Гвардейцы стояли насмерть

Действительно, лучшей огневой позиции хотя бы вот для этого пулемета и не придумаешь. Угодить снарядом или миной по нему мог разве только виртуоз-наводчик. Пулемет, расположенный на выпиравшем почему-то бугре, одновременно был и большим соблазном и загадкой для наших артиллеристов и минометчиков. Малейшая поправка на панорамном или колиматорном прицеле в ту или в другую сторону приводила к тому, что снаряд или мина то уносилась куда-то в пространство, то утыкалась в землю чуть ли не в цепи наших наступавших бойцов.
      Словом, огневая позиция пулемета была расположена так же умело, как и тот дзот. Усиливали его кочующий ручной пулемет, снайперы и автоматчики. Несколько наших смельчаков, пытавшихся атаковать в лоб этот опасный для нас бугор, сложили у его подножия свои головы.
      Из положения вышли опять-таки благодаря блестящему боевому мастерству наших гвардейцев.
      - Из роты, что наступала вот здесь, - показывал мне Тимошенко, - трое бойцов - Дрогин, Проскурин и Сурков - попросили разрешения зайти врагу в тыл и оттуда ударить по бугру.
      В создавшемся на этом участке положении следовало поступить именно только так. Но какая требовалась отвага для этого! Ведь перед фронтом обороны противник сконцентрировал из всех видов пехотного оружия такой плотный огонь, что, казалось, никто живой до него не доберется.
      Но Дрогин, Проскурин, Сурков и еще четверо бойцов добрались. В момент, когда бойцы батальона из всех видов оружия открыли по бугру огонь, группа бойцов броском обогнула его и атаковала врага с тыла. Гранатами семерка смельчаков уничтожила тринадцать фашистов, а огонь их станкового и ручного пулеметов направила на подразделение противника, пытавшегося контратаковать.
      Тогда поднялся наш батальон, и бугор остался далеко позади его.
      Но война есть война. В подавлении этой вражеской огневой точки в рукопашной схватке смертью храбрых пали молодые коммунисты Сурков и Дрогин...
      Главный дзот и бугор в общей системе обороны гитлеровцев на Мамаевом кургане играли роль усиленных боевых охранений. Их захват еще не решал успеха боя. Предстояло занять первую неприятельскую траншею, которая, как гигантский шрам, рассекала вершину скатов.
      Фашисты продолжали обрушивать на наступавший батальон Матвея Кирина смерч огня. Смерть то и дело вырывала бойцов из его рядов. Тогда бойцы снова залегли.
      До гитлеровцев оставалось менее ста метров. Они засели в траншее, еле видимые, замаскированные брустверами стрелковых ячеек. Наши роты залегли намного ниже и, прижатые огнем к земле, были видны как на ладони. Расстреливай на выбор любого бойца или командира.
      Перепрыгнув через заваленную телами погибших траншею, мы с Тимошенко подошли к большой группе бойцов и командиров, стоявших с обнаженными головами. Они молча расступились перед нами. Поняв в чем дело, мы также сняли свои пилотки. В центре группы возвышался невысокий холмик земли, увенчанный каской. Рядом стоял Кирин. Он мельком взглянул на нас, поднял правую руку и резко опустил ее. Раздался троекратный залп.
      - С лейтенантом Чуприной попрощались, - сказал, подойдя к нам, Кирин. Навечно, - добавил он и надел каску.
      Тут же у могилы он рассказал нам, как погиб Чуприна.
      ...Как только наши бойцы залегли перед траншеей, командир шестой роты, бывшей в резерве, лейтенант Чуприна поднялся на НП батальона.
      - Позвольте нам атаковать! - обратился он к Кирину. - Ведь люди погибают.
      Кирин понимал, что предложение Чуприны разумное, но рискованное.
      - А твои не залягут? - Кирин попытался было предостеречь лейтенанта.
      - Не залягут, ручаюсь, - заверил его Чуприна. - Мои бойцы как услышали про Тимофеева с его ребятами, да о Суркове и Дрогине, так сразу стали, как наэлектризованные. Сами предложили: иди, говорят, лейтенант, к комбату, проси разрешения на атаку.
      - Далековато до траншеи, - усомнился Кирин. - Хватит ли духу добежать?
      - Хватит! - убеждал его Чуприна. - Рубеж атаки намечаю там, где залегли роты, до него - перебежками. На рубеже немного отдохнем, приготовимся и броском.
      - А успеете? - взвешивал время и расстояние Кирин. - Не выдохнутся люди, прежде чем достигнут траншеи?
      - Нет, они у меня натренированные. Под Камышином я им не один раз устраивал кросс по бегу.
      - Тогда давай! - согласился, наконец, комбат Кирин. Рота Чуприны снялась с места.
      По словам Кирина, рота, несмотря на плотный огонь противника, то по-пластунски, то короткими перебежками за несколько минут без потерь сосредоточилась на рубеже атаки.
      - Это было проведено классически, - подчеркивал Кирин. - Взводы наступали, поддерживая друг друга. Взаимодействие было в каждом отделении. Чуприна сумел организовать такую систему огня, что на участке своего наступления ни одному фашисту не позволил высунуть головы из траншеи. Конечно, и мы помогли ему. В это время пулеметная рота вела огонь по траншее через голову шестой роты. Работали на них минометы и подоспевший танк.
      Но на рубеже атаки было горячо. Это поистине огненная черта, заставить перешагнуть которую могло только высокое чувство воинского долга. Буквально перед лицами, как змеи, шипели осколки мин. Пули, взрыхляя землю, поднимали облачка пыли. То тут, то там вскрикивали раненые или, вздрогнув в мгновенной судороге, затихали убитые.
      Земля еще как-то спасала людей, и казалось, что стоит лишь оторваться от нее, как твой рывок будет последним в жизни.
      Это был момент, когда поднять людей и бросить их навстречу свистящим пулям мог только личный пример командира.
      Последний раз Кирин увидел Чуприну, когда тот встал во весь рост над залегшей цепью, что-то крикнул и, подняв автомат, бросился на скат кургана. За ним рванулись все бойцы его роты.
      - Говорят, во время схватки в траншее он один уничтожил чуть ли не десяток гитлеровцев... - продолжал рассказывать Кирин. - Он, как вихрь, первым ворвался в траншею.
      - А вторым ты! - не вытерпев, заметил я комбату. Кирин заметно смутился, покраснел.
      По Дороге сюда Тимошенко мне рассказал, что, как только Чуприна со своими людьми ворвался в первую траншею, залегшие ранее четвертую и пятую роты повел в атаку лично сам Кирин.
      Он так же, как и Чуприна, поднялся под градом свинца во весь рост перед бойцами, крикнул: "За мной!" - и бросился вперед.
      В первой траншее кипела рукопашная схватка, и успех решали уже не выстрелы и разрывы гранат - в тесноте, легко задеть и своих, - а удар финкой, прикладом, штыком и даже саперной лопаткой.
      Перемахнув эту траншею, пятая и шестая роты растеклись по всей вершине кургана, громя гитлеровцев в отдельных окопах, на огневых позициях пулеметов, минометов и артиллерийских орудий, в водоотстойных баках, превращенных в доты.
      В горячке боя Кирин и сам швырнул гранату в стрелковый окоп, где находилось примерно отделение фашистов, из пистолета уложил еще четырех солдат, очумевших от взрыва. С остальными расправился его связной.
      - Зачем ты полез? - пытал я Кирина. - Если так каждый командир роты или батальона лично сам будет ходить врукопашную, то скоро командовать будет некому.
      - Надо было, - категорически возразил мне Кирин. - Батальон шел на штурм такой высоты без приданных огневых средств, без артиллерийской и авиационной поддержки, с двумя подбитыми танками, с ограниченным боекомплектом снарядов и мин. В таких случаях, по-моему, командиру батальона или роты надо заслужить право бросать людей под шквальный огонь...
      Немного помолчав, Кирин добавил:
      - Вот только жалко Чуприну! Не верится, что его уже нет в живых. Но и многих гитлеровцев тоже нет. Вон уже Кентя догадался фашистский флаг на портянки приспособить!
      Мы взглянули на один из водоотстойных баков. Взобравшись на его крышу, молодой боец под дружные крики и свист сорвал с древка фашистский флаг с черной свастикой. Потом, не торопясь, укрепил наш, советский.
      - Эх, дожить бы до дня, когда в Берлине, на рейхстаге, придется также сдирать фашистский флаг! - вздохнул Кирин.
      * * *
      ...Лучшего места для артиллерийского наблюдательного пункта, чем на Мамаевом кургане, не подберешь. Выбор пал на вражеский блиндаж, сооруженный в месте, где почти плоская вершина переходит в западный скат. Обзор отсюда во все стороны.
      Трое саперов под наблюдением командира дивизиона артиллерийского полка капитана И. М. Быкова переоборудовали блиндаж, двое пожилых усатых связистов устанавливали связь с левым берегом, а я смотрел, как внизу, у подошвы кургана, Долгов, Кирин, Исаков и Мощенко отводили батальонам и ротам участки земли для обороны.
      Артиллерийский полк находился на левом берегу Волги и был на эти дни подивизионно придан стрелковым полкам. Полку Долгова достался дивизион капитана Быкова.
      Весь день Быков провел в полку, передвигаясь вместе с наступавшими батальонами, и тяготился тем, что не мог, как хотел, помочь пехоте. Наступавшие подразделения так близко соприкасались с противником, а крутизна ската была такая большая, что можно было ударить по своим. И Быков довольствовался тем, что не допустил подхода резервов к вражеским частям, оборонявшим курган. Да и это было крайне трудно сделать, так как сам курган не позволял вести наблюдение за всем тем, что происходило в тылу врага.
      Сейчас Быков рад, что перед ним с кургана распахнулись просторные дали, где виднеются пригородные поселки, сады, огороды, поля. Он то подходил к буссоли, то брал в руки планшет с картой, то подносил к глазам бинокль, то что-то записывал в книжке. Его интересовали дороги, мосты, овраги, места возможной концентрации сил противника, пути подхода танков и мотопехоты, отдельные предметы, ориентиры.
      - Здесь, пожалуй, мы поставим подвижный заградогонь, - рассуждал он вслух. - А здесь - неподвижный. Ну-ка, братец, передай... - и он диктовал связисту подготовленные данные для огня.
      Связист что-то говорил в телефонную трубку. Через несколько секунд над нами с шелестом пролетел снаряд. На перекрестке дорог сначала появился клубок дыма, затем донесся звук разрыва.
      - Так, хорошо, - одобрил Быков, и опять что-то отметил на карте.
      - Покурим, капитан! - предложил я.
      - Теперь можно, - охотно согласился Быков.
      Мы уселись на бруствере, свесив ноги в ход сообщения, закурили, разговорились. Быков рассказал мне, как он подростком работал учеником у печника, как принес матери свой первый заработок, как потом учился на рабфаке и одновременно работал шахтером-проходчиком.
      - Мировое время было, - восхищался он своим прошлым. - Бывало, после шахты вымоешься под душем, пообедаешь и бежишь на футбольное поле гонять мяч. А сейчас вот какие мячи гонять приходится.
      Потом мы вспомнили начало боевых действий под Харьковом. Наверное, потому, что здесь, в Сталинграде, мы встретили наших общих "знакомых" 295-ю и 71-ю немецкие пехотные дивизии. С 71-й дивизией мы впервые столкнулись еще год назад в Голосеевском лесу под Киевом, куда она прибыла после победоносных маршей через всю Францию и Польшу.
      Наша нынешняя 13-я гвардейская дивизия была тогда воздушнодесантным корпусом. Встреча этой дивизии с нашими десантниками в Голосеевском лесу закончилась ее разгромом, и остатки дивизии снова отбыли во Францию на переформирование.
      Весной этого года, воспользовавшись отсутствием в Западной Европе второго фронта, гитлеровское командование значительную часть своих резервов бросило на Восточный фронт. Вместе с ними под Харьков была направлена и переформированная 71-я пехотная дивизия.
      По какой-то случайности наша 13-я дивизия снова столкнулась с нею и снова разгромила ее, полностью истребив ее 211-й пехотный полк.
      В этих же боях мы нанесли жестокое поражение и 295-й пехотной дивизии, и особенно ее 513-му пехотному полку, от которого, пожалуй, остался один номер.
      Я не знал, о чем тогда думал Быков, всматриваясь в загородные степные дали, но я продолжал вспоминать наши последние бои под Харьковом.
      Для того чтобы восстановить положение, на нашу дивизию противник бросил большое количество танков. И вот в этом-то бою блестяще проявились хладнокровие и бесстрашие тогда еще командира первой батареи старшего лейтенанта Быкова.
      На участок, обороняемый его батареей, развернутым строем, с раскрытыми люками кинулось несколько десятков вражеских машин. Сидевшие в них за прочной броней танкисты, уверенные в своей неуязвимости, надеялись свести счеты за потери, понесенные их пехотинцами. Ничто, по их мнению, как рассказывали позже пленные, не могло остановить такую стальную лавину, несущуюся на предельной скорости. Даже пушки. Ведь за пушками стояли русские Иваны, у которых испокон веков раболепие и страх перед могуществом машины.
      Когда до танков оставалось около шестисот метров, Быков приказал батарее открыть огонь. Прозвучал залп, другой, третий... Несколько первых танков окуталось густым черным дымом.
      Но и на огневых позициях батареи стали рваться вражеские снаряды, во все стороны разбрасывая смертоносные осколки.
      Однако артиллеристы не думали об опасности. Подменяя выбывших из строя и внимательно прислушиваясь к спокойному голосу своего командира, они работали слаженно и четко.
      Но вот упал у орудийного щита наводчик Белоусов, подбивший три танка, на его место стал командир орудия сержант Лычак. Он почти в упор расстрелял одну за другой шесть вражеских машин. А наводчики Кутаев и Кулинец, лейтенант взвода Крындич, наводчик комсомолец Зюнев, командир орудия Смирнов подбили уже восемь танков.
      Враг все же продолжал упорно рваться вперед. Теперь ранило бывшего на этой батарее командира дивизиона капитана И. И. Криклия, ранило командира батареи Быкова и комиссара Лемешко. Но они не оставили позиций, продолжали управлять огнем.
      Как и командиры, раненые наводчик Кутаев, правильный Оганян, подносчик снарядов Баширов, наскоро перевязав друг друга, также остались возле своих орудий.
      Более трех часов длился бой. Батарея Быкова подбила и подожгла двадцать шесть вражеских танков и бронемашин, остальные, не выдержав сокрушительного отпора, бежали с поля боя.
      Чтобы отбить такой бешеный танковый удар, командир, помимо личного бесстрашия и мужества, в сложной обстановке боя должен уметь правильно руководить людьми, внушать бойцам веру в свои силы и в свое оружие, и тогда они выйдут победителями над танками врага, хотя бы до них оставалось пятнадцать-двадцать метров.
      В этот день и на других участках обороны дивизии десятки немецких танков были превращены в металлолом. А всего в итоге трехдневного боя, закончившегося победой наших гвардейцев, только от огня артиллерии противник потерял 113 танков.
      За героизм, проявленный в этом бою, капитан Криклий первым в Советском Союзе был награжден орденом Отечественной войны первой степени, а Быков первым в дивизии был удостоен звания Героя Советского Союза.
      - Много прошли наши "знакомые", - продолжал прерванный разговор Быков о 295-й и - 71-й дивизиях. - И Францию, и Польшу, и в России полторы тысячи верст, А все-таки не дошли!
      - До чего не дошли? - поинтересовался я.
      - До Волги, до последнего нашего рубежа. Каких-нибудь полкилометра оставалось... И не дошли: духу не хватило.
      Быков был прав: фашистам, прошедшим Белоруссию, Украину и Донбасс, не хватило сил преодолеть оставшиеся полкилометра. И не дойдут, потому что мы много оставили их на тех рубежах, с которых уходили сами.
      - Некому стало продвигаться, - как бы подтверждая мою мысль, вставил свое слово в наш разговор усатый связист, перебрасывая землю лопаткой через бруствер окопа в сторону противника.
      - Похоже, наши "знакомые" зашевелились, - заметил Быков.
      Я посмотрел в бинокль. Из балки, что находилась в двух километрах от нас, показалась колонна танков и до батальона пехоты. Примерно столько же пехоты вышло из города. Все они двигались в нашу сторону.
      Снизу поднялся Долгов, доложил:
      - Батальоны готовятся к обороне.
      - Начнем или лучше подождать? - спросил Быков. Решили подождать, а тем временем полковую артиллерию Долгова выкатить на прямую наводку.
      Быков что-то передавал по телефону на левый берег.
      У ближайшего к кургану сада вражеские танки из походного строя развернулись в боевые порядки и замерли, поджидая, видимо, подходившую пехоту. А та, сначала расчленившись повзводно, а потом рассыпавшись в цепь, заняла старую, наверное, еще отрытую нашими частями траншею, в которой сейчас находились выбитые с Мамаева кургана гитлеровцы.
      Передвижение врага на местности с высоты было видно так хорошо, словно мы в классе на тактических занятиях наблюдали за военной игрой на ящике с песком.
      Обменявшись сигналами ракет, части противника пошли в контратаку. Сначала из сада ринулись танки, а как только поравнялись с траншеей, вместе с ними вперед устремилась пехота.
      - Пожалуй, пора! - проговорил Быков.
      Казалось, все делалось по предусмотренному им плану, настолько хорошо знал характер боя этот умница-артиллерист. Он спокойно взял у связиста трубку и негромко, чуть ли не шепотом скомандовал:
      - По пять снарядов... беглым - огонь!
      Над нами загудело небо, а среди танков, у их бортов, тупорылых лбов, за кормами, а то и на броне стали рваться снаряды. Вспышками орудий засверкал весь передний край долговского полка. Загрохотала артиллерия, поставленная на прямую наводку. Батальонные и полковые минометы обрушили на противника шквальный огонь.
      На какое-то время вражеские танки и пехота по инерции проскочили вперед, потом на какую-то минуту замерли, как по команде, и то, что уцелело, с такой же скоростью понеслось обратно. Однако мало кто из гитлеровских солдат успел нырнуть в спасительную траншею, а из танков только несколько машин укатились в балку.
      Быков поднялся во весь рост над нашим окопом, погрозил кулаком в сторону запада и весело закричал:
      - Не выйдет! Теперь мы вам салазки завернули назад насовсем!
      Они стояли насмерть
      На рассвете 17 сентября гитлеровцы сосредоточили на ограниченном участке несколько дивизий и не менее ста танков. При мощной поддержке артиллерии, минометов и авиации они перешли в решительное наступление, поставив перед собой задачу смять 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию и сбросить ее в Волгу.
      Весь день не смолкала артиллерийская канонада. Через каждые четверть часа на боевые порядки дивизии пикировали самолеты и сбрасывали тонны бомб. Скрежеща и лязгая гусеницами, ведя на ходу огонь из пушек и пулеметов, на наши позиции надвигались фашистские танки.
      Гвардейцы не только оборонялись. Батальоны полка Елина успешно вели наступательные бои в центре города. Отбросив врага, они в первой половине дня вышли на улицы Республиканскую, Володарскую, Профсоюзную и Пролетарскую. Стремясь вернуть утраченные позиции, гитлеровцы бросили против двух батальонов более полка пехоты и пятьдесят танков. В небе появились эскадрильи вражеской авиации. Пьяные фашисты пошли в контратаку. Но она была отбита с большими для них потерями.
      Жарко было и на Мамаевом кургане. Здесь противник стянул несколько батальонов пехоты и более двадцати танков. Шесть раз в течение дня фашисты пытались сбить наши подразделения с высоты, и каждый раз откатывались, устилая склоны кургана трупами. Гвардейцы отбили все атаки врага.
      В жестоких, кровопролитных боях в авангарде наступавших гвардейцев шли коммунисты. Зажигая сердца бойцов, они первыми поднимались под пулями и первыми шли на штурм, вражеских позиций. Большую работу среди бойцов вели политработники дивизии. Часто бывало так: закончив беседу, политрук или агитатор тут же шел вместе с бойцами в атаку.
      В боях были тяжело ранены начальник политотдела дивизии Григорий Яковлевич Марченко и комиссар панихинского полка Петр Васильевич Данилов. Многие коммунисты отдали жизнь за победу. Но восполнялись их ряды! В первые дни боев около семидесяти бойцов и командиров дивизии подали заявления о вступлении в ряды партии.
      За весь день 17 сентября противник не только не смог возвратить позиции, потерянные в предыдущих боях, но был снова оттеснен гвардейцами на ряде участков.
      На следующий день части дивизии, временно закрепившись на достигнутых рубежах, отражали контратаки вражеской пехоты и танков. Фашисты, вводя в бой все новые и новые резервы, безуспешно пытались прорвать фронт дивизии.
      К этому времени на Мамаевом кургане остались только первый батальон Исакова и рота автоматчиков капитана Петрываева. Несколько дней горсточка храбрецов  - остатки этих подразделений - отбивала по десяти-пятнадцати атак в день. И каждый раз гитлеровцы откатывались назад, оставляя на склонах кургана трупы и сожженные танки, подбитые нашими артиллеристами.
      К пивоваренному заводу, где отбивала жестокие атаки врага 102-я пулеметная рота отдельного пулеметного батальона (командиром роты был старший лейтенант Поляков), противник бросил шесть танков и более батальона пехоты. При сильной поддержке артиллерии и авиации гитлеровцы, не считаясь с потерями, с пьяным ревом лезли напролом. Они рвались к Волге. Хорошо были слышны их хриплые крики: "Рус! Сдавайсь! Капут, рус!". Положение создавалось критическое. В станковых пулеметах, перегревшихся от длительной стрельбы, вскипала вода. Но гвардейцы отбили восемь атак и бутылками с зажигательной смесью уничтожили три танка.
      Когда в одной из схваток группа фашистов окружила пулеметный расчет, стремясь захватить раненых бойцов, заместитель политрука роты Мясников один бросился на них, уничтожив гранатами несколько солдат, остальные бежали. Раненые пулеметчики были спасены.
      Наступление врага на этом участке захлебнулось: он не мог преодолеть героизма и мужества советских воинов. Недаром в эти дни на своем собрании комсомольцы пулеметной роты записали в протокол: "Всем комсомольцам крепить железную воинскую дисциплину, показывать примеры стойкости и отваги, безоговорочно выполнять приказ командования: "Ни шагу назад!".
      После войны на этом месте, у пивзавода, на высоком постаменте была установлена башня танка с надписью: "Здесь начинался передний край обороны 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерала Родимцева".
      * * *
      Сталинградский вокзал - это парадный подъезд, скорее - вестибюль города. Немецкое радио уже протрубило на весь мир о том, что вокзал "Сталинград-1" взят, что вот-вот пойдут экспрессы "Берлин-Царицын".
      Вечером в первый же день пребывания в Сталинграде я получил донесение, что передовой отряд теперь уже не Червякова, а Федосеева захватил вокзал. Это была наша большая победа. После Мамаева кургана вокзал считался едва ли не главным в тактическом отношении пунктом города. Я понимал, чего теперь будет стоить его удержать.
      Кстати, передовой отряд снова стал тем, чем и был раньше, первым стрелковым батальоном 42-го стрелкового полка, разве только по-прежнему усиленным ротами миномётчиков лейтенанта Деркача и бронебойщиков капитана Бурлакова. И хотя батальон, как бывший передовой отряд дивизии, вышел из моего прямого подчинения и "вернулся" к Елину, тревога за его судьбу у меня ничуть не уменьшилась.
      Теперь ночью я не стою у оперативной карты фронта, как это делал в Камышине, и не рассматриваю новые значки Бакая. Сейчас все, что интересует, у меня перед глазами.
      Я выхожу из душного подземелья... Чуть не сказал на свежий воздух. Какой тут, к черту, в горящем городе свежий воздух? Пахнет тут даже не дымом, не гарью, а каким-то смрадом. Наверное, в аду такой же запах.
      Хотя небо должно быть безоблачно, но звезд из-за оранжевого от пожарищ дыма не видно. Кое-где по этому дымному пологу шарят наши и вражеские прожекторы, разыскивают урчащие самолеты. Взлетают ввысь очереди трассирующих пуль, вырисовывают в небе разноцветные дуги ракеты, вспыхивают разрывы зенитных снарядов. Таково небо Сталинграда.
      На земле же преобладают слуховые впечатления. Справа, за оврагом Долгий, там, где Мамаев курган, слышится редкая пулеметная перестрелка. Это наши и немецкие пулеметчики обмениваются очередями, доказывают один другому, что не дремлют.
      Перед полком Панихина относительно спокойно. Иногда враг пускает осветительные ракеты, слышатся редкие и короткие автоматные очереди, одиночные винтовочные выстрелы.
      У Елина более оживленно. В районе площади 9 Января - частая автоматная стрельба, пулеметная перестрелка, разрывы гранат. Вероятно, мой заместитель полковник Борисов опять пытается разведать огневую систему противника. А вот левее и дальше елинского фланга, там, где вокзал, не прекращается шум боя. В редкие минуты затишья на переднем крае со стороны вокзала доносятся хлопки противотанковых ружей, редкие выстрелы "сорокапяток", разрывы мин и гранат, а иногда и надрывное гудение двигателей танков, утюжащих, видимо, огрызающиеся огнем привокзальные развалины.
      "Как им помочь?" - двое суток тревожила меня мысль.
      На третий день я увидел с наблюдательного пункта, как над вокзалом закружилась карусель из нескольких вражеских бомбардировщиков. Послышались глухие разрывы тяжелых бомб. Потом повалил густой дым, - где-то что-то горело.
      - Как дела у Федосеева? - позвонил я Елину по телефону.
      - С утра вокзал переходил из рук в руки. Гитлеровцы бросили на подразделения Федосеева два десятка танков, среди них несколько огнеметных. Сейчас бомбят. В здании пожар. Федосеев из-за этого покинул вокзал, но окопался в сквере и на путях. Говорит, что контролирует подходы к центру города, что трудно с эвакуацией раненых и есть опасность окружения.
      Услышав это, я приказал эвакуировать раненых с наступлением темноты, а в помощь батальону Федосеева вплотную подтянуть второй батальон.
      Докладывая ночью об обстановке Чуйкову, я рассказал о положении батальона Федосеева.
      - Что-нибудь придумаем, - пообещал командующий. - Вот только б закрепиться на Мамаевом кургане.
      На другой день у переправы, куда я зашел посмотреть на эвакуацию раненых, я увидел спускавшуюся по песчаному склону к парому медсестру в гимнастерке, туго перетянутой ремнем, поддерживавшую двух высоченных раненых бойцов. Плечо одного из них было забинтовано, другой с трудом опирался на левую, перебинтованную ступню-култышку и вырванную из забора штакетину.
      - Откуда? - спросил я.
      - Из первого батальона, - тяжело дыша, ответила медсестра.
      - Значит, с вокзала? Как там? - скрывая волнение, продолжал я интересоваться.
      - Пока держимся, товарищ генерал, - устало и отрывисто произнесла девушка.
      - Прут и прут фашисты, - заговорил раненный в ногу.  - И автоматчики, и просто пехота на бронетранспортерах и на танках. Подъедут к нам, попрыгают с машин и бросаются прямо врукопашную. А как отобьемся, их самолеты одолевают...
      - Да ты что, вроде генералу жаловаться на фрицев начал? - перебил его другой, с перебинтованным плечом. - Действительно, товарищ генерал, много их нынче лезло, но и наколотили мы тоже немало. Вся привокзальная площадь в их трупах. И пока меня не ранило, я насчитал двенадцать подбитых танков. Сам два поджег... Мы с ним бронебойщики, - слегка кивнул он головой в сторону приятеля. - Если так будем и дальше бить, то немного фрицев в городе останется.
      - А как раненые? Все эвакуированы? - снова обратился я к медсестре.
      - Из тяжелых и средних эти вот, - указала она на раненых, - последние. Остальных раньше отправили. А легко раненые не хотят уходить. Перевязались и не слушаются, - смущенно улыбнулась девушка.
      Я распрощался с бойцами и медсестрой. Когда вернулся в штольню, мне сообщили:
      - - Товарищ генерал, вас просил позвонить командующий.
      Связавшись с Чуйковым, я услышал в трубку:
      - Родимцев, завтра с утра тебе поможем. Особенно Федосееву.
      - Спасибо, Василий Иванович...
      Всю ночь над вокзалом полыхало зарево, не прекращались винтовочно-пулеметный треск, выхлопы минометов, грохот орудий и удары противотанковых ружей.
      Вспомнив разговор с теми двумя ранеными и с Чуйковым, я подумал: "Скорее бы утро!".
      * * *
      Удар из района Мамаева кургана на юг в направлении вокзала Сталинград-1 был предпринят двумя батальонами полка Долгова для того, чтобы ослабить нажим врага на полки Панихина и Елина, сражавшиеся в центре города.
      При успешном продвижении по тылам измотанных за эти дни немецких 76-й и 71-й пехотных дивизий полк Долгова должен был выйти в район вокзала и соединиться с батальоном Федосеева.
      К сожалению, этого не случилось. Над батальонами Долгова, лишь только рассвело, повисли бомбардировщики, и наступавшие вернулись к вечеру на исходное положение.
      - Что-то надо сделать для Федосеева, - сказал я ночью Елину, узнав о неудачном наступлении полка Долгова.
      - Я повернул фронт второго батальона на северо-запад, его пятой ротой закрыл стык с Федосеевым. Больше помочь ничем не могу, - услышал я в ответ. - Резервов, как вы знаете, у меня нет.
      Да, у Елина не было резервов, и положение создавалось отчаянное: его первый и второй батальоны находились под угрозой окружения. Резервов, чтобы им помочь, не было и у меня. Вернее, был один саперный батальон, но бросить его в бой я мог только тогда, когда судьба дивизии повисла бы на волоске.
      - Федосеев знает, что больше ничем ему не. поможете? - спрашиваю я Елина.
      - Да, я сказал ему об этом.
      - И что он ответил?
      - Говорит, что бы ни случилось, ни он сам, ни один его боец с привокзальной площади не уйдет. Коль, говорит, пошли на запад, так теперь назад не повернем.
      - Червяковская выучка.
      - Его, Захара...
      * * *
      Близилась к концу первая неделя боев дивизии на Волге. Как ни бесновались гитлеровцы, они не смогли сбросить нас в реку и возвратить отбитые гвардейцами позиции. Части противника все более и более изматывались и несли большие потери.
      Захваченный в плен 20 сентября солдат 267-го пехотного полка 94-й немецкой дивизии показал на допросе, что в составе маршевого батальона он был срочно переброшен сюда на самолете из Таганрога. После полуторанедельного обучения батальон ввели в бой, за два дня он потерял убитыми и ранеными несколько сот человек, а штаб батальона в результате огневого налета нашей артиллерии целиком уничтожен.
      Стойкость советских воинов вызывала замешательство в стане врага. 20 сентября начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер записал в дневнике: "Под Сталинградом постепенно становится заметным, что наши войска выдыхаются". Он требовал прекращения наступления на Волгу, за что был смещен Гитлером со своей должности.