Золотой ключ. Том 3

Рохарио медленно поворачивался, рассматривая комнату. Он начал по-новому повязывать галстук. Скоро, вне всякого сомнения, самые молодые члены Парламента станут носить галстуки точно так же. Эйха! По крайней мере его соратники начнут одеваться со вкусом!

Рохарио вдруг остановился: он заметил портрет над камином.

— Это что-то новое! Какой чудесный портрет! Кто написал его? Ты здесь просто неотразима!

— Его написал Сарио Грихальва. — Элейна была готова к его возмущению или негодованию, но Рохарио лишь удивился:

— Мне казалось, ты уничтожила все его работы.

— Верно. Все, кроме той, где изображена бедняжка Аласаис. Рохарио склонил голову набок и с улыбкой посмотрел на нее. С тех пор как Элейна увидела его впервые, он стал совсем иначе улыбаться. Теперь в его улыбке больше не было настороженности избалованного ребенка.

— Все, кроме той картины. И этой. Они знают про нее?

— Нет. — Элейна боялась сделать вдох.

— Замечательный портрет, Элейна. Мы сохраним его навсегда. Она с трудом перевела дух.

— Конечно.

— Но ты должна написать мой портрет, и мы повесим его рядом. Два портрета. Больше ничего не будет.

— Почему ты вдруг загрустила, гвиверра мейа?

— Рядом с ними не будет наших детей.

— Мы уже говорили об этом, Элейна. И больше не стоит. — Он решительно взял ее за руку и подвел к окнам, выходящим в маленький дворик. Цвели акации, вдоль выложенных кирпичом дорожек ровными рядами выстроились липы. Каменщики работали над фонтаном, небольшой копией фонтана с колокольчиками. Они с Рохарио долго стояли в уютном молчании, пока не зазвучали свадебные колокола.

— Нам будет хорошо вместе, Рохарио. — Элейна поцеловала его.

— Надеюсь! Идем. Отец придет в ярость, если мы опоздаем. Он говорит, что я теперь никуда не прихожу вовремя, но в этом виноваты бесконечные собрания. Я не представлял себе, что десять человек могут иметь двадцать самых разных точек зрения, которые они слишком бурно высказывают.

Но по его тону и выражению лица Элейна видела, что Рохарио нравится такая жизнь. Подумать только, до'Веррада — член Парламента! И в самом деле наступили новые времена.

— Кстати, — вдруг сказал он, стараясь придать своему голосу неуверенность, но Элейна поняла, что он страшно горд, — Парламент намерен заказать тебе официальный документ ассамблеи. Выборы пройдут в следующем месяце, а первая ассамблея соберется во время Провиденссии.

— Я получу этот заказ! Рохарио! Официальный документ ассамблеи! Я не могла и мечтать о такой чести. Это ты заставил их принять такое решение?

— Ты переоцениваешь мое влияние. Мне кажется, картина на стене в гостинице Гаспара сыграла свою роль, если тебе уж так хочется знать правду. Они все мечтают выглядеть так же превосходно, как герои того произведения. Эйха! Нам и в самом деле пора идти.

Пока Элейна ждала Рохарио, поправлявшего галстук перед зеркалом, — он, как всегда, тщательно следил за своей внешностью, впрочем, на него сейчас устремлено так много юных глаз, — она с удовлетворением разглядывала свою гостиную.

Просторная комната, много воздуха и света, льющегося сквозь роскошные окна, расположенные вдоль двух стен. Здесь достаточно места для дивана, мольбертов, рабочих столов. Для занятий живописью. Здесь она будет учиться у Кабрала до тех пор, пока он сможет давать ей уроки. У Гиаберто и других иллюстраторов Грихальва, если они не откажутся прийти сюда. Здесь она будет работать с талантливыми молодыми художниками. Будет передавать свою Луса до'Орро тем, кто захочет получить знание.

Ремесло, понимание и не имеющее имени, но неистребимое желание стать живописцем. Секрет Золотого Ключа.

— Ненавижу этот цвет. — Рохарио нахмурился, глядя на свой жилет. — И почему оранжевый теперь в моде? Пора сделать его непопулярным. — Он поймал в зеркале ее взгляд, и на мгновение ему показалось, что он смотрит в другое зеркало, то, что на портрете, державшем в плену Сааведру. На портрете, где сейчас заключен Сарио. — Элейна, я никак не могу понять одного. Если правда, — а я в этом не уверен, уж больно невероятным это кажется, — что Сарио Грихальва жил так долго, отнимая жизни у других, то кем он был в тех, других жизнях? Оставался Сарио или превращался в кого-то еще?

Некоторые секреты не должны стать всеобщим достоянием. Потому что в самом конце Сарио посвятил лишь ее одну в свою тайну.

— Он так в этом и не признался, — спокойно ответила Элейна. — Не сказал никому, даже Сааведре.

Пройдет время, и она, возможно, извлечет из хранилища Пейнтраддо Меморрио Сарио и покажет его всем остальным, и тогда картина станет последним и величайшим памятником его таланту.

Еще раз зазвонили колокола — новая жизнь. Элейна улыбнулась, взяла Рохарио за руку, и они вместе вышли из комнаты.

ГАЛИЕРРА 1347

— Бальтран, сюда.., проходи вот здесь. Видишь? Нет, нет, нинио! Не через заднюю дверь. Сюда, пожалуйста.

Кураторрио находился где-то посередине Галиерры, все его внимание было сосредоточено на женах банкиров: их изысканные черные кружевные накидки украшали волосы и прикрывали глубокие вырезы модных платьев.

— Если мы будем вести себя тихо, Бальтран, нам удастся проскользнуть…

— Патро! — Мальчик схватил его за руку и потянул к окну. — Ты видишь новые пушки? Посмотри, какие они красивые!

Алехандро вздохнул и подчинился неизбежному. Ему пришлось выдержать обмен любезностями и неизбежную светскую болтовню жен банкиров, уважаемых женщин из хорошего общества. Пришлось поговорить с каждой. Он был знаком с их мужьями, встречался с ними во время официальных обедов или присутствовал на церемонии представления их дочерей ко двору. Благодарение Матре, по крайней мере Тересса обожает все это — ее ужасно забавляют человеческие слабости.

— Наконец они ушли. Алехандро еще подождал, пока стихнут голоса (“Какой красивый юноша!”), пока они исчезнут за дверями, ведущими в Галиерру. Бальтран, засунув руки в карманы, со скучающим видом стоял перед “Бракосочетанием”.

— Ну давай уйдем, патро? Здесь нет ничего, кроме картин! Этот беспокойный ребенок никогда подолгу не оставался на одном месте, постоянно о чем-то думал, но его мысли не имели ничего общего с тем, что беспокоило Алехандро. Мальчишку переполняли новые идеи, он что-то создавал и спрашивал, спрашивал, спрашивал. На многие из его вопросов не было ответов. Алехандро задумался о прошлом.

— Только подумай, нинио, ты приходишься родственником каждому до'Веррада, изображенному на этих портретах. Бальтран тяжело вздохнул.

— Патро, мне не нравится живопись. Я хочу в театр. Во время сражения на сцене происходят взрывы! А потом фейерверк. Бабушка Ведра обещала взять меня с собой. Пожалуйста, разреши мне пойти с ней!

— Ты будешь ходить со мной. Наступит время, когда ты станешь Великим герцогом…

— Когда я стану Великим герцогом, я засуну все эти картины в ящики и отправлю их куда-нибудь в надежное место!

Алехандро улыбнулся. У десятилетнего мальчика могут быть грандиозные планы. У него они тоже были. Но зачем разрушать иллюзии ребенка? Время и жизнь легко справятся с этой задачей. Бальтран поймет, почему Галиерра имеет такое значение для до'Веррада и Тайра-Вирте.

— Пока ты всего лишь наследник Великого герцога, а я — Великий герцог и волен приказать тебе следовать за мной.

— Сначала ты должен получить на это разрешение Парламента!

— На то, что касается воспитания моего собственного сына, — нет.

Бальтран рассмеялся и побежал вперед, хотя прекрасно знал, что в Галиерре бегать запрещено. Алехандро пожалел его и не позвал назад.

"Мой собственный сын”.

Какой тяжелый удар! А что еще хуже — бесконечные советы, как и что следует делать. Благодарение Матре, его отец уже умер, погиб в одной из войн с Гхийасом. Ну не ирония ли это? Эдоард ему не отец. Его настоящий отец жил четыреста лет назад. Но Эдоарда это совсем не беспокоило. Он вырастил Алехандро, словно тот был его родным сыном. Так же Алехандро теперь воспитывает Бальтрана.

Никто не должен узнать. Так ему сказали. Никто никогда не должен узнать.

— Патро! Патро! Вот твое “Рождение”! А вот “Бракосочетание” бабушки и бедного дедушки. Расскажи мне еще раз про то сражение! Это правда, что он повел за собой солдат в наступление?

На самом деле Эдоард остановился во время отступления, чтобы помочь одному из своих юных лейтенантов, которого ранили в живот, и получил пулю в голову. К Алехандро снова вернулась боль, пережитая в тот день, когда они получили сообщение. Ведь именно тогда он понял, что его мать не любит отца так же сильно, как он, Алехандро, его любил.

— Он умер, потому что был добрым, хорошим и благородным человеком. Не забывай об этом.

Бальтран ничего не ответил. Казалось, его вдруг заинтересовала картина.

— А правда, что бабушка волшебница?

— Не больше, чем я, — улыбнулся Алехандро. — Где ты такое услышал?

— Многие так говорят. Будто все Грихальва волшебники, но они отдали себя на милость екклезии еще до твоего рождения, и Премиа Санкта сняла с них это ужасное пятно.

— Истинная правда, они открыто признались перед лицом всех, кто собрался в соборе, что обладают волшебным даром. Ты же хорошо знаешь историю бабушки… Как она попала в плен внутрь картины и оставалась там триста лет.

Бальтран поморщился — на него эта сказка не производила никакого впечатления — и направился в конец Галиерры, очевидно, решив как можно быстрее исполнить свой долг и получить заслуженную свободу.

— А знаешь, что еще говорят, патро? — Он прикусил губу, вспоминая подслушанные слова, видимо, там, где ему не следовало находиться.

— И что же?

— Они говорят: “Ха, ха, ха!” — Бальтран попытался скопировать хохот взрослого мужчины, явно получая удовольствие от громкого звучания своего голоса в тишине Галиерры. — Можно ли назвать волшебством то, что они рисовали льстивые портреты Великих герцогов и соблазняли наследников до'Веррада красивыми женщинами? А что значит “соблазнять”, патро? Что делают красивые женщины? Красивые женщины — вроде бабушки?

— Конечно, бабушка красивая женщина.

К счастью, мысли мальчика уже умчались вперед.

— А почему бабушка не живет в Палассо? Почему она уехала к своим родным? Значит, она их любит больше, чем меня. — Бальтран обиженно выставил вперед нижнюю губу, но потом лукаво улыбнулся — ведь он знал, что бабушка Ведра души в нем не чает, а также в его маленькой сестре Мечеллите.

"Она точно так же и во мне души не чаяла”. Алехандро улыбнулся. Впрочем, жить с Сааведрой, так же как быть ее сыном, совсем не просто. Она будто пламя, на которое слетаются все на свете мотыльки, а он был всего лишь одним из таких мотыльков. Она, конечно, обожала его, но считала, что он должен быть лучшим во всем.

— Ее семья в ней нуждается, нинио. Как только я женился на твоей матери, она оставила нас.

Алехандро не сомневался, что сейчас Сааведра железной рукой управляет семейством Грихальва, как в прежние времена Эдоардом. Еще меньше он сомневался, что она беззаветно любит его. И тем не менее иногда задумывался: каково это иметь самую обычную мать?

Они обошли еще несколько групп посетителей, собравшихся возле “Договоров” и “Бракосочетаний”. Богатые путешественники из других стран, к счастью, не узнавали ни Бальтрана, ни его самого. Алехандро с удовольствием разглядывал коллекцию. Около половины картин перекочевало в здание, где раньше собирались ассамблеи, а для Парламента рядом построили новое. И теперь, к несказанному удовольствию Алехандро, в Галиерру приходило совсем немного посетителей. Самая монументальная и знаменитая картина переехала в новую Галиерру — Насионайа, но ему больше нравилось то, что осталось здесь, самые личные и тонкие портреты — наследство Грихальва.

А он сам — дитя двух семейств, человек, в жилах которого одновременно течет кровь до'Веррада и Грихальва, — взошел на трон Тайра-Вирте. Но ирония заключается в том, что он был первым.

И будет последним.

— Подожди, Бальтран!

Но Бальтран уже убежал далеко вперед. Истинный сын Терессы, умный, любознательный. Алехандро не знал, кто настоящий отец Бальтрана. Он никогда не задавал этого вопроса, доверившись здравому смыслу жены, которая должна была выбрать достойного человека из благородной семьи, к тому же умеющего держать язык за зубами.

Он согласился на брак, считая, что ему повезло. Ему нравилась невеста, и она тоже относилась к нему с душой. Тересса, названная в честь своей бабушки, старшей дочери Арриго и Мечеллы, выросла в довольно необычном доме. Она получила превосходное классическое образование, а ее отец, явно немного тронутый (как теперь принято говорить), наприглашал в свой Палассо кучу ученых для проведения там самых разнообразных опытов.

Когда Сааведра откровенно рассказала о проблеме Алехандро его невесте, Тересса восприняла ее слова совершенно спокойно. Иногда Алехандро казалось, что она рассматривает его как необычный экземпляр, загадка которого еще не решена. На самом деле Тересса больше всего на свете любила встречаться с его тиа Беатрис, занимавшей теперь пост Премиа Санкты. Она постоянно появлялась в своем белом священном одеянии, перепачканном землей и травой, с мягкой улыбкой на лице и бесконечными разговорами о проклятом горохе и тайном языке древних тза'абских мистиков.

— Патро! Патро! — Тишину Галиерры разорвал тоненький голосок Бальтрана, убежавшего в самый конец зала. — Они забрали портрет бабушки!

Алехандро вздохнул и поспешил к сыну, пройдя мимо большой ниши с окнами, выходящими в парк, и не обратив особого внимания на группу людей, устроившихся перед выставленной там картиной.

— Нинио, ты должен научиться следить за своим голосом! — Он остановился рядом с мальчиком.

— Грандтио Рохарио не следит за своим голосом. Он ревет, как дикий зверь.

— Когда тебе пятьдесят три года и ты в течение тридцати лет являешься членом Парламента, то имеешь полное право рычать, как дикий зверь. Что случилось?

— Портрет бабушки исчез.

— Да. Мы решили, что его следует повесить в Галиерре Насионайа.

— Но почему, патро? Почему не тот, другой? Того человека даже не видно, только спина да уродливая комната. Мне гораздо больше нравится красивое лицо бабушки.

Алехандро поднял глаза на картину, известную под названием “Зеркало истины”. Он знал ее историю наизусть. Но когда Алехандро смотрел на лицо в зеркале, которое не имело ничего общего с лицом человека, стоящего спиной к зрителю, ему каждый раз становилось не по себе. Эта картина открывала так много тайн — рассказывала о его предках, о сути Дара рода Грихальва, о его, Алехандро, происхождении. И о том, кто же он такой.

— Патро, почему в зеркале другое лицо?

— Потому что истинная душа этого человека имела лицо, отличавшееся от того, что видели люди.

Бальтран с опаской разглядывал картину.

— Эйха. Ненавижу картины. Грандтиа Элейна утверждает, что можно прочесть то, что они нам говорят, все эти “Договоры” и другие документы, — нужно только знать язык, на котором они созданы. А почему бы просто не записать их? Разве так не легче? Патро! — Его мысли снова перескочили на другой предмет. — А мы установим в Палассо светофор? Маэссо Освальдо говорит, что при помощи сигнальных флажков новости из Ауге-Гхийаса смогут добраться до Мейа-Суэрты за двенадцать часов!

"Новости могут путешествовать со скоростью речи, если иллюстраторы Грихальва используют свои зачарованные картины, написанные красками, смешанными с кровью”.

Однако Алехандро не сказал этого вслух. Да, конечно, до'Веррада знали, екклезия знала, и Грихальва знали тоже; даже Парламенту все было известно. Только больше никто не верил. Им нужны сигнальные флажки. Гораздо более надежные. И абсолютно научные.

— Идем, Бальтран. Думаю, на сегодня достаточно.

Мальчишку словно ветром сдуло. Алехандро не стал тратить силы и пытаться его остановить. Вместо этого он довольно долго стоял и смотрел на портрет Сарио Грихальвы. На самом деле никакой это был не портрет. Сам Сарио Грихальва, величайший из иллюстраторов, который понес наказание за свои преступления, теперь находится в плену картины, написанной его кузиной, Сааведрой, обладавшей Даром.

Сааведра прожила хорошую жизнь. Из детей, дарованных ей судьбой в ее коротком и вполне благополучном браке с Эдоардом, только один был мальчиком, он умер в детстве. Трое дочерей уже стали взрослыми, вышли замуж. Иногда Алехандро думал о том, что сталось бы с ним, если б Сааведра не оказалась пленницей Сарио. Незаконнорожденный сын Алехандро I, он вырос бы в Палассо Грихальва. И с той самой минуты как смог бы удержать в руке мелок, он бы дышал и жил только живописью, мечтал только о живописи. Может быть, какие-нибудь из его картин висели бы здесь, в Галиерре Веррада.

В углу зашевелились занавеси, Алехандро вздрогнул, сделал шаг назад, но быстро успокоился и протянул руку.

— Иди сюда, милая, это всего лишь я, Хандро. Не бойся меня. Она осторожно выбралась наружу. На ней было когда-то белое, но теперь пожелтевшее платье, рваная кружевная шаль. Шли годы, и она все больше и больше становилась похожа на дикую кошку, боялась людей, готова была в любой момент броситься бежать. Слуги называли ее Ила Луна, сумасшедшая.

— Посиди рядом со мной, милая, — сказал Алехандро, надеясь выманить ее из убежища, но она остановилась возле первого освещенного ярким солнцем квадрата на мраморном полу. Она была прекрасна и совсем молода. Вечно молода, если не принимать во внимание тончайших трещин, появляющихся на коже странного желтоватого оттенка, — тиа Элейна объяснила, что Сарио Грихальва использовал не очень хорошие краски, когда ее рисовал.

В дальнем конце коридора раздался взрыв смеха — прибыла новая группа посетителей, и она мгновенно бросилась к занавеси. Алехандро подождал, но она даже ни разу не выглянула, хотя он видел, что она по-прежнему находится в своем укрытии. Бедное, лишенное разума создание. Может быть, какой-нибудь иллюстратор Грихальва узнает заклинание, которое вылечит ее от этого страшного недуга, или ей суждено, постоянно находясь рядом со своим плененным создателем, ждать, когда она, словно древняя картина, рассыплется в прах от времени.

Он медленно пошел вслед за сыном и только теперь заметил группу, собравшуюся в нише. Бальтран тоже остановился там — как любой ребенок, изолированный от своих сверстников, он не мог пройти мимо группы оживленно болтающих детей.

Элейна Грихальва привела в Галиерру один из своих классов. Дети сидели перед картиной Гуильбарро Грихальвы “Рождение Коссимы” с эскизниками и карандашами и копировали великое произведение знаменитого мастера. Бальтран подлетел к Элейне, смущенно поклонился и получил в награду поцелуй. После этого он подошел к двум девочкам, устроившимся на скамейке, и тут же начал задавать им вопросы.

Элейна отбросила с лица прядь серебряных волос и, обернувшись, увидела Алехандро. С улыбкой подошла к нему.

— Ваша светлость, — своим милым голосом сказала она. Элейна обладала завидной уверенностью в себе, впрочем, разве могло быть иначе? Она — признанный мастер живописи в Тайра-Вирте. Художники из других стран прибывали сюда, чтобы поучиться у нее. Короли и королевы умоляли написать их портреты. — Я всегда так рада видеть тебя, нинио. Вот уже два месяца тебя не видно на занятиях.

— Государственные дела. — Он попытался улыбнуться, хотел, чтобы слова прозвучали как шутка, но у него ничего не вышло.

— К сожалению, — кивнула Элейна в знак того, что все понимает.

— Уже слишком поздно? — неожиданно спросил он. — Мне уже поздно учиться как следует?

— По-настоящему развить твой Дар? Думаю, уже поздно, Алехандро, мне не хочется огорчать тебя, но это так. — Он опустил голову. — Но для живописи никогда не бывает поздно, если ты, конечно, действительно хочешь серьезно ею заниматься. Никогда не поздно использовать в полной мере то время, что отпущено тебе судьбой. Многие начинали уже в солидном возрасте и стали великими художниками, а все лишь потому, что готовы были работать и стремились к знанию. Ты талантлив и любишь рисовать, только… — Она махнула рукой, показывая на стены, на весь Палассо. Его Палассо.

— Как странно, тиа. У Великого герцога множество обязанностей, но живопись в них не входит. Через десять лет Бальтрану исполнится двадцать, и я смогу спокойно отойти от дел, но мне будет сорок и жизнь моя подойдет к концу, не так ли?

— Сколько лет тебе отпущено, если сравнивать с иллюстраторами, расходовавшими свою собственную кровь и слезы каждый день, никому не известно. И может ли кто-нибудь из нас знать, когда он умрет? Не думай об этом, нинио. У тебя есть обязанности, и ты прекрасно с ними справляешься. Ты хороший человек и отличный Великий герцог, Алехандро.

— Даже при том, что сердце у меня лежит совсем к другому? — Он показал на “Рождение Коссимы”.

— А это решать тебе. Вдруг ты не добьешься тех успехов, о которых мечтаешь? Вполне может оказаться, что ты недостаточно талантлив. Даже в Палассо Грихальва лишь один ребенок из целого поколения становился Верховным иллюстратором.

Он протянул руку и коснулся цепи, висевшей у Элейны на шее, приподнял Золотой Ключ.

— Ты не Одарена, но у тебя он есть. Элейна грустно улыбнулась.

— Я его заслужила.

Алехандро взглянул на Бальтрана, который восторженно рассказывал своим тоненьким голоском про паровые локомотивы.

Нужно раскрыть еще так много секретов. Познать так много тайн. Эйха! Нет смысла оплакивать прошлое.

— Я приду на следующей неделе. Обещаю.

— Буду ждать тебя, меннино. — Элейна поцеловала его в щеку и вернулась к своим ученикам.

Вот они, лица до'Веррада, изображенные руками Грихальва. И вот он стоит здесь, Великий герцог Алехандро до'Веррада II. И иллюстратор Грихальва, практически не прошедший обучения, но, вне всякого сомнения, обладающий Даром. Странный конец истории, начало которой положила его мать четыреста лет назад.

* * *

Ничего особенного в Сарио Грихальве. По крайней мере постороннему взгляду ничего не заметно.

Она остановилась перед портретом, все еще исполненная жизненных сил и энергии, хотя ее когда-то великолепные волосы совсем побелели, кроме нескольких черных прядей, напоминающих о далекой юности. Она была все так же прекрасна, потому что время и достоинство награждают женщин, на чью долю выпали страдания, особой красотой.

"Зеркало истины” — так они назвали эту картину, и, пожалуй, правильно. Но для нее портрет навсегда останется напоминанием о ее собственном заточении, несмотря на то что прошло уже тридцать лет с тех пор, как она получила свободу, открыв дверь, запертую магическим заклинанием Верховного иллюстратора.

Ей пришлось жить дальше. И она была счастлива. Словно юный художник, только что получивший новую краску, она радовалась этому новому миру с его невероятными идеями, яркими, смелыми, приводившими ее в восторг. Она никогда бы не увидела ничего подобного в Мейа-Суэрте своего времени, где правили суровые и скучные законы. Здесь ее приняли как Одаренного иллюстратора. По правде говоря, она возглавляет Вьехос Фратос вот уже тридцать лет, ее называют Премиа Сорейа. Впрочем, они не раз подвергали сомнению ее право находиться среди них. Но с тех пор как Элейна Грихальва покинула Палассо и добилась столь ошеломительного успеха, они не осмеливаются спорить с тем, что лишенные Дара иллюстраторы из рода Грихальва имеют полное право самостоятельно устраивать свою судьбу и не обязаны служить копиистами для остальных Грихальва.

Если честно, жить в это время просто замечательно.

За каждый дар приходится платить.

Она посмотрела на картину. Он стоял в темном сюртуке, манжеты застегнуты запонками из слоновой кости, правда, их почти невозможно разглядеть, потому что она видит лишь его спину. Его спину.., и часть лица в профиль, ничем не примечательное лицо, темные глаза, черные волосы.

Но не это лицо отражается в зеркале. Мерцающий в нем свет горящих свечей позволяет увидеть его истинные черты: каштановые волосы, карие глаза, оливковая кожа жителя пустыни. В Сарио Грихальве не было ничего особенного. Ничего, если не считать его Луса до'Орро, сиявшей ярче, чем у кого-либо другого. Возможно, вечернее солнце сыграло с ней шутку, но Сааведре вдруг показалось, что она различает его Луса до'Орро, видит легкое дрожание где-то в глубине зеркала и призрачный свет, который окутывает его фигуру.

Она встретилась с ним глазами, с человеком, который мог смотреть на нее только через зеркало. Он ее увидел; она это знала. Потому что тоже побывала в плену.

"Ведра”.

Его голос. Дано ли ему, как и ей тогда, различать голоса, взирать на проходящих мимо людей, на смену моды и лиц? Может быть, и для него это зеркало является окном в мир, существующий за пределами темницы?

И он должен ждать, как ждала она, столько лет, а все, кого она знала, умирали и превращались в прах и воспоминания. Рано или поздно свечи догорят, и лампы, освещающие его тюрьму, постепенно погаснут, и тогда он погрузится в бесконечную ночь.

Все единодушно согласились с тем, что он заслужил такое наказание.

Она снова услышала, на этот раз более настойчивое:

«Ведра!»

Он все еще любит ее. И так будет всегда. Она молча несла этот тяжкий груз. Потому что сама любила того Сарио, которого знала мальчишкой, с которым вместе выросла. То, что он сделал, нельзя простить, и не следует забывать, что мальчики — теперь их было совсем мало, — наделенные Даром, должны осознавать, какие опасности таит в себе Дар, если он не подчиняется строжайшим законам.

Но забыть о его Луса до'Орро она не могла.

— Ты самый лучший, — сказала она, и это было правдой. Она имела право сказать ему правду. Потому что он был величайшим художником из рода Грихальва. — И в то же самое время ты оказался самым ничтожным из нас всех, ибо в конце концов позволил тому, что было отвратительного в тебе, поработить твою душу. Ведь ты думал только о себе, и не важно, что ты там говорил о своем долге перед искусством.

"Я знаю, что я такое”.

— Разве ты не потерпел поражение? — спросила она. — Почему ты не мог признать свой Дар, служить роду Грихальва, принять судьбу, как все остальные?

"Ни за что”.

Сааведра верила ему. Свет был таким ярким.

Но она стала старше. Она прожила много лет, и она страдала. Потеряла своего возлюбленного. Оплакала доброго, заботливого мужа и маленького сына. Но ей посчастливилось родить четверых детей, которые подарили ей внуков. Она — Одаренный иллюстратор, признанный мастер, она руководит Вьехос Фратос. А ее сын — старший и самый любимый, ведь он плод ее юной страсти, — стал Великим герцогом Тайра-Вирте.

В это теплое весеннее утро на нее снизошло великодушие. И потому, сжав в ладони Золотой Ключ, она поцеловала пальцы и осенила Сарио благословением.

ПЕЙНТРАДДОС ДЕЙ ТАЙРА-ВИРТЕ

(Выдержки из “Путеводителя Мичайина”, составленного Энреем Мичайином. Библиотека дей Артем, Ауте-Гхийас, 1419)

“Первая ассамблея Парламента” Элейна Грихальва, 1316. Холст, масло. Галиерра Насионайа до'Тайра-Вирте.

Огромное полотно изображает вновь избранный Парламент. Это самая знаменитая картина в Тайра-Вирте за последнее столетие. Удивительное техническое мастерство, тонкие индивидуальные характеристики персонажей показывают, почему художник был самым популярным мастером своего времени: движение, освещение, композиция. Будущие законодатели занимают места, приветствуют друзей, перебрасываются репликами с Премио Ороторрио, разбирают бумаги. Яркие лучи солнца проникают в зал через высокие окна. Освещение пальмовых ветвей, вырезанных над подиумом и символизирующих Победу Народа, производит на зрителя неизгладимое впечатление.

Некоторые знаменитые личности выделены окружающим их фигуры золотым ореолом. Муж художницы, Рохарио до'Веррада, изображен рядом с Руисом Албанилом, подмастерьем из гильдии каменщиков, который тогда еще только начинал свое длительное и блестящее восхождение к вершинам власти; также привлекают внимание и несколько граждан, оказавших огромное влияние на развитие законодательства. В тени можно увидеть саму художницу, которую вы узнаете по торчащей из кармана кисти и Чиеве до'Орро у нее на шее.

“Отречение” Неизвестный художник, 1358 (?). Холст, масло. Пикка Грихальва.

Семейный портрет в стиле, вошедшем в моду в середине четырнадцатого столетия. На картине изображены Великий герцог Алехандро II, Великая герцогиня Тересса и двое их детей. Портрет поражает не только мастерством, он пронизан удивительным юмором Сидящий Алехандро протягивает перстень рода до'Веррада своему сыну Бальтрану, стоящему на коленях справа вт отца. Юноша одет в строгий черный костюм, оживленный лишь маленьким букетиком, приколотым к груди: красный клевер символизирует Промышленность, лист фигового дерева — Спор и маргаритка — знак Невинности. Юная Мечелла изображена возле левого колена отца. Ее голову украшает венок из дубовых листьев — символ Независимости и Храбрости. Многие ученые мужи утверждают, что картина написана после 1358 года, и приводят в качестве доказательства этот венок, потому что в тот момент никто не мог предвидеть будущего: Мечелла откажется выйти замуж за своего многолетнего возлюбленного, композитора Фридриха Шопана, утверждая, что брак — это тюрьма, придуманная мужчинами. Серия ее скандальных статей и выступлений послужила началом ее карьеры борца за права женщин.

Великая герцогиня Тересса стоит за правым плечом супруга: одна ее рука покоится на спинке кресла, она лукаво смотрит на художника — и зрителя. У пояса Тересса держит корзину с грецкими орехами, частично скрытую креслом, — символ Интеллекта и, вне всякого сомнения, склонности Грихальва покрывать свои картины нелепыми цветовыми орнаментами, поскольку Тересса была одной из самых скромных Великих герцогинь, занималась главным образом детьми и благотворительностью и никогда не участвовала в государственных делах.

Наибольшие споры вызывает фигура Алехандро. Он не кажется больным или старым — возможно, тут художник немного польстил ему, — однако его поза, несомненно, выбрана таким образом, чтобы скрыть неизвестную болезнь, заставившую Великого герцога отказаться от трона в возрасте сорока лет.