Улыбка святого Валентина

На верхней полке шкафа я обнаружила выцветшую коробку из-под обуви. Туфельки давно износились, а в коробке я хранила письма. Взяв ее, я присела на кровать и долго собиралась с духом, прежде чем решилась ее открыть.

Внутри коробки лежали конверты, на.битые письмами и фотографиями. Адрес отправителя был написан моим почерком, как еще совсем детским, так и более уверенным, но еще не совсем сформировавшимся.

«Мисс Порция Фаллон. Суит-Три-лейн 1232, Трули, штат Джорджия».

Адресованы все письма были Лайлу Джексону Трипплхорну. Самого же адреса указано не было, потому что я его не знала.

Я вытянула наугад одно письмо и развернула его. На колени мне выпала фотография, на которой я была запечатлена шестиклассницей. Округлыми четкими буквами на листке было написано следующее:

«Дорогой Джек! На прошлой неделе мне исполнилось двенадцать лет. Мэгс подарила мне «уокман» с наушниками, а Бев – кассету с записью музыки Билли Джоэла. От Веры я получила в подарок плюшевого белого медведя, набитого опилками. Она славная и милая, но думает, что я еще ребенок. Учусь я на «отлично», мои любимые предметы – английский и обществоведение. Надеюсь, что у тебя все хорошо и ты когда-нибудь приедешь меня проведать. Я хорошая девочка, через три месяца мне снимут скобы с зубов.

С любовью, Порция».

Я положила письмо в коробку, закрыла ее и снова засунула на верхнюю полку, после чего оделась и отправилась в наш книжный магазин, расположенный за шесть кварталов от нашего дома.

– Порция! Ты спишь, крошка?

Я вздрогнула, открыла глаза и, подняв голову, увидела Веру. Смутившись, я заерзала на стуле дурацкого апельсинового цвета, на котором задремала, уронив голову на стойку бара, и сонным голосом промямлила:

– Кажется, я уснула.

– Мы так волновались, детка! Ты могла бы оставить нам записку! – Вера подошла к бару и положила на стойку упаковку со сдобными булочками. – Правда, потом мы догадались, что ты пошла сюда что-нибудь почитать. У тебя опять началась бессонница?

– Я не хотела вас беспокоить, извини, – сказала я, выпрямляясь.

– Ах, выбрось из головы такие пустяки! – Вера подошла ко мне поближе и с улыбкой спросила: – Читала что-то интересное?

Я взглянула на книгу, на которой покоилась моя рука, и, закрыв портрет Алистера Барнса ладонью, отодвинула книгу в сторону. Вера не сводила с меня испытующего взгляда.

– Он пишет довольно сносно, – потянувшись, сказала я и закрыла книгу. – Надо обязательно пригласить его к нам в магазин, чтобы он подписал все имеющиеся у нас экземпляры для читателей.

Вера хмыкнула и насмешливо поглядела на меня.

– Вот что я тебе скажу, малышка. Это замечательная идея. Остается только воплотить ее в жизнь. Почему бы тебе не прогуляться на ферму Бэбба и не поинтересоваться у Йена, сможет ли он выкроить для нас немного времени?

– А разве нельзя туда позвонить? – спросила я, хлопая глазами.

– По-моему, телефон там уже давным-давно не работает, – сказала Вера. – Поэтому тебе придется наведаться туда самой.

– Нет, я не могу! – заявила я. – Мне нужно еще принять душ.

Вера взглянула на потолок.

– Воспользуйся душевой в жилом помещении на втором этаже! Правда, мы давно там не мылись, но я надеюсь, что душ работает.

– Разве тебе не нужна моя помощь в зале? – спросила я.

Вера достала из-под прилавка корзинку, положила на ее дно льняную салфетку, а поверх нее – булочки и с улыбкой вручила все это мне.

– Думаю, что я справлюсь. К тому же попозже обещала Бев прийти. Так что отправляйся к Йену и проведай его – по-соседски...

Когда я была маленькой, я целое лето торговала на базаре яйцами с фермы Морриса Бэбба. По воскресеньям я вдобавок подрабатывала лоточницей на парковочной площадке напротив своей школы. И все это – чтобы купить приглянувшийся мне велосипед с десятью передачами. За то, что я после уроков помогала еще и своим родственникам в книжном магазине, денег мне не давали, они пополняли наш семейный бюджет. Моррис же платил мне пять долларов в неделю, и в конце лета я прикатила к нему на ферму на новеньком велосипеде. Его жена Труди угостила меня чаем с лепешками. А сам хозяин фермы попотчевал забавными историями о похождениях своей супруги в молодости.

– Наша мисс Труди Бейтс была самой красивой девушкой в округе, – начал свой рассказ Моррис, усевшись вместе со мной за стол на террасе. – Все местные парни пытались за ней приударить. – Он рассмеялся и подмигнул мне. – И как же, по-твоему, я, сын бедняка, завоевал ее сердце?

Я улыбнулась и пожала плечами. Он наклонился ко мне и сказал:

– А дело было вот как. Понимая, что мне надо привлечь к себе ее внимание, я в одно прекрасное воскресенье встал в четыре утра и погнал дойную корову по кличке Масло через весь город на лужайку возле дома ее отца. А сам спрятался на другой стороне улицы и стал ожидать, когда проснется все их семейство и всполошится, увидев у себя под окнами чужую корову. В этот момент я собирался выбраться из укрытия и объявиться на лужайке, дескать, вот ищу свою пропавшую корову, сам не понимаю, как она сюда попала. Мне казалось, что я буду выглядеть в их глазах героем.

Из дома вышла Труди и, сложив руки на груди, прислонилась спиной к дверному косяку.

– Он рассказывает, как ему удалось завоевать мое сердце? – улыбнувшись, спросила она. – Только полному идиоту могло прийти в голову выгнать свою корову на чужую лужайку! Увидев ее, мой папаша тут же схватился за ружье. В общем, в первый раз я увидела мистера Морриса Бэбба, когда моя матушка уже выковыривала дробь из его задницы.

Супруги дружно рассмеялись, что получилось у них очень гармонично, словно бы они специально это репетировали. Труди мелодично хихикала, Моррис, напротив, хохотал басом. Я смотрела на них и думала о том, как же все-таки странно устроен этот мир, в котором влюбленные пары, долго живущие вместе, начинают даже смеяться в унисон. Это меня так потрясло, что я поспешила извиниться перед ними, вскочила на велосипед и помчалась к Бьюджи.

В следующий раз я видела Труди на похоронах Морриса, когда училась уже в последнем классе. Я выразила ей свои соболезнования, она вздохнула и промолвила, глядя в стену, что они с Моррисом прожили вместе душа в душу пятьдесят два года, можно сказать, целую вечность, и о большем даже мечтать грешно.

Я пожала ей руку, не в силах хотя бы представить себе мужчину, который смог бы прожить столько же лет со мной.

Теперь, снова оказавшись на ферме Бэббов, куда я прикатила уже на машине, а не на велосипеде, как когда-то, я первым делом огляделась. Коров здесь уже не держали. Курятник опустел. Большой красный амбар, хотя и потускневший за годы упадка хозяйства, стоял на прежнем месте. Его дверь держалась на одних нижних петлях, верхние же отвалились. Однако сам дом абсолютно не изменился с тех пор, как я приезжала сюда на своем новеньком розовом двухколесном красавце. До меня доходили слухи, что за домом теперь присматривает Бридж Уилкиыс, однако так ли это на самом деле, я не знала.

С корзиночкой в руках я подошла к входной двери и позвонила в колокольчик. Дверь распахнулась, и на пороге возник Йен Беккет в голубых спортивных штанах и белой майке, с огромной чашкой в руке.

– Какой приятный сюрприз! – с улыбкой сказал он. – Прошу вас, входите! Выпьем кофе, так сказать, по-соседски...

Улыбнувшись, я вручила ему корзинку со словами:

– Я к вам не с пустыми руками, а с домашней выпечкой!

– Спасибо! – Он взял у меня корзинку. – Очень кстати.

Я проскользнула мимо него, он запер дверь и снова тепло мне улыбнулся. Я показала ему экземпляр его книги в переплете под интригующим названием «Полная победа» и сказала:

– Не могли бы вы подписать это для одной из своих читательниц?

Глава 4

Йен вошел в комнату, поставил чашку с горячим чаем на стол передо мной и сказал, кивнув на тахту:

– Присаживайтесь. Честно говоря, кофе у меня сейчас нет, будем пить чай.

На моей чашке красовалась надпись: «Бабушкина кухня».

На чашке Йена – «Лучшая бабушка в мире». Весьма оригинально, подумалось мне.

– Но я собираюсь пополнить свои кофейные запасы, – сказал Йен, превратно истолковав мое замешательство.

– Не считайте себя обязанным идти на поводу у моих американских привычек, – поспешила успокоить его я и отпила из. чашки, едва не ошпарив при этом язык и гортань. – У Вашего чая такой изысканный вкус и аромат! – добавила я. – Вообще-то я люблю чай не меньше, чем кофе.

– Как говорится, не лезь в чужой монастырь со своим уставом, – сказал Йен, улыбаясь.

Мы помолчали. Взгляд Йена скользнул по книге, лежащей на столе между нами.

– Вы на меня, надеюсь, не сердитесь? – спросил он.

– Естественно, не сержусь. Вы солгали весьма искусно, так что все в порядке, – хмыкнув, ответила я.

– Собственно говоря, ложью это назвать нельзя, – возразил Йен.

– А как же тогда это называется? Я спросила, знамениты ли вы, и вы заверили меня, что нет.

– Вот, оказывается, какая вы! – Он погрозил мне пальцем.

– Какая? – прищурившись, спросила я.

– Злопамятная и коварная! Разве не вы сказали, что моя фамилия вам ни о чем не говорит? – Йен сложил руки на груди.

– Предлагаю заключить мир! – вскинув ладонь, воскликнула я. – И в знак примирения выпить чаю.

Йен улыбнулся и, сделав глоток, миролюбиво произнес:

– Знаете, мне даже нравится знакомиться с людьми, которые не знают, что я знаменит. Чрезмерное внимание к собственной персоне утомляет, иногда хочется побыть простым смертным. Вы со мной согласны?

– Я вас понимаю, – кивнула я.

– Расскажите, как обстоят у вас дела с написанием диссертации, – попросил вдруг Йен.

– Прекрасно! Она почти завершена, – солгала я.

– Если не ошибаюсь, вы занимаетесь творчеством Остен?

Я смущенно потупилась, поймав себя на мысли, что давно даже не прикасалась к рукописи.

– Да, и этим тоже, – уклончиво промямлила я.

– Что ж, желаю вам успешно защитить вашу диссертацию, – подняв чашку, сказал Йен. – И сделать удачную карьеру. После защиты вы сможете претендовать на звание профессора.

Я потупилась, густо покраснев. Мой живой интерес к Остен в последнее время несколько увял под воздействием обуревающих меня тяжких сомнений в правильности избранного мною пути. Похоже было, что Йена мои дела всерьез интересовали, он сверлил меня изучающим взглядом, так, словно бы уже представлял в образе будущей героини своей книги, какой-нибудь пришибленной жизнью кладовщицы книжного магазина.

Собравшись наконец с духом, я подняла голову и сказала:

– Я завидую людям, твердо знающим, чего они хотят. Раньше мне казалось, что я, будучи совладелицей книжного магазина, просто обязана поступить в колледж и серьезно изучать классическую литературу. Но теперь, почти добившись всего на этой стезе, я начала сомневаться в правильности избранного пути.

– Значит, вы на распутье? – участливо спросил он. Я промолчала. Йен привстал, протянул руку и сказал, погладив меня по плечу:

– Ничего страшного, все со временем образуется. Не переживайте.

Я взглянула ему в глаза и поняла, что мне лучше уйти.

– Благодарю за чай, – сказала я, встав из-за стола.

– Не стоит благодарности, заходите! – Он тоже встал и добавил: – Спасибо за булочки.

Мы с улыбкой взглянули друг на друга, я вздохнула и направилась к выходу. Он распахнул для меня дверь – и я пошла к своему автомобилю, не оборачиваясь. И только подъехав к «Пейдж», я сообразила, что забыла взять у него автограф.

– Значит, у вас с Йеном Беккетом ничего не было? – спросила Бьюджи, сделав глоток лимонада из бокала.

Вот уже битый час мы болтали после чудного обеда, которым они с Дэви меня угостили. Разморенная вкусной едой и вином, я разоткровенничалась и поведала им всю историю своего знакомства с английским писателем, чего они, собственно говоря, от меня и добивались.

– Да окажись я в одной постели с таким мужчиной, – воскликнула в сердцах Бьюджи, – нам с ним было бы не до сна.

– Как это ни странно, – флегматично заметил Дэви, – но меня твоя реплика почему-то не возмущает. – Он встал и, взяв со стола бутылку и мой бокал, вылил в него остатки вина. – Я понимаю, что на нее так воздействуют гормоны. Видела бы ты, какими глазами она смотрела вчера на доставщика пиццы!

– Неправда! – воскликнула Бьюджи и хлопнула его ладонью по ягодице, так что Дэви едва не расплескал вино.

Он отдал мне бокал и, лукаво подмигнув, пошел с бутылкой на кухню.

– Я не все тебе рассказала, – тихо проговорила я, когда Дэви исчез за дверью. – Дело в том, что...

– Эй, Дэви! – завопила Бьюджи. – Скорее иди сюда! Порция решила нам еще кое в чем признаться!

Дэви тотчас же прибежал и уселся на тахту, держа в руках новую бутылку вина со штопором, ввинченным в пробку.

– Мне даже самой не верится, что я все это вам рассказываю, – промямлила я, сглотнув ком в горле.

– Это покаяние, – серьезно сказала Бьюджи.

.– Оно облегчит тебе душу, – в тон ей строго произнес Дэви, вытягивая пробку из горлышка. Я зажмурилась и выдохнула:

– Я расплакалась!

Пробка с тихим хлопком выскочила наружу. Бьюджи охнула. Дэви покачал головой. Открыв глаза, я увидела, что оба глядят на меня с искренним сочувствием.

– Как же ему удалось довести тебя в постели до слез? – сдавленно спросила Бьюджи.

Я подняла глаза к потолку и прошептала:

– Он сказал, что я неотразима.

– Вот мерзавец! – в сердцах воскликнул Дэви и подлил вина в мой бокал.

– А он знает, что ты плакала? – спросила Бьюджи. Как и все женщины, она понимала, что от подобного комплимента ничего хорошего ожидать не стоит и лучше на всякий случай насторожиться. От нее, однако, ухажеры никогда не убегали, все они ее страстно любили, и если при этом она и плакала, то исключительно от избытка чувств.

Я отпила вина и сказала:

– Он, конечно, понял, что глаза у меня на мокром месте. Но в отличие от большинства мужчин повел себя как джентльмен: сохранил спокойствие, а не выбежал, чертыхаясь, вон из комнаты.

– А вот со мной такое случалось, – заметил Дэви.

– Один раз! – строго уточнила Бьюджи.

– Может быть, хватит перемывать мне косточки? – спохватилась я, взбодренная вином. – Расскажите что-нибудь о себе. Как вы решили назвать своего малыша?

Бьюджи и Дэви многозначительно переглянулись.

– Мы все еще размышляем об этом, – сказала Бьюджи. – А вот о тебе, дорогая, нам придется еще поговорить.

Удивленно вскинув брови, я пытливо посмотрела на нее.

– Дело в том, что над твоей головой сгущаются тучи.

– Бьюджи! – предостерег ее Дэви.

Она обожгла.его взглядом и продолжала:

– Порция вправе знать! Возможно, Мэгс ей все уже рассказала, так что не затыкай мне рот. Не забывай, что мы живем в свободной стране! Здесь мужской шовинизм не пройдет!

Дэви вскочил и взволнованно произнес:

– Моя жена совершенно не отдает себе отчета в том, что ей дозволено, а что нет. И обожает совать свой нос в чужие дела. – Он подошел ко мне и добавил, поцеловав меня в макушку:

– Я искренне рад, что ты вернулась в родные края! После чего, чмокнув жену в щеку, Дэви направился к лестнице, решив оставить нас с подругой наедине. У меня тревожно заколотилось сердце. Я догадалась, что с Мэгс стряслась беда. Бьюджи молчала, но по выражению ее лица я поняла, что она сообщит мне что-то ужасное.

– В чем дело, Бьюджи? – спросила я. – Мэгс заболела? Или что-то случилось с Бев? Кого-то из моих «барышень» поразил опасный недуг? Умоляю тебя, говори!

– Успокойся, – покачала головой подруга. – Все они совершенно здоровы. Но, по-моему, Мэгс заманила тебя сюда на все лето не без серьезной причины. Разве она тебе ничего не говорила?

Я нахмурилась.

– Ничего, если, конечно, не считать ее стремления как-то отвлечь меня с помощью приезжего англичанина. Ты это имеешь в виду? Нет? Но тогда что же?

– Я имею в виду нечто совершенно другое, – сказала Бьюджи. – В Трули возвращается Джек.

Кем бы ни были твои родители, как бы ни складывались твои отношения с ними, на протяжении всей твоей жизни именно они будут оказывать на тебя наибольшее влияние. Их одобрение ты будешь всегда стараться заслужить. В их силах возвеличить или же унизить тебя всего одним словом. И сколько бы ты ни внушала себе, что твой отец недостоин того, чтобы ты много думала о нем, а мать слишком взбалмошна, чтобы осознавать последствия своих поступков, все равно твои родители останутся людьми, мечущими кинжалы в опасной близости к твоему сердцу. Если небеса окажутся благосклонны к тебе, понимающие родители будут метать свои ножи с осторожностью.

Если же фортуна от тебя отвернется, то ты появишься на свет дочерью Мэгс Фаллон.

– Просыпайтесь, леди! – вскричала я, влетев в ее спальню в час ночи.

Мамочка лежала ничком, с неизменными бигуди на голове – так, как она спала на протяжении всей своей сознательной жизни. На ней была старая майка, в которой она ходила в 80-х на концерт «Леанард Скайнерд» вместе с очередным ухажером.

– Мэгс! – заорала я, рискуя сорвать голос.

Она даже не шелохнулась. Тогда я сдернула с нее одеяло и стала трясти ее за плечи, не переставая кричать:

– Просыпайся, глупая корова! Живо!

В ответ Мэгс промычала нечто нечленораздельное. Наконец один ее глаз открылся.

– Нам нужно поговорить! – заявила я. Она села и спросила:

– В чем дело, Порция? Мы горим? Или ты забеременела?

– Нет! Все гораздо серьезнее!

– О Господи! Тогда объясни все спокойно.

– Это тебе придется кое-что мне объяснить! Зачем ты вызвала сюда Джека? И почему не предупредила меня?

Она зевнула и махнула рукой.

– Ах, ты об этом! Это такие пустяки, деточка.

– Пустяки? – Я пришла в ярость, ожидая от нее чего угодно, только не безразличия и равнодушия. Да как она посмела пригласить сюда моего отца, даже не заручившись моим согласием? Почему не подумала о том, что я буду взбешена? Мэгс снова сладко зевнула, потянулась и выключила свет, пожелав мне спокойной ночи.

– Поговорим утром, дорогая, – добавила она, устраиваясь поудобнее в кровати. – Я хочу спать. Возвращайся к себе.

Оцепенев от поразительной толстокожести своей мамочки, я замерла в столбе лунного света, падавшего из окна, размышляя, как лучше поступить в этой ситуации. Я готова была снова включить настольную лампу и потребовать у Мэгс объяснений. Готова была принудить ее дать мне номер телефона Джека, чтобы немедленно позвонить ему и запретить приезжать к нам. Даже чуть было не схватила графин с водой, мечтая выплеснуть ее на голову спящей, что наверняка закончилось бы грандиозным переполохом во всем доме и пробуждением соседей.

Но вместо всего этого я дождалась, пока мамочка не начала похрапывать во сне, на цыпочках вышла из комнаты, тихонько закрыла за собой дверь и направилась к себе.

В моей памяти сохранился только один эпизод, связанный с отцом, Лайлом Джексоном Трипплхорном – как он прослушивает свой любимый альбом классической музыки в нашей комнате. Осторожно опустив иглу звукоснимателя на пластинку, он обернулся и с улыбкой протянул ко мне руки, приглашая потанцевать с ним. Я обвила руками его шею, и он закружился со мной по комнате. А я почувствовала себя умиротворенной, любимой и защищенной, прижавшись к его груди и вдыхая отцовский запах.

Что я могла тогда понимать? Мне было два года.

Смутные воспоминания у меня остались и о письмах, сохранившихся в моем платяном шкафу, в обувной коробке. Я складывала их туда, как только ставила точку в очередном послании к отцу, и никогда не перечитывала. Эти письма стали своеобразным повествованием о моем взрослении. В них я рассказывала обо всем – об игре в большой резиновый мяч, о наших с Бьюджи забавных приключениях, о своих любимых книгах и фильмах, о происшествиях в школе. Иногда я прилагала к письмам рисунки и фотоснимки, случалось, что я просила папочку рассказать мне хоть что-нибудь о себе.

Интересовало меня, конечно же, все: где он живет, чем занимается, есть ли у него другие дети. Только об одном я никогда у него не спрашивала: о том, почему он покинул меня с той же легкостью, с какой кружился, держа меня на руках, в медленном вальсе.

Очутившись в своей комнате, я включила свет, подошла к шкафу, достала из него обувную коробку и, вытряхнув ее содержимое на кровать, стала расхаживать из угла в угол, йе осмеливаясь даже взглянуть на письма.

Ломая пальцы и кусая ногти, я лихорадочно соображала, как мне лучше с ними поступить. Открыть их и выпустить из конверта дух наивной маленькой девочки, верящей, что однажды папочка вернется к ней? Но имело ли теперь это для меня какое-то значение? Решив, что нет, я сгребла письма в коробку, вернула ее на полку шкафа, спокойно затворила дверцу, положила ладонь на грудь и почувствовала, как гулко стучит мое сердце.

Да чтоб ему провалиться! Мне тридцать лет! Мы с ним не виделись почти двадцать восемь, я совсем его не помню. Так не стоит и волноваться из-за этого человека!

Я подошла к кровати, села и, вздохнув, призналась себе, что это не так, отец все еще продолжал многое для меня значить. И Мэгс должна была это понимать, на худой конец хотя бы догадываться. Почему же она ведет себя так странно?

Я легла и укрылась пледом. Спала я в эту ночь беспокойно, часто вздрагивала и просыпалась. А когда в шесть утра прозвенел будильник, вскочила с кровати и сунула ноги в шлепанцы.

До фермы Бэббов я добралась за час. Когда на пустынном шоссе появлялась редкая машина, я на всякий случай останавливалась в придорожных кустах. Но никто из «барышень» меня не разыскивал. Однако у меня екнуло сердце, когда мимо на дребезжащем фордовском грузовичке проехал мужчина лет шестидесяти. Это вполне мог быть Джек. Узнала бы я его? У меня осталось всего несколько старых фотографий и смутные воспоминания об улыбающемся мужчине, танцующем q девочкой, повисшей у него на шее.

Наконец я увидела фермерский дом, остановила машину, вышла из нее и взглянула на часы – они показывали 7:05. Сделав несколько шагов, я остановилась. Йен, очевидно, уже работал за своим письменным столом. Удобно ли беспокоить его в такую рань? Тем более что я была у него только вчера. И почему я дома не подумала об этом? Впрочем, у меня было оправдание: я забыла попросить его подписать мне книгу. Но все равно обращаться к серьезному мужчине спозаранку как-то несолидно.

Я повернулась и пошла к машине. Однако вскоре остановилась. Все-таки книга осталась у Йена, поэтому причина для раннего визита у меня, пусть и сомнительная, но имелась. Ему было известно, что я знаю о его привычке творить с восходом солнца, поэтому мое внезапное появление не должно было вызвать у него чрезмерного удивления.

Снова повернувшись, я направилась к ферме, представляя себе добрую улыбку и лучистые глаза Йена. Но смелости мне хватило всего на несколько шагов. Я поняла, что буду выглядеть законченной идиоткой. Или того хуже...

– Порция?

Я похолодела. Дверь дома распахнулась, и в проеме возник Йен с большой чашкой в руке и обворожительной улыбкой на лице.

– Я сначала не поверил своим глазам, – доброжелательно сказал он.

– Как же вы меня увидели? – спросила я, хлопая глазами.

Он кивнул на первое окно слева от себя.

– Мне нравится работать, сидя у окна. Окружающий ландшафт меня вдохновляет.

Смутившись, я промямлила:

– Извините меня, ради Бога... Я всего лишь хотела... Нет, оправданий моему дерзкому поступку не было.

Оставалось лишь расплачиваться за него по полной программе.

– Входите, – сказал Йен. – На этот раз у меня есть кофе.

Он поднял чашку и лукаво улыбнулся.

Присев на тахту, я взяла со стола чашку с горячим ароматным кофе и виновато потупилась.

Йен сел напротив меня на стул с высокой спинкой и успокаивающе произнес:

– Не смущайтесь, вы мне не помешали. Мне все равно пора сделать перерыв в работе.

На столике у него за спиной стоял включенный компьютер.

– Вчера я забыла вас попросить... В общем, я хотела бы вас пригласить к нам в «Пейдж» на встречу с читателями. Мы организуем все в лучшем виде, с кофе и домашней выпечкой.

– А булочки с черникой будут? – спросил Йен.

– Возможно. Вера у нас настоящая чудесница в кулинарии.

– Тогда я согласен! – Йен рассмеялся.

Я тоже вымучила улыбку, но отвела взгляд, устыдившись своих запыленных тапочек, взлохмаченных волос и мятой одежды. И еще я пожалела, что не приняла утром душ.

Йен выдержал паузу и спросил:

– Вы не хотите объяснить, что на самом деле происходит?

Я только вздохнула в ответ и плотнее сдвинула ноги. Чашка дрогнула у меня в руке, горячий кофе выплеснулся на колени.

– Хорошб, – сказал Йен. – Если вы хотите поговорить о чем-нибудь другом, я готов поддержать беседу на любую тему.

Сделав судорожный вдох, я попыталась не думать ни о чем, кроме того эпизода в третьей главе его книги, где один русский гангстер угрожает Тэну Карпентеру убить его дочь. Потом я все же собралась с духом и выпалила:

– Ваша книга мне понравилась. Особенно тот момент, когда Тэн использует свой ножной протез для самообороны. Весьма оригинально!

– Вы издеваетесь надо мной? – полоснул меня холодным взглядом Йен.

– Нет, – ответила я, хотя в действительности издевалась, правда, самую малость. – Просто я не совсем удачно поменяла тему.

Он кивнул, встал и, приблизившись ко мне, сказал:

– Следуйте за мной. Я хочу вам кое-что показать. Мне вдруг стало совсем не до издевок.

Сарай, к которому Йен привел меня, стоял в пятидесяти шагах от дома. От земли исходил густой дурманный дух, мои тапочки промокли, пока мы шли по росистой траве. Как ни странно, увлажнились у меня почему-то не только ступни.

Йен открыл дверь и кивком пригласил меня войти. Сердце мое затрепетало, охваченное смутными предчувствиями чего-то необычного. Бывать в сенных сараях мне уже давно не доводилось, в последний раз я была именно в этом сарае вместе с Бриджем Уилкинсом и Моррисом, когда училась в средней школе. Тогда с Бриджем мы помогали Морису ремонтировать это обветшавшее строение. Моя роль заключалась в том, чтобы подавать Бриджу инструменты и следить, чтобы Моррис не слишком переутомлялся – он уже тогда был очень слаб.

Войдя в сарай, я замерла, пораженная произошедшими в нем изменениями. Прелая солома и всяческий хлам, хранившийся там многие годы, были убраны. Цементный пол чисто вымыт, рядом с механической пилой аккуратно сложены свежераспиленные доски. Поодаль стояли козлы, возле дальней стены, темной и ненадежной, высились новые подпорки.

Прочитав изумление на моем лице, Йен пояснил:

– Мой дядя был плотником. Он кое-чему меня научил. Вот я и решил помочь Бриджу Уилкинсу. Но одному мне здесь со всем не справиться. Мне потребуется помощь.

С этими словами он ухмыльнулся, взял с поленницы пояс с инструментами и молча надел его на меня.

– Мой отец любил повторять, что ничто так не просветляет сознание, как физический труд.

– Он, очевидно, был мудрым человеком, – сказала я.

– Да, – подтвердил Йен.

У меня перехватило дыхание, а сердце заколотилось так, что никаких сомнений в том, что я втрескалась в этого человека, не оставалось. Только этого мне не хватало!

– Ну, с чего начнем? – бодрым голосом спросила я у Йена, положив руки на пояс.

Мы прервали работу только в полдень. Угрызений совести в связи с отлыниванием от помощи моим «барышням» в магазине я не испытывала и поэтому с удовольствием осталась с Йеном. С каждым новым гвоздем, который я вколачивала в стену сарая, настроение у меня заметно улучшалось. Поставив еще несколько подпорок у восточной стены, мы, грязные и мокрые от пота, вернулись в дом, чтобы умыться и переодеться.

Йен вручил мне чистый тренировочный костюм и майку и отправил в душевую, находившуюся на втором этаже напротив спальни, а сам отправился на кухню готовить еду. Приятно удивленная непривычной заботой обо мне мужчины, я поднялась на второй этаж и, миновав коридор, стены которого были сплошь заклеены выцветшими семейными фотографиями с хорошо знакомыми мне лицами давно умерших людей, стала с наслаждением мыться.

Спустя четверть часа, чувствуя себя значительно увереннее и бодрее, я сбежала по ступенькам, бросила узелок с грязным бельем у входной двери, стянула влажные волосы на затылке в хвостик и зашла на кухню, где очень вкусно пахло.

Йен что-то мыл в раковине. Прочитав на его переднике надпись «Не сори на бабушкиной кухне!», я рассмеялась: мне представилось, как Труди стоит в этом же переднике, окруженная своими внуками, пришедшими поздравить ее со столетним юбилеем, и принимает от них подарки.

На столе уже стояли две тарелки с сосисками, вареными яйцами и гренками, рядом с ними – два высоких бокала с апельсиновым соком. Я села и положила салфетку на колени.

– У меня уже текут слюнки, – сказала я, вонзая вилку в сосиску. – Просто умираю от голода.

– Ешьте на здоровье, – сказал Йен, снимая фартук. – Я быстренько приму душ и вернусь.

Уплетая за обе щеки, я молча кивнула и проводила его взглядом. Заморив червячка и выпив соку, я откинулась на стуле и оглядела кухню. Овощи и фрукты на выцветших обоях выглядели так, словно сошли с газетных картинок девятнадцатого века. На полочках, подвешенных к стенке, красовались разрисованные тарелочки, забавные фарфоровые статуэтки и деревянные фигурки собачек и кошечек. Наверняка Труди помнила, кто и по какому случаю подарил ей ту или иную безделицу.

Дверь распахнулась, и в кухню вошел Йен. С влажными после душа волосами и веселой улыбкой, он был просто неотразим. Я улыбнулась, насадила сосиску на вилку и отправила ее в рот. Йен последовал моему примеру. Похоже, мы стали понимать друг друга без слов.