Библиотека настоящих принцесс - Меч королевы

Робин Маккинли

Меч королевы

Робин Маккинли – автор многих бестселлеров в жанре фэнтези и обладательница многих наград и литературных премий. Роман «Меч королевы» в 1983 году получил премию Джона Ньюбери – награду ассоциации детских библиотек США.

Робин Маккинли по праву называют продолжательницей лучших традиций фэнтези, заложенных такими титанами, как К.С. Льюис, Дж Р.Р. Толкиен и Урсула Ле Руин.

The Washington Post

1

Она хмуро разглядывала стакан с апельсиновым соком. Подумать только, ведь поначалу, сразу по приезде, ее переполнял восторг от мысли, что можно пить свежий апельсиновый сок каждый день. Неужели с тех пор прошло всего три месяца? Но она ведь сама настраивала себя на то, чтобы побольше восторгаться. Этой стране предстояло стать ее домом, и ей страшно хотелось полюбить его, проявить благодарность – вести себя хорошо, чтобы брат ею гордился, а сэр Чарльз и леди Амелия не пожалели о своей щедрости.

По словам леди Амелии, сады – лучшие сады в стране – росли всего в нескольких днях пути на юго-запад от форта, и большая часть апельсинов, которые она видела дома, до своего переезда сюда, происходила, скорее всего, именно из этих садов. Плоскую пустынную равнину за Резиденцией оживляли лишь несколько пятен жесткой травы да низкорослые кусты песчаного оттенка, вскоре исчезавшие у подножия черных и медно-коричневых гор. Глядя на них, трудно было поверить в апельсиновые рощи.

Но свежий апельсиновый сок здесь подавали каждый день.

По утрам она первой спускалась к столу, и леди Амелия с сэром Чарльзом ласково поддразнивали ее по поводу здорового аппетита юности. Но не голод выгонял ее из постели в такую рань. Она проводила дни в праздности и потому всю ночь не могла заснуть и к рассвету с нетерпением ждала прихода горничной. Та приносила чашку чая и раздвигала занавески на высоких окнах. К этому времени она часто уже успевала встать и, одетая, сидела у окна, глядя на горы. Окно спальни выходило на ту же сторону, что и утренняя столовая. Слуги любили ее, поскольку она редко задавала им лишнюю работу. Но чтобы леди вставала в такую рань да еще и самостоятельно одевалась? Безусловно, это считали безобидным чудачеством. Конечно, многое можно было списать на происхождение из обедневшего рода, но теперь-то она жила в прекрасном доме, а хозяин с хозяйкой, за отсутствием собственных детей, потакали ей во всем. Могла бы приложить чуть больше усилий и приноровиться к столь приятному существованию.

Она честно пыталась. Она знала, какие мысли скрываются за взглядами слуг, – ей доводилось иметь дело со слугами. Но она приспосабливалась к новой жизни настолько, насколько позволял ее энергичный дух. Ведь могла бы визжать, молотить кулаками в стены или перелезть через низкий подоконник в своей комнате, спуститься на землю по шпалерам плюща (особого плюща, устойчивого к пустынной жаре, специально выведенного и ежедневно тщательно поливаемого сэром Чарльзом) и убежать в горы. Но она изо всех сил старалась быть паинькой. Поэтому всего лишь первой спускалась к завтраку.

Сэр Чарльз и леди Амелия относились к ней исключительно ласково, и, проведя несколько недель в новом доме, она от души полюбила их. Великодушие этой четы поистине не знало границ. Когда год назад умер отец, Ричард, совсем молодой военный адъютант, оказался обременен незамужней сестрой и майоратом. Он изложил сэру Чарльзу свои трудности и попросил совета. (Крайне унизительно было выслушивать это все от Ричарда, желавшего убедиться, что сестра понимает, насколько она обязана этим прекрасным людям.) Сэр Чарльз с женой сказали, что будут счастливы предложить ей жить у них. Ричард на радостях не стал долго думать об уместности такого подарка судьбы, а тут же написал ей, мол, «давай сюда». Он не добавил открытым текстом «и веди себя прилично», но это подразумевалось само собой.

Выбора у нее не оставалось. Отец еще пять лет назад, когда умерла мама, объяснил, что приданого ей не видать. Те немногие деньги, что у них были, однозначно отходили старшему сыну.

– Не то чтобы Дикки стал обходиться с тобой плохо, – добавил отец с легкой улыбкой, – но, по-моему, при твоем характере лучше узнавать неприятные обстоятельства как можно раньше, чтобы успеть смириться с неизбежным. Зависеть от брата тебе понравится еще меньше, чем зависеть от меня.

Отец побарабанил пальцами по столу. Невысказанная мысль безмолвно легла между ними и не нуждалась в словах: замужество ей не грозит. Она была гордая. А не была бы сама, за нее гордились бы родители. Но дурнушки-бесприданницы голубых кровей не очень ценятся на брачном рынке – особенно когда голубизна крови подпорчена сомнительной прабабушкой с материнской стороны. В чем именно заключалась сомнительность, Харри толком не знала. В детстве она была, как водится у малышей, слишком занята собой, так что спрашивать в голову не приходило. Не испытывала она такого желания и позже, проникшись безразличием к равнодушному обществу.

Долгое путешествие морем на восток на борту «Сесилии» не баловало ее обилием событий. Харри практически сразу освоилась на воде и подружилась с дамой средних лет, также путешествовавшей в одиночку. Та не задавала личных вопросов, свободно одалживала юной спутнице книги и обсуждала с ней прочитанное. Девушка позволила сознанию отключиться и читала романы, нежилась на солнце, прогуливалась по палубам и не думала ни о прошлом, ни о будущем.

Они без приключений пристали в Стзаре, и, ступив на берег, Харри обнаружила, что земля под ногами странно покачивается. Ричард получил месячный отпуск, чтобы встретить сестру и проводить на север к новому дому. Он выглядел моложе, чем она ожидала. Брат отбыл за море три года назад и с тех пор дома не появлялся. При встрече он держался ласково, но настороженно, – похоже, у них осталось мало общего. «Чему удивляться, – подумала она с грустью, – с тех пор, как мы целыми днями играли вместе, много воды утекло. А это было еще до того, как Дикки отослали в школу. Теперь, когда ему надо думать о карьере, я стала для него обузой. Но как здорово было бы с ним дружить». Когда сестра насела на него в надежде получить хоть какое-то представление о том, чего ей следует ждать от новой жизни, он пожал плечами и ответил:

– Увидишь. Люди здесь как на Островах. А с местными тебе особо не придется иметь дело. Кроме, разве что, слуг, но с ними все в порядке. Не беспокойся об этом. – И посмотрел на нее так встревоженно, что она не знала, рассмеяться или встряхнуть его.

– Ну, расскажи же наконец, что тебя так беспокоит.

Вариации на темы этой беседы возникали несколько раз в первые дни их совместного путешествия. И всегда надолго прерывались на этом вопросе.

Наконец, словно не в силах больше это выносить, он взорвался:

– Ты не сможешь вести себя так, как дома, понимаешь?!

– Но что ты имеешь в виду?

Она пока мало думала о местных слугах или о собственном положении. И очевидно, Ричард, неплохо зная ее, догадывался об этом. Она писала ему по нескольку раз в год, но он редко отвечал. Иногда, например, получив от него шесть торопливо накорябанных строчек под Рождество, она мечтала, чтобы он писал письма посодержательней, но не особенно расстраивалась. Однако сейчас это волновало ее, она чувствовала, что имеет дело с незнакомцем – незнакомцем, который, возможно, знает о ней и ее привычном образе жизни слишком много.

Она глядела на него, моргая, и пыталась собраться с мыслями. Будущее и пугало, и манило ее, а кроме Ричарда, ей не на кого было опереться. Воспоминание о похоронах отца, где она, единственный член семьи, стояла рядом со священником, было по-прежнему свежо и болезненно. А горстка знакомых ей всю жизнь слуг и арендаторов теперь осталась так далеко. Думать о новой жизни не хотелось. Вот бы иметь время войти в нее постепенно. Притвориться бы туристом…

– Дикки… Дик, что ты имеешь в виду?

Видимо, Ричард прочел в ее лице тоску по дому пополам с изумлением. И ответил ей с несчастным видом:

– Ну… э… это не твой дом, ты ж понимаешь.

– Разумеется, понимаю! – воскликнула она. – Я благодарна Гринафам за готовность при… принять меня к себе. – И осторожно добавила: – Ты же мне все объяснил в последнем письме.

Он кивнул.

– Думаешь, я не знаю, как себя вести? – не выдержала она наконец.

И, получив в награду очередную длинную паузу, почувствовала, как кровь приливает к лицу.

– Ну, не то чтобы не знаешь… – выдавил наконец Ричард. Она поморщилась, и он начал: – Ан…

– Харри, – твердо сказала она. – Все равно Харри.

Судя по недовольному виду брата, она только что подтвердила его худшие опасения на свой счет, но уж в этом вопросе уступать не собиралась. Ричард понял, что по части имени сестра непреклонна, и вроде бы смирился. Во всяком случае, не попытался продолжить спор, но отодвинулся на сиденье в свой угол и уставился в окно.

В голосе брата Харри слышала искреннюю тревогу, а вовсе не стремление задеть ее. В детстве они на пару жили вольными птицами, но, когда Дикки отправили в школу, мама уволокла ее в дом, за шкирку, а то и за уши, и начала долгий трудный процесс придания маленькой разбойнице хотя бы отдаленного сходства с благовоспитанной юной леди.

«Похоже, начать следовало много лет назад, – говорила она своей насупленной дочери. – Но вам было так хорошо, да и Дикки предстояло скоро уехать. Мне казалось нечестно мучить тебя уроками раньше его. – От этих слов личико девочки слегка посветлело, поэтому мама с улыбкой добавила: – И, кроме того, мне самой всегда нравилось ездить верхом, лазить по деревьям и падать в пруды».

После такого искреннего выражения сочувствия со стороны противника уроки перестали казаться ужасными. С другой стороны, возможно, мама подходила к образованию не так серьезно, как следовало бы. В погожие деньки они часто брали завтрак с собой и уезжали вдвоем, чтобы подбодрить себя, как говорила мама, толикой свежего воздуха. Но зачастую учебники за целый день так и не покидали седельных сумок. Дочь научилась любить книги, особенно приключенческие романы, где герой скачет на красивом коне и прогоняет всех разбойников серебряным мечом, но в вышивании осилила только самые простые стежки. А танцевать согласилась лишь после того, как мама указала ей, что приобретенные на паркете изящество и умение держать равновесие несомненно пригодятся ей в седле. Навыки ведения хозяйства в ветхом загородном доме она освоила достаточно, чтобы вполне успешно принять на себя управление им во время последней маминой болезни. И в первые ужасные месяцы после маминой смерти ей помогла именно постоянная необходимость заниматься мелкими делами. По мере убывания первой боли потери Харри обнаружила, что полезной быть приятно.

А спустя пять лет умер отец. Потрясение усугублялось сознанием того, что теперь ей придется покинуть дом, оставив его в равнодушных руках управляющего. Однако форпост Островной империи далеко на востоке, куда определили Ричарда и куда предстояло перебраться ей, представлял собой крохотное и уединенное поселение, и это утешало. В свое время мама водила ее на небольшие местные балы и прочие увеселительные мероприятия, какие могло предложить их скромное сельское окружение. Там Харри «вела себя достойно», но удовольствия не получала. В первую очередь из-за роста: она была выше всех женщин и большинства мужчин.

Ничего осмысленного касательно его тайных опасений из брата вытянуть не удавалось, а маленький скрипучий поезд нес их на север. Поэтому Харри принялась задавать общие вопросы – вопросы туриста – о своей новой стране. Тут ей повезло больше. Уловив ее искренний интерес, Ричард явно смягчился и стал очень забавно рассказывать про городок, где их ждали сэр Чарльз и леди Амелия, – единственный мало-мальски значительный город на три дня пути вокруг.

– Где-то посреди бескрайней пустоты есть телеграфная станция, там останавливается поезд – и все.

Городок назывался Истан, от искаженного местного «Ихистан», которое сочли слишком трудным для произношения. По окраинам его рассыпались небольшие приземистые коттеджи. На тщательно орошаемых полях росла упрямая местная хлебная культура с пушистыми колосьями – корф. До прихода островитян Истан был крохотной деревней, куда раз в две недели съезжались на базар фермеры, пастухи и кочевники из окрестных земель, а несколько горшечников и ткачей держали лавки. Островитяне сделали из деревушки форпост и расширили ее, хотя центром поселения остался рынок. На восточной окраине возвели форт, назвав его в честь генерала Леонарда Эрнеста Мэнди.

Островитяне покрыли завоеванную ими восемьдесят лет назад страну плотной сетью опорных точек, и в последнее время Истан сделался в этой паутине довольно важным узлом. Узлом по-прежнему изолированным – никто не ездил туда без необходимости. Городок стоял на краю великой пустыни на севере полуострова-полуконтинента, который островитяне называли Дарией. Но тринадцать лет назад в Рамидских горах на северо-западе открыли Аильские копи. Спустя восемь лет копи официально объявили самым прибыльным предприятием на всем Дарийском континенте, а это о многом говорило. Прибыли от одних только апельсинов окупали жалованье половины гражданских служащих провинции.

– Добираться до копей – тихий ужас, дорога в Рамидах ужасная. Истан находится на единственном мало-мальски приличном пути к копям. Притом это последний достаточно крупный город, где можно пополнить запасы любого каравана или отряда, следующего туда или обратно. Вот почему к нам протянули наконец железную дорогу. Раньше кто бы стал забираться в такую даль ради нас, развлечения-то у нас весьма скудные. Но копи нынче большое дело. Возможно, даже решат пробить дорогу через Рамиды. Удачи им в этом начинании.

Истан также оставался стратегически важным пунктом. Хотя к югу от него граница подвластной островитянам территории стремительно уходила на восток, придвинуть ее ближе к горам на севере и западе так и не удалось. Местные, научившиеся управляться с пустыней ради самой жизни в ней, оказались куда упрямее своих южных сородичей.

Харри читала кое-что о Дарии еще дома, когда три года назад впервые услышала о назначении Ричарда. И вот теперь прочитанное обрело плоть и кровь – западный ветер, дующий на нее с богатых Аильских копей, странный зеленовато-бронзовый оттенок неба и рубиново-красные закаты. Она видела тускло-коричневые мундиры расквартированных здесь солдат – вертикальная красная полоса на левой стороне груди означала службу в Дарийской провинции под Островной верховной властью. Чем глубже они забирались, тем больше становилось солдат.

– То, что восточная граница кончается Истаном, до сих пор не дает всем покоя. Похоже, отсутствие столь желанной прямой линии с севера на юг для властей просто невыносимо. Грозятся предпринять новые наступательные операции, но полковник Дэдхем, он главный в старом Мэнди, в это не верит. Да и кому охота владеть кучей песка? Вот плодородные земли на юге и копи – ради них тут стоит сидеть.

Харри поощряла брата рассказывать о правительстве ее величества в королевской провинции Дария. И даже слушала описания должностей и обязанностей гражданских служащих, с которыми в основном имел дело Ричард, хотя и не слишком внимательно. В итоге в Истан она прибыла с некоторым представлением о типичном восприятии Дарии островитянами. И она собственными глазами видела и корф, и кучки странствующих лудильщиков-дальбади, и изменяющийся цвет почвы под ногами: красный на юге, коричневый в центре и желто-серый на севере. Она отличала широколиственный ильпин от голубоватого вечнозеленого тортука, а когда леди Амелия вышла встречать ее с приколотым к корсажу букетиком розовых цветов пимчи, она сразу узнала их.

Леди Амелия оказалась маленькой круглой дамой с большими глазами цвета лесного ореха и вьющимися седыми волосами. Ее внешность носила печальный отблеск угасающей красоты. Муж ее сэр Чарльз был ростом с Ричарда, но гораздо шире его. «Небось за сотню весит», – бесстрастно подумала Харри, пожимая ему руку. Красное лицо оттеняли белые волосы и роскошные усы. Голубые глаза казались на таком лице мелковаты, но вокруг них в изобилии разбегались морщинки от смеха, и улыбался он тепло. Было похоже, что ее приезда ждали с нетерпением, и она немного расслабилась. Хозяева, как это ни удивительно, не проявили ни малейшего высокомерия по отношению к бедной родственнице – притом чужой бедной родственнице.

В первый же вечер сэр Чарльз принялся излагать гостье всю историю Дарии: прошлое страны, завоевание островитянами, настоящее и вероятное будущее провинции, – но от усталости Харри то и дело теряла нить его лекции. Время от времени хозяин останавливался перевести дыхание, и тогда леди Амелия успевала вставить пару слов относительно обустройства Харри на новом месте. Эти замечания радовали девушку гораздо больше, хотя она старалась этого не показать. Вечер катился своим чередом, сэр Чарльз размахивал бокалом ликера, и даже у Ричарда слегка остекленели глаза. И тут новая подопечная поймала взгляд леди Амелии, и столько в нем было терпения и любви, что Харри поверила – все будет хорошо, и в постель отправилась вполне умиротворенная.

Первые дни в Истане ушли на то, чтобы распаковать вещи и оглядеться. Новизна окружения ослепляла. Островитяне Истана представляли собой маленькую, но цветущую общину и радостно приветствовали, изучали и обсуждали со всех сторон каждое пополнение в своих рядах. И вот Ричард привез сестру.

Харри всегда страдала от смутного беспокойства и тяги к приключениям. Она сурово говорила себе, что виной тому излишнее увлечение романами в детстве. По мере взросления, особенно после смерти мамы, она научилась подавлять это беспокойство и до нынешнего момента почти о нем забыла. Порой она гадала, не испытывает ли брат такого же томления духа и не оно ли привело его в итоге в маленький пограничный форт, пусть и очень важный стратегически. Ведь по окончании университета ему светили куда более радужные перспективы. Это был один из тех вопросов, которые она ему никогда не задавала. Так же как не спрашивала, скучает ли он по Островам.

Она поставила пустой стакан из-под апельсинового сока и вздохнула. Они проезжали апельсиновые рощи по пути на север от Стзары, где она сошла с корабля на берег. Харри взяла вилку с ослепительно-белой, аккуратно сложенной льняной салфетки и поймала зубцами крохотные солнечные зайчики от лучей, просвечивающих сквозь апельсиновый сок. «Не мельтеши», – велела она себе.

В это утро она собиралась на верховую прогулку с двумя мисс Петерсон, Касси и Элизабет. Они были примерно ее ровесницами и признанными красавицами поселка – весь четвертый кавалерийский, расквартированный в Генерале Мэнди, был в них влюблен. Но девушки оказались веселые и открытые, и Харри прониклась к ним симпатией. Красота ее никогда особенно не волновала, хотя она сознавала, что ей самой ее недостает и что ей жилось бы чуть легче, одари ее природа чуть щедрее.

Они предполагали вернуться к середине утра, поскольку к тому времени солнце делалось слишком жарким и всякое удовольствие от прогулки пропадало. Надо бы спросить леди Амелию, нельзя ли пригласить девочек на ланч. Ответ был известен заранее: «Ой, ну конечно! Мы всегда счастливы их видеть. Мне так приятно, дорогая, что тебе удалось подружиться с двумя самыми очаровательными девушками в поселке». Харри поймала себя на том, что опять играет с вилкой, и аккуратно положила ее на место.

Вечером снова намечались танцы. Ричард обещал сопровождать ее. Надо признать, что, несмотря на почти полное отсутствие общих тем для разговоров, он вел себя очень мило, сопровождая ее на вечеринки и танцуя с ней. Он ведь зачастую был единственным кавалером, над которым она не возвышалась. Ее благодарность ничуть не омрачало ни подозрение, что он питает тайную страсть к Касси, ни смутная мысль, что он заботится о популярности сестры только ради собственной репутации. Нет, его доброта была настоящей. Он любил ее, думалось ей, пусть даже немногословно и немного нервно, как делал все. Просто нелегко очень молодому военному адъютанту с неожиданно свалившейся на руки незамужней сестрой – поневоле станешь занудой.

Она не задумывалась о чувствах молодых людей в блестящих мундирах, которых ей церемонно представлял Дикки и которые столь же церемонно приглашали ее на танец. Если у них и был иной интерес, помимо желания оказать дружескую услугу Крюи, потанцевав с его сестрой-переростком, ее это не волновало. Харри бы очень удивилась, если бы узнала о появлении у нее двух-трех почитателей среди тех офицеров, кто, вопреки общему помешательству казарм, решил попытать счастья с объектом поклонения менее популярным, чем обе мисс Петерсон.

– Но она не лучше брата, – жаловался один из них своему закадычному другу, который слушал с дружеским терпением, хоть и не признавал чар иной женщины, нежели Бет Петерсон. – Так же дьявольски вежлива. Понимаешь, держится-то она вполне мило. Не то чтобы я ей совсем уж не нравился… – продолжал он несколько неуверенно. – Но я не поручусь даже, что она узнает меня при следующей встрече, поэтому какая разница.

– Ну, – добродушно отозвался его друг, – Дик-то помнит тебя достаточно хорошо.

Воздыхатель запустил в друга сапогом – неначищенным.

– Ты понимаешь, о чем я.

– Я понимаю, о чем ты, – согласился друг. – Холодна как рыба. – Влюбленный поднял сердитый взгляд от начищаемого сапога, и друг прикрылся оставшимся сапогом, как щитом. – Дик от своей чести аж деревянный. Сдается мне, сестрица у него такая же. Ты просто пока недостаточно с ней знаком.

– Балы, торжественные ужины, – простонал бедняга. – Ты ж знаешь, как оно бывает: на это могут уйти годы.

Друг с молчаливым сочувствием (и мыслями о Бет) кинул сапог обратно, и страдалец мрачно принялся его полировать.

Узнай об этой беседе предмет его воздыханий, она непременно согласилась бы с ним по поводу балов и торжественных ужинов. И прибавила бы, что вообще сомневается в возможности узнать человека в ходе подобных вечеринок, сколько бы их ни устраивали. А друг был прав относительно присущего Дику Крюи гипертрофированного чувства чести. Ричард прекрасно знал, что в сестру влюблены минимум двое его друзей, но ему и в голову не приходило сообщить ей об этом. В его понимании это означало бы злоупотребить доверием друзей, что было для Дика совершенно невозможно.

А сестра его, не подозревая, что успела уже завоевать не последнее место в истанском обществе, нервничала и раздражалась.

Следующей к завтраку спустилась леди Амелия. Они с Харри как раз успели обсудить возможность пригласить Касси и Бет на ланч – почти слово в слово так, как девушка и предвидела, – когда дверь в кабинет сэра Чарльза на противоположной от столовой стороне зала распахнулась. Сэр Чарльз и его секретарь, мистер Мортимер, вышли к завтраку. Обе женщины взглянули на них с удивлением. Мужчины имели безошибочно узнаваемый вид людей, уже несколько часов усердно трудившихся, выпив при этом всего чашку-другую темного крепкого местного кофе, и намеренных торопливо поесть и вернуться к своим занятиям. Радости подобная перспектива явно ни у кого не вызывала.

– Дорогой, – обратилась к мужу леди Амелия, – что-то не так?

Сэр Чарльз провел пятерней по своим белым волосам, другой рукой принял тарелку с омлетом и, покачав головой, сел. Филипп Мортимер глянул на своего начальника, но промолчал.

– Ричард еще не вернулся, – сказал сэр Чарльз, словно отсутствие адъютанта все объясняло.

– Ричард? – слабо откликнулась леди Амелия.

– Да. И полковник Дэдхем. Прости, дорогая, – ответил он, подкрепившись несколькими ложками омлета. – Известие пришло как гром среди ясного неба, посреди ночи, – объяснил он, пережевывая метафоры вместе с пищей. – Джек… полковник Дэдхем… был в поле, на разведке, и я просил его явиться к завтраку и рассказать нам, что ему удалось выяснить. С Ричардом – парень знает, как разговаривать с людьми. Черт бы их побрал. Черт бы его побрал. Он будет здесь через пару-тройку часов.

Жена уставилась на него в полном изумлении, а гостья отвела глаза. Он положил вилку и рассмеялся.

– Мелли, по твоему лицу можно читать как по книге. А вот из юной Харри когда-нибудь выйдет прекрасная супруга посла: взгляни на это непроницаемое лицо! Вам действительно не стоит настолько походить на брата: те из нас, кто знает его, слишком легко угадают ваши мысли. Вот прямо сейчас вы думаете: «Неужто старик наконец спятил? Подыграем ему, пока не убедимся. Если он немного успокоится, возможно, нам даже теперь удастся вытянуть из него что-то осмысленное».

Харри улыбнулась в ответ, не обидевшись на поддразнивание. Он потянулся через стол, бросив вызов подсвечникам и художественно уложенным фруктам в вазе, чтобы потрепать ее по щеке.

– Если вдуматься, из вас выйдет скорее супруга генерала. В дипкорпусе ваши таланты растратят понапрасну, мы такие сухари и бумажные черви.

Он пронзил вилкой кусочек тоста, и леди Амелия, чьи манеры в кругу семьи не отличались от поведения на обеде у королевы, отвела глаза. Сэр Чарльз наваливал джем на свой тост, пока тот не потек с краев, после чего добавил еще одну плюху для ровного счета и слопал полученную конструкцию в три укуса.

– Мелли, я ведь рассказывал тебе о наших трудностях на севере, по эту сторону гор с нашими и по ту – с теми, кто там водится? Очень странная публика, судя по тому, что нам известно. И весь последний год дело принимает все более неприятный оборот, причем с пугающей скоростью. Харри, Дик говорил вам что-нибудь об этом?

Та кивнула.

– Не знаю, известно ли вам, что наша власть в Дарии заканчивается ровно там, где стоит форт. Хотя теоретически, на бумаге, островное правление простирается до самого подножия этих гор на севере и на востоке. Отсюда до Оссандера и до того дальнего восточного хребта, который вы видите за песками. Никто из нас там не бывал… Эти горы – единственная часть старого королевства Дамар, до сих пор находящаяся под местным управлением. В свое время на его границе шли тяжелые бои… Уж лет сорок тому назад. С тех пор их король – да-да, у них есть король – по большей части игнорирует нас, а мы по большей части игнорируем его. Но странные дела… назовем их странными делами, Джек расскажет, чем они, по его мнению, являются… по-прежнему творятся на той равнине, нашей нейтральной полосе. Поэтому мы держим тут четвертый кавалерийский.

Они не дают себе труда извещать нас о своих делах. С тех пор как лет десять назад на трон взошел нынешний король, ничего слишком уж странного не происходило, но беспечность никогда не доводит до добра. Гм… – Сэр Чарльз нахмурился и съел еще кусок тоста. – Лет эдак с пятнадцать все было тихо. Почти столько же, сколько я уже здесь, а это долгий срок. Хотя спросите Джека, у него множество историй про события вдоль северной границы.

Он встал из-за стола и прошел через комнату к окну. Отвел занавеску подальше и устремил взгляд в пустыню, словно широта обзора способствовала ясности в голове. Мысли его явно витали далеко, и при всем напускном веселье его снедала глубокая тревога.

– Проклятье!.. Извините. Где Джек? Я ожидал, что он хотя бы юного Ричарда вперед вышлет к этому времени.

Он обращался словно к самому себе или, возможно, к Филиппу Мортимеру. Тот, бормоча что-то успокаивающее, налил чашку чая и отнес ее сэру Чарльзу туда, где тот стоял, щурясь на утреннее солнце.

– Беспорядки? – мягко спросила леди Амелия. – Новая беда?

Сэр Чарльз уронил занавеску и обернулся.

– Да! Новая беда. – Он взглянул на свои руки, сообразил, что держит в одной из них чашку с чаем, и отпил из нее с видом человека, делающего то, чего от него ждут. – Назревает война с севером. Так думает Джек. Я не уверен, но… мне не нравятся слухи. Мы должны обезопасить проходы через горы – особенно ущелье Ритгера, которое обеспечивает практически прямой путь на Истан, а отсюда, разумеется, во всю провинцию. Надеюсь, это просто какой-то племенной бунт, однако может быть и война, такая же настоящая, как восемьдесят лет назад. Старых дамарцев – горцев – осталось не много, но они заставили нас уважать себя. А если король Корлат решит помериться силами с северянами…

На улице раздался стук копыт. Сэр Чарльз резко обернулся.

– Вот и они наконец, – выдохнул он и метнулся к входной двери и распахнул ее самостоятельно под негодующим взглядом дворецкого, слишком поздно возникшего из своего внутреннего святилища. – Входите же! Я последний час весь на нервах. Где вас носит?! Вы выяснили что-нибудь полезное? Я пытался объяснить дамам, в чем наша проблема.

– Не изволите ли позавтракать? – неторопливо спросила леди Амелия, как всегда безмятежно вежливо. – Чарльз действительно старался просветить нас, но не особенно преуспел.

Повинуясь ее жесту, горничная накрыла еще два прибора.

Звеня шпорами, вновь прибывшие ввалились в комнату, извинились за свой грязный вид и с воодушевлением принялись за еду. Ричард по пути к омлету и ветчине запечатлел на щеке сестры дежурный поцелуй.

Сэр Чарльз с едва сдерживаемым нетерпением расхаживал по комнате. Спустя несколько минут, занятых разливанием чая и передачей масла, первой заговорила леди Амелия:

– Мы оставим вас с вашими делами, которые, как я вижу, очень важны, и не станем досаждать вопросами. Но не ответите ли вы всего на один?

– Конечно, Мелли, – согласился полковник Дэдхем. – Спрашивайте.

– Что столь внезапно вызвало у вас такой переполох? Некий неожиданный посетитель, как я поняла со слов Чарльза?

Дэдхем уставился на нее:

– Он вам не сказал? Боже праведный! Это сам Корлат. Он едет сюда. Понимаете, он никогда и близко не подходит к форту. Никто из настоящих горцев без крайней нужды этого не делает. В лучшем случае, если нам уж очень надо с ним поговорить, мы можем отловить одного из его людей, когда они проезжают предгорьями к северо-востоку отсюда. Иногда.

– Понимаешь, – вклинился сэр Чарльз, – это позволяет надеяться, что, возможно, он хочет сотрудничать с нами, а не с северянами. Джек, вы что-нибудь выяснили?

Дэдхем пожал плечами:

– Не особенно много. Ничего такого, чего бы мы уже не знали: что его приход сюда поистине беспрецедентен и что это действительно он. И все теряются в догадках, почему он внезапно решил так поступить.

– Но твоя версия… – подтолкнул его сэр Чарльз.

Дэдхем снова пожал плечами, и вид у него сделался кислый.

– Вы уже знаете, каковы мои предположения. Вам просто хочется выставить меня ослом. Но я верю в… хм… странные вещи, что происходят там… – он махнул чайной ложкой в сторону гор, – и я уверен, Корлат получил своего рода знак и только поэтому рискнул обратиться к нам.

Повисла пауза. Харри видела, что всем присутствующим неловко.

– Знак? – осторожно переспросила она.

Дэдхем взглянул на нее с мимолетной улыбкой:

– Вы здесь недавно и еще не слыхали загадочных историй про старых правителей Дамара?

– Нет.

– Ну, говорят, они были чародеи… Волшебники. Могли призывать молнии на головы своих врагов и все в таком роде. Полезный навык для основания империи.

Сэр Чарльз фыркнул.

– Нет, вы совершенно правы, – согласился полковник. – Мы видели фитильные замки и энтузиазм. Даже магия рано или поздно иссякает, полагаю. Но, сдается мне, не до конца она иссякла. Что-то еще живет там, в горах. Корлат ведет свой род от Аэрин и Тора, которые правили Дамаром в его золотой век – с магией или без оной, в зависимости от того, какую версию вы предпочитаете.

– Если они сами не легенда, – вставил сэр Чарльз.

– Да. Но мне думается, они существовали на самом деле, – гнул свое Джек Дэдхем. – Я даже верю, что они владели тем, что мы, приземленные островитяне, называем магией.

Харри завороженно уставилась на него, и улыбка его сделалась шире.

– Я давно привык, что меня принимают за дурака в этом вопросе. Отчасти поэтому я до сих пор лишь полковник и до сих пор в Генерале Мэнди. Но кое-кто из нас, старых солдат, кто помнит Дарию тридцати-сорокалетней давности, еще жив, и все говорят одно и то же.

– Ой, магия, – с отвращением произнес сэр Чарльз, но в его голосе тоже сквозило беспокойство. – Видели ли вы когда-нибудь молнию, послушную команде, как собака?

Под вежливостью Дэдхема проступило упорство.

– Нет. Не видел. Но достоверно известно, что людей, выходивших против отца и деда Корлата, преследовали самые поразительные неудачи. И вы знаете, что королева и Совет там, на Островах, все бы отдали за то, чтобы отодвинуть границу туда, куда мы обещаем ее отодвинуть последние восемьдесят лет.

– Неудачи? – переспросила леди Амелия. – Я, разумеется, слышала рассказы… кое-какие старые баллады очень красивы. Но… какого рода неудачи?

Дэдхем снова улыбнулся.

– Признаю, когда пытаешься объяснить, звучит глупо. Но винтовки… или фитильные ружья… стреляют не туда или взрываются. И не одно-два, но множество… ваше собственное, у соседа и у его соседа. И у их соседей. Кавалерийская атака только разгонится, как лошади начинают спотыкаться и падать, словно разучившись скакать, – все поголовно. Люди путают приказы. Интендантские повозки теряют колеса. У половины отряда внезапно и одновременно попадает в глаз соринка, и они не видят, куда идти – или стрелять. Ерунда, которая вроде случается всегда, но тут вдруг выходит далеко за рамки вероятности. От таких вещей люди делаются суеверными, как бы они ни насмехались над эльфами, ведьмами и прочим. Жутко видеть, как твоя кавалерия валится кучей, будто они все перепились, а тем временем эти чокнутые дикари, у которых нет ничего, кроме мечей и топоров да кусков кожаного доспеха, надвигаются на тебя со всех сторон. И никто из твоих в них не стреляет. Уверяю вас, я видел это собственными глазами.

Ричард поерзал на стуле.

– А Корлат…

– Да, Корлат, – продолжал полковник тем же невозмутимым тоном, каким поблагодарил леди Амелию за чашку чая. Тем временем лицо сэра Чарльза становилось все краснее и краснее, и он фырчал себе в усы. Дэдхему трудно было не верить: голос его был слишком ровным и в нем звучала искренность. – Говорят, в Корлате возродились древние короли. Знаете, он начал объединять некоторые из отложившихся племен, те, кто вроде никому конкретному не подчиняется и живет за счет равномерного грабежа всех, до кого может дотянуться.

– Да, знаю, – подал голос сэр Чарльз.

– Тогда вы, возможно, слышали также истории несколько иного плана. Они появились недавно. Будто бы он способен призвать молнию для исцеления, если у него подходящее настроение.

– И этот человек сегодня приедет сюда? – уточнила леди Амелия, и даже ее голос теперь звучал несколько испуганно.

– Да, Амелия, боюсь, что так.

– Если он так чертовски ловок, – пробормотал сэр Чарльз, – то чего же он от нас-то хочет?

Дэдхем рассмеялся:

– Ну же, Чарльз, не хмурься. Думаю, даже волшебник не способен заставить полмиллиона северян исчезнуть, как дождевые капли в океане. Нам он определенно нужен, чтобы закрыть проходы через его горы. А он, возможно, решил, что ему нужны мы – устранять недобитых, к примеру.

Леди Амелия поднялась, и Харри неохотно последовала ее примеру.

– Мы вас оставим. Если… могу ли я что-нибудь сделать, подготовить? Боюсь, я очень мало знаю о развлечении местных… вождей. Вы полагаете, он пожелает отобедать?

Она развела руками и оглядела стол.

Харри спрятала улыбку при мысли о том, как благопристойная маленькая леди Амелия предлагает сэндвичи с аккуратно обрезанными корочками и лимонад этому варварскому королю. Как он выглядит? «Я же вообще ни разу не видела свободных горцев, – сообразила она. – Все местные на территории поста, даже торговцы, выглядят забитыми и… будто бы все время ожидают подвоха».

– О боже, – отозвался сэр Чарльз. – Знать бы, что ему приспичит… пообедать или еще чего. Дело изрядно осложняется тем, что, как нам известно, у свободных горцев очень замысловатый кодекс чести. И мы почти ничего о нем не знаем.

– Почти, – пробормотал Дэдхем.

– Мы можем смертельно оскорбить его, даже не подозревая об этом. Понятия не имею, приедет Корлат один или с тысячей своих отборных головорезов, вооруженных до зубов и с небесными молниями в задних карманах штанов.

– Полно, Чарльз, – протянул Дэдхем.

– Мы пригласили его сюда…

– …потому что форт по своему устройству не годится для приема почетных гостей, – легко вставил Дэдхем, пока сэр Чарльз замешкался.

– И, – жалобно добавил сэр Чарльз, – тут все выглядит совсем не по-военному.

Дэдхем рассмеялся.

– Но в четыре часа утра!.. – сказал сэр Чарльз.

– Думаю, следует благодарить судьбу, что ему вообще пришло в голову предупредить нас. Мне кажется, он не привык думать о подобных вещах.

Полковник поднялся, и Ричард с готовностью встал у него за спиной. Сэр Чарльз по-прежнему расхаживал по комнате с чашкой в руке, а дамы приготовились уйти.

– Примите мои извинения за невольно испорченное утро, – произнес Дэдхем. – Полагаю, рано или поздно он явится и мы с ним разберемся, но мне не кажется, что вам стоит его избегать. В его послании сказано просто, что он желает получить аудиенцию у окружного комиссара Империи и генерала, командующего фортом. Немного другими словами, но смысл таков. Однако ему придется удовольствоваться моей персоной – генерала у нас нет. Все равно горные короли не особенно разбираются в позолоте и красном бархате… надеюсь. И надеюсь, это будет деловая встреча.

– Я тоже надеюсь, – пробурчал сэр Чарльз себе в чашку.

– А пока нам остается только ждать и наблюдать, – подвел итог полковник. – Выпейте еще этого прекрасного чая, Чарльз. Тот, что у вас в чашке, наверняка уже вконец остыл.

2

Харри с леди Амелией вышли, и старшая женщина со вздохом прикрыла дверь в столовую. Девушка улыбнулась. Жена коменданта как раз обернулась к ней и ответила сочувственной улыбкой.

– Что ж. Оставим мужчин, пусть сами томятся ожиданием. Я, пожалуй, навещу миссис Макдональд, а вы собирались прокатиться с Бет и Касси и привести их обратно к обеду.

– Может быть, с учетом обстоятельств… – начала Харри, но леди Амелия помотала головой.

– Не вижу причин для вашего отсутствия. Если он окажется здесь, у девочек прекрасные манеры, и именно их я пригласила бы, если бы мы давали официальный обед. И… – тут ее улыбка сделалась по-девчоночьи шаловливой, – если он приведет тысячу своих лучших людей, у нас окажется катастрофическая нехватка женщин, а вы же знаете, как я не люблю несбалансированный стол. Надо пригласить и миссис Макдональд. Удачной вам прогулки, дорогая.

Харри переоделась в костюм для верховой езды, села на уже взнузданного и оседланного пони, которого придержал для нее один из многочисленных слуг Резиденции, и в задумчивом настроении выехала на встречу с двумя подругами. Она размышляла, во-первых, сколько она может рассказать Касси и Бет, а во-вторых, надеялась, что этот Корлат пробудет достаточно долго и ей удастся его увидеть. Интересно, отличается ли с виду король-чародей от других людей?

Солнце уже палило. Харри приподняла край шляпы и осторожно прищурилась на небо. Оно было скорее желтовато-серым, нежели голубым, словно, как и все остальное вокруг Истана, выцвело от ярости здешнего солнца. Небосвод над головой выглядел твердым, как сводчатая раковина, и таким хрупким, что казалось, его можно пронзить копьем. Невозмутимый пони трюхал себе вперед, прядая ушами, а она устремила взгляд через пески. К западу от отцовского дома стояли древние леса, насчитывавшие не одну сотню лет, густо заросшие диким виноградом и плющом. Ни одному владельцу и в голову не приходило вырубить старый лес и пустить землю в дело. Для них с Дикки в детстве это была замечательная чаща, где они играли в разбойников и охотились на драконов. Причудливая сень всегда манила ее. Став постарше, она полюбила исходящее от леса ощущение невероятной древности и обширной сложной жизни, чуждой и непостижимой.

Пустыня и черные, с острыми гранями горы вокруг нее отличались от всего, к чему Харри привыкла. Однако всего за несколько недель в Истане она прониклась любовью к здешнему ландшафту: к жесткому песку, горячему солнцу и безжалостным секущим ветрам. Она поймала себя на том, что пустыня манит ее, как никогда не манила собственная зеленая земля. Но к какому открытию она влекла Харри, оставалось непонятным.

Еще большим потрясением стало осознание того, что она уже не тоскует по дому. Харри скучала по своим занятиям и еще сильнее – по отцу. После похорон она уехала так скоро, что не успела поверить в его смерть. Все казалось, будто он до сих пор объезжает верхом поместье в своем потертом пальто, ожидая ее возвращения. Затем она обнаружила, что снова помнит своих родителей вместе, словно они умерли одновременно, и разница, столь важная прежде, больше не имеет значения. Ей не снились жимолость и сирень. Она вспоминала их с любовью, но смотрела на завихрения песка и мелкие упрямые группки жестких кустов и никуда больше не стремилась. Тихий голос шептал ей, что она не хочет снова видеть Острова. Ей хотелось пересечь пустыню и забраться в горы на востоке, горы, на которые не ступала нога островитянина.

Она часто размышляла о том, какой другие люди видят здешнюю землю. Брат никогда, ни в какой форме об этом не упоминал. Она привыкла слышать, как другие молодые люди отзываются об «этой ненавистной пустыне» и «этом ужасном солнце». Бет и Касси так не говорили, они прожили в разных районах Дарии большую часть жизни, «кроме тех трех лет, когда мама возила нас на Острова, чтобы придать лоска, как она говорила». И дарийское солнце и дарийский климат, будь то на плодородных красных почвах юга с его вечной борьбой с джунглями за чистоту полей, или прохладные влажные плато, где росли апельсиновые плантации, или жаркие пески северо-восточной границы были для них частью дома, которую следовало принимать и к которой приспосабливаться. Когда Харри спросила, как им понравилось на Островах, сестры задумчиво примолкли.

– Там было совсем по-другому, – сказала наконец Касси, и Бет кивнула. Касси начала говорить что-то еще, осеклась и пожала плечами. – Совсем по-другому, – повторила она.

– Вам там понравилось? – не отставала Харри.

– Разумеется, – удивилась Касси.

– Нам нравилось везде, где мы жили, – добавила Бет, – как только у нас заводились друзья.

– Мне понравился снег на севере, – вспомнила Касси, – и меховые одежды, которые нам пришлось носить там зимой.

Харри сдалась.

Старшие обитатели форпоста, казалось, воспринимали землю вокруг так же, как и любые другие недостатки выбранного ими занятия. Дарийская служба, и гражданская и военная, воспитывала стоицизм во всех, кто не сдался и не уехал домой после первых нескольких лет. Гринафовский принцип «нам и здесь хорошо» казался осязаемым, как москитная сетка.

Как-то раз Харри удостоилась признания у мистера Петерсона, отца Касси и Бет. В тот вечер на ужине в Резиденции присутствовали несколько человек, и среди них Петерсоны. Мистер Петерсон сидел напротив нее и, казалось, не обращал внимания на беседу по ту сторону стола. Но позже вечером он возник рядом с ней. Она удивилась – он довольно редко выступал на светских сборищах, а его стремление избегать молодых незамужних дам, включая подруг собственных дочерей, вошло в поговорку.

Поначалу они сидели молча. Харри гадала, скажет ли он что-нибудь, и если да, то что именно.

Она по-прежнему терялась в догадках, когда он произнес:

– Я невольно услышал, что говорил за ужином тот молодой человек рядом с вами. – Он снова умолк, но она терпеливо ждала продолжения и не пыталась подгонять его. – На вашем месте я бы не придавал этому значения.

Упомянутый молодой человек рассказывал ей о ненавистной пустыне и ужасном солнце. Он служил субалтерном в форте, провел здесь два года и предвкушал избавление еще через два. «Но мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, будто у нас здесь не происходит смены времен года, – распинался юноша. – Она есть: у нас бывает зима. Три месяца кряду непрерывно льет, и все покрывается плесенью, включая людей».

– Мне здесь нравится. Среди нас есть и такие, – сказал мистер Петерсон, поднялся и убрел прочь.

Харри не успела ничего ответить.

Но она вспомнила его слова позже, когда осознала, что сама становится одной из тех, кому здесь нравится. Она прикидывала, кто еще может принадлежать к клубу избранных. Эта игра развлекала ее, когда иссякали темы для светской беседы. Она мысленно отмечала всех, кто не жаловался на жару, ветер, невиданные дожди, а затем пыталась отделить тех, кто, подобно ей самой, по-настоящему наслаждался секущими прикосновениями летящего песка и головной болью от яркого солнца, от тех, кто, подобно Касси и Бет, просто обладал жизнерадостной приспособляемостью.

Наконец Харри остановилась на полковнике Дэдхеме как на наиболее вероятном члене ее клуба и начала придумывать способ обсудить с ним данный предмет. Она прикидывала, не существует ли в клубе правила «не говори!». Но шанс наконец представился, меньше чем за две недели до прибытия гонца от Корлата в Резиденцию в четыре утра.

Шел очередной званый ужин в узком кругу у Гринафов. Когда джентльмены, и с ними ужасная вонь лучших сигар сэра Чарльза, перебрались в гостиную и присоединились к дамам, полковник Дэдхем пересек комнату и плюхнулся на диван у окна рядом с Харри. Она смотрела на таинственные белые озерца лунного света, разлитые по пустыне снаружи.

– Приоткройте окно, – сказал он, – и выпустите немного дыма. Я вижу, бедная Амелия почти в обмороке.

– Сигары должны быть как лук, – сказала Харри, отпирая шпингалет и толкая раму. – Либо вся компания употребляет, либо никто.

Дэдхем рассмеялся:

– Бедная Мелли! Боюсь, она бы испортила кучу вечеринок. Вы когда-нибудь курили сигару?

Харри улыбнулась, в бледных глазах зажегся огонек. Полковник припомнил, что некоторые молодые люди заклеймили ее холодной и лишенной чувства юмора.

– Да. Курила, потому и знаю. Отец в свое время давал ужины для своих друзей-охотников, и я была там единственной женщиной. Меня не отсылали есть в детскую, будто наказанную, и мне нравилось оставаться и слушать их рассказы. Они позволили себе привыкнуть к моему присутствию, потому что я прилично ездила верхом и стреляла. Но дым спустя несколько часов становился невыносим.

– Так ваш отец… – подтолкнул ее Дэдхем.

– Нет, не отец. Он научил меня стрелять, вопреки собственному здравому смыслу, но на обучении меня курить провел жирную черту. Это был один из его друзей, крестный Ричарда. В конце одного из таких вечеров он выдал мне горсть сигар и велел их выкурить, медленно и осторожно, где-нибудь, где бы я могла справиться с тошнотой в одиночку. И в следующий раз, когда сигары пустили по кругу, я тоже взяла одну. И он же помог мне выдержать разговор с отцом. Иначе там было не выжить. Он был прав.

– Надо сказать Чарльзу, – ухмыльнулся Дэдхем. – Он всегда в восторге, когда находит любителя сигар.

Взгляд ее снова привлек лунный свет, но теперь она обернулась.

– Нет, спасибо, полковник. Я не любитель. Терпела ради историй. Я ценю дым, только когда вижу в нем разные вещи.

– Я понимаю, о чем вы, но пообещайте не рассказывать об этом Чарльзу, – ответил он. – И ради бога, зовите меня Джек. Трех месяцев вполне достаточно, чтобы тебя называли полковником не чаще, чем того требует служба.

– Ммм…

– У Касси и Бет это получается очень мило. Скажите «Джек».

– Джек.

– Ну вот видите? В качестве следующего урока я перейду на другой конец комнаты и попрошу вас произнести мое имя снова, и вы увидите, как быстро я обернусь и скажу «Да?»

Она рассмеялась. С трудом верилось, что Дэдхем на несколько лет старше сэра Чарльза. Последний был представителен и величав, и сед. Голову жилистого и загорелого Дэдхема украшал стальной ежик. Сэр Чарльз был вежлив и добр. Дэдхем разговаривал с ней как друг.

– Вижу, вы часто смотрите в окно на наши дарийские степи. Видите тисовые изгороди, увитые плющом дубы и, гм, овец и прочий скот на зеленых пастбищах?

Она с некоторой неловкостью потупилась, поскольку не думала, что это так заметно, но решила, что нельзя упускать такой шанс. Она подняла глаза.

– Нет. Я вижу наши дарийские степи.

Он чуть улыбнулся при слове «наши».

– Врастаете, значит? Примиряетесь с постоянным избытком солнца – кроме тех месяцев, когда избыток дождя? Но вы же еще не видели нашу зиму.

– Нет… не видела. Но я не примиряюсь. – Она помедлила, удивленная, как трудно оказалось произнести это вслух, и в голове всплыл первый закон ее клуба. – Мне нравится. Не могу точно сказать почему, но мне здесь нравится.

Улыбка исчезла, и он задумчиво посмотрел на нее.

– Правда? – Он обернулся и сам выглянул в окно. – Многим из нас нравится. Мне, например. Вы наверняка догадались, что я люблю пустыню. Эту пустыню. Даже зимой, сразу после окончания дождей, когда пустыня на три недели превращается в джунгли, и до тех пор, пока солнце не начинает палить в полную силу. Мое ворчание на тему старейшего полковника на действительной службе – пустое. Я знаю, что если меня повысят, то почти наверняка переведут отсюда в одну из более цивилизованных частей этой нецивилизованной страны. Бульшая часть Дарии выглядит по-другому. – Он помолчал. – Вряд ли это много значит для вас.

– Но это так.

Он чуть нахмурился, изучая ее лицо.

– Не знаю, назвать вас очень удачливой или очень неудачливой. Мы здесь чужие, понимаете? Даже я, проживший здесь сорок лет. Эта пустыня – маленький кусочек старого Дамара. Она на самом деле даже не под нашей юрисдикцией. – Полковник кисло улыбнулся. – Мы не только не можем ее понять, мы не способны управлять ею. – Он кивнул на окно. – И горами за ней. Они стоят там, смотрят на тебя, и ты знаешь, что никогда не залезешь на них. Ни один островитянин этого не делал, – по крайней мере, никто не вернулся, чтобы об этом рассказать.

Она кивнула:

– Любовь без взаимности.

Он хохотнул.

– Любовь без взаимности.

– Именно поэтому никто никогда о ней не упоминает? Противоположную точку зрения слышишь достаточно часто.

– Боже! Не знаю… «Еще всего четыреста девяносто шесть дней, и я выберусь из этой песчаной ямы». Да, полагаю, так. Эта земля, особенно в здешнем краю, странная, и если она слишком сильно входит тебе в кровь, ты тоже делаешься странным. И не очень-то хочется привлекать к этому внимание.

Как раз когда она прокрутила этот разговор в голове на верховой прогулке, Харри увидела Касси и Бет, трусящих ей навстречу. Она снова вспомнила о Корлате и попыталась вызвать в памяти то немногое, что знала о свободных горцах. Джек о них рассказывал неохотно, и его уклончивость привела Харри к убеждению, что он знает о них очень много. Ведь он никогда не стыдился признаться в невежестве. Возможно, он пытался излечить ее от несчастной любви.

«Ой, мамочки, – подумала она, и стремительным прыжком ее любопытство превратилось в возбуждение. – Очень надеюсь, он не уедет до нашего возвращения».

Вопрос о том, сколько рассказывать подругам, погиб в зародыше. Как только их пони поравнялись, Бет спросила:

– Он уже здесь?

Харри ожидала «доброе-утро-как-ты» и не сразу поняла, кто имеется в виду.

– Корлат, – подсказала Касси. – Джек зашел к нам повидать папу перед завтраком, велел ему отправляться в Резиденцию и сказал, что он им там понадобится.

Мистер Петерсон и Джек Дэдхем единственные в поселке сносно говорили по-горски. Большинство дарийцев, часто имевших дело с островитянами, выучивали островной. Харри усвоила несколько дарийских слов, но совсем немного. Никому из ее соплеменников не пришло в голову написать общеупотребительный учебник дарийской грамматики. При дальнейших расспросах ей дали понять, что ей его учить не надо. Единственным, кто поощрял ее и научил нескольким горским словам, был Джек Дэдхем, а у него не хватало свободного времени. Сэр Чарльз изъяснялся на горском языке достаточно связно, но чувствовал себя неуютно. Он понимал, что ответственный комиссар должен знать язык своих подопечных, но не торопился соответствовать собственным ожиданиям и держал под рукой переводчика.

– Корлат… – Бет выдохнула это имя словно заклятие. – Папа говорит, горцы нас недолюбливают…

– Мы всегда это знали, – вставила Касси.

– …поэтому он, скорее всего, проскользнет туда и обратно так, что мы его и не увидим.

– У меня есть разрешение пригласить вас на обед, – сказала Харри. – Если он вообще появится, мы его увидим.

– Ой, как чудесно! – воскликнула Бет. – Наверняка даже он не сможет закончить свое дело до обеда. Давайте не уезжать далеко. Прибытие всяко не пропустим и будем знать, когда возвращаться. Очень обидно: приезжает настоящий король, а у тебя даже нет предлога с ним познакомиться.

– Вы знаете что-нибудь про свободных горцев? – спросила Харри. Они остановились вполоборота к Резиденции, чтобы держать ее в поле зрения. – Я нет. Никто мне ничего не рассказывает.

Обе барышни рассмеялись.

– Горцы – самый тщательно охраняемый секрет в Дарии, – сказала Касси. – В смысле, мы знаем, что они существуют. Некоторые из них приезжают сюда, в поселок. Я имею в виду, на весеннюю ярмарку. – Харри взглянула на нее. – Ну уж про ярмарку-то леди Амелия наверняка тебе рассказывала! – воскликнула Касси. – После трех месяцев дождей мы выползаем из укрытий и разгоняем хандру устроительством ярмарки…

– …где продаем друг другу всякие смешные мешочки, чепчики, кукол и скамеечки для ног, которых наделали, пока шли дожди, чтобы не сойти с ума от невозможности выйти на улицу, – продолжила Бет.

– Да, по большей части всякую ерунду. Но все очень веселятся первые две-три недели после прекращения дождей. Погода стоит довольно прохладная, это единственное время в году, когда можно выходить из дома даже в полдень. И из земли прет всякая зелень, и все наши пожитки разостланы на крышах и вывешены из окон, потому что они тоже зазеленели, – добавила Касси, поморщившись. – Мы украшаем улицы и площадь бумажными и настоящими цветами, и флагами, и лентами, и весь городок выглядит празднично от развешанных повсюду платьев и одеял. У нас тут водятся и настоящие цветы, помимо бессмертных пимчи, хотя нет ничего похожего на те, к каким ты привыкла дома. Все растет как бешеное две недели, поэтому к третьей неделе, ярмарочной, округа уже в зелени и цвету – даже пустыня, если ты можешь в это поверить.

Потом, конечно, солнце снова все убивает. Это четвертая неделя. А как у нас в остальное время, ты уже знаешь.

Да, но ярмарка… все приходят на ярмарку. Горцы тоже, несколько человек, хотя никогда не бывает никого особенного. Король уж точно не приезжал. И уж там не только наши бисерные кошелечки, наплетенные с отчаяния. Всегда бывает нечто по-настоящему красивое, в основном изделия самих дарийцев. Даже от слуг не ждут многого в период дождей. После первых недель охватывает такая тоска, что уже не до приказаний.

Но самые лучшие товары прибывают с юга. Погода такая дурацкая только здесь, однако на юге знают про нашу ярмарку, и торговцы понимают: вырвавшись из зимней тюрьмы, мы настолько шалеем от свободы, что готовы купить все, что угодно, поэтому они наводняют поселок.

Ярмарки и весенние праздники в том или ином виде здесь повсюду, но наша самая большая.

– У нас больше всего товаров и так далее, – подхватила Бет, – и мы единственный островной форт в этой глуши. Но дарийских деревень очень много, и они относятся к весне очень серьезно. Много песен и танцев и всякого такого. И они рассказывают прекраснейшие сказки, надо только переводчика найти. А это удается нечасто.

– У нас тоже песни и танцы, – вставила Касси.

– Да, знаю, – протянула Бет, – но это другое. Мы танцуем, чтобы разогнать кровь после долгого сидения взаперти. А у них танцы со смыслом.

Харри устремила на нее любопытный взгляд.

– Ты хочешь сказать, они просят богов о хорошем годе, такого рода смысл?

– Полагаю, да, – ответила Бет. – Хотя и не уверена.

– Никто не станет говорить ни о чем по-настоящему дарийском с островитянами, – пояснила Касси. – Ты наверняка заметила.

– Да… но я здесь новичок.

– Ты навсегда останешься здесь новичком, если ты островитянин, – сказала Касси. – На юге по-другому. А здесь, на границе, все очень четко сознают, что в этих горах, которые ты видишь каждый день из окна, живут свободные. Дарийцы, работающие у тебя или с тобой, очень стараются доказать свою принадлежность и верность всему островному и потому помалкивают. А остальные молчат по противоположным причинам.

– Ты начинаешь говорить как папа, – поддела сестру Бет.

– Мы достаточно часто слышали от него все это, – возразила Касси.

– Но горцы… – сказала Харри.

– Да. По-моему, единственное, что нас объединяет, это радость в первые три недели весны. Поэтому несколько горцев приходят на нашу ярмарку.

– Хотя не очень-то они веселятся, – вставила Бет. – Являются в этих своих неизменных балахонах. Лица тоже закрыты, и не видно, улыбаются они или хмурятся. А некоторые носят смешные залатанные кушаки вокруг пояса. Но таки приходят и остаются на несколько дней… У них самые прекрасные лошади на свете. Горцы разбивают лагерь за пределами поселка и всегда выставляют караул, совершенно открыто, как будто нам нельзя доверять…

– Может, и нельзя, – пробормотала Касси.

– …но никогда не продают лошадей. Они привозят роскошнейшие ковры и вышитые пояса – куда красивее тех штопаных, какие носят сами. Это они продают. Вышагивают по краю большой центральной площади старого базара со всем этим ярким товаром в руках, пока все прочие смеются, болтают и бегают вокруг. Выглядит жутковато.

– Да ничего подобного, – фыркнула Касси. – Это ты баек наслушалась.

Бет покраснела. Помолчав, она сказала:

– Видишь что-нибудь у Резиденции?

– Нет, – ответила Харри. – Каких баек?

Повисла новая пауза, пока Касси смотрела на Бет, а Бет на гриву своего пони.

– Моя вина, – сказала Касси немного погодя. – Нам не полагается говорить о них. Папа по-настоящему расстраивается, когда ловит нас на этом. Истории в основном про магию. Считается, что Корлат и его народ пропитаны ею, даже в наше время, а про самого Корлата поговаривают, будто он безумен.

– Магия? – переспросила Харри, припоминая слова Дэдхема. – Безумен? – О безумии полковник не упоминал. – Как так?

Обе барышни пожали плечами.

– Мы так и не сумели выяснить, – призналась Касси.

– А уж нам обычно довольно быстро удается выжать из папы все интересное, – сказала Бет. – По-видимому, там действительно нечто ужасное.

Касси рассмеялась.

– Ты слишком начиталась романов, Бет. Просто папа отказывается верить в магию, вот и не желает о ней говорить. Джек Дэдхем в нее верит – они с папой иногда об этом спорят, когда думают, что никого вокруг нет. Безумие, если это оно, каким-то образом связано с силой короля. За обладание силой, выходящей за пределы возможностей смертных, ему приходится платить своего рода припадками безумия.

– Это кто тут слишком много романов читает? – вскинулась Бет, и Касси улыбнулась.

– Да уж, действительно захватывает воображение, – сказала она, и Бет кивнула.

– Неудивительно, что вам так охота на него поглядеть, – заметила Харри.

– Да. Знаю, это глупо с моей стороны, но, мне кажется, должно же это как-то проявляться. Вдруг он окажется восьми футов ростом или с третьим глазом посреди лба, – предположила Бет.

– Боже! – выдохнула Харри.

– Надеюсь, нет, – поежилась Касси.

– Ну, вы же знаете, как говорится в легендах, – сказала Бет.

– Не очень-то, – строго возразила ее сестра. – Даже когда папа снисходил до перевода, по паузам было понятно, как много он опускает.

– Да, но все равно, – настаивала Бет. – Говорят, древние короли и королевы были выше ростом, чем простые смертные…

– Дарийцы в основном ниже нас, по крайней мере те, кого мы видим, – перебила Касси. – Король может выглядеть совершенно обычным для нас и казаться очень высоким для них.

– …и что-то в их глазах выдавало королевское происхождение.

Последовала очередная пауза.

– Что-то? – спросила Харри.

Обе девицы вновь пожали плечами.

– Что-то, – повторила Бет. – Это одна из тех вещей, которые папа всегда опускает. Как безумие.

– Надеешься, король пеной изойдет? – насмешливо сказала Касси.

Бет бросила на сестру шкодливый взгляд.

– Нет, я за третий глаз.

Беседа увлекла их довольно далеко от крайних домов поселка, туда, где пыль под копытами пони уже перестала притворяться чем-то иным, нежели пустынный песок. Повисла тишина.

Касси предложила пуститься галопом, что было старательно исполнено. Солнце поднялось уже довольно высоко, поэтому спустя несколько минут, когда они снова натянули поводья, плечи у пони потемнели от пота. Харри бросила очередной взгляд в пустынную даль, щурясь на зыбкий свет.

– Как думаешь, можно уже повернуть? – мечтательно спросила Бет, прикрывая глаза ладонью в элегантной белой перчатке.

Харри улыбнулась:

– Если хотите, проведем остаток утра у меня в гостиной. Оттуда отлично видна парадная дверь.

Бет кинула на нее благодарный взгляд, Касси хихикнула, но все трое повернули пони обратно и послали их рысью к дому.

К тому времени, когда они достигли первого намека на тень, предлагаемого тощими, но упрямыми деревьями на краю поселка, Харри изнемогала от жары. Вдобавок начала побаливать голова, и девушка злилась на себя за беспричинную спешку. Ничто не могло ускользнуть от их внимания. Резиденция стояла чуть поодаль от остальных домов, на собственном участке, и дорога, заканчивавшаяся у ее парадных дверей, все время маячила у них перед глазами. Они отсутствовали всего лишь чуть больше часа. Харри подумывала, не предложить ли встретиться еще через час, чтобы успеть переодеться и принять ванну. В ее нынешнем состоянии ей не хотелось видеть никаких королей, умных или безумных.

Но, кинув украдкой взгляд на Бет и увидев, как отчаянно та надеется ничего не пропустить, она решила: «Ну ладно, умоюсь хотя бы, а потом выпьем холодного лимонада и будем с комфортом наблюдать за входом».

Лошадки медленно топали по улице в сторону Резиденции. Касси стянула шляпу и обмахивалась ею. Харри на миг прикрыла глаза. «Отвратительная привычка, – сказала она изнанке своих век. – А вдруг эта жирная сонная четвероногая кушетка с ушами и хвостом внезапно ринется вперед или шарахнется в сторону?» – «А вдруг небо упадет?» – ответила ей изнанка век.

«Четвероногая кушетка» резко остановилась посреди дороги и резко вскинула голову, а Бет придушенно прошептала:

– Смотрите.

Харри и Касси посмотрели. Они почти приехали. Оставался лишь широкий круг перед Резиденцией, удобный для разворота карет или построения половины полка. С одной стороны, где высокий дом отбрасывал немного тени, виднелись семь коней и один человек. Кони обступили человека небольшим полукругом, а он сидел, скрестив ноги, у стены дома. Лошади стояли тихо, время от времени переступая ногами. Порой одна или другая вытягивала шею и касалась носом человека. Он их гладил, и они снова поднимали головы. Первым делом Харри отметила красоту животных. Лошади были не ниже шестнадцати локтей ростом, с длинными чистыми ногами, с хвостами почти до земли. Три буланых коня лоснились даже в пыльной тени, еще один был серый, один темно-каурый и один соловый. Но самый лучший стоял дальше всех от трех жирных пони, по-дурацки застывших посреди каретного проезда. Кроваво-гнедой, красный, как огонь, с черными ногами и хвостом. Он держался особняком от остальных лошадей и не обращал внимания на человека у своих ног. Конь уставился на вновь прибывших, словно это его земля, а они на нее вторглись. Остальные лошади медленно повернули головы посмотреть, что там углядел их вожак, и Харри заметила еще кое-что: полное отсутствие упряжи.

– Он здесь, – констатировала Касси.

Бет глубоко втянула воздух.

– Но как? – прошептала она.

– Посмотрите на этих коней, – выдохнула Харри, и в ее голосе прозвучало столь явное обожание, что она сама его услышала.

Касси отвела глаза от семи лошадей, вопреки всему невидимками пересекших бесцветную пустыню прямо под носом у трех человек, которые их высматривали, и сочувственно улыбнулась подруге.

– Ты же никогда раньше не видела горскую лошадь? Они считаются лучшими в Дарии.

– И не продаются, – припомнила Харри.

Касси кивнула, хотя Харри не могла ее видеть – ее взгляд был по-прежнему прикован к лошадям.

– Джек Дэдхем отдал бы руку, чтобы хоть разок прокатиться на такой.

– Без поводьев, – сказала Харри.

– И без стремян, – добавила Касси, и Харри увидела, что она права.

Седла представляли собой подбитые мягким кожаные попоны, изящно вырезанные и изогнутые. Харри различала блеск вышивки на подпругах и луках. Ни один из коней не тронулся со своего места в полукруге, хотя теперь все, включая человека, смотрели на пони и их всадниц.

– Лошади, – с горечью произнесла Бет. – Разве вы не понимаете, что это значит? Он уже здесь, а мы ничегошеньки не заметили! Если это не магия, то что?

Она снова тронула своего пони вперед. Касси и Харри медленно последовали за ней и остановились перед лестницей. Появились трое конюхов, готовых отвести пони в стойла за домом.

Едва ноги Харри коснулись земли, как из дома послышался шум. Грум беспокойно вился рядом, поскольку на горьком опыте усвоил, что эта островитянка не желает, чтобы ей помогали спешиваться. Харри обернулась как раз вовремя и увидела, как резко распахнулась тяжелая дверь, аж петли завизжали, и на крыльцо стремительно вышел мужчина в свободном белом одеянии с алым кушаком вокруг талии. Следом за ним выскочили еще несколько человек и столпились вокруг него, когда он приостановился на веранде. Будучи осью нервного колеса, он медленно поводил головой, окидывая взором вертевшихся вокруг и пищавших на него людишек. Не смея приблизиться, Харри потрясенно узнала четверых из этих мелких смертных: сэр Чарльз и мистер Петерсон, Джек Дэдхем и ее собственный брат Ричард. Человек в белом был высок, хотя не выше Ричарда или сэра Чарльза. Но воздух вокруг него дрожал, словно жаркое марево над пустыней. Волны исходили от его белых рукавов, мерцали тенями его алого пояса. На его фоне остальные казались мелкими, бледными и словно размытыми, тогда как он был столь ярок, что глазам больно. Еще несколько мужчин вышли следом за островитянами и встали чуть в стороне, не сводя глаз со своего короля. А кто еще это мог быть! Только Корлат.

Харри глубоко вздохнула. Ни безумия, ни чего-либо нечеловеческого в нем не наблюдалось. Но и склонности к сотрудничеству тоже. Он качал головой и хмурился в ответ на чьи-то торопливые слова. Сэр Чарльз выглядел совершенно несчастным. Корлат пожал плечами и развел руками перед собой, словно человек, выходящий из лесу на долгожданный солнечный свет. Он широко шагнул к краю веранды. И тут к нему резко приблизился Дэдхем и заговорил с ним. Он произнес всего несколько слов, но настойчиво. Корлат обернулся, словно против воли, и посмотрел на него. Полковник протянул руку ладонью вниз и развел пальцы. Так они стояли долгую минуту. Горец посмотрел на протянутую ему руку, затем взглянул в лицо ее обладателя. Харри, наблюдая, затаила дыхание, сама не зная почему. Пока горный король удерживал его взгляд, на лице Дэдхема проступило страшное напряжение, но протянутая рука дрожала едва заметно. Корлат медленно протянул собственную руку и коснулся тыльной стороны запястья Дэдхема двумя пальцами. Полковник опустил внезапно потяжелевшую руку и облегченно обмяк, словно убийца, которому прямо на эшафоте отменили приговор. Напряжение сползло с его лица, уступив место страшному изнеможению.

Корлат снова развернулся и поставил ногу на верхнюю ступеньку. Никто не попытался остановить его. Пятеро мужчин в свободных горских одеяниях отделились от теней на веранде и двинулись следом. Харри не нашла в себе сил оторвать взгляд от короля, но краем глаза отметила, что остальные горцы тоже носили яркие кушаки: золотой, оранжевый, зеленый, голубой и лиловый. Король не выделялся ничем, кроме осязаемости своего присутствия.

Харри стояла всего в паре футов от нижней ступеньки, держа в поводу пони. Касси и Бет остались далеко позади, а мальчик-конюх застыл в нескольких шагах от ее локтя. Корлат по-прежнему не замечал их, и девушка завороженно таращилась на него. А он приближался. Казалось, в воздухе стоит рев, он бьет по барабанным перепонкам и давит на глазные яблоки, пока не моргнешь. Затем король резко поднял глаза, словно из бездонной глубины размышлений, и взгляды их встретились. Глаза у него были желтые, как золото, горячее жидкое золото в плавильной печи. Харри внезапно сделалось трудно дышать, и она поняла, почему у Дэдхема было такое лицо. Она едва устояла на ногах, рука стиснула поводья, а пони опустил голову и принялся недовольно жевать удила. Жар от короля исходил невероятный. Словно тысяча пустынных солнц палила ее. «Магия? – подумала она сквозь грохот. – Это и есть магия? Я приехала из холодных краев, где ведьмы живут в тенистых зеленых лесах. Что я здесь делаю?» Она разглядела сдерживаемый этим человеком гнев. Гнев смотрел на нее из желтых глаз и перекатывался по сияющему белизной одеянию.

Затем все кончилось. Он отвел глаза, спустился с последних ступеней и прошел мимо, словно ее не существовало. И она отпрянула с его дороги, чтобы даже краешек его белого рукава не коснулся ее. Человек при конях возник из тени верхом на одном из буланых. Остальные шестеро красавцев подошли к своим всадникам и ткнулись в них мордами. Кроваво-красный жеребец подошел к королю и приветствовал его негромким ржанием. Корлат неуловимым и непринужденным движением взлетел в седло, однако гнев еще не отпустил его. Конь тоже это почувствовал и замер, внезапно напряг все мышцы – неподвижность затишья перед боем. Вот уже и прочие оседлали своих коней. Корлат не взглянул на них, но красный жеребец взял с места в галоп, и остальные последовали за ним. Стук конских копыт по твердой земле внезапно напомнил Харри, как неестественно тихо вели себя все после слов Дэдхема. Неслышный гром стихал по мере удаления цветных кушаков горцев и их блестящих на солнце коней. Харри пришла в себя и огляделась: сэр Чарльз, Джек и мистер Петерсон снова обрели нормальные размеры, а у нее страшно разболелась голова.

3

Корлат смотрел на черные кончики ушей своего коня. Горцы миновали ворота Резиденции, и король поднял глаза, яростно прочесывая взглядом пыльную поселковую улицу, грязно-желтые домишки и лавчонки и редкие клочковатые деревца. Повинуясь еле заметному смещению веса своего всадника, красный конь свернул с дороги. Резкий цокот копыт по утоптанной грунтовой дороге сменился более глухим перестуком по плотному песку. Корлат слышал, как его люди сворачивают следом. Он потряс головой в тщетной попытке расчистить посреди гнева место для мыслей и откинулся в седле назад. Поступь коня замедлилась. Бессмысленно нестись через пустыню посреди дня – лошадям это тяжело.

Шестеро всадников сгрудились у него за спиной. Двое выдвинулись вперед, чтобы занять места по бокам от короля, и, подъезжая, украдкой поглядывали на него и так же быстро отводили глаза.

Островитяне! Спокойно лежавшие на бедрах руки невольно сжались в кулаки. Зря он вообще пытался с ними разговаривать. Отец ведь предупреждал его, много лет назад. Но тогда северяне еще не подобрались так близко. Корлат моргнул. Трудно сдерживать жар собственного гнева, когда его не к чему применить. Ярость восхитительно полезна на поле боя, но в данный момент никакие враги, которых можно было бы заставить путаться в собственных ногах и валиться в кучи, перед ним не маячили. С тем же удовольствием он бы, например, поджег этот большой глупый дом и смотрел бы, как он валится на голову этому большому мягкотелому существу, зовущему себя комиссаром. Абсурдное строение для пустыни: наверняка они живут в подобных штуках у себя на родине… Но мелкие пакости – для детей, а он уже тринадцать лет как правит своим народом. И Корлат проглотил свой гнев и сдержал его.

Келар, ужасная сила, словно в насмешку называемая Даром. В юности, еще до полного расцвета его келара, отец рассказал ему о том, как это будет: «Толку от нас на самом деле не много, разве что в бою. И даже тогда наша полезность ограниченна. Ты станешь проклинать свой Дар, и гораздо чаще, чем благословлять, но такова уж твоя природа. – Он вздохнул и с кривой усмешкой взглянул на сына. – Говорят, в Великие Дни было по-другому. Людям хватало сил владеть келаром. И ума, чтобы понимать его. Согласно легенде, именно леди Аэрин первой осознала свой Дар и подчинила его собственной воле. Но это было давным-давно, а теперь мы измельчали».

Корлат нерешительно произнес: «Говорят также, что некогда Дар годился и для других вещей: исцеления, утешения и приручения».

Отец печально кивнул: «Да. Наверное, когда-то так и было, но теперь не так. Лют знает. И расскажет тебе, ибо он владеет старым келаром, а кто его родители, даже он сам забыл. Но Лют – это Лют. Мы с тобой более скромного рода.

И именно слабая кровь сделала нас тем, что мы есть, чем мы остаемся – и что остается от нас. Избегай Чужаков, если сумеешь. Они не могут, или не хотят, понять нас. Они не отличают коней от быков и попытаются надеть на тебя то же ярмо, в каком держат остальную часть нашей земли. Но их сила в многочисленности, упорстве и настойчивости. Опасайся недооценить ее».

Он видел отца стоящим в одном из внутренних двориков Города в горах. Отец глядел в один из фонтанов и разговаривал наполовину с самим собой. Сверкающая вода бежала по разноцветным горным камням. Затем картинка потускнела, смытая очередным стремительным приступом ярости, и он снова оказался лицом к лицу с девушкой, которую встретил перед домом Чужака. Она-то тут при чем?

Корлат нахмурился, и перед ним снова возникли уши и черная грива его коня. Он поднял глаза. До лагеря еще долгий путь. Почему-то ему не хотелось спать слишком близко к Чужакам. Не то чтобы он подозревал умышленное предательство, но воздух над поселком островитян навевал горцам дурные сны.

Гнев снова ударил его, как шпорой. Корлат поморщился. Дар, демоны его забери, жил собственной жизнью. Какой непостижимой вещи он хочет от него на этот раз? Теперь-то он уже знал, что специфические особенности королей и других людей, в чьей крови келар присутствовал в изрядном количестве, больше тревожили самих его носителей-жертв, нежели их друзей и подданных. И толку от этой тревоги было не много. Королю не пристало объяснять свои непостижимые действия банальной неспособностью совладать с собой.

Гнев обладал определенной структурой. Иногда Корлат ее понимал. Стиснув зубы, подождал немного и снова увидел девушку. И на сей раз смотрел на нее, пока она не исчезла.

Всего несколько минут назад он впервые увидел ее у подножия лестницы и удивился, что вообще смотрит на нее. Он знал, как действует его взгляд, когда он в ярости, и старался следить, на кого смотрит и как долго. Но эта девушка, к несчастью для нее, привлекла его внимание, и он смотрел на нее дольше, чем собирался.

Она была высокая, почти как большинство мужчин, выделяясь ростом даже среди Чужаков. Волосы желтые, цвета солнца на песке, и почти такие же яркие. Его народ, горцы, обычно уступал Чужакам в росте и имел темную кожу и волосы. Но не ее рост или цвет волос удержали его дольше первого внезапного проблеска внимания. И не ее красота. В этом лице и длиннокостном теле было слишком много силы, чтобы назвать их красивыми. Может, ее спокойствие? Или сдержанная прямота? В том, как она встретила его взгляд, было больше мысли, чем завороженности и страха, коих он привык ожидать, задерживая на ком-то взор слишком долго – даже когда его келар спал. Да, подумал он внезапно, сдержанная прямота, которой научился он сам, прекрасно зная, что может случиться, если он расслабится. Но это чушь. Она из Чужаков. Среди его собственного народа по-прежнему встречались неуправляемые мутации, когда несколько капель королевской крови спустя множество поколений вдруг взрывались полным келаром в жилах отпрыска какого-нибудь тихого семейства. Но Чужаков хотя бы с каплей Дара не бывало.

Размышления увели Корлата достаточно далеко от средоточия ярости, и он начал понемногу приходить в себя. Пальцы разжались, их щекотала черная грива. Он посмотрел вперед. Лагерь, пока невидимый, находился совсем близко. Участок плоской однообразной пустыни на самом деле представлял собой небольшую возвышенность, достаточное прикрытие от песка и ветра, способное приютить крохотный источник сладкой воды, пятнышко травы и низкого кустарника.

Пока король глядел на свою пустыню, почти спокойный или хотя бы нащупавший путь к успокоению, келар внезапно подсунул ему красное глупое лицо сэра Чарльза, встревоженно блеющего: «Уважаемый сэр… гм… ваше величество», – и объясняющего, почему он не станет помогать горцам. Картинку сунули ему под нос, и он резко втянул воздух через стиснутые зубы. Завладев вниманием хозяина, упрямый келар резко убрал сэра Чарльза и снова показал ему девушку.

«Да при чем тут она?» – безмолвно вскричал Корлат, но ответа не получил. Дар редко облегчал ему задачу объяснением того, чего хочет. Порой так и не удавалось это выяснить, и оставалось только с грехом пополам доводить дело до конца, как простому смертному. Колотящиеся изнутри в череп и не поддающиеся расшифровке сообщения только осложняли дело.

Терпение подходило к концу. Корлат подался в седле вперед, и громадный жеребец сорвался в галоп. Шестеро всадников, понимавшие настроение своего короля и сами не особенно довольные приемом Чужаков, отпустили его. Король не поехал прямиком к лагерю.

Человек на соловом коне справа от короля успокоил своего скакуна прикосновением ладони.

– Нет, на сей раз мы за ним не поскачем.

Человек слева от него взглянул на товарища и коротко кивнул.

– Да пребудет с ним Славный и Справедливый.

Самый младший фыркнул от смеха, хотя смешок получился безрадостный.

– Да пребудет Славный и Справедливый со всеми нами. Демоны побери этих Чужаков!

Человек на соловом коне нахмурился:

– Иннат, следи за языком.

– Слежу, друг мой, – отозвался Иннат. – Твое счастье, что ты не слышишь моих мыслей.

Отряд выехал на возвышенность, разглядел бледные палатки лагеря впереди и смирился с необходимостью поведать оставшимся о встрече с Чужаками. Король растворился в жарком мареве, поднимавшемся от песка.

* * *

Харри моргнула и узнала мнущегося рядом мальчишку.

– Спасибо, – рассеянно сказала она.

Паренек увел пони, тревожно оглядываясь через плечо вслед жителям пустыни. Он был явно благодарен за возможность уйти. Девушка на миг прикрыла глаза ладонью, отчего пламя головной боли только вспыхнуло с удвоенной силой. Она взглянула на людей на веранде. Они двигались неуверенно, будто спросонок, еще во власти неприятных снов. Харри чувствовала себя не лучше. Когда она уронила руку, плечо скрипнуло. «В доме хотя бы чуть прохладнее», – подумала она и направилась вверх по лестнице. Касси и Бет, чьих пони увели следом за пони Харри, двинулись следом.

Официальный обед получился тихим. Присутствовали все, кто играл роль в утреннем представлении. «Скорее, – подумалось Харри, – они пока просто не в силах заставить себя расстаться друг с другом. Вряд ли у них имеется какая-то конкретная причина держаться вместе. Словно мы только что прошли сквозь… что-то… вместе и боимся темноты». Головная боль начала стихать со второго стакана лимонада, и Харри вдруг подумала: «Я даже не помню, как этот человек выглядит. Все время смотрела на него и ничего не могу вспомнить – кроме роста, алого пояса и желтых глаз». Желтые глаза напомнили ей о головной боли, и она сосредоточилась мыслями на еде в тарелке, а глазами на стеклянной бледности кувшина с лимонадом.

Со стола уже убрали, но никто по-прежнему не проявлял желания уходить.

Тогда Джек Дэдхем деловито откашлялся и сказал:

– Мы не знали, чего ожидать, но, судя по тому, как мы все тут сидим и избегаем смотреть друг другу в глаза… – Харри подняла взгляд, и Джек коротко ей улыбнулся, – мы понятия не имеем, что делать с полученными сведениями.

Сэр Чарльз, по-прежнему не поднимая головы, произнес словно про себя:

– Что это было, Джек? Ну то, что ты сказал ему… совсем в конце?

Харри не отрывала взгляда от Дэдхема, и голос его во время ответа не соответствовал выражению лица, хотя интонация была нарочито ровная.

– Это старая расхожая фраза, типа «давайте будем друзьями и не расстанемся в гневе, даже если наши чувства сейчас таковы». Восходит, думаю, к временам гражданской войны… всяко до нашего появления.

– Она на Древнем Языке, – сказал сэр Чарльз. – Я и не знал, что вы на нем говорите.

И снова взгляд Дэдхема противоречил его словам.

– А я и не говорю. Повторяю, это расхожая фраза. Множество ритуальных приветствий произносятся на Древнем Языке, хотя уже почти никто не помнит их смысла.

– Молодец, Джек, – крякнул Петерсон. – У меня после такого утра голова вообще не работает. Возможно, ты просто отвлек его от мысли о полном уничтожении Чужаков.

Наблюдавшая за ними Харри увидела в лице Петерсона то же самое, чему дивилась в лице Дэдхема.

Сэр Чарльз пожал плечами. Напряжение спало.

– Надеюсь. Я готов цепляться за любую соломинку. – Он помолчал. – Все пошло наперекосяк.

Дэдхем и Петерсон в ответ на это замечание медленно покачали головами, и это лучше любых слов сказало ей, насколько комиссар недооценивает ситуацию.

– Он не вернется, – продолжал сэр Чарльз.

Повисло мрачное согласное молчание, а затем Петерсон добавил:

– Но мне не кажется и что он побежит заключать союз с северянами.

Сэр Чарльз наконец поднял голову:

– Думаешь, нет?

Петерсон тряхнул головой: быстрый решительный жест.

– Нет, он не стал бы слушать Джека в конце, если бы собирался отправиться к нашим врагам.

В голосе Джека Харри расслышала тщательно сдерживаемое раздражение:

– Горцы никогда не заключат союз с северянами. Они считают их врагами по крови, по наследию – по всему, во что они верят. Они поставят себя вне закона гор, если пойдут к северянам.

Сэр Чарльз провел ладонью по белым волосам и вздохнул.

– Ты знаешь этих людей лучше, чем я. Поверю тебе на слово, поскольку больше ничего сделать не могу. – Он помолчал. – Разумеется, придется написать отчет об этой встрече, хотя я понятия не имею как.

Бет и Касси с Харри отчаянно старались сдержаться и не пуститься в расспросы. А то их заинтересованное присутствие заметят и беседа прервется. Мужчины отступят в какое-нибудь внутреннее официальное святилище, где завораживающий предмет можно обсудить по секрету. Поэтому барышни одновременно обрадовались и встревожились, когда леди Амелия спросила:

– Но, Чарльз, что произошло?

Сэр Чарльз с некоторым трудом сфокусировал взгляд на озабоченном лице жены. Затем его взгляд переместился дальше по столу, и девушки поняли, что их снова заметили. Они затаили дыхание.

– Ммм, – протянул сэр Чарльз и замолчал, а у Бет от задержанного дыхания покраснели кончики ушей.

– Если скажешь, пострадает только наше самолюбие, – сказал наконец Дэдхем. – Он пробыл здесь меньше двух часов. Прискакал из ниоткуда, можно сказать. Мы-то думали, что мы начеку и поэтому узнаем о его приближении заранее.

Взгляды девиц прикипели к лицу Дэдхема, а то бы они переглянулись.

– Прошагал к парадной двери, словно по собственному двору. К счастью, мы увидели их, когда они вошли в ворота, и более-менее собрались, чтобы поприветствовать его. А у твоего дворецкого, Чарльз, хватило ума распахнуть дверь прежде, чем мы выяснили, сумеет этот тип пройти сквозь нее или нет.

Во-первых, мы катастрофически плохо понимали язык друг друга. Корлат по-островному вообще не говорил. Хотя, если начистоту, я бы не поручился, что он не может.

Петерсон фыркнул.

– Ты тоже это заметил, да? – усмехнулся Дэдхем. – Один из его людей переводил как умел, а мы с Петерсоном пытались говорить по-дарийски…

– Мы и говорили по-дарийски, – вставил Петерсон. – Я знаю дарийский почти так же хорошо, как островной. Мне удавалось сделать свои слова понятными для дарийцев всех мастей из самых странных уголков этой необъятной страны, включая нескольких свободных горцев. Да и ты, Джек, просто скромничаешь на свой счет.

Харри подумала: «И горный король, во всем своем гневе, застыл как вкопанный, когда Дэдхем обратился к нему на Древнем Языке?»

– В любом случае, – продолжал полковник, – похоже, нам не очень-то удалось донести свою мысль до Корлата.

– А его переводчик, по-моему, не особенно усердствовал, – вставил Петерсон.

Дэдхем едва заметно улыбнулся.

– А, твоя гордость была уязвлена. Будь же справедлив.

Петерсон ответил на его улыбку, но прямо сказал:

– Я уверен в этом.

– Возможно, ты прав. – Дэдхем помолчал. – Я не удивлен. Они тем временем получили возможность, как бы между прочим, немного понаблюдать за нами.

– Немного! – воскликнул сэр Чарльз. – Да они тут меньше двух часов пробыли! Что они… он… успели понять про нас за такое короткое время? Он не дал нам шанса.

Напряжение вернулось.

– Смею заметить, – осторожно произнес Дэдхем, – с его точки зрения, он нам шанс предоставил.

– Не люблю таких торопливых людей, – пожаловался сэр Чарльз.

Напыщенная комичность слов комиссара противоречила его усталому и встревоженному лицу. Сидевшая справа от него жена коснулась его руки, он обернулся к ней и улыбнулся. Затем оглядел стол. И Петерсон, и Дэдхем избегали его взгляда. Сэр Чарльз проговорил легко, почти весело:

– Все довольно просто. Он хочет оружия, людей, отрядов, войск – помощи, чтобы закрыть горные перевалы. Ему, по-видимому, не нравится мысль о северянах, потоком текущих через его страну.

– Разумно, – осторожно вставил Дэдхем. – Его страна превратилась бы в поле боя между северянами и… нами. Горцев слишком мало, они не сумеют удерживать северян хоть сколько-нибудь продолжительное время. Страна в процессе будет захвачена, возможно – уничтожена. Или как минимум аннексирована победителем, – добавил он вполголоса.

– Мы никак не могли пойти ему навстречу, – отозвался сэр Чарльз, возвращаясь к проговариванию мыслей вслух. – На данный момент мы даже не знаем точно намерений северян относительно нас.

– При имеющемся отношении горцев к северу, уверен, у Корлата прекрасная шпионская сеть, – коротко заметил Петерсон.

– Мы предлагали сотрудничество, – возразил сэр Чарльз.

– То есть капитуляцию, – уточнил прямолинейный Петерсон. – Его. – (Комиссар нахмурился.) – Если бы он согласился полностью отдать себя и свой народ под наше управление…

– Ну, Боб, – подал голос Дэдхем.

– Именно к этому все и сводится, – не сдавался Петерсон. – Ему пришлось бы пожертвовать свободой своей страны. За которую они, несмотря на наше давление, держатся все эти годы…

– Нет ничего необычного в том, чтобы малая страна отдавала себя под защиту более крупной, когда того требует ситуация, – напыщенно произнес сэр Чарльз.

Прежде чем Петерсон успел раскрыть рот, Дэдхем поспешно вставил:

– В итоге: он слишком горд, чтобы принять наши условия, а мы… э-э… мы не можем рисковать, давая… предоставляя… ему войска на его условиях.

– Королева и Совет будут крайне недовольны нами, если мы спровоцируем никому не нужную войну, – сказал сэр Чарльз своим лучшим официальным тоном, и Петерсон фыркнул. – Мы ничего не знаем об этом человеке, – жалобно продолжал комиссар.

– Нам известно, что он хочет не пускать северян в Дарию… – пробурчал Петерсон, но Дэдхем чуть сдвинулся на стуле (похоже, пнул Петерсона по лодыжке, подумала Харри и оказалась права), и тот сдался.

– И он не остался бы на переговоры, – закончил Дэдхем. – И вот мы сидим с таким чувством, словно нам всем настучали по голове.

* * *

Пока его Всадники собирались, Корлат расхаживал взад-вперед по палатке. Он остановился в одном углу и уставился на плотное переплетение нитей из конского волоса. Стена двигалась, ибо пустынный ветер не знает отдыха. Горцев осталось так мало. Даже несмотря на маленькие скрытые племена, покинувшие свои твердыни, чтобы спустя поколения изоляции попроситься под черно-белое дамарское знамя. Корлат усердно трудился для воссоединения оставшихся Свободных. Но какой смысл работать, когда единственная мысль о тысячах северян, а вскоре тысячах Чужаков, которые сойдутся с ними, лишает всякой надежды. Чужаки довольно скоро узнают о планах северян по завоеванию юга. Сражаясь между собой, они разорвут его страну в клочья. Его народ будет сражаться. Он знал это и испытывал печальную и болезненную гордость за них. Люди будут держаться, пока не падет последний из них – если до этого дойдет. В лучшем случае они смогут и дальше жить в горах, шныряя, как мыши в потемках, избегая тех, кто захватит их землю, объявит своей и станет править. Старый Дамар – до гражданских войн, до Чужаков – сделался теперь для его людей томительной легендой. Во что он превратится, когда лишь разрозненные горстки Свободных останутся нищими разбойниками в собственных горах?

Но он не мог подчинить их… прагматичной милости Чужаков, как он назвал это после недолгой внутренней борьбы. Для его армии подчиняться приказам островных генералов… Уголки его рта приподнялись. В идее о практичных Чужаках, застигнутых бурей келара одновременно со стороны их союзников и противников, присутствовала некая горькая ирония. Король вздохнул. Даже если каким-то чудом Чужаки и согласились бы помогать ему, они бы отказались принять необходимую защиту келара. Они просто не верят в него. Жаль, не существует несмертельного пути доказать им обратное.

Он подумал о человеке, который обратился к нему последним, о седом мужчине. В нем почти жила вера – вера в обычаи гор, которую Корлат прочел в его лице. Они бы сумели договориться. Этот человек, по крайней мере, понятно разговаривал на наречии гор, хотя мог и не понимать до конца, что именно он предлагал своими последними словами на Древнем Языке. Бедный Форлой: единственный из Всадников, знавший Чужой язык так же хорошо, как Корлат. Нежеланный посол в государстве куда более мощном, чем его собственное, он чувствовал необходимость даже в нескольких минутах, подаренных ему переводчиком, чтобы понаблюдать за лицами тех, кого он хотел убедить.

Почему не нашлось иного пути?

На мгновение толстая ткань у него перед глазами приобрела золотой оттенок. Золото очертило подобие лица, и на него взглянули бледные глаза…

Она тут ни при чем.

Он резко отвернулся и обнаружил, что все его Всадники расселись, смотрят на него и ждут.

– Вы уже знаете… ничего хорошего.

Они склонили головы, признавая сказанное, но удивления в их лицах не было.

– Шансы изначально были невелики.

Один из его слушателей уронил голову ниже, чем того требовала серьезность ситуации. Корлат осекся и добавил:

– Ладно, Фаран, шансов вообще не было.

Фаран поднял взгляд и увидел, как на лице его короля расцветает улыбка – самое близкое подобие улыбки, какое кто-либо видел на лице Корлата в последние дни.

– Никаких шансов, – повторил Корлат. – Но я чувствовал себя, гм, обязанным попытаться. – Он с минуту глядел в потолок. – По крайней мере, все это уже позади. Нельзя полностью исключить возможность нежданной помощи извне, но пришло время подумать о том, как лучше всего защитить собственные горы в одиночку.

Северяне пытались прорваться через горы и раньше. Они всегда отличались жадностью и любили войну. Но при всем своем хитроумии они также были коварны и не доверяли никому, поскольку знали, что им самим нельзя доверять. Многие годы это служило горцам охраной, ибо северяне были не в состоянии объединиться достаточно надолго или в достаточном количестве, чтобы всерьез угрожать соседям. Но в последнюю четверть века из ряда мелких вождей поднялся сильный человек: сильный человек с каплей нечеловеческой крови в жилах, что даровало ему безжалостность, превосходившую даже обычную северную злобу. Неизвестно, из какого источника он черпал свою силу, но он был также великим магом, чьих умений хватило, чтобы собрать воедино все шайки, топтавшие северные земли, равно людей и нелюдей, под свою руку. Звали его Турра.

Хладнокровный политик, Корлат понимал, что империя Турры не продержится долго. Его сын, или максимум сын его сына, падет, и северяне перессорятся, вернутся к своим более мелким и мерзким междоусобным распрям. Отец Корлата, а затем сам Корлат наблюдали возвышение Турры через своих шпионов. Корлат отчасти догадывался о цене, которую он заплатил за свое могущество. Он знал, Турра проживет не намного дольше, чем обычный человек. А горные короли живут долго, и, возможно, Корлат еще на своем веку сможет повести народ к успешному восстанию. Даже если северяне выиграют надвигающуюся войну. Но к тому моменту может не остаться страны, способной поднять мятеж и пережить его исход. Она и теперь едва ли больше, чем пятьсот лет назад. Во времена Аэрин на месте пустыни, где ныне стоял его шатер, зеленели луга и шумели леса. Последний участок ровной пахотной земли, который его люди оставили, представлял собой равнину перед большим проходом в горах, куда хлынет северная армия.

Это сейчас сэр Чарльз упирается, пока северяне не атаковали земли, находящиеся под властью Чужаков. Но, прорвав заслон горцев, они непременно попытаются захватить как можно бульшую территорию. Весь дарийский континент может попасть в безумные жадные лапы Турры и его орды, а многие из них куда меньше люди, чем их предводитель. И тогда Чужаки узнают о колдовстве куда больше, чем хотели бы.

А если Чужаки победят? Корлат не знал, сколько войск способны выставить островитяне, когда разразится война. О существовании келара они узнают от Турры, и урок будет ужасен. Но даже келар в конечном итоге не всесилен. А Чужаки упрямы и мужественны в своем упрямстве. Они часто ведут себя глупо, еще чаще неэффективно и не верят ни во что, чего не могут увидеть собственными глазами. Но они старательны, на свой манер, и нередко заботливы. Если Чужаки победят, они пошлют в горы врачей, и фермеров, и семена, и плуги, и каменщиков… И через поколение его народ станет таким же безликим, как и остальные дарийцы под властью островитян. А Чужаки очень способные управленцы, исключительно за счет упрямства. Что однажды попало к ним в руки, того они не выпустят. И Корлат не увидит восстания.

Надеяться на победу северян было неприятно.

Бульшую часть сказанного Всадники знали, пусть и не видели этого с той ужасной ясностью, на которую был обречен Корлат, а именно она обуславливала теперь его приказы. Королевские Всадники не имели обыкновения спорить со своим господином, но Корлат обычно поощрял обсуждение. За исключением тех случаев, когда бывал захвачен Даром и не мог как следует слушать ничего больше. Но в этот послеполуденный час Всадники не отозвались ни словом, и Корлат, высказавшись до конца, просто умолк.

Он удивился не меньше, чем его люди, когда услышал собственный голос:

– И еще одно, последнее. Я возвращаюсь в город Чужаков. Девушка… девушка с желтыми волосами. Она едет с нами.

4

Харри смотрела из окна своей спальни на залитую лунным светом пустыню. По бледному песку плыли тени, от темной впадины до кучки сухих кустов. Почти верилось, что у теней есть стремление, намерение. Она часто играла в эту игру. Ей полагалось быть в постели – она слышала, как часы пробили два. Расположение и голос больших часов в переднем зале были таковы, что звук разносился по всему большому дому. Часы главенствовали здесь. Вероятно, их было слышно даже в комнатах слуг, хотя Харри ни разу не представилось случая это выяснить, а спрашивать она не решалась. Она часто гадала, специально или случайно часы расположены так, чтобы насильно сообщать о проходящем времени всем обитателям Резиденции, ежедневно, ежечасно. И почему их не переставят? Кому охота считать время, проведенное без сна?

Когда она только приехала, бессонница мучила ее очень сильно. Раньше ей и в голову не приходило, что она не сможет заснуть без шума ветра в дубовых кронах за окном. Она прекрасно спала на борту корабля, когда опасения за собственное благополучие должны были, по идее, терзать ее сильнее всего. Однако шелест беспокойного пустынного воздуха заставлял ее бодрствовать ночь за ночью. Он слишком походил на речь и ничуть не напоминал утешительное бормотание дубовых листьев.

Но это по большей части прошло за первые несколько недель. С тех пор плохие ночи у нее случались редко. «Плохие? – подумала она. – Почему плохие? Я редко чувствую себя хуже на следующий день, если не считать некоторой раздражительности, сопровождаемой ощущением, что мне следовало провести все эти тихие часы во сне».

Однако последняя неделя выдалась такой же бессонной, как и первые. Две ночи она провела, свернувшись калачиком на диванчике у окна спальни. Она дошла до того состояния, когда даже вид собственной постели делается невыносим. Вчера Анни, придя ее будить, обнаружила ее по-прежнему у окна, где Харри задремала незадолго до рассвета. Горничная, будучи спокойной и разумной девушкой, была потрясена. Похоже, ей хватило бестактности упомянуть об этом при леди Амелии. Та, несмотря на все треволнения прошедшей недели, все равно нашла время остановиться у комнаты Харри как раз во время отхода ко сну, покудахтать над подопечной и заставить ее выпить немного чудесного теплого молока. (Молока! – мысленно фыркнула Харри, раз и навсегда отказавшаяся от него в двенадцать лет после первой взрослой чашки чая.) К тому же леди Амелия заставила ее пообещать, что она попытается заснуть – как будто усилия тут что-то значили! И с пристрастием допросила девушку о самочувствии.

– Я чувствую себя прекрасно, мэм, – ответила Харри.

Леди Амелия озабоченно смотрела на нее.

– Ты же не накручиваешь себя по поводу, э-э, последней недели, правда?

Харри помотала головой и чуть улыбнулась.

– Нет, правда, все хорошо.

Она вспомнила, как два дня назад Дэдхем и Петерсон выходили из кабинета сэра Чарльза и не заметили ее в зале у себя за спиной. Так ей удалось подслушать обрывок их разговора:

– …и мне это совсем не нравится, – говорил Петерсон.

Дэдхем провел ладонью по коротко стриженной макушке и заметил полушутливо:

– Знаете, однако, если через месяц или через год один из этих горцев примчится сюда на запаленной лошади и крикнет: «Перевал! Мы разбиты!» – я закрою форт, возьму столько людей, сколько смогу собрать, и отправлюсь улаживать дела, а о докладе позабочусь потом.

Передняя дверь закрылась за ними, а Харри задумчиво пошла своей дорогой.

– Надеюсь, ты не заболела, детонька? – сказала леди Амелия. – Что-то у тебя глаза слишком блестят. – Она помолчала и неуверенно продолжила: – Пойми, дорогая, в случае любой реальной опасности нас с тобой вовремя отошлют.

Тон ее, однако, скорее встревожил собеседницу, нежели ободрил или утешил ее.

Харри испуганно вскинула глаза. Леди Амелия неверно истолковала ее взгляд и похлопала ее по руке.

– Не переживай. Сэр Чарльз и полковник Дэдхем позаботятся о нас.

Накануне Харри удалось загнать Джека в угол. Он снова пришел, чтобы запереться с сэром Чарльзом на долгие таинственные часы. Девушка пряталась в столовой, пока Джек не вышел. Он явно устал, но при виде Харри лицо его просветлело:

– Доброе утро, дорогая. Вижу, глаза у вас блестят: что за кусочек сокровенной дамарской мудрости вы хотите вытащить из меня сегодня?

– Что именно вы сказали Корлату в то утро, как раз перед его уходом? – тут же спросила Харри.

Джек рассмеялся:

– А вы не любите ходить вокруг да около, а? – Он посерьезнел, озадаченно глядя на нее. – Не уверен, что мне следует вам рассказывать…

– Но…

– Но я расскажу. В дни дамарских гражданских войн человек подобным образом присягал своему королю или конкретному претенденту на трон, которого хотел поддержать. Время было особенно неспокойное, опасное, и потому ритуальная клятва своему вождю значила очень много. Больше, например, чем присяга королеве, которую давали все мы, офицеры. Фраза до сих пор имеет вес в горской традиции… но, понимаете, обращение к Корлату несколько, э-э, расходится с моим профессиональным долгом как островитянина, охраняющего границу Империи от этого самого Корлата. Рассчитанный риск с моей стороны… – Он пожал плечами. – Я хотел показать, что не все Оседлые… враждебны Свободным горцам, какова бы ни была официальная позиция.

После ухода леди Амелии Харри улеглась в свою ненавистную кровать и до полуночи, по обыкновению, дремала. Но когда темнота и покой разбудили ее, снова перебралась на диванчик перед окном, чтобы наблюдать, как проходит ночь.

Два тридцать. Как черно небо вокруг звезд. Ближе к горизонту угадывались более длинные плоские пятна тьмы, где звезд не было вовсе, должно быть, горы. А пустыня полнилась оттенками серого.

Незаметно она уплыла в сон.

* * *

Вон она, Резиденция, покойная и темная в лунном свете. Фаран и Иннат останутся здесь, с конями. Было бы рискованно брать их с собой дальше. Остаток пути он проделает пешком. Риск! Корлат кисло ухмыльнулся под защитой опущенного на лицо серого капюшона и скользнул в тень. Приключение захватило их, к добру или к худу.

– Сола, только не Чужая, – взмолился Фаран, почти слезно, и смуглый Корлат вспыхнул.

В его прошлом имели место определенные романтические эпизоды, включавшие скачки по ночной пустыне, но он никогда не похищал женщину, не заручившись заранее ее деятельной поддержкой. Отец Корлата был известным любителем женщин. Неожиданные единокровные братья и сестры нынешнего короля всплывали иногда до сих пор, не давая народу забыть об этом. Корлату порой казалось, что избранная им политика скрытности в подобных делах только нервирует людей. Люди не знали, что происходит – и происходит ли вообще. Уже некоторое время действительно ничего не происходило, но, видят боги, неужели его собственные Всадники действительно ждут, что он сорвется и выставит себя на посмешище из-за Чужой?! И именно сейчас!

Но с другой стороны, он не мог толком объяснить, почему делает то, что делает, даже самому себе. Хотя его решимость была тверда, как он с грустью обнаружил в тот миг, когда слова слетели с его уст. Но как же неприятно видеть своих людей расстроенными! Он хороший король, а не кисейная барышня. Поэтому, имея полное право велеть Фарану прикусить язык, он все же ответил ему:

– Это государственное дело, – медленно произнес он. Даже Всадникам, лучшим друзьям и самым верным подданным, он не мог открыто заявить, что он лишь следует капризам келара. – Девушка станет почетной пленницей, обращаться с ней будем со всем уважением, и я, и вы.

Никто ничего не понял, но все слегка успокоились. И избегали думать о неписаном законе своей страны, гласившем, что похищенная женщина лишается чести, вне зависимости от того, потеряла ли она на самом деле что-нибудь, кроме нескольких неудобных часов поперек чьего-нибудь седла, или нет. Как правило, соблазнение горца или горянки членом королевской семьи почиталось за честь, пусть и несколько опасную. Кто сумеет расслабиться с любовником, которому нельзя смотреть в глаза? Вот почему келар, Дар изначально королевский, продолжал всплывать в неожиданных местах. Но Чужаки, как известно, народ странный. Кто знает, что они станут делать…

– Сола, – нерешительно произнес Фаран.

Корлат остановился и чуть обернулся, показывая, что слушает.

– А если Чужаки обнаружат ее пропажу?

– И что с того?

– Они пойдут за ней.

– Нет, если не узнают, куда она подевалась.

– Но… как они могут не узнать?

Корлат мрачно улыбнулся:

– Потому что мы им не скажем.

Фаран, по его собственному выбору, не сопровождал короля на совет с Чужаками. Форлой, Иннат и другие, побывавшие в Резиденции, ухмылялись под стать королю. Чужаки не видят и того, что творится у них под самым носом.

– Вы выступите отсюда сразу же и медленно направитесь к горам. И снова поставите лагерь там, где ручей Леик выходит на поверхность. Там вы будете ждать меня. Я вернусь тем же путем, которым мы пришли, в течение трех дней. Пусть никто не скажет, будто девушка исчезла сразу после того, как горцев видели в поселении Чужаков. Я заберу ее из постели, пока она спит в большом доме, и поскачу обратно к вам.

Повисла задумчивая тишина. Наконец Фаран сказал:

– Я пойду с тобой, сола. У меня быстрый конь. – Веселья в его голосе не прибавилось, но дрожь ушла.

К тому же, глядя в лица шестерым, видевшим, как Корлат говорил с комиссаром, Фаран ощутил любопытство. Он никогда не видел Чужака, даже издали. Никогда не видел городка Чужаков.

Проведя в опустевшем лагере три беспокойных дня, Корлат, Фаран и Иннат стремительно поскакали обратно к городку Чужаков. «Они не видели нас даже средь бела дня, когда мы скакали к ним в развевающихся плащах на ржущих конях, – думал король. – Мы крадемся как грабители в пустой дом, притворяясь, будто у него есть хозяин. Иначе трудно до конца поверить, уж больно все просто».

Фаран и Иннат опустились на колени там, где стояли, и не смотрели, когда король уходил от них. Все равно они увидят не больше, чем он захочет им показать. Кони ждали так же тихо, как люди, но большой королевский жеребец провожал хозяина взглядом. Лишь ветер шелестел в низком кустарнике и длинных лошадиных гривах.

Корлат без труда добрался до дома. Иного он и не ожидал. Сторожевые псы не обратили на него внимания или по какой-то таинственной причине сочли его своим. Несколько черно-коричневых мохнатых клубков, приглушенно посапывая, лежали там и сям в спящем саду Резиденции. Собаки Чужаков не любили северо-восточную границу Дарии. Горные псы тут же проснулись бы и молча наблюдали бы за ним, но они не ладили с Чужаками. Король не видел в темноте, но даже там, куда не попадал лунный свет, двигался безошибочно.

Он подошел к дому и приложил ладонь к стене. В зависимости от настроения келара, его носителю удавалось проходить сквозь стены, не проламывая их предварительно, или хотя бы видеть сквозь них. Но опять-таки не всегда. До чего же лень забираться в дом, как обычный грабитель, и бродить из комнаты в комнату, разглядывая лица на подушках. Возможно даже, он на этом попадется.

Нет. На этот раз обошлось: келар с ним. «Он сам втравил меня в эту затею, – подумал Корлат. – Так пусть, по крайней мере, поможет мне из нее выбраться». Он почти сразу понял, где она. Единственный неприятный момент был, когда проклятые часы в прихожей зазвонили, будто призывая мертвых, и словно холодными бледными руками потянулись за ним вверх по лестнице.

Она кротко спала, свернувшись калачиком, на мягкой полке, встроенной в полукруглое окно. На мгновение жалость пронзила его, и Корлат заколебался. «Что мне толку от жалости? – подумал он почти сердито. – Я здесь не по собственной воле». Но он излишне бережно завернул ее в плащ, выдохнув несколько слов над ее головой, чтобы она точно не проснулась.

* * *

Харри с трудом очнулась от самого странного в жизни сна к смутной и туманной реальности, полной толчков и скачков. Заболела, что ли? Она не могла понять, что с ней происходит, только сознавала, что ей очень неудобно. А ведь она всегда легко просыпалась…

Девушка с трудом разлепила веки и увидела вроде бы рассвет за вроде бы горами, хотя до них же далеко… Затем она сообразила, что она на лошади, сидит боком у самой конской холки, и ноги ее болтаются с одной стороны седла, постукивая коня при каждом шаге. Харри мысленно посочувствовала коню. В сидячем положении ее поддерживал мужчина, прижимая ее собственные руки к бокам, а голова ее подскакивала у него на плече.

Но ведь она прекрасно умеет ездить на лошади сама! Это была единственная ясная мысль, да и то не очень. Обидно же! Почему с ней обращаются как с тюком или с ребенком?! Харри завозилась. Она подняла голову, резко вздохнула и стряхнула с лица низко надвинутый капюшон. Затем попыталась изменить положение в седле.

Всадник резко натянул поводья. Черт, а ведь поводьев-то нет! Мужчина обхватил ее чуть крепче, и затем рядом возникли двое других верховых, спешились и тут же подошли к ней. Они были одеты как горцы, с низко опущенными на лицо капюшонами, и совершенно внезапно, еще не понимая, что с ней случилось, Харри испугалась. Державший ее всадник передал ее стоявшим внизу людям. Она заметила, что конское плечо, по которому елозили ее ноги, ярко-рыжее, а грива длинная и черная. Но когда двое подхватили ее под руки и ее ноги коснулись земли, она снова сомлела.

Второй раз Харри проснулась в сумерках, только теперь красноватый свет шел с противоположной стороны. Она чувствовала себя гораздо лучше. Хотя окружение было столь необычным, что она ни в чем не могла быть уверена. Девушка села – отлично, она может сидеть. До этого она лежала на одеяле, завернутая в чужой темный плащ с капюшоном. Под плащом на ней по-прежнему были халат и ночная сорочка. Пару головокружительных минут она пыталась припомнить, как оказалась босиком. Потеряла тапочки или просто не надевала… прошлой ночью? Или когда? Поймав себя на этой мысли, Харри огляделась.

Ее разместили в небольшом углублении. С одной стороны его прикрывала заросшая кустарником дюна. Над головой натянули тент, состоявший из крыши и всего одной стенки. Во все прочие стороны открывался вид на дюну, закат и троих мужчин. Они сидели на корточках у крохотного бездымного костерка, разведенного у противоположного края той же дюны. На границе светового пятна угадывались черные горы, растворяющиеся в сумерках, и три коня. Три кучки, видимо седла, лежали возле них, но кони – серый, гнедой и огненно-рыжий – стояли без привязи.

Едва она взглянула на них, один из мужчин поднялся от огня и направился к ней. Остальные двое остались сидеть, глядя в алое сердце огня. Третий опустился на колени рядом с пленницей и протянул ей дымящуюся чашку. Харри приняла ее не раздумывая, поскольку в жесте мужчины читался приказ, и заглянула внутрь. Загадочное содержимое имело коричневый цвет и вкусно пахло. Желудок тут же проснулся и принялся сетовать на свою горькую участь.

Харри взглянула на чашку, потом на мужчину. Капюшон плаща скрывал его лицо. Спустя минуту похититель указал на чашку и сказал:

– Выпей это.

Она облизнула губы, опасаясь, как бы голос не выдал ее волнения.

– Мне бы не хотелось снова заснуть. – Получилось вполне прилично.

Последовала новая пауза, но причина заминки осталась непонятной. То ли мужчина не понял, то ли тщательно выбирал ответ. Наконец он произнес с сильным и странным акцентом, хотя островные слова были легко узнаваемы:

– От этого ты не заснешь.

Харри слишком хотелось пить. Она не стала задумываться, верить или не верить незнакомцу, и выпила все. Вкус оказался таким же приятным, как и запах, и это, на ее взгляд, выгодно отличало напиток от кофе. И тут девушка поняла, что ужасно проголодалась.

– Есть еда, если хочешь.

Она кивнула, и перед ней тут же появилась тарелка еды и новая порция горячего коричневого напитка. Мужчина опять уселся, словно намереваясь проследить за каждой ложкой. Харри взглянула на него или, скорее, на тень под капюшоном, затем решила сосредоточиться пока на тарелке. Там, рядом с дымящейся горкой некоего подобия рагу, лежала странной формы ложка. Черенок был сильно изогнутый, а черпало почти плоское. Она взяла ее.

– Осторожно. От такого сна, как у тебя, некоторых тошнит.

«Стало быть, меня подпоили», – подумала Харри со странным облегчением. Теперь у нее появилась уважительная причина ничего не помнить о том, как она здесь оказалась. Она ела предложенную пищу и чувствовала себя все лучше, хотя мясо было незнакомое. Ей становилось легче, но одновременно с новой силой в голове вспыхивали вопросы: где она, и как тут оказалась, и – главное – что дальше. Девушка заколебалась, глядя на полупустую тарелку. В центре тускло-серой керамики красовался черный знак. «Интересно, что он означает? – подумала Харри. – Здоровье и долголетие? Чары, чтобы посуда не билась и не терялась? Или символическую „Смерть Чужакам“?»

– Хорошо? – спросил мужчина рядом.

– Мне бы… э-э… было спокойнее, если бы я могла видеть ваше лицо, – сказала она, мучительно ища верный тон среди понятной робости, ужасной трусости и вежливости по отношению к захватчику.

Он откинул капюшон и повернул голову так, чтобы лицо его было ясно видно в отсветах угасающего у него за спиной костра.

– Боже мой, – невольно вырвалось у нее.

Это был Корлат.

– Значит, ты узнала меня?

«Да, ваше величество», – подумала она, но язык у нее прилип к зубам.

По ее испуганному кивку он все понял.

– Хорошо, – сказал он и встал.

Она смотрела на него потрясенно. Ему хотелось как-то подбодрить ее, но он и собственным людям не мог объяснить, зачем похитил ее, а уж ей-то и подавно. Он смотрел, как она собирает все свое достоинство и пытается скрыть за ним потрясение. Девушка больше ничего не говорила, и он забрал ее тарелку и чашку и отнес обратно к огню, где Иннат отскреб их песком и убрал.

Погруженная в собственные мысли, Харри не догадывалась о сочувствии похитителя. Она видела, как фигура в плаще присоединилась к своим у огня. Никто из них не смотрел в ее сторону. Один затоптал костер и упаковал посуду в сумку. Второй седлал коней. Корлат стоял и смотрел на горы, сложив руки на груди, плащ его колыхался на вечернем ветерке. Свет почти угас, и скоро его неподвижная фигура станет неразличима на фоне черных пиков.

Девушка поднялась, несколько неуклюже. Ноги слушались неохотно, и голова кружилась, оказавшись так далеко от земли. Удалось сделать несколько шагов. Песок под ногами был теплый, но не горячий. Двое мужчин, по-прежнему не глядя на нее, скользнули мимо, сняли тент, скатали его и убрали быстро, словно по волшебству. Когда последнюю суму приторочили к седлу, Корлат обернулся, хотя не прозвучало ни слова. Огненно-рыжий конь следовал за ним.

– Это Исфахель, – торжественно сообщил он. – По-вашему, наверное… Огненное Сердце.

Харри взглянула снизу вверх на громадного зверя, не уверенная, какого ответа от нее ждут. Она чувствовала, что погладить гордого скакуна было бы наглостью. Отчаявшись, она протянула ему раскрытую ладонь и почувствовала себя глупо польщенной, когда конь изогнул шею и склонил голову, пощекотав ей дыханием ладонь. Он снова вскинулся и наставил уши на Корлата. Девушка чувствовала, что только что подверглась некоему ритуальному испытанию, и гадала, прошла его или нет.

Другие двое мужчин подошли к ним, за ними мягко ступали кони. «Меня опять перебросят через седло, как мешок с зерном? – подумала Харри. – Интересно, труднее ли перекидывать, когда упомянутый мешок стоит и смотрит на тебя?»

Она отвернулась. Мужчины напряженно всматривались в песок вокруг своих сапог. Всю поклажу приторочили к седлам, и выемка за пригорком, где они стояли, выглядела такой же голой и непотревоженной, как если бы здесь никогда не укрывался лагерь. Харри снова повернулась к Корлату.

– Я умею ездить верхом… немного, – робко произнесла она, хотя дома считалась великолепной всадницей. – Вы позволите мне сесть лицом вперед?

Корлат кивнул и отпустил конскую гриву. Он поправил покрытый кожей шерстяной валик в передней части седла и обернулся к девушке.

– Можешь сесть?

Она прикинула на глаз высоту конской спины: без малого восемнадцать ладоней, а то и больше.

– Не уверена, – признала она.

И тут, к ужасу своих спутников, недоумению Огненного Сердца и удивлению самой Харри, Корлат опустился на одно колено на песок и протянул ей сложенные чашкой ладони. Она поставила покрытую песком ногу ему на руки и взмыла легко, как бабочка или лепесток. Он уселся позади нее, взлетев в седло с тем же простым изяществом, которое она наблюдала во дворе Резиденции. Остальные два коня и их всадники подошли к ним, они вместе развернулись лицом к горам и пустились вперед легким галопом. Харри не различила ни слова, ни жеста повеления.

Они ехали всю ночь, шагом и легким галопом, лишь на недолгое время переходя в полный галоп. Харри страшно устала еще до того, как полоса гор перед ними начала проступать на фоне сереющего неба. Остановились только раз. Девушка перекинула ногу через конскую холку и соскользнула на землю, прежде чем ей успели предложить помощь. И хотя она не рухнула прямо на месте, на одно ужасное мгновение песок у нее под ногами заколыхался в такт движению конской спины в галопе. Хлеб, незнакомый зеленый фрукт и некое питье придали ей сил. И снова Корлат закинул ее в седло, а его люди закусили губы и отвели глаза. Она вплела пальцы в длинную гриву Огненного Сердца, выпрямила спину, заморгала и усилием воли велела себе бодрствовать. Она заявила, что умеет ездить верхом, и не хотела, чтобы ее несли… куда бы они ни направлялись… но не стоит гадать об этом. «Просто думай о том, чтобы сидеть прямо».

Один раз, когда они перешли на шаг, Корлат передал ей кожаный бурдюк со словами:

– Уже недалеко. – И в голосе его звучала доброта, а не насмешка.

Ей очень хотелось увидеть его лицо, но он сидел у нее за спиной, а изворачиваться не хотелось.

Содержимое бурдюка обожгло ей рот и заставило ахнуть, но благодаря питью она смогла сидеть еще прямее.

Она таращилась на линию гор, зажмуривала и открывала глаза, неуверенная, бледнеет небо или ей это кажется. И тут кони перешли на шаг, а затем остановились, насторожив уши.

Бесплотная рука возникла возле правой щеки Харри – Корлат указал вперед:

– Вон.

Она проследила взглядом направление, но увидела только волны песка. Кони сорвались в галоп, потрясший ее стремительностью в конце такого путешествия. От каждого удара копыт Огненного Сердца ей перетряхивало все кости. Устав от взлетов и опаданий черной гривы поверх ее рук, она подняла глаза и разглядела отблеск белого и серые контуры, слишком ровные для обычных дюн. Солнце окрасило верхушки гор золотом, когда три всадника ворвались в лагерь.

5

Корлат мгновенно очутился на земле, выкрикивая приказы, отчего фигуры в длиннополых одеждах рассыпались во все стороны. Харри в одиночестве сидела на большом рыжем коне, тот стоял неподвижно. Усталым слипающимся глазам казалось, будто шатров десятки, а людей сотни. Они выходили из шатров и просто из теней, чтобы поклониться королю. «Поздравляют его с успехом предприятия? А оно было успешным?» Одних тут же отсылали с поручениями, другие снова растворялись в темноте, из которой возникли. Двое спутников короля тоже спешились и стояли чуть позади него, пока их господин оглядывал лагерь. Харри не шевелилась. Ей не до конца верилось, что они прибыли-таки на место, – или не хотелось верить. Она с тоской подумала о ненавистной постели далеко в Резиденции и о толстой, скучной, суетливой Энни. Как же хорошо было бы оказаться дома… Харри очень устала и не знала толком, где дом. Когда Корлат обернулся к ней, девушке хватило самообладания сползти с высокой конской спины прежде, чем он успел ее снять. На сей раз изящно соскользнуть не получилось. Она просто повернулась лицом к конскому плечу и держалась обеими руками за седло, пока ноги не коснулись земли. Путь вниз оказался долгим. Огненное Сердце стоял терпеливо, как пони, пока она опиралась на него, и Харри рассеянно погладила королевского скакуна, как погладила бы собственную лошадь, а он ткнулся ей носом в сгиб локтя. Она вздохнула и подумала о Джеке Дэдхеме, который отдал бы руку за возможность разочек прокатиться на горской лошади. Хотя, наверное, не считается, если едешь вдвоем с горцем.

Харри стояла спиной к Фарану и Иннату, когда те уводили коней.

– Слишком долгая вышла прогулка для моих почтенных лет, – сказал Фаран.

– Да уж, дедуля, придется тебя привязывать к седлу за твою длинную белую бороду, – со смехом отозвался Иннат.

Фаран уже неоднократно становился дедушкой, но собирался еще много лет пробыть королевским Всадником и коротко стриг темно-серую бороду.

– Да, я мечтаю о пуховой перине и молоденькой пышечке, готовой восхищаться пожилым воином за его шрамы и байки, – улыбнулся он.

Взгляд его скользнул кругом, и он впервые прямо посмотрел на Харри с тех пор, как Корлат принес ее в тень, где два человека и три коня ждали его. Тогда завернутый в черное куль лежал в руках короля безвольно и тихо, и с трудом верилось, что внутри человеческое существо. Но теперь Харри хмурилась на свои грязные ноги и не заметила его взгляда.

– Девушка из Чужаков, – медленно проговорил Фаран тоном честного человека, который любой ценой остается справедливым. – Не знал, что Чужаки учат своих детей такой гордости. Она сделала себе честь этой поездкой.

Иннат обдумал это заявление. Выражение «сделать себе честь» было высокой похвалой в устах горца. Но, припомнив последние два дня, неохотно согласился. Хотя, будучи почти на поколение младше своего товарища-Всадника, он смотрел на их приключение иначе.

– Знаешь, больше всего я боялся, что она станет плакать. Не выношу женских слез.

Фаран хохотнул.

– Знай я об этом, посоветовал бы нашему королю, и настоятельно, выбрать другого Всадника. Хотя вряд ли это сыграло бы большую роль: усыпили бы по новой да и дело с концом.

Он откинул полог шатра, и они с лошадьми исчезли из поля зрения Харри.

Девушка узнала горское слово «Чужак» и уныло гадала, о чем говорили спутники Корлата, столь подчеркнуто игнорировавшие ее в дороге. От нечего делать она принялась шевелить грязными пальцами в песке.

Подняв глаза, Харри заметила, что стоит всего в нескольких футах от передней части самого роскошного шатра. Как же называется эта штука? «Дверь» предполагала петли и раму… Шатер был белый, с двумя широкими черными полосами, пересекающимися на верхушке и продолжающимися до земли черными лентами. Черно-белое знамя билось над центром, где пересекались полосы, высшей точкой лагеря, поскольку и шатер был самым большим.

– Входи. – Корлат снова оказался рядом. – О тебе позаботятся. Я вскоре присоединюсь к тебе.

При ее приближении часовой откинул прямоугольник золотистого шелка, служивший громадному шатру дверью. Воин стоял навытяжку с такой почтительностью, словно она была желанным гостем, а может, и королевой собственной страны. Это позабавило ее. Похоже, люди горного короля отлично вышколены. Она улыбнулась караульному, входя внутрь, и в награду получила испуганный взгляд. «По крайней мере, не все они непроницаемы», – подумалось ей. Так мог бы выглядеть один из младших офицеров Дэдхема.

Наконец-то ей удалось встретиться хоть с кем-то глазами, и это утешало.

А почетный часовой у двери, которому по долгу службы полагалось выказывать почтение всякому, кому милостью короля дозволялось войти в королевский шатер, говорил себе: «Она идет и улыбается, словно высокородная дама у себя дома, а не пленница». И это после путешествия, из которого даже старый Фаран, созданный не из плоти, а из железа, вернулся несколько утомленным. Будет о чем рассказать друзьям после дежурства. Тут рассуждения его застопорились, поскольку ни он сам, ни остальные не знали точно, почему ее сделали пленницей или невольной гостьей, – такова была воля короля.

Харри благоговейно оглядывала внутреннее убранство шатра. Снаружи в лагере преобладали белые, серые и бежевые тона, тусклые, как песок и кусты вокруг. Только черно-белое знамя над королевским шатром да пояса некоторых мужчин оживляли картину. Внутри же шатер – наверняка Корлатов собственный – представлял собой взрыв цвета. По стенам висели гобелены, а между ними золотые и серебряные цепи, филигранной работы шары и жезлы, яркие эмалевые медальоны, некоторые размером со щит. Толстые мягкие коврики устилали пол в три или четыре слоя, причем каждый из них роскошью был достоин лежать у подножия трона, а поверх разбросаны десятки подушек. Имелись резные и инкрустированные сундуки и шкатулки из ароматного красного, белого и черного дерева. Самые большие стояли у стен. Светильники свисали на коротких цепях с четырех резных стропил. Они пересекали белый потолок и сходились в центре у стройной наборной колонны, снаружи переходившей в шпиль, на котором развевалось знамя. Такие же колонны стояли по четырем углам шатра, а еще четыре подпирали стропила на полпути к центру. И от каждой колонны отходила короткая рука, державшая в сложенной чашечкой резной ладони лампу. Все светильники горели, и буйство насыщенных цветов, форм и текстур было окутано золотым сиянием, не имевшим ничего общего с медленно набирающим силу утренним светом снаружи.

Харри как завороженная смотрела на центр крыши, глубоко впечатленная простотой устройства походного дома. Ее познания о шатрах и палатках сводились к историям об их островной армейской разновидности, включавшей в себя веревки, холст, протечки во время дождя и много ругани… Легкий шум за спиной вернул Харри к реальности горского лагеря. Она обернулась – встревоженно, но все же не слишком. В белостенной комнате присутствовала элегантность и… ну, наверное, человечность, попытайся она подобрать слово… которая позволила ей расслабиться, даже вопреки ее собственному здравому смыслу.

В шатер вошли четверо мужчин в белых одеяниях. Они внесли, держа за расположенные по краям ручки, громадную серебряную чашу. «Целая ванна», – подумала Харри. Емкость имела широкое основание и слегка расходящиеся бока. Игра света на узорчатых металлических стенках не позволяла разглядеть изображение.

Мужчины поставили громадную чашу в одном из углов шатра, повернулись и гуськом направились к выходу. И каждый, проходя мимо неуверенно стоявшей в центре Харри, кланялся. От их учтивости ей стало неловко, и пришлось напрячь волю, чтоб не шарахнуться. Она стояла, опустив руки по швам, но ладони, невидимые под длинными широкими рукавами потрепанного халата, медленно сжимались в кулаки.

Пока четверо проходили перед ней по пути наружу, вошли еще несколько, с серебряными кувшинами на плечах. Кувшины, как она установила, когда принесшие опорожнили их в серебряную ванну, были наполнены горячей водой. Ни капли не пролилось мимо, и снова каждый поклонился ей, выходя. Она пыталась прикинуть, сколько народу задействовано в ношении воды. Одновременно в шатре находились не больше трех-четырех человек, однако, как только один кувшин опорожнялся, стоявший следом выливал свой.

Всего несколько минут приглушенных шагов и плеска льющейся воды, и ванна наполнилась. Иссяк и поток людей. На миг Харри осталась одна, наблюдая, как поблескивает поверхность воды и успокаивается рябь. Тут уж она разглядела узор, поняла, что это просто петли, и рассмеялась. В конце концов, она же в походном лагере. И тут четверо мужчин вошли все вместе, выстроились в ряд и уставились на нее, а она уставилась на них. Словно конюхи, подумалось ей, перед диким жеребцом, чей характер непредсказуем. Скорее всего, это были те же, кто принес ванну. Заметила она кое-что другое, ускользнувшее от ее взора в постоянном потоке людей и кувшинов: каждый из мужчин имел на лбу между бровями маленькую белую отметину, похожую на шрам.

Затем ее внимание привлекли полотенца, лежавшие на плечах троих из мужчин. И тут четвертый выступил вперед и движением столь же стремительным, сколь и учтивым, снял с ее плеч горский плащ. Девушка и ахнуть не успела, а он уже сложил одеяние и повесил себе на руку. Тут она резко развернулась и отпрянула. Мужчина явно удивился. Он очень мягко положил плащ на деревянный сундук и жестом указал на ванну.

Хоть кланяться не стал, уже легче, а то она наверняка подпрыгнула бы испуганным кроликом. Ей в этом жесте чудилась неприятная угодливость. Но в то же время поклон вроде бы подразумевал ее главенство. Недостаток угодливости, таким образом, тревожил, поскольку эти мужчины без труда поймут, что она ни в малейшей степени не чувствует себя хозяйкой положения.

Они еще с минуту смотрели друг на друга. «Неужто они ждут, чтобы искупать меня?» – недоверчиво подумала Харри и краем глаза заметила, что остальные трое теперь стоят за ванной. Одно из полотенец, будучи развернуто, обнаружило халат с плетеным золотым шнуром на поясе.

Снявший с нее плащ протянул руки и положил ладони на пояс ее халата. Тут Харри разозлилась. Последние два дня одно унижение следовало за другим, пусть и в самой вежливой форме. Она предпочитала не думать о них слишком долго, в расчете сохранить остатки самоуважения и мужества. Но что ей даже не позволено искупаться без стражи, что от нее ждут послушного подчинения указаниям четырех человек – мужчин! – как… как… Воображение предпочло покинуть ее здесь, далеко от дома, в еле сдерживаемом ужасе перед неизвестностью и пленом. Она в ярости отшвырнула пальцы вежливого слуги и гневно произнесла:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.