", - извергалось из пересохшего рта Алексея. - "Л-л-ле..." "Нет", - пытался успокоить он себя. - "Да, это взрыв, такой же, какой был в центре города два месяца назад, это трагедия, но они-то живы... Они живы... Ведь не может такого быть, чтобы... Не может такого быть..."
      На него налетел какой-то обезумевший человек в тюбетейке, с окровавленным лицом. Он махал руками и истошно кричал что-то по-таджикски... Алексей инстинктивно отшатнулся от него в сторону.
      - Оцепить вокзал! - раздался откуда-то слева властный голос. Рахимов, к тому выходу, Джурабеков - к этому!
      - Погиб Джаббаров! Джаббаров погиб! - раздался голос в глубине вокзала. - Вот его тело. - Голос говорил по-таджикски, но Алексей понимал этот язык.
      - Перекройте выходы! Немедленно! - крикнул властный голос слева.
      Алексей хотел было повернутся налево и что-то посоветовать этому человеку. Но... голова его инстинктивно повернулся влево...
      ... Лицо Алексея исказилось страшной гримасой. Он увидел на полу голубенькую кепочку Митьки... И палку от сачка, которой он только что так весело размахивал... А рядом... А рядом... Что-то жидкое, кровавое, красное... А вот... черная лакированная босоножка... Эти босоножки он купил Лене позавчера в центральном универмаге... Она ещё так долго мерила их, никак не могли подобрать нужный размер... Ему так хотелось сделать жене приятное... Босоножки импортные, немецкие...
      - Оцепить вокзал! - ещё раз крикнул слева властный бас.
      Алексей хотел тоже что-то крикнуть, но почувствовал, что лишился дара речи. Спазмы в горле мешали ему говорить. Он словно рыба открывал рот и делал странные конвульсивные движения всем телом.
      - Что с вами, товарищ капитан? - спросил его бас.
      Алексей повернул голову налево и увидел черноволосого милиционера с капитанскими погонами. Он поднял дрожавшую мелкой дрожью правую руку с зажатым в ней вафельным стаканчиком и показал ему туда, где лежали в луже кровавого месива кепочка и босоножка. При этом сделал резкий шаг на милиционера, продолжая сжимать в обеих руках стаканчики с мороженым, причем, так сильно, что белая сладкая жижа потекла у него по рукам. Но он отчего-то не бросал эти стаканчики, продолжал сжимать все сильнее и сильнее. Капитан милиции сделал непроизвольный шаг назад, словно испугавшись Алексея, его жуткого выражения лица.
      - Товарищ капитан... - пробормотал милиционер, как-то весь сжимаясь и поводя широкими плечами.
      Алексей отвернулся от него и сделал несколько маленьких шажков вперед. Он уже почти ничего вокруг не видел, ничего не соображал. Понимал он одно от его жены Лены и сына Митеньки осталось то, что под ногами... И больше ничего... Ничего...
      - Граждане, соблюдайте спокойствие! - раздался голос из репродуктора. - На вокзале произошел взрыв. Вокзал оцеплен. Соблюдайте спокойствие, не поддавайтесь панике. Сейчас всем раненым будет оказана медицинская помощь. Оставайтесь на своих местах!
      - Может быть, ваши близкие все-таки живы, - пробормотал капитан милиции, слегка дотрагиваясь до плеча Алексея.
      - Н-н-н, - мычал Алексей, указывая на кепочку и босоножку.
      - Вы собирались уезжать? - спросил милиционер, чтобы хоть что-то сказать.
      - П-п-провожал... Там жена... там.... М-м-мии....
      Он не мог оторвать глаз от кровавого месива на полу вокзала.
      - Товарищ капитан! - подбежал к нему шофер Коля. - Вы живы?
      - Я да..., - еле слышным шепотом ответил Алексей.
      - А Елена Павловна? А Митя? Где они?
      И похолодел, увидев странную блуждающую улыбку капитана. Алексей стоял и качал головой в разные стороны с этой жуткой улыбкой-гримасой на сером лице.
      - Вы солдат из его части? - спросил Колю милиционер. - Надо его увести отсюда. Нельзя ему тут...
      Слева стоял отчаянно рыдающий черномазый мальчуган лет восьми и размахивал руками. Алексей вздрогнул и машинально сунул ему в обе руки вафельные стаканчики с мороженым. Тот так же машинально стал лизать языком таявшее мороженое.
      - Алишер! - раздался рядом истошный женский крик. И тут же ребенок был взят на руки. Мать трясла мальчугана, глотавшего мороженое и рыдала от счастья, бесконечно говоря что-то по-таджикски...
      Она неистово покрывала загорелое чумазое лицо ребенка поцелуями, а Алексей с блаженной улыбкой наблюдал за этой сценой, наблюдал за тем, как в здании вокзала появились многочисленные милиционеры и крепкие ребята в штатском, как они стали проверять документы у пассажиров.
      Подошли и к нему. Он дрожащей, испачканной мороженым рукой протянул удостоверение. Человек в штатском посмотрел и протянул обратно.
      - Пойдемте, товарищ капитан, - пробормотал Коля, преодолевая комок в горле. Горе капитана Кондратьева было так безмерно, что утешить его было нечем.
      Алексея повели в выходу Коля и капитан милиции. Он брел медленно, еле волоча онемевшие подкашивающиеся ноги. Но дойдя до выхода, он неожиданно оттолкнул сопровождающих его и ринулся назад.
      - Что вы?! - закричал он, бросаясь к крепкому лысоватому человеку в штатском, явно главному в группе. - Что вы медлите? Ловите их!!! Что вы их не ловите? Они же уйдут! Кто? Кто сделал это?!! Кто?!!!
      Рука его потянулась к кобуре с пистолетом. Двое мужчин крепко схватили его за руки.
      - У него только что погибли жена и сын, - шепнул Коля.
      - Проводите его домой, - посоветовал лысый. - А то он тут ещё дел натворит... Товарищ Джаббаров погиб, и Юнусов вместе с ним, - сообщил он шепотом капитану. - Вышли из депутатского зала, Джаббаров хотел отдать какие-то распоряжения, сели на скамейку и...
      Алексей уже обмяк и стал оседать на пол, почти ничего уже не соображая.
      "Я с папой пойду за мороженым, я с папой хочу, я с папой хочу, я с папой хочу", - словно шептал ему в уши голос оставшегося навечно шестилетним Митьки.
      - Да почему же я не взял его с собой?! - закричал Кондратьев, схватившись обеими руками за голову.
      Капитан милиции и Коля вывели его из здания вокзала и повели к УАЗику, стоявшему слева. Алексей повернул голову и увидел бегущего к вокзалу того мужчину в черном пиджаке и цветном галстуке из очереди, который не пропустил его. Сделал было резкое движение по направлению к нему, но его держали крепкие руки. Алексей отвернулся. "А ведь этот человек, сам того не желая, спас мне жизнь", - неожиданно подумал он. - "Только зачем мне теперь жизнь? Какой в ней смысл?"
      - Садитесь, Алексей Николаевич, - произнес Коля, подсаживая командира в машину. - Поедем домой...
      - Вещи не заберете? - шепнул капитан милиции шоферу, но Алексей услышал эти слова.
      - Не надо!!! - закричал он. - Ничего не надо!!! Поехали отсюда! Поехали!!! Гады, - процедил он сквозь зубы. - Гады... Зачем, зачем они это сделали?...
      Коля сел за руль, капитан милиции отошел в сторону и провожал глазами тронувшуюся с места машину.
      - Стой! - вдруг крикнул Алексей. - Останови машину.
      Коля выполнил приказание.
      - Ты... вот что... послушай... Иди туда... Принеси... Ну... короче, кепочку Митькину... Голубенькую, ты знаешь... Она там... лежит...
      Избегая глядеть на командира, Коля вылез из машины и побрел к зданию вокзала.
      - Стой! - крикнул Алексей. - Стой, погоди!
      Коля остановился и оглянулся.
      - Не надо, - махнул рукой Алексей. - Ничего не надо. Поехали...
      Коля пошел обратно к машине, сел за руль, непроизвольно взглянул на командира и был поражен тем, что виски Кондратьева были совершенно седыми.
      - Все, - прошептал Алексей, остекленевшими глазами глядя на Колю. Все, - повторил он. - Прежняя жизнь закончена... Все...
      И пыльный УАЗик тронулся с места...
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      САМОЕ СТРАШНОЕ - ЭТО ЖИЗНЬ.
      1.
      Октябрь 1991 г.
      ... Моросил мелкий дождик, дул холодный северный ветер, когда Алексей вышел на перрон Загорского вокзала. В левой руке у него был маленький чемоданчик с бельем и туалетными принадлежностями, правой рукой он достал из кармана плаща сигарету. Поставил чемоданчик на перрон, закурил...
      Гнусная погода до какого-то кошмара давила на психику, до ужаса хотелось швырнуть чемоданчик в одну сторону, а самому броситься под отъезжавший поезд. Это желание постоянно присутствовало у Алексея на перронах, на пешеходных переходах... Броситься, и все кончилось бы сразу, весь этот кромешный мрак, в котором он пребывал уже второй месяц. За это время он похудел на десять килограммов. Он практически не мог есть, друзья чуть ли не силком впихивали в его рот хоть какую-нибудь пищу. Его тянуло только к одному, к чему-нибудь такому, что бы помогло ему хоть на какое-то время забыться, хоть как-то затуманить мозги. Так и теперь он стал искать глазами какое-нибудь питейное заведение. На вокзальной площади углядел облезлую пивнушку, около которой топтались корявые алкаши с багровыми мордами. Ноги сами понесли его туда.
      Не так-то просто было получить в руки вожделенную плохо вымытую кружку пенного разбавленного пива. Надо было отстоять приличную очередь, послушать пустых нелепых разговоров, вдоволь надышаться смрадом и перегаром. И вот... кружка у него в руках... Потом вторая, третья... Сигарета, ещё одна, еще... Так, вроде бы, легче... Можно идти...
      Алексей взял в руку чемоданчик и пошел на улицу Красной Армии, где ждали его родители и сестра Таня. Он телеграфировал им из Душанбе перед посадкой на поезд. Как же он молил Бога о том, чтобы повторилось то же самое, что произошло на том же вокзале в августе... Но ничего не произошло, он спокойно сел в поезд, и через двое с лишним суток был на Казанском вокзале в Москве. Перешел площадь, сел на электричку, проехал полтора часа, и вот... он здесь...
      В принципе, он не имел никакого желания видеть ни родителей, ни тем более сестру. Он не хотел видеть в глазах жалость, сочувствие, соболезнование. Он с детства этого терпеть не мог. Особенно страшила его встреча с матерью. Простая хлебосольная женщина, толстушка и хлопотушка, наверняка бы с порога заголосила и бросилась ему на шею с причитаниями. "Ой, Леночка, ой, мой внучек ненаглядный Митенька!!!", - голосила бы она нараспев и махала бы толстыми короткими ручками. Отец, худощавый, высокий, скрестив руки на груди, молча бы глядел на Алексея, а сестра старалась бы не встречаться с ним взглядом. А на её сына, восьмилетнего Сашку ему самому было бы тяжело смотреть - двоюродные братья были очень похожи друг на друга.
      Но что было делать? На всей огромной, страшной и враждебной земле двухкомнатная квартирка на улице Красной Армии неподалеку от Троице-Сергиевой лавры была единственным местом, где его ждали, где он мог бы отдохнуть, где он мог бы укрыться от всего этого наплывающего на него со всех сторон зловещего кошмара. Все-таки это его родители, все-таки это в некоторой степени его дом...
      От трех выпитых кружек пива кружилась голова, от выкуренных многочисленных сигарет было гнусно и тошно во рту. Зато боль стала как-то послабее, потише, она словно заглохла на время...
      Дождь и ветер усилились, причем как назло холодный ветер дул ему прямо в лицо... Он быстро промок, и как страшное наваждение мелькнул в памяти гарнизон под Душанбе, лютая жара, ишаки и верблюды, лениво пасущиеся около дороги, и бегущий навстречу ему загорелый Митенька, бегущий, что-то кричащий и машущий пухленькими ручонками. "Папа пришел! Папа пришел!"
      Алексей скорчился от невыносимой боли, чемоданчик упал на мокрый асфальт, пальцы скрючились, судорога пробежала по лицу. "А если бы я не стал их отправлять, ведь они были бы живы", - в тысячный раз буравила воспаленный мозг одна и та же мысль, и не просто буравила, а словно кто-то красный, злой, с гнусной улыбкой на здоровенной морде говорил ему это и ржал в лицо. "Были бы живы, были бы живы, дурачина ты придурочная, идиотина гребаная... А теперь ты один-одинешенек, и никому ни на хрен не нужен... Вояка-капитан... Никогда ты не станешь майором..."
      - Чего чемодан швырнул? - пробасил кто-то сзади. - Нажрался, что ли? У, пьянь позорная...
      - Пошел ты..., - прорычал Алексей, даже не глядя назад, поднял чемоданчик и быстро зашагал вверх по склону.
      Вот он, двухэтажный облезлый домик, в котором прошла его юность... Именно сюда они переехали из Горького, здесь неподалеку его школа, в которой он проучился шесть лет... Здесь проходила его т а жизнь,
      та, которая была до Лены, до рождения Мити, другая жизнь, доармейская... От этой мысли ему стало как-то полегче, воспаленному мозгу показалось, что ничего не было вообще, что все это ему привиделось, и армия, и военное училище, и знакомство с Леной в Белгороде, и рождение Митьки, и Афганистан, и душанбинский вокзал, и голубая кепочка, и лакированная босоножка... Ничего не было... Ему только семнадцать, он десятиклассник... И вот его дом, там, на втором этаже квартира номер четыре, где его родители Николай Фомич и Клавдия Карповна, где его шустрая и язвительная сестра Таня, учащаяся фельдшерско-акушерского училища...
      ... Сейчас он войдет в родную квартиру, его напоят чаем, а мать накормит своими вкуснейшими пельменями... Сейчас, сейчас...
      ... Облезлый подъезд, знакомый запах, такой едкий, но в то же время такой родной, знакомый...
      Вот она, квартира номер четыре... Вот он звонок...
      Алексей нажал кнопку звонка. Но почему-то никто не открывал... Он продолжал давить на кнопку, но за дверью стояла зловещая тишина. Жуткое раздражение охватило им, он стал пинать дверь ногами, но все совершенно бесполезно. "Куда они запропастились?" , - бормотал он и все звонил, звонил...
      - Лешенька, Лешенька! - послышался голос снизу. Он поглядел назад и увидел семенящую по лестнице мать в своем стареньком пальто. За ней возвышалась голова отца в нахлобученной на глаза кепке.
      Мать, перепрыгивая короткими ножками через ступеньки, неслась к сыну. На последней ступеньке она оступилась и растянулась носом вниз. Почему-то это жутко разозлило Алексея, его охватило чувство бешеной досады.
      - Что же ты так неаккуратно? - проворчал он и стал поднимать мать. Та заголосила и бросилась ему на шею.
      - Ой, Леночка, ой мой дорогой внучок Митенька..., - нараспев причитала она. Все, как он и ожидал.
      - Да не надо же, мама, не надо, - шептал он, целуя мать в пухлую щеку. - Не надо, пожалуйста...
      Поднялся и отец, легонько отстранил мать, протянул сыну крепкую заскорузлую ладонь. Потом они по-мужски обнялись и поцеловались.
      - Встречать ходили, на вокзал ходили, как это мы тебя там упустили..., - всхлипывала мать, пытаясь достать дрожащими пальцами ключ из кармана пальто.
      - Да я же говорил, что встречать не надо, час пик, давка такая, черта с два там кого-то найдешь, в этой давке, - ворчал Алексей.
      - Да как же сыночка не встретить, как же не встретить, такие дела, ой какие страшные дела..., - продолжала голосить мать, никак не в состоянии вставить ключ в замок.
      Отец легонько отстранил её и открыл дверь...
      ... Вот она, родная квартира... Только все как-то по-другому... Другая мебель, другой запах... Довольно уютно, но все какое-то чужое...
      - Таня-то где? - пробасил Алексей, ставя чемоданчик на пол.
      - Она с Сашенькой пошла в музыкальную школу, я говорила ей, пропустите сегодня, Лешенька приезжает, а она ладит свое, обязательно надо, и все тут... Ты же знаешь её характер... Ее не переспоришь...
      - С мужем-то не сошлась? - равнодушным голосом спросил Алексей, только бы не молчать и не слушать причитания матери.
      - Откуда там? Да и не надо, ну его к лешему, алкаша этого, - говорила мать, снимая с себя пальто. Снял плащ и кожаную кепочку и Алексей, и мать снова заголосила, взглянув на сына.
      - Коля, погляди, Коля, он же весь седой... Коля, ты погляди, ты что, не видишь, что ли? Ой, ой, ой, сыночек, родненький, тебе только тридцать три, а ты весь седой, как старик... Ой, сыночек...
      - Голова болит, мам, - мрачно процедил Алексей, снял мокрые ботинки и прошел в комнату. Да, здорово тут все изменилось за эти годы...
      - Ладно, ладно, не буду, не буду, я пельмешек налепила, сейчас разогрею, покушаешь домашнего...
      Накрыли на стол, но даже материных пельменей совсем не хотелось Алексею. Он не мог дождаться того момента, когда отец откроет бутылку водки и нальет ему полный стакан. "Нет," - неожиданно подумал он. - "Это не мой дом, здесь все чужое, мой дом остался там, в гарнизоне, среди пыли и духоты, среди ишаков и верблюдов... А здесь я жить не буду, не могу..."
      Наконец-то пришел долгожданный час. Отец чинно, молча налил всем по рюмке водки.
      - Царство им небесное, - глухо произнес он, поднял рюмку и залпом выпил. Мать не выдержала и снова заголосила. Тут раздался звонок, и она побежала открывать. Вскоре на пороге комнаты появилась Таня, держа за руку восьмилетнего Сашку. Сходство с покойным Митенькой было настолько разительное, что Алексей вздрогнул и смертельно побледнел.
      - Здравствуй, Лешка, - тихо произнесла Таня и обняла брата. - Ты извини, Сашке обязательно надо было сегодня в музыкалку, контрольный урок, понимаешь...
      - Дядя Леша! - закричал Сашка и подбежал к дяде, но тот стоял бледный и недвижимый, не в состоянии произнести ни слова. Все переглянулись. Алексей поднял свою рюмку, залпом выпил, а потом дрожащей рукой налил себе ещё и опять выпил.
      - А стаканов в доме нет, что ли? - хрипло спросил он. - Это какие-то наперстки просто, я же мужик, как-никак...
      Пораженный его раздраженным тоном, Сашка осекся и обиженно приостановился на середине комнаты. Таня укоризненно поглядела на брата.
      - Он не понимает, Леш, - тихо сказала она. - Ему только восемь.
      - Извини, - проворчал Алексей, подошел к племяннику и протянул ему свою загорелую, шершавую руку. - Здорово, Александр, как дела?
      - Хорошо, - прошептал мальчик.
      - Ну и хорошо, раз хорошо, - только и сумел произнести Алексей...
      ... На следующее утро, проснувшись часов в пять, Алексей вышел из дома и побрел к вокзалу...