Опасные тайны (№1) - Опасные тайны

— Мы работали галоп и быструю рысь, — вставил Рено, стоявший у входа в бокс и наблюдавший за процедурами. После утренней тренировки он уже успел переодеться в один из своих дорогих, прекрасно сшитых костюмов, которые очень любил, однако он был жокеем, и больше всего на свете его интересовали чистокровные лошади, а точнее — состояние их тонких и сухих ног. — И я не заметил никакого сбоя в аллюре.

— Я тоже, — добавила Наоми. — Рено говорит, что она не спотыкалась. Я следила за утренней разминкой и наверняка увидела бы, если бы что-то случилось. К тому же у Сирени спокойный нрав — она не из тех, кто начинает биться в стойле.

— В общем, это был сильный удар, — заявил Мэтт. — И если бы ваш конюх не обратил внимания на опухоль, все могло закончиться гораздо хуже. Сейчас я сделаю инъекцию болеутоляющего… Но, но, девочка, спокойнее…

Последнее относилось к Сирени, которая, почувствовав, как игла шприца вонзается ей в ногу, завращала глазами, зафыркала, но не сдвинулась с места.

— Сильная и здоровая лошадь, — похвалил Мэтт, выпрямляясь. — Я уверен, что она снова начнет бегать, да еще как! Что касается лечения, то я вряд ли могу прибавить что-нибудь, чего бы не знал ваш Мо. Если будет повышаться температура, позвоните мне. Иначе…

Он не договорил, уставившись куда-то за плечо Наоми.

— Прошу прощения, — Келси остановилась напротив бокса, прижимая к груди сумочку и папку с выписками и фотокопиями. — Я не хотела мешать. Просто в усадьбе мне сказали, что я могу найти вас здесь.

— Ох… — Наоми машинально провела рукой по своим растрепанным волосам. — Я совсем забыла про время! У нас тут возникла одна маленькая проблема. Мэтт, познакомься с моей дочерью. Келси Байден. А это Мэтт Ганнер, мой ветеринар.

Мэтт протянул руку, но, увидев, что в ней все еще зажат шприц, смутился и отдернул ее.

— Простите. Рад с вами познакомиться. Справившись с собой, Келси выдавила улыбку.

— И я. Здравствуйте, Мэтт Ганнер. Как поживаете?

— А это Моисей Уайттри, мой тренер, — продолжила Наоми.

Моисей кивнул, продолжая растирать ногу кобылы.

— Это Рено Санчес, один из лучших жокеев на гладких скачках.

— Самый лучший, — уточнил Рено и подмигнул. — Рад, очень рад.

— Если вы заняты, я могу подождать. — Растерявшись, Келси уже готова была отступить.

— Нет, — вмешалась Наоми. — Мы уже сделали все, что можно. Спасибо, что так быстро выбрался, Мэтт. А ты, Рено, извини, что я заставила тебя задержаться.

— Ничего страшного, до первой скачки еще полно времени, — маленький Рено с неприкрытым восхищением посмотрел на Келси. — Приходите сегодня на ипподром, увидите, как я выступаю.

— Спасибо, я, право, не знаю… — Келси чувствовала себя неуверенно.

— Я вернусь попозже и еще раз проверю что и как, — бросила Наоми Моисею и повернулась к дочери. — Может быть, пройдем в дом?

И она сделала неопределенный жест рукой, изо всех сил стараясь даже случайно не дотронуться до Келси, а потом решительно пошла к выходу из конюшни.

— У тебя заболела лошадь? — спросила Келси на ходу.

— Поранилась, — огорченно объяснила Наоми. —

Боюсь, она не сможет выступать в ближайшие несколько недель.

— Это, должно быть, неприятно…

Келси бросила взгляд на загон, по которому важно вышагивал годовалый жеребенок на длинном ременном поводе. Другого жеребенка, на котором восседал всадник, вели под уздцы к рингу. Конюх поливал из шланга гнедую кобылу, та довольно фыркала и передергивала глянцевитой шкурой. Остальные лошади, собранные в загоне, одна за другой двигались по кругу — по земляной дорожке, вытоптанной в траве.

— Тут, как я посмотрю, жизнь прямо кипит, — пробормотала Келси, глядя в сторону.

— Ну, большая часть работы обычно приходится на утро. Впрочем, вечером состоится скачка, так что после обеда суеты еще прибавится.

— Сегодня у тебя скачки?

— У меня всегда скачки, — рассеянно отозвалась Наоми. — В прямом и переносном смысле. В настоящее время нам приходится особенно туго — жеребятся мои производительницы. Как правило, это случается рано утром, а то и ночью… — Она улыбнулась. — Ночью роды происходят даже чаще.

— Боюсь, я не особенно хорошо представляла себе твой размах.

— За последние десять лет «Ивы» стали одной из лучших коннозаводческих ферм страны. На последних трех дерби наши чемпионы финишировали в призах, мы выигрывали и Бельмонт Стейкс, и Сент-Леджер. На протяжении двух лет «Три ивы» удерживает Золотой Кубок коннозаводчиков, а одна из наших кобыл завоевала «золото» на Олимпиаде…

Наоми со смехом оборвала сама себя.

— Со мной на эту тему лучше не говорить, иначе я становлюсь болтлива, как старуха, у которой в сумочке полным-полно старых фотографий.

— Нет, мне правда интересно, — возразила Келси и подумала: «Гораздо интереснее, чем я думала». — В детстве я брала уроки верховой езды. Должно быть, в жизни каждой девочки бывает период, когда она с ума сходит по лошадям. Папе это было не по душе, но… — Она замолчала, только теперь поняв, почему ее отец был так недоволен ее увлечением.

— Ну конечно же… — немедленно отозвалась Наоми, и на губах ее заиграла озорная улыбка. — Его чувства вполне можно понять. Но ты, я полагаю, продолжала учиться?

— Да, я таки его уговорила, — Келси остановилась и посмотрела матери прямо в глаза. Только теперь она рассмотрела едва заметные, но недвусмысленные приметы возраста, которые она пропустила при первой встрече. От уголков глаз, словно гусиные лапки, разбегались лучики тонких морщин; другие морщины — то ли следы переживаний, то ли признаки взрывного темперамента — прочертили высокий, чуть тронутый кремовым загаром лоб Наоми.

— Хотя, — закончила Келси, — ему наверняка было больно смотреть на меня изо дня в день.

— Не думаю. — Наоми чуть заметно пожала плечами. — Что бы там Филипп ни думал в отношении меня, тебя он всегда обожал.

Она тоже отвернулась и принялась рассматривать гряду холмов на горизонте. Наверное, так ей было легче. Где-то недалеко заржала лошадь, и Наоми улыбнулась — этот звук ласкал ей слух, словно нежнейшее оперное сопрано.

— Кстати, я не спросила тебя о нем. Как он?

— Хорошо. Папа стал деканом английского факультета университета Джорджтауна. Еще семь лет назад.

— Он умный и добрый человек. Хороший человек.

— Но не для тебя.

Бровь Наоми чуть дрогнула и поползла вверх.

— Это я была недостаточно хороша для него. Спроси кого хочешь.

Отбросив волосы со лба резким движением головы, она пошла дальше.

— Говорят, он снова женился? — осведомилась она небрежно.

— Да. Мне тогда было восемнадцать. Им было очень хорошо вместе. Кроме того, у меня есть теперь сводный брат.

— И ты их любишь? Свою семью, я имею в виду.

— Очень.

Наоми решительным шагом пересекла уже знакомое Келси патио и вошла в ту же самую дверь, что и в первый раз.

— Могу я предложить тебе чай или кофе? А может быть, немного вина?

— Нет, ничего не нужно.

— А я надеялась, что ты порадуешь Герти. Как только она услышала о твоем приезде, сразу бросилась печь твое любимое печенье. Я знаю, что ты ее не помнишь, но она тебя очень любила.

«Поймана! — подумала Келси. — Поймана в силки светских манер и сострадания. И печенья».

— Хорошо. — Она постаралась кивнуть как можно суше. — Тогда — печенье и чай.

— Присядь, я пойду распоряжусь.

Но Келси не стала садиться. Ей казалось, что, если она повнимательнее рассмотрит обстановку и вещи матери, она сумеет обрести под ногами хоть какую-то почву. На первый взгляд комната показалась ей до-вольно элегантной; это был совсем другой мир, отстоящий довольно далеко от оживленной суеты конюшен и испачканных в навозе башмаков. Огонь в камине гудел негромко, почти усыпляюще, а бледно-розовые шторы на окнах были задернуты неплотно, пропуская в гостиную лучи высокого солнца, падавшие на дюжину хрустальных статуэток, изображавших скачущих лошадей. Статуэтки брызгали светом, словно алмазы. Ковер в восточном стиле, покрывавший светло-ореховый, до блеска натертый паркет, казался розовым, и розовой казалась кремовая софа в углу.

Здесь не было ничего странного, ничего бросающегося в глаза, но только на первый взгляд. Присмотревшись, Келси поняла, в чем тут дело. Стены гостиной были обиты бледным шелком того же желтовато-костяного цвета, что и обивка мебели, однако на них висели кричаще-яркие абстрактные полотна, словно взрывающиеся изнутри мазками оранжевого, алого, черного. Они внушали невольное беспокойство, и Келси подумала, что их буйная экспрессия выражает жестокость, страсть и гнев. И, вздрогнув, она увидела, что каждое полотно подписано двумя буквами, совпадающими с инициалами ее матери.

«Работы Наоми?» — подумала Келси, но тут же отказалась от этой мысли. Никто никогда не говорил ей, что ее мать увлекалась абстрактной живописью. Картины же были написаны явно не любителем — только талантливый, профессиональный художник мог с таким мастерством передать ощущение тревоги и беспокойства.

Отворачиваясь, Келси подумала, что эти полотна должны были бы противоречить спокойствию и благопристойной чистоте гостиной, но вместе с тем они же придавали ей индивидуальность.

В комнате были и другие любопытные предметы. В углу Келен обнаружила гипсовую статую женщины, чье лицо было искажено гримасой глубочайшего горя, стеклянное, бледно-зеленое сердце с глубокой трещиной, доходящей до самой середины, широкую глиняную миску, наполненную разноцветными камешками.

— Это твои, дочка, — раздалось за ее спиной. Келси виновато уронила камешек обратно в миску и повернулась. Это была Герти, которая вкатила в гостиную чайный столик с подносом и теперь стояла, глядя на нее. — Как?..

— Тебе всегда нравились яркие камушки. Я сохранила их, когда тебя… — Ее улыбка стала неуверенной. — Когда ты от нас ушла.

— Ох… — Интересно, как ей на это реагировать? — Значит, ты уже давно здесь работаешь?

— Я стала жить в «Ивах» еще девочкой. Моя мать вела хозяйство для мистера Чедвика, а когда она состарилась и вернулась во Флориду, я стала работать вместо нее. Шоколадное печенье ты всегда любила, — неожиданно закончила Герти и сделала шаг вперед.

У нее был такой вид, словно она готова обнять гостью; Келси было не по себе от полного печали взгляда Герти, но видеть в ее глазах восхищение и любовь было еще горше.

— Я до сих пор люблю, — кое-как выдавила она.

— Да ты садись, угощайся. Мисс Наоми кто-то позвонил, но она сейчас закончит. — Только что не напевая от переполнявшего ее счастья, Герти принялась разливать чай и выкладывать печенье в вазочку.

— Я всегда знала, что ты вернешься, всегда… Мисс Наоми не верила, а я ей говорила: «Кел — твоя дочка, разве нет? Не бойся, она обязательно приедет повидать свою мамочку…» И вот, ты приехала.

— Да. — Келси заставила себя сесть и даже взяла в руки чашку чая. — Вот я и приехала.

— А как выросла-то! — Не в силах сдержаться, Герти погладила ее по волосам. — Ты теперь совсем взрослая женщина.

Ее лицо вдруг помрачнело, поднятая рука опустилась, и Герти почти выбежала из комнаты.

— Извини, — кивнула Наоми, вернувшись в гостиную несколько секунд спустя. — В последнее время Герти стала особенно чувствительной. Сожалею, если она доставила тебе несколько неприятных минут, но…

— Ничего страшного. — Келси сделала крошечный глоток. На этот раз чай был китайским, и она это заметила. Наоми поняла и рассмеялась.

— Это у меня такое чувство юмора, — пояснила она, наливая себе чай и садясь. — Я не знала, вернешься ли ты.

— Я тоже. Возможно, я никогда бы этого не сделала, — во всяком случае, так скоро, если бы бабушка не вынудила меня.

— А-а, Милисент. — Наоми вытянула свои длинные ноги и слегка потянулась. — Она всегда терпеть меня не могла. Впрочем, это чувство было обоюдным, — добавила она, пожимая плечами. — Скажи, как тебе удалось добиться соответствия ее высоким стандартам?

— Не удалось. — Келси улыбнулась, но сразу стала серьезной. Ей показалось недостойным обсуждать бабушку с Наоми.

— Фамильная честь… — протянула Наоми. кивая. — Ты права, я не должна была критиковать Милисент в твоем присутствии. Кроме того, это ты собиралась задавать вопросы.

— Как тебе это удается?! — воскликнула Келси, ставя чашку на блюдце дрогнувшей рукой. — Как ты можешь так спокойно вести себя, если знаешь, о чем пойдет разговор?

— Когда я была в тюрьме, я научилась не роптать и принимать то, что меня ждет, без волнения и страха. В данном случае ситуацией управляешь ты. А я… У меня было много времени, чтобы все как следует обдумать, и, прежде чем я написала тебе, я поклялась принять все, чем бы это ни кончилось.

— Но почему ты ждала так долго? Ведь тебя выпустили из тюрьмы уже…

— Двенадцать лет, восемь месяцев и десять дней назад. Бывшие заключенные одержимы еще больше, чем бывшие курильщики, а я являюсь и тем, и другим. — Наоми снова улыбнулась. — Но я не ответила на твой вопрос. Я хотела встретиться с тобой в тот день, когда меня выпустили. Я даже ездила к твоей школе. На протяжении недели я сидела в машине через улицу от школьных ворот и смотрела, как ты играешь с девочками во дворе. Я видела, как вы поглядываете на мальчиков, а сами притворяетесь, будто смотрите в другую сторону. Однажды я даже вышла из машины и подошла почти к самой ограде. Мне хотелось знать, почувствуешь ли ты запах тюрьмы. Я ощущаю на себе его до сих пор.

Она повела плечами и равнодушно взяла из вазы печенье.

— В общем, я не дошла до забора, повернулась и уехала. Ты была счастлива, тебе ничто не грозило, и к тому же ты даже не знала о моем существовании. Потом мой отец серьезно заболел, и мне пришлось поехать к нему. С тех пор прошло много лет, но каждый раз, когда я бралась за трубку телефона, чтобы позвонить тебе или написать письмо, я чувствовала, что это будет неправильно. Я не должна была снова появляться в твоей жизни.

— Почему же ты в конце концов написала мне?

— Потому что мне показалось, что я должна это сделать. Ты больше не беспечная счастливая девчонка, у тебя хватает неприятностей, и мне показалось, что тебе пора узнать о моем существовании. Твой брак развалился, ты на распутье… Может быть, ты считаешь, что я не способна тебя понять, но я понимаю.

— Ты знаешь об Уэйде?

— Да. И о твоей работе, и о твоей академической карьере. Тебе повезло, что ты унаследовала мозги отца. Я-то всегда была паршивой студенткой. Кстати, если тебе совсем не хочется есть печенье, спрячь несколько штук в сумочку — Герти будет приятно…

Келси со вздохом взяла печенье и надкусила.

— Я еще не совсем хорошо разобралась со всем этим… И я не уверена в своих чувствах к тебе.

— Действительность редко бывает похожа на опереточный спектакль, — заметила Наоми. — Дочь воссоединяется с матерью, которую считала умершей. Все прощено и забыто, публика аплодирует. Занавес. Я и не прошу у тебя прощения, Келси, но я хочу, чтобы ты дала мне хоть один шанс.

Келси потянулась к своей, папке, которую положила на софу.

— Я предприняла кое-какие исследования, — начала она.

Ну и черт с ними, подумала Наоми, протягивая руку еще за одним печеньем.

— Я ждала чего-то в этом роде, — сказала она вслух. — Должно быть, старые газетные статьи о процессе, верно?

— Да, в том числе и газетные статьи.

— Я могла бы дать тебе расшифровку стенограммы судебного заседания.

Пальцы Келси замерли на завязках папки.

— Расшифровку? — переспросила она.

— На твоем месте я обязательно попыталась бы ее достать. Стенограмма велась для судебного архива, чтобы впоследствии я не смогла бы ничего скрыть, даже если бы захотела.

— В прошлый раз я спрашивала, виновна ли ты, и ты сказала — да.

— Ты спрашивала, убивала ли я Алека.

— Почему ты не рассказала, что на суде твой адвокат настаивал на версии о самообороне?

— А какая разница? Ведь, в конце концов, меня все же признали виновной. Зато теперь я заплатила свой долг обществу, поэтому — согласно существующей системе — я могу считать себя полностью реабилитированной.

— Значит, это была ложь? Обычная адвокатская уловка? Ты лгала, когда заявила, что стреляла в него, чтобы защититься от насилия?

— Присяжные тоже так подумали.

— Я спрашиваю тебя! — выпалила Келси, вспыхивая. — Скажи просто: да или нет?

— Отнять у человека жизнь никогда не бывает просто, какими бы ни были обстоятельства.

— И какими же они были в тот раз? Ты сама впустила его к себе в дом и пригласила в спальню.

— Я впустила его в дом, — ровным голосом уточнила Наоми. — А потом он поднялся за мной в спальню.

— Он был твоим любовником.

— Нет, не был. — Наоми спокойно налила себе чаю, хотя руки у нее были холодны как лед. — Он мог бы им стать… в конце концов, но я с ним не спала.

Она подняла голову и смело встретила взгляд дочери.

— Но присяжные не поверили и этому. На самом деле меня просто влекло к нему. Он казался мне очаровательным дурачком, безвредным и забавным.

— Но из-за Него ты едва не подралась с другой женщиной.

— Я первая его застолбила, — с юмором отозвалась Наоми. — Считалось, что это он от меня без ума; таким образом, мне можно было флиртовать с другими, а ему — нет. Впрочем, к тому времени он мне уже надоел настолько, что я решила дать ему отставку. Правда, Алек этого не хотел… Короче, между нами произошла безобразная сцена, свидетелями которой стали слишком многие. — Она с горечью покачала головой. — Потом еще одна, уже наедине. Алек вышел из себя, он назвал меня… разными словами и, в конце концов, попытался добиться своего при помощи силы. Мне это не понравилось, и я велела ему убираться вон.

Она изо всех сил старалась казаться спокойной, но голос ее предательски дрогнул, когда воспоминания о той страшной ночи с новой силой нахлынули на нее.

— Он побежал за мной наверх и снова принялся обзывать. И вел себя еще более грубо, еще более вызывающе. Наверное, ему казалось, что если он сумеет затащить меня в постель, то я пойму, чего лишаюсь. Я разозлилась, но и испугалась тоже. Потом мы начали бороться, и я поняла, что этот парень своего добьется. Мне удалось вырваться и схватить револьвер. Вот так я его застрелила.

Не говоря ни слова, Келси открыла свою папку и достала оттуда копию газетного снимка. Наоми приняла его с непроницаемым выражением лица, и лишь дрогнувшие губы выдали ее истинные чувства.

— Не слишком-то удачный ракурс, верно? — заметила она. — Впрочем, тогда мы не подозревали о том, что выступаем перед публикой.

— Он не трогает тебя. Он стоит далеко, и руки его подняты.

— Да. — Наоми кивнула, возвращая фотографию. — Ты не могла не приехать и не задать мне твои вопросы. Я не прошу тебя верить мне, Келси. Почему, в конце концов, ты должна принимать все мои слова на веру? Какими бы ни были обстоятельства, я не могу сказать, что на мне нет ни пятнышка, но я заплатила за все сполна. Общество дало мне еще один шанс, и от тебя я хочу того же.

— Почему ты допустила, чтобы я считала, что ты умерла?

— Потому что я сама чувствовала себя мертвой. Какая-то часть меня умерла. И, какие бы преступления, мнимые и настоящие, я ни совершила, я любила тебя. Я не хотела, чтобы ты росла, зная, что твоя мать — за решеткой. Если бы я постоянно об этом думала, то вот тебе честное слово, я не сумела бы выдержать эти долгие десять лет. А мне очень хотелось выжить.

У Келси были и другие вопросы, десятки, сотни вопросов, кружившиеся у нее в голове, но она знала, что выслушать ответы ей не хватит мужества.

— Не знаю… — промолвила она, наконец. — Не знаю, смогу ли я когда-нибудь почувствовать к тебе что-то…

— Твой отец должен был воспитать в тебе чувство долга. Если не он, то Милисент — точно. И я собираюсь этим воспользоваться. Иными словами, я прошу тебя пожить несколько недель здесь, у меня.

Это неожиданное заявление на несколько мгновений сбило Келси с толку.

— Ты хочешь, чтобы я жила здесь? — пробормотала она в конце концов.

— Да. Устрой себе каникулы. Несколько твоих недель взамен целой жизни, которую я потеряла…

Боже, она так не хотела унижаться, так не хотела просить, но она на колени бы встала, если бы у нее не оказалось другого выхода.

— Я понимаю, что с моей стороны это эгоистично и не совсем правильно, но… Я прошу дать мне возможность попробовать…

— Не слишком ли многого ты просишь?

— Да, я прошу многого, но все равно прошу. Я твоя мать, и от этого никуда не деться. Если ты так решишь, мы можем никогда больше не видеться, но я все-таки останусь твоей матерью. А так у нас будет время, чтобы разобраться, возможны ли между нами какие-то, хотя бы чисто дружеские, отношения. Если нет — ты вольна уйти и никогда не возвращаться, но я почему-то думаю, что ты не уйдешь, — Наоми наклонилась вперед. — Из чего ты сделана, Келси? Достаточно ли в тебе мужества Чедвиков, чтобы принять вызов?

Келси вздернула подбородок. Согласившись, она многим рисковала и все равно предпочитала подобное поведение любым просьбам и мольбам.

— Месяц не обещаю, — резко ответила она. — Но я приеду, а там будет видно.

И с удивлением заметила, как губы Наоми чуть заметно и жалко дрогнули, прежде чем снова сложиться в спокойную и уверенную улыбку.

— Вот и хорошо. Если я не сумела тебя очаровать, то «Трем ивам» это, несомненно, по силам. Поглядим, как много ты еще помнишь из своих уроков верховой езды.

— Меня всегда было нелегко вышибить из седла.

— Меня тоже.

Глава 4

Ужинать в ее семье всегда было принято в соответствии с давно сложившимися традициями. Еда была превосходной, и подавалась она со всем достоинством и соблюдением этикета.

Как всякая последняя трапеза, мрачно подумала Келси, механически орудуя ложкой и поглощая горячий бульон, обильно сдобренный черемшой. Больше всего ей не хотелось рассматривать вечер, проведенный в отцовском доме, как обязанность или — хуже того — как некое подобие судилища, но в глубине души она знала: и то, и другое в значительной мере справедливо.

Филипп, правда, старался поддерживать за столом непринужденный разговор, однако его улыбка была слегка натянутой. С тех пор как Келси сообщила ему о предстоящем отъезде в «Три ивы», все его мысли, казалось, были обращены к прошлому. Келси считала, что это несколько несправедливо по отношению к Кендис и что отцу не следовало так много думать о своей первой жене, ибо у нее были серьезные основания подозревать, что воспоминания о Наоми не отпускали его не только днем, но и по ночам, лишая сна и заставляя допоздна курить в кабинете. И действительно, сколько бы он ни повторял себе, что это нелогично, непозволительно, просто глупо — ничто не помогало. Смириться с мыслью о том, что он теряет своего ребенка — дочь, за которую столько боролся, Филиппу было тяжело.

Впрочем, Келси давно перестала быть ребенком. Чтобы убедиться в этом, ему достаточно было просто бросить на нее взгляд. Но стоило только закрыть глаза, и он без труда вспоминал, какой она была в детстве. И тогда чувство вины охватывало Филиппа с особенной силой.

Милисент вела себя на удивление тихо, но, когда подали жареного цыпленка, она не выдержала. Не в ее правилах было обсуждать за едой какие-либо неприятные вопросы, однако на сей раз ей, похоже, не оставили никакого выхода.

— Ты уезжаешь завтра, как я слышала, — начала она.

— Да. — Келси сделала глоток воды из стакана, следя глазами за ломтиком лимона, который сначала погрузился на самое дно, а затем снова всплыл на поверхность. — Завтра утром.

— А как же твоя работа?

— Я уволилась. — Келси с вызовом приподняла голову. — Эта моя так называемая работа мало чем отличается от того, чем добровольцы занимаются на общественных началах. Когда я вернусь, попробую найти что-нибудь в Смитсоновском институте.

— С твоим длинным послужным списком найти что-нибудь стоящее может оказаться довольно трудно, — сыронизировала Милисент.

— Ты права, — не стала спорить Келси.

— Историческое общество всегда нуждается в специалистах, — робко вставила Кендис. — Я уверена, что могла бы замолвить за тебя словечко.

— Спасибо, Кендис, я подумаю об этом, — кивнула Келси, а сама подумала: «Кен, как всегда, выступает в роли миротворца».

— А может быть, ты увлечешься скачками, — подмигнул ей Ченнинг. — Купишь себе нескольких племенных лошадей и будешь посылать их на соревнования.

— Вряд ли это будет разумно. — Милисент промокнула губы салфеткой. — В твоем возрасте, Ченнинг, подобные вещи действительно могут показаться привлекательными из-за налета ложной романтики, но Келси, надеюсь, достаточно взрослая, чтобы рассуждать здраво.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.