1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо Железных

Подразделение приступило к бомбометанию. Повсюду вдоль Восточного фронта от Нордкапа до Черного моря на границы СССР волнами накатывались самолеты четырех воздушных армий Кессельринга, чтобы обрушить на ничего не подозревавшего неприятеля сотни тонн бомб. Пикирующие бомбардировщики со страшным воем атаковали легко различимые цели, а средние бомбардировщики продолжали идти курсом на заранее намеченные объекты. Истребители-бомбардировщики обстреливали и бомбили советские аэродромы. «Мы просто глазам своим не верили, – говорил Ганс фон Хан, командир 1-й эскадрильи 3-й истребительной эскадры, действовавшей на участке южнее Львова. – Волна за волной проносились самолеты-разведчики, бомбардировщики и истребители – совсем как на авиационном параде».

Завершив бомбометание, Хе-111 Дёринга вновь набрал высоту. Штурман вспоминает:

«Клубы дыма, огонь, вздымающаяся вверх пыль. Наши бомбардировщики оставили без внимания подземные склады боеприпасов располагавшиеся справа от полосы. Зато несколько машин прошли над взлетной полосой и, сбросив бомбы, вывели ее из строя. Мы заметили две огромных воронки. Ни одной вражеской машине больше не подняться в воздух!»

Вскоре над аэродромом появилась еще одна группа самолетов. Дёринг, обернувшись, когда машины набирали высоту, заметил: «Примерно полтора десятка истребителей, стоявших у взлетной полосы, были объяты пламенем. Пылали и казармы личного состава». Выполнив первое боевое задание, Хе-111 направлялись назад, на базу. «Вылет был настолько успешным, что даже отпала необходимость в повторной запланированной атаке этого аэродрома».

Но и эти, казалось, легкие победы первых часов войны не обошлись без потерь. Зигфрид Лауэрвассер, оператор военной кинохроники, снимал возвращавшиеся на свой аэродром в Польше бомбардировщики. «Вот так все и начиналось», – комментировал он отрывки из документального фильма, снятого для телевидения уже после войны. Тут же стало ясно, что не все возвратились с задания. Это оказалось «большой неожиданностью, – продолжает Лауэрвассер, – когда нам сообщили, что, мол, такая-то машина не вернулась. Мы продолжали ждать». Но экипаж так и не появился. «Это стало для нас потрясением. Как же так? Как так могло получиться? Мы же знали их, дружили, это были наши товарищи все эти долгие месяцы».

Самый мощный в короткой истории авиации первый удар дал, таким образом, толчок к дальнейшему развитию событий.

«Самая короткая ночь в году… Время «Ч»

Лейтенант Генрих Хаапе, военврач 3-го батальона 18-го пехотного полка, стоял вместе с командиром батальона майором Нойхофом и адъютантом командира батальона Хиллемансом на вершине пригорка на юго-восточном участке границы в Восточной Пруссии. Офицеры всматривались во тьму, тщетно пытаясь разглядеть раскинувшуюся вдали литовскую равнину. До времени «Ч» оставалось еще 5 минут.

«Я бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Было ровно 3 часа. Я сознавал, что, может быть, в эту минуту миллионы немецких солдат тоже смотрят на стрелки. Все часы в вермахте в эту ночь были сверены».

Хаапе даже вспотел от охватившего его волнения. В последние минуты казалось, что «невозможно выдержать это страшное напряжение последних судьбоносных минут».

Он пишет:

«Кто-то закуривает. Тут же раздается отрывистая команда, и красный огонек затоптан. Все молчат, изредка доносится топот копыт и едва слышное храпение – лошади тоже неспокойны. Тут в восточной части неба над горизонтом появляется едва различимая светлая полоска. Наступает рассвет. Сереет. Боже, ну, неужели эти секунды никогда не кончатся! Я снова смотрю на часы. Еще две минуты».

Самая короткая ночь в году заканчивалась. И хотя вокруг еще царила ночная тьма, небо заметно посветлело, стало голубоватым.

Эрих Менде, обер-лейтенант из 8-й силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты. «Мой командир был в два раза старше меня, – рассказывает он, – и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта».

«Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон», – не скрывал он пессимизма. К 23 часам 21 июня нам доложили, что время «Ч» остается неизменным, таким образом, операция начнется в 3 часа 15 минут. «Менде, – обратился он ко мне, – запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии. Finis Germania!

Но Менде не тронули пророческие откровения командира. Он объяснял свое состояние безудержным оптимизмом, столь характерным для молодых солдат и офицеров, и уверенностью, что война, по сути, завершена, и завершена победоносно для Германии. «Так что мы не очень-то прислушивались к ворчанью этих стариканов, каковым считали и нашего командира».

Масштабность предстоящей кампании, ее широчайший фронт определили и разное время «Ч» на разных участках. На участке группы армий «Север» рассвет наступал в 3 часа 5 минут. На участке группы армий «Центр» – в 3 часа 15 минут, а на участке группы армий «Юг» – в 3 часа 25 минут. И глаза всех солдат вдоль гигантской линии фронта напряженно следили за бегом минутных стрелок на часах. Последние, решающие мгновения навеки запечатлелись в памяти тех, кому суждено было погибнуть или остаться искалеченным в грядущей мясорубке.

Гауптман Александр Штальберг из 12-й танковой дивизии вспоминает:

«Мы сидели в кромешной тьме в танках. Многие просто улеглись на лесную землю. Спать никто не мог.

Около 3 часов утра унтер-офицер, обойдя всех по очереди, разбудил нас. Водители запустили двигатели, и колонна стала медленно выползать из лесу. В поле наша вновь сформированная 12-я танковая дивизия производила внушительное впечатление – шутка ли сказать, 14 тысяч человек личного состава плюс техника».

Вальтер Штолль, радист из пехотного подразделения, находившийся в непосредственной близости от Буга, вспоминает лихорадочную подготовку последних минут.

«И вот нам приказали продвигаться вперед. Личный состав со штурмовыми лодками и другими плавсредствами получил сухой паек и боеприпасы. Нам тогда даже выдали шоколад, коньяк и пиво. Все угощали друг друга».

По мере продвижения к границе на дорогах появлялось все больше и больше войск, в особенности артиллерийских частей, выдвигавшихся на позиции. «Конца не было этим мортирам». Они двигались по мягкой бархатной пыли проселков, по песчаным лесным тропинкам на исходные рубежи. В одной деревеньке, где шагу ступить нельзя было от самоходных артиллерийских установок, мы оставили все, что не имело отношения к предстоящей атаке, прихватив лишь самое необходимое. Транспортные средства остались в тылу. Пехотинцы стали формироваться в штурмовые группы.

Ефрейтор Эрих Куби, сидя в одном из «хорьхов» на опушке леса, наблюдал: «Занималось погожее утро, прохладное, ясное, в низинах стоял туман». После суматохи последних дней «все воспринималось, как затишье перед бурей». Транспортные средства замерли в ожидании приказа. А приказ поступил, уже когда почти совсем рассвело. Куби вспоминает: «Небо посветлело, на нем темными силуэтами вырисовывались деревья и выстроившиеся в длинную колонну танки». Эта сцена безмятежности резко контрастировала с тем, что предстояло пережить уже несколько мгновений спустя.

Старшие офицеры собрались на наблюдательных пунктах, чтобы оценить результаты предстоящей артподготовки. Генерал Гудериан, командующий 2-й танковой группой, выехал на командный пункт, разместившийся на смотровой вышке южнее Бохукал, в 15 километрах на север от Бреста. «Было еще темно, когда мы прибыли туда в 3 часа 10 минут», – читаем мы в его дневнике.

Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии, также находился поблизости, на участке 31-й пехотной дивизии. «Мы видели, – вспоминает он, – как взлетают и берут курс на восток немецкие истребители. Были хорошо различимы их навигационные огни». Час «Ч» приближался, «небо светлело, приобретая неповторимый желтоватый оттенок. Все вокруг дышало тишиной».

На участке 30-й танковой дивизии у Сувалок, на северном фланге группы армий «Центр», также царило «обычное перед наступлением напряжение. Бесконечные ряды танков замерли в неподвижности и казались диковинными кораблями, плывущими по морю из тумана. Временами на какой-нибудь из машин командир, приоткрыв люк, выбирался наружу и, приставив к глазам бинокль, пытался разглядеть что-то в неверном свете наступавшего утра. Около трех утра послышался гул пикирующих бомбардировщиков, потом за ними проследовали эскадры средних бомбардировщиков, направлявшихся к целям.

За две минуты до часа «Ч» лейтенанту Хаапе из 18-го полка – и не ему одному – вдруг вспомнилась жена.

«Мысли мои вернулись к Марте. Она тоже спит, как спали сейчас все наши жены, подруги и матери, как миллионы обычных людей по обе стороны этого необозримого фронта!»

Ефрейтор Эрих Куби из группы армий «Юг», дожидавшийся сигнала к атаке, в последние минуты начеркал письмо жене. Он предвидел, каким ударом станут грядущие события и для нее, и для их ребенка.

«Теперь ты уже обо всем [о нападении на Советский Союз. – Прим. авт.] знаешь и все не хуже меня понимаешь. Но сейчас, когда я пишу эти строки, ты еще спишь, ничего не подозревая. Часов в 7 по радио передадут сообщение о войне с русскими. Фрау Шульц наверняка разбудит тебя, и ты испытаешь потрясение. Потом выведешь нашего Томаса в сад и скажешь ему, что его папа скоро снова вернется».

Неотвратимость грядущих событий занимала умы всех без исключения. Генрих Хаапе успокаивал себя тем, что хотя бы его жене судьба подарила на одну безмятежную ночь больше. «А нам предстоит бросок на восток», – признавался Хаапе. И через минуту все они выступят. «А завтра там, откуда сегодня восходит солнце, будет полыхать война».

Затаившийся у самых вод Буга Генрих Айкмайер увидел, как в казенник его 88-мм зенитного орудия почти бесшумно вошел первый снаряд. Все офицеры вокруг неотрывно глядели на секундомеры. Айкмайер застыл со спусковым шнуром в руках. Неужели именно ему предстоит стать тем, кто произведет первый выстрел на Восточном фронте?

Людвиг Тальмайер из батареи тяжелых орудий, приданной 63-му пехотному полку, изо всех сил старался уснуть в кузове стоявшего в лесу грузовика. Но сон не шел. Позже в свой дневник он запишет:

«Светать здесь начинало раньше, чем в Германии. Защебетали птицы, где-то в отдалении прокуковала кукушка. И вот – это было ровно в 3 часа 15 минут – внезапно загрохотала немецкая артиллерия. Воздух содрогнулся…» Герхард Фрай, артиллерист, вспоминает:

«Ровно в 3 часа 15 минут тишину разорвала первая команда, и тут начался ад! Такого грохота мне еще не доводилось слышать никогда. Все кругом заполыхало, залпы бесчисленных орудий слились в один бесконечный грохот. И тут же замелькали вспышки разрывов на противоположном берегу Буга. Да, несладко пришлось тем, кто угодил в эту мясорубку, не думая и не гадая!»

Оберлейтенант артиллерии Зигфрид Кнаппе еще ночью при свете луны изучил как следует свою первую цель – деревню Сасня, лежавшую прямо перед боевыми порядками его батареи. Сейчас там творилось что-то невообразимое.

«С наблюдательного пункта я видел разрывы снарядов, поднимавшиеся вверх желтые и черные клубы. В нос ударила отвратительная пороховая гарь, орудия били без передышки. Четверть часа спустя мы приостановили стрельбу, вдали на стороне противника слабенькими хлопками отзвучали последние разрывы, и тут в атаку устремилась пехота».

Внезапно наступившая после грохота артиллерийской канонады тишина казалась невыносимой. Рядовой артиллерии Вернер Адамчик из 20-го артполка описывает, что выпало на долю тех, кто обслуживал 150-мм орудия:

«Стоишь рядом с орудием, раздается выстрел, и каждый раз кажется, что тебя вот-вот раздавит о землю. Взрывная волна и грохот от выстрела настолько сильны, что приходится разевать рот, чтобы уменьшить нагрузку на барабанные перепонки».

Пехота и часть бронетехники начали выдвигаться вперед. Солдаты шли вперед со смешанными чувствами. Гётц Регер из подразделения бронемашин впоследствии живо описывал свои впечатления от начала плана «Барбаросса»:

«Конечно, ты охвачен ужасом. Тебе приказано идти вперед, и, естественно, в животе у тебя бурчит от страха. Но ничего не поделаешь – надо идти, таков приказ, а приказы надлежит выполнять…»

Три мощные группировки германских армий были сосредоточены на русской границе от Мемеля на Балтике до Румынии на Черном море. Тот рассвет самого длинного в году дня запечатлен на десятках кадров военной кинохроники «Дойче вохеншау». И эти впечатляющие кадры показали во всех кинотеатрах Германии уже неделю спустя после начала войны. На экранах озаренное вспышками орудий предрассветное небо. Следы трассирующих пуль над однопролетным железнодорожным мостом, вспышки разрывов, выхватывающие из темноты силуэты уверенно наступающих пехотинцев. На русской стороне как свечки пылают наблюдательные вышки русских. Величественно поднимающиеся к небу клубы дыма протянулись до самого горизонта, затмевая восходящее солнце. Очертания колонн пехотинцев, в полной выкладке уверенной поступью продвигающихся к целехоньким мостам через пограничную реку.

Все эти кадры «Дойче вохеншау» призваны были передать сокрушительную мощь вермахта, убедить аудиторию в его абсолютном превосходстве. Вот солдаты, сокрушающие полосатый пограничный столб. Камера бесстрастно фиксирует сцены разрушения. Повторяемые артиллерийские залпы, конвульсивно снующие взад и вперед орудийные стволы, трепещущие маскировочные сетки, клубы пыли, дым, огонь – все это подчеркивает подавляющее превосходство не знающей жалости техники. Обезумевшие от страха птицы на фоне дыма разрывов и пожарищ. Бесконечные колонны застывших в неподвижности танков излучают мощную и грозную ауру погибели.

На всей восьмисоткилометровой линии фронта вдоль Буга штурмовые группы внезапными и дерзкими атаками смели на своем пути боевое охранение ничего не подозревавших русских, не оставив им времени на то, чтобы уничтожить переправы. Сцены форсирования водных преград на плотах и лодках сменяют сцены наведения понтонных мостов инженерными частями.

На участке 18-й танковой дивизии генерал-майора Неринга вблизи Пратулина часть танков просто въехала в Буг, исчезнув на время под водой. Пехотинцы с любопытством наблюдали за этой невиданной картиной. Эти танки входили в состав 1-го батальона 18-го танкового полка. Эти машины предполагалось использовать в операции «Морской лев» – в ходе предполагаемого вторжения на Британские острова. В октябре 1940 года немцы отказались от первоначальных намерений, но специально оборудованные танки прекрасно вписались в рамки операции «Барбаросса» на этапе форсирования Буга.

Подводные танки были оснащены трехметровыми стальными трубами, через которые и осуществлялось снабжение воздухом экипажа в момент нахождения под водой. Выхлопные газы выбрасывались через особые клапаны, а башни защищали от воды специальные резиновые прокладки кольцеобразной формы. Всеобщее изумление вызвали 80 машин, внезапно вынырнувших уже на другой стороне Буга и немедленно захвативших плацдарм. Бронеавтомобили русских, попытавшиеся открыть огонь по наступавшей немецкой пехоте, были тут же уничтожены.

«Восток охвачен огнем», – заявил лейтенант Хаапе, наблюдая за ходом прорыва передовых частей. В основном тон задавала пехота. Ей удалось в полной мере использовать фактор внезапности. Ефрейтор Йоахим Кредель, пулеметчик 67-го пехотного полка 23-й дивизии, сначала не поверил своим ушам, когда его непосредственный начальник зачитывал своему подразделению приказ Гитлера. Промелькнуло новое словосочетание – «Восточный фронт». «Неужели он и правда сказал «Восточный фронт»?» Фельдфебель Рихард фон Вайцзеккер (будущий президент Федеративной Республики Германия), который также находился поблизости в составе 9-го полка, отказывался верить, что вот-вот разразится война с Советским Союзом. Командир взвода лейтенант фон Буше из того же самого 9-го полка думал:

«Странно, но ведь почти 129 лет тому назад император Наполеон при поддержке прусского корпуса под командованием генерала Людвига Йорка тоже начинал русскую кампанию. Всем известно, чем она завершилась. А какова будет наша участь?»

Солдаты пытались побороть беспокойство, отдаваясь рутинным делам. Проверить, как заряжена винтовка или автомат. Все ли пуговицы застегнуты? Затянут ли ремень каски? Чуть ослабить его или, напротив, подтянуть? Посмотреть, как там кольцо гранаты – не дай бог заест в нужный момент? Хорошо ли мне виден мой напарник-сосед? Ну, вот, вроде бы все в порядке, теперь можно дожидаться сигнала к началу атаки. Эрнст Гласнер записал в свой дневник, сидя на берегу Буга:

«Невольно начинаешь считать секунды. И тут застывший в неподвижности вновь созданный Восточный фронт вздрагивает от грохота. Свист, вой, гул. Заработали артиллеристы».

Фельдфебель Готтфрид Бекер, по прозвищу «Готлиб» (игра слов немецкого языка – имя Gottlieb дословно переводится как «божий любимчик». – Прим. перев.), не отрывал взора от своей цели – железнодорожного моста и монотонно бубнил, отсчитывал про себя секунды. Бросившись по команде вперед, бойцы услышали эхо канонады, затем прогремели первые разрывы. Бекера и его взвод поразило то, что, пробираясь к мосту, они ни разу не попали под огонь неприятеля. Только справа раздалось несколько одиночных выстрелов по моторизованной колонне немцев, но и они скоро смолкли. Первая атака прошла вопреки всем ожиданиям как по маслу, и взвод Бекера добрался до моста без единой потери.

Неподалеку ефрейтор Кредель из 67-го полка с автоматом через плечо со всех ног устремился вперед. Это был его первый бой. Так действовать подсказал ему один умудренный опытом боец. «Пойми, в первые секунды противник еще не успел опомниться. Вот этим и следует воспользоваться и дать ему прикурить». В паре сантиметров от каски непривычно свистели пули. Прямо перед ним рухнула наблюдательная вышка русских, в которую угодил снаряд из противотанкового орудия. «В воздух взметнулись щепки, и тела русских, словно куклы, шлепнулись на землю». И тут же по своим ударила германская артиллерия. «В ужасе завопили раненые – что же вы там? Ослепли, что ли? По своим палите!» Но тут огонь, словно по команде, переместился на несколько десятков метров дальше.

В эти первые минуты кампания ознаменовалась и первыми убитыми. Лейтенант Губерт Бекер, воевавший в составе группы армий «Север», вспоминает: «Это был знойный летний день. Мы шли по полю, ничего не подозревая. Вдруг на нас обрушился артиллерийский огонь. Вот так и произошло мое боевое крещение – странное чувство. Тебе сказано идти туда-то, и в следующую секунду ты слышишь звук, который уже с ни с чем не перепутаешь. Тебе кажется – еще секунда и тебя продырявят насквозь, но тебе каким-то образом везет. Рядом со мной находился мой командир, офицер, поэтому и нужно было показать себя героем в его глазах. Можно, конечно, и упасть на землю, это проще всего. И тут ты замечаешь лежащего впереди немецкого солдата – рука неуклюже задрана, и на пальце поблескивает обручальное кольцо, голова – кровавое месиво, а рот забит жужжащими мухами. Вот так я увидел первого убитого на этой войне».

Ефрейтор Йоахим Кредель бросился вперед, в смутном предчувствии опасности – нет, не может на войне все быть так легко. До сих пор они обходились почти без потерь. Его командир взвода лейтенант Маурер удовлетворенно наблюдал, как Кредель щедро поливал из MG 34 щель советского дота. Прошла секунда, другая. Ответной стрельбы нет. «Вперед!» – крикнул взводный, и солдаты перебежками миновали умолкший дот. Момент был весьма напряженный – все-таки на пару секунд они выставили себя под огонь врага.

Миновав укрепление, Маурер и его бойцы наконец смогли хоть чуточку распрямиться, продвигаясь вперед. И вдруг залп огня из тыла уже занятой позиции скосил Маурера на месте и, кроме него, еще одного унтер-офицера и нескольких солдат. Разгадав замысел немцев, русские перенесли пулемет на другую сторону дота. Эти первые потери ужаснули бойцов.

^{Пленные пограничники на мосту через Буг}

Унтер-офицер Фосс принял командование взводом и под прикрытием бившего прямой наводкой противотанкового орудия сумел вместе с бойцами взобраться на крышу дота и, таким образом, оказаться в недосягаемости для неприятельского огня. Но и немцы ничего не могли сделать с засевшими в доте русскими. Всю ночь Фосс с бойцами так и просидели на крыше. Томительное ожидание лишь изредка прерывалось пистолетными выстрелами. От перенапряжения никто не мог глаз сомкнуть. Уже потом, когда рассвело, Кределя и остальных бойцов Фосса эвакуировали из опасного места и приказали возвращаться в свои подразделения. Позже вызванная саперная команда взорвала советское укрепление, и, таким образом, опасность была ликвидирована.

Эффект внезапности сработал. Кампания продолжалась всего несколько часов, а ее участники тем временем уже обрели солидный боевой опыт. Военный инженер Юзеф Зимелка вспоминает:

«Там за Бугом стоял одинокий домик. Как мне помнится, это был таможенный пост. Перед войной мы даже подплывали к нему, а вечерами я пел о солдате, стоящем на берегу Волги. Вскоре и русские тоже запели, совсем как в мирное время… После атаки я увидел, как этот домик горел. Через четыре часа я зашел туда. У входа я увидел солдат, около двенадцати человек, все они были мертвы. Трупы их так и лежали среди обгоревших, рухнувших балок. Это были первые убитые на войне, которых мне довелось видеть».

В 4 часа 55 минут 12-й армейский корпус докладывал в штаб 4-й армии: «До сих пор складывается впечатление, что неприятель застигнут врасплох». Командование корпуса ссылалось на данные радиоперехвата, в которых неоднократно повторялись такие слова: «Что делать?», «Что нам делать?», «Как действовать?»

Передислокация советских войск в западные округа начала проводиться задолго до немецкого вторжения, и немцы по-разному оценивали этот факт. Убежденные национал-социалисты, такие, как, например, лейтенант Ганс-Ульрих Рудель, летавший на пикирующем бомбардировщике и принимавший участие в первом авианалете, на этот счет не сомневался. Он откровенно заявлял: «Хорошо, что мы первыми ударили». Позже, основываясь на своих наблюдениях с воздуха, он напишет:

«Все говорило о том, что русские готовились к вторжению на нашу территорию. На кого еще им было нападать на западе? Если бы они закончили свои приготовления, вряд ли у далось бы их где-нибудь остановить».

Лейтенант Эрих Менде, воевавший в составе 8-й Силезской пехотной дивизии на центральном участке, считал, что «Красная Армия была развернута для нападения, а не для обороны. И мы, как считают, предотвратили это нападение». Впоследствии он начал думать, что «полностью встать на эту точку зрения – было бы ошибкой. Но, с другой стороны, есть все основания предполагать, что русские вполне могли отважиться на подобную операцию несколько месяцев или даже год спустя». Берндт Фрайтаг фон Лорингхофен, служивший в штабе 2-й танковой группы Гудериана, сделал после войны такое заявление:

«Ныне уже нет нужды придерживаться первоначальных взглядов о том, что русские планировали нанесение внезапного удара. Уже очень скоро стало ясно, что они готовились к обороне, но не успели завершить эту подготовку к моменту, когда началось немецкое вторжение. Пехотные дивизии были в основном сосредоточены у границ, а танки находились далеко в тылу. Если бы они собирались нападать, танковые части следовало бы разместить ближе к границам».

Но – каковы бы ни были намерения русских, они в период до 22 июня занимались глобальной передислокацией войск. Следует помнить, что на войне зачастую принятие решений командирами зависит больше от внешних признаков, нежели от фактов. Рядовой пехоты Эммануэль Зельдер не сомневался: «Накануне нашего наступления ни у кого и мысли такой не было, что русские собираются наносить какие-то там удары». Напротив, уже первые часы войны свидетельствовали о том, что советские войска оказались совершенно не готовы к такому развитию событий. Отметая прочь гипотезу о «нанесении превентивного удара», Зельдер считает, что «русские на отдельных участках вообще не имели сил артиллерийской поддержки». «Как и мы, – заявил он во время беседы, – русские размещались в лесных палатках».

«Но в отличие от наших лагерей их лагеря не были даже замаскированы. Повсюду висели портреты Ленина и Сталина, ярко освещаемые по вечерам электрическими лампочками, и красные флаги. Все это находится в абсолютном противоречии с широко распространенным мнением, будто русские готовились к внезапному нападению».

Этот же взгляд находит подтверждение и в данных радиоперехватов. 12-й корпус, действовавший на центральном участке под Брестом, сообщил в 6 часов 15 минут в штаб командования 2-й танковой группы Гудериана, что «согласно данным радиоперехвата и по утверждениям захваченных в плен офицеров враг захвачен врасплох. От всех корпусов требуют перехода к обороне».

Выстроившиеся в линию, неподвижно застывшие танки, получив донесения от атакующей пехоты, стали запускать двигатели, окутав все вокруг сизоватым дымом. Взметая пыль, танки тронулись места, тяжело переваливаясь с боку на бок, направились к только что сооруженным понтонам и захваченным у русских в целости и сохранности мостам. Лейтенант Ф.-В. Кристианс, действовавший в составе танковой дивизии, входившей в группу армий «Юг», вспоминает, как поражались молодые солдаты размаху артподготовки и действиям авиации. Очевиден был и еще один аспект – трупы и немцев, и русских устилали обочины дорог. «Начало этой кампании не обошлось и без трагедий, – продолжает Ф.-В. Кристианс. – Эти первые убитые дали молодым солдатам представление о том, что их ожидает».

На рассвете… Берлин

Советский посол в Берлине Владимир Деканозов безуспешно добивался встречи с министром иностранных дел рейха Иоахимом фон Риббентропом. Валентин Бережков, его первый секретарь и переводчик, вспоминает: «Выяснилось, что министра иностранных дел рейха нет в Берлине. Нам сообщили, что он выехал в Ставку фюрера». Сложившаяся ситуация весьма нервировала Деканозова – он не имел возможности заявить очередной протест по поводу нарушения германскими самолетами воздушного пространства СССР.

Через некоторое время переводчик рейхсминистерства иностранных дел Эрих Зоммер получил задание созвониться с Бережковым. Риббентроп хотел бы немедленной встречи с советским послом. Зоммер и его непосредственный начальник Герр Штрак выехали в посольство СССР, чтобы сопровождать советских дипломатов к рейхсминистру. Перед отъездом Штрак объяснил Зоммеру, что Советскому Союзу будет объявлена война, «но все уже и так началось». Когда автомобиль двинулся по Вильгельмштрассе в обратный путь, над Берлином уже занималась заря. Должностные лица размышляли о предстоящей встрече. Деканозов был рад, что наконец сможет выразить протест, хоть и со значительной задержкой. Зоммеру запомнилась ироническая реплика советского посла, когда они проезжали по знакомым берлинским улицам. «День обещает быть погожим», – произнес тогда Деканозов.

Имперский министр пропаганды Йозеф Геббельс с нетерпением ждал предстоящего объявления по радио и пресс-конференции. «Все было мобилизовано – и радио, и пресса, и кинохроника, – записал он в то утро в своем дневнике. – Все работало как часы». Телефоны звонили уже с 3 часов ночи, призывая представителей прессы на пресс-конференцию. Многие спрашивали себя: ну, чем нас на этот раз порадуют? Может, англичане решили капитулировать? Или победоносный вермахт избрал себе новую жертву? Автомобили проносились мимо утопавшего в утренней росе Тиргартена, торопясь туда, где должна состояться встреча с прессой. Уже сейчас чувствовалось, что день будет удушливо-жаркий.

Встреча Деканозова и Бережкова с рейхсминистром иностранных дел Риббентропом была назначена на 4 часа утра. Эрих Зоммер, переводчик, также присутствовал при этой встрече. Риббентроп сидел за столом, чуть подавшись вперед. Деканозов попытался зачитать свою ноту протеста, но Риббентроп явно не был расположен слушать. Вместо этого он жестом велел Шмидту зачитать заявление, в котором, по словам Зоммера, «Советский Союз обвинялся в актах, препятствующих германо-советскому сотрудничеству». Как только Бережков и Зоммер хотели приступить к переводу, Деканозов остановил их, и Шмидт читал еще около получаса, перечисляя по пунктам все нарушения государственных границ и воздушного пространства, якобы допущенные советской стороной. Далее в заявлении германского правительства говорилось:

«Тем самым Советское правительство разорвало свои договоры с Германией и собирается напасть на нее с тыла. В связи с этим фюрер приказал германским вооруженным силам противодействовать этой угрозе всеми имеющимися в их распоряжении средствами».

Зоммеру бросилось в глаза, что в зачитанном меморандуме, как ни странно, не содержалось фразы об объявлении войны. По его словам, Гитлер специально настоял на том, чтобы из текста исключили это словосочетание.

Бережков не поверил собственным ушам. Чтобы Советский Союз угрожал Германии! То, что он услышал дальше, потрясло его еще больше. Оказывается, советское нападение только отложено на определенный срок, и Гитлер вынужден искать способы отразить готовящуюся агрессию со стороны Советского Союза, чтобы защитить немецкий народ. Поэтому два часа назад германские регулярные части и перешли границу СССР.

Поднявшись из-за стола, Риббентроп протянул Деканозову руку. «Посол, – вспоминает Бережков, – был взволнован до крайности, и не исключаю, что даже был слегка навеселе»[21]. Разумеется, он проигнорировал жест рейхсминистра. «Он заявил, что германское вторжение является актом агрессии, и германский рейх вскоре о ней пожалеет». По словам Зоммера, «советский посол покраснел как рак и сжал кулаки». И несколько раз повторил: «Очень, очень жаль».

Когда Бережков направился вслед за Деканозовым из кабинета, Риббентроп неожиданно подошел к нему и прошептал ему на ухо, что «лично он противник этой войны и неоднократно пытался убедить Гитлера не начинать войну, поскольку считает ее катастрофой для Германии». На Бережкова это впечатления не произвело. После войны он с осуждением вспоминал: «Фактически тот документ, с дипломатической точки зрения, не содержал объявления войны». «Сталин, – по его словам, – до последнего момента пытался предотвратить войну». По его мнению, немцы нарушили дипломатические нормы ради достижения эффекта внезапности. В послевоенном интервью бывший секретарь советского посольства в Берлине утверждал: