Золотой ключ (№2) - Золотой ключ. Том 2

"Несколько портретов, – подумал он мрачно, разглядывая абсолютно невдохновляющую физиономию тетки. – Если, конечно, Арриго не перестанет брыкаться. Писать портрет Мечеллы будет приятно. Всегда приятно рисовать хорошеньких девочек. Потом портрет наследного принца – верхом, разумеется. А что касается короля… Эйха, есть у нас способы скрыть лысину”.

Если королевское семейство останется довольным, – а именно этого ждал от итинераррио Великий герцог Тайра-Вирте, – Арриго встретят здесь с радостью, а не заставят томиться в отместку за опоздание. Существуют тысячи предлогов, чтобы отсрочить венчание: приданое недошито; гости не собрались; город не украшен к празднику; невеста стесняется (впрочем, последнее здесь не годится) – все это он не единожды видел на протяжении своей долгой карьеры. Гхийасцев надо ублажить, чтобы они осчастливили Арриго, который, в свою очередь, осчастливит этим герцога Коссимио и Верховного иллюстратора Меквеля… И всего этого не произойдет, если Арриго оскорбится ответной реакцией короля и откажется от невесты. Если то, что о нем болтают, – правда, он может отказаться в любом случае.

"Вот что ты делаешь для до'Веррада, Сарио!"

Дионисо мысленно вздохнул и начал осторожную беседу, которая продлится долгие часы, пока он будет писать портрет принцессы Черносливины.

* * *

Юноша и девушка стояли неподвижно, прислушиваясь. Дверь захлопнулась за их спинами. Лязгнул задвигаемый засов, щелкнул ключ в замке. Затем те же звуки повторились в следующей комнате. Они не касались друг друга и молча смотрели на большую кровать, дожидаясь, когда упадет последний засов и звук шагов стихнет в конце коридора.

– Ты знаешь, что надо делать? – первой заговорила девушка.

– Я знаю, что надо делать, – огрызнулся юноша. – В конце концов, ты у меня четвертая.

– Что ровно ничего не гарантирует, – заметила она, подходя к постели.

Над кроватью, в полукруглой нише, скрывалась икона, две свечи стояли по обе стороны от нее. Девушка потянулась к ним, чтобы зажечь, покуда последний луч заходящего солнца не погас за высокими окнами.

– Одна тебе, одна мне, – пробормотала она. – Пусть Мать и Сын смотрят на нас, как будто мы послушники в монастырской келье. Хотела бы я знать, одобряют ли они то, что видят.

– Для тебя это что-то значит?

– Даже если и значит, какая разница?

Она стала расшнуровьввать корсаж. Ее кожа матово поблескивала в полумраке и была слишком смуглой даже для Грихальва, выдавая большую, чем обычно, примесь тза'абской крови.

– Не скажу, что я именно так хотела провести четыре месяца своей жизни. Я выполню свой священный для всех Грихальва долг, но только попробуй сделать мне ребенка! – Отшвырнув корсет куда-то в угол, она добавила:

– И никаких странных штучек, понял?

Он расстегнул рубашку и аккуратно повесил ее на дверной крюк.

– Понял. Давай наконец покончим с этим.

– Какой энтузиазм!

Раздевшись до пояса, она швырнула блузу вслед за корсетом и распустила шнур, поддерживавший юбки на талии.

– Честность с первого слова – это прекрасно, особенно для людей, которых заперли вдвоем на ближайшие три ночи.

Комната напоминала монастырскую келью: кровать, умывальник, ни ковра, ни даже картины – и это здесь, в Палассо Грихальва! – только икона глядит со стены. Хорошо еще, что здесь прохладно, несмотря на необычно жаркую весну. Беленые стены в шесть футов толщиной открывались высокими восьмифутовыми окнами на север и на юг:

Слабый ветерок пошевелил шелковые сетки на окнах и слегка взъерошил волосы молодого человека, когда он выпрямился, сбросив штаны и сандалии.

– Тебе не о чем беспокоиться – от меня ты не забеременеешь. Я знаю, кто я такой.

– Какой умный мальчик – знает то, чего не знают даже Вьехос Фратос!

– Я не мальчик! – дерзко ответил он, снимая нижнюю рубашку.

– А вот это ты и должен доказать. Лично для меня сие пока не Очевидно.

Девушка произнесла эту фразу намеренно оскорбительным тоном. Но он в свои четырнадцать лет был уже достаточно взрослым, дабы понять, что ее гнев и горечь относились не к нему, и не обиделся.

Юбки упали к ее ногам. Она пинком отправила их вслед за блузой и корсетом и вытянулась на кровати, опираясь на локти. У нее оказалась прекрасная фигура: высокая грудь, тонкая талия, крутой изгиб бедер. Впрочем, большинство женщин в семье Грихальва выглядели не хуже. Она склонила набок голову на длинной шее, бывшей, бесспорно, предметом ее гордости, и спросила:

– Ты действительно так в себе уверен?

– Я знаю это всю жизнь.

– Ну, раз ты так говоришь, – пожав плечами, она легла на спину, – тогда вперед. Они просматривают простыни каждое утро. От тебя в твоем возрасте потребуется не меньше двух раз за ночь. Считается, что так лучше всего для женщины.

Когда звуки страсти стали проникать сквозь окна и отдаваться эхом в коридоре, он попытался умерить свой пыл.

Потом девушка встала, подошла к умывальнику, намочила полотенце и обтерла им тело.

– Да, ты не новичок, – заметила она. – Но тебе это как будто не нравится. Я все-таки не настолько страшная.

– По-моему, ты очень красивая.

Он повернулся на бок, чтобы посмотреть на нее, и подпер голову рукой. Она хмыкнула.

– Один совет, амико. Иллюстраторы должны рисовать все – и прекрасное, и безобразное, так что учись льстить, особенно женщинам. Начни с того, чем женщина гордится. Попрактикуешься немного и научишься узнавать это с первого взгляда. Потом переходи к тому, что она считает своим недостатком. Если ты умен, то сразу поймешь, что это, – и уж тут можешь врать как сивый мерин.

Он ухмыльнулся, принимая вызов.

– У тебя красивая шея.

– Откуда ты…

– По тому, как ты ее держишь. А еще ты носишь маленькую золотую цепочку, чтобы подчеркнуть ее длину. – Он рассмеялся. – А что касается “недостатков”, то тут мне и врать не придется. Твои груди само совершенство.

– У тебя, видно, большой опыт по части грудей, – парировала она.

– У первой моей девушки они были как перезрелые дыни. А у последней их не было вовсе.

– Неплохо, – уступила она. – Но помни, сравнения опасны. Если ты не в курсе местных интриг, то легко можешь попасть впросак.

Прополоскав полотенце, она протянула его юноше.

– Возьми, очень приятная вещь в такую жару. Откуда-то донеслись крики – низкий мужской голос срывался на дискант.

– Не так, конечно, приятно, как это. Кансальвио отлично проводит время, узнаю его голос.

Он протер себе грудь и подмышки.

– Вот будет обидно, если именно он станет иллюстратором! В одном моем ногте больше таланта, чем у него.

– Матра Дольча! Ты и в этом уверен? Откуда ты знаешь так много?

– Сразу видно, что ты живешь не в Палассо.

– Нет, – нахмурилась она. – Мы с матерью и отчимом живем за городом. А при чем тут…

– Жила бы ты здесь, ты бы слышала, что обо мне говорят.

– Ах, как трудно быть гением! – насмешливо пропела она, широко раскрыв глаза.

Он вспыхнул, но не от стыда за свое высокомерие, а от раздражения. Она еще увидит, все они еще увидят, когда конфирматтио закончится и он станет одним из настоящих иллюстраторов – подлинным Грихальва.

Девушка бросила полотенце рядом с простыней на пол. Завтра слуги заберут все это и постирают. Она устроилась в подножье кровати и, обхватив руками колени, продолжала:

– Еще один совет. Думай о себе что хочешь – быть может, ты имеешь на это полное право, – но не показывай этого Фратос. Они очень ревностно относятся к таким вещам. Когда им попадается истинный талант, они одновременно трепещут и злятся.

– Это мне уже известно, – признался он. – Но ты-то откуда знаешь о таких вещах?

– У меня есть брат. На самом деле он мой сводный брат. Мы оба – дети конфирматтио. Маме было шестнадцать, когда она родила Кабрала, и двадцать – когда появилась на свет я. Потом она вышла за мастера Хонино – у него медные рудники в Эллеоне – и взяла нас с собой. Я всю жизнь прожила вдали от Палассо и надеялась, что они забыли обо мне. А брат вернулся сюда, чтобы получить образование. Кабрал не иллюстратор – где-то здесь должна жить моя племянница, – но он все равно великий художник.

– Я уверен в этом, – вежливо сказал юноша. Слова не обманули ее.

– Ты, конечно, думаешь, что талантом обладают исключительно стерильные. В любом случае я надеялась, что его вклада в семью окажется достаточно. Но в этом году не хватило подходящих девушек, кто-то вспомнил про меня – и вот я здесь. Не повезло.

Он кивнул, понимая, что она и сейчас не хотела его обидеть.

– Нужны были четыре девушки, а подходящих здесь – только три. Мать, бабушка и тетка Тринии умерли в родах – вряд ли она сможет родить. В роду Филиппин уже три поколения не появилось ни одного иллюстратора. Что же касается Полии – эйха, скажем так: она рисует воображаемой кистью.

– Видишь, каким ты можешь быть тактичным? – поддразнила она.

– Граццо, – поблагодарил он, чувствуя, что она понемногу начинает ему нравиться. – В итоге ты здесь, выполняешь свой долг.

– Это их идея, а не моя.

Она тряхнула головой, черные волосы рассыпались по плечам.

– Если ты и впрямь так уверен в себе, как говоришь, – мне повезло. Я хочу детей только от любимого мужа, когда он у меня будет.

– Ты хочешь влюбиться, выйти замуж и только потом заводить детей? – Он поднял брови, изображая удивление. – Никогда не слыхал о Грихальва с моральными устоями торговцев!

– Можешь смеяться над чем хочешь! – отмахнулась она. – Я вынуждена была переспать с четырьмя маленькими глупыми художниками, потратить четыре месяца собственной жизни, то кувыркаясь здесь с одним из вас, то дожидаясь, пока мне подсунут следующего, и все это время они ждали затаив дыхание: а вдруг я беременна! А забеременей я, пришлось бы потерять еще год, дожидаясь, пока родится ребенок.

Он пожал плечами.

– Но так поступают все женщины Грихальва.

– А я не хочу! Не можешь понять меня – подумай сам. Ты знаешь, кто твоя мать, а что до отца – Фратос, конечно, знают, кто он, но ты мог бы с таким же успехом быть одним из первых чи'патрос. Здесь, в Палассо, это не важно, но когда-нибудь ты выйдешь отсюда в большой мир. Санктос и санктас смотрят на нас так, будто мы фиолетовые чудища с пятью глазами.

– Кого это волнует? – усмехнулся он.

– Нас не волнует, а остальных людей – очень. Они тоже косятся на нас, дабы всем показать, что они разделяют отвращение екклезии к нашему мерзкому, аморальному, неестественному существованию.

– Эйха, понятно, что ты имеешь в виду. Но иллюстраторов это не должно волновать. Мы слишком значительны.

– Ты хоть когда-нибудь был за стенами Палассо? Иллюстраторов это касается больше всего. Поговори с моим братом Кабралом, пока мы здесь. Ты узнаешь от него многое, хоть он и не принадлежит к вашей возвышенной братии, – добавила она едко.

– Ты что, жалеешь меня? Эта мысль его поразила.

– Да, – ответила она просто, – мне всех вас жаль. У нас с Кабралом хоть семья была. Одна мать, один отец вместо тысячи сводных братьев, сестер, кузенов, не говоря уже об остальных родственниках – их просто не сосчитать! И всем им на вас наплевать, если у вас не окажется Дара. Что у вас за детство – кроватка в общей комнате, одна кормилица на несколько человек… А это ваше так называемое образование? – Она все больше распалялась. – Искусство, искусство, искусство – и ничего больше. Что ты знаешь, например, о естественных науках?

– Достаточно, чтобы не вызвать взрыва, смешивая растворители. – Он сделал серьезное лицо.

– Не смешно! Они учат вас только самому необходимому, ничуть не заботясь о глубине ваших знаний. История – лишь в том объеме, которого было бы достаточно, чтобы вы не оскорбили чужеземцев своим невежеством. Литература – не больше, чем умение развлечь каким-нибудь стишком титулованных особ, пока они скучают, позируя для портрета. Верховая езда – вам положено знать о лошадях ровно столько, сколько надо, чтобы случайно не выпасть из седла. Прекрати смеяться! Разве ты сам не видишь, в какой клетке вас держат?

– Извини, – сказал он, потому что, несмотря на дурацкие рассуждения, она ему нравилась. – Я просто вспомнил свои уроки верховой езды.

– Ага, но ты – счастливое исключение или по крайней мере считаешь себя таковым. У тебя есть Дар – и пусть Милосердная Матра позаботится о тех, у кого его нет! Всю жизнь они обречены копировать чужие шедевры…

– Хватит, – сказал он примирительно. – Все, что ты говоришь, – правда, но ты не заставишь меня ни на миг пожалеть о том, кто я есть. Хочешь, я скажу тебе, почему на меня никто никогда не будет коситься и почему я никогда не попаду в унылую комнатушку копииста? – Он улыбнулся, смакуя минуту своего торжества. – Я – сын Тасии.

– Тасии! – Она моргнула и продолжала уже совсем другим тоном:

– Любовницы Арриго! Матра эй Фильхо!

Но тут же его гордость получила хороший щелчок: девушка расхохоталась во все горло. Громко, язвительно, обидно.

– Ты и вправду думаешь, что твои амбиции переживут женитьбу Арриго?

Его больно уязвило оскорбление в адрес Тасии.

– Арриго обожает мою мать. Может, он и отошлет ее от двора ненадолго, чтобы успокоить гхийасскую принцессу, пока та не родит ему нескольких детей. Но Тасия вернется. И я буду на ее стороне.

– Двадцатилетний, полностью обученный, готовый принять кисть Верховного иллюстратора Меквеля из его слабеющих рук?

Девушка пристально посмотрела на него. Ее лицо сейчас уже никто не назвал бы хорошеньким.

– А что, если Арриго влюбится в свою молодую жену? Он пожал плечами.

– Лиссина же осталась при дворе. Они с Великой герцогиней близкие подруги.

– Кто бы смог не полюбить Лиссину! Все знают, какая она чудесная.

– Тем не менее ясе были шокированы, когда Гизелла назвала свою дочь в честь бывшей любовницы мужа и даже попросила Лиссину быть крестной матерью Лиссии.

– И ты думаешь, в детской Мечеллы когда-нибудь появится маленькая Тасита?

Она не стала дожидаться ответа.

– Эйха, все сейчас ужасно милые при дворе, не спорю. Но это необычная ситуация, а Гизелла – необычная женщина, я встречалась с ней. Она славная и добрая и искренне любит Лиссину. Что, если принцесса Мечелла не полюбит Тасию?

Он ничего не ответил – и так уже много лишнего наговорил. Кого там принцесса любит или не любит, не имеет никакого значения. Откровенно говоря, взглянув на ее портрет, он засомневался, хватит ли у нее мозгов, чтобы оценить ситуацию. В ее огромных голубых глазах не было ни намека на интеллект. Где ей тягаться с такой умной женщиной, как Тасия! Да, она мила, если, конечно, вы любите светлокожих блондинок, но ее красота ни в какое сравнение не идет с живой смуглой красотой Тасии.

– Твое будущее, – сказала наконец девушка, – станет, возможно, ошеломляющим. Но сейчас, мой Верховный иллюстратор, если ты не возражаешь, я посплю немного.

– Ладно.

Он испытал облегчение. Ему не хотелось задевать ее чувства. Если она знакома с Великой герцогиней, у нее могут быть полезные связи при дворе. Когда-нибудь это может пригодиться. Кроме того, она оказалась первой, кто назвал его Верховным иллюстратором. Он запомнит это – может, когда-нибудь напишет ей что-нибудь в подарок. Эта мысль вызвала у него улыбку.

– Поспать – это то, что мне нужно, – сказала она. – Я долго занималась прошлой ночью и…

Ей пришлось прерваться, чтобы переждать новую порцию стонов, воплей и хрюканья, доносившихся извне.

– И я сомневаюсь, что этой ночью нам удастся выспаться! Почему некоторым надо делать это так громко?

– Трубит, как герцогский герольд, – согласился он, и оба рассмеялись.

Они легли рядом, не касаясь друг друга. Ветерок стих, было очень жарко, да и странно спать в обнимку с человеком, с которым познакомился всего три часа назад.

– А что ты изучаешь? – спросил он, внезапно заинтересовавшись, не одна ли она из тех девочек Грихальва, которые воображают, будто у них есть способности к живописи.

– М-мм? А-а, растения.

– Лекарственные?

– Нет, для духов.

– В самом деле?

Он решил извлечь пользу из ее маленького скучного увлечения. Она может потом пригодиться, она была хороша в постели и просто нравилась ему. И есть еще ее брат, Кабрал. Надо иметь много союзников среди Грихальва, пусть даже не Одаренных, если хочешь стать Верховным иллюстратором.

– Звучит сложно и непонятно.

– Я смешиваю запахи, так же как ты краски. Так я и познакомилась с Великой герцогиней. Я сделала для нее духи.

– Из роз, наверно. Говорят, она их любит.

– Да, я их сделала на основе роз. Белых, конечно же, других она не признает. И прибавила туда всяких травок, немного валерианы…

Как истинный живописец, он тут же перевел названия в символы: Я достойна вас. Смирение, Приспосабливающийся характер. Судя по тому, что он слышал, получалась Гизелла как живая.

– Тебе надо сделать духи для принцессы, – сказал он вдруг.

– Свадебный подарок? Прекрасная идея! Может, когда-нибудь и твоей матери понадобятся особые духи.

Он проигнорировал намек, сказав только: “М-мм, ей бы понравилось”, – но сам подумал, что Тасия не была бы Тасией, если б ее не сопровождали запахи желтых жасминов (Элегантность), мирры (Радость) и яблок (Сладкий соблазн). Повернувшись на другой бок, он притворился спящим. Ему пришло в голову, – и он улыбнулся этой мысли, – что духи принцессы должны состоять главным образом из миндального масла – в знак ее Глупости, глупости женщины, выходящей замуж за человека, который принадлежит Тасии Грихальва, Некоронованной, матери будущего Верховного иллюстратора.

Глава 35

К вящему изумлению Дионисо, принцесса Мечелла приказала написать ее портрет в подвенечном наряде и соответственно оставить рядом место для Арриго.

– Все равно ведь эту картину придется писать, – сказала она. – И чем быстрее она будет закончена, тем быстрее мы сможем поехать домой в Мейа-Суэрту.

Одно то, что она им командовала, было уже само по себе поразительно (им, иллюстратором Грихальва, можно даже сказать – тем самым иллюстратором Грихальва), но у нее было свое мнение по поводу каждой детали. Какие цветы надо использовать и какое они имеют символическое значение, как она хочет стоять, как держать голову и руки, каким должен быть фон и даже время суток. Очевидно, она обдумывала это уже не один год. Под ее невинной внешностью скрывалась сталь. Дионисо грациозно поклонился, пряча усмешку. Арриго будет потрясен.

"Повеселюсь я в следующей жизни, – сказал себе Дионисо, – когда стану Верховным иллюстратором при Великой герцогине Мечелле”.

В своем белоснежном свадебном уборе Мечелла была великолепна с головы до пят, от алмазной диадемы до расшитых жемчугом туфель. Мили прозрачного белого шелка ниспадали с ее талии к изящным ножкам, словно лепестки розы, и каждый лепесток украшало тончайшее кружево. Невесомый наряд поддерживала накрахмаленная нижняя юбка. Лиф был выполнен в форме розового бутона: туго скрученные у талии слои шелка поднимались лепестками кверху, чтобы прикрыть на удивление чувственную грудь и закончиться на плечах маленькими рукавчиками, украшенными свисающими слезками жемчужин. На том месте, где лепестки, расходясь, приоткрывали грудь, были вышиты золотом переплетенные инициалы А и М.

Платье она тоже придумывала не один год.

Иллюстратор, в течение трех веков наблюдавший за аристократией шести стран, был ошеломлен, увидев эту высокую золотоволосую красавицу принцессу в подвенечном наряде. Когда он склонился перед ней, это было искреннее смирение художника в присутствии красоты, которую ему посчастливилось увидеть и перенести на холст.

Долгие часы, понадобившиеся на то, чтобы набросать, а затем отделать ее портрет, послужили ему наградой за нескончаемые дни, проведенные с принцессой Пермиллой.

Та начала капризничать сразу же, как только речь зашла о выборе места и позы для портрета. Все ее предложения были просто кошмарны. В одеждах Принцессы Гхийаса, на фоне открытого окна, за которым до самого горизонта простирались цветущие сады, она смахивала на экскурсовода. В одежде Покровительницы Университета, рассевшейся в своем салоне вместе с тремя противными тявкающими собачонками среди благочестивых книг и святых икон, она напоминала одновременно ученую монахиню и содержательницу собачьего питомника. Сидя около разукрашенного фонтана в красочном наряде, который принцесса считала гхийасским национальным костюмом (вместо льна и шерсти были использованы шелк и атлас), она казалась высохшим растением в цветочном горшке, которое обеспокоенный садовник отставил в сторону для полива.

После долгих усилий – ему пришлось применить все свои дипломатические способности – ее удалось убедить, что любые декорации поблекнут в ее присутствии, что никакая поза не передаст ее врожденной грации и никакой костюм не сможет символизировать ее многосторонний ум. Он уговорил ее надеть простое белое платье, поставил около гладкой белой стены и сделал ей небольшой, но богатый подарок – очень редкие, очень древние голубые тза'абские стеклянные бусы. Сережки, ожерелье, заколки и браслеты причитались Мечелле. Он сообщил это старой Черносливине, прибавив, что как бы дорого ему ни обошелся этот поступок, но художник просто не в состоянии видеть, как лазурные глубины этих маленьких хрустальных миров сверкают на шее какой-нибудь другой женщины, не обладающей той глубокой натурой, которую он разглядел в Пермиллиных глазах.

– Эта драгоценность и вы, принцесса, лишь подчеркиваете достоинства друг друга. Ничто Другое просто не может быть изображено на вашем портрете.

Она проглотила наживку вместе с крючком. Набросок потребовал получаса. Пермилла удалилась в свои апартаменты, воображая о себе еще больше, чем обычно.

Теперь настал черед наследного принца.

Тут выбор был двоякий: “Наследный принц и его конь” или “Конь и наследный принц”. Появился юный Энрей, и Дионисо был потрясен размерами его жеребца. Принц испытывал трепет перед художником, когда тот делал набросок, но еще большее впечатление на него произвело то, что Дионисо уже через пятнадцать минут позирования освободил его, дав возможность пустить огромного коня в галоп. Глядя, как они скачут, Дионисо гадал не о том, сломает ли наследный принц свою царственную шею, а о том, как скоро это может произойти.

Остался только сам король, а поскольку во все время его царствования в Ауте-Гхийасе не было иллюстратора, то не было и официального портрета Энрея II со всеми регалиями. Рисовать подобное было для Дионисо привычным занятием, за свою жизнь он изобразил уже столько королей с их тронами, коронами, скипетрами и мантиями, что мог делать это даже во сне. Уже к середине дня он закончил работу и поставил свою подпись, Дионисо Грихальва, в углу картины.

Чудо из чудес – Арриго приехал уже на следующий день, опоздав всего на две недели, и попал как раз вовремя, чтобы пожинать плоды усилий Дионисо. Королевская семья встретила его тепло и благожелательно. Мечелла, конечно же, не принимала участия в церемонии приветствия. Их с Арриго первая встреча – уже как обрученных мужа и жены – произойдет завтра утром, при стечении всего двора. Но поздно вечером, когда Дионисо вышел проветриться и выбросить из головы мысли о принцессе Черносливине, он стал свидетелем романтического свидания в залитом лунным светом королевском саду.

Золотую головку Мечеллы невозможно было не узнать. Арриго легко угадывался по блеску золотых шнуров шагаррского мундира. Подбежав к жениху, принцесса с трудом удержалась, чтобы не броситься в его объятия. Он лишь холодно поклонился. Они смущенно обменялись несколькими фразами, которых Дионисо не расслышал. На мгновение повисла напряженная тишина, затем Арриго взял Мечеллу под руку. Застенчивые, как юные влюбленные, они ушли куда-то за живую изгородь и пропали из виду.

А как же Тасия?

– Иллюстратор, – окликнул его кто-то дрожащим голосом. Дионисо обернулся и в серебряном свете заходящей луны увидел старую служанку, протягивавшую к нему загрубевшие от работы руки. Медленно, на общем языке, как будто не веря, что человек из Тайра-Вирте способен понять гхийаску, она произнесла:

– Умоляю тебя, иллюстратор, скажи мне, что он будет ей хорошим мужем!

– Ну конечно же, будет… – начал было Дионисо. Она отчаянно затрясла головой.

– Нет! Ответь мне не как человек на службе у принца, а как мужчина, знающий другого мужчину и понимающий женщин вашей страны. Ослабит ли эта Грихальва свою хватку? Будет ли у моей девочки хоть один шанс, что он полюбит ее?

Дионисо был растроган такой преданностью.

– Я думаю, будет, – ответил он, насколько мог, честно. – Дон Арриго готов иметь семью и детей. Он сознает свой долг, а она – прекраснейшее олицетворение этого долга. Стоит только взглянуть на вашу принцессу. Она редкая красавица, молодая, очаровательная – средоточие всех мыслимых совершенств. А той женщине, Грихальва, почти сорок, она в матери годится ее высочеству!

Служанку это явно не успокоило.

– Присмотри за ней, – настаивала она. – Ты нарисовал ее с редким пониманием, ты, должно быть, заглянул ей в душу. Давай ей советы, предостерегай ее. Она слишком молода для борьбы с женщинами Грихальва.

– Ты и сама будешь там и сможешь ее предостеречь.

– Нет, – слезы ручьями потекли по морщинистым щекам, – мне запрещено.

– Кем, принцессой Чер… Пермиллой? – поправился он и, когда она кивнула, подтверждая его догадку, продолжал, потрясенный:

– Неужели бедная девочка не возьмет с собой никого из близких ей людей?

По существующей давней традиции невесты будущих Великих герцогов венчались у себя на родине, и до границы их сопровождал почетный эскорт. Когда граница оставалась позади, охрану молодых супругов возлагали на солдат и офицеров Тайра-Вирте. Но невеста всегда брала с собой в новый дом собственных горничных, слуг и других необходимых ей людей.

– Я еще не решилась сказать ей об этом. После венчания она сразу же станет жительницей Тайра-Вирте и должна будет отказаться от старых слуг, ее окружат неведомыми иностранцами, которые не знают и не любят ее, придворными, которых интересует только собственное положение при дворе, варварами…

– Мы все же слегка цивилизованны, – сухо заметил он. – Не волнуйся так, почтенная матушка. Если она окажется одна, Арриго только сильнее станет оберегать ее. Ничто так не заставляет мужчину чувствовать себя сильным, как красивая молоденькая девушка, к тому же еще и беспомощная. И очень скоро у нее появятся друзья, в этом можно не сомневаться. Никто не сможет долго противиться ее обаянию.

Она снова заломила руки.

– Это так, но все же обещай мне присмотреть за ней. Пожалуйста, иллюстратор. Заклинаю тебя именем твоей матери, которая любила тебя так же, как я люблю мою дорогую Челлу.

Он попытался представить себе лицо матери. Это оказалось невозможно. Еще бы – через триста-то лет! Он вспомнил только имя – Филиппия – да слабый аромат лимонного чая. И ничего более.

– Не волнуйся, – повторил он, – принцесса Мечелла – лучшее, о чем только может мечтать дон Арриго. Он не настолько глуп, чтобы отказываться от совершенства, хотя большинство знатных молодых людей мечтают лишь о том, чтобы у их будущих жен было не слишком много недостатков.

– Обещай мне! – настаивала служанка.

Он обещал – в конце концов это обещание ни к чему его не обязывает. Присматривать за Мечеллой в его теперешнем положении даже благоразумно, а когда он станет Верховным иллюстратором… Он отослал женщину обратно во дворец. Если она и не стала счастливее, то по крайней мере хоть прекратила плакать. Но этот разговор пробудил в нем любопытство, и он еще больше часа бродил по саду. В итоге он был вознагражден – ему удалось увидеть Мечеллу в объятиях Арриго с запрокинутой для поцелуя головой.

Интересно, они скучают обо мне? Ищут? Недоумевают, куда я могла деться? Мои друзья, семья, наставники, Алехандро? Что он обо мне думает? Что я сбежала, покинула, предала его – нет, он не может в это поверить, но Сарио способен заставить его поверить. Матра эй Фильхо, я не вынесу, если Алехандро поверит, что я лгу!

Когда я освобожусь, я приду к нему, я расскажу ему, но только после того, как разделаюсь с Сарио, – он клялся, что любит меня, а сам вверг меня в этот ужас, меня и моего ребенка, эйха, бедный малыш, бедная кроха внутри меня…

Твой папа ждет нас, сердце мое, он ждет нас там, снаружи, в большом мире…

И Сарио тоже ждет, Сарио ждет…

– Вот ты и прошел конфирматтио! Я так горжусь тобой, Рафейо! Тасия не обняла сына – она никогда этого не делала, и, поступи она так сейчас, он бы крайне изумился. Она рассмеялась и зааплодировала, от чего юноша смутился и покраснел.

– Ты один постигнешь магию Грихальва, а остальные станут отцами, – продолжала она, разливая вино, которое прислал ей из Гхийаса Арриго. Она протянула Рафейо стакан со словами:

– Возможно, тебе оно покажется кисловатым, но настала пора развивать вкус не только в живописи!

Он усмехнулся и потрогал стакан.

– Уже успело охладиться? Я ведь только что пришел.

– Карридо, неужели ты думаешь, что я не посчитала, когда у твоей последней девочки вновь появится кровь? Вино лежит на льду со вчерашнего вечера!

– Ты никогда во мне не сомневалась!

– А теперь никто не будет сомневаться.

– Салюте эй суэрта! – подняла она тост. – Здоровья и удачи!

– Сихирро эй сангва! – ответил он, и они выпили.

– Магия и кровь? – переспросила она, подняв бровь.

– Такой тост принят у иллюстраторов. Я услышал его в первый раз вчера вечером.