Дитя любви

– И не дай Бог, если узнает. – В словах звучала неприкрытая угроза, она читалась и в его пронзительном взгляде, которым он словно пригвоздил ее к полу. Затем Лайл повернулся и, выйдя из комнаты, неслышно закрыл за собой тяжелую дверь. Это пугало еще больше, чем если бы он просто хлопнул дверью.

Наученная горьким опытом, Мэгги не отрываясь смотрела на дверь и лишь через несколько минут, убедившись, что Лайл не вернется, на цыпочках подбежала к ней, как можно тише задвинула засов и с облегчением присела на постель. Холодными как лед пальцами она потрогала щеки и подбородок там, где в них впивались пальцы Лайла, и только тогда заметила, как дрожат ее руки.

Возникшие было из прошлого чувства Магдалены Гарсиа вновь превратились в призрак и исчезли в самом дальнем уголке памяти, где хранились столько долгих лет. Она снова была Мэгги Форрест, женой мультимиллионера, вызывающей всеобщую зависть. Самое смешное заключалось в том, что теперь ее казавшаяся невероятной мечта юности сбылась: она богата настолько, что отвыкла думать о деньгах, может купить себе и сыну все, что хочет. Еда для нее по-прежнему оставалась проблемой, но только не такой, как раньше: ей уже не надо беспокоиться о том, чтобы хоть чем-то утолить голод, напротив, приходится следить за диетой, чтобы не располнеть. Теперь у нее было все: дорогая одежда, драгоценности, автомобили, уважение. Все, о чем она когда-то так мечтала.

И в то же время она была до отчаяния несчастна. Судьба жестока.

В сущности, внезапное появление Ника ничего не изменило, и она должна помнить об этом, ради себя и ради сына.

Глава 3

Из задумчивости ее вывел царапающий звук. Подняв голову, она увидела, что дверная ручка поднимается и опускается. Вздрогнув, Мэгги вскочила и направилась к двери. На какое-то мгновение она даже оцепенела, подумав, что вернулся Лайл.

– Мама, ты здесь?

Слава Богу, это Дэвид. Она облегченно вздохнула. Но, что бы ни случилось, он не должен видеть, что она расстроена. Стараясь выглядеть как обычно, она пригладила волосы, расправила халат и впустила сына.

– Почему ты еще не спишь? – спросила Мэгги, закрывая за ним дверь. Чуть отойдя и прислонившись к стеце, она с улыбкой и нежностью, от которой даже закололо сердце, смотрела на Дэвида, просто видеть его уже доставляло радрсть. Он был такой красивый: со светлыми взъерошенными волосами, чистой смуглой кожей, высокий и прямой, как деревце. Со смешанным чувством восхищения и одновременно сожаления, что сын так быстро растет, глаза матери уже различали в нем черточки будущего взрослого мужчины.

На мальчике была детская пижама с ярким рисунком, но он явно вырастал из нее. Хоть Мэгги и сама была довольно высокой, макушкой он уже упирался ей в подбородок, а ноги и руки стали почти как у нее. Глядя в темно-карие глаза с длинными ресницами, она узнавала в них свои – так они были похожи, временами ей даже казалось, что она смотрит в зеркало, и эти глаза таили в себе такое, о чем она могла лишь догадываться. Она любила его так сильно – частицу своей крови и плоти, – что порой при взгляде на сына испытывала щемящую боль. Ей хотелось обнять его, как когда-то, но она сдержалась: в последнее время он больше принадлежал Лайлу, нежели ей, подражая ему в поступках и образе мыслей, восхищаясь и выказывая рабскую преданность. В отношении же сына к ней – только в мягкой форме – теперь все чаще проскальзывала презрительная враждебность, так напоминавшая манеру Лайла.

Мэгги провела рукой по волосам сына.

– Не надо. – Дернув головой, Дэвид недовольно поморщился. – Зачем приходил папа? Вы что, опять ссорились?

– Нет, что ты, мы не ссорились. Просто… необходимо было кое-что обсудить.

Как странно: ей надо объясняться перед собственным сыном. Но Мэгги не сердилась, она еще не совсем понимала, как же ей следует теперь вести себя с ребенком, который все больше отдаляется от нее.

– Вы говорили о том человеке который заезжал сегодня?

– О каком человеке? – Мэгги невольно вздрогнула. Она тут же поняла, кого Дэвид имеет в виду: Ника.

– Сегодня к нам заезжал какой-то человек, он спрашивал тебя. Он назвал свое имя, но я забыл. Он сказал, что он твой давний друг, но папа называет его твоим поклонником.

– Дэвид, папа хотел сказать, что это мой бывший поклонник. Ты знаешь, я встречалась с ним до того, как вышла замуж за папу.

– А у тебя было много парней? – Очевидно, Дэвиду трудно было представить свою мать молодой девушкой, которая ходила на свидания, и он глядел на нее с любопытством.

– Да нет, не особенно. Я ведь была совсем молоденькая, когда мы с папой поженились. Мне было всего восемнадцать.

– Но ты встречалась с этим парнем. – В его голосе звучала ревность, ревность сына и ревность за отца.

– Да, – вздохнув, согласилась Мэгги. – Я встречалась с ним.

– Папа наверняка считает, что ты и сейчас с ним встречаешься.

– Уверена, что он так не считает.

– А я уверен. Говорю тебе, он думает, что сегодня ты ездила к нему.

– Дэвид, я не убегаю по ночам. Ты ведь знаешь, я почти все время дома.

– Папа говорит, что ты убегаешь тайком, когда я сплю. Ему не нравится, что по вечерам тебя нет. Он говорит, что это скверно, что ты вечно бегаешь по барам, по вечеринкам и оставляешь меня одного.

– Дэвид! Это неправда! – Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Все эти годы она оберегала Дэвида, старалась, чтобы он не догадался о скрытой войне между ней и Лайлом, делала все возможное, чтобы не причинить боль сыну. И что же? Оказывается, Лайл самым бессовестным образом использовал Дэвида в качестве оружия против нее! Это была его тактика: именно Дэвид прочнее любой цепи связывал их друг с другом и одновременно мог ранить ее в самое сердце.

– Ты уходила сегодня вечером! – Сын обвинял ее.

– Сладкий мой, ведь ты был не один. С тобой были папа, и бабушка, и Луэлла, и Херд.

– Но ты уехала в бар. – Его тон был под стать прокурорскому.

Мэгги решила набраться терпения.

– Послушай, Дэвид, я поехала вместе с Сарой и ее приятельницей, чтобы составить им компанию. Ты ведь знаешь, как она расстроена после развода с Тони.

– Вы с папой тоже хотите развестись? Он говорит, что если ты будешь убегать по ночам, то это возможно. Он говорит, что не знает, сколько еще сможет выносить твои выходки.

В грубой, язвительной интонации Дэвида звучал страх, который он не смог скрыть, и Мэгги почувствовала, как в ней нарастает гнев. Если на свете существует справедливость, то когда-нибудь Лайл Форрест сполна ответит за все страдания, которые он причиняет Дэвиду.

– Папа не то хотел сказать, Дэвид. Мы не разведемся. Обещаю. А теперь, дорогой, тебе пора спать. Завтра надо встать пораньше.

– Почему? Ведь завтра суббота.

– Завтра у тебя соревнования по гольфу. Ты забыл?

Дэвид застонал.

– Хотелось бы. Я ненавижу гольф! Не понимаю, почему я должен участвовать в этом дурацком соревновании. У меня ни черта не получается!

– Следите за речью, молодой человек. – Мэгги нахмурилась и шутливо погрозила ему пальцем. Как бы извиняясь, Дэвид пожал плечами. – И, пожалуйста, не скромничай.

Дэвид помрачнел и покачал головой.

– Папа говорит, что если я буду тренироваться, то дела пойдут лучше. Он говорит, что все Форресты хорошо играют в Гольф. А вот я – нет. Точнее, все Форресты, кроме меня.

По его глазам было видно, что он очень переживает. Мэгги хотелось прижать сына к себе, утешить, но, зная, что он будет сопротивляться, она лишь вздохнула и сложила на груди руки.

– Ты вовсе не должен играть так же хорошо, как пала или кто-то из Форрестов, Дэвид. Ты – это ты. Ни на кого не похожий человек, который не обязан отлично играть в гольф. Вероятно, ты можешь играть хорошо, хотя бы потому, что тебе просто нравится эта игра.

– Вот именно! Скажи это папе. – Дэвид был подавлен. Отвернувшись, он взялся за ручку двери.

– Конечно, скажу, если ты хочешь. Я поговорю с папой. – Сказав это, Мэгги отступила в сторону, чтобы дать ему пройти. Дэвид искоса взглянул на нее.

– Нет, не надо. Я не хочу, чтобы вы с папой ссорились. Вы и так все время ссоритесь. – Голос его вновь стал сердитым, и это больно кольнуло Мэгги.

– Ты так считаешь? Очень жаль.

– Но ты вовсе не жалеешь. Ты виновата.

И снова боль. Она пыталась не обращать внимания на слова сына и не могла. Именно Дэвид, которого она любила больше всего на свете, способен уязвить ее как никто другой.

На мгновение они оба замолчали.

– Мама. – Дэвид стоял не оборачиваясь, глядя прямо перед собой и все еще держась за ручку двери.

– М-м-м? – Она посмотрела на его взъерошенный затылок, понимая, что и на этот раз проиграла. Лайл, как всегда, вышел победителем, Дэвид на его стороне. Но вдруг, не говоря ни слова, Дэвид резко повернулся и, крепко обхватив ее руками, уткнулся головой ей в грудь. Мэгги обняла его и, шепча что-то неразборчивое, прижала к себе, целуя светлые спутанные волосы.

– Я люблю гебя, мама. – Слова прозвучали глухо и сдавленно, словно яростный вызов кому-то. Мэгги стало еще больнее. Ребенок не так должен говорить матери, что любит ее. Что же она сделала – ему и себе? Какую ошибку совершила в тот дождливый вечер двенадцать лет назад, когда навеки связала свою жизнь с Лайлом? Дэвид принадлежит ей, только ей, но Лайл всегда будет стоять между ними. Лайл, которого она ненавидит, и Дэвид, дороже которого у нее нет.

– Знаю, мой дорогой. Я тоже люблю тебя. – Больше она не могла вымолвить ни слова, иначе расплакалась бы, но ради сына надо быть сильной. Ему только одиннадцать лет, и она не хочет, чтобы он испытывал ту боль, которая должна достаться ей одной.

Дэвид крепко прижался к ней, затем, оттолкнув, рывком открыл дверь и выбежал из комнаты.

От неожиданности и от того, с какой силой он вырвался, Мэгги попятилась, но тут же вышла в холл и увидела, как он исчез в детской, через две комнаты от ее спальни. Раньше эта небольшая комната принадлежала няне, взятой по настоянию Лайла, когда Дэвид был совсем маленьким. Два года назад мисс Хэдли ушла, и теперь ее комнату превратили в детскую.

Дэвид убежал к себе, ни разу не обернувшись, дверь его так и осталась незапертой. Несколько минут, сжав руки и глядя перед собой невидящими глазами, Мэгги стояла неподвижно. Затем, вернувшись к себе, она привычным движением заперла дверь.

Дэвид сказал, что любит ее. И она его тоже любит. Этого достаточно, чтобы пойти на все и отказаться от всего. Да, ради его любви она готова отказаться от всего. Порой ей казалось, что она это уже сделала.

Глава 4

На следующий день в воскресенье, 11 апреля, был день рождения Мэгги. Ей исполнилось тридцать лет. Встав, как обычно, в шесть часов, она прошла в ванную и сделала короткую гимнастику, затем, почистив зубы и умывшись, нанесла на лицо тонкий слой защитного крема. Принять душ, уложить волосы и одеться как положено она успеет позже, потому что только сейчас она могла побыть одна, и ей жаль было тратить эти утренние часы на такие несущественные вещи, как туалет. Наскоро проведя щеткой по спадавшим на плечи волосам, она стянула их на затылке черепаховой заколкой и прошла в гардеробную. Там она натянула старые, побелевшие на коленках джинсы, водолазку и просторный белый свитер и, схватив куртку с капюшоном, выскользнула из дома. Высокие, почти до колен ботинки на толстой подошве защищали ее от сырости, когда она, ступив на лужайку, направилась к сарайчику для собак. Почувствовав приближение хозяйки, два огромных ирландских волкодава Симус и Брайди встретили ее нетерпеливым радостным лаем. Было немногим более половины седьмого. Солнце только что взошло, и его диск низко висел над горизонтом в начинающем светлеть небе, едва успев подняться над поросшими лесом холмами, там, где река Огайо разделяла два штата – Кентукки и Индиану. К середине ночи дождь кончился, но воздух был холодным и при дыхании вылетал изо рта маленькими облачками пара. Отперев замок, Мэгги выпустила собак, и они, повизгивая, прыгали вокруг нее, предчувствуя долгожданную утреннюю прогулку.

– Тихо, тихо, – приговаривала она, по очереди поглаживая резвящихся собак. Затем, резко свистнув, пошла по дорожке. Собаки послушно последовали за ней. Вообще-то сегодня у нее не было настроения гулять, но ей не хотелось разочаровывать своих любимцев: ежедневная утренняя прогулка доставляла им особенную радость. Мэгги чувствовала себя усталой и измученной, и не просто потому, что мало спала в эту ночь. Она ощущала не столько физическую, сколько душевную истощенность. Она устала от своей жизни, устала так, что, осознавая безвыходность своего положения, оказалась на грани отчаяния. Так чувствует себя заключенный, потерявший надежду быть услышанным. Именно это и лишало ее жизненных сил.

С земли медленно поднимались легкие облачка белого тумана. Свернув с дорожки, Мэгги направилась к холмам, раскинувшимся почти по всей территории их усадьбы. Лес был густой и запущенный, лишь в некоторых местах вглубь вели протоптанные или специально прорубленные тропинки. Она ступила на свою любимую тропинку; которая сначала спускалась вниз, а затем, огибая брошенную сторожку и делая большой крюк, вновь выходила к лужайке. Оказавшись под деревьями, Мэгги набросила капюшон: там, где ветви заслоняли солнце, было заметно прохладнее и темнее. И все же лучи светлыми косыми столбами пробивались сквозь раскидистые кроны, разгоняя мглистый сумрак и бросая на землю мягкие желтоватые отсветы, и тогда лес вокруг становился как бы прозрачным и необыкновенно красивым, поэтому Мэгги и любила эти утренние прогулки. От естественного, неброского очарования природы у нее всегда делалось легче на сердце, даже если жизнь не сулила ничего хорошего. Вот сейчас чувство безнадежности несколько ослабло.

Громко и заливисто лая, Брайди и Симус стремительно носились по подлеску, перепрыгивая через кусты и гоняясь за белками, прошлогодними сухими листьями и всем, что двигалось и издавало звуки. Собаки хорошо знали дорогу, и Мэгги не волновалась, что они потеряются. Большую часть территории, составлявшей около 10 квадратных километров, окружала каменная стена метровой высоты, поверх которой проходил почти такой же высокий железный забор. Лайл, будучи владельцем и издателем солидного журнала «Кентукки тудэй», со страниц которого вот уже около ста лет жители штата узнавали разнообразные сплетни, новости, факты из жизни выдающихся людей местного общества и последние события, заботился о своей безопасности, потому и не скупился на такие меры предосторожности, как двойной забор и охраняемый въезд с воротами. В его адрес нередко сыпались угрозы, особенно после написанной лично редакционной статьи, в которой отстаивались непопулярные среди населения взгляды. Однако же в последнее время ничего нового он не написал, и ненависть его врагов пока тлела на обычном уровне, так что, зная это и находясь на своей территории, Мэгги могла не опасаться неожиданного вторжения.

Поэтому, заметив в тени деревьев чуть дальше по тропинке огонек сигареты, она не замедлила шаг и продолжала идти вперед, прежде чем ясно разглядела фигуру мужчины. Он спокойно курил и наблюдал за ней.

Мэгги остановилась как вкопанная. По характерному лаю собак вдалеке она поняла, что они учуяли кролика и пустились за ним в погоню. И лес вдруг как-то странно затих, ни шороха вокруг.

– Доброе утро, Магдалена.

Еще до того как мужчина отошел от дерева, она уже знала кто это: Ник. Сердце ее учащенно забилось от страха перед неизвестностью. Он стал еще сильнее, когда она увидела, как Ник, бросив сигарету и наступив на нее, медленно двинулся навстречу. В черных густых волосах и на светлой кожаной куртке, искрясь на солнце, вспыхнули капельки влаги. Также, как и она, он был в видавших виды джинсах, плотно облегающих его мускулистые ноги; старые кроссовки промокли насквозь: значит, в лесу он находится уже давно.

– Что ты здесь делаешь?

Несмотря на инстинктивное желание повернуться и убежать, Мэгги стояла неподвижно; пройдя еще несколько шагов, Ник остановился в тенистой части тропинки. Внезапно где-то над их головами застучал дятел, и оба невольно взглянули вверх.

– Ты уже второй раз спрашиваешь меня об этом. Если бы ты вчера задержалась, я, может быть, и ответил бы. А сейчас, пожалуй, тебе лучше подумать самой. – Он улыбнулся, но это была нехорошая улыбка.

– Ник… – начала она и тут же замолчала, увидев, что он опустил руку в карман и вытащил какой-то квадратный сверток из толстой коричневой бумаги. Чуть помедлив, он протянул ей сверток.

– С днем рождения, Магдалена. – Слова прозвучали как выстрел.

– Что это? – Осторожно взяв пакет, Мэгги с любопытством разглядывала его. Он был очень легкий, но что-то в лице Ника насторожило ее – глубокая складка на лбу и блеск в глазах. Другой бы не обратил внимания, но Мэгги слишком хорошо его знала. То, что находится внутри, явно не принесет ей радости.

– Мой тебе подарок по случаю твоего тридцатилетия. – Сунув руку во внутренний карман куртки, Ник вытащил пачку «Уинстона» и спички, затем, одним движением вытряхнув из пачки сигарету, закурил.

– Ты раньше не курил, – удивилась Мэгги, явно не одобряя новую привычку. Всего на какую-то долю секунды в ней вновь заговорила Магдалена, та Магдалена, а Ник опять был ее защитником. Если бы сейчас здесь стояла та Магдалена, она бы с негодованием выхватила сигарету и растоптала ее, а он бы при этом сердито ворчал. Но тот Ник, которого она знала, не курил. Конечно, он не был ангелом, но он никогда не тянулся к наркотикам, не напивался и не курил. А если бы, как случилось несколько раз, когда она тайком от него пробовала спиртное и марихуану, поймал за этим ее, то просто отшлепал бы или, по крайней мере, попытался, а она бы в ответ затеяла драку.

Ах, Ник, Ник… При мысли о том, как все могло бы быть, у нее защемило сердце. Если бы… если бы только… но судьба распорядилась иначе, и к прошлому возврата нет. Она сделала свой выбор двенадцать лет назад и теперь, как бы тяжело это ни было, должна жить с тем, что имеет.

Мэгги вспомнила еще одно любимое изречение тетушки Глории: «Господь терпелив, но если карает, то сурово». И сейчас она чувствовала на себе всютяжесть этой кары.

– Я раньше много чего не делал, – отозвался Ник, засовывая спички в карман, и кивнул на сверток в ее руке. – Не хочешь посмотреть, что там?

И опять его глаза странно блеснули, когда она принялась разворачивать бумагу. Да, ее интуиция не подвела: она увидела видеокассету и сложенный вдвое большой желтый конверт, а в нем – четыре цветные фотографии, на которых была семнадцатилетняя Мэгги, танцующая обнаженной.

Мэгги отбросила сверток, словно это была ядовитая змея. Фотографии рассыпались по земле, но от одной, упавшей изображением вверх, невозможно было оторвать взгляд, она завораживала и притягивала, как кобра, готовая броситься на свою жертву.

На снимке, стоя на сцене в забегаловке, по сравнению с которой «Литтл Браун Кау» казался просто первоклассным ночным клубом, она застыла в сексуальной позе: поднятые над головой руки, манящий изгиб тела, тяжелая волна густых с медным отливом волос, рассыпавшихся по бедрам, на которых различалась лишь узенькая полоска блестящей ткани; в свете ламп хорошо видны ее белая матовая кожа, яркий полный рот и полуприкрытые, с дремотой во взгляде, глаза. Менеджер обещал платить по сто долларов за каждый вечер, и, чтобы отважиться выйти на сцену и проделать то, что от нее ожидали, она одурманивала себя марихуаной. Это было целое состояние, во всяком случае тогда для нее эти деньги казались состоянием, требовалось только шесть дней в неделю потанцевать обнаженной перед тремя десятками полупьяных мужчин.

Менеджер еще раньше заверил, что приставать к ней в баре не будут, так как владелец боится потерять лицензию на торговлю спиртным, поэтому за соблюдением правил строго следили, ну а если ей захочется «встретиться» с клиентом после выступления и подработать, так это уже ее личное дело. Но Мэгги знала, что никогда не пойдет на это, она никогда не станет шлюхой, она будет только танцевать, и больше ничего.

Так она уговаривала себя, стараясь убедить, что ради таких денег можно преодолеть стыд, сжигавший еевсякий раз, стоило лишь подумать о выходе на сцену, не говоря о большем. Выступая в баре, она получит в четыре раза больше, чем работая по полсмены официанткой в гостинице «Хармони Инн», где приличные чаевые платили только по вечерам во вторник, потому что тогда подавали фирменное рыбное блюдо. Со свойственной ей практичностью и упрямством она твердила себе, что глупо молодой девушке, да, к тому же если она стройная и симпатичная, упускать такую возможность и отказываться от заработка, И все же она не осмеливалась поделиться с Ником своими планами, хотя ему она рассказывала все, он был для нее и самым близким другом, и семьей. Если Ник узнает, он придет в бешенство.

Когда наступил четверг и ей впервые предстояло вечером выйти на сцену – в будние дни посетителей бывало немного, – она поняла, что никогда не сможет решиться на это. Так бы и произошло, но другая танцовщица, девушка более искушенная в жизни, видя, что Мэгги насмерть перепугана, сжалилась над ней и накачала ее наркотиком.

В течение трех вечеров Мэгги была одной из девяти хорошеньких и трех уродливых девушек (так говорилось о них в газетной рекламе), составлявших танцевальную группу «Розовая киска». И каждый раз, когда она готовилась к выступлению, к горлу подступал тошнотворный страх, каждый раз она говорила себе, что больше никогда не выйдет на сцену. Но марихуана помогала преодолеть страх и отвращение. Гримируясь перед выступлением в тесной комнатушке, служившей им артистической уборной, все девушки курили травку, передавая друг другу сигарету. Мэгги обкуривалась до такого состояния, что уже не соображала, где находится. Только тогда она могла выйти на сцену.

А дальше все уже было нетрудно. Всходя на крошечный помост под слепящим светом прожекторов, ей казалось, что она плывет в воздухе. Раздеваясь под музыку в самом начале выступления, она представляла, что находится одна в своей комнате, затем грохот музыки усиливался, она уже звучала словно у нее в голове, и Мэгги автоматически начинала двигаться, повинуясь ритму. Перед выходом девушки закалывали ее волосы в высокий пучок, и свой номер Мэгги начинала с того, что распускала волосы, и они падали вниз тяжелой струящейся волной. Затем она медленно развязывала пояс, стягивающий красный шелковый и украшенный перьями халатик, который практически и составлял весь ее костюм. В первый же вечер, почувствовав, что халат вот-вот соскользнет и она останется почти голой, ее буквально парализовал ужас. Кроме туфель на высоких каблуках, черных чулок и узенькой блестящей подвязки на ней ничего не было, а из зала слышались аплодисменты и выкрики полупьяных мужчин. Опустив глаза и увидев свои твердые розовые соски и изгиб обнаженного живота, она чуть не умерла от стыда. Мэгги быстро запахнула халат и повернулась к залу спиной, высоко запрокинув голову, – тогда длинные волосы скроют ее наготу. Глядя на пыльные стропила, она шепотом молилась, чтобы все это побыстрее кончилось, в то время как ставшие вдруг словно ватными ноги продолжали двигаться в некоем подобии танца. Из зала слышались свист и подбадривающие выкрики. Высунувшись из-за кулис, в лицо ей яростно шипел менеджер: покажи им, покажи! И, когда она обернулась к нему, волосы на секунду открыли ее голую попку. В зале одобрительно заревели. Вздрогнув, она повернула голову в другую сторону, и зал ответил новым взрывом одобрительных возгласов. Снова раздался свистящий шепот менеджера, он яростно жестикулировал, показывая, что она должна повернуться к залу лицом. Она застыла в оцепенении, затем бессильно повиновалась. Когда, повернувшись, она взглянула в зал, к горлу подступила тошнота. Быстро перебросив волосы вперед, Мэгги закрыла ими обнаженную грудь. За сценой вновь послышалась ругань, в зале затопали ногами. Испытывая одинаковый ужас перед менеджером и толпой, Мэгги, закрыв глаза, медленно раскачивалась в такт музыке, стараясь не слышать ни свиста, ни топота, ни выкриков, сопровождавших ее танец. Вдруг совсем рядом сердитый голос произнес: «Покажи им свое тело», и она открыла глаза. Она стоит на сцене, и бежать ей некуда: сзади – разъяренный менеджер, сбоку – грохочущий оркестр, впереди – хохочущие пьяные мужчины… Если она не будет танцевать, ей не заплатят.

Внезапно в зале наступила тишина. Мужчины с вожделением облизывали губы, на их лицах выступил пот, когда Мэгги, словно в полусне, чувственно изгибаясь, медленно двигалась по сцене, время от времени бессознательным движением рук поднимая и опуская свои длинные струящиеся волосы. Все взгляды неотрывно следили за ней, мужчины сходили с ума, но Мэгги, одурманенная марихуаной и парализованная страхом, ничего не видела. За деньги она показывала им свое тело, но настоящая Магдалена, ее сознание, были далеко.

На третий вечер, в субботу, когда в баре было особенно многолюдно, в середине выступления в зал заглянул Ник. Позже она узнала, что кто-то из друзей осторожно намекнул ему, чем она занимается. К тому времени, когда он пришел, она уже сбросила халат, и ее наготу прикрывали лишь волосы. Она стояла на помосте, повернувшись спиной, и не видела, как он вошел, как пробирался между столиками, остановился у сцены и, скрестив на груди руки, молча смотрел, как она, поднимая и опуская волосы, на виду у всех «виляла голой задницей». Так он потом сказал ей. Она уже не испытывала такого всепоглощающего страха, как в первый вечер, и, как обычно, до одурения накурившись марихуаны, медленно поворачивалась на сцене, вызывая одобрительный рев зала, и улыбалась сонной улыбкой в лицо стоявшего ближе всех мужчины. И вдруг постепенно – но тем сильнее был ее ужас – до нее дошло, что она видит перед собой знакомые, горящие яростью зеленые глаза.

Ник.

Моментально придя в себя, она застыла на месте. Не говоря ни слова, Ник вскочил на сцену, схватил с пола халат, завернул в него Мэгги и, перекинув ее через плечо, как пожарный шланг, спрыгнул в зал.

И тогда началось нечто невообразимое. Владельцам «Розовой киски» явно не понравилось, что у них на глазах похищают танцовщиц, да еще прямо со сцены. Когда они наконец поняли, что произошло, двадцатилетний Ник успел пробраться к выходу, отбившись на ходу от трех дюжих вышибал, дежуривших в клубе, и раскидав с десяток других любителей подраться. Оба глаза у него были подбиты, из носа текла кровь, он получил несколько сильных ударов по ребрам и едва избежал ареста: Мэгги успела протащить его через запасную дверь за секунду до прибытия полиции, вызванной для наведения порядка.

Сказал ли он ей за это спасибо? Как бы не так!

Когда они удирали в его допотопной машине, между ними произошла настоящая супружеская ссора. Сидя-за рулем, Мэгги в негодовании кричала, что он не заслуживает того, чтобы она его выручала, хватит с нее неприятностей, что он навлек на ее голову. Если бы он уже не получил свое, она бы сама поколотила его как следует! И нечего совать нос в чужие дела! Она, черт возьми, сама распоряжается своей жизнью и телом! А если ей вдруг захочется среди бела дня танцевать голой на шоссе, то так и будет! В ответ, запрокинув голову на подголовник и пытаясь остановить кровь, он лишь обозвал ее маленькой глупенькой дурочкой и велел ехать потише.

После этого они ругались еще минут десять.

Но, как бы она ни злилась, ей было жаль его, и вскоре, остановив машину у заброшенного склада, она принялась вытирать перьями от халата его окровавленное лицо. Отбросив ее руку, он схватил Мэгги за плечи и крепко прижался к ее губам. Так он поцеловал ее впервые, не как прежде. И от этого поцелуя у нее закружилась голова.

Лишь на короткое мгновение эти воспоминания вспыхнули в ее сознании. Но она не позволит себе вспомнить все. Не имеет права. Этот поцелуй был давно, в другой жизни и с другой девушкой. И ее больше нет.

Теперь, глядя на фотографию, Мэгги поняла, что этот образ будет преследовать ее всю жизнь: красивая юная девушка с полной грудью с яркими сосками, стройное тело, чувственный изгиб бедер и узенький в блестках треугольник ткани в низу живота, длинные ноги в прозрачных черных чулках. Застывшая на лице полусонная манящая улыбка словно говорила о том, что ей все это нравится.

– Ты помнишь, Магдалена? – тихо произнес Ник. Сердце ее обливалось кровью.

Не помня себя от гнева, она выкрикнула:

– Нет, не помню! И не хочу помнить!

Она повернулась и побежала назад. Он тут же догнал ее и, обхватив за плечи, закрыл рукой рот, как будто боялся, что она снова закричит. И она бы закричала, не подумав, что на крик могут прибежать люди и увидеть ее с Ником. Пытаясь вырваться, она колотила его в грудь, а он просто поднял ее над землей и держал так, пока она не успокоилась. Затем спокойно поставил у дерева.

– Не кричи, – сказал Ник, все еще закрывая ей рот. Его руки тесно прижимали ее к себе, так что она не могла шевельнуться, грудью и бедрами она чувствовала его тело и только сейчас по-настоящему вспомнила, какой он высокий и сильный. Ростом около метра девяноста, он еще юношей весил более восьмидесяти килограммов, а теперь в нем было и того больше. Она замотала головой, и он осторожно убрал руку.

– Так ты за этим пришел? Чтобы шантажировать меня? – Мэгги уперлась ему в грудь, пытаясь освободиться. – Потому что теперь у меня много денег, верно? Сколько же ты хочешь?

Одной рукой он все еще держал ее за талию, и Мэгги почувствовала, как мышцы его напряглись. Запрокинув голову и взглянув на него, она заметила, что глаза его холодно блеснули, сжавшиеся губы побелели. Значит, ей удалось разозлить его? Прекрасно. Она хотела разозлить его. Нет, она хотела причинить ему боль так же, как и он причинил ей боль.

Секунду он молча изучал ее.

– Миллион долларов, или я покажу снимки и пленку Лайлу. Там полная запись твоего выступления. Ну как, идет?

– Я… я не могу достать миллион. У меня нет таких денег. Даже близко нет.

Их взгляды встретились, и он улыбнулся ленивой дразнящей улыбкой.

– Уверен, что Лайл достанет. Можно пригрозить, что я отправлю копии всем местным дельцам и вымогателям. Да и телевидение заинтересуется. Представляю, как на экране под конец чего-нибудь вроде «Текущих событий» появятся твои танцульки. Как ты на это смотришь?