Шпионы Елизаветы - Помолвка

13

Кабинет представлял собой что-то вроде сокровищницы: стены его были увешаны картинами Рейнольдса, Тициана и Рембрандта; в разных его концах стояли изящные кресла в стиле Людовика XIV, в углу располагался огромный инкрустированный золотом сундук, заполненный всякими необычными предметами, собранными различными представительницами семейства Хайдов: в нем лежал парик, принадлежавший, как утверждали, Чарльзу II, молитвенник Елизаветы I, старинное серебряное ведерко для льда с изображением тритонов и Венеры на дне и крышке, соответственно, и многое другое. И среди этих красивых антикварных вещей плакала Джорджиана Маршал.

Она рыдала так сильно, что ее корсет поскрипывал. Прильнув к полу, так что юбки и кринолин ее поднялись, она вначале не ощущала неудобства своего положения. Но в конце концов слезы ее иссякли и она почувствовала, что пластинки корсета упираются ей в грудь и мешают дышать и что ей жарко среди груды тяжелой ткани. Она достала платок из рукава и вытерла им глаза. Выпрямившись, Джорджиана почувствовала некоторое облегчение.

Ей по-прежнему невыносимо было думать о том, что Ник просил графа пропустить его вперед в очереди за ее благосклонностью, первым предъявил на нее свои права. И что самое худшее, после того как Джорджиана выплакалась, она постепенно поняла, что не огорчилась бы так, если бы она не была влюблена в Ника Росса.

Потом она начала понимать, как случилось, что он разжег ярче пламя ее жизни, сделал ее жизнь богаче. Кем она была до него? Лишь маленькой фарфоровой фигуркой, блестящей статуэткой на полке, наивной девочкой, не имеющей представления об испепеляющих душу настоящих порывах любви и страсти. Ее краткое увлечение было слишком поверхностным по сравнению с тем, что она чувствовала к Нику, По сути дела до встречи с ним она была величественным, но все же декоративным украшением се аристократического мира. В ее однообразной, пресной жизни не хватало огня.

Однако за несколько последних дней в жизнь ее, словно очищающая буря, ворвался Ник с его презрением к фальши и лжи. Его безоглядная дерзость вихрем отбросила покровы норм и условностей, за которыми она пряталась.

Его не пугали высокие титулы. Ник Росс переступал через запреты и священные догмы цивилизованного общества, будто через ненужный хлам. И при этом он был более реальным, более живым, чем сотня изнеженных отпрысков знатного рода.

Постепенно, не осознавая этого, она поддалась обаянию его независимой, мятежной

натуры. Будучи не связанным никакими условностями, он пробудил ее к жизни. Правда, он интересовался искусством, литературой, вопросами воспитания, но не для того, чтобы улучшить свое положение в обществе, а потому что они делали красивее его жизнь. Однако за этими утонченными интересами скрывалась суровость, о глубине которой она не подозревала. Ради своей эгоистичной цели он заставил ее забыть о всех приличиях и чести.

Теперь она поняла, почему Ник отступил в тот момент, когда, казалось, они оба поддались страсти. Он принял к сведению ее рассказ о нравах, царящих в свете и поведении замужних женщин. Она прямо сказала ему, что он может подождать несколько месяцев и получить то, что хочет, не рискуя быть обвиненным в соблазнении дочери герцога. Она поступила не просто глупо, она поступила как настоящая дура.

Но теперь поздно апеллировать к разуму, потому что несмотря на его циничные действия, она, кажется, уже не сможет справиться со своей страстью к Николасу Россу. Ничего она уже не сможет сделать и со своей любовью к нему. Ей нравилась его храбрость, его дерзкий юмор, то, что он вместе с ее братом защищал обиженных детей, и больше всего то, что он был свободен от условностей света.

Она все-таки выйдет замуж за Трешфилда, этого старого зануду. Другого выбора у нее нет. В конце концов, что изменилось? Очень мало, разве что чувствует она себя так, словно вместо сердца у нее высохший, сморщенный желудь. Она выйдет замуж и обретет свободу. Что ей еще остается делать?

Утром она в первую очередь заставит Трешфилда получить разрешение на венчание без церковного оглашения. Они поженятся, а мистер Росс пусть возвращается в Техас. Там, она надеялась, он станет жертвой команчей или гремучей змеи, желательно и того и другого сразу.

А теперь хватит ей плакать. Дочери герцога не плачут из-за утраченной любви. Дочери герцогов стискивают зубы и продолжают жить, даже если жизнь впереди представляется им бесконечной унылой серостью.

Опершись на столик, стоявший в углу, она встала и прислушалась. Из коридора больше не доносилось никаких звуков. Наверное, Ник махнул рукой и ушел. На всякий случай она решила еще немного побыть в кабинете. Вдруг он вздумает вернуться и снова заговорить с ней. Услышав его голос, она снова начнет проливать глупые слезы. Нет, лучше ей оставаться в кабинете. Тем временем она снимет с себя этот чертов кринолин.

С платьем Джорджиане пришлось повозиться. Она завела руку через плечо и подняла его кверху, чтобы отвязать нижнюю юбку и кринолин. Обруч и кружевная юбка упали на пол. Приподняв подол платья, она подняла обруч и прислонила его к стене. Нижнюю юбку она повесила на спинку стула.

Вздохнув. Джорджиана оглядела комнату в поисках лампы и увидела, что она стоит на небольшом столике в стиле Людовика XVI. Она шагнула к нему, однако нога ее зацепилась за подол платья и, споткнувшись, юна едва не оказалась на полу. Она забыла, что ее платье было рассчитано на ношение с кринолином и без него волочилось по полу.

Она начала обеими руками собирать свою юбку, когда услышала легкое шуршание у себя за спиной. Повернувшись, она увидела в открытом окне черную тень. В тот же миг тень скользнула в комнату и направилась к ней. От страха у нее отнялся язык, она с ужасом смотрела на незваного гостя. Наконец она смогла издать сдавленный крик, потом глубоко вдохнула, чтобы закричать сильнее, но в этот момент незнакомец рванулся вперед и зажал ей рот рукой.

— Черт возьми, Джордж, от твоего крика даже вампир наложит в штаны. — Ник подвинулся и встал в бледном свете луны, падающем от окна.

Отбросив руку Ника от своего лица, Джорджиана дрожащим шепотом проговорила:

— Гнусный мерзавец, вы меня напугали. Вы прокрадываетесь ко мне как какой-нибудь преступник.

— А что мне еще остается, раз вы забаррикадировали дверь? Мне нужно поговорить с вами.

— Я больше не хочу с вами разговаривать. Никогда. Уходите отсюда.

— Послушай, Джордж.

Ей было невыносимо его присутствие. Она подошла к двери и хотела открыть ее, но ее рука соскользнула с неподвижной ручки.

— Вы заперли ее, — сказал Ник. — Поэтому я и залез в окно.

Она повернула ключ в замке и открыла дверь, но та снова захлопнулась, потому что Ник надавил на нее.

Она повернулась к нему с сердитым видом:

— Клянусь, я вас ненавижу. Уходите сейчас же, а не то я закричу.

— Я не сделаю этого, голубка.

— Что? — Душевная мука и злость утомили ее.

Продолжая держать дверь рукой, Ник опустил голову, чтобы говорить тише. Она почувствовала его дыхание на своем плече.

— Я не предъявлял на вас права. Клянусь именем моей покойной сестры. Ее звали Тесси. Вы знали об этом? Она умерла от рук мужчины, который купил ее на один вечер. Она была всего лишь маленькой девочкой. — Голос его задрожал. Он на мгновение смолк и затем продолжил: — Так что вы видите, что я говорю серьезно, голубка. Имя Тесси для меня свято, и я клянусь им, потому что… потому что вы много значите для меня. Трешфилд обвинил меня в том, что я хочу обладать вами, и предложил мне дождаться своей очереди. Я сказал, чтобы он заткнулся. Он злобный старый ублюдок, и вы поверили в его очередную отвратительную выдумку.

— О! — Джорджиана попыталась определить, что она чувствует, но не смогла. Душу ее одновременно заполнили облегчение, неуверенность, страх…

— О? Это и есть ваш ответ?

— О Боже. — Она сейчас заплачет. Дочь герцога не должна плакать в присутствии джентльмена.

Он наклонился над ней — темная фигура, загородившая слабый свет луны.

— Что случилось? У вас странный вид. С вами все в порядке, голубка?

— Я… я подумала, что вы восприняли мой рассказ о замужних женщинах как совет. Я подумала…

— В самом деле, голубка?

— Пожалуйста, не называйте меня так.

— Почему?

— Это слово звучит слишком фамильярно. А я серьезная девушка, уверяю вас.

— А почему вы думаете, что я считаю вас несерьезной?

Ей плохо было видно его лицо. Глаза его казались темными, выражение лица строгим, и она с трудом произнесла следующие слова:

— Я ошибаюсь?

— Черт возьми, да.

— О!

— Опять «о». Вы больше ничего не скажете?

— Я не знаю, что делать. В пансионе нас этому не учили. — Джорджиана опустила голову и со вздохом произнесла его имя.

Несколько мгновений он не шевелился. Потом она почувствовала, что он тянет ее за руку.

— Что вы делаете?

— Я говорил вам, чтобы вы так не произносили мое имя. — Он стянул длинную перчатку с одной ее руки и начал стягивать вторую.

— Ник, — прошептала она. — Ник, это неприлично.

— Гм?

Вначале пальцы его прикоснулись к ее запястью, затем заскользили вверх по ее руке, и она вздрогнула. Его руки обняли ее, и она положила голову ему на плечо.

— Я вас никогда не обижу, голубка. Джорджиана услышала напряжение в его голосе и подняла голову. Он пристально вглядывался в темноту, словно поглощенный каким-то неразрешимым внутренним конфликтом. Тело его напряглось, и он крепче сжал ее своими руками. Она почувствовала сумятицу в его душе и догадалась о ее причине.

— Ник?

Он закрыл глаза:

— Черт возьми, не говорите так больше!

— Но мне нравится, как это действует на вас.

Он открыл глаза, посмотрел на нее и от удивления разомкнул губы:

— О!

— Ник, — выдохнула она. — Ник, Ник, Николас.

Ей пришлось замолчать, потому что он накрыл ее рот своими губами. Она прислонилась спиной к двери, и он прижался к ней своим телом. Груди ее уперлись в его грудь, и она страстно ответила на его поцелуй. Ее руки проникли под его куртку и обхватили его спину. Он застонал и прижал к ней свои бедра.

Джорджиана почувствовала, как через все ее тело к голове прошла горячая волна. Она не подозревала, что обладает такой властью над ним, что она способна вызвать у него такой взрыв чувств. Обхватившее их возбуждение показалось ей чем-то удивительным и прекрасным, ей даже стало страшно, что оно может неожиданно кончится. К черту аристократизм и изысканные манеры! Они не шли ни в какое сравнение с тем наслаждением, которое ей доставляло его тело, и она не собиралась отказываться от него.

Губы его, продолжая осыпать ее поцелуями, спустились по шее Джорджианы и добрались до грудей. Она удивилась, когда платье ее неожиданно ослабло и упало ей на бедра, и еще больше удивилась, когда за ним последовал корсет.

— Вы прекрасны, голубка.

Вдруг из коридора раздался голос тети Ливи — она звала Джорджиану. Та подбежала к забаррикадированной двери и ответила тетке.

— Выходи скорее. Трешфилд серьезно заболел. Ему очень плохо. Ему не помогли лекарства домоправительницы, и мы послали за врачом в город. Джорджиана, он находится в бреду.

Ник подошел к Джорджиане, но ничего не сказал.

— Сейчас иду, тетя Ливи.

Они повернулись и взглянули друг на друга.

— Что-то очень уж неожиданно он заболел, — сказал Ник. — Он часто так болеет?

— Нет. Насколько я помню, он ни разу не был в бреду.

Через несколько минут после того, как Ник прошел в свою комнату, Джорджиана, одетая в одно из своих повседневных платьев, вышла в коридор. Закрыв дверь, она достала из кармана фартука очки и надела их. Пальцы ее были холодными, но щеки все еще горели после того, что она испытала. Она подняла глаза и увидела, что к ней идет Ник. Он даже не потрудился переодеться, лишь набросил фрак на рубашку с открытым воротом. Взяв ее под руку, он торопливо пошел к покоям графа.

— Твоя тетя сказала, чтобы ты торопилась, голубка. Старый хрыч в тяжелом состоянии.

Когда они вошли в гостиную Трешфилда, Джорджиана услышала звон разбивающегося стекла. Из спальни, перепрыгивая через пуф, как испуганные зайцы, выскочили Эвелин и Пруденс. Вслед за ними оттуда вылетела фарфоровая чаша и ударилась в доспехи, висящие возле двери спальни. Бегство этой парочки сопровождал поток непристойной брани. Перед тем как захлопнуть дверь гостиной, Эвелин на мгновение остановился и окинул Джорджиану и Ника злым взглядом. Ник крепче сжал ее руку, когда раздался тонкий истеричный голос графа.

— Где она? Где она? Где она?

Из спальни вышла тетя Лавиния и подозвала их кивком головы.

— Поторопитесь, мои дорогие. Джорджиана, он хочет тебя видеть.

— Пойдем, голубка, — сказал Ник и ободряюще пожал ее руку. В спальне лампы отбрасывали длинные тени. Джорджиана вздрогнула, когда проходила мимо стоящей в углу диоритовой статуи ассирийского царя. Уверенный вид Ника придал ей смелости, она стиснула зубы, распрямила спину и подошла к бредящему старику. Он сидел посреди кровати с балдахином, обложенный подушками, и раскачивался из стороны в сторону. Одетый в ночную рубашку, болтающуюся на его тощем теле, старик проклинал домоправительницу и только что прибывшего врача. Врач пытался нащупать пульс графа, но его пациент продолжал метаться в постели и называл его гигантской жабой.

— Послушай, — шепнул ей Ник, когда они подошли к кровати.

— Он не знает, что говорит. Он бредит.

— Нет, ты слушай.

Она прислушалась, не вникая в смысл бредовой речи графа, и наконец услышала громкое, непрерывное биение его сердца, сопровождаемое учащенным дыханием.

Встревоженная Джорджиана рванулась к постели больного:

— Трешфилд!

Услышав ее голос, граф соскочил с подушек и устремился к ней. Он схватил ее за запястье и затащил бы на кровать, если бы Ник не встал между ними и не разжал его хватку. Граф присел перед ними на кровати, тяжело дыша и прищурившись.

— Я ничего не вижу. Джорджиана! Моя дорогая Джорджиана!

— Трешфилд, вы больны. Лягте обратно и постарайтесь вести себя спокойно, пока врач будет вас осматривать. — Она положила свою руку на руку графа, но он сбросил ее.

— Жабы! — завопил он. — Жабы прыгают по всему полу! Уберите их с моей кровати! Уберите их с меня!

— Трешфилд, прошу вас, послушайте меня. — Она протянула к нему руку, но граф отбросил ее в сторону.

Ник отвел Джорджиану от кровати. Врач попытался дать графу лекарство, которое только что приготовил, однако Трешфилд выбил чашку из его рук, рванулся было вперед, но тут же повалился на кровать. Тело его задергалось и изогнулось в корчах.

Джорджиана вскрикнула и устремилась к нему, но Ник стал у нее на пути. Она попыталась пройти мимо, но он удержал ее, привлек к себе и сказал тихо:

— Не надо, голубка, он уже далеко.

Она посмотрела ему в глаза и увидела в них сожаление, уверенность и еще что-то таинственное и вселяющее тревогу. Она бросила взгляд на бьющееся в конвульсиях тело на кровати и вопросительно посмотрела на Ника.

— Мне очень жаль, голубка.

Вновь появилась тетя Ливи с охапкой чистых полотенец. Взглянув на бьющееся в судорогах тело графа, она обратилась к Нику:

— Уведите ее отсюда.

— А что если он снова позовет меня? Я хочу быть рядом, чтобы успокаивать его.

Тетя Диви и Ник обменялись взглядами, и она оставила их наедине. Ник взял Джорджиану за руки и повернул так, чтобы она не видела кровать и то, что на ней происходит.

Он притянул ее поближе и сказал:

— Я уже видел больных с такими симптомами, голубка. — Он дотронулся рукой до ее щеки. — Едва ли он сможет попра…

— О нет. — Глаза ее наполнились слезами. Она быстро сняла очки, вытерла глаза и положила очки в карман фартука. Потом повернулась и увидела, что врач и домоправительница пытаются привязать простынями к кровати согнувшееся тело графа. Ник потянул ее за руку, но она продолжала стоять на месте.

— Нам нужно уйти, — сказал он твердо. — Для него мы уже ничего не сможем сделать.

Она покачала головой, но Ник положил руку ей на плечи, свободной рукой сжал ее запястье и заставил повернуться к двери.

— Я не могу его оставить!

— Тебе придется это сделать, голубка. Ты знаешь, что он не захотел бы, чтобы ты видела его в таком состоянии. Старый плут чертовски гордый.

Джорджиана перестала сопротивляться и зарыдала. Когда Ник выводил ее из комнаты, она последний раз оглянулась и увидела лишь белую, как саван, простыню, смятую агонией графа. Слезы вновь заволокли ее глаза, и она закрыла их, полностью доверившись Нику. Они пошли по коридору, и она увидела, что Ник открывает дверь небольшой гостиной возле лестницы. Они вошли, он закрыл дверь, вытащил платок из ее рукава и протянул ей.

— Посиди немного, прежде чем присоединишься к семье. Едва ли в этой ситуации они будут вести себя лучше, чем в других, менее трудных.

Джорджиана позволила ему подвести ее к небольшому дивану, обитому золотистой тканью. Она вконец растерялась. В голове ее проносились бессвязные мысли, в то время как Ник отыскал бар и налил в бокал хереса. Пальцы ее пробежали по цветочному узору диванной ткани. Ткань эта была такой гладкой, что она едва не соскользнула с дивана, когда села на него.

Вернулся Ник и подал ей бокал, наполненный янтарной жидкостью. Джорджиана сделала глоток, сморщилась и вернула ему бокал. Он взял его и снова поднес к ее губам.

— Выпей все, голубка. Тебе станет легче.

— Я не хочу… ах, ну ладно. Ты такой деспот. — Она допила херес и вытерла губы платком. В коридоре раздались торопливые шаги, и слезы вновь потекли из ее глаз.

— Бедный Трешфилд. Бедный старый Трешфилд.

Ник забрал у нее стакан и поставил его на пол. Взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

— Посмотри на меня, голубка. Я пони: маю, что ты огорчена, но мне нужно поговорить с тобой, прежде чем мы спустимся вниз.

— Как это могло случиться? — прошептала Джорджиана. — Сегодня он чувствовал себя прекрасно. Сердце его не беспокоило, и он старался не переутомляться, ездил в кресле-каталке, как ему посоветовал врач.

— Черт возьми, голубка, его сердце здесь ни при чем, — резко проговорил Ник. Она удивленно посмотрела на него. — Я уже видел все это раньше — громкое биение сердца, бред, судороги. Это не сердце. Это что-то другое.

Джорджиана посмотрела на дверь — ее отвлекли голоса слуг, бегающих между кухней и спальней графа.

— Да?

— Я видел это в Сент-Джайлзе, во всем Ист-Энде. Трешфилд принял какой-то яд.

Джорджиана снова взглянула на Ника и попыталась осмыслить то, что он сказал. Он внимательно смотрел на нее. Его темные волосы упали ему на лоб, его сильные руки ободряюще сжимали ее руки, мягкие губы строго сжались. Его слова не были шуткой. Он говорил серьезно. Неожиданно все ее тело похолодело.

— Он умрет в муках? — спросила Джорджиана.

Ник покачал головой.

— Он впадет в ступор, из которого уже не выйдет.

— Откуда ты знаешь…

— Не сейчас, голубка. Просто верь мне. — Джорджиана закрыла глаза и прижала пальцы к вискам.

— Я не могу представить. Все это так странно. — Она почувствовала, что руки его обхватили ее запястья и потянули. Она подняла глаза и встретилась с таким напряженным взглядом, что на мгновение забыла о своем смятении и горе.

— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил он.

Во рту ее пересохло, и она кивнула. Ник не мигая смотрел ей в глаза.

— Значит, ты знаешь, что нужно делать, голубка.

— Да, — прошептала она.

Глубоко вздохнув, она встала. Он отпустил ее запястья и тоже поднялся.

— Эвелин и все остальные сейчас в гостиной, — сказал Ник. — Ты уверена, что готова встретиться с ними?

Сунув платок в рукав, Джорджиана сделала еще один судорожный вздох.

— Ты пойдешь со мной?

— Конечно. Ты можешь это сделать, голубка. Это не займет много времени.

Его рука вновь сжала ее руку. К ее удивлению прикосновение теплой руки Ника заставило глаза Джорджианы вновь наполниться слезами. Она теряла близкого друга, но другой, еще более близкий, стоял возле нее. Она быстро и печально улыбнулась Нику:

— Я готова. И не беспокойся. Я знаю, что я должна делать.

14

На следующий день вскоре после полудня Ник с решительным видом вошел в свою спальню, рывком выдвинул ящик комода, достал из него все нательное белье и носовые платки и побросал их на белое покрывало кровати. Затем подошел к платяному шкафу и достал сверху небольшой чемодан, который швырнул на кровать рядом с бельем.

— Пертуи, Пер-р-р-т-у-и-и-и! — Он открыл чемодан, сгреб в кучу носовые платки и положил в него.

— Пер-р-р… а, вот и ты.

Пертуи вошел в спальню размеренным шагом, — держа в руках пару только что вычищенных высоких сапог. Был он строен, ноздри его дрожали.

— Сэр кричал? — Он не стал ждать ответа. — Сэр забыл о декоруме. Можно мне напомнить ему слова лорда Честерфилда? «Хорошие манеры служат украшением знаний и прокладывают им путь к большому свету». Настоящий джентльмен должен всегда владеть собой.

— К черту лорда Честерфилда, — сказал Ник и, сунув голову в платяной шкаф, начал рыться среди фраков и жилетов. — Можешь передать ему это от меня.

— К счастью, лорда Честерфилда уже нет с нами, сэр.

Ник появился из платяного шкафа с охапкой одежды и сунул в чемодан кучу рубашек.

— Нам нужно сматываться, Пертуи. Давай пошевеливайся.

— Сэр едва ли сможет уехать до похорон.

— Сэр сможет. Этот болван сельский врач и коронер объявили, что смерть Трешфилда была естественной. Либо они дураки, либо сговорились с чертовым Эвелином Хайдом. В любом случае я не собираюсь здесь оставаться и выяснять правду. И поскольку у леди Джорджианы нет причины задерживаться здесь больше, моя миссия закончена. — Ник закрыл чемодан и поднял его.

— Я слышал, как Ребекка, ее камеристка, говорила, что ее госпожа останется здесь на несколько недель.

Ник уронил чемодан и повернулся к Пертуи:

— Когда?

— Только что.

Ник перешагнул через чемодан и сел на кровать.

— Я сказал ей, что считаю, что его отравили.

— И леди Джорджиана сказала, что уедет отсюда?

— Гм. Вообще-то она этого не говорила. Джорджиана сказала, что знает, что она должна делать. Он решил, что она согласилась с тем, что они должны уехать вместе. Теперь он понял, что должен был предвидеть и другую возможность, когда рассказал ей о своих подозрениях. Хотя Джорджиана Маршал и — была убита горем, она явно что-то скрыла от него.

Он посмотрел на своего слугу:

— Ты слышал, как умер граф?

— Дворецкий сказал, что смерть его напоминала какой-то припадок.

— Слушай, Пертуи, ты знаешь, откуда я вышел и сколько я повидал. Это был не припадок. У него расстроилось зрение и участился пульс. Кожа его была горячей, сухой и красной, а биение его сердца можно было слышать в противоположном конце комнаты. Позднее он стал агрессивным, потом его свалила лихорадка и у него начались конвульсии. И в конце концов он впал в ступор.

— Как ужасно.

— Правильно. Ужасно и до боли знакомо. — Пертуи поставил сапоги на пол и подошел поближе к Нику, озираясь по сторонам, словно боялся, что его могут подслушать.

— Вы полагаете, что…

— Вот именно.

— В таком случае сэр должен обратиться к властям.

— Да, конечно, Пертуи. Ты хочешь, чтобы я пошел к мировому судье, сэру Найджелу Манварину, школьному приятелю Эвелина Хайда, и сказал ему, что думаю, что Трешфилда отравили. Так что ли? И ты знаешь, кого он заподозрит в первую очередь? Не своего бывшего однокашника, не этих благородных господ, которые мечтают прибрать к рукам денежки графа. Нет. Первым человеком, которого он заподозрит, буду я, потому что я не принадлежу к их обществу, потому что я не заканчивал Кембриджей и Оксфордов и потому что кровь у меня не голубая, а простая — красная.

Ник прикусил губу и посмотрел на Пертуи искоса.

— Ты говоришь, леди Джорджиана остается?

— Да, сэр.

Ник провел руками по волосам и негромко выругался. Ему не хотелось признаваться себе в истинной причине стремления как можно скорее уехать из поместья Трешфилда. Холодный свет ясного осеннего дня заставил его трезво оценить создавшееся положение. Он проявил слабость, поддался низкой коварной страсти и предал своего лучшего друга. Джоселин вытащил его из грязи и нищеты, спас от неминуемой виселицы, а Ник отблагодарил его тем, что лишил невинности его младшую сестру. И усугубил свое предательство, влюбившись в нее.

Заниматься любовью с Джорджианой было так не похоже на то, что он испытывал с другими женщинами. Интимная близость для него была чем-то вроде сделки — обмена удовольствия на удовольствие, на деньги или на любой другой товар. Еще раньше, в детстве, она казалась ему чем-то ужасным, особенно в ту ночь, когда отец отдал его вместо денег, которые задолжал в таверне.

После того случая он научился защищать себя, прятаться и терпеть. Потом он вырос и уже редко одаривал женщин своей благосклонностью. Первое время после того как он покинул Сент-Джайлз и узнал от Джоселина о нравах, царящих в свете, он воздерживался от романов с богатыми и знатными женщинами. Однако вскоре он обнаружил, что среди светских дам есть весьма соблазнительные и что они готовы поставить на карту свою репутацию ради возможности быть с ним. Они находили его заманчиво опасным мужчиной и интересной личностью; он считал их забавными, пока они не начинали относиться к связи с ним слишком серьезно.

Потом он встретился с Джорджианой — гордой девушкой с величественной осанкой. Быть с ней знакомым все равно что общаться с пчелиным роем. Он не мог заставить ее делать то, что он хотел, — проблема, которая никогда не возникала у него с другими женщинами. И все же он не смог выбросить ее из сердца. Образ Джорджианы представал перед мысленным взором Ника, когда он меньше всего ожидал этого, приводил в волнение его душу и будоражил тело. Она мучила и дразнила его, пока он вконец не потерял голову.

И быть с ней было совсем не то, что быть с другими женщинами. В отличие от них она ничего не хотела от него, кроме возможности быть с ним рядом. Общение с ней не было сделкой. Взаимовыгодным соглашением или сладострастной игрой, которую обычно затевали любопытствующие скучающие аристократки. Впервые в жизни ему открылись чувства, воспетые великими писателями, которые он прежде не понимал и в которые не верил.

— Пертуи, где книга этого шотландца?

— Сэра Вальтера Скотта, сэр?

— Да, его.

Слуга подал ему книгу. Ник открыл ее и начал перелистывать страницы.

— А, вот оно. — Читая, он прошел в гостиную.

«Истинная любовь это дар, данный богом

Одному лишь человеку под небом:

Это не горячий огонь фантазии,

Который гаснет, как только удовлетворены желания;

Она живет не в безумной страсти

И вместе со страстью не умирает;

Она есть таинственное родство душ,

Серебряная связь, шелковая лента,

Привязывающая сердце к сердцу,

Разум к разуму».

Он прочел это стихотворение несколько недель назад и не понял его. Хотя прошлой ночью он насытился Джорджианой и удовлетворил свое тело, душа его продолжала тянуться к ней. Он не утолил своей эмоциональной жажды. Прежде его интерес к женщине пропадал, как только он завоевывал ее. Но прошлой ночью он посмотрел в изумрудные глаза Джорджианы и понял, что захочет быть с ней и через неделю, и через год, и через многие годы. И это желание его неосуществимо.

После того как Ник успокоился и пришел в себя, он несколько часов подряд обдумывал сложившуюся ситуацию. Он оскорбил Джорджиану и Джоселина, хотя они еще не знали об этом.

Джос и так много выстрадал, перенес предательство близких людей. Джос доверял ему. Ник тяжело опустился в кресло и закрыл глаза, словно хотел спрятаться от своего вероломства. Он осквернил сестру Джоселина. Это все равно, как если бы он осквернил самого Джоселина. Если бы на ее месте была другая девушка, он мог бы искупить свой грех, женившись на ней. Но он не станет усугублять свой грех, обманывая себя, что сможет жениться на Джорджиане.

Если он сделает это, то он опозорит ее и заодно Джоселина. Никто не будет принимать женщину, которая вышла за человека, стоящего гораздо ниже ее. Светское общество отвергнет ее. Герцог отречется от Джорджианы. Возможно, Джоселин сделает вид, что ничего не произошло, потому что он добрый и благородный, но все же он тоже будет опозорен. Нет, Ник уже и так подвергнул Джорджиану опасности и не должен погубить ее окончательно.

Он решил уехать и позднее написать Джорджиане письмо с извинением. Но это было до того, как он узнал, что она остается в Трешфилд-хаусе. Он не может оставить ее в одном доме с убийцей.

Возможно, она не поверила ему, когда он сказал ей об отравлении. Он постарается убедить ее. Еще он надеялся, она поймет: произошедшее между ними прошлой ночью было ошибкой. Конечно, она поймет. Она дочь герцога и должна знать, что ей нельзя выходить за таких, как он. Правда, Ника беспокоило и другое: вдруг Джорджиана захочет потом иметь с ним тайную связь. Но он не сможет встречаться с ней, не потеряв рассудка. Он постарается объяснить ей это.

С этими благородными и самоотверженными замыслами в голове он отправился на поиски Джорджианы. Он хотел тайком встретиться с ней и объясниться. Да, так будет лучше. Он просто не может уехать, предварительно не поговорив с ней. Остановив на лестничной площадке служанку, он узнал, что Джорджиана вместе с членами семьи находится в гостиной, куда подали чай. Там же принимали посетителей, которые начали прибывать, чтобы выразить им свое соболезнование.

Он сбежал вниз и пошел к библиотеке, чтобы незаметно войти в гостиную через смежную дверь. Вошел в помещение с длинными, от стены до стены, книжными полками и фронтонами над ними. Когда он подходил к двери, ведущей в гостиную, что-то щелкнуло, и один стеллаж начал поворачиваться назад. Из-за нее высунулось маленькое морщинистое лицо, обрамленное кружевным чепцом и зашипело:

— Ш-ш-ш!

— Черт, леди Августа, что вы здесь делаете?