Язычество Древней Руси

      3. Месть Ольги построена автором по сценарию языческого княжеского погребального ритуала: захоронение в ладье (как у Ибн-Фадлана), сожжение в домовине, сооружение кургана, тризна и поминальный пир, на котором пьют за здоровье оставшихся в живых. Рассказ о расправе с древлянской аристократией на княжеском дворе в Киеве и с пятью тысячами древлян в Искоростене - едва ли описание реальных событий. Слишком неестественна неосведомленность древлян о двукратной зверской казни в двух днях пути от резиденции Мала (от городка Малина до Киева - 90 км). Кроме того, в летописи существует совершенно иная более правдоподобная версия войны Киева с Древлянами, приукрашенная легендой о сожжении Искоростеня при посредстве голубей и воробьев. Описание троекратной расправы - устрашающее литературное произведение, долженствующее подтвердить право княгини на самые жестокие и коварные действия. Мало того - все это преподнесено автором как проявление высшей мудрости Ольги. Изобретательная ложь и умелое лицемерие княгини описаны здесь как её достоинства, позволяя построить все сочинение на резких контрастах: приветливая встреча Ольгой свадебного посольства и тайно, "в нощи" вырытая на дворе яма; сетования киян на "неволю" и ввержение ладьи с послами в яму с жаром дубовых углей. Контрастно обращение Ольги к древлянам, выманившее знатнейших бояр, и сожжение их; неожиданной является и концовка поминального пира после тризны: после заздравных кубков - кровавая сеча. Коварство главной героини придавало драматичность рассказу, а её беспощадность обеспечивала угрозу и устрашение.
      4. Нравоучительный элемент присутствует во всех разделах этого талантливого и яркого произведения. В начале осуждаются завистливые дружинники; затем резко образно осуждается князь-волк, нарушивший установленные нормы. Кратко описано возмездие: сам князь и его дружина убиты.
      Попытка древлянской знати избежать кровной мести посредством женитьбы Мала на вдове Игоря пресечена Ольгой. Древлянская знать и народ наказаны и наказание осуществлено без упоминания в тексте какого бы то ни было участия киевских войск, воеводы Свенельда, наемных варягов - все сделано только мудростью Ольги и оружием её "малой дружины". Ольга показана не как великая княгиня, а как сказочная хитроумная героиня-богатырша; к фольклору ведет и троекратность действий, её три формы мести.
      Концовка сочинения возвращает нас к важным государственным проблемам, поставленным в его начале - к взаимоотношениям князя и населения. Здесь жадности и правонарушениям Игоря противопоставлены мудрые государственно-домениальные установления Ольги. Автор описывает её деяния в тысячеверстном диапазоне: от бассейна озера Ильменя до киевско-древлянского предстепья. Здесь уже элементов фольклорности нет.
      В Древлянской земле определены повинности и обязанности, построены княжеские станы и указаны заповедные охотничьи угодья. Дань с древлян идет на содержание войска.
      В далекой новгородской окраине построены погосты (р. Мета, путь из Новгорода в Волгу), установлены нормы дани и оброков. "По всей земле" определены "знамения" и "места" и поставлены княжеские погосты, как опорные пункты сбора дани. Весь этот перечень мудрых установлений направлен прежде всего против наемных варягов, кормившихся за счет порученного им сбора дани и нередко "примучивавших" русское население. Дано предостережение и русским "мужам" - боярам, служащим великому князю и тоже иногда, в подражание варягам, "насилящим" подданное население. Повсюду наведен порядок и везде обозначены домениальные угодья. Трудно сказать, насколько все это соответствовало реальной действительности. Будем рассматривать данный раздел летописи как политический трактат, написанный в середине X в. в целях предотвращения кровавых конфликтов вроде событий 945 г. Написан он мастерски и (если отвлечься от кровопролитных мер возмездия), безусловно, прогрессивен по своей конечной цели в исторических условиях того времени: великокняжеский престол на печальном примере Игоря призывался к соблюдению законности (которая уже существовала в виде "закона русского" в договорах с греками), а "светлые князья" и "всякое княжье" окрестных племен предостерегались от вооруженного противодействия Киеву.
      Какое отношение имеет этот, включенный в летопись, трактат к рассматриваемому нами язычеству? Думаю, что прямое. Прежде всего следует отметить, что события здесь показаны не в их реальной форме (война Киева с Древлянами), а в полусказочной эпической форме, как выполнение грандиозного погребального языческого ритуала: люди в ладье на горячих угольях (из священного дерева Перуна), сожжение "истобки" как бы с "соумирающими" - смердами - и принесение на свеженасыпанном кургане тысяч человеческих жертв. Все это воскрешает не столько современный Ольге обряд, сколько значительно более древние курганные захоронения скифского времени с их массовыми человеческими жертвоприношениями.
      Кроме того, нас поражает восхищение автора придуманными им жестокими действиями молодой вдовы. Ни одного упрека, ни малейшего намека на осуждение правительницы, заживо сжигающей посланцев и приказывающей изрубить безоружных, упившихся медом, участников поминок. Христианин, и особенно христианин-неофит, каким должен был бы быть русский летописец за сорок лет до официального крещения Руси, не мог, не имел права любоваться коварством и кровожадностью княгини-язычницы. У летописца-христианина мог бы быть такой приличный выход: Ольга грешила против гуманности в силу того, что она еще не была просвещена новой христианской верой, но это было бы все же осуждением, а автор любуется своей героиней, подчеркивает её хитроумность, смелость ("легко идущи", с малой дружиной оказалась в центре Деревской земли), непреклонность и завершает свое сочинение назидательным описанием её государственной мудрости.
      Сказ о мудрой Ольге - действительно политический трактат, написанный на пользу языческой державе с позиций не княжеских, не боярских, а с позиций жреческого сословия, тех самых "волхвов да волшебников", которых, согласно былинной памяти, великий князь приглашал в свою думу наряду с князьями и боярами.
      Поздние составители сводов XI в., несомненно христиане, игумены монастырей (Никон, Иван) не добавили к этому сказанию ни одного слова порицания Ольги, о которой они же писали как об утренней заре перед солнцем, как о провозвестнице нового христианского учения. Это говорит о том, что сочинение было написано еще в языческие времена и находилось в составе какого-то языческого летописного свода, который впоследствии, уже после крещения, был механически включен в один из монастырских сводов (может быть, при Никоне?).
      В связи с обозначившейся значительностью языческого государственно-назидательного сочинения встает вопрос об уточнении его датировки. Чисто языческое прославление устрашающих жестокостей (облеченных к тому же в форму языческого погребального ритуала) могло появиться, естественно, только при княгине-язычнице. Напомню, что летописное изложение сразу обрывается после разобранного выше сказа о мудрой Ольге, в конце которого поставлена условная дата - 947 г.
      По летописи Ольга приняла христианство в 955 г., но эта дата сразу вызывает недоверие, так как крестившим её императором, как уже говорилось, здесь оказывается Иоанн Цимисхий, который на самом деле вступил на престол лишь спустя 14 лет после этой даты (11 декабря 969 г.) и спустя пять месяцев после смерти Ольги.
      Точная датировка поездки Ольги в Константинополь, обоснованная Г. Г. Литавриным - 946 г. - сразу определяет причину прекращения сведений об Ольге-язычнице ( Литаврин Г. Г. О датировке посольства княгини Ольги в Константинополь. - История СССР, 1981, № 5, с. 173-183.) 142. Около 946 г., накануне поездки к Константину Багрянородному, Ольга перестала быть язычницей, крестилась и не могла уже поощрять откровенно языческую литературу.
      Уточним хронологию событий, так как в летописных сводах годы проставлены в позднейшее время и нередко не объединяют, а разъединяют события ( Шахматов А. А. Разыскания…).
      Летописные даты: 6452 - 6455 гг. (примерно 944 - 947 гг.). Убийство Игоря и деятельность Ольги ограничены двумя точными датами: 20 апреля 944 г. - договор с Византией и 9 сентября 946 г. - первый прием Ольги у императора.
      Игорь мог быть убит и в 944 г., так как рассказ о полюдье помещен непосредственно после описания процедуры утверждения договора в Киеве: "…и приспе осень и нача мыслити на Древляны, хотя примыслити большю дань" (6452-944). Подробное описание помещено под следующим годом, в чем сказался, очевидно, византийский сентябрьский счет. Октябрь, ноябрь оказывались уже в 6453 г. Тогда на все события, описанные в языческой летописи Ольги, приходится 28 месяцев, на которые падают три летних сезона и две зимы (944/945 и 945/946). Исходя из условий полюдья и учитывая сезоны дальних поездок, можно предложить следующий календарь событий:
      942 г. Рождение Святослава, сына Игоря и Ольги.
      Лето 943 г. Поход Игоря на Византию, закончившийся миром на Дунае и документированный надписью на камне 943 г.
      944 г., 20 апреля. Подписание договора императором Романом Лакапином в Царьграде.
      Лето 944 г. Подписание того же договора Игорем в Киеве.
      Осень - зима 944/945 г. Полюдье Игоря в Древлянской земле. Взимание повторной дани. Убийство Игоря древлянами.
      Зима - весна 944/945 г. Поход киевских войск на древлян. Месть Ольги.
      944 г., 16 декабря. Свержение императора Романа.
      945 г., 27 января. Воцарение императора Константина Багрянородного. Весна - лето 945 г. "Уставление уставов и уроков" в земле Древлян. Весна - лето 945 г. Ольга "пребывши лето едино" в Киеве.
      Осень - зима 945/946 г. Полюдье Ольги в Новгородской земле. Установление погостов и дани.
      Весна 946 г. Возвращение Ольги из Новгорода и Пскова (сани оставлены во Пскове). Предположительно: крещение Ольги в Киеве или (что более вероятно) в Корсуни в день тезоименитства императора Константина и его матери Елены 21 мая. Ольга при крещении приняла имя Елены.
      Осень 946 г. (по византийским источникам). Пребывание в Царьграде. Первый прием 9 сентября; второй - 18 октября. 946 г. Обрыв языческой летописи на 946 г., неожиданный переход великой княгини от лютого язычества к христианству около 946 г. и поездка в этом же, 946 году, в столицу Византии - все это, несомненно, взаимосвязанные события.
      Трудно угадать причину этих событий. Был ли это бунт варяжских наемников, ущемленных изъятием из их доходов "деревской дани", позволявшей им "изодеться коньми и оружии и всяким доспехом" (Устюж. лет.), или активное недовольство варягов Скандинавии, вызванное пунктами контроля в Новгороде и на Мете, или же какой-то ультиматум со стороны Византии - мы не знаем. Могло быть и совместное воздействие Византии и киевских варягов. Свенельд, вставший во враждебные отношения к Игорю, продолжал занимать свой пост главнокомандующего до конца дней Святослава, которого этот варяг бросил во время сражения с печенегами.
      Возможно, что обстановка в Киеве изменилась во время длительного отъезда великой княгини в Новгородскую землю. Возможно, что принятие христианства казалось Ольге выходом из какой-то сложной ситуации. В качестве необязательной догадки можно высказать предположение, что этот крутой поворот от исступленного язычества к христианству был продиктован событиями в Византии, происшедшими накануне войны Игоря с древлянами. В декабре 944 г. император Роман Лакапин, подписавший в этом году мирный договор с Игорем, был свергнут с престола, а 27 января 945 г. начал царствовать представитель другой, старой династии Константин VII Багрянородный. Договор, заключенный с бывшим цесарем, мог стать недействительным. Христианская Византия, недовольная вынужденным у нее договором 944 г. могла воспользоваться для его разрыва как выбытием обоих подписавших его монархов (Игоря и Романа), так и слухами о языческой жестокости преемницы Игоря. Ольге нужно было идти на уступки и одной из них могло быть принятие христианства. В Царьград осенью 946 г. она явилась уже со своим священником, т. е. крещеная, но дипломатического успеха все же не добилась. Возвращаться домой к своей языческой дружине она боялась: "людие мои погани и сын мой - да бы мя бог соблюл от вьсего зъла!". её трехлетний сын был на руках у воспитателя-варяга и, конечно, не сына боялась Ольга. Вся история дальнейшего самостоятельного княжения Святослава показала, что предчувствия княгини (изображенные поздним летописцем) оправдались - языческая дружинная стихия была на Руси сильна.
      Вот в эти-то смутные для киевской княгини месяцы первой половины 946 г. и был, по всей вероятности, завершен "сказ о мудрой Ольге", устрашающий её врагов и прокламирующий разумное управление с точно тарифицированными "уроками", "оброками", "данью" и с четким обозначением домениальных угодий (ловища зверей, перевесища для птиц), закрепленном становищами, погостами и указанием на место своза дани - Вышгород.
      На этом программном, с точки зрения княжеской власти, сказе летописание Ольги обрывается и в летописном своде оказывается значительный пробел в 17 лет, в середину которого вставлено позднее очень неточное прославление Ольги-христианки.
      Возобновляется языческая летопись Киевской Руси лишь в 964 г., когда упорствующему язычнику Святославу было уже 22 года, когда великий князь давно уже "възрастъшю и възмужавъшю". Она открывается известным прославлением рыцарских доблестей Святослава. Никаких намеков на руку церковника здесь нет, хотя в тексте идет речь и об Ольге, но она представлена только как вдовствующая княгиня, бабушка своих внуков, но не как светоч христианства. Такой она предстанет только в поздней вставке, резко вторгающейся в текст ( Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 80-81.). Здесь Ольга определена "акы дьньница пред сълньцьмь и акы заря пред светьмь…" Но это было написано тогда, когда мощи её уже пролежали в саркофаге "за мънога лета".
      Следующий раздел летописи посвящен грандиозной войне Святослава с христианской Византией. Перед походом в 970 г. великий князь управил свою державу; его сыновья были посажены: Ярополк в Киеве, Олег у древлян, а побочный сын, племянник Добрыни, Владимир - в Новгороде. Сам великий князь перенес свою резиденцию как можно ближе к Византии, выбрав Переяславец-на-Дунае и поступив так, как поступил Петр Великий, перенеся столицу в пограничный Петербург. Все описание войны с Византией на территории Болгарии и самой Греции основано, очевидно, на эпических сказах-славах и нигде не содержит ничего церковного. Бог, которым пестрят все летописи христианской поры, здесь отсутствует. Есть понятие воинской чести, есть призыв к храбрости ("Потягнем мужьскы, братие и дружино!", "Да не посрамим земле Русьскые… но станем крепко!"), но нет ни одного намека на обычный у летописцев провиденциализм. У князя-язычника был и летописец-язычник. До 980 (или 978 г.?) в летописи нет ни одной фразы, объясняющей трагические события наказанием за грехи, ни благодарения богу за успех, ни порицания с позиций христианской морали, хотя оснований для такого порицания было достаточно: Святослав разорил много городов ("иже стоять пусти и до дьньшьняго дьне"); Святослав взял в полон красивую монашенку, гречанку родом, и отдал её в жены своему сыну; Ярополк по наговору варяга убил брата и завладел его доменом; Владимир убил Рогволода и двух его сыновей, овладел его дочерью и нанял варягов для убийства своего брата Ярополка…
      Ни одно из действий этих князей не вызвало ни малейшего осуждения. Первый укор со ссылкой на библейского царя Давида мы встретим только при описании вокняжения Владимира в Киеве (978/980 г.?). По форме летопись Святослава близка к сказам о смерти Олега и о мести Ольги; здесь явны следы эпической подосновы: выделение строф начальным возгласом "И…"
      Языческая летопись времен Святослава совершенно иная по своему духу, чем жреческие произведения первой половины столетия. Здесь ни разу не говорится о волхвах-прорицателях, но весь текст наполнен пересказом придворно-дружинных "слав" Святославу. Это не народные былины эпохи Владимира, который был центром притяжения богатырей, но сам никогда не выступал в былинах в качестве героя. Имени Святослава в народных былинах нет; простым людям его времени были непонятны его далекие походы с диапазоном в полторы тысячи километров чужой земли, но зато дружинная поэзия увековечила его яркую судьбу Александра Македонского X столетия. Владимир, разумно оборонявший Русь от печенегов, изображался в былинах всегда находящимся в Киеве, в своем дворце, куда стягивались сведения со всех концов. Владимир всегда пирует с богатырями и только какие-то нападения или сбор дани отвлекают его воинов от мирного занятия. Впрочем, пиры-"беседы" являлись узаконенной формой совещания князя с боярством-богатырством, своего рода заседаниями боярской думы великого князя.
      Святослав изображен в летописи прежде всего смелым полководцем, героем и вдохновителем важных дел. Эпиграфом к летописи является знаменитая характеристика князя под 964 г. Не во дворце, не во главе пиршественного стола показан князь-рыцарь. Он показан в стремительном движении и сопоставлен с быстрейшим из зверей - гепардом ("льгъко ходя, акы пардус"). Его конница воюет без отягощающих обозов, даже для самого князя не возят ни котла, ни шатра - великий князь Киевский питается любым мясом, поджаренным на вертеле, и спит, положив под голову седло…
      Мы не уверены в том, что начало самостоятельной деятельности следует относить (как это делает поздняя летопись) к 964 г. К этому времени Святославу было уже 22 года; время, когда князь возрос и возмужал и "нача вой съвъкупляти", естественнее отнести к 959-960 гг., когда восемнадцатилетний князь, по понятиям того времени, был уже вполне правомочным государем и полководцем. Летопись очень лаконично говорит о победах Святослава на востоке (Волжская Болгария, Хазария) и значительно подробнее о Киеве (осада 968 г.) и о войне с Византией за Дунаем, когда резиденцией Святослава был Переяславец-на-Дунае. В этом разделе иногда ощущается даже эффект присутствия ("и к вечеру одоле Святослав…"); часто автор как бы заглядывает во дворец византийского цесаря, описывая замыслы греков. Языческий характер летописи, как отмечено выше, явствует из полного отсутствия церковных морализующих рассуждений и из умолчания о христианском погребении Ольги (это дано только во вставке). Все споры матери с сыном по поводу принятия христианства тоже содержатся в поздней вставке, сделанной тогда, когда мощи Ольги лежали уже много лет и когда можно было спутать Иоанна Цимисхия с Константином Багрянородным. В летописи, ведшейся при жизни Святослава, не упоминаются варяги, хотя в доростольском договоре 971 г., кроме самого князя, назван и варяг Свенельд.( Следует сказать, что фельдмаршал по своему положению, Свенельд, изменил Святославу и не сопровождал его при возвращении с берегов Дуная. Быть может, этим и объясняется победа печенегов над русским войском у Порогов. Свенельд же (очевидно с варягами) благополучно прибыл в Киев другой дорогой. Летопись, ведшаяся после смерти Святослава, post factum пытается оправдать воеводу-варяга, но измена и её результаты налицо. Быть может, предчувствием этого и объясняется враждебность Святослава к христианам во время войны с греками ("мнози бо беша варязи - хрьстияне").)
      Как видим, и в первой и во второй языческой летописи много сходных черт. Отличие лишь в том, что вторую вел не волхв, а дружинник, воевода из непосредственного окружения Святослава. Автором летописи Святослава мог быть человек, послуживший прототипом былинного Дуная Переславлева, воина и дипломата, устроившего впоследствии брак сына Святослава с византийской царевной.
      Подобная летопись продолжалась и при Владимире, но она сильно нарушена позднейшими вставками, поправками, изъятиями, сделанными уже после крещения Руси. Одни вставки сделаны, вероятно, при составлении свода 997 г., когда еще помнились такие поговорки локального значения, как: "Беда акы в Родьни" или "Песъчаньци вълчия хвоста бегають". Другие вставки, порочащие язычника Владимира, могли быть сделаны при Ярославе Мудром, сыне опозоренной Рогнеды, собиравшемся в 1015 г. идти с наемными варягами войной против своего отца. К сожалению, установление языческих идолов в 980 г. и принесение им в жертву варягов в 983 г. описаны ретроспективно рукою не язычника, а церковника.
      В этом беглом обзоре сложной летописной мозаики X в. главное внимание уделено замечательному произведению, условно названному мною сказом о мудрой Ольге, целостность которого нарушена многочисленными дополнениями и вставками X - XI вв.
      Литературное мастерство и разумность политической программы "сказа" позволили ему уцелеть в позднейших летописных компиляциях и даже удостоиться особого комментирования: летописец Никон Тмутараканский не только не исключил его из своего свода, но и дал целый ряд топографических пояснений, показав читателю 1070-х годов местоположение княжеских дворцов в 945 г., обозначив их именами киевских вельмож своего времени.
      Автором его был, очевидно, один из тех "волхвов и волшебников", которые заседали в княжеской думе вместе с князьями и боярами.

Глава 8. Противоборство язычества и христианства в X в.

      Приспособление язычества к нуждам рождающегося государства происходило в условиях соперничества с такими мировыми религиями, как христианство и мусульманство, что нашло свое отражение в легенде "о выборе веры".
      Особенно тесны были связи с христианскими землями. Христианским было население берегов Черного ("Русского") моря: Херсонес, Керчь, Тмутаракань; христианство еще в 860-е годы приняла родственная Болгария.
      В христианизации молодой, но могучей державы Руси была прямо заинтересована Византийская империя, считавшая, что каждый народ, принявший христианскую веру из рук императора и константинопольского патриарха, уже тем самым становился вассалом православной империи. К X в. христианство стало крупной политической силой в средневековом мире. Сочетание Нового завета, проповедовавшего смирение и покорность властям, с архаичным воинствующим, жестким и изворотливым Ветхим заветом, законом библейских книг, сделало христианство в высшей степени удобным для рождающейся феодальной государственности стран Европы и Ближнего Востока. Используя терминологию киевского митрополита Иллариона, написавшего в середине XI в. "Слово о законе и благодати", можно сказать, что государственная власть империй и королевств для своего утверждения в стране и для войн с соседями широко использовала библейский "закон", а народным массам предоставляла евангельскую "благодать" с её сильнейшим стержневым аргументом - восстановлением справедливости в будущей потусторонней жизни.
      Ко времени Игоря и Святослава русские дружинно-купеческие экспедиции в своих ежегодных тысячеверстных путешествиях соприкасались со многими христианскими странами. В Царьграде русские проводили целых полгода, распродавая привезенные сюда результаты зимнего полюдья и запасаясь такими греческими товарами, как "паволокы (шелка), золото, вино и овощи (фрукты) разноличьнии". Естественно, что при таком устойчивом контакте с христианскими землями христианство могло проникать в русскую среду, что мы и видим по ряду документов IX в., особенно с 860-х годов. ( Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М., 1956, с. 73 - 78; Сахаров А. H. Дипломатия древней Руси. М., 1980, с. 59 - 65 (историография вопроса).)
      Возникает миссионерская деятельность греческой православной церкви: на Русь был послан митрополит Михаил (болгарин), крестивший киевского князя Осколда.
      Одним из путей проникновения христиан в Киев известный историк русской церкви Е. Е. Голубинский справедливо считает приход на службу к киевскому князю варягов из состава константинопольской норманской общины, крещеных скандинавов. У варягов-скандинавов был свой, хорошо наезженный этими мореходами, морской путь в
      Константинополь, который почему-то уже два столетия в нашей научной и популярной литературе смешивается с путем через Восточную Европу. Нестор в своем тексте ведет читателя от Черного моря вверх по Днепру и далее в Балтийское море, указывая, что из варяжской Балтики можно морем, без всяких волоков доплыть до Рима и Царьграда. Историков до сих пор путает общий заголовок этого параграфа; так как вопрос о варягах имеет прямое отношение к нашей теме, приведу текст Нестора:
      "Бе путь из Варяг в Гръкы и из Грък По Дънепру и вьрх Дънепра волок до Ловоти и по Ловоти вънити в Ильмерь езеро великое, из него же езера потечеть Вълхов и вътечеть в езеро великое Нево (Ладожское) и того езера вънидеть устие в море Варяжьское (Балтийское и Северное)".
      В этой части параграфа описывается путь по Восточной Европе из Византии, "из Грек", в Скандинавию. Далее следует описание пути "из Варяг в Греки":
      "И по тому морю ити даже и до Рима (путь вокруг Европы), а от Рима прити по тому же морю к Цесарюграду". ( Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916, с. 6.)
      Путь из Варяг в Греки обозначен как хорошо известный нам путь скандинавских флотилий по единому водному пространству (по тому же морю) от Балтики и Северного моря через Ламанш, мимо Нормандии, через Гибралтар в Средиземноморье к норманским владениям в Италии и в Константинополь, где норманны служили в императорской дворцовой гвардии. Эти варяги византийской службы естественным путем принимали христианство, знали в какой-то мере греческий язык. Можно вполне согласиться с Е. Е. Голубинским, что именно из этих константинопольских варягов вербовались наемные дружины киевских князей: "Варяги в весьма большом числе переходили из Константинополя в Киев".( Голубинский Е. Е. История русской церкви. М., 1901, т. I, первая половина тома, с. 70.)
      Летописец позаботился о своих читателях и в приведенном выше географическом параграфе указал реально существовавший в IX - X вв. путь норманнов в Константинополь единым морским маршрутом мимо Италии и Африки ("жребий Хамов").
      Вероятно, именно таких, частично византинизированных, варягов киевские князья и посылали в Царьград с дипломатическими поручениями.
      В княжеском посольстве Игоря в 944 г. были "людии русьскые (русские подданные) хрьстьяне", а во время принесения присяги самим князем в Киеве часть дружины присягала в церкви св. Ильи на Подоле - "мънози бо беша варязи и козаре хрьстьяне". Христианство здесь выступает не как русская вера, а как вера наемных чужеземцев ("варязи") или грекоязычного населения Хазарии. В дальнейшем мы неоднократно увидим, что конфронтация русского язычества с византийским христианством неразрывно сплетается с темой противодействия буйным отрядам наемников-варягов. Оформлению языческого пантеона 980 г. непосредственно предшествовало описанное в летописи под этим же годом изгнание варягов из Киева молодым князем Владимиром. "Показав путь" наемникам, стремившимся в Византию, князь известил императора: "Се, идуть к тобе варязи. Hе мози их дьржати в граде - оли то сътворять ти зъло в граде, якоже и сьде (в Киеве). Hъ расточи я разно, а семо (на Русь) не пущай ни единого".( Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 95.)
      Первым языческим действием, описанным летописью, было принесение в жертву Перуну христианского юноши-варяга. "Бе же варяг тъ (отец юноши) пришьл из Грьк и дьржаше вътайне веру хрьстияньску". Варяг был, как видим, из тех константинопольских норманнов, о которых писал Голубинский. Причину того, что варяги исповедовали христианскую веру в это время тайно, мы выясним в дальнейшем. Причина недовольства варягами была не в том, что они христиане, а в том, что они "творили зло". Точно так же и причина конфронтации язычества с христианством лежала глубже, и варяги-христиане были лишь частным случаем.
      Основой опасений киевских князей и их настороженности по отношению к христианству была политика Византийской империи. Для Руси, перемежавшей мирные торговые связи с военным нажимом на Византию (ради этих же связей), принятие христианства могло означать невольный вассалитет, а усиление христианства на Руси - увеличение числа потенциальных союзников православной Византии.( Сахаров А. H. Дипломатия древней Руси, с. 273-275.) Поэтому на протяжении нескольких десятилетий X в. мы наблюдаем внутри Руси значительное усиление язычества, как бы сознательно противопоставленного византийскому христианству.
      Религиозный вопрос был поднят на уровень международной политики. Особенно четко это проявилось после похода Игоря на Византию в 943 г. и заключения договора 944 г., уже в правление вдовы Игоря Ольги (с 945 г.). В летописных текстах ни слова не говорится о жреческом сословии, о языческих волхвах на Руси и об их действиях в это время, но без учета этого общественного элемента, столь хорошо описанного y западных славян, нам будет трудно осмыслить многие события. Ольга начала свое правление как ярая и беспощадная язычница, а в дальнейшем приняла христианство и стала ревностной сторонницей новой веры.
      По суздальской летописи, названной Татищевым летописью епископа Симона. Ольга благоволила христианам и предполагала креститься в Киеве, "но учинить было ей того без крайнего страха от народа никак невозможно. Того ради советовали ей ехать в Царьград, якобы для других нужд и тамо креститься".( Татищев В. H. История Российская. М., 1963, т. II, с. 47.)
      Для решения вопроса о месте и времени крещения Ольги мы располагаем только русскими источниками: летописной повестью об Ольге и "Памятью и похвалой князю русскому Володимеру", написанной Иаковом Мнихом в середине XI в. Иаков Мних, современник летописца Никона, широко использовал летописные данные (отличающиеся в датах от "Повести временных лет"). Крещение Ольги он относит к 955 г.( "По святом же крещении си блаженная княгини Олга живе лет 15 … и успе месяца июля в 11 день в лето 6477". Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 242. Если Иаков считал целыми годами, то дата крещения - 955 г., если же он скрупулезно отсчитывал количество месяцев, то - 954 г. Обычно при таком счете первым годом считался год события; тогда мы должны остановиться на 955 г.)
      Летописная дата - 6463 (955 г.). Оба источника говорят о крещении Ольги в Константинополе. У Иакова много риторики, но очень мало фактических данных.